Веселовский Александр Николаевич
Бомарше

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Опыт характеристики.

   

ПАНТЕОНЪ ЛИТЕРАТУРЫ.

П. БОМАРШЕ.

ТРИЛОГІЯ,
СЪ ХАРАКТЕРИСТИКОЙ ПОЭТА, СОСТАВЛЕННОЙ
А. Н. ВЕСЕЛОВСКИМЪ.

Переводъ А. И. ЧУДИНОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., No 8.
1888.

   

Бомарше.
Опытъ характеристики

А. Н. Веселовскаго.

   "Умчался вѣкъ эпическихъ поэмъ", потускнѣли старыя легенды и творчество ихъ изсякло. Онѣ боятся бѣлаго дня, царства трезвой прозы и назойливой гласности; героямъ не суждено уже видѣть свои подвиги въ поэтической оправѣ чудеснаго; и современники, и потомство творятъ надъ ними судъ доискиваясь точныхъ фактовъ и документовъ; воображеніе уступаетъ мѣсто правдѣ. Но среди избранниковъ все еще есть баловни судьбы, съ которыми никакъ не хочетъ разстаться легенда, сложившаяся чуть не на нашихъ глазахъ. Бомарше -- изъ числа ихъ. Когда онъ былъ молодъ, только-что настало господство энциклопедизма; суевѣрія и гнетущіе призраки прошлаго пугливо разлетались передъ натискомъ испытующей критики. Подъ старость онъ засталъ революціонную пору когда недовѣріе къ нему скорѣй располагало умалить, чѣмъ разукрасить его заслуги. Въ пылу борьбы тогда еще слагались легенды, но онъ уже не годился въ ихъ герои. И, несмотря на все это, на зло философскому скептицизму и смѣнившей его суровости якобинства, этотъ человѣкъ съумѣлъ заживо вызвать затѣйливую сѣть баснословныхъ сказаній. Теперь ихъ часъ пробилъ, разоблаченія идутъ одно за другимъ,-- но ихъ знаютъ одни лишь спеціалисты, а для массы все еще живъ и интересенъ прежній, сказочный, Бомарше.
   Иначе и не могло быть. Эта вѣчно кипучая жизнь слишкомъ полна была тѣхъ привлекательныхъ чертъ, которыя сами просятся въ фантастическую поэму. Все въ ней движется, трепещетъ, порою проносится ураганомъ; этотъ плебей борется съ французскимъ обществомъ и съ могучими державами, освобождаетъ народы, руководитъ судьбами Европы, изъ подмастерья превращается въ креза, изъ повелителя въ эмигранта; силою своего смѣха свергаетъ застарѣлыя злоупотребленія, сбрасываетъ съ дороги противниковъ,-- и кончаетъ жизнь чуть не на чердакѣ. Настоящая сказка изъ "Тысячи и одной ночи"! Словно владѣя талисманомъ быть вездѣ и нигдѣ, появляться и исчезать, подобно Монтекристо выходить невредимымъ изъ опасностей, никогда не унывать и смѣяться даже на порогѣ смерти, могъ только или геніальный искатель приключеній, или неудавшійся великій общественный дѣятель, растрачивавшій силы не на томъ поприщѣ, куда влекло его призваніе. Бомарше самъ постарался закрѣпить навсегда заманчивое представленіе о немъ, какъ о борцѣ и страдальцѣ. Такимъ рисуетъ его себѣ всякій, увлекаясь горячими выходками его мемуаровъ или монологами Фигаро, его энергическимъ вмѣшательствомъ въ освобожденіе Америки. Поэзія и музыка помогли увѣковѣчить и разукрасить его репутацію. Гете, Моцартъ и Россини постоянно освѣжаютъ въ нашей памяти и образъ Бомарше, и его лучшія созданія. Подъ граціозныя Моцартовскія мелодіи и сверкающіе веселостью и комизмомъ, по южному болтливые речитативы Россиніевскаго "Цирюльника" личность того, въ чьей головѣ могло зародиться столько смѣлыхъ мыслей и забавныхъ импровизацій, озарилась самымъ симпатичнымъ свѣтомъ.
   Съ такими любимыми преданіями нелегко разставаться. Между тѣмъ, и для легенды о Бомарше настала очередь. Наиболѣе расположенный къ нему изъ всѣхъ біографовъ Ломени {Beaumarchais et son temps, études sur la société en France au XVII siècle, par L. de Loménie, 1856; переиздано въ 1858 и 1873. Первый біографъ В. Гюденъ -- скорѣе его панегиристъ.}, первый долженъ былъ нанести ударъ его репутаціи. Не зародилась бы и сама работа этого даровитаго и усерднаго изслѣдователя, если бы наслѣдники Бомарше не дали ему доступа въ забытый съ прошлаго вѣка складъ всякаго ненужнаго хлама, оставшагося отъ хозяйства поэта, и еслибъ среди пыли и мусора не нашлось множества связокъ съ бумагами, приготовленными самимъ Бомарше для своего жизнеописанія. Изученіе ихъ освѣтило темныя, отрицательныя стороны его дѣятельности или навело на сомнѣнія и догадки; сатирикъ явился посмертнымъ самообвинителемъ, -- и немало нужно было усилій со стороны благодушнаго біографа, чтобы все объяснить, все примирить. Но зловѣщій пересмотръ былъ начатъ, и отовсюду, точно грозныя, уличающія тѣни, стали выдвигаться важныя подозрѣнія и улики; архивы секретныхъ канцелярій и государственной полиціи всевозможныхъ странъ давали ихъ въ изобиліи; Арнетъ и Жёффруа {Ritter von Arneth, "Beaumarchais und Sonnenfels", Wien 1868; свѣдѣнія, добытыя Арнетомъ, популяризированы Полемъ Гюи, "Beaumarchais en Allemagne", 1869.-- Любопытные матеріалы сообщены были Арпотомъ и Жефоруя въ книгѣ "Marie Antoinette". Correspondance secrète entre Marie-Thérèse et le comte Mercy-Argenteau, 1874.} нашли ихъ въ австрійскихъ архивахъ; авторъ послѣдняго обширнаго труда о Бомарше, Беттельгеймъ {Beaumarchais, eine Biographie v. Anton Bettelheim, Frankfurt. 1886.}, въ подобныхъ же хранилищахъ Лондона, Парижа, Карлсруэ, Мадрида. Ореолъ сталъ блѣднѣть; недовѣріе, его смѣнившее готово перейти въ противоположную крайность. Сказочная пестрота этой эксцентрической жизни осложнилась новыми рѣзкими противорѣчіями; великое перемѣшалось съ мелочнымъ самоотверженіе съ эгоизмомъ, любовь къ свободѣ -- съ искуснымъ выполненіемъ работы тайнаго агента. Тамъ, гдѣ такъ долго красовался эффектный образъ подвижника, осталась трудная психологическая загадка. Зналъ ли самъ Бомарше тайну ея, могъ ли бы онъ дать ключъ къ ней? Общечеловѣческая слабость выгораживать себя, бросая тѣнь на тѣхъ, кто насъ не понялъ, кто намъ помѣшалъ, была ему свойственна въ сильной степени,-- но и онъ въ старости задавалъ себѣ этотъ назойливый вопросъ: "чѣмъ же онъ былъ въ самомъ дѣлѣ" (qu'étais-je donc?). И неистощимая вѣра въ свою правоту помогла ему и тутъ, сводя счеты съ жизнью, дать себѣ похвальный отзывъ...
   Приходится отвѣчать за него, искать разгадки въ его дѣйствіяхъ явныхъ и тщательно скрытыхъ, раскрывая тайну этого двойственнаго существованія. Что за бѣда, если отъ этого пострадаетъ легенда! Лишь бы доискаться правды...
   Кто не знаетъ, какъ люди мысли и поэты любили приписывать себѣ именно такое дробленіе на два существа, разнородныя, вѣчно анализирующія другъ друга? Всматриваемся въ портреты, сберегшіе намъ черты Бомарше,-- и точно два человѣка какъ будто оттуда глядятъ на насъ. Въ снимкѣ, приложенномъ къ первому полному изданію его "Мемуаровъ противъ Гэтцмана", изображенъ придворный кавалеръ, нарядно одѣтый, завитой, съ кошелькомъ изъ лентъ, кокетливо скрывающимъ косичку; не вѣрится, чтобы эта холеная внѣшность, озаренная любезной улыбкой и выдающая только смышленнымъ взоромъ бойкое себѣ-на-умѣ, принадлежала творцу "Фигаро". Совсѣмъ иное лицо на превосходномъ портретѣ, который воспроизводится въ большинствѣ изданій Бомарше; небрежно наброшена одежда, рубашка выбилась, воротъ широко распахнутъ; смѣлъ и открытъ взоръ; длинные, вьющіеся волосы, ничѣмъ не сдержанные" отпрянули назадъ съ высокаго лба, какъ будто застали врасплохъ этого страстнаго человѣка, въ минуту, когда онъ готовъ, былъ броситься въ какое-то отважное предпріятіе. Это онъ, настоящій Бомарше!-- вырвется у васъ, -- вы поймете, сколько несообразностей и великихъ дѣлъ можетъ надѣлать такая голова, и невольно захочется узнать фантастическую, блестящую, сумасбродную исторію этого человѣка.
   

I.

