Барт Ф. Г. де ла
Из писем к А. Веселовскому

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Наследие Александра Веселовского. Исследования и материалы
   С.-Пб, "Наука", 1992
   

ИЗ ПИСЕМ К ВЕСЕЛОВСКОМУ

   

Ф. Г. ДЕ ЛА БАРТ

Публикация П. Р. Заборова

   Граф Фердинанд Георгиевич де Ла Барт1 родился в 1870 г. во Франции, в Преверанже (департамент Шер). Отец его был французом, знатного происхождения, военным; мать -- русской, из некогда очень богатого, но сильно оскудевшего дворянского рода Тарновских.
   Первоначальное образование мальчик получил на родине, в коллеже, а после переезда всего семейства в Россию продолжил его в известной столичной гимназии Я. Г. Гуревича.2 Осенью 1890 г. он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, сделавшись студентом романо-германского отделения. Главой и душой этого отделения являлся тогда Веселовский; вместе с ним молодым "романо-германцам" преподавали его ближайшие ученики старшего поколения -- Ф. Д. Батюшков, Ф. А. Браун, Р. О. Ланге.3 Студенты посещали собрания Неофилологического общества, также любимого детища Веселовского, бывали у профессора и его сотрудников дома, а Ла Барт еще и занимался с его сыном Александром и даже жил некоторое время для этого в его имении, близ Боровичей.
   Интеллектуальная мощь Веселовского, исключительная широта его научного кругозора и безграничная преданность делу оказали большое воздействие на Ла Барта, и ко времени окончания университета (1895) он был полон решимости посвятить себя ученой деятельности. Однако к этой цели ему пришлось идти довольно долго, преодолевая немалые препятствия. Во всяком случае, при университете он оставлен не был; по-видимому, Веселовский счел, что по складу характера этот его ученик менее других создан для напряженного исследовательского труда. Скорее всего сознавал это и сам Ла Барт: не случайно в письме от ^ июня 1805 г., с которым он, покидая университет, обратился к учителю, нет ни тени обиды и. ж раздражения. Напротив, письмо это проникнуто чувствами глубочайшей признательности и уважения, которые Ла Барт продолжал испытывать к Веселовскому до конца своих дней.
   К тому же судьба Ла Барта была Веселовскому отнюдь не безразлична, тем более что материальное положение молодого человека оставляло желать лучшего. Этим, по всей вероятности, было вызвано предложение Веселовского возобновить занятия с его сыном, впрочем принятое Ла Бартом, который был не слишком доволен результатами своего преподавания, с оговоркой, что он согласен выполнять эти обязанности лишь временно. "Привязавшись к Шуре после года занятий, -- писал он 10 августа 1895 г., -- я был бы очень рад продолжать их с ним, и если Вы теперь еще никого не имеете в виду, то на первое время, пока Вы не найдете другого репетитора, я счел бы за счастие, если б мог Шуре на что-нибудь пригодиться. Но брать на себя такую ответственность, как регулярные занятия в течение целого года, не решаюсь" (No 108, л. 3). Едва ли без содействия Веселовского могла состояться и первая творческая работа Ла Барта -- стихотворный перевод на русский язык "Песни о Роланде".4 Так или иначе, но именно Веселовский рекомендовал этот перевод читателям, утверждая, между прочим, что его автору "удалось не только сохранить приблизительно объем оригинала, но и художественно передать один из поэтичнейших памятников средневековой старины".5
   Тем не менее постоянного источника существования Ла Барт не нашел, и в конце концов ему пришлось взяться за трудное и не очень привлекательное для него дело: с 24 сентября 1898 г. он -- преподаватель французского языка и классный наставник в коммерческом училище Пабияниц, городка недалеко от Лодзи, в Царстве Польском.
   О своей жизни в Пабияницах вскоре после переезда туда Ла Барт рассказывал в письме к Веселовскому от 3 октября 1898 г.: "Я до сих пор не писал Вам, так как с утра до вечера был завален работой и всевозможными хлопотами. Приходилось давать уроки, мерить учеников, чтобы подобрать для каждого подходящую скамейку, экзаменовать вновь поступающих, ездить в Лодзь покупать стол, стулья, стаканы, рюмки и проч." (No 108, л. 7). Правда, он с большой симпатией отзывался о директоре, не жаловался на условия работы и был в основном доволен обеспечением. Угнетало его одно -- "полное отсутствие общества". С течением времени он стал ощущать это все острее. "Одиночество и тоска смертная", -- так характеризовал он свое состояние в письме к Веселовскому от 19 октября 1900 г. (No 108, л. 9). Но, как явствует из того же письма, он не предавался унынию, скрашивая однообразие жизни провинциального учителя интенсивным чтением и раздумьями о литературе. Теперь его особенно притягивал к себе французский романтизм и один из зачинателей этого движения -- Шатобриан.