   У философовъ прошлаго вѣка было въ большомъ ходу сравненіе мірозданія съ чудеснымъ часовымъ механизмомъ, который приводится въ движеніе величайшимъ изъ механиковъ. Отъ этого одинъ только шагъ,-- и жизнь общества представится многосложнымъ сцѣпленіемъ зубчатыхъ колесъ, осужденныхъ на неподвижность, если искусная рука мастера не прикоснется къ нимъ; тогда все вдругъ оживетъ, малѣйшее колесико двигается и работаетъ. Стоитъ лишь найти ключъ, овладѣть главною пружиной, и часовщику останется только лукаво посмѣиваться и потирать руки отъ удовольствія, видя, какъ трудятся, выбиваясь изъ силъ, его послушныя орудія, воображающія, можетъ быть, что все это они дѣлаютъ по своей волѣ. Политику по профессіи, изощрившемуся въ умѣньѣ руководить людьми, легко напасть на такое сравненіе,-- но какъ естественно оно будетъ въ умѣ того, кто дѣйствительно перешелъ къ руководству государственными судьбами отъ основательнаго изученія часоваго мастерства! Такъ это было съ Бомарше; съ дѣтства онъ посвященъ въ тайны высоко почитавшагося тогда ремесла; юношей онъ дѣлаетъ въ немъ настолько замѣчательное открытіе, что о немъ заговорила академія и дворъ; въ жизнь вступаетъ онъ прежде всего съ титуломъ королевскаго часовщика и долго не рѣшается потомъ лишить отца утѣхи продолжать мастерство, передававшееся у нихъ изъ рода въ родъ. Навсегда пріобрѣли въ его жизни рѣшающее значеніе эти раннія впечатлѣнія; видя, съ какимъ совершенствомъ онъ, стоя за кулисами, умѣлъ приводить въ движеніе всѣхъ и все на свѣтѣ, вѣришь, что актеры житейской драмы, короли, министры, епископы, дамы, испанскіе клерикалы и американскіе республиканцы, были въ его глазахъ лишь колесами и пружинами того механизма, который онъ отлично умѣлъ заводить. Долгій успѣхъ въ этомъ дѣлѣ избаловалъ его, и съ годами онъ слишкомъ увѣровалъ въ свое искусство; какъ ни скоплялись препятствія, онъ зналъ, что всегда найдетъ исходъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, росло въ немъ пренебреженіе къ людямъ и ихъ ограниченности,-- не идеализировать же, въ самомъ дѣлѣ, эти безотвѣтныя орудія воли хозяина! Въ этой самоувѣренности -- вся трагедія его жизни. Когда стараго порядка не стало, Бомарше захотѣлъ удержаться на прежней высотѣ, но тайна была потеряна, завѣтный ключъ не подходилъ болѣе, все разладилось, вышло изъ повиновенія, и прежній властелинъ сталъ докучнымъ просителемъ.
   Но жизнь въ такой же степени поддается сравненію съ театромъ маріонетокъ, съ ярмарочной сценой героическихъ "парадовъ" и смѣшныхъ интермедій. Бомарше и тутъ на своемъ мѣстѣ, какъ превосходный режиссеръ,-- не только потому, что артистически ставилъ на міровую сцену и свои безсмертныя комедіи, и политическіе спектакли съ пушечной пальбой и таинственныя мелодрамы съ разбойничьими нападеніями, и т. д., и долго пожиналъ рукоплесканія партера, но и потому что еще въ дѣтствѣ дѣлившій время между отцовской мастерской и уличными увеселеніями Парижа, онъ цѣлой стороной своего характера примыкаетъ къ вкусамъ и привычкамъ истинно-національнаго и независимаго théâtre de la foire. Говорили даже, будто, выгнанный разъ отцомъ за безпорядочность, онъ примкнулъ къ ярмарочнымъ комикамъ и довольно долго работалъ съ ними. Его лучшія пьесы не свободны отъ веселой суетни и сплетенія интригъ, которыя царили въ любимомъ имъ нѣкогда народномъ театрѣ: въ его "мемуарахъ" иныя страницы точно выхвачены изъ остроумнаго фарса. Казалось, жизнь вѣчно повторяла передъ нимъ любимыя темы буффонадъ, съ ихъ обманутыми простаками и торжествующимъ арлекиномъ. Приходилось выбирать одну изъ этихъ двухъ ролей, и смѣтливый, остроумный и честолюбивый, онъ выбралъ самую благодарную, ту, за которой послѣднее слово въ пьесѣ, и игралъ эту роль всю жизнь, какъ величайшій актеръ.
   Онъ и съ дѣтства привыкъ полагаться на свои силы. Да и было ли у него настоящее дѣтство? Школьная пора кончилась на тринадцатомъ году (род. въ 1732 г.), и все, что онъ впослѣдствіи зналъ, конечно, пріобрѣтено было не у скромнаго учителя деревенской школы подъ Парижемъ. Во время размолвки съ отцомъ и бѣгства изъ дому, онъ уже живетъ самостоятельно; когда онъ возвращается подъ родной кровъ; старикъ Каронъ, въ характерѣ котораго уже крылись въ зародышѣ черты оригинальности сына, соглашается принять его лишь послѣ заключенія формальнаго договора относительно его образа жизни и участія въ работѣ,-- и юный Пьеръ-Огюстъ торжественно подписываетъ клятвенное обѣщаніе слушаться и работать. Во все это время онъ кропаетъ стихи, бренчитъ на арфѣ, влюбляется какъ взрослый, и строитъ воздушные замки. Едва вышелъ онъ изъ отрочества, уже онъ принужденъ энергически постоять за себя. Сдѣланное имъ усовершенствованіе часовой механики присвоено соперникомъ-мастеромъ, которому онъ неосторожно проговорился; взбѣшенный, онъ смѣло бросается въ схватку, зоветъ противника къ суду общественнаго мнѣнія, прибѣгаетъ къ журнальной гласности и побуждаетъ академію разсмотрѣть оба изобрѣтенія и отдать предпочтеніе ему. Этотъ первый дебютъ сдѣланъ имъ заразъ на нѣсколькихъ поприщахъ; въ битвѣ жизни онъ выказалъ себя храбрымъ бойцомъ, въ умѣньѣ вести процессъ и находчиво отзываться на всѣ извивы его обнаружилъ тѣ свойства геніальнаго адвоката, которыя впослѣдствіи такъ пышно развились у него,-- наконецъ онъ показалъ рѣдкое искусство -- пользоваться малѣйшимъ поводомъ, чтобы продвинуться впередъ, обращая въ выгоду даже неудачи. На другого оставила бы удручающее впечатлѣніе эта преждевременная борьба съ несправедливостью, и онъ радъ былъ бы возможности опять мирно приняться за работу. Каронъ и тутъ пошелъ прямоѣзжею дорогой и взялъ счастье штурмомъ; о немъ говорили, имъ интересовались; онъ улучилъ минуту, когда сочувствіе было всего горячѣе, добылъ груду заказовъ при дворѣ, исполнилъ ихъ на славу, и вскорѣ, въ качествѣ королевскаго часовыхъ дѣлъ мастера, уже вращался въ той сферѣ, куда попасть мечталъ тогда всякій искатель фортуны, зная, что тутъ корень и начало служебной карьеры, всевозможныхъ подрядовъ, откуповъ и концессій. Съ этой минуты онъ уже тяготится низменнымъ кругомъ прежней дѣятельности; онъ рвется неудержимо впередъ и вширь. Привычки и взгляды навсегда остались у него демократическими; они оба съ отцомъ рано начитались писаній новыхъ философовъ на этотъ счетъ. Придворный кругъ, сношенія съ знатью для него только промежуточная ступень. Но ненавистное, безправное мѣщанство тянетъ его внизъ; безъ дворянскаго диплома онъ не получитъ ни малѣйшей должности, если только честолюбіе манитъ его въ эту сторону; неудачу можно бы наверстать финансовою спекуляціей, но что же начнешь безъ денегъ!
   Черезъ нѣсколько лѣтъ у него все добыто: и дворянство, и деньги,-- прежде всего именно онѣ. Комбинація совсѣмъ было удалась и раньше этого, да некстати порвалась она. Интересный юноша до того плѣнилъ жену одного изъ своихъ заказчиковъ, что она съумѣла убѣдить мужа передать ему небольшое свое мѣсто въ придворномъ штатѣ, а едва умеръ мужъ, вышла за героя своего романа. Любилъ ли онъ ее хотя сколько-нибудь, или-же искалъ только опоры въ погонѣ за удачей? Напечатанныя впервые Беттельгеймомъ, по рукописямъ британскаго музея, четыре письма Карона изъ этого времени позволяютъ скорѣе рѣшить вопросъ во второмъ смыслѣ. Онъ вовсе не расположенъ былъ удовольствоваться любовнымъ воркованьемъ, и въ десять мѣсяцевъ, которые онъ провелъ съ первою женой, успѣлъ пустить въ ходъ разныя пружины, чтобы добыть денегъ. Мужъ его нѣжной подруги былъ прежде контролеромъ въ арміи и пользовался многими безгрѣшными доходами, дѣлясь съ товарищами. Смерть помѣшала правильному дѣлежу, и преемникъ стараго Франка захотѣлъ добыть изъ рукъ опытныхъ казнокрадовъ присвоенныя ими суммы. Дѣло это, нелегкое безъ всякихъ уличающихъ документовъ, было превосходно проведено. Каронъ оказался выдумщикомъ необыкновеннымъ, изобрѣлъ никогда не существовавшаго аббата, и отъ имени его написалъ къ коллегамъ старика письма, заявляя, что ему все извѣстно; нѣкоторыя деликатныя подробности, узнанныя отъ жены, были артистически пущены въ ходъ; вѣрно схваченъ и набожный тонъ, подобающій духовному лицу. Испугались застигнутые врасплохъ негодяи; Каронъ нарочно съѣздилъ къ одному изъ нихъ въ Версаль, какъ эмиссаръ отъ аббата, причемъ въ забавной импровизаціи передавалъ его рѣчи, описывалъ внѣшность, и съ торжествомъ привезъ домой цѣлыхъ девятьсотъ ливровъ. Дѣло спорилось; завелись деньги, кой-какое мѣсто, а старое мѣщанское имя Карона облагородилось прибавкой названія помѣстья, принадлежавшаго прежде Франкэ,-- и молодой супругъ подписывался не безъ эффекта: Pierre-Auguste Caron de Beumarchais.
   Но счастье улыбалось ему недолго; жена его умерла внезапно. Начался процессъ изъ-за ея наслѣдства, не оставившій Бомарше ни малѣйшей частички изъ ея состоянія. Предусмотрительный во многомъ, онъ не загадывалъ о возможности такой развязки; она поразила его не меньше, чѣмъ родныхъ жены, которые, изъ недовѣрія къ этому соблазнителю ея, впервые пустили въ ходъ намекъ на отравленіе, нѣсколько разъ выдвигавшійся потомъ. "Правда ли, Сальери, что Бомарше кого-то отравилъ?" спрашиваетъ въ Пушкинской пьесѣ Моцартъ у своего соперника, и Сальери отвѣчаетъ ему почти буквально тѣмъ, чѣмъ отозвался Вольтеръ на подобный-же вопросъ: "онъ слишкомъ былъ смѣшонъ для ремесла такого". Моцартъ видитъ другое оправданіе: "геній и злодѣйство -- двѣ вещи несовмѣстныя"... Но есть и совсѣмъ прозаическій аргументъ въ пользу Бомарше:-- безполезность отравленія; ни смерть первой жены, ни мучительные роды второй, унесшіе ее черезъ два года послѣ брака, не только не поправили положенія Бомарше, но оба раза оставили его въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, съ долгами и процессами. Первая оплошность не послужила урокомъ и онъ не заручился завѣщаніемъ. Мнимая роль Синей Бороды слишкомъ тяжело давалась ему. Къ тому-же по своему онъ былъ нѣженъ съ обѣими женщинами, современемъ сталъ даже сантименталенъ; не было поводовъ ни къ измѣнѣ, ни къ мести.
   Отброшенный опять къ исходной точкѣ, онъ снова вскатилъ свой сизифовъ камень. На этотъ разъ разсчетъ былъ сдѣланъ вѣрно и тонко. Онъ рѣшилъ подойти къ королю черезъ женщинъ, именно черезъ четырехъ дочерей Людовика XV, mesdames de France, старыхъ дѣвъ, уныло влачившихъ свой вѣкъ среди небольшого придворнаго штата, напоминавшаго отдѣльный дворикъ. "Некрасивыя, мало развитыя, съ оттѣнкомъ ханжества, онѣ не подходили къ общему тону свѣтской жизни, показывались рѣдко, коротали время музыкой и набожнымъ чтеніемъ. Скука царила у нихъ полнѣйшая, жить, хотя на время, ихъ жизнью представляло немалый подвигъ, но все же онѣ были дочерьми короля, у котораго порою пробуждалась къ нимъ не то нѣжность, не то состраданіе; онѣ могли при случаѣ вліять на него и добивались цѣли тѣмъ успѣшнѣе, что Людовикъ какъ будто старался, исполненіемъ ихъ просьбъ, вознаградить ихъ за жалкую роль и отдаленіе отъ двора. Проникнувъ въ этотъ сонный уголокъ, Бомарше оживилъ его своимъ смѣхомъ, разсказами и шутками, мастерской игрой на арфѣ; его полюбили всѣ четыре старыя дѣвы, а одна изъ нихъ, madame Victoire, совсѣмъ увлеклась имъ. Невинно кокетничая съ нимъ, онѣ эксплуатировали его, постоянно требуя новыхъ развлеченій, книгъ, нотъ, инструментовъ; приходилось добывать все это, часто не имѣя денегъ и закладывая что-нибудь, чтобы исполнить капризъ своихъ покровительницъ.
   Онъ зналъ, что рано или поздно, эта нелегкая служба приведетъ его къ цѣли, и терпѣливо ждалъ. Новое дѣйствующее лицо, надолго вошедшее съ этой поры въ его жизнь, ускорило желанный мигъ. То былъ-типическій представитель продвигавшейся тогда въ первые ряды и минутами всесильной финансовой аристократіи, пока еще набиравшейся изъ рядовъ разбогатѣвшихъ поставщиковъ въ казну и откупщиковъ. За нѣсколько десятковъ лѣтъ передъ тѣмъ эта сила едва начинала складываться, и Мольеру не пришлось ввести въ свою сатирическую картину типа алчнаго капиталиста-кулака. Будущій герой знаменательной въ этомъ отношеніи комедіи Лесажа, Тюркарэ, былъ еще тогда на заставѣ сторожемъ и понемногу богатѣлъ, сбирая выдуманную имъ пошлину съ запоздавшихъ проѣзжихъ {Такъ откровенно разсказываетъ онъ самъ въ комедіи свою раннюю біографію; угловатость и неумѣнье совсѣмъ поддѣлаться подъ тонъ высшаго общества, сближающія его съ Мольеровскимъ Журдэномъ, необыкновенно жизненно проведены авторомъ. Вообще талантъ Лесажа и его значеніе въ развитіи реализма въ комедіи и романѣ до сихъ поръ недостаточно оцѣнены: ему не посвящено ни одного обстоятельнаго изслѣдованія.}; тутъ учился онъ той хитрой наукѣ обогащенія, которая въ короткое время можетъ сдѣлать десятника милліонеромъ. Но этотъ лихоимецъ, работавшій долго по мелочамъ, сталъ, наконецъ, капиталистомъ, вошелъ въ стачку съ компаніей такихъ-же денежныхъ тузовъ и вмѣстѣ съ ними держитъ Парижъ въ своихъ рукахъ: за нимъ ухаживаютъ красивыя дамы и знатные кавалеры; онъ соритъ деньгами и уже думаетъ, что все можетъ купить. Такова біографія не одного только Тюркарэ (котораго можно изучать какъ реальную личность, такъ какъ Лесажъ писалъ съ натуры),-- такова же была баснословно удачная судьба новаго покровителя Бомарше, подрядчика на армію, Пари-Дювернэ. Когда-то половой въ деревенскомъ трактирѣ, онъ завладѣлъ впослѣдствіи всѣмъ военнымъ хозяйствомъ Франціи, вліялъ на политическія интриги, запросто бесѣдовалъ съ самимъ Людовикомъ XIV. Осторожность спасла его отъ участи Тюркарэ; онъ устоялъ противъ всѣхъ соблазновъ, и нахальный лакейнаперстникъ, въ родѣ Лесажевскаго Фронтона, не съумѣлъ бы систематически обобрать его и, столкнувъ съ дороги, стать на его мѣсто, приговаривая тономъ настоящаго хищника: "царство Тюркарэ кончилось, теперь начинается наше!"... Пари-Дювернэ спокойно вынесъ свои милліоны сквозь лихорадку спекуляціи и въ ту пору, когда его узналъ Бомарше, томился избыткомъ богатства, котораго не зналъ куда дѣвать; такъ, былиннаго героя пригибала къ землѣ непомѣрно грузная его сила.
   Подобно сотнямъ такихъ случайныхъ богачей, онъ любилъ играть роль мецената, жертвовалъ направо и налѣво, и массу денегъ затратилъ на устройство большого военнаго училища. Но что онъ ни начиналъ по части благотвореній и самохвальства. ему не удавалось приблизиться къ Людовику XV такъ, какъ бывало съ старымъ королемъ. Очевидное нежеланіе монарха осчастливить своимъ посѣщеніемъ военную школу раздражало его. Эта забота превратилась у Дювернэ въ манію, и онъ готовъ былъ озолотить того, кто снялъ-бы ее съ его я уши Бомарше, шутя, оказалъ ему эту незабвенную услугу. Стоило попросить принцессъ, и онѣ побывали въ училищѣ, расхвалили его королю,-- и, наконецъ, насталъ великій день. Дювернэ былъ въ восхищеніи,-- зато отнынѣ судьба Бомарше надолго обезпечена. Смышленый старикъ, въ полномъ смыслѣ слова "сынъ своихъ дѣлъ", разгадалъ въ своемъ молодомъ знакомомъ восходящую звѣзду, понялъ, сколько въ немъ таилось предпріимчивости, и съ видимымъ удовольствіемъ сталъ направлять его первые шаги въ финансовомъ мірѣ. Ему нужны были средства, -- Дювернэ щедро ссужалъ ему большія суммы, дѣлалъ его своимъ пайщикомъ въ разныхъ операціяхъ, указывалъ на подходящія, выгодныя статьи (наприм., на большой лѣсъ подъ Парижемъ, который они вмѣстѣ сводили). Не довольствуясь деньгами, Бомарше все еще добивался уравненія своихъ правъ съ привиллегированнымъ барствомъ, которое даже на Дювернэ смотрѣло свысока, какъ на выскочку, и только преклонялось передъ силой капитала. Новый покровитель помогъ ему пріобрѣсти за крупную сумму титулъ "королевскаго секретаря", доставившій ему, наконецъ, дворянство. Еще разъ пожалъ Бомарше ту-же пружину и очутился даже вице-президентомъ одного изъ безполезныхъ и уродливыхъ учрежденій стараго порядка, отдѣльнаго суда по браконьерству и незаконной рыбной ловлѣ, важно засѣдалъ въ своемъ шитомъ нарядѣ, судилъ и рядилъ надъ своевольными аристократами, всего чаще нарушавшими законы объ охотѣ. Забавнѣе комедіи трудно было бы представить, и впослѣдствіи онъ умѣлъ юмористически вспоминать о своемъ превращеніи изъ подмастерья въ главу знатнаго трибунала. Но въ то время это, взятое съ бою сословное уравненіе его очень утѣшало. Теперь онъ повелѣвалъ десяткомъ чиновниковъ-дворянъ, кичившихся своимъ происхожденіемъ. Его много разъ корили мѣщанствомъ, умышленно причиняли ему оскорбленія; завистливые придворные просили, наприм., у него публично совѣтовъ относительно своихъ часовъ (одного изъ нихъ онъ проучилъ тѣмъ, что, взявъ посмотрѣть часы, уронилъ и разбилъ ихъ); подчиненные отказались-было служить подъ начальствомъ плебея, но онъ зло осмѣялъ ихъ притязанія въ бумагѣ къ своему начальнику, раскрывъ совсѣмъ уже плебейское происхожденіе и даже темное прошлое большинства просителей. Онъ совершенно трезво смотрѣлъ на дѣло но твердо держался за свой клочокъ пергамента, и любилъ всегда бѣсить своихъ противниковъ заявленіемъ, что онъ за наличныя деньги купилъ себѣ дворянство на законномъ основаніи.
   Эта быстрая смѣна неудачъ и успѣховъ, однако, годится развѣ въ біографію искуснаго дѣльца, а никакъ не писателя. Но Бомарше и не думалъ тогда вовсе посвящать себя литературѣ; его захватила борьба за существованіе; "въ немъ кипѣла кровь, не улегшаяся (по его словамъ) даже подъ старость"; голова была полна всевозможныхъ плановъ личнаго счастья, чудеснаго обогащенія, политическаго вліянія. Кругомъ много говорилось и писалось о защитѣ правъ средняго сословія, о поднятіи значенія личной энергіи и труда; онъ захотѣлъ принять тяжесть этой борьбы на свои плечи; доказать на дѣлѣ, чего можетъ достигнуть неглупый мѣщанинъ, если возьмется, умѣючи, за дѣло. Съ этой стороны его неугомонная дѣятельность возбуждаетъ симпатію; личный его порывъ становится однимъ изъ признаковъ времени. Та-же борьба незамѣтно подготовила и его литературную дѣятельность; столкновенія, разочарованія развили въ немъ необыкновенное знаніе людей. Сгоряча, задѣтый за живое, онъ сталъ писать. Не будь его погони за фортуной, въ немъ не пробудилось-бы того страстнаго негодованія, которое воспламеняетъ Фигаро.
   Но у медали была обратная сторона, мѣстами она очень неприглядна, и Бомарше всегда старался навести на нее лоскъ. Зачѣмъ очутился онъ въ 1764 году въ Испаніи? Самъ онъ выставлялъ благородный, героическій мотивъ; масса повѣрила, и до сихъ поръ все еще повторяетъ его разсказъ, а молодой Гёте не только увѣковѣчилъ его въ своемъ "Clavigo", но, подъ сильнымъ впечатлѣніемъ Лессинговской "Эмиліи Галотти" {Вліяніе Лессинговской пьесы на "Clavigo" прослѣжено Дан. Якоби въ статьѣ "Zu Clavigo", въ Goethe-Jahrbuch, V томъ, 1Б84, стр. 323 и слѣд. Мимоходомъ оно было указано еще Гервивусомъ.}, идеализировалъ образъ дѣйствій Бомарше и приписалъ высшее соціальное значеніе его подвигу. И въ этой легендѣ была нѣкоторая болѣе точная основа, -- но не оттого только понесся въ Мадридъ молодой судья, что какой-то коварный гидальго, обѣщавъ жениться на его сестрѣ, осмѣлился отступить и искать разрыва, а еще болѣе оттого, что, вмѣстѣ съ тѣмъ, представлялась возможность поискать счастья въ старомодной, захолустной Испаніи, странѣ невѣжества и произвола. Защита чести сестры осложнилась и вскорѣ затмилась усиленною фабрикаціей) проектовъ и подборомъ подходящихъ людей для ихъ выполненія. Сестра вовсе не была тогда распускающимся цвѣткомъ; Клавихо, который впослѣдствіи пріобрѣлъ извѣстность и въ наукѣ и въ политикѣ, и уже считался недюжиннымъ журналистомъ, также не былъ тѣмъ безсовѣстнымъ развратникомъ, какимъ онъ выступаетъ въ разсказѣ его противника. Это былъ скорѣе нерѣшительный, слабый волею селадонъ, которому развравилась дѣвушка, сначала очень его заинтересовавшая; онъ пересталъ бывать у ея замужней сестры, и совершенно стушевался-бы, если-бы изъ далекаго Парижа, какъ бомба, не упалъ среди семейной драмы мститель. Смущенный женихъ опять обѣщалъ сдержать слово, снова появился въ семьѣ дѣвушки, но вынужденное согласіе стоило ему великихъ усилій; цѣпь стала для него слишкомъ тяжкою, и онъ безпомощно искалъ снова выхода. Взбѣшенный Бомарше рѣшилъ раздавить вѣроломнаго соблазнителя, поднялъ все на ноги, ударилъ въ набатъ, довелъ жалобу до короля и министровъ, лишилъ Клавихо мѣста и заставилъ надолго скрыться изъ Мадрида. Это была, во всякомъ случаѣ, смѣлая схватка, и десять лѣтъ спустя Бомарше еще могъ вызвать въ своей памяти ея бурныя подробности, когда, отвѣчая на пасквиль, поднявшій изъ его прошлаго и этотъ эпизодъ, онъ впервые, съ большимъ драматизмомъ и фантастическими прикрасами, повѣдалъ о немъ міру {"Année 1764. Fragment demon Voyage d'Espagne" (входитъ въ составъ четвертаго Mémoire à consulter contre mr. Goetzmann, etc.); этотъ разсказъ послужилъ источникомъ для пьесы Гете.}. Но изъ сближенія съ королемъ и министерствомъ нашъ рыцарь тотчасъ-же рѣшилъ извлечь болѣе осязательную пользу,-- да у него въ карманѣ съ самаго начала были вѣскія рекомендаціи изъ Парижа, которыми онъ предусмотрительно запасся. Зорко разглядѣлъ онъ составъ высшаго мадридскаго общества, понялъ бездарность членовъ кабинета, слабость Карла III, которымъ управлялъ камердинеръ-французъ, и рѣшилъ приступить къ дѣлу. Онъ составилъ проектъ большой французской компаніи для устройства заморской торговли съ колоніями и главнымъ образомъ, съ Луизіаной. Отважнѣйшія затѣи такъ и мелькаютъ въ этомъ проектѣ: монополія и контрабанда, національныя французскія выгоды и торговля неграми (стоимость ихъ онъ хладнокровно исчисляетъ), частный барышъ и организація подкупа вліятельныхъ испанскихъ чиновниковъ. Неожиданно явилась на поддержку проекта брошюра, гдѣ какой-то "испанскій гражданинъ" высказывалъ "патріотическія соображенія" относительно луизіанскихъ дѣлъ. Нужно ли говорить, что подъ плащемъ этого испанца, какъ раньте подъ сутаной парижскаго аббата, скрывался все тотъ-же Бомарше!
   Проектъ потерпѣлъ неудачу въ "совѣтѣ по индійскимъ дѣламъ", но на смѣну уже готово пять, десять другихъ, и по мѣстнымъ, и по колоніальнымъ вопросамъ, по доставкѣ припасовъ на Майорку, по подрядамъ на армію, по колонизаціи Сьерры Морены. Втайнѣ Бомарше надѣялся достигнуть еще большаго,-- заручиться для французскаго правительства неограниченнымъ вліяніемъ на испанскую политику, стать необходимымъ лицомъ для герцога Шуазеля и потомъ продвинуться въ Парижѣ, или же, оставаясь въ Мадридѣ, направлять черезъ подручныхъ всѣ дѣла въ Испаніи. И какихъ подручныхъ! Въ найденномъ теперь тайномъ мемуарѣ, составленномъ для герцога, онъ спокойно говоритъ объ устройствѣ стачки, которая овладѣла-бы ограниченнымъ и вѣчно унылымъ королемъ; первое лицо въ ней -- всесильный камердинеръ, второе -- красавица маркиза Де-ла-Круа, какъ можно догадываться, очень близкая къ Бомарше; изъ этой искусной кокетки онъ готовъ былъ сдѣлать приманку для Карла, подѣлиться съ нимъ своею удачей въ любви...
   Но все это вышло слишкомъ тонко и коварно; не попалось въ ловушку ни мадридское министерство, ни Шуазель; страна, которую Бомарше не переставалъ честить отсталою и невѣжественною, порицая подкупность и безнравственность (что не мѣшало ему именно на этихъ порокахъ основывать часть своего успѣха), устояла противъ усиленнаго натиска.-- правда, для того, чтобы отдать дѣло въ руки мѣстныхъ монополистовъ, которые, должно быть, еще ближе знали изнанку отношеній. Волшебныя видѣнія. носившіяся передъ мечтателемъ, опять разлетѣлись; пришлось покинуть Испанію. Но онъ никогда не позволялъ себѣ надолго падать духомъ. Какъ Фигаро ("Сев. Цирюльникъ", I актъ, сц. 3), онъ спѣшилъ разсмѣяться, боясь заплакать. Да и впечатлѣнія, вынесенныя изъ испанскаго житья, не все-же были мрачнаго свойства. Бомарше все-таки одно время былъ героемъ дня; передъ нимъ открылись даже знатные салоны; онъ былъ частымъ посѣтителемъ русскаго посольства, гдѣ у Бутурлина шла всегда большая игра; посолъ и его жена чуть не носили его на рукахъ, къ соблазну остальныхъ дипломатовъ {Письмо къ сестрѣ, 11 февр. 1765; Loménie, "Beaum. et son Temps": 1873, I 145--49.}; молодая Бутурлина писала въ честь его французскіе стихи, вмѣстѣ съ нимъ, княземъ Мещерскимъ, своимъ мужемъ и шведскимъ посломъ, разыгрывала любимую тогда оперу Руссо: "Le devin du village". Бутурлина поетъ Аннету, Бомарше -- Любэна. Средній кругъ, куда открыла ему доступъ семья его сестры, и народная жизнь еще сильнѣе привлекали его. Въ письмахъ къ отцу онъ высказываетъ желаніе кореннымъ образомъ изучить испанскую народность, обычаи, развлеченія, танцы, музыку; онъ записывалъ мотивы, запоминалъ текстъ народныхъ пѣсенъ; на модный тогда напѣвъ одной сегедильи онъ написалъ (и напечаталъ) французскіе стихи: "les serments des amants sont légers comme les vents",. и все изданіе было расхватано. Одному изъ своихъ парижскихъ покровителей, герцогу Лавальеръ, онъ съ наслажденіемъ xf дожника пересказалъ любопытнѣйшія сцены изъ мадридской жизни, рождественскій праздникъ, во время котораго монахи плясали въ церкви подъ звуки кастаньетъ, сцены въ театрѣ, фанданго. Это увлеченіе декоративной стороной быта, которую ему удалось скоро изучить, объясняетъ близкое уже зарожденіе трилогіи о Фигаро, носящей непосредственно испанскій колоритъ,-- не тотъ, вынужденный цензурными соображеніями, условный оттѣнокъ, который принужденъ былъ наложить на своего "Жиль-Блаза" Лесажъ, чтобъ скрыть намеки на французскія дѣла, но яркій и истинно-національный. Для Бомарше Испанія, страна "плаща и шпаги", серенадъ и болеро, навсегда осталась привлекательною; онъ и "Севильскаго Цирюльника" задумалъ сначала въ формѣ комической оперы, куда сбирался вставить всѣ пѣсни и пляски, такъ нравившіяся ему.
   Но этотъ замыселъ пока еще въ неясныхъ чертахъ носился въ его умѣ; не сразу выступилъ Бомарше среди оживленной жизни Парижа во всеоружіи комическаго дарованія. Точно въ народномъ разсказѣ о Жанѣ-весельчакѣ и Жанѣ-плаксѣ, сначала показалось передъ публикой растроганное, заплаканное лицо, чтобъ потомъ вдругъ перейти къ гомерическому хохоту. Бомарше-комикъ началъ съ чувствительныхъ драмъ. То не было притворство; мадридскія впечатлѣнія и интрига съ остроумной маркизой смѣнились на время романическимъ увлеченіемъ, не дошедшимъ до брака, полнымъ сердечной тревоги и томныхъ чувствъ, выразившихся въ дошедшей до насъ связкѣ сантиментальныхъ писемъ. Въ этотъ промежутокъ времени, когда бездѣлица могла его легко разстроить. Бомарше былъ пораженъ новизной и правдой переворота, который произвелъ тогда въ драмѣ Дидро. И по убѣжденіямъ, и по складу характера реалистъ, онъ не могъ питать благоговѣнія къ старой трагедіи съ ея отборными героями; плебей, которому патенты и льготы нужны бывали только какъ средство отстоять свою самостоятельность, подсмѣяться надъ старыми сословіями, онъ вдвойнѣ привѣтствовалъ вторженіе демократизма на сцену; обязательность стихотворной формы для него, не прошедшаго вовсе черезъ обычную школьную дрессировку того времени, была непонятна, и онъ рукоплескалъ попыткѣ писать пьесы прозой, придавая разговору житейскій характеръ.-- а сила чувства, торжествующаго надъ предразсудками и самоуправствомъ, любимая тема Дидро, должна была въ эту минуту особенно увлекать ого. Такъ зародились первыя его драмы: "Евгенія" и "Два друга"; имъ несомнѣнно овладѣлъ искренній творческій порывъ; призваніе чувствительнаго драматурга онъ серьезно счелъ своимъ удѣломъ; на этотъ разъ никакой разсчетъ не руководилъ имъ. Его пьесы слишкомъ были проникнуты недовольствомъ, обычною моралью, слишкомъ омрачали умы тѣхъ, кто не разстался еще съ преданіями регентства и хотѣлъ лишь веселиться. Вообще это отклоненіе таланта Бомарше было неудачно (вторая пьеса, взятая изъ міра банкротствъ и расхищеній, пала послѣ перваго представленія) и осталось въ его дѣятельности краткимъ эпизодомъ. Но оно не прошло безслѣдно; "Евгеніи" прямо посчастливилось за предѣлами Франціи: и трогательныя ея сцены, и обличеніе неравенства, и умно написанное введеніе ("Опытъ о серьезной драмѣ"), узаконившее отнынѣ подобныя мѣщанскія пьесы,-- все это дѣйствовало на измѣненіе вкуса подчасъ сильнѣе, чѣмъ драмы Дидро. Взявъ для "Евгеніи" изъ "Хромого Бѣса" одинъ вводный разсказъ, Бомарше свободно переработалъ его и превратилъ въ картину изъ современной парижской жизни, настолько правдивую, что цензура потребовала значительныхъ измѣненій. Герой пьесы, молодой аристократъ, племянникъ военнаго министра, обманулъ бѣдную дѣвушку пародіею на бракъ, бросилъ потомъ спою жертву, но раскаялся, тронутый ея благородствомъ и нравственной высотой. Какъ можно было допустить подобный сюжетъ! И французскій баричъ превратился въ графа Кларендона, а дѣйствіе было перенесено въ Лондонъ. Это еще болѣе сблизило фабулу съ чувствительнымъ изображеніемъ такихъ же столкновеній невинности и самоуправства въ Ричардсоновскихъ романахъ, начинавшихъ тогда услаждать европейскую публику.
   Не замѣчая декламаціи и общихъ мѣстъ, непривычная и невзыскательная, она долго считала эту пьесу образцовою. Ее переводили и играли вездѣ. Въ кружкѣ Гаррика, передѣланная подъ названіемъ "The school for rakes" (школа развратниковъ), {Передѣлка сдѣлана были м-ссъ Грифитсъ. См. Bibliographie des oeuvres de Beaumarchais, p. Henri Cordier, 1883, p. 5.} она совсѣмъ уже подошла къ оригиналамъ, съ которыхъ рисовалъ Ричардсонъ. Въ Германіи ее пять разъ перевели въ прошломъ столѣтіи, и даже въ началѣ XIX вѣка, вновь переработанная Вульпіусомъ, она все еще нравилась и встрѣчала сочувствіе Гёте. Для русской-же сцены она сослужила важную службу. Спустя тринадцать лѣтъ послѣ оффиціальнаго учрежденія правильнаго театра, явилась она (18-го мая 1770-го года) нанести рѣшительный ударъ недолгому торжеству Сумароковскаго классицизма. Разгнѣванный диктаторъ прямо приписывалъ починъ мятежа не переводчикамъ Лессинговыхъ произведеній, а именно Николаю Пушникову, "состоявшему въ военномъ штатѣ Кирилла Григорьевича Разумовскаго", осмѣлившемуся не только перевести "Евгенію" и съ успѣхомъ поставить ее въ Москвѣ, но въ предисловіи расхвалить драму и автора {"Евгенія", ком. въ 5 д., сочиненія г. Бомарше. Пер. Н. Лушникова, 1770; второе изданіе Новикова, 1788, въ типографич. компаніи. Въ предисловіи, называющемъ успѣхъ пьесы столь великими, что рукоплесканія почти не умолкали, переводчикъ искренно радуется ему и скромно приписываетъ удачу не себѣ, а сочинителю и актерамъ. "Первый, по моему мнѣнію, ничего не проронилъ, что дѣлаетъ драму совершенной, а послѣдніе, руководствуемые славнымъ нашимъ актеромъ, г. Дмитревскимъ, въ то время въ Москвѣ бывшимъ, изображая естественно то, что требовалъ сочинитель, сами себя превзошли" (исполняли пьесу дѣйствительно лучшія силы: Дмитревскій -- Кларендонъ, Померанцевъ -- Гартлей, Ожогинъ -- Робертъ). "Примѣръ сей показываетъ ясни,-- разсуждаетъ переводчикъ, -- что вкусъ къ зрѣлищамъ, вкусъ столь похвальный и полезный, часъ отъ часу больше у насъ умножается. Дай Боже, чтобы оный совершенно утвердился къ чести и польвѣ общества, къ поправленію нашихъ сердецъ и нравовъ".}.
   Какъ ни старался, однако, закупить общественное мнѣніе авторъ "Хорева", прося разсудить, кто правъ: онъ или какой-то безвѣстный подъячій, оно рѣшительно склонилось на сторону догадливаго подъячаго, который съ гордостью могъ заявлять въ своемъ предисловіи "къ читателю", что пьеса была дана 4 (!) раза сряду. На русскую среду, уже чуткую къ вопросамъ о значеніи сословности и гнетѣ предразсудковъ, но пробавлявшуюся безобиднымъ философствованіемъ Сумароковскихъ монологовъ, освѣжающимъ образомъ подѣйствовала обличительная картина, такъ легко подходившая къ образу жизни россійскихъ доморощенныхъ Кларендоновъ. Въ сближеніи русской драмы съ дѣйствительностью всегда будетъ цѣниться починъ, сдѣланный переводомъ слабаго и теперь забытаго первенца Бомарше.
   Но полоса чувствительности скоро прошла у нашего автора, чтобы промелькнуть еще мимолетнѣе лишь на склонѣ его жизни, въ "Тарарѣ". Неудача второй "серьезной драмы" напомнила ему, что это не его удѣлъ, и заставила вернуться къ отложенному на время плану "Севильскаго Цирюльника". Тутъ открывался просторъ для юмора и капризовъ фантазіи; снова въ пестрыхъ арабескахъ оживали нѣжные профили, плутовскіе глазки, закутанныя плащемъ фигуры, пляски, серенады,-- все, что такъ поразило его воображеніе даже среди мадридскихъ тревогъ. И отъ дрязгъ обычной финансовой дѣятельности, къ которой онъ вернулся, годъ отъ году богатѣя, онъ умѣлъ переноситься въ дни молодости, и старался возсоздать свѣтлое, невозвратное ея настроеніе въ своей оперѣ, гдѣ и слова, и музыка принадлежали ему. За сложнымъ сюжетомъ онъ не гнался; содержаніе составилось по частямъ, и Бомарше взялъ ихъ отовсюду: изъ итальянской интермедіи, изъ оперетки Панара, "le comte de Belflor", и комедіи Седэна,-- какъ доказываютъ теперь, даже изъ "Жиль-Блаза". Списокъ источниковъ, безъ того уже длинный, легко было-бы еще обогатить, выставивъ, напр., Бомарше подражателемъ Мольеру ("Школа женщинъ"). Агнеса съ такимъ же искусствомъ обманываетъ своего опекуна, какъ Розина -- доктора Бартоло, а ея вздыхатель, подобно Альмавивѣ, вполнѣ годится въ Линдоры. Но всѣ эти пьесы (и десятки другихъ, однородныхъ съ ними) основаны на одной изъ вѣковѣчныхъ, общечеловѣческихъ темъ, къ которымъ охотно возвращались поэты всѣхъ странъ,-- на торжествѣ молодости и страсти надъ старческимъ деспотизмомъ и подозрительностью. Около этой несложной завязки вращалась интрига "Севильскаго Цирюльника" его первой редакціи, совершенно чуждой политическихъ и общественныхъ вопросовъ минуты и свободной отъ намековъ на личныя горести автора. Въ ту пору опера Бомарше была прямою родоначальницей веселыхъ созданій Паэзіелло {Объ оперѣ Паэзіелло, которая держалась на итальянскихъ сценахъ до появленія пьесы Россини, теперь совсѣмъ забыли; ни Беттельгеймъ, ни "Библіографія литературы о Бомарше", Кордье, перечисляя разныя передѣлки его комедій, о ней не упоминаютъ. Для насъ особенно любопытно, что эта первая опера на либретто "Сев. Цирюльника" была написана Паэзіелло въ Петербургѣ во время житья его при дворѣ Екатерины. History of the opera from Moneeverde to Donizetti, by Sutherland Edwards. 1862, v. II., p. 87.} и Россини, которые также остановились на внѣшней сторонѣ сюжета. Смѣшная претензія моднаго тогда пѣвца, не захотѣвшаго играть Фигаро, потому что это напомнило-бы публикѣ страницу изъ его біографіи, начавшейся дѣйствительно въ цирюльнѣ, разстроила постановку пьесы на оперной сценѣ. Бомарше не безъ сожалѣнія отказался отъ примѣси музыкальнаго элемента, по его мнѣнію, необыкновенно благодарнаго, и принужденъ былъ придать своему произведенію форму комедіи, ту форму, въ которой ей суждено было достигнуть славы.
   