   Самая мысль обратиться к творчеству одного или нескольких новейших писателей была подсказана Л а Барту Веселовским еще в 1895 г. К осени 1900 г. замысел труда принял более или менее отчетливые очертания: речь шла о большом исследовании, посвященном Шатобриану и его эпохе. "Пока у меня готова только одна глава, касающаяся отношений Шатобриана к французскому классицизму, -- сообщал он в цитированном выше письме, а затем обстоятельно излагал основные ее мысли: -- Исходя из того положения, что Шатобриан, классик по воспитанию, пришел к новому стилю совершенно бессознательно, я пытаюсь проследить в своей статье то, как новые идеи, навеянные отчасти духом времени, отчасти личными тенденциями автора, укладывались в старые классические формы и как содержание одерживает постепенно верх над формой и преобразует ее. С точки зрения стиля "Les Martyrs" и в особенности "Les Natchez" -- в сущности ряд позорных поражений для теорий их автора. В предисловиях своих, в "Génie" и т. д. Шатобриан силится доказать, что новые веяния, новые идеи не только могут, но и должны быть заключены в строго классическую форму. Но когда он хочет оправдать свою теорию на деле, то классический корсет трещит и рвется по всем швам" (No 108, л. 10 об.).
   В том же письме говорилось о переводе Ла Барта из Пабияниц в Томск: там его ждала должность лектора французского языка в местном университете, та которую Совет профессоров назначил его "вне конкурса". "Мой отъезд в Сибирь теперь вопрос решенный", -- писал он тогда же Веселовскому, извещая его о предстоящих переменах в своей жизни еще и потому, что именно Веселовский рекомендовал его на эту должность. Правда, у Веселовского возник к тому времени иной план устройства профессиональной судьбы Ла Барта -- "обменять Томск на Киев". Но Ла Барт нашел это неудобным или не пожелал рисковать -- и вскоре уехал в Сибирь, где, впрочем, оставался недолго -- всего восемь месяцев. С 1 января 1901 г. он уже в Киеве, в Университете св. Владимира, опять-таки в качестве лектора французского языка.
   Обязанности лектора Ла Барт выполнял на протяжении пяти лет, но этим отнюдь не ограничивался. В следующем учебном году он начал читать на французском языке курс "Эволюция французского романа в XIX веке", а позднее заменил его на другой -- "Лирическая поэзия во Франции в XIX веке".6 Одновременно он преподавал на Высших женских курсах, в женской гимназии А. Т. Дучинской, в Коллегии Павла Галагана.
   В 1904 г. Ла Барт сдал магистерский экзамен, после чего ему была предоставлена заграничная командировка. Это позволило ему вскоре по возвращении завершить свой труд, который печатался в течение 1905 г. в "Университетских известиях", а в ноябре вышел отдельно под заглавием "Шатобриан и поэтика мировой скорби во Франции в конце XVIII и в начале XIX столетия". Однако защищать книгу в качестве магистерской диссертации в Киевском университете Ла Барт не решался ввиду нараставшей неприязни к нему профессора Н. П. Дашкевича: "чужаку" Ла Барту он всячески противопоставлял собственного ученика И. В. Шаровольского, в котором видел своего преемника. Опасаясь скандала и даже провала, Ла Барт не был склонен испытывать судьбу и потому начал переговоры с Алексеем Николаевичем Веселовским о защите в Московском университете, хотя и предпочитал ему свою alma mater, где продолжал еще (с меньшим размахом, чем прежде) преподавательскую деятельность его учитель, относившийся к его работе весьма сочувственно.7 Петербургский университет Ла Барт в конце концов и выбрал. Веселовский, несмотря на болезнь, всемерно содействовал ему при подготовке защиты, но выступить на диспуте не смог: защита состоялась 8 октября 1906 г. за два дня до смерти великого ученого, что, несомненно, сильно омрачило Ла Барту его радость.8