II.

   Въ то время, какъ онъ былъ занятъ этимъ трудомъ, не вымышленная, а настоящая трагикомедія, съ сильными эффектами, которыхъ не придумать и досужему воображенію, втѣснилась въ его жизнь и прервала всякое творчество. Счастье снова отвратилось отъ него. Его неизмѣнный покровитель, Пари-Дювернэ, умеръ, въ послѣдній разъ позаботившись о его нуждахъ: онъ оставлялъ ему заимообразно на расширеніе дѣлъ 75,000 франковъ: кромѣ того, поручалъ своему наслѣднику выплатить Бомарше 23,000, недоданныя по прежнимъ операціямъ, и передать ему на память большой портретъ Дювернэ. Незначительность завѣщанной суммы, въ сравненіи съ громадностью оставшихся капиталовъ, казалось, не могла-бы стать поводомъ къ оспариванію завѣщанія. Племянникъ Дювернэ, графъ Лаблашъ, сразу дѣлался однимъ изъ первыхъ богачей, а всѣмъ извѣстная близость старика къ Бомарше достаточно оправдывала эту посмертную ласку. Но именно эта близость постоянно разобщала двухъ соперниковъ, до того, что они не могли болѣе переносить другъ друга,-- а теперь пришлось-бы не только разъ выплатить деньги, но постоянно вѣдаться съ Бомарше, котораго Дювернэ призналъ своимъ пайщикомъ по своду шинонскаго лѣса. Это было выше силъ Лаблаша, и онъ отвѣчалъ встрѣчнымъ искомъ въ 50,000 франковъ и обвиненіемъ въ подлогѣ документа, въ виду того, что воля изложена завѣщателемъ не собственноручно, а почеркомъ Бомарше, и только скрѣплена Дювернэ. Внезапно начавшійся процессъ наступалъ, зловѣщій, на человѣка, беззаботно подбиравшаго испанскіе мотивы для своей комедіи de cape et d'épée; онъ зналъ характеръ противника, и ему передали похвальбу Лаблаша, что онъ скорѣе затратитъ сотни тысячъ, чѣмъ выплатитъ хоть грошъ негодяю. Въ Бомарше проснулась изворотливость; бросивъ всѣ дѣла, онъ лично повелъ свою защиту, писалъ прошенія за прошеніями, попробовалъ заручиться рекомендаціею принцессъ. Вдругъ на него, еще не одолѣвшаго одной бѣды, обрушилась новая. Все затуманилось, смѣшалось передъ его глазами. Казалось, мелкая любовная стычка, разгорѣвшаяся въ бурное столкновеніе, не могла-бы пріобрѣсти никакой важности. Счастливый соперникъ давно ему знакомаго герцога до-Шона въ любви ничтожной оперной дѣвицы, онъ неосторожно взялъ ея сторону, когда ревнивецъ сталъ преслѣдовать ее, не скупясь на брань и побои. Но де-Шона было еще опаснѣе раздражать, чѣмъ Лаблаша; способный доходить до бѣшенства, невмѣняемый и въ то-же время безнаказанный по своимъ связямъ, онъ пугалъ всѣхъ безумными выходками. Бомарше едва не сдѣлался его жертвой
   Нелегко разобраться въ противорѣчивыхъ показаніяхъ обѣихъ сторонъ и немногихъ свидѣтелей,-- а Бомарше былъ мастерскимъ адвокатомъ своей чести и благородства. Но фактъ звѣрскаго самоуправства достаточно ясенъ. Де-Шонъ врывается къ вѣроломной красавицѣ, застаетъ ее еще въ постели, дѣлаетъ ей страшную сцену и выбѣгаетъ искать Бомарше, чтобъ его убить. Предупрежденный на улицѣ другомъ, поэтъ отказывается скрыться; служба зоветъ его въ судъ, и черезъ нѣсколько минутъ онъ уже возсѣдаетъ на президентскомъ креслѣ и допрашиваетъ тяжущихся. Тѣмъ временемъ герцогъ побывалъ уже на квартирѣ врага и, узнавъ, гдѣ онъ, влетѣлъ въ камеру суда, требуя, чтобъ Бомарше немедленно шелъ съ нимъ. Тотъ продолжаетъ засѣданіе цѣлыхъ два часа, не сдаваясь на угрозы; де-Шонъ принужденъ ждать, но постоянно прерываетъ засѣданіе. Какъ только оно кончилось, онъ сажаетъ Бомарше въ свою коляску и везетъ драться; оружія нѣтъ,-- они заѣзжаютъ къ знакомому герцога за саблями; ихъ просятъ обождать, но имъ не терпится, и они ѣдутъ сводить счеты въ домъ Бомарше. Тутъ хозяинъ пытается успокоить врага, не безъ комизма предлагаетъ ему сначала пообѣдать съ нимъ, а потомъ взяться за оружіе. Но отъ промедленія бѣшенство Шона достигло крайняго предѣла; кровь прилила къ головѣ, и онъ, не владѣя собой, кидается на Бомарше, царапаетъ ему лицо, разрываетъ платье, толкаетъ и увѣчитъ его отца и слугъ, не унимается даже и тогда, когда шумъ привлекъ толпу передъ домомъ, а на мѣсто побоища явилась полиція, которая застала Шона яростно размахивающимъ шпагой и Бомарше -- отбивающимся каминными щипцами.
   Самоунравство было слишкомъ явно; головорѣзъ, который все время съ гордостью повторялъ, что онъ герцогъ и пэръ, что никто его тронуть не посмѣетъ, былъ кругомъ виноватъ. Но старый порядокъ еще процвѣталъ, и въ тюрьмѣ оказался не только Шонъ, но и Бомарше, вѣроятно, чтобъ не подать дурного примѣра. Судъ маршаловъ, вѣдавшій тогда дѣла чести между дворянами, освободилъ-было его отъ кары, но министръ, раздосадованный этимъ, безъ труда выхлопоталъ у короля lettre de cachet и бросилъ Бомарше въ For l'Eveque поразмыслить о своемъ ничтожествѣ. Это былъ первый тяжкій урокъ, который жизнь давала человѣку, слишкомъ привыкшему забывать общія невзгоды для борьбы изъ-за личныхъ выгодъ. Рѣзче, чѣмъ когда-либо, ему напомнили о его плебейскомъ происхожденіи, и Шонъ, въ дошедшихъ до насъ показаніяхъ на допросъ, съ пренебреженіемъ чистокровнаго барича оправдывался тѣмъ, что иначе съ плебеемъ нельзя было бы сосчитаться, что дуэль съ нимъ немыслима, что противникъ, про котораго идутъ слухи объ отравленіи женъ и поддѣлкѣ бумагъ, ничего иного и не заслуживаетъ. Но чего не додѣлалъ одинъ знатный врагъ, то съумѣлъ довершить еще болѣе вліятельный Лаблашъ; по его проискамъ, Бомарше задержали въ тюрьмѣ дольше назначеннаго срока, чтобы тѣмъ временемъ можно было направить процессъ во вредъ ему. Онъ вымолилъ себѣ хоть право выходить изъ тюрьмы съ провожатымъ, навѣщать судей, просить, напоминать; онъ не въ состояніи отказаться, подобно Мольеровскому Альцесту, отъ унизительнаго вымаливанія справедливости и надѣяться лишь на свою правоту. Отъ и тутъ стоитъ на практической точкѣ зрѣнія; люди обходятъ своихъ судей (on sollicite ses juges), и онъ дѣлаетъ то же. Его не возмущаетъ мысль, что съ такими просьбами ему придется обратиться къ членамъ ненавистнаго всѣмъ "подставного" парламента, собраннаго канцлеромъ Мопу изъ всякаго сброда взамѣнъ законнаго, но слишкомъ независимаго парламента, высланнаго поголовно въ изгнаніе Онъ обходитъ вліятельныхъ креатуръ Мопу, и, наконецъ, узнаетъ, что его дѣло передано для доклада совѣтнику Гэтцманну, на котораго молва указывала, какъ на замѣчательнаго законовѣда и самаго способнаго изъ парламентскихъ членовъ.
   Дѣйствительно, Гэтцманнъ былъ далеко не зауряднымъ подъячимъ {Paul Huot, "Goetzmann et sa famille", въ Revue d'Alsace, 1868.}; этотъ усидчивый и аккуратный эльзасецъ немало поработалъ и для юридической литературы и обстоятельно велъ дѣла, выпадавшія ему на долю. Былъ ли онъ закоснѣлымъ и безстыднымъ взяточникомъ, мы тоже не знаемъ; враждебность къ Бомарше могла быть вызвана и желаніемъ угодить его сильному врагу, и недовѣріемъ къ человѣку, о которомъ молва говорила, какъ объ извергѣ. Но за него, и, повидимому, скрывая многое, брала взятки его жена, пустая и вѣтреная, мечтавшая скорѣе обогатиться и безцеремонно хваставшая передъ знакомыми умѣньемъ "общипывать курицу" (plumer la poule). До нея можно было доходить окольнымъ путемъ, черезъ одного книгопродавца, который принималъ и передавалъ деньги. Бомарше усиленно домогался свиданія съ Гэтцманномъ; но неумолимый привратникъ давалъ ему шесть разъ въ теченіи двухъ дней одинъ отвѣтъ: "Гэтцманна нѣтъ дома, и неизвѣстно, когда онъ вернется". Пришлось купить аудіенцію; собрано сто луидоровъ, книгопродавецъ-передатчикъ Lejay пущенъ въ ходъ, и въ два пріема снесъ эти деньги; свиданіе, наконецъ, состоялось, полное усовѣщиваній съ одной стороны, хитрыхъ увертокъ-съ другой. Но вторую аудіенцію нужно было опять покупать; Бомарше посылаетъ часы, осыпанные брилліантами; ихъ берутъ, но требуютъ еще 15 луидоровъ "для секретаря", обѣщая все вернуть, если свиданіе почему-нибудь не состоится. Все выплачено, но проситель опять видитъ лишь суроваго привратника съ тѣмъ же безнадежнымъ отвѣтомъ. Онъ догадывается, что противная сторона не въ примѣръ больше сорила деньгами, ждетъ худшаго, и на другой же день узнаетъ, что судъ, не признавъ прямо подлога, отвергъ его прошеніе, приговорилъ уплатить Лаблашу 56.000 франковъ и покрыть значительныя судебныя издержки; вмѣстѣ съ тѣмъ, съ него потребовали крупную сумму за содержаніе въ тюрьмѣ, гдѣ, по его словамъ, "онъ былъ снабженъ всѣмъ, кромѣ самаго необходимаго". Наличныхъ денегъ не нашлось; описали все имущество, наброшена была тѣнь на честность, опозорено доброе имя. На баловня судьбы обрушивались заразъ всѣ бѣды.
   На кого ему было опереться? На короля? Но не онъ ли только-что бросилъ его, безвиннаго, въ тюрьму... Принцессы давно отвернулись отъ человѣка, который слишкомъ много заставлялъ о себѣ говорить и могъ вредить имъ своею близостью. Знать вся была противъ него; періодической печати почти не было; судебная гласность была немыслима. Тутъ въ Бомарше сверкнуло отчаянное, героическое рѣшеніе; онъ сдѣлалъ своимъ судьей общественное мнѣніе, давно уже глухо волновавшееся, нуждаясь въ осязательномъ поводѣ, чтобъ свести счеты съ старымъ порядкомъ. Подобно Вольтеру въ дѣлахъ Каласа и Сирвена, Бомарше далъ этотъ поводъ, и знаменитые вскорѣ "Мемуары" его противъ Гэтцманна и его сообщниковъ превратились изъ защитительнаго документа по частному процессу во всенародное дѣло.
   Не даромъ остряки впослѣдствіи находили, играя словами, что если Louis Quinze устроилъ парламентъ, то quinze louis уничтожили его. Вокругъ злополучныхъ пятнадцати луидоровъ, будто бы назначенныхъ секретарю, прежде всего сосредоточился споръ. Получивъ обратно всю сумму взятокъ, кромѣ секретарской подачки, и узнавъ, что писецъ Гэтцманна никогда не получалъ этихъ денегъ, Бомарше догадался, что жена совѣтника пожелала удержать хоть часть суммы, побывавшей въ ея рукахъ, и эта алчность ея совсѣмъ уже взбѣсила его. Онъ сталъ осаждать ее письмами, давалъ ей проговариваться, вовлекалъ въ промахи, видѣлъ, какъ она запутываетъ стороннихъ липъ, -- и уже въ обществѣ открыто говорилъ о продажности четы Гэтцманновъ и всей парламентской шайки. Дѣло получало непріятную огласку. Корпорація сочла нужнымъ, для поддержанія своей сомнительной чести, потребовать слѣдствія; Бомарше самъ накликалъ на себя опасный процессъ. Противъ него былъ теперь весь судъ; Гэтцманнъ готовъ былъ обрушить на него всю свою юридическую мудрость. Неожиданно къ нему примкнули въ качествѣ добровольцевъ два усердныхъ свидѣтеля,_ искусныхъ въ ябедѣ: бездарный стихотворецъ Бакюларъ д'Арно, чьи идилліи зачѣмъ-то въ старину у насъ переводили, тотъ самый Бакюларъ, котораго одно время держалъ у себя Фридрихъ въ роли Тредьяковскаго, и бранчивый журналистъ, онъ-же королевскій цензоръ, Марэнъ (Marin), случайный корреспондентъ Вольтера, который пользовался его услугами, чтобъ доставлять свои произведенія во Францію, но крѣпко не жаловалъ его. Оба эти сателлита оказались въ близкихъ отношеніяхъ или съ Гэтцманнами, или съ Ле-Жэ; оба авторитетно и безстыдно давали ложныя показанія, чернили Бомарше и пѣли гимны поруганной добродѣтели. Плотная и дружная коалиція стѣною пошла противъ автора "Фигаро и; онъ долженъ былъ являться въ судъ, выслушивать длинныя и завѣдомо фальшивыя показанія, быть вѣчно на-готовѣ и отводить удары, извлекая, на диво всѣмъ изъ мелкаго дѣла о взяткахъ вѣчно новые и мѣткіе аргументы для обличенія враговъ. Но натискъ усиливался, Бомарше совсѣмъ затравили; не сегодня, завтра его назовутъ не только поддѣлывателемъ документовъ, но и злостнымъ клеветникомъ.
   Были минуты, когда онъ готовъ былъ предаться отчаянію, но онъ переломилъ себя; вѣрный своей привычкѣ, онъ подавилъ подступавшія слезы, и разразился громкимъ смѣхомъ. Эффектъ вышелъ поразительный. Вмѣсто трагическихъ, раздирательныхъ сценъ, которыхъ можно было ожидать отъ разореннаго и опозореннаго человѣка, началась почти безпримѣрная судебная комедія. Его спасла сила смѣха, то великое средство обновленія людей, которое философски узаконялъ еще Шефтсбэри и превосходно примѣнялъ Вольтеръ. "Мемуары" по дѣлу Гэтцманна {Этихъ мемуаровъ, выходившихъ небольшими брошюрами, подъ названіемъ "Mémoire à consulter pour P. А. Caron de Beaumarchais etc", набралось четыре (по Ломени -- пить, считая приложенія). Потомъ они были собраны въ одну книгу, постоянно перепечатывавшуюся и во Франціи, и въ Голландіи. Противная сторона отвѣчала такими же брошюрами, такъ что составилась цѣлая литература въ нѣсколько десятковъ книгъ.} столько-же входятъ въ кругъ юридической литературы, сколько въ область художественной сатиры.
   Бомарше случайно посвятилъ насъ въ тайны своего плана; опытъ показалъ ему, что во Франціи ничто такъ не помогаетъ успѣху и но завладѣваетъ вниманіемъ, какъ умѣнье избѣгать монотонности и постоянно разнообразить темы, складъ рѣчи и эффекты, закупая новизной и неожиданностью, то растрогивая, то смѣясь, то касаясь общихъ вопросовъ и выдвигая научный арсеналъ, то выводя на сцену живыхъ людей въ бойкомъ и забавномъ діалогѣ. Безпримѣрный успѣхъ мемуаровъ подтвердилъ его догадку. Бомарше умѣлъ какъ-то неуловимо печатать и распространять ихъ, не справляясь ни съ какими правилами, не представляя рукописи никому на одобреніе; онъ наполнялъ ими Парижъ, раздавалъ черезъ агентовъ въ судѣ, на площадяхъ, на оперныхъ маскарадахъ, гдѣ ихъ расходилось въ вечеръ нѣсколько тысячъ экземпляровъ, и достигъ того, что они очутились въ рукахъ всѣхъ и каждаго, отъ вельможъ до уличнаго гуляки, и парижская толпа живо откликнулась на призывъ; авторъ листковъ сразу сталъ необыкновенно популярнымъ. Ихъ читали вездѣ; въ кафе собирались для этого массы народа; всѣ хохотали, передавая другъ другу только-что подхваченныя остроты {Бомарше, вообще, такъ славился остроуміемъ, что даже въ нашемъ столѣтіи былъ составленъ сборникъ анекдотовъ и остротъ: "Beaumarchaisiana on recueil d'anecdotes, bons mots, sarcasmes, etc. de Beaumarchais"" par Cousin d'Aval Ion, 1832.}. Смѣялись даже судьи, когда Бомарше импровизировалъ передъ ними какую-нибудь сцену (будущую страницу мемуара) и тѣшился промахами и нескладными отвѣтами противниковъ. Дворъ не отставалъ; потѣшныя рѣчи жены Гэтцманна и колкости Бомарше показались такъ забавны, что изъ первыхъ двухъ мемуаровъ была скроена непритязательная, но, говорятъ, удачная комедія, которую разыграли своими силами на придворной сценѣ, а провансальская поговорка "ques à со?" (что это?), которою Бомарше преслѣдовалъ Марэна, показалась такою остроумною, что Марія-Антуанетта назвала такъ придуманную ею куафюру. Бомарше, какъ тонкій наблюдатель, не могъ не видѣть всей странности этого сочувствія; вліятельнѣйшіе люди въ странѣ предпочитали останавливаться на потѣшной сторонѣ явленія и не хотѣли сознать обязанности преобразовать судъ, гнѣздо всякихъ язвъ. "Что смѣетесь? Надъ собой смѣетесь!" -- могъ-бы имъ сказать авторъ мемуаровъ; но онъ доволенъ былъ уже тѣмъ, что за него былъ всеобщій смѣхъ, что съ каждымъ новымъ успѣхомъ обличителя все ниже падали шансы противной стороны; она была виновна уже тѣмъ, что давала себя осмѣять и постоянно оставалась въ долгу.
   Противниковъ было много, но это придавало прелести борьбѣ. Бомарше на столбцахъ мемуаровъ, точно на фехтовальномъ плацу, завязывалъ съ каждымъ отдѣльный поединокъ. "Теперь ваша очередь, г. Марэнъ", -- говоритъ онъ, и направляетъ стрѣлы остроумія и гнѣва на него. "А vous, monsieur Dairolles",-- и той же пыткѣ подвергается новый лжесвидѣтель. Это безстрашіе приводило въ восторгъ Вольтера: "я никогда не видалъ ничего сильнѣе, смѣлѣе, комичнѣе, интереснѣе, сокрушительнѣе для противника,-- писалъ онъ,-- чѣмъ мемуары Бомарше. Онъ бьется заразъ съ 10 или 12 врагами и повергаетъ ихъ на землю съ такою же легкостью, какъ въ фарсѣ арлекинъ-дикарь колотитъ отрядъ полицейскихъ {Письмо къ маркизу Флоріану, 1774 (Corresp. génér.).}. Четѣ Гэтцманновъ, разумѣется, отводится самое почетное мѣсто, и она почти не сходитъ со сцены,-- особенно главная виновница несчастій Бомарше. Съ какимъ злорадствомъ играетъ онъ съ своей жертвой! То принимается говорить ей любезности о ея красотѣ и неувядающей молодости, и вѣтреная женщина, при невольномъ хохотѣ судей, даетъ взять себя подъ ручку и находитъ, что Бомарше вовсе не такой звѣрь, какимъ его изображаютъ. То ловитъ онъ ее, среди непринужденной болтовни, на опасномъ для нея промахѣ; она отрицаетъ, что когда-либо получала 15 червонцевъ,-- "мыслимо-ли, чтобъ женщинѣ въ ея положеніи предложили такую мелочь, когда наканунѣ она отказалась отъ ста луидоровъ?-- Наканунѣ чего?-- вставляетъ наивный вопросъ Бомарше. О какомъ днѣ говорите вы?-- "Боже мой, о томъ днѣ, когда..." -- она умолкаетъ, досадливо кусая губы и обмахиваясь вѣеромъ. То загонитъ онъ свою противницу въ такую непроходимую чащу, что съ отчаянія она прибѣгаетъ уже къ совсѣмъ нелѣпымъ отговоркамъ, объясняетъ противорѣчія въ показаніяхъ тѣмъ, что бываютъ такіе періоды, "un temps critique", когда она невмѣняема и не помнитъ, что говоритъ и дѣлаетъ. Какъ живо представляется при этихъ словахъ сіяющее лицо Бомарше, который уже съумѣетъ извлечь выгоду изъ пикантнаго признанія, а потомъ съ обычнымъ мастерствомъ передастъ всю эту картинку въ своемъ слѣдующемъ мемуарѣ!
   Иногда нужны ему и серьезныя, даже спеціально-научныя средства борьбы. И въ этомъ не будетъ недостатка. По поводу плутней Гэтцманна, онъ излагаетъ исторію знаменитѣйшихъ продажныхъ судей древности и новаго времени. Нужны ссылки на законы.-- друзья-юристы снабдили его на этотъ счетъ въ изобиліи. Противная партія затѣяла-было воспользоваться неизвѣстной еще во Франціи исторіею съ Клавихо,-- Бомарше вводитъ и ее въ свой отвѣтъ, знакомитъ читателя съ этимъ драматическимъ столкновеніемъ и мастерски освѣщаетъ его. Если же хотятъ набросить на него тѣнь, повторяя басню объ отравленіи, онъ умѣетъ гдѣ-то выудить неблаговидную продѣлку Гэтцманна, который, чтобы прикрыть рожденіе незаконнаго сына, поддѣлалъ свидѣтельство о крещеніи. А la guerre, comme à la guerre, думается ему. Но общаго значенія настоящаго процесса онъ все время не теряетъ изъ виду, и, когда нужно указать, какія мѣры могли-бы прекратить искаженіе правосудія, онъ высказывается за введеніе суда присяжныхъ по англійскому образцу. Мастерскіе сатирическіе портреты получаютъ у него соціальный фонъ; люди, съ которыми онъ борется, уже не личные только его враги, но враги народные; за Мараномъ виднѣется вся клика ложныхъ патріотовъ, готовыхъ обозвать измѣнниками отечеству всякаго, кто имъ лично непріятенъ, возглашающихъ, что, кромѣ нихъ, настоящихъ французовъ болѣе нѣтъ; за Гэтцманномъ выступаетъ не только шайка клевретовъ Мопу, но и весь строй допотопной магистратуры, а въ Лаблашѣ, то-и-дѣло вставлявшемъ свое слово и теперь, олицетворялось старое барство. Горячность Бомарше не могла не увлекать читателя; то, что онъ говорилъ, было у всѣхъ на умѣ, но, кромѣ него, никто въ эту минуту не рѣшился высказать это открыто. Съ появленія мемуаровъ до тріумфа "Свадьбы Фигаро" Бомарше не растанется болѣе съ этою ролью глашатая общественнаго мнѣнія, на которой основанъ весь его писательскій успѣхъ. Для тѣхъ, кто видитъ въ замѣчательныхъ людяхъ выразителей народной думы.-- это одинъ изъ убѣдительнѣйшихъ примѣровъ.
   Но не только въ общественномъ отношеніи прозрѣлъ и возмужалъ Бомарше во время своихъ несчастій. Его литературное дарованіе только теперь проявилось въ полной силѣ. Передъ нами уже образцовый комикъ; стоитъ вынуть отдѣльные эпизоды,-- и сцена изъ остроумнѣйшей комедіи готова. Въ минуты особеннаго сатирическаго воодушевленія онъ увлекаетъ смѣлостью тона, которую ставитъ подъ покровъ извѣстнаго стиха Буало. "Вы видите, что я говорю все на чистоту,-- заявляетъ онъ Варэну,-- что въ моемъ слогѣ нѣтъ ни умолчаній, ни словечекъ, ни дутыхъ фразъ, ни смѣшныхъ церемоній, ни пошлой экономности; какъ Буало,--
   
   Je ne puis rien nommer, si ce n'est par son nom;
   J'appelle un chat nu chat...
   
   а Марэна я называю торговцемъ мемуарами, литературой, цензурой, новостями, шпіонствомъ, ростомъ, интригами, etc, etc.", -- цѣлыхъ четыре страницы etc. Но спорить съ такимъ противникомъ становится для Бомарше невыносимымъ. "Первое несчастіе для человѣка, -- объясняетъ онъ ему въ концѣ своего отвѣта,-- конечно, то, когда краснѣешь за себя; но второе наступаетъ, когда за тебя краснѣютъ другіе. Впрочемъ, я не знаю, зачѣмъ я говорю вамъ всѣ эти вещи, которыя вы не можете даже понять. Я удаляюсь; вѣдь я еще могу что-нибудь утратить. А вы... вы можете смѣло идти всюду". Для заурядныхъ противниковъ у него на-готовѣ другой тонъ, насмѣшливый и небрежный. Одинъ свидѣтель, Бертранъ Д'Эролль, ссылался на безпамятство каждый разъ, когда могъ показать въ пользу Бомарше. "Какая прекрасная тема для конкурса хирургической академіи на 1774 годъ! Золотую медаль тому, кто объяснитъ, какимъ образомъ мозгъ бѣднаго Бертрана могъ внезапно расколоться на-двое, и вызвать въ его головѣ память, столь счастливую для однихъ фактовъ, столь несчастную для другихъ,-- какъ кузенъ Бертранъ сталъ вдругъ паралитикомъ одною стороной ума, и при томъ необыкновенно курьезнымъ для любителей способомъ,-- часть памяти, обвиняющая Марэна, парализована безвозвратно, тогда какъ часть оправдывающая здрава, невредима и сіяетъ такимъ хрустальнымъ блескомъ, что мельчайшія подробности отражаются въ ней, какъ въ зеркалѣ". Когда-же постоянная трата энергіи доводила его до изнеможенія, и онъ съ печальной ироніей говорилъ друзьямъ: "ну, чтожь! еще нѣсколько новыхъ враговъ, еще нѣсколько мемуаровъ, и репутація моя станетъ бѣла, какъ снѣгъ!" -- его рѣчь охватываетъ неподдѣльный паѳосъ, и съ устъ его возносится, въ отвѣтъ на "мемуары, газетныя статьи, циркуляры, ругательства и тысячу-одну диффамацію" -- молитва къ "Благому Существу" (Etre bienfaisant), одинъ изъ классическихъ образцовъ французской прозы. Ему пригрезилось, что Богъ возвѣщаетъ ему, что ему суждено испытать немало несчастій, дабы не возгордиться благополучіемъ; "его будутъ раздирать на части тысячи враговъ, его лишатъ свободы, имущества, обвинятъ въ грабежѣ и подлогѣ, въ клеветѣ и подкупѣ, опозорятъ всю его жизнь изъ-за сплетень", и т. д. Онъ склоняется передъ высшей волей, вѣритъ, что она не дастъ ему погибнуть и поможетъ все перенести,-- и проситъ только, чтобы грозящія ему несчастія приняли именно ту форму, о которой онъ самъ иной разъ думалъ. Пусть противникомъ его будетъ скупой наслѣдникъ богатаго имѣнія, способный оспаривать даръ, который внушенъ былъ дружбой и честностью, и пусть люди негодуютъ, видя, какъ этотъ человѣкъ, ослѣпленный ненавистью, начинаетъ позорный процессъ. Такъ постепенно въ мольбахъ своихъ Бомарше обрисовываетъ настоящее положеніе дѣла, прося себѣ и безчестнаго трибунала, и лицемѣрнаго судью, и т. д. Когда-же эти главныя просьбы будутъ услышаны, онъ смиренно умолитъ Божество, если ужъ необходимо, чтобы стороннія лица вмѣшались, послать неуклюжаго и злого посредника, умышленно все портящаго. "Пусть онъ будетъ измѣнникомъ друзьямъ, неблагодарнымъ къ своимъ благодѣтелямъ, ненавистнымъ для авторовъ по своей цензурѣ, скучнымъ для читателей по своимъ писаніямъ, страшнымъ для должниковъ, разорителемъ бѣдныхъ книгопродавцевъ изъ-за своего обогащенія, продавцомъ запрещенныхъ книгъ, соглядатаемъ за людьми, допускающими его въ свое общество,-- чтобы въ глазахъ людей достаточно было быть имъ очерненнымъ, и это уже убѣждало-бы въ честности человѣка,-- стоило быть подъ его защитой, чтобы всѣ тебя подозрѣвали. Боже, дай мнѣ Маржа"!
   Врядъ-ли серьезно убѣжденъ былъ Бомарше, что, послѣ столькихъ усилій, онъ восторжествуетъ; правда, его мольбы были услышаны, и судьба послала ему враговъ, дававшихъ нерѣдко противъ себя оружіе,-- но они были слишкомъ сильны, а его обращеніе къ общественному мнѣнію устрашало и тревожило, вмѣсто того, чтобы образумливать. Толпа теперь знала и любила Бомарше; когда президентъ суда осмѣлился разъ приказать выгнать его изъ палаты, какъ дерзкаго нарушителя спокойствія, и когда онъ заявилъ, что пришелъ по своему дѣлу, не сойдетъ съ мѣста и призываетъ націю въ свидѣтели, его обступила масса сторонниковъ. На спектаклѣ, гдѣ давали "Евгенію", появленіе автора вызвало овацію; всѣмъ намекамъ пьесы, подходившимъ къ случаю, рукоплескали. Эта популярность становилась опасною, и Бомарше дорого пришлось за нее заплатить. Первый урокъ въ этомъ отношеніи еще можно было стерпѣть: передѣланнаго въ комедію "Севильскаго Цирюльника", уже предназначеннаго къ представленію, запретили исключительно изъ-за общихъ соображеній благочинія, не смотря на то, что и въ этой второй редакціи пьеса все еще была довольно невинна и чужда злобѣ дня. Но худшее испытаніе было еще впереди.
   Насталъ день приговора, и безстрашнымъ Бомарше овладѣло раздумье, когда раннимъ утромъ онъ одиноко и медленно подходилъ къ зданію суда: что ждало его сегодня, какое изъ безчисленныхъ наказаній, переполнявшихъ старый кодексъ, примѣнятъ къ нему безпощадные враги? Шевельнулась даже мысль о смерти,-- и не напрасно промелькнула она; о смерти все-таки вспомнили судьи, и въ числѣ двадцати-двухъ отвѣчали на вопросъ о карѣ: "все, кромѣ смертной казни"... Болѣе милостивое воззрѣніе взяло, однако, верхъ, и рѣшено было, но имя высшей справедливости, подвергнуть обѣ стороны, и г-жу Гэтцманнъ, и Бомарше, публичному порицаніу (blâme), самая формула котораго, рѣзкая и безпощадная (la cour te blâme et te déclare infâme), заключала уже въ себѣ улику въ безчестности и лишеніе правъ; приговоръ этотъ Бомарше долженъ былъ бы выслушать на колѣняхъ. Но никогда онъ не былъ ему объявленъ,-- для этого у судей не хватило рѣшимости; боялись-ли они, что обвиненный дѣйствительно исполнитъ угрозу, которую находимъ въ письмѣ къ принцу Конти, и либо ранитъ палача, либо лишитъ себя жизни,-- или-же волненіе толпы, усилившееся послѣ окончанія процесса, до того устрашило ихъ, что многіе, подвергшись оскорбленіямъ на улицѣ, показывались лишь въ сопровожденіи стражи (Морепа шутя совѣтовалъ имъ ходить въ палату въ домино), да и изъ суда скрылись потайнымъ ходомъ,-- только Бомарше былъ избавленъ отъ позора, хотя надолго положеніе его осталось нелегальнымъ, двусмысленнымъ, и каждую минуту онъ могъ опасаться ареста. Ему нашли убѣжище; каждый разъ, когда онъ отваживался покинуть его, народъ шумно чествовалъ героя,-- но все-же открытое изгнаніе было лучше этой вѣчной неувѣренности; будущность была испорчена, всякая дѣятельность стала отнынѣ немыслимою.
   

III.