   После защиты магистерской диссертации положение Ла Барта в Киевском университете несколько упрочилось. Правда, он еще раньше получил приват-доцентуру по кафедре истории западно-европейских литератур (вступительная лекция на тему "Метод Дарвина в художественно-литературной критике> была им прочитана в ноябре 1905 г.),9 но теперь круг порученных ему дисциплин существенно расширился; среди них -- "Введение в романскую филологию", "Провансальский язык", "Древние памятники итальянского языка", "Литература раннего Возрождения" и др. Одновременно он начал преподавать на Высших женских курсах, Вечерних высших женских курсах А. В. Жекулиной, Частных общеобразовательных женских курсах М. В. Довнар-Запольского, в Музыкально-драматической школе Н. В. Лысенко. Выступал он и с публичными лекциями, играя заметную роль в литературной10 и театральной11 жизни.
   В этот период Ла Барт выпустил учебное пособие -- "Беседы по истории всеобщей литературы и искусства. Средние века и Возрождение" (1903), опубликовал немало критических очерков, рецензий, даже сборник рассказов и два стихотворения. Но вся эта бурная и столь разнообразная деятельность вполне успешно сочеталась с историко-литературной работой: с 1906 по 1908 гг. главной целью его творческих усилий были разыскания в области портики французского романтизма. Этот широко задуманный труд, который должен был охватить едва ли не все европейское литературное движение на протяжении более чем полувека, остался незавершенным: полностью был написан и увидел свет только первый том, в 1909 г. защищенный им в качестве докторской диссертации в Харьковском университете.12
   К этому времени Ла Барт уже переселился в Москву: надежд на профессорское место в Киевском университете у него не было, ибо там утвердился его давний соперник Шаровольский. В "московский период" Ла Барт был связан с несколькими учебными заведениями: он являлся профессором Высших женских курсов, приват-доцентом университета, преподавал также на Высших женских историко-филологических курсах В. А. Полторацкой, в Народном университете им. А. Л. Шанявского. С необычайной энергией включился он и в литературную жизнь, выпуская учебные пособия ("Литературное движение на Западе в первой трети XIX столетия", "совершенно переработанное" издание "Бесед по истории всеобщей литературы"), сотрудничая в журналах и газетах ("Критическое обозрение", "Русская мысль", "Голос минувшего", "Утро России", "Известия Общества славянской культуры"), снабжая предисловиями собрания сочинений иностранных писателей (П. Бурже, Г. Гейсберг) и отдельные книги ("Атала" Шатобриана, "Вольтер" Г. Лансона). Ряд мелких его статей и заметок появился в Энциклопедическом словаре т-ва бр. А. и И. Гранат и т. д.
   Между тем силы Ла Барта подтачивал туберкулез, в конце концов и унесший его в могилу: он умер в Москве 10 июля 1915 г. Смерть Ла Барта вызвала несколько печатных откликов, сильно отличавшихся своим содержанием и тоном, но равно свидетельствовавших о том, что сделанное им весьма и весьма значительно. "Любовь к России и Франции делала покойного Ф. Г. как бы живым воплощением духовного общеьия двух народов", -- писал в "Русской мысли" Дм. Муретов и заключал некролог следующими словами: "...если духовное общение с гением Франции имеет и будет иметь свою роль в историк русского народа, то жизненный труд профессора де Ла Барта оставит свой след в этой истории и заслужит добрую о себе память".13 Очень точно оценил его "жизненный труд" Д. К. Петров, как и он -- ученик Веселовского: "В лице де Ла Барта русская наука потеряла талантливого исследователя, а высшие учебные заведения усердного преподавателя".14 Некролог этот и по сей день может считаться самым обстоятельным очерком жизни и деятельности Ла Барта, а приложенный к некрологу перечень его работ -- основным библиографическим источником для изучения его вклада в отечественную культуру.15
   Публикуемые ниже пять -- из сохранившихся в архиве Веселовского восьми -- писем к нему де Ла Барта16 дают отчетливое представление о характере их отношений и вместе с тем о личности их автора; более других интересны с этой точки зрения его письма в стихах. В этих колоритных "бурлескных" посланиях особенно ярко проявились живость и острота его ума, а также несомненный версификаторский талант.
   