   Развязка процесса съ Гэтцманномъ осталась, однако, важнымъ общественнымъ фактомъ. Парламентъ Мопу одержалъ здѣсь послѣднюю свою побѣду; во время дѣла слишкомъ ярко раскрылись порочность и ничтожество его членовъ; Гэтцманнъ былъ объявленъ hors de cour по недостатку уликъ, но не уцѣлѣлъ на своемъ мѣстѣ, а вскорѣ послѣ своего вступленія на престолъ, повинуясь общественному мнѣнію, Людовикъ XVI принужденъ былъ распустить весь парламентъ и призвать членовъ прежняго изъ ссылки. Личное дѣло сатирика сослужило такимъ образомъ всенародную службу,-- какого удовлетворенія желать ему больше? Но червь честолюбія слишкомъ сильно глодалъ заскучавшаго безъ дѣла энергическаго человѣка; онъ рожденъ былъ геніальнымъ авантюристомъ, а не суровымъ подвижникомъ; онъ неспособенъ былъ съ достоинствомъ нести свой крестъ. Если добрый геній вложилъ ему въ уста горячія и благородныя рѣчи, -- въ дни самаго тяжкаго несчастья онъ все, казалось, забылъ и подпалъ лишь инстинкту самосохраненія. Что-бы ни начать, лишь-бы снять съ себя позоръ, снова вернуться въ жизнь, приняться за работу...
   Черезъ нѣсколько времени въ Лондонѣ сталъ показываться всюду, гдѣ только собиралась французская колонія, только-что прибывшій съ континента дворянинъ, monsieur de Ronac. Онъ разузнаетъ, изъ какого притона выходятъ французскіе пасквили на Людовика XV, чрезвычайно размножившіеся въ Лондонѣ за послѣдніе мѣсяцы, и отважно проникаетъ на квартиру главнаго ихъ фабриканта, настоящаго бандита, Тевено-де-Моранда {Въ своемъ родѣ оригинальная личность этого пасквилянта нашла недавно своего біографа: "Théveneau de Morande", par Paul Robicquet, 1882. Морандъ въ особенности пріобрѣлъ извѣстность опаснаго сплетника своей книгой "le Gazetier cuirassé".}, который кормился шантажомъ и только-что выпустилъ ругательную брошюру про г-жу Дю-Барри, придумавъ бойкое заглавіе: "Mémoires secrets d'une fille publique". Ронакъ, въ которомъ нетрудно узнать Карона, переставившаго только буквы своей фамиліи, прямо заговариваетъ о цѣнѣ, входитъ въ дѣловые переговоры, быстро разгадываетъ характеръ собесѣдника, который способенъ былъ съ такою-же легкостью писать и за короля, и вызывался вскорѣ подглядывать за французскими эмигрантами; Морандъ былъ хорошо приго товленъ ко всему, и уже бесѣдовалъ о такихъ-же вещахъ съ шевалье д'Эономъ. Его молчаніе, очевидно, хотятъ непремѣнно купить, и онъ спокойно ведетъ торгъ;-Бомарше его обошелъ, даже полюбился ему, и достигъ цѣли; за пожизненную пенсію и 32,000 наличными, Морандъ обязался договоромъ ничего не печатать ни противъ короля, ни противъ фаворитки. Кто-же далъ Ронаку это щекотливое порученіе? Самъ Людовикъ; втихомолку содѣйствовалъ его отъѣзду глава полиціи Сартинъ, съ нѣкотораго времени ему покровительствовавшій; эта рискованная поѣздка препринята была, чтобъ угодить отживавшей вѣкъ любовницѣ дряхлаго короля... Какимъ рѣзкимъ диссонансомъ звучитъ все это послѣ недавнихъ торжествъ народнаго дѣятеля, въ которомъ толпа готова была видѣть одного изъ вождей оппозиціи! Но нужно было, во что-бы то ни стало, выбиться изъ тьмы, и Бомарше самъ напросился на свою странную миссію; онъ не искалъ денегъ, напротивъ, тратилъ свои,-- но его поманили, въ случаѣ успѣха, возвращеніемъ прежняго положенія въ свѣтѣ и отмѣной приговора, и этого было довольно.
   Но, бѣдный, странствующій Фигаро! какое злое разочарованіе ждетъ его, какимъ жалкимъ отливомъ смѣнилось опять пошедшее въ гору его счастье! Только-что онъ понесся за наградой въ Версаль, какъ по дорогѣ его поразила нежданная вѣсть: король умеръ не кстати, преждевременно умеръ, не повидавшись съ нимъ, не сдержавъ слова. Опять все пропало; для новаго короля не только не имѣютъ никакого значенія хлопоты и угодливость ради Дю-Барри, но его цѣломудріе должно оскорбиться ими, какъ оно постоянно возмущалось присутствіемъ фаворитки. Теперь и книга Моранда не имѣетъ смысла, и борьба съ нимъ никому не нужна.
   Странное дѣло, однако, -- именно въ эту пору въ томъ-же Лондонѣ какой-то новый бандитъ захотѣлъ по-своему привѣтствовать вступленіе на престолъ Людовика XVI брошюрой, не въ примѣръ циничнѣе и опаснѣе той, которую только-что сбыли съ рукъ, и на этотъ разъ героиней пасквиля должна явиться сама Марія-Антуанетта. Такъ, по крайней мѣрѣ, донесъ Морандъ, не на шутку возмнившій себя французскимъ агентомъ,-- или, вѣрнѣе, это утверждалъ самъ Бомарше, и, какъ человѣкъ уже опытный въ выслѣживаніи, предложилъ свои услуги. Холодность новаго короля къ нему тотчасъ же уступила мѣсто тревожному стремленію заручиться его помощью. Вѣдь брошюра (насколько Бомарше сообщалъ ея содержаніе) проникала въ тайники семейной жизни Людовика, разоблачала вѣтреныя, порою даже преступныя, интриги его жены,-- мало того, обращаясь къ испанской линіи Бурбоновъ (она такъ и названа была "Avis à la branche espagnole"), призывала ее чуть не къ вмѣшательству; король былъ обрисованъ слабымъ и послушнымъ орудіемъ партіи, которою издали, черезъ дочь, руководитъ Марія-Терезія (въ свою очередь, выставленная подругой Кауница); съ Шуазелемъ во главѣ, эта партія все захватила въ свои руки и ведетъ Францію къ гибели; чтобъ спасти страну, слѣдуетъ отправить всѣхъ этихъ олигарховъ въ изгнаніе, а королеву окружить бдительнымъ надзоромъ {Брошюра эта представляетъ величайшую рѣдкость; экземпляръ ея хранится въ вѣнскомъ государственномъ архивѣ. Она ложно помѣчена Парижемъ и имя автора скрыто подъ буквами G. А.}. Неизвѣстный авторъ мѣтко выбралъ самое больное мѣсто; король встревожился и какъ мужъ, и какъ правитель, и не хуже своего предшественника подпалъ настоятельнымъ убѣжденіямъ Бомарше, который не только получилъ деньги и паспортъ въ Англію и Голландію, но и добился собственноручнаго разрѣшенія Людовика, которое онъ вправилъ въ медальонъ и повѣсилъ на шею.
   Снова отправился Monsieur de Ronac въ путь искать зловреднаго памфлетиста. Но гдѣ найти его, какъ его имя, онъ не знаетъ, и готовъ объѣздить весь свѣтъ, лишь-бы напасть на его слѣдъ; онъ не остановится передъ опасностями, будетъ рисковать жизнью,-- и подобный подвигъ, конечно, зачтется ему. Большинство біографовъ сходится теперь въ томъ, что Бомарше стоило посмотрѣть въ зеркало, чтобъ увидать тамъ черты лица автора того памфлета, который для него было такъ-же легко набросать, какъ и уничтожить. Беттельгеймъ {Beaumarchais, eine Biographie, стран. 313.} возстаетъ противъ подобной мысли, указывая на тяжелый и неискусный слогъ, совсѣмъ не напоминающій живую рѣчь Бомарше,-- хотя нѣкоторыя мѣста, въ особенности желчныя характеристики Мопу и другихъ сильныхъ людей, все-таки, на нашъ взглядъ могли-бы принадлежать ему. Во всякомъ случаѣ, вопросъ этотъ такъ и останется открытымъ, тѣмъ болѣе, что фантастическая обстановка, которою захотѣлъ окружить его Бомарше, усиливаетъ его загадочность. Въ самомъ дѣлѣ, то, что разыгралось въ какихъ-нибудь нѣсколько мѣсяцевъ этой сыскной поѣздки, кажется иной разъ главой изъ самаго разнузданнаго roman d'aventures.
   Въ Лондонѣ Бомарше нападаетъ на слѣдъ пасквилянта, какого-то Аткинсона, вступаетъ съ нимъ въ переговоры, покупаетъ четыре тысячи экземпляровъ, выходитъ по оксфордской дорогѣ до условленнаго мѣста; показывается экипажъ, наполненный книгами, и при немъ Аткинсонъ съ своими людьми. Бомарше сжигаетъ тутъ-же экземпляры памфлета, кромѣ восьми, испорченныхъ и потому не привезенныхъ; онъ заставляетъ принести ему и рукопись, и выплачиваетъ, по условію, часть денегъ. Замѣтивъ, что авторъ брошюры скорѣе походитъ на итальянца или еврея, чѣмъ на англичанина, онъ вынуждаетъ его сознаться, что его настоящее имя -- Анджелуччи. Это второе дѣйствующее лицо становится все интереснѣе. Неожиданно оно исчезаетъ; только-что они вторично свидѣлись въ Амстердамѣ, гдѣ переданы были недостававшія части рукописи и вручены остальныя деньги, -- какъ Анджелуччи упорхнулъ, конечно, для того, чтобъ гдѣ-нибудь переиздать памфлетъ и снова продать его. Бомарше летитъ за нимъ, не зная нѣмецкаго языка, черезъ Германію, надѣясь настигнуть его передъ Нюрнбергомъ, куда онъ, какъ слышно? направился. Уже онъ недалёко отъ пѣли, какъ съ нимъ случается необыкновенное происшествіе: это было передъ нейштадтской станціею; онъ вышелъ изъ экипажа, чтобъ пройтись лѣсомъ, и велѣлъ кучеру ѣхать впередъ; черезъ полчаса онъ съ трудомъ добрался до кареты, испуганный и пораненный. Рука была перевязана; на шеѣ былъ шрамъ,-- онъ только-что выдержалъ схватку съ двумя разбойниками! Одинъ былъ верхомъ, другой зашелъ предательски съ тылу. Пистолетъ Бомарше осѣкся; кинжалъ разбойника, направленный въ грудь, ударился о медальонъ съ королевскимъ письмомъ; въ неравной борьбѣ смѣлость путешественника взяла верхъ; верховой ускакалъ, оставивъ на мѣстѣ шляпу и парикъ; съ пѣшимъ они поборолись; Бомарше увидалъ его. передъ собой на колѣняхъ, и уже хотѣлъ скрутить ему руки кушакомъ, но показались вдали новые сообщники, и онъ выпустилъ негодяя. Тутъ кстати послышалась труба почтаря, и вся шайка разсѣялась. Такъ кончилось это нападеніе; что оно связано было съ дѣломъ о памфлетѣ, Бомарше не сомнѣвался; онъ ясно слышалъ, какъ двое напавшихъ называли себя по именамъ,-- одинъ былъ Аткинсонъ, другой Анджелуччи. Въ этомъ духѣ дѣлаетъ онъ свое показаніе нюрнбергскому бургомистру, и живо, въ лицахъ, разсказываетъ всю сцену хозяину гостиницы "Красный Пѣтухъ" и его гостямъ. Но онъ не показалъ хирургамъ своихъ ранъ, заявилъ, что спѣшитъ въ Вѣну, и только просилъ полицію нарядить строгое слѣдствіе; подробныя примѣты разбойниковъ, сообщенныя имъ. описываютъ даже синюю безрукавку Анджелуччи. Доѣхавъ до Регенсбурга, онъ чувствуетъ, что отъ тряски ранамъ его хуже, и спускается по Дунаю на баркѣ. Мысль о поѣздкѣ въ Вѣну пришла ему внезапно, говоритъ онъ: дерзость враговъ королевы, отваживающихся даже на разбой, показала ему всю силу опасности, и онъ счелъ необходимымъ лично повидать мать своей государыни и открыть ей все. Только-что онъ прибылъ въ Вѣну, онъ, черезъ секретаря Маріи-Терезіи, проситъ тайной аудіенціи, съ глазу-на-глазъ; ему не довѣряютъ, но онъ показываетъ полномочіе, выданное Людовикомъ XVI, и это открываетъ ему доступъ въ кабинетъ императрицы. Онъ идетъ прямо къ дѣлу и даетъ полную волю и своей импровизацій, и политическому прожектерству. "И настоящее, и будущность Франціи, и судьба Маріи-Антуанеты, и мрачное скопище памфлетистовъ и клеветниковъ, и задачи европейской дипломатіи, все тутъ есть, а на первомъ планѣ -- онъ, герой дня, избавитель. Теперь уже выходитъ, что у него была отдѣльная стычка съ Анджелуччи въ томъ же лѣсу, что онъ распоролъ его дорожный мѣшокъ, обыскалъ карманы и завладѣлъ настоящею рукописью пасквиля.
   Императрица была видимо поражена и встревожена. Славясь умѣньемъ распознавать людей, она и тутъ выдвигала вопросы, провѣряла сомнѣнія; но Ронакъ на все отвѣчалъ, прочелъ ей весь памфлетъ, драматически передавалъ сцену нападенія, и она ему почти повѣрила. Изумило ее нѣсколько предложеніе незнакомца перепечатать въ Вѣнѣ, подъ его наблюденіемъ, ненавистную брошюру, съ выпускомъ всѣхъ выходокъ противъ французской королевы: это, -- говорилъ Ронакъ (раскрывшій, однако, тутъ свой псевдонимъ), -- совершенно успокоитъ короля насчетъ семейныхъ разоблаченій, которыми его напугали. Но, въ общемъ, впечатлѣніе было благопріятно, -- и только осталось легкое подозрѣніе, не съ фантазеромъ-ли имѣетъ она дѣло, и не произошла-ли большая часть описываемыхъ событій въ его разгоряченной головѣ. "Пустите себѣ кровь", сказала она въ заключеніе, милостиво разставаясь съ нимъ, но потомъ все-таки посовѣтовалась съ Кауницомъ; при имени Бомарше и онъ вспомнилъ о мемуарахъ по дѣлу Гэтцманна, "которыми въ Вѣнѣ всѣ наслаждались предшествующей зимой", и тоже сначала заинтересовался имъ {Correspond, secrète, p. 232; мемуары "ont fuit les délices cet hiver ici à lire", писалъ онъ потомъ Мерси.}. Мастерски поставлена была на сцену интермедія, и Бомарше могъ считать себя у цѣли: онъ на дѣлѣ выказалъ самоотверженіе и преданность, и Марія-Терезія будетъ виновницей его фортуны; мало того: его, быть можетъ, ждетъ крупная роль въ дипломатическомъ мірѣ. Но онъ упустилъ изъ виду двѣ важныя помѣхи: возможность фактическаго опроверженія всей разбойничьей исторіи и опасность вмѣшательства въ дѣло такого великаго мастера по части интриги и лукавства, какъ Кауницъ, стоившій въ этомъ отношеніи десяти Бомарше и черезъ своихъ агентовъ знавшій всегда все, что дѣлалось при европейскихъ дворахъ. Маріею-Терезіею можно было еще овладѣть, подѣйствовавъ на чувство матери, но ничто не въ состояніи было одолѣть холодной разсудочности хитрѣйшаго изъ дипломатовъ. А она должна была насторожиться, когда изъ Нюрнберга стали приходить наивныя по формѣ, но дѣльныя и обстоятельныя донесенія слѣдователей, всѣ окрашенныя крайнимъ недовѣріемъ къ Ронаку; кучеръ показалъ, что видѣлъ, какъ Бомарше, выйдя изъ кареты, взялъ съ собой бритву и, вѣроятно, ею нарочно порѣзался; никто не замѣтилъ ни всадниковъ, ни пѣшихъ, не слышалъ криковъ, выстрѣловъ; о разбояхъ въ тѣхъ мѣстахъ давно не слыхали. Подобныя свѣдѣнія тотчасъ навели Кауница на мысль о мистификаціи; вмѣстѣ съ надежнымъ помощникомъ, извѣстнымъ вѣнскимъ литераторомъ Зонненфельсомъ {Іосифъ Зонненфельсъ былъ однимъ изъ убѣжденныхъ и ревностныхъ представителей просвѣтительнаго направленія въ Австріи. Арнетъ (Beaum. und Sonnénfele, стр. 39--42) справедливо видитъ въ его судьбѣ много сходства съ исторіею Бомарше. Еврей родомъ, Зонненфельсъ былъ солдатомъ, мелкимъ чиновникомъ, потомъ любимымъ профессоромъ вѣнскаго университета, совѣтникомъ нижне-австрійскаго намѣстничества, до страсти любилъ драму и считался лучшимъ журналистомъ и театральнымъ критикомъ въ Вѣнѣ.}, онъ взялся за разслѣдованіе дѣла, а тѣмъ временемъ счелъ нужнымъ арестовать Бомарше на дому и овладѣть его бумагами. Фигаро-дипломатъ и агентъ-любитель очутился лицомъ къ лицу съ восемью гренадерами, двумя офицерами и секретаремъ Кауница, которые обыскали его и отняли все, и переписку, и медальонъ, и шкатулку, оставивъ его въ полной неизвѣстности относительно причины этой суровой мѣры. Онъ любилъ разсказывать, что, на грозное напоминаніе о безполезности сопротивленія, онъ отвѣчалъ: "j'en fais quelque fois contre les voleurs, mais jamais contre les empereurs"; въ томъ же духѣ передалъ онъ эту сцену въ донесеніи Людовику XVI, поданномъ по возвращеніи во Францію {Мемуарь этотъ, отъ 15 окт. 1774, напечатанъ впервые у Ломени, томъ I, стр. 396--403.}. Военный караулъ былъ оставленъ у него "цѣлыхъ тридцать-одинъ день, т.-е. 44 тысячи 640 минутъ", которыя показались ему безконечными. Маріи-Терезіи непріятна была вся эта рѣзко поведенная исторія ареста {"Marie-Antoinette. Corespond, secréte", etc., Il, 225: "je suis fâchée qu'on ait arrêté cet homme. J'avais cru qu'il fallait le traiter en miserable imposteur, le renvoyer en deux heures d'ici et même de nies pays, en lui marquant qu'on n'en est pas за dupe, et que par charité on agissait ainsi, ne voulant le perdre comme il méritait".}, и она предпочла бы простую высылку. Но Кауницъ былъ задѣтъ за живое, возмущенъ дерзостью обмана,-- потому что теперь онъ уже не вѣрилъ даже изъ миссію Бомарше, чуть не считая подлогомъ и королевскую записку; не могъ онъ допустить, чтобы человѣкъ, хвастающій, будто о его посылкѣ знаетъ только король да глава полиціи, могъ въ Вѣнѣ открыто говорить о ней столькимъ лицамъ, и въ то же время предлагать перепечатать зачѣмъ-то ругательный памфлетъ. Зоркій глазъ разглядѣлъ промахи и неправильности въ документахъ по дѣлу о памфлетѣ, сходство почерка Аткинсона съ рукою Бомарше, противорѣчіе между разсказомъ, будто послѣдній уговоръ съ авторомъ брошюры писанъ былъ въ нейштатскомъ лѣсу, послѣ схватки, на колѣнѣ, стало быть безпорядочно -- и связною, четкою рукописью этого документа,-- и все сильнѣе вставало подозрѣніе, не самъ-ли авторъ памфлета, освобожденный отъ своихъ французскихъ, итальянскихъ и англійскихъ псевдонимовъ, сидитъ теперь подъ охраной гренадеровъ въ заѣзжемъ домѣ подъ забавной, подходящей къ случаю, вывѣской "Zu den drei Läufern"?
   Зонненфельсъ во всякомъ другомъ случаѣ почувствовалъ-бы живой интересъ, увидавъ вблизи одного изъ представителей той культурной среды, которая его такъ привлекала. Но и онъ приступилъ къ дѣлу осторожно, отказался отъ предложеннаго ему въ даръ экземпляра мемуаровъ противъ Гэтцманна, сказавъ, что, какъ любитель литературы, онъ предоставляетъ себѣ принять эту книгу послѣ, когда оффиціальныя сношенія ихъ кончатся. Пока шли допросы и писались протоколы, Бомарше послалъ умоляющее письмо Сартину, а Кауницъ и Марія-Терезія изложили дѣло, каждый по своему, австрійскому послу въ Парижѣ, графу Мерси д'Аржанто, которому поручали явиться передъ королевской семьей и министерствомъ выразителемъ изумленія и негодованія, вызваннаго интригой Бомарше, и потребовать разъясненій. Опытный дипломатъ {До Парижа онъ былъ посломъ въ Россіи; интересная дипломатическая переписка его отсюда только-что издана Русск. Историческимъ Обществомъ.} скоро понялъ, что въ Парижѣ ему не хотятъ всего сказать, что посылка тайнаго агента дѣйствительно имѣла мѣсто и что разоблаченіе ея непріятно. Всего болѣе извивался и притворялся Сартинъ, нѣсколько разъ мѣнявшійся въ лицѣ, пока ему сообщали о случившемся; онъ забылъ, однако, осторожность, когда, проговорившись, допускалъ уже мысль, что Бомарше, чтобы выйти изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, могъ рѣшиться на отчаяннѣйшее предпріятіе... Но, какъ-бы то ни было, добыто было убѣжденіе, что арестантъ вовсе не такъ виновенъ, какъ казалось сначала; изъ Франціи оффиціально попросили о его освобожденіи и, наконецъ, узникъ былъ выпущенъ на волю. Ему даже предложили, въ утѣшеніе, подарокъ въ тысячу дукатовъ; по мнѣнію Кауница, онъ не стоилъ этого, но такъ лучше было для репутаціи императрицы. По желанію Бомарше, долго отказывавшагося, подарокъ этотъ былъ замѣненъ драгоцѣннымъ перстнемъ.
   Такъ счастливо кончилась безумная фанфаронада. Еще разъ по только одинъ разъ навсегда, Бомарше согласился взять на себя подобное порученіе, и поѣхалъ опять въ Лондонъ добывать у своего предшественника по такимъ дѣламъ, шевалье д'Эона, этого протея, превращавшагося изъ драгунскаго капитана въ дѣвицу, всѣ оставшіеся у него компрометтирующія бумаги и шифрованныя письма за его прежніе тайные походы (между прочимъ, въ Россію). Это порученіе несравненно проще и прозаичнѣе прежняго. Урокъ, вынесенный Бомарше, былъ слишкомъ тяжелъ и навсегда отучилъ его отъ легкомысленной эксплоатаціи чужихъ тайнъ и отъ дипломатической игры. Отнынѣ лучшія стороны его характера берутъ верхъ; очутившись въ Парижѣ, среди оживленной литературной братьи, въ атмосферѣ театра, музыки, онъ снова веселъ, поетъ, сочиняетъ куплеты и берется за "Севильскаго Цирюльника", такъ долго оставленнаго въ сторонѣ ради химерической будущности политика. Онъ увидалъ на дѣлѣ, что его писательскіе успѣхи доставили ему гораздо болѣе извѣстности, чѣмъ тайныя шашни: въ Вѣнѣ и Кауницъ, и Зонненфельсъ уже видѣли въ немъ автора мемуаровъ; а когда проѣздомъ черезъ Аугсбургъ, на обратномъ пути во Францію, онъ зашелъ въ театръ, онъ изумленъ былъ, увидавъ на сценѣ переложеніе его мадридскаго столкновенія съ Клавихо, взятое изъ тѣхъ-же мемуаровъ, и себя самого, подъ собственнымъ именемъ, выведеннаго на подмостки неизвѣстнымъ ему начинающимъ драматургомъ Гёте {Подробный разсказъ Бомарше о впечатлѣніи, вынесенномъ изъ этого спектакли, былъ впервые приведенъ Беттельгеймомъ въ 1880, въ журналѣ "Die Gegenwart". Бомарше рѣшительно отрицалъ талантъ Гете и былъ раздраженъ вторженіемъ въ свою личную жизнь. Но еще до Гетсъіарсолье скропалъ изъ мадридскаго эпизода пьесу "Beaumarchais à Madrid", которая исполнена была въ присутствіи самого сатирика у принца Конти.-- Благодаря большой популярности Бомарше въ Россіи въ прошломъ вѣкѣ, пьеса Гете была рано переведена, дана на московскомъ публичномъ театрѣ и напечатана вторымъ исправл. изд. въ Петербургѣ, 1780.}. Съ усиленнымъ жаромъ принимается онъ хлопотать о пересмотрѣ своей пьесы, давно передѣланной въ комедію (сначала въ 4-хъ актахъ) и задержанной во время процесса Гэтцманна, устраняетъ всѣ препятствія, и 23 февраля 1775 года, при громадномъ стеченіи народа, "Фигаро" впервые выступаетъ на міровую сцену. Въ пьесѣ еще есть длинноты, успѣхъ неполный; нѣсколько новыхъ измѣненій, и она получаетъ тотъ блестящій, легкій видъ, который быстро завоевалъ ей всеобщую извѣстность {Черезъ семь лѣтъ послѣ перваго представленія въ Парижѣ, ее уже играли по-русски въ Москвѣ, именно во вторникъ, 24 мая 1782, и притомъ не на Петровскомъ театрѣ, а въ домѣ гр. А. С. Строгонова, близь Андроньева монастыря, гдѣ бывали "воксалы" (см. Москов. Вѣдом. 1782, No 42: "представлена будетъ большая комедія, никогда еще здѣсь не игранная, подъ названіемъ Сев. Ц."). Переводъ сдѣлавъ былъ бывшимъ придворнымъ актеромъ Михаиломъ Поповымъ. По отзыву "Драматическаго Словаря", 1787, стр. 125--6, эта пьеса "имѣла успѣхъ какъ въ переводѣ, такъ и въ представленіи", особенно въ Москвѣ, гдѣ "извѣстная пѣвица г-жа Соколовская имѣющеюся въ сей пьесѣ аріею, г. Померанцевъ въ роли Бартоло, и г. Шушеринъ въ роли графа Альмавива, преображался въ 4 разные характера, принесли отмѣнное удовольствіе публикѣ, а себѣ немалую хвалу". Въ прошломъ столѣтіи комедія была еще разъ переведена: "Севильскій Цырюльникъ, или безполезная предосторожность, комедія господина Бомарше, перевед. съ франц. въ Ярославлѣ". Калуга, 1794. Въ числѣ дѣйствующихъ лицъ находимъ Эмилію, Малодика, Быстряка и т. д.; слогъ невозможный,-- первый куплетъ: "прогонимъ грусть, гуляетъ пусть", etc. Переводъ, сдѣланный г. М. Садовскимъ въ 1884 и игранный съ нѣкоторымъ успѣхомъ въ Москвѣ, исправенъ, но сильно сокращенъ для сцены Обозначеніе на заглавномъ листѣ, что "комедія С. Ц. на русскомъ языкѣ представлена въ первый разъ на ими. Маломъ театрѣ 31 окт. 1883 г.", основано, очевидно, на недоразумѣніи.}. Передъ нами съ этихъ поръ какъ будто другой Бомарше; нѣтъ болѣе ни дѣльца, ни политическаго commis-voyageur'а; ихъ замѣнилъ остроумный, смѣло фрондирующій Фигаро, наученный опытомъ, во все извѣрившійся, надо всѣмъ смѣющійся и отвѣчающій на вопросъ Альмавивы, кто внушилъ ему такую веселую философію: "привычка къ несчастіямъ", l'habitude du malheur!
   

IV.