   1 Фамилия эта писалась у нас по-разному -- де Ла Барт, Де Ла Барт, Делабарт и т. п.; для удобства далее употребляется одна форма.
   2 Как вспоминал Ла Барт впоследствии, на рубеже 1880--1890-х гг. он был постоянным посетителем кружка, который собирался у М. Г. Муретовой, близкой родственницы его двоюродного брата В. Л. Величко, видного в свое время литератора. Среди участников этих собраний были С. М. Соловьев, Н. С. Лесков, А. К. Шеллер-Михайлов, Д. Л. Мордовцев, И. Е. Репин, а также А. Н. Веселовский (см.: Ла Барт Ф. де. Литературный кружок 90-х годов // Известия Общества славянской культуры. М., 1912. Т. 2, кн. 1. С. 8--21).
   3 См.: Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Киев, 1908. Кн. 20, вып. 1. Отд. 1. С. 27--29.
   4 Самый ранний литературный опыт Ла Барта -- подписанный криптонимом "Л" этюд о Франциске Ассизском (Труд. 1889. Т. 3. С. 482--495) -- вышел в свет, когда он был еще гимназистом.
   5 Песнь о Роланде. СПб., 1897. С. IV. Позднее перевод этот удостоился Пушкинской премии (см.: Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. СПб., 1900. Т. 66, No 3. С. 7). Свое значение он сохранял еще долго: так, в 1958 г., в послесловии к очередному его переизданию. Д. Михальчи констатировал, что "в этом старом переводе 1897 года имеются все достоинства настоящего поэтического произведения" (Песнь о Роланде. М., 1958. С. 235).
   6 Университетские известия. Киев, 1903. No 10. С. 10; 1905. No 9. С. 19.
   7 "Большим подспорьем в нашей работе, -- писал Ла Барт в предисловии к книге, -- было участливое отношение к ней акад. А. Н. Веселовского. Всякий, кто занимается у нас вопросами поэтики и стиля, должен следовать приемам и методам того, чье вещее слово открыло нашей критике новые горизонты, дотоле ей неведомые. Ему я приношу свою благодарность не только как великому ученому, советами своими не раз помогавшему мне, но и как человеку, которому я многим обязан в жизни" (Ла Барт Ф. де. Шатобриан и поэтика мировой скорби во Франции в конце XVIII и в начале XIX столетия. Киев, 1905. С. IX; цит. по экземпляру, находящемуся в библиотеке Института русской литературы РАН и имеющему дарственную надпись В. Н. Перетцу).
   8 См.: Протоколы заседаний Совета имп. Санкт-Петербургского университета за 1906 г. СПб., 1907. С. 162. No 62.
   9 Текст лекции см.: Педагогическая мысль. Киев, 1905. Вып. 2. С. 260--274.
   10 Ла Барт являлся, в частности, одним из устроителей "Вечера нового искусства", состоявшегося в Киевском городском театре 4 октября 1907 г. Этот вечер, в котором приняли участие А. Блок и Андрей Белый, вызвал ряд нападок местных противников "нового искусства", на одну из которых (В. Чаговца) в весьма резкой форме ответил Ла Барт, явно сочувствовавший символистам (см.: В мире искусств. 1907. No 17--18. С. 28). Ср. об этом также: Грачева А. М. Блок и И. А. Новиков: (Литературные контакты) // Александр Блок: Исследования и материалы. Л., 1990. С. 85--88.
   11 См., например, лекцию "Театр и жизнь" со сценическими иллюстрациями из "Сирано де Бержерака" Ростана, "Гамлета" Шекспира и "Леса" Островского в постановке К. А. Марджанова (Театр "Соловцов", 9 сентября 1907 г.). Отзыв о лекции см.: Николаев Н. И. Эфемериды. Киев, 1912. С. 266--270.
   12 Ла Барт Ф. де. Разыскания в области романтической поэтики и стиля. Т. 1. Романтическая поэтика во Франции. Киев, 1908. Книга посвящена "памяти незабвенного Александра Николаевича Веселовского".
   13 Рус. мысль. 1915. Окт. С. 142--143.
   14 Журн. М-ва нар. просв. 1916. Янв. С. 1 -- 14.
   15 На смерть Ла Барта отозвались также Ф. Пономарев (Рус. филол. вестн. 1915. No 4. С. 1--8) и В. Фриче (Голос минувшего. 1915. No 10. С. 321--324).
   16 Три письма, не включенные в данную публикацию, дошли до нас не полностью.
   

1

5 июня 1895 г. Бортник

   Глубокоуважаемый Александр Николаевич!
   Есть изречение одного французского мыслителя, если не ошибаюсь Ларошфуко, которое гласит приблизительно следующее: "La reconnaissance c'est l'attente de nouveaux bienfaits".1
   Ввиду этого, пока я находился в университете, я не решался высказывать Вам свою признательность. Но теперь, когда все мои счеты с ним покончены, я не могу воздержаться от того, чтобы не сказать Вам сердечное спасибо за все, что Вы для меня сделали.
   До знакомства с Вами я не знал ни как приступить к изучению романских языков, ни как справляться с тем или другим литературным матерьялом; я работал, так сказать, ощупью; и если теперь чему-нибудь научился, то, конечно, лишь благодаря Вам.
   Буду ли я в состоянии этим воспользоваться -- покажет будущее. Пока я утешаю себя тем, что:
   
   В какой уродливый сосуд
   Струю науки ни вольют, --
   Целебным будет все ж напитком
   Ее расплавленный кристалл...
   
   Позвольте же мне еще раз поблагодарить Вас за Ваши советы, за Ваше "гонение" -- вообще за то сердечное участие, которое я встретил с Вашей стороны и в учебных, и в личных отношениях.
   Соблаговолите засвидетельствовать Елене Александровне2 и Лидии Ивановне3 мое глубокое уважение и передать Шурику4 мой сердечный поклон.

Гр. Ф. де Ла Барт.

   Бортник. 5-го июня 95 г.
   
   Хранится: No 108, л. 1--2.
   
   1 Имеется в виду следующая максима Ф. де Ларошфуко: "La reconnaissance de la plupart des hommes n'est qu'une secrète envie de recevoir de plus grands bienfaits" ("Признательность большинства людей порождена скрытым желанием добиться еще больших благодеяний").
   2 О Е. А. Веселовской см. выше, с. 209--210.
   3 Л. И. Ген -- мать Е. А. Веселовской.
   4 Александр Александрович Веселовский (род. 1880) -- сын Веселовского, историк литературы и переводчик; опубликованный им в 1903 г., под редакцией и с введением Веселовского, перевод на русский язык "Романа о Тристане и Изольде" Ж. Бедье в дальнейшем неоднократно переиздавался (1938, 1955, 1985).
   

2

27 июля 1898 г. Эйзекюль

   Я к Вам пишу; о чем? Не все ль равно:
   Меня ругать Вы каждый день привыкли
   И надоесть успел я Вам давно.
   Но если так, ущерб с того велик ли,
   Что я, привычку старую храня,
   Дам лишний повод выругать меня?
   И есть за что? Недаром весь мой "род"
   Уж с юных лет предал меня проклятью,
   Лешил, что я "безнравственный урод".
   И оклеймил презрения печатью --
   (Непогрешимы родичи, как боги,
   И потому з решеньях очень строги).
   О родичц, приятели, друзья!
   Вам дорога чужая добродетель,
   Ваш грозный суд вполне изведал я:
   Печетесь вы, сам Бог тому свидетель,
   О нравственности нашей каждый час
   Гораздо больше, чем мы просим вас!
   Блюстители традиций родовых!
   Беда всем тем, кто любит перемены:
   Безжалостно вы предаете их
   Проклятию до пятого колена --
   (Не протестую я, то видит Бог,
   Ваш суд правдив, хотя немного строг).
   Как не предать проклятью негодяя,
   Который спит порою целый день,
   Ложится спать, часов не соблюдая,
   И вместо дела пишет дребедень,
   Развратника, который с колыбели
   Привык и чай, и кофе пить в постели?!
   Да это что! Любезных чад своих
   Все маменьки страшат судьбой моею
   И, от соблазнов охраняя их,
   Так молвят: "Страстью пагубной своею
   Он и карман, и душу погубил:
   Недаром так он карты полюбил!"
   И все собранье близких и друзей
   Насчет меня решило дружным хором:
   "Нет, так вести нельзя себя, ей-ей!
   И жизнь его окончится позором:
   Где направленье, где труды его?
   Да-с, из него не выйдет ничего!"
   Должно быть так!.. Но все ж была пора,
   Когда питал я страсть совсем иную,
   Пылая жаждой славы и добра,
   Стремился в даль туманно-голубую,
   И предо мной, как утро молода,
   Вдали сияла счастия звезда.
   Я ждал трудов, опасностей, борьбы
   И смело шел по жизненной дороге,
   Но по решенью злобному судьбы
   Пришлося мне споткнуться на пороге
   И каждый день не знать того, не ведать,
   Удастся ли сегодня пообедать.
   "Но, -- возразят мне, -- каждый человек.
   Уж с юных лет заботится о хлебе,
   Давно прошла пора медовых рек,
   Вольно же вам парить мечтами в небе,
   И чем в тоску бесцельно погружаться,
   Не лучше ль "выйти в люди" постараться?
   К несчастью, я мечтателем рожден...
   Но ждать от Вас, конечно, оправданья
   Я не могу; напротив, убежден:
   Вы скажете, прочтя мое посланье:
   "Зачем всю эту чушь он написал?"
   Иль "Эка важность, черт его подрал!.."