   Въ творчествѣ Бомарше образъ Фигаро играетъ роль того неразлучнаго съ авторомъ спутника, съ которымъ мы такъ часто встрѣчаемся въ біографіяхъ поэтовъ. Онѣгинъ идетъ объ руку съ Пушкинымъ и въ раннюю его юность, и въ зрѣлые годы, мечтаетъ съ нимъ въ лунныя ночи надъ Невой, томится въ степяхъ Бессарабіи или уныло коротаетъ деревенскую осень; Чайльдъ-Гарольдъ переживаетъ съ Байрономъ и опьяняющіе успѣхи, и людскую ненависть; Фаустъ полъ-вѣка не разстается съ Гёте, а Чацкій, сначала блѣдный и неопредѣленный, доходитъ съ Грибоѣдовымъ до сознательнаго и мужественнаго протеста. Такъ, Фигаро слишкомъ тридцать лѣтъ сопровождаетъ Бомарше, отражаетъ на себѣ всѣ его треволненія, постепенно старѣетъ съ нимъ, утрачивая прежнюю бойкость; подъ конецъ въ его волосахъ уже пробивается сѣдина, голосъ не такъ звонокъ, шутки и остроты не мечутъ болѣе искръ, и онъ слишкомъ много говоритъ о добродѣтели. Таковъ Фигаро въ "Преступной матери" (La mère coupable); это послѣднее звено трилогіи, гдѣ онъ неизмѣнно выступалъ, въ окончательной передѣлкѣ шло на сценѣ въ 1797 году,-- а черезъ два года Бомарше не было въ живыхъ.
   Близость этихъ двухъ "чудныхъ спутниковъ" понятна. Фигаро для Бомарше не только любимый поэтическій образъ, къ которому онъ съ отрадой возвращался,-- это его двойникъ {Эту близость особенно любили выставлять въ прошломъ столѣтіи враги Бомарше. Такъ авторъ одной изъ эпиграммъ по поводу постановки "Женидьбы Фигаро" шевалье де-Ланжакъ говорилъ:
   Mais Figaro?.. Le drôle à son patron
   Si scandaleusement ressemble,
   Il est si frappant, qu'il fait peur,
   Et pour voir à la fin tous les vices ensemble.
   Le parterre en chorus а demandé l'auteur.
   См. Théodore Muret, "L'histoire par le théâtre", 1789--1851. P. 1860, p. 9.}. Правда, ему отведенъ слишкомъ скромный уголокъ, гдѣ понапрасну приходится растрачивать по мелочамъ геніальную находчивость; послѣ безплодныхъ скитаній по свѣту онъ прилѣпился къ Альмавивѣ и его семьѣ, ведетъ борьбу съ незамысловатыми противниками, съ какимъ-нибудь Бартоло, дономъ Базиліо, Марселиной, наконецъ, съ самимъ графомъ. Но, несмотря на это, сходство большое, постоянное,-- только особаго рода, en raccoursi, совсѣмъ такъ, какъ будто каждый широкій размахъ энергіи Бомарше отражается здѣсь въ уменьшающемъ зеркалѣ. Сквозь побрякушки условнаго костюма севильскаго брадобрѣя слишкомъ часто проглядываетъ смѣлое лицо того, кто еще выше его по гибкости ума,-- уже потому, что онъ его самого выдумалъ, что онъ -- творецъ Фигаро.
   Дѣйствительно, этотъ характеръ всецѣло принадлежитъ Бомарше. Это не потомокъ пронырливыхъ слугъ римской и новой итальянской комедіи, не Мольеровскій Сганарель или Маскариль съ ихъ плутоватой философіей, не хищникъ Фронтэнъ,-- это даровитый выходецъ изъ толпы, умный и зоркій наблюдатель, вооруженный не только юморомъ, веселостью, но и демократическимъ гнѣвомъ, истинный выразитель того, что чувствовали тысячи такихъ-же смышленныхъ плебеевъ во время агоніи стараго общественнаго строя. Авторъ оригинальнаго изслѣдованія о значеніи слугъ на театрѣ {L. Celler. Etudes dramatiques. "Les valets au théâtre", 1875.} горячо взялъ подъ свою защиту Фигаро, негодуя на то, что всѣ объяснители не разглядѣли въ немъ честной основы, хорошихъ побужденій, и готовы смѣшивать его съ массой вульгарныхъ искателей приключеній. Развѣ самъ Бомарше не предостерегалъ исполнителей этой роли отъ подобнаго ея искаженія! "Если актеръ увидитъ въ ней что-нибудь иное, кромѣ здраваго смысла, приправленнаго веселостью и остроумными выходками и, въ особенности, если онъ позволитъ себѣ малѣйшее преувеличеніе, онъ опошлитъ свою роль". Такъ можно говорить только объ излюбленномъ дѣйствующемъ лицѣ, чьими устами высказывается самъ авторъ.
   Такое значеніе придано было Фигаро сразу въ "Севильскомъ Цирюльникѣ" и никогда не разсталось съ нимъ. Пережитое переносилось быстро въ комедію; всюду разсѣяны намеки на судьбу Бомарше или общія мысли, невольно вызываемыя ею. Фигаро радуется, что вольможа, опредѣлившій его на мѣсто, забылъ о немъ,-- "потому что знатный человѣкъ уже тѣмъ дѣлаетъ намъ добро, если не затѣваетъ противъ насъ зла" (актъ I, сц. 2); "если непремѣнно нужно, чтобъ бѣдный человѣкъ былъ добродѣтеленъ, спрашиваетъ онъ, -- то много ли найдется вельможъ, достойныхъ быть лакеями?" Оставшись одинъ, онъ утѣшаетъ себя тѣмъ, что Базиліо слишкомъ низко поставленъ, и потому его клеветѣ никто не повѣритъ (II, 9):-- "вѣдь нужно имѣть высокое положеніе, знатный родъ, санъ, вліяніе, чтобы подѣйствовать на свѣтъ клеветой!" Отголоски столкновенія съ Лаблашемъ чувствуются въ каждомъ изъ этихъ словъ, -- но и борьба съ Гэтцманномъ и его наперстниками не менѣе живо отражается въ комедіи. Такъ, въ быстро набросанной біографіи Фигаро за то время, когда они не видались съ Альмавивой (I, 2), постоянно идутъ чисто личные, иногда непереводимые намеки: Фигаро попробовалъ заняться въ Мадридѣ литературой, но всего натерпѣлся, и отъ вражды писателей между собою, и отъ уколовъ всѣхъ насѣкомыхъ, мушекъ, комаровъ (cousins -- намекъ на Дэроля, le grand cousin, какъ его часто называли въ процессѣ), критиковъ, злыхъ москитовъ (marittgouins -- прямое указаніе на Марэна), цензоровъ (опять тотъ же врагъ), и всего вообще, что привязывается къ кожѣ несчастныхъ писателей". Потомъ, убѣдившись, что "заработокъ отъ бритвы гораздо выгоднѣе, чѣмъ отъ пера", онъ пустился въ философское странствіе по обѣимъ Кастиліямъ, Эстремадурѣ и т. д.,-- "въ одномъ городѣ его принимали ласково, въ другомъ бросали въ тюрьму (свѣжее воспоминаніе объ арестѣ въ Вѣнѣ или о дняхъ. проведенныхъ въ Fort l'Evêque), то хвалили его, то предавали позору" (loué par ceux-ci, blâmé {Обыкновенно это слово переводится буквально, какъ противоположность хвалѣ. Еще Сенъ-Маркъ Жирарденъ показалъ, что тутъ нужно видѣть черту автобіографическую (см. его Notice sur Beaum. въ изданіи 1856, Ф. Дидо).} par ceux-là). Но всѣ эти отголоски недавняго прошлаго уступаютъ по значенію типической личности Базиліо, сложившейся подъ вліяніемъ этого прошлаго и олицетворившей зловѣщее начало, которое едва не сгубило сатирика,-- духъ клеветы и интриги, нѣкогда столь могущественный во французскомъ обществѣ и способный сжить человѣка со свѣту (какъ это было съ Мольеромъ), что его изучали въ особыхъ трактатахъ, точно болѣзнь вѣка, и обрушивали на него даже богословскія обличенія {Можно указать, наприм., на Traité de la calomnie, des calomniateurs et des calomniés, par Je R. P. Nicolas Collin, P. 1787.}.
   Съ этимъ многоголовымъ чудовищемъ, которое во всю жизнь преслѣдовало Бомарше, борется онъ уже въ первой части трилогіи; за веселымъ imbroglio, положеннымъ ей въ основу (une espèce d'imbroille, какъ говоритъ авторъ въ предисловіи къ "Сев. Цир."), скрывается злобный образъ Клеветы, подобно тому, какъ изъ-за Сквозника-Дмухановскаго съ братіею возвышается могучее Лихоимство, этотъ вѣчный предметъ нападокъ русской сатиры. Правда, въ Бразиліо еще смягчены краски; теорія искуснаго распространенія лжи вложена въ уста человѣку продажному, падкому на подарки отъ кого-бы то ни было; въ сценѣ, гдѣ его выпроваживаютъ и совѣтуютъ полѣчиться, онъ становится совсѣмъ смѣшонъ. Но прошли годы, и въ послѣдней части (Mère coupable) онъ уступилъ мѣсто жестокому и безстыдному Тартюфу.
   Бомарше едва устоялъ отъ искушенія вывести на сценѣ и Гэтцманна. Его остерегли отъ слишкомъ явнаго указанія на личности. Пришлось немного подождать; въ "женитьбѣ Фигаро" онъ придалъ недалекому деревенскому судьѣ Бридуазону мнимоиспанское имя дона Гусмана (don Gusman Brid'oison) и хоть нѣсколько потѣшился своею местью. Но если въ подобныхъ указаніяхъ его иногда останавливала осторожность, онъ совсѣмъ не стѣснялся колкими намеками общаго характера, подходившими къ массѣ современныхъ явленій. Въ особенности Бартоло выпадаетъ на долю быть выразителемъ ропота старой партіи, недовольной духомъ времени; онъ постоянно бранитъ XVIII вѣкъ,-- "да и что произвелъ онъ такого, за что его стоилобы хвалить?-- спрашиваетъ онъ: -- глупости во всѣхъ родахъ: свободу мысли, законъ притяженія, электричество, вѣротерпимость, прививку оспы, хининъ, энциклопедію, драмы"... Въ другія минуты его устами говоритъ старое барство: "Справедливость! Для васъ, ничтожныхъ людишекъ, это еще куда-нибудь годится. Но я -- вашъ господинъ и всегда бываю правъ", объясняетъ онъ слугамъ. "Стоитъ только позволить всѣмъ этимъ негодяямъ быть когда-нибудь правыми, и тогда посмотримъ, во что превратится власть". Подобныхъ выходокъ и остроумныхъ замѣчаній было сначала въ пьесѣ еще больше, чѣмъ теперь; неразсчетливо растянутая на пять актовъ, она. по свидѣтельству очевидцевъ, утомляла избыткомъ ума и недостаточно быстро подвигалась впередъ. Бомарше не совсѣмъ правъ, когда приписываетъ слабый успѣхъ (если вѣрить ему. даже просто паденіе) пьесы стачкѣ противниковъ. Онъ увѣряетъ. что "воскликнулъ, раздирая свою рукопись: о, ты, богъ щикальщиковъ и свистуновъ, мастеровъ по части кашля, сморканья и всякихъ перерывовъ,-- тебѣ нужно крови? Выпей мой четвертый актъ, и пусть гнѣвъ твой уляжется!.. и тотчасъ-же адскій шумъ, смущавшій актеровъ, сталъ слабѣть, удаляться и совсѣмъ замолкъ". Пьеса много выиграла отъ сокращенія, очаровала всѣхъ со второго-же представленія. Но необходимая жертва принесена была не богу свиста и кашля, а другому благодѣтельному божеству -- сценической правдѣ.
   Въ этой комедіи, дѣйствительно, навсегда осталось что-то вѣчно свѣжее, бодрое и молодое; "Женитьба Фигаро" зрѣлѣе и рѣзче, общественное значеніе ея глубже; "Преступная мать" затрогиваетъ трагическія стороны жизни, и въ сравненіи съ ними содержаніе "Цирюльника" кажется зауряднымъ. Но никогда такъ ярко не выступали рѣдкія дарованія Бомарше, какъ комика-импровизатора, веселаго, шутливаго и злого, способнаго придумать забавную путаницу, живьемъ возсоздавать людей и рѣзко говорить правду, какъ въ этой первой комедіи. Никогда больше не вернулись къ нему эти свойства въ такомъ пышномъ расцвѣтѣ,-- и если предисловіе къ "Цирюльнику" дышетъ почти юношеской отвагой, независимостью художественныхъ и общественныхъ взглядовъ, въ краткомъ вступленіи къ послѣдней изъ его пьесъ какъ будто слышится печальный возгласъ:-- о, моя юность! о, моя свѣжесть!
   Но пока онъ наслаждался громаднымъ успѣхомъ "Цирюльника" и видѣлъ, какъ его остроты становились поговорками, какъ тонкіе намеки подхватывались толпой и вызывали сочувственныя демонстраціи, его мысль уже летѣла далеко впередъ. Скудной рамки театральной залы ему вскорѣ стало недостаточно для полнаго торжества, и старая страсть его, политика, влекла его опять на міровую арену. На этотъ разъ цѣль была высокая и почетная, не чета двусмысленной вѣнской интригѣ: дѣло шло объ освобожденіи американскихъ колоній, съ нѣкотораго времени засылавшихъ своихъ тайныхъ агентовъ къ французскому двору съ просьбой о поддержкѣ. Въ мірѣ политическихъ комбинацій бываютъ иногда такія необычайныя сочетанія противоположностей; строго монархической Франціи по всѣмъ признакамъ предстояло тогда сблизиться съ заморскими революціонерами и тѣмъ подорвать силы Англіи,-- но необходимость рѣшиться на этотъ шагъ долго страшила короля и его совѣтниковъ. Измѣной убѣжденіямъ, предосудительной сдѣлкой съ демократами и протестантами казался имъ этотъ союзъ; осторожный Тюрго выдвигалъ, съ своей стороны, соображенія государственной экономіи. Часто бывая въ Лондонѣ и по своимъ, и по чужимъ дѣламъ, завязавъ знакомство и въ дѣловыхъ кругахъ, и въ парламентской оппозиціи, Бомарше зорко разглядѣлъ положеніе страны, оцѣнилъ вѣроятность успѣха возстанія, и въ головѣ его сложился отважный планъ. Впереди стояли у него, разумѣется, мотивы высокіе и благородные: Франція являлась дотолѣ вездѣ защитницей стараго порядка,-- теперь она поможетъ свободѣ молодого, предпріимчиваго народа, внесетъ свѣтъ и новую жизнь въ далекіе края, покажетъ примѣръ великодушія, затрачивая ради чужого счастья и энергію, и средства. За этимъ выступали, однако, и болѣе земныя побужденія: хотѣлось оживленія, борьбы, чтобы не жить изо дня въ день,-- а позади всего, но далеко не маловажная, шевелилась надежда воспользоваться близкимъ международнымъ столкновеніемъ и организаціей тайной помощи инсургентамъ -- для своихъ цѣлей. Еще въ старые годы, въ Мадридѣ, Бомарше грезилъ о созданіи громадной колоніальной компаніи; суда ея переплываютъ океанъ, ведутъ мѣну съ дикарями и поселенцами и обогащаютъ предпринимателя! Но что такое была эта юношеская затѣя въ сравненіи съ величественнымъ планомъ зрѣлаго и искуснаго прожектёра!
   Но нажива все-таки не стояла на первомъ планѣ. Жизнь настолько перевоспитала Бомарше, что онъ прежде всего серьезно увлекался идейной стороной своего замысла. Памятныя записки, которыя онъ настойчиво подавалъ Людовику XVI, дышатъ неподдѣльнымъ энтузіазмомъ: въ каждомъ мемуарѣ онъ заклинаетъ короля помочь американцами", и его несмѣняемое напоминаніе: "il faut secourir les Américains" звучитъ чѣмъ-то въ родѣ извѣстной Катоновской угрозы Карѳагену; онъ снова рискуетъ своею репутаціею, но не можетъ молчать; онъ заранѣе торжествуетъ побѣду, а за годъ до провозглашенія независимости пророчитъ зарожденіе прочной и сильной республики. Искусный ходатай, американецъ Сайласъ Динъ, поддерживаетъ его агитацію; когда Тюрго удаляется отъ дѣлъ, король понемногу начинаетъ свыкаться съ внушаемой ему новой и непривычной политикой. Бомарше у цѣли. Съ ловкостью Фигаро онъ уже придумалъ безобидное средство всѣхъ успокоить, всѣмъ отвести глаза; Франція никому не помогаетъ и не будетъ помогать, но въ Парижѣ есть какая-то бойкая корабельная фирма, повидимому, испанская -- "Родригъ Горталесъ и Ко", которая ловитъ рыбу въ мутной водѣ и торгуетъ съ инсургентами всѣмъ, что ни попало: съѣстными припасами, виномъ, ружьями, пушками, доставляетъ порохъ, мундиры, палатки. Контора ея въ Парижѣ у всѣхъ на виду, но главная дѣятельность не тутъ, а въ приморскихъ портахъ, Гаврѣ, Нантѣ, Бордо. Какъ помѣшать этимъ контрабандистамъ? Правительство въ сторонѣ: для виду оно готово при первой жалобѣ конфисковать что-нибудь; оно не препятствуетъ англійскимъ крейсерамъ гнаться за подозрительными кораблями компаніи и захватывать ихъ..
   Но дѣло все-таки идетъ на славу; десятки судовъ, полныхъ всякаго добра, снуютъ постоянно между обѣими странами; инсургенты снабжены, всѣмъ необходимымъ; на тѣхъ же корабляхъ къ нимъ ѣдутъ тайкомъ волонтеры, стремящіеся помочь освобожденію Америки, французы, нѣмцы, поляки, генералъ Пулавскій, Фридриховскій полководецъ Штейбенъ, ирландскій графъ Конвей {Loménie, tome 2, p. 135.}. На одномъ изъ судовъ, принадлежавшихъ Бомарше, готовился сначала отплыть изъ Нанта юный Лафайэттъ съ группой навербованныхъ имъ офицеровъ {См. статью Henri Douniol, "Le départ du marquis de Lafayette pouD les Etats-Unis", въ Séances et travaux de l'Académie des sciences mor. et politiques, 1886, 6-e livraison.}. Въ кассѣ компаніи денегъ немало. Она начинаетъ работу съ милліономъ ливровъ, ссуженныхъ французской казной, быстро развиваетъ свои операціи, проситъ новыхъ субсидій и, испытывая порою денежныя затрудненія, умѣетъ добывать средства и на собственный страхъ. Стоитъ поработать! Обратные корабли везутъ всякія колоніальныя произведенія и сбываютъ ихъ въ Европу, откуда только-что навезли всего въ колоніи. Компанія должна разбогатѣть; она стала силой; американскіе государственные люди сносятся съ нею, занимаютъ у нея деньги на общія нужды, должаютъ отъ имени страны. Кажется, далеко не всѣ они знали въ первое время, въ чемъ секретъ этой политической комедіи; они не догадывались, что никакой компаніи на дѣлѣ нѣтъ, не существуетъ даже того романтичнаго испанца, который ссудилъ ее эффектнымъ именемъ,-- что все -- и акціонеры, и совѣтъ, и распорядители -- совмѣщается въ одномъ лицѣ, и что это лицо -- Фигаро, т.-е. Бомарше, хотѣли мы сказать!
   Если бы Бомарше жилъ не въ вѣкъ раціонализма, а въ періодъ наивной астрологіи, онъ приписалъ бы свои вѣчныя злоключенія вліянію несчастнаго созвѣздія. Ни одно удачнѣйшее его предпріятіе не завершалось успѣхомъ,-- и широко задуманная помощь Америкѣ, сулившая и нравственное удовлетвореніе. и золотыя горы, подъ-конецъ тяжело отозвалась на личныхъ его дѣлахъ. Скудная американская казна не могла возвращать ему значительныхъ суммъ, которыя онъ ей ссужалъ изъ своихъ средствъ; обширныя поставки оставались незаплачеипыми; покровительство французскаго кабинета зависѣло отъ разныхъ условій -- и отъ личныхъ капризовъ Верженна и Mopenà, и отъ пререканій съ англійскимъ посломъ, и отъ неосторожности агентовъ Бомарше. Доходило до того, что, порою, онъ переживалъ тревожныя минуты, безъ денегъ, безъ малѣйшаго отзвука изъ Америки, окруженный явными и тайными врагами и завистниками. Франклинъ, явившійся во Францію оффиціальнымъ представителемъ республики, не довѣрялъ Бомарше, мѣшалъ его начинаніямъ; его пуритански-цѣломудренная натура не могла помириться съ слишкомъ страстными проявленіями характера нервнаго, полнаго противорѣчій; нашлись, къ тому же, люди, съумѣвшіе возстановить его противъ Бомарше, которому не прощали блестящей роли, затмѣвающей всѣхъ. Пошли неудачи и на морѣ; суда компаніи попадали въ руки англичанъ; лучшій изъ этихъ кораблей, "lе Fier Rodrigue", вооруженный не хуже военнаго судна 60 пушками, принялъ участіе въ морскомъ сраженіи наряду съ французскимъ флотомъ и геройски погибъ,-- этотъ оригинальный случай придалъ Бомарше роль самостоятельнаго союзника Франціи, снаряжающаго свои эскадры, но зато онъ нанесъ ему большой убытокъ. Такъ, смѣло начатое дѣло завершилось плачевной развязкой, и независимая Америка скоро забыла того, кто "одинъ изъ первыхъ помогъ ей увѣнчать себя фригійской шапкой". Горько жаловался въ старости Бомарше, обѣднѣвшій и несчастный, на это забвеніе его услугъ; онъ просилъ хоть скромнаго возмѣщенія его затратъ,-- "date obolum Belisario!" -- повторялъ онъ. Но его напоминанія были тщетны; старыхъ счетовъ невозможно было возстановить; они вѣчно пересматривались, вызывая возраженія и споры. Только въ тридцатыхъ годахъ нынѣшняго вѣка потомки поэта, взамѣнъ потраченныхъ имъ милліоновъ, получили всего нѣсколько сотъ тысячъ франковъ.
   Въ разгаръ американской войны онъ съумѣлъ воспользоваться своими новыми связями, чтобъ добиться формальнаго снятія позора (blâme), который все еще тяготѣлъ надъ нимъ; отыгрался онъ и отъ Лаблаша и закончилъ многолѣтній процессъ съ нимъ, одолѣвъ противника; масса рукоплескала возстановленію его добраго имени, шумными оваціями и серенадами высказывала ему сочувствіе,-- но эта популярность еще болѣе возстановляла противъ него высшіе круги, не простившіе ему ни "Цирюльника", ни слишкомъ горячаго участія въ дѣлахъ Америки. То-и-дѣло прорывались признаки глухой вражды. Онъ не могъ полагаться ни на одно обѣщаніе; ему неожиданно отказывали въ деньгахъ для экспедицій въ Америку; при малѣйшей неосторожности, на него обрушивались, какъ на единственнаго виновнаго, тогда какъ за прикрытіемъ его псевдонима извлекали пользу для государственныхъ интересовъ. Пасквили противъ него, особенно брошюры д'Эона, расходились массами и читались нарасхватъ свѣтскимъ обществомъ. Онъ всю душу влагалъ въ дѣло,-- его же готовы были предать при малѣйшемъ поводѣ. Онъ былъ послѣдователенъ въ своей борьбѣ съ Англіей и видѣлъ, какъ снова берутъ верхъ дипломатическія любезности съ нею. Онъ не стерпѣлъ и далъ волю своему полемическому таланту въ памфлетѣ; "Observations sur le mémoire justificatif de la cour de Londres",-- цензура конфисковала эту страстную патріотическую выходку... Горечь накипала на сердцѣ,-- а въ то же время англійская оппозиція удивлялась его мужеству, и дѣятели ея посылали ему по почтѣ свои привѣтствія, надписывая, по его словамъ, "почетный, но опасный адресъ: единственному свободному человѣку въ странѣ рабовъ, господину Бомарше". Я получалъ эти письма,-- прибавляетъ онъ съ гордостью {Beaumarchais et la révolution; lettres et documents inédits, publ. par L. Farge Nouvelle Revue, 1885, 1 décembre, p. 570.}.
   Но съ тѣхъ поръ, какъ американская республика была упрочена и признана, вѣчное лихорадочное возбужденіе потребовало новыхъ цѣлей, затраты способностей на дѣло, которое опять могло бы захватить всего человѣка. Только-что сброшена одна маска, а на смѣну готова другая. Родригъ Горталесъ и Ко отошли въ вѣчность,-- да здравствуетъ "Общество философское, литературное и топографическое", единое и нераздѣльное уже потому, что оно опять все въ лицѣ Бомарше! Людовику XIV влагаетъ въ уста возгласъ: "государство -- это я"; Бомарше на дѣлѣ и безъ всякаго хвастовства говоритъ о себѣ: "Société qui est moi". Въ послѣдніе годы у него установилась оригинальная смѣна политическихъ увлеченій литературными интересами. Онъ только что заплатилъ дань первымъ, теперь былъ чередъ литературы. Своею новою фикціей онъ затѣялъ скрыть ш свой любимый замыселъ издать полное собраніе сочиненій Вольтера. Онъ видѣлъ въ этомъ завѣтъ, перешедшій къ нему отъ автора "Кандида"; ему казалось, что Вольтеръ видѣлъ въ немъ своего преемника, и онъ все еще помнилъ послѣднія слова старца при ихъ свиданіи въ Парижѣ: "теперь вся моя надежда на васъ". Но вмѣстѣ съ тѣмъ опять почудилось и тутъ выгодное финансовое предпріятіе. Замыселъ былъ, какъ всегда, широкій, но вмѣстѣ съ тѣмъ рискованный. Предстояло издать во многихъ десяткахъ томовъ массу произведеній, по большей части ходившихъ въ рукописи, съ безчисленными варіантами, или въ непризнанныхъ авторомъ печатныхъ изданіяхъ,-- все это, полное смѣлыхъ и вольнодумныхъ мыслей, личныхъ намековъ, разоблаченій, которыхъ пугалось непривычное общество; задуманное вмѣстѣ съ тѣмъ собраніе обширной корреспонденціи Вольтера затрогивало различныя тонкія или скрытыя отношенія, еще болѣе боявшіяся бѣлаго свѣта. Цензура политическая и духовная, щепетильность и раздражительность вліятельныхъ лицъ дѣлали немыслимымъ открытое печатаніе всѣхъ сочиненій Вольтера во Франціи. Но тому, кто изъ Нанта или Гавра умѣлъ разжигать американскую войну, не трудно было придумать для своего литературнаго проекта совсѣмъ своеобразную международную обстановку.
   Онъ высмотрѣлъ у самой границы Франціи, по ту сторону Рейна, противъ Страсбурга, городокъ Кель, и сообразилъ всѣ удобства ввоза (при случаѣ, даже тайнаго) своихъ изданій во французскія владѣнія, отдѣленныя только рѣкой. Драпируясь ролью предсѣдателя общества (забавно читать въ его бумагахъ обычную формулу: "совѣтъ постановилъ" и т. д.), онъ искусно побудилъ маркграфа Баденскаго дать согласіе на открытіе типографіи въ обширныхъ размѣрахъ. Документы, напечатанные впервые Беттельгеймомъ, обрисовываютъ комическое положеніе, въ которое былъ поставленъ маркграфъ Карлъ-Фридрихъ этимъ неожиданнымъ и лестнымъ для него обращеніемъ парижской литературной знаменитости. Крохотная владѣтельная особа эта гордилась связями съ Парижемъ и его философами и репутаціей вполнѣ современнаго человѣка; подорвать ее было бы совѣстно, но вмѣстѣ съ тѣмъ какая отвѣтственность! Всѣ взоры въ Европѣ обратятся на Баденъ, и появленіе въ печати, подъ покровомъ его правительства, различныхъ рѣзкихъ и циническихъ вещицъ Вольтера, которыя такъ пріятно было читать у себя въ кабинетѣ, объяснятъ систематическимъ желаніемъ распространять вездѣ эти ужасы!.. Бомарше воспользовался растерянностью философствующаго князька, совсѣмъ обошелъ его. надавалъ ему всякихъ гарантій, обѣщалъ кой-чего не печатать (наприм., "Pucelle", "Кандида"), подчиниться надзору мѣстныхъ властей,-- и принялся за дѣло.
   Вскорѣ въ окрестностяхъ Коля поселено было нѣсколько сотъ рабочихъ; въ Англіи куплена масса шрифта; въ Вогезахъ у общества явились бумажныя фабрики; въ Парижѣ набранъ персоналъ редакторовъ изданія; Кондорсэ заказана біографія Вольтера. Агенты Бомарше печатаютъ въ Келѣ томъ за томомъ, едва сносясь съ баденскимъ цензоромъ-французомъ, нарочно приставленнымъ къ этому изданію, и обнародываютъ одинъ запретный плодъ за другимъ. Предчувствіе маркграфа скоро исполнилось,-- отовсюду посыпались на него замѣчанія, ноты, угрозы. Встревожилась и Екатерина, узнавъ, что письма ея перешли въ руки Бомарше, и поручила Гримму энергически вмѣшаться; издателю пришлось обѣщать заклейку неудобныхъ мѣстъ картономъ и остановку тома {Сборникъ Р. Ист. Общества, т. XXIII, 285 и 422.}. Можно было опасаться репрессалій и со стороны парижскаго парламента.
   Бомарше увидалъ необходимость пожертвовать нѣсколькими важными произведеніями, лишь бы отстоять дѣло,-- и на зло всему оно было доведено до конца. Въ три года осуществилось извѣстное и до сихъ поръ цѣнимое édition de Kehl, быть можетъ, несовсѣмъ полное, ни строго критическое {Недавно его значеніе отстаивалъ знатокъ Вольтера, Маренгольцъ (Zeitschrift für neufranzösische Sprache v. Liter., 1886, VIII, 4).}, но все же грандіозное, рано собравшее и сберегшее капитальныя произведенія и летучіе наброски поэта. Вольтеру былъ воздвигнутъ этимъ изданіемъ достойный памятникъ, но оно не только не обогатило Бомарше, а причинило ему, напротивъ, много новыхъ непріятностей и запутало его дѣла. Собраніе Вольтеровскихъ сочиненій было все-таки дорого для своего времени {Вспомнимъ, что въ числѣ подписчиковъ на Correspondance Littéraire при цѣнѣ въ ЗООл. въ годъ, кромѣ восьми государей, было лишь нѣсколько десятковъ частныхъ лицъ.} (365 ливровъ); затраты были слишкомъ велики: эксцентрическія приманки въ видѣ лотереи, въ которой участвовалъ каждый подписчикъ, и какихъ-то странныхъ медалей, некстати умножали расходы и не подѣйствовали (время журнальныхъ премій было еще далеко впереди). Въ Келѣ пошли несогласія между агентами поэта и баденскимъ правительствомъ, раздоры ихъ между собой и столкновенія съ Бомарше, пріостановки работъ. Тяжелымъ ярмомъ ложилось порою это любимое предпріятіе на человѣка, долго имъ увлекавшагося.
   Творчество еще разъ явилось прибѣжищемъ и отдыхомъ для усталаго и удрученнаго духа. Бомарше могъ часто забывать о своемъ писательскомъ талантѣ, бросать любимые замыслы ради практической дѣятельности, но въ дни неудачъ и раздраженія онъ съ отрадой возвращался на старый путь. Онъ не могъ не видѣть, что, по крайней мѣрѣ, въ кругу драматическихъ писателей онъ завоевалъ себѣ, наконецъ, первенствующее положеніе, котораго добивался въ мірѣ политики и наживы. Товарищи-драматурги смотрѣли уже на него какъ на своего вождя, и эта роль, приданная ему сначала подъ обаяніемъ его таланта, совсѣмъ укрѣпилась съ тѣхъ поръ, какъ онъ, въ удачную минуту, опять соединяя личную пользу съ общимъ благомъ, съумѣлъ добиться признанія литературной собственности, Авторство со временъ Корнеля стало приносить крохотный доходъ драматургамъ, но въ прошломъ вѣкѣ всѣ они, не исключая Вольтера, страдали отъ произвола и скупости актерскихъ товариществъ, опиравшихся на старыя привиллегіи. Бомарше сталъ на почву экономическаго обмѣна: своимъ творчествомъ онъ обогащаетъ театръ, слѣдовательно часть дохода, быть можетъ, даже главная, должна принадлежать ему; "Севильскій Цирюльникъ" былъ золотымъ дномъ для Французской Комедіи и ничего не приносилъ автору. На его протестъ актеры не обратили вниманія. Тогда онъ быстро привлекъ къ своему личному дѣлу прочихъ драматурговъ, восторжествовалъ надъ трус'остью многихъ изъ нихъ, заручился сочувствіемъ Дидро и другихъ знаменитостей; этотъ заговоръ писателей привелъ къ соглашенію, и литературная собственность была признана. Богатыя общества драматическихъ авторовъ на Западѣ и въ Россіи, охраняющія эту собственность въ наше время,-- прямые потомки Бомарше.
   Эта первенствующая роль налагала, разумѣется, извѣстныя обязанности. Приступая къ новой работѣ, нельзя было забыть, что всѣ взоры устремлены на популярнѣйшаго автора и ждутъ отъ него произведенія изъ ряду вонъ, а не веселой бездѣлки или чувствительной драмы. Бомарше съ годами усвоилъ себѣ строгое отношеніе къ своему творчеству; предисловія его къ каждой пьесѣ, указанія актерамъ, отзывы и разъясненія въ его перепискѣ, раскрывающіе строеніе комедіи, внутреннюю ткань характеровъ, показываютъ, что онъ необыкновенно подробно обдумывалъ всѣ частности плана, распредѣленіе сценъ, естественность и вѣрность отдѣльныхъ выраженій. Не только такимъ мелочно-придирчивымъ критикамъ, какъ неизвѣстный сотрудникъ "Journal de Bouillon", съ которымъ онъ остроумно полемизировалъ въ предисловіи къ "Сев. Цирюльнику", но первымъ критическимъ авторитетамъ онъ готовъ былъ дать отчетъ въ каждомъ творческомъ шагѣ. Эта черта особенно ярко сказалась съ той поры, когда онъ задумалъ "женитьбу Фигаро". Для него эта работа стала насущною, задушевною. Старыя денежныя дѣла могли и въ это время идти у него заведеннымъ однажды порядкомъ, но на первомъ планѣ стоитъ комедія; ей онъ отдаетъ свои.лучшіе помыслы, и болѣе чѣмъ когда-либо гордится тѣмъ, что идетъ по слѣдамъ великихъ предшественниковъ, и особенно Мольера.
   