Гр. Ф. де Ла.Барт.

   Эйзекюль, 27-го июля 98-г.
   
   Хранится: No 108, л. 5--6.
   

3

1, ноября 1900 г. Пабияницы.

Пабияницы, 1-го ноября 1900 г.

   По завещанью бедного поэта,
   Которого средь нас уж нет, увы!
   Решаюсь Вам писать посланье это,
   И смелость мне мою простите Вы.
   Беру перо и чувствую смущенье,
   Но долгом дружбы искренней влеком,
   Обязан я исполнить порученье,
   Хотя и вовсе с Вами не знаком.
   Мой друг Ла Барт, всю жизнь в мечту влюбленный,
   Наскучив жить средь дольней кутерьмы,
   В могилу лег, долгами отягченный, --
   И в долг его похоронили мы.
   Но не успели и поминок справить,
   Как вдруг его душа явилась нам,
   Прося ее немедля к Вам отправить:
   Она, мол, вся принадлежала Вам.
   Я ей сказал: "Смеешься надо мною
   Иль помутился бедный разум твой, --
   Что делать академику с чужою
   Уж никому не нужною душой?!"
   Но тень рыдала, саваном одета,
   Туманны были скорбные черты,
   Лишь ты один, багряный нос поэта,
   Заметен был, сиял, как прежде, ты!
   И тронуло нас скорбное моленье
   Того, кто с нами много, много пил,
   И, поборов и робость и смущенье,
   В конце концов мольбам я уступил.
   И вот, прося смиренно извиненья,
   Я шлю Вам душу друга моего --
   Она ценней без всякого сомненья,
   Чем все наследье скудное его.
   А прав ли я -- о том судите сами:
   Бутылка, мел, свеча, колода карт
   Да пук стихов, изъеденный мышами, --
   Вот все, что здесь оставил де Ла Барт.
   
   Хранится: No 108, л. 11.
   

4

30 сентября 1902 г. Киев

Киев. 30-го сентября 1902 г.

   Глубокоуважаемый Александр Николаевич!
   Ваше письмо я получил только 24-го, т<ак> к<ак> в субботу (21-го) и в понедельн<ик> (23-го) лекций у меня не было. В магазине Оглоблина мне заявили, что в настоящую минуту требуемых Вами лекций нет, но что их достанут дня через два. Их мне доставили вчера вечером, и я препровождаю их Вам. Отправляю я Вам оба тома под бандеролью; говорят, это самый скорый способ.1 Шатобриан, хотя и не решается еще появиться на свет, но, по-видимому, скоро высунет кончик своего носа. В январе я отдал Батюшкову статью "Шатобриан и его отношение к классической традиции".2 Батюшков отправил мне корректуру в июле прямо в университет. Меня она, конечно, не застала и после долгих скитаний вернулась обратно сюда и была доставлена мне в конце августа. Вообще судьба моего Шатобриана напоминает рассказ о баварском младенце. Дело в том, что баварский и прусский солдаты спорили, в какой стране дети лучше. "У нас, -- хвастал пруссак, -- есть такой младенец, который спас свою мать. Покинутая своим любовником, она хотела утопиться и бросилась в реку. Тогда сын ее (она была беременна) поторопился родиться и за пуповину вытащил свою мать на берег". "Нашел чем хвастать, -- сказал баварец, -- вот у нас такой младенец, который уж 30 лет как не хочет рождаться. Высунет голову и спросит: "Чья гегемония, пруссаков или баварцев?4, и когда ему скажут, что пруссаков, то он прячется обратно: "Не хочу, мол, жить в такое скверное время"". Тако же и зде: боится мое чадо родиться на свет Божий и довольствуется пока тем, что выглянет и спрячется. Во всяком случае, я очень доволен тем, что статья не только принята, но и набрана.
   Вторично выглянет Шатобриан в декабре или в январе под названием "Классический идеал во второй половине XVIII-го столетия и в период Консульства и Империи". Мне бы очень хотелось прочесть эту первую главу моей книги в Неофилологическом обществе,3 но, увы, попасть в Петербург раньше конца декабря я не могу никак. Видно, sic volvere Parcas. {так напряли парки (лат.)}
   В пятницу в университете я прочел свою первую лекцию на французском языке (для студентов 2-й группы). Дело в том, что факультет просил меня кроме курса грамматики для анальфабетов 4 уделить также 1 час в неделю истории литературы на французском языке. Курс мой называется "L'évolution du roman franèais au XIX-e siècle". {"Эволюция французского романа в XIX веке" (фр.)} Вчера я говорил им об "les origines" {истоках (фр.)} и коснулся того течения во французском романе, которое Кёртинг называет "идеалистическим".5 Слушателей было человек 25. Курс грамматики слушает около 30 студентов.
   К сожалению, "Обозрение курсов университета" вышло в августе в то время, когда меня здесь не было. Указанные мною книги были искалечены наборщиками самым безжалостным образом. Эта gent payenor {нечисть (букв.: языческий народ) (старофр.)} вставила мне какой-то roman nationaliste вместо naturaliste, изобрела какого-то Maigran вм<есто> Maigron и привела меня в полнейшее отчаяние.6
   Будьте добры передать, глубокоуважаемый Александр Николаевич, мой сердечный привет Шуре и засвидетельствовать о моем почтении Елене Александровне.
   Искренне преданный Вам, хотя и презираемый Вами,

Ф. де Ла Барт.

   Хранится: No 108, л. 13--14.
   
   1 О каких лекциях идет речь, неясно. У Н. Я. Оглоблина была книжная торговля в Петербурге, а также в Киеве, где он являлся комиссионером университета.
   2 Статья "О стиле Шатобриана и его отношении к классической традиции" появилась в "Журнале Министерства народного просвещения" (1902. Окт. С. 317-- 353). Федор Дмитриевич Батюшков (1857--1920) был в то время помощником редактора этого журнала.
   3 Статья под таким названием в печати неизвестна.
   4 Имеются в виду студенты, совсем не знающие французского языка.
   5 Генрих Карл Отто Кёртинг (Koerting) писал об этом во введении к своей "Истории французского романа в XVII столетии" ("Geschichte des französischen Romans im XVII. Jahrhundert"), вышедшей в 1885 г.
   6 Обзор университетских курсов и занятий в Киевском университете на протяжении 1902--1903 учебного года, помещенный в "Университетских известиях", содержал ряд грубых опечаток.
   

5

17 марта 1906 г. Киев

   Глубокоуважаемые маэстро!
   Каюсь, виноват и очень виноват перед Вами тем, что не сообщил Вам о результатах моих переговоров с Алексеем Николаевичем.1 Но дело в том, что мы с ним ни до чего определенного не договорились. Он обещал мне прочесть моего "Шатобриана" и сообщить мне свой взгляд на него. Возбуждать тогда вопрос о том, чтобы защищать диссертацию в Москве, я не мог, так как не знал (и до сих пор не знаю), признает ли Алексей Николаевич мою работу удовлетворительной.
   С другой стороны, защищать диссертацию здесь было бы крайне рискованно. Когда появилась сочувственная рецензия на мою книгу в "Мире Божием" (за февраль),2 Дашкевич3 пришел в негодование. Он смертельно боится того, как бы факультет не предпочел меня Шаровольскому.4 Он всячески старается не только не давать мне ходу в университете, но даже выжить меня из Высших женских курсов, на коих я совместно с ним читаю историю западные литератур. Приведу Вам следующий пример: в конце января Дашкевич заявил Совету курсов, что здоровье его сильно расстроилось, что лекций он читать не может и просит его заместить.
   Совет решил передать его лекции мне, мотивируя это, во-первых, тем, что я принадлежу к числу учредителей курсов, а во-вторых, тем, что я очень популярен здесь как лектор. Тогда Дашкевич вдруг почувствовал себя лучше и решил читать до Пасхи. Однако на прошлой неделе он снова заявил, что читать лекций: не может, и прямо предложил себе в заместители Шаровольского. Это вызвало протест со стороны нескольких моих коллег, которые нашли поступок Дашкевича некорректным по отношению ко мне. Узнав об этом, Дашкевич опять выздоровел и теперь намерен дочитать свой курс до конца.
   Я нисколько не сомневаюсь в том, что, если бы я представил свою диссертацию Дашкевичу, он бы с радостью принял ее. Это дало бы ему возможность устроить мне на диспуте скандал. Гиляров 5 едва ли решится ради меня поссориться с Дашкевичем, а Перетц6 по вопросам западной литературы является даже в глазах моих сторонников гораздо менее компетентным, чем Дашкевич. Защищать диссертацию в Киеве было бы равносильным тому, чтобы навсегда скомпрометировать себя перед здешним факультетом. Дашкевич устроит мне скандал, а Шаровольскому овацию и таким образом склонит факультет на сторону своего кандидата.
   По-прежнему остается альтернатива -- Петербург или Москва. Я, конечно, предпочел бы Петербург по тем причину, которые неоднократно излагал Вам.
   В письме к Перетцу Вы меня упрекаете в том, что я до сих пор не прислал в факультет (петербургский) свою книгу. Я решил подать ее в апреле, так как рассчитал, что срок (полгода) истечет как раз в том месяце (октябре), который Вы мне сами назначили.
   Наконец, что касается тех книг о Шатобриане, которые у меня имеются, то я привезу их Вам через несколько дней, когда буду в Петербурге.
   Что Шура? Как его экзамены? Надеюсь вскоре увидеться с Вами и с ним.
   А пока покорнейше прошу Вас, глубокоуважаемый Александр Николаевич, передать мой поклон Елене Александровне и принять уверенность (sic!) в моей искренней преданности.