V.

Слушай, брать Сальери:
Какъ мысли черныя къ тебѣ придутъ,
Откупори шампанскаго бутылку,
Иль перечти "Женитьбу Фигаро".
Пушкинъ.

   Планъ второй части трилогіи о Фигаро былъ давно готовъ вчернѣ у Бомарше. Въ главныхъ чертахъ онъ набросанъ уже въ предисловіи къ "Цирюльнику". Его кто-то упрекнулъ тогда въ слабости и несамостоятельности вымысла. Забавный упрекъ! Да еслибъ онъ хотѣлъ, ему стоило бы только не скупиться на развитіе фабулы, потрясти немного рогъ изобилія, и новыя ситуаціи, лица, отношенія изумили бы своимъ разнообразіемъ зрителя. Развѣ трудно представить себѣ, напримѣръ, послѣсловіе "Цирюльника", Альмавиву -- женатымъ и уже скучающимъ, Фигаро -- наканунѣ брака съ молодой красоткой, за которой приволакивается его покровитель! Борьба ума и находчивости съ насиліемъ и капризомъ будетъ только перенесена изъ одного поколѣнія въ другое; прежде она направлена была противъ стараго Бартоло, теперь ее вызываетъ прежній вертопрахъ Линдоръ, превратившійся въ важнаго человѣка и солиднаго землевладѣльца. И не одинъ только Фигаро можетъ связать исторію этихъ двухъ поколѣній. Сирота, выросшій подъ чужимъ именемъ, онъ -- сынъ Бартоло и Марселины, соблазненной имъ когда-то; родители становятся на его пути; старикъ ненавидитъ его за прежнія продѣлки; мать, ничего не подозрѣвая, не прочь насильно женить его на себѣ. Сѣть ихъ интригъ падаетъ передъ раскрытіемъ завѣтной тайны. "Это вы! Это онъ! Это ты! Это я! только и слышатся возгласы. Что за чудесный театральный эффектъ!"
   Такъ представлялся автору, въ смутныхъ чертахъ, сюжетъ второй пьесы. Тонкій цѣнитель его таланта, принцъ Конти (какъ вспоминалъ потомъ Бомарше) давно вызывалъ его "поставить на сцену предисловіе къ "Цирюльнику", которое, по его словамъ, гораздо веселѣе самой пьесы, и вывести семью Фигаро". Если вѣрить автору, онъ послушался именно этого дружескаго указанія. Изъ двухъ составныхъ элементовъ -- столкновенія съ барсовомъ и комической суматохи сына съ родителями (недаромъ пьесѣ дано второе заглавіе: "La folle journée"), составилась основа комедіи, а жизненный опытъ автора за послѣдніе тревожные годы наложилъ на нее типическій отпечатокъ общественнаго недовольства. На своенравнаго Альмавиву перешли черты и Верженна, охладѣвшаго къ Бомарше изъ ревности къ его успѣхамъ въ американскомъ дѣлѣ, и разныхъ свѣтскихъ противниковъ {На репетиціяхъ всѣ смотрѣли на герцога Шартрскаго, когда въ комедіи говорилось объ аристократахъ, которые держатъ игорные дома; оригиналомъ служилъ и графъ Лорагэ, и князь Нассау-Зигенъ. перешедшій потомъ въ русскую службу.} и десятковъ вельможъ, которые, по свидѣтельству друга и кассира поэта, постоянно занимали у него деньги безъ отдачи. Смѣлые намеки на злобу дня вторглись въ пьесу подъ впечатлѣніемъ интриги, рано поведенной противъ нея, и въ особенности упрямства короля.
   Невольно забываются всѣ слабости Бомарше и вѣчное смѣшеніе въ немъ тѣхъ крайностей, которыя Ломени остроумно предлагалъ назвать patriotisme и négotiantisme,-- когда въ памяти встаютъ терзанія, вынесенныя имъ изъ-за первенствующей его пьесы. Это почти буквальное повтореніе судьбы "Тартюффа". Сходство -- въ стачкѣ всѣхъ вліятельныхъ элементовъ противъ обличителя; разница въ томъ, что за нимъ не было даже такого, быть можетъ, недостаточно энергичнаго, но все же дружески расположеннаго верховнаго судьи, какъ Людовикъ XIV. Четыре года провелъ Бомарше въ упорной борьбѣ; шесть цензоровъ поочередно разбирали комедію, урѣзали, искажали ее; позволеніе играть или печатать ее то давалось, то отнималось; приходилось пропагандировать ее сначала въ частныхъ кружкахъ (какъ это дѣлалъ Мольеръ), возбуждать любопытство массы, потомъ перетянуть всѣ симпатіи на свою сторону и вырвать согласіе у короля. Чѣмъ рѣзче проявлялась оппозиція, тѣмъ настойчивѣе становился Бомарше; теперь онъ ставилъ все на карту и забывалъ, что это упорство можетъ повредить его дѣловымъ комбинаціямъ и связямъ. Ему твердили, что онъ нарушаетъ сценическую благопристойность,-- онъ доказывалъ, что эти нареканія -- новый видъ лицемѣрія, которое, въ виду всеобщей разнузданности нравовъ, пытается надѣть цѣломудренную маску. Когда негодовали на то, что онъ клеймитъ цѣлыя сословія, онъ соглашался, что "постепенно всѣ классы общества съумѣли высвободиться изъ-подъ суда драмы, и теперь авторъ не смѣетъ свободно задумать свое произведеніе, а принужденъ вращаться среди невозможныхъ приключеній, зубоскалить вмѣсто того, чтобъ смѣяться, и выбирать свои типы внѣ общества, изъ боязни нажить тысячи враговъ. Теперь нельзя было бы сыграть "Сутягъ" Расина, безъ того, чтобы не заговорили объ оскорбленіи суда, нельзя-бы поставить "Тюркаре", не возбудивъ противъ себя всѣхъ крупныхъ и мелкихъ откупщиковъ, или изобразить мольеровскихъ маркизовъ, безъ того, чтобы не поднять на ноги высшее, среднее, новое и древнее дворянство. Кто вычислитъ, какую силу долженъ былъ-бы имѣть тотъ рычагъ, который въ наше время довелъ-бы "Тартюффа" до постановки на сцену!" {Затрудненія, обставившія тогда обличеніе нравовъ на сценѣ, недавно были искусно характеризованы у Desnoiresterres "La comédie satirique au XVIII siècle", 1885.}
   И онъ проникся мыслью, что если какой-нибудь смѣльчакъ "не разсѣетъ всей этой вѣковой пыли и не внесетъ на сцену настоящей жизни и сильныхъ ситуацій, особенно тѣхъ, что порождаются общественнымъ неравенствомъ", скука заставитъ зрителя измѣнить театру для двусмысленной оперетки или бульварныхъ балагановъ. "Я отважился явиться такимъ смѣльчакомъ, -- говоритъ Бомарше, -- и если не вложилъ особенно много таланта въ мои произведенія, намѣренія мои сказались въ нихъ".
   Но и талантъ его въ эту пору въ полномъ развитіи. Онъ далеко отбросилъ придирчивыя "правила" (des règles qui ne sont pas les miennes) и пишетъ слогомъ небрежнымъ, неправильнымъ, но живымъ и замѣчательно естественнымъ. Онъ не навязываетъ своихъ гладкихъ и обдуманныхъ періодовъ дѣйствующему лицу, но "входитъ въ его положеніе и говоритъ ему: не плошай, Фигаро, графъ догадывается.-- спасайся скорѣе, Керубинъ... Что они на это скажутъ, ему все равно; важно лишь то, что сдѣлаютъ"". Въ характеристикѣ замѣтно нѣсколько существенныхъ успѣховъ. Альмавива, прямой потомокъ Донъ-Жуана, понятъ и обрисованъ своеобразно; авторъ желаетъ, чтобъ исполнители придавали этой роли чувство достоинства и изящество, которое должно скрывать душевную развращенность и сглаживать комическое впечатлѣніе его постоянныхъ неудачъ. Графиня столь-же напоминаетъ Мольеровскую Эльмиру, но въ этой оскорбленной и печальной женщинѣ шевельнулось нѣжное чувство къ увлекающемуся и наиинострастному ребенку Керубину и едва замѣтной струйкой промелькнуло въ ея душѣ среди супружескихъ тревогъ, -- а въ миловидномъ образѣ Керубина воплотились первыя проявленія потребности любви на порогѣ отъ отрочества къ юности, до того еще смутныя, что мальчикъ самъ не знаетъ, что любитъ не графиню, и не Сусанну, и не Фаншетту, а женщину. Такъ тонко никогда еще не рисовалъ нашъ художникъ.
   Много выиграла и техника постройки комедіи; сплетеніе тройной интриги искусно проходитъ по ней и подъ-конецъ порождаетъ, совсѣмъ въ испанскомъ вкусѣ, рядъ забавныхъ столкновеній и открытій. Мелькаютъ еще кое-гдѣ прежнія неровности,-- слишкомъ чувствительныя разсужденія Марселины, непомѣрно длинный и несовсѣмъ сценичный монологъ Фигаро въ началѣ пятаго акта. Но эти недостатки искупаются перевѣсомъ достоинствъ, и тотъ-же знаменитый монологъ производилъ нѣкогда потрясающее впечатлѣніе, потому что въ немъ сосредоточились обличительныя истины, которыя авторъ стремился провозгласить во всеуслышаніе. Этотъ третій и самый важный элементъ пьесы, быстро заслонившій отъ взоровъ толпы собственно художественную сторону произведенія, естественно развился здѣсь гораздо сильнѣе, чѣмъ въ "Сев. Цирюльникѣ" Тамъ онъ еще могъ быть блестящимъ hors d'oeuvre, новую-же пьесу онъ проникъ насквозь и нераздѣленъ съ нею. Авторомъ руководитъ не одно лишь остроуміе, насмѣшливость или самозащита, но прежде всего стремленіе къ общественной пользѣ. Составляя планъ своей пьесы, онъ "расположилъ его такъ, чтобы въ ней могла найти мѣсто критика многочисленныхъ злоупотребленій, удручающихъ общество"; онъ ставилъ себѣ цѣлью "проложить при помощи сцены путь для желанныхъ реформъ" {Впослѣдствіи, оглядываясь на свое участіе въ американской войнѣ, онъ объяснялъ и его желаніемъ принести косвенно пользу родинѣ, и надеждой, что "свобода Америки когда-нибудь отзовется и на Французской жизни" (письмо къ Талейрану, 7 окт. 1797).}. Теперь онъ вѣрилъ въ ихъ настоятельность и убѣжденъ былъ въ успѣхѣ, и тѣмъ смѣлѣе призывалъ онъ ихъ, предсказывалъ ихъ близость. Но и теперь онъ совсѣмъ не радикалъ, какъ въ пору "мемуаровъ" онъ удовлетворился-бы англійскими государственными учрежденіями. Среди водоворота финансовой, международной, сценической дѣятельности онъ, всегда такой прозорливый, не замѣтилъ приближенія не мирной поры реформъ, но глубокаго и потрясающаго переворота. Онъ безпощадно обличалъ, но въ то-же время не порывалъ связей съ вліятельными сферами, не разставался съ широко задуманными планами, какъ будто надѣясь, что при улучшеніяхъ и перемѣнахъ порядокъ вещей можетъ еще стать удовлетворительнымъ. Такова тайна видимой непослѣдовательности Бомарше и того трагическаго разлада между писателемъ и обществомъ, который обозначился вскорѣ послѣ начала революціи и обнаружилъ сильное недовѣріе къ автору пьесы, явившейся однимъ изъ главныхъ ея предвѣстій. До нея онъ инымъ казался чуть не демагогомъ? послѣ нея сочтенъ былъ слишкомъ умѣреннымъ...
   Но въ ту пору, когда только что написана была "женитьба Фигаро", какъ освѣжилъ спертый воздухъ этотъ стремительный потокъ гэльскаго остроумія, срывавшаго маски и называвшаго вещи по ихъ именамъ! Какъ зло смѣялся нашъ Фигаро надъ тѣми вельможами, которые, какъ Альмавива, уступали духу времени, хотѣли слыть передовыми, выставляли на показъ свое отреченіе отъ прежнихъ правъ и, про себя, все-таки оставались крѣпостниками! Онъ раскрывалъ тайны придворнаго міра и съ замѣчательной мѣткостью, которой позавидовалъ бы Фонъ-Визинъ, формулировалъ его катехизисъ (recevoir, prendre et demander, voilà le secret en trois mots, II, 2). Досталось и жалкому патріархальному суду съ такими дѣятелями, какъ попечительный помѣщикъ Альмавива и нелѣпый Бридуазонъ, съ указами "снисходительными къ богатымъ, суровыми для бѣдныхъ".-- и высшей политикѣ, живущей обманомъ и интригами, и продажѣ мѣстъ, и бюрократіи, гдѣ подвигаешься впередъ бездарностью и раболѣпіемъ (médiocre et rampant, et l'on arrive'à tout); Фигаро возмущаетъ нравственное паденіе того общества, которое сначала чуждалось его, какъ писателя и умнаго человѣка, но открыло передъ нимъ настежъ двери, какъ только онъ задумалъ держать у себя банкъ; на что ему способности, когда принято систематически обходить людей свѣдущихъ и предпочитать имъ перваго попавшагося плясуна, заручившагося протекціею (on pense à moi pour une place, mais malheureusement j'у étais propre: il fallait un calculateur, ce fut un danseur qui l'obtint)!
   Но остріе всего больнѣе направлено противъ двухъ, повидимому, главнѣйшихъ для Бомарше соціальныхъ бѣдствій его времени: всевластія барства и гоненія на мысль. Здѣсь рѣчь льется отъ сердца. "Нѣтъ, графъ, она вамъ не достанется! Потому только, что вы вельможа, вы уже считаете себя геніемъ! Дворянство, санъ, богатство внушаютъ человѣку столько гордости! Но что вы сдѣлали, чтобъ добиться всѣхъ этихъ благъ? Вы потрудились только родиться -- больше ничего. И способности-то у васъ заурядныя,-- тогда какъ мнѣ, чортъ возьми, мнѣ, затерянному въ сѣрой толпѣ, нужно было выказать несравненно больше искусства и сообразительности, чтобъ только продержаться, чѣмъ затрачивалось этихъ свойствъ за цѣлыхъ сто лѣтъ, чтобъ управлять всею Испаніею,-- и вы хотите тягаться со мною!" Еще разъ Фигаро заступился тутъ и за себя, и за всѣхъ даровитыхъ плебеевъ, бросая вызовъ соперникамъ. Поспоритъ онъ съ ними, конечно, не изъ-за мелкихъ столкновеній, какъ герой пьее и изъ-за любви къ Сусаннѣ; это опять уменьшающее отраженіе интересовъ высшаго порядка. Но Бомарше съ умысломъ сдѣлалъ, кромѣ того, Фигаро писателемъ-дилеттантомъ, и пользуется этимъ, чтобы его устами протестовать противъ тѣхъ, кто "не въ состояніи подчинить себѣ умнаго человѣка, и мститъ ему за это преслѣдованіями". Фигаро бросаютъ въ тюрьму за невинную брошюру экономическаго содержанія; онъ хотѣлъ бы "втолковать временщикамъ, такъ безпечно причиняющимъ несчастія людямъ, что напечатанныя небылицы получаютъ значеніе лишь тамъ, гдѣ стѣсняется ихъ обращеніе, что безъ свободы порицанія не можетъ существовать и льстивая похвала, что только мелкія натуры могутъ бояться мелкихъ книжекъ". Впрочемъ,-- зло прибавляетъ онъ:-- "говорятъ, что, въ мое отсутствіе, въ Мадридѣ установилась свобода печати, подъ условіемъ, чтобъ я не касался ни властей, ни церкви, ни политики, ни нравственности, ни чиновныхъ лицъ, ни почитаемыхъ сословій, ни оперы или другихъ театровъ, ни кого бы то ни было, кто съ кѣмъ-нибудь имѣетъ связи; я могу все печатать свободно, подъ наблюденіемъ двухъ или трехъ цензоровъ".
   Не довольствуясь поучительнымъ изображеніемъ порядка вещей, складывающимся передъ зрителемъ изъ множества такихъ рѣзкихъ штриховъ, Бомарше кончаетъ пьесу укоромъ Франціи за долготерпѣніе. По крайней мѣрѣ, такъ представляется намъ смыслъ послѣдняго куплета, который часто хотѣли истолковать въ примирительномъ, сглаживающемъ духѣ. "Настоящая комедія,-- слышимъ мы тутъ,-- безошибочно изображаетъ жизнь нашего добраго народа. Когда его притѣсняютъ, онъ бранится, онъ кричитъ, волнуется на всѣ лады,-- но все кончается пѣсенками (tout finit par des chansons)!"
   Легко представить себѣ, какова должна была быть тревога, возбужденная въ извѣстныхъ слояхъ слухами о подобной комедіи, и съ какимъ страстнымъ любопытствомъ ожидали ее въ болѣе нейтральныхъ кругахъ и въ быстро пробуждавшейся массѣ; подготовленные опытомъ обличенія въ "Сев. Цирюльникѣ", всѣ убѣждены были, что въ новой пьесѣ общественное мнѣніе найдетъ горячее заступничество, и впередъ симпатизировали ей. Отдѣльные отрывки, мѣткія слова и выходки, разносились повсюду молвой, и Бомарше постоянно старался -- какъ можно больше пустить ихъ въ обращеніе. Съ виду случайная, на дѣлѣ умышленная, неосторожность то-и-дѣло роняла невзначай въ толпу одну блестку сатиры за другою. Мало-помалу лыбопытство превратилось въ настоящую манію; она росла по мѣрѣ усиленія произвола, отдалявшаго всенародное исполненіе пьесы,-- и подъ-конецъ заразила и тѣ слои, которые, казалось, обязаны были дать ей отпоръ. Какъ въ дни "мемуаровъ", вліятельнѣйшія лица искали случая увидать, какъ громятъ поддерживаемый ими порядокъ вещей. Тонкое остроуміе (esprit) всегда плѣняло и побѣждало французовъ,-- замѣчаетъ Тэнъ {Origines de la France contemporaine, I, 1876, 359--61.}?-- "Въ этой комедіи оно привлекательно сочеталось съ пикантными положеніями, веселой путаницей, маскарадными превращеніями,-- удивительно-ли, что безмѣрно долго неудовлетворявшееся любопытство привело, наконецъ, къ достопамятнымъ сценамъ наканунѣ перваго представленія, когда толпа, въ которой знать смѣшивалась съ плебеями, провела цѣлыя сутки передъ театромъ, дамы забирались тайкомъ въ ложи актеровъ, барьеры были сломаны, стража отброшена и смята!
   Но если фанатизмъ этого рода возрасталъ не по днямъ, а по часамъ, то на-встрѣчу ему развивалась и оппозиція. На Бомарше и его пьесу усердно клеветали. Ее старались выставить грубымъ фарсомъ, полнымъ непристойностей, и указывали на безнравственность автора, который ни за что не хочетъ разстаться ни съ одной изъ нихъ {Mémoires secrets pour servir à l'hist. de lu république des lettres, Lon dres, Adamson, 1784, tome 23, p. 5--8.} (qu'il y veut conserver toutes les ordures dont elle est remplie). Потомъ, когда этого показалось недостаточно, выдвинули самое опасное обвиненіе: "кромѣ множества неприличныхъ мѣстъ, пьеса, по словамъ лицъ, бывшихъ на репетиціяхъ, полна неумѣстныхъ выходокъ противъ суда, иностранныхъ посланниковъ", и т. д. Наконецъ, постоянно твердили о непомѣрной длинѣ и нестройности пьесы которая непремѣнно протянется не менѣе трехъ часовъ, о безвкусіи выраженій, извращенныхъ некстати пословицъ, шутовскихъ словечекъ. И, точно эхо, слышалось изъ далекаго Петербурга почти буквальное повтореніе тѣхъ же предвзятыхъ сужденій. Екатерина видѣла въ пьесѣ безпрестанныя двусмысленности, растянутыя на три съ половиной часа, сѣть интриги, въ которой видны слѣды продолжительной работы и нѣтъ ни капли правдоподобія. "Можетъ быть, игра актеровъ придаетъ цѣлому комизмъ,-- прибавляла она,-- но я ни разу не разсмѣялась при чтеніи" {Сборн. Р. Историч. Общества, т. XXIII, стр. 334.}.
   Въ такомъ осужденіи со стороны критика, обыкновенно проницательнаго, видимо таилась болѣе серьезная причина недовольства. Людовикъ XVI былъ откровеннѣе, когда, по свидѣтельству г-жи Кампанъ {Mémoires de madame Campait, II.}, съ раздраженіемъ отбросилъ рукопись комедіи, сказавъ, что въ его царствованіе такая ужасная пьеса дана не будетъ, что для ея оправданія слѣдовало бы тотчасъ же уничтожить Бастилію... Переданное Бомарше, это гнѣвное заявленіе вызвало съ его стороны сильный отпоръ и борьба изъ-за комедіи приняла характеръ поединка между королемъ и комическимъ писателемъ. Побѣдилъ все-таки Фигаро; заклятіе Людовика осталось пустымъ звукомъ, и не только пьеса была дана именно въ его царствованіе, но хоръ похвалъ и восторговъ совсѣмъ заглушилъ его суровыя возраженія.
   Какъ нѣкогда Мольеръ изъ-за гонимаго "Тартюффа", Бомарше повелъ дѣло такъ, что его партизанами постепенно становились приближенныя къ королю лица, члены королевской семьи (графъ д'Артуа), гости французскаго двора, которымъ трудно было бы отказать въ просьбѣ объ освобожденіи изъ плѣна комедіи, этой всеобщей любимицы. Бомарше съ особымъ увлеченіемъ воспользовался случаемъ познакомить съ нею в. кн. Павла Петровича и Марію Ѳедоровну, путешествовавшихъ подъ именемъ графа и графини Сѣверныхъ. Князь Юсуповъ, лично съ нимъ знакомый, вмѣстѣ съ Гриммомъ, который прикинулся на этотъ разъ заступникомъ и ходатаемъ (тогда какъ въ своемъ органѣ онъ обличалъ интриги Бомарше по поводу его пьесы), старались сблизить автора "женитьбы Фигаро" съ наслѣдникомъ русскаго престола и намекали на возможность предстательства Павла Петровича передъ королемъ {Loménie, II, 301--2.}.
   Успѣхъ чтенія и тутъ былъ полный {Далеко не такое впечатлѣніе произвела пьеса на другого гостя французскаго двора, шведскаго короля Густава; совсѣмъ въ тонѣ Людовика онъ нашелъ, что она не неприлична, а дерзка (insolente).}, и авторъ вскорѣ ссылался на него въ своихъ дальнѣйшихъ просьбахъ и домогательствахъ. Быть можетъ, благодаря этому, онъ добился, наконецъ, разрѣшенія поставить пьесу при дворѣ. Актеры разучили ее, сдѣлано было до пятнадцати репетицій на сценѣ отеля des Menus Plaisirs, всюду разосланы пригласительные билеты, украшенные гравированнымъ изображеніемъ Фигаро въ его костюмѣ; графъ д'Артуа пріѣхалъ ко дню спектакля, надѣялись видѣть на немъ и королеву,-- и вдругъ (опять точно изъ подражанія гоненію на "Тартюффа") представленіе было запрещено безъ всякихъ побудительныхъ причинъ. Общество заволновалось, зароптало противъ самоунравства. Вскорѣ третье лицо могло передать Бомарше, уѣхавшему съ досады въ Англію, что пьесу пропустятъ, только для виду назначивъ новый пересмотръ ея. Два, три выраженія были опять принесены въ жертву. Пьеса дана была въ этомъ видѣ съ громаднымъ успѣхомъ въ женвилье у графа Водрейля передъ отборнымъ обществомъ, но она все еще казалась ненадежною для исполненія на настоящей сценѣ. Еще три цензора придали ей, наконецъ, благопристойный видъ, а Бомарше самъ прочелъ ее у министра и отстаивалъ всѣ спорныя мѣста. Упорствовать дольше уже нельзя было,-- и насталъ небывалый опьяняющій успѣхъ комедіи, которую такъ долго выдавали за бездарное произведеніе: съ 27-го апрѣля 1784 до начала 1785 года ее играли шестьдесятъ-восемь разъ, и она доставила почти полъ-милліона ливровъ сбора. Казалось, ничего не доставало болѣе для популярности Бомарше. Новый промахъ Людовика, раздраженнаго этими проявленіями общественнаго своеволія, еще болѣе усилилъ симпатіи къ автору "женитьбы Фигаро". Мелкій журналистъ, мстившій Бомарше изъ-за личныхъ счетовъ по литературной полемикѣ, подалъ на него доносъ объ оскорбленіи величества и нашелъ поддержку у графа Прованскаго (будущаго Людовика XVIII), одного изъ немногихъ въ ту минуту знатныхъ противниковъ пьесы. Сидя за карточнымъ столомъ, король написалъ на пиковой семеркѣ приказъ запереть Бомарше въ Saint-Lazare. Неожиданность этой кары среди непрерывныхъ тріумфовъ писателя и странный выборъ исправительнаго заведенія, куда сажали гулякъ, подѣйствовали на всѣхъ оскорбительно. Правда, какъ писали тогда {См. "Извѣстія изъ Парижа" въ Москов. Вѣдом. 1785, апрѣля 9-го.}, друзья утѣшали Бомарше тѣмъ, что, со времени уничтоженія венсеннской тюрьмы Saint-Lazare можетъ считаться государственной темницей, какъ бы преддверіемъ Бастиліи, и быть въ немъ не причиняетъ безчестья; но это было плохое утѣшеніе. Правительство поняло свою ошибку, выпустивъ Бомарше на волю черезъ нѣсколько дней и стараясь загладить напраслину любезностями. Ореолъ, окружавшій Бомарше, какъ страдальца за убѣжденія, засіялъ ярче прежняго.
   Еще быстрѣе, чѣмъ "Сев. Цирюльникъ", новая пьеса стала достояніемъ всѣхъ европейскихъ сценъ. Въ концѣ 1785 года она уже переведена была по-нѣмецки Губеромъ и въ Лейпцигѣ шла много разъ подъ-рядъ передъ переполненнымъ театромъ. Большое любопытство возбудила она и въ Россіи. Заинтересовавшій уже всѣхъ двумя пьесами, Бомарше, какъ "сочинитель Фигарона" {Въ прошломъ столѣтіи, имя это у насъ склонялось; "Господинъ Бомарше, какъ сочинитель Фигарона, получилъ сто ливровъ год. пенсіи". Москов. Вѣд., того же года, No 78.}, сдѣлался властителемъ нашихъ думъ. Въ Москвѣ, какъ признавался потомъ переводчикъ пьесы, съ нетерпѣніемъ ждали полученія печатныхъ экземпляровъ, и какъ только въ "Москов. Вѣдомостяхъ" (1785, No 55) появилось объявленіе отъ французской книжной лавки на Тверской о привозѣ книги, тутъ же неизвѣстное лицо помѣстило объявленіе, гласившее, что "славная комедія "Mariage de Figaro" переведена и скоро издастся въ свѣтъ". По свѣдѣніямъ Полторацкаго {Въ рукописныхъ замѣткахъ при экземплярѣ "Фигаровой женитьбы" въ Моск. Румянцовскомъ музеѣ.}, она переводилась даже за-разъ двумя лицами, труды которыхъ остались, впрочемъ, не напечатанными. Ихъ заслонилъ переводъ даровитаго молодого человѣка, только-что вышедшаго изъ университета и, какъ говоритъ его біографъ {"Александръ Ѳ. Лабзинъ, очеркъ его жизни и дѣятельности", г. Безсонова, Русск. Архивъ, 1866, No 6, 819-- 20.}, плѣнившагося сначала новѣйшею литературой. Многое ожидало его впереди, и далека была дорога, которая привела горячаго почитателя соціальныхъ комедій, въ родѣ "Женитьбы Фигаро" или "Судьи" Мерсье, порывавшагося, въ юношески-отважныхъ предисловіяхъ къ ихъ переводамъ, пропагандировать новыя идеи,-- къ мистицизму "Сіонскаго Вѣстника". Въ ту пору Лабзинъ былъ молодъ и видимо любовался смѣлостью Бомарше; его переводъ "Фигаровой женитьбы" до сихъ поръ самый полный и точный въ нашей литературѣ {Новѣйшій переводъ (литографир. изданіе Общества драм. писателей. 1879) весьма неполонъ, въ особенности въ важнѣйшихъ обличительныхъ мѣстахъ.}. Но въ три года, прошедшіе отъ перевода пьесы до перваго ея представленія {Напечатаніе ея также непомѣрно замедлилось и совпало съ постановкой на сцену. Издана она была Новиковымъ (Тип. комп.) съ нотами куплетовъ и эпиграфомъ изъ Бомарше: "Эта шутка намъ заслужитъ одобреніе отъ васъ".}, онъ кое-чему научился; въ концѣ предисловія онъ не безъ горечи шутитъ надъ тѣмъ. что "изуродованный прежде по нѣкоторому случаю, его Фигаро теперь отъ ранъ своихъ излѣчился"... Прошло еще два года,-- и "изъ переводчиковъ при конференціи университета Лабзинъ перешелъ въ секретную экспедицію петербургскаго почтамта".
   Новая свѣтская литература лишилась въ его лицѣ немалаго дарованія. Слогъ его юношескаго перевода живъ и непринужденъ для своего времени (напримѣръ, въ монологѣ 5 акта), а предисловіе, въ которомъ, повторяя доводы автора, онъ удачно впадаетъ и самъ въ его манеру, дышетъ сатирическимъ оживленіемъ. Мы слышимъ любопытный отголосокъ сужденій, которыя пьеса возбуждала и въ Москвѣ. "Нѣкто, за новость, разговаривая о сей пьесѣ, когда она только-что появилась на нашемъ театрѣ, въ разсужденіи качества ея, сказалъ нѣчто съ отрицаніемъ.-- Почему же такъ?-- спросили его:-- читали-ли вы ее?-- Нѣтъ.-- Такъ, по крайней мѣрѣ, видѣли-ли?-- Не удалось.-- Съ чего же взяли о ней судить?-- Отвѣтъ былъ слѣдующій:-- Я слышалъ въ аглицкомъ кофейномъ домѣ на Тверской, что такъ о ней говорилъ одинъ гвардейскій офицеръ!" Приходилось отстаивать пьесу отъ подобныхъ судей и подробно разсматривать, что такое вольность и безнравственность на сценѣ, напоминать, что "нельзя выставить гнусность порока, не представя, по крайней мѣрѣ, одного порочнаго Какъ показать картину грубаго невѣжества безъ Скотинина, худого воспитанія безъ Митрофанушки, сдернуть маску съ лицемѣрства безъ Тартюффа, съ сладострастія безъ сластолюбца!" (Предисл., стр. X--XI). Но слышались голоса, находившіе излишними эти объясненія и эту "робость" тона въ виду несомнѣннаго успѣха комедіи на театрѣ. Составитель "Драматическаго Словаря" въ предисловіи къ нему {Драматическ. Слов. М. 1787, стр. VIII и слѣд.} иронизировалъ надъ озабоченностью Лабзина, напоминалъ ему о безпрерывныхъ апплодисментахъ {Исполнена была въ первый разъ эта пьеса въ Москвѣ на вольномъ Петровскомъ театрѣ, 15 янв. 1787 г. Фигаро игралъ Волковъ, графиню -- Синявская.} и о томъ, что "г. Бомарше заслужилъ въ цѣломъ просвѣщенномъ свѣтѣ похвалу и имя писателя замысловатаго, остраго и важнаго",-- въ подлинность-же офицера онъ почему-то совсѣмъ не хотѣлъ вѣрить, и не безъ невольнаго комизма беретъ пріѣзжихъ въ Москву гвардейцевъ подъ свое покровительство: "имъ некогда бывать въ вольныхъ домахъ; обычай и благовоспитанность это запрещаютъ; имѣя много родни и знакомыхъ, имъ не скучно и безъ трактировъ. Не слышалъ-ли онъ скорѣе этого вздора отъ какого ни есть стараго приказа подъячаго?"...
   Такъ, даже въ далекихъ уголкахъ тогдашняго культурнаго міра, эта страстная пьеса умѣла возбуждать восторги, толки и споры. Ея безчисленныя представленія шли почти въ уровень съ длиннымъ рядомъ ея изданій, явныхъ, авторскихъ, и тайныхъ. Во время первыхъ спектаклей ее записывали на-лету въ партерѣ, небрежно, съ варіантами собственнаго издѣлія или такими, которые постепенно устранялъ самъ авторъ, -- и эти почти стенографическіе наброски превращались потомъ въ Голландіи въ печатный текстъ, на который, поверхъ заглавнаго листа, наклеивался другой, съ помѣткой Парижа {Любопытный экземпляръ такого поддѣльнаго изданія, Амстердамъ, 1785, съ значительными отмѣнами (наприм., въ послѣднихъ куплетахъ), съ другимъ спискомъ дѣйствующихъ лицъ и т. д., имѣетъ библіотека Москов" скаго Университета.}, какъ мнимаго мѣста печатанія. Бомарше былъ вынужденъ поспѣшить собственнымъ изданіемъ, чтобъ оградить комедію отъ искаженій. Но долго не прекращались контрафакціи, -- и за ними, какъ всегда, жужжалъ родъ пародій и пасквилей, приникшихъ даже въ русскую литературу {Таковъ "Багдадскій Цирюльникъ", ком., переведенная Павломъ Вырубовымъ 1787 г. Затѣмъ, любопытная книжка "Багдадскій Цирюльникъ, брѣющій бороду севильскому цирюльнику Фигаро". М. у Л. Окорокова, 1792,-- доказывавшая, что Бомарше, въ противоположность Мольеру и Реньяру, изображалъ пороки забавными,-- Выпущено было продолженіе "женитьбы Фигаро", Les deux Figaro ou le sujet de comédie, p. Morteilu 1794, гдѣ выставлена безчестность героя. Въ дни революціи явилась пьеса "Figaro Journaliste"; въ нашъ вѣкъ видимъ "Сына" и "