Остепенившийся идальго.

   Георгиевский переулок, д. No 11, кв. 1. 17 марта.
   
   Хранится: No 108, л. 15--18.
   
   Датируется по содержанию мартом 1906 г.
   
   1 Из письма Веселовского к сыну от 26 апреля 1906 г. следует, что книга Ла Барта произвела на Алексея Николаевича Веселовского, равно как и на самого Александра Николаевича, не самое лучшее впечатление. "Должен тебе признаться (пожалуйста, между нами), -- писал он, -- что я порядочно знаю те части его книги, которые были напечатаны несколько лет тому назад в "Журн<але> Мин<истерства> нар<одного> просв<ещения>"; они трактуют о стиле Шатобриана, т. е. о теме, которая и была мною предложена и исполнена довольно удачно. Зато общая часть диссертации, вступительная, скомпилирована без сознательного плана и действительно размазана: то, что у меня в "Жуковском" рассказано (о сентиментализме, меланхолии и т. д.) в 3-4 страницах, приняло удручающие размеры; де Ла Барт, видимо, не продумал, не обобщил самостоятельно, повторений бездна, и я понимаю отзыв брата, если он наткнулся именно на этот отдел <...>. Форс де Ла Барта в стихах, это я давно знаю; до обобщений он не мастер" (No 108, л. 34 об.--35)..
   2 Появившаяся в журнале "Мир Божий" (1906. Февр. Отд. 2. С. 99--100) рецензия С. Свириденко была весьма сочувственной. Полагая, что автор книги "делает предметом своего внимания не столько сущность и генезис, сколько форму и технику известных литературных и идейных течений", критик находил, однако, что "и для внутреннего смысла и содержания этих течений его книга дает очень много". Он приветствовал "строгую, научную объективность и обоснованность изложения, богатство и разнообразие привлеченного материала", высоко оценивал язык книги и не сомневался, что она будет прочтена "с огромною пользою всяким литературно подготовленным читателем".
   3 Николай Павлович Дашкевич (1852--1908) -- профессор по кафедре истории западно-европейских литератур Киевского университета, с 1907 г. -- академик.
   4 Иван Васильевич Шаровольский (род. 1876) -- в то время магистрант Киевского университета; затем приват-доцент, позднее профессор. На появление в свет в 1906 г. его "историко-литературного исследования" (магистерской диссертации) "Сказание о мече Тюрфинге" Ла Барт откликнулся пространной рецензией, имевшей весьма критический характер, в которой отмечал отсутствие у автора "научного метода" и утверждал, что "его попытка разрешить поставленные им вопросы является преждевременной" (Журн. М-ва нар. просв. 1907. No 10. Окт. С. 433--448). Ответ Шаровольского отличался еще большей резкостью тона: в частности, он инкриминировал рецензенту поверхностное знакомство с его работой и склонность "оперировать с неизвестным ему, как с известным" (Там же. 1908. Март. С. 214--227). Ла Барт не принял его возражений, обвинив оппонента в том, что им совершенно игнорируется деятельность Веселовского и его учеников. "Не считаясь со всеми приобретениями той школы, которая поставила вопрос об исследовании эпоса на почву сравнительного изучения, -- констатировал он, -- г. Шаровольский отстает от науки более чем на 150 лет и возвращается к догердеровской критике" (Там же. Дек. С. 450--454).
   5 Алексей Никитич Гиляров (1856--1938) -- профессор по кафедре философии Киевского университета, с 1922 г. -- академик АН УССР.
   6 Владимир Николаевич Перетц (1870--1935) -- профессор по кафедре русского языка и словесности Киевского университета, с 1914 г. -- академик.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru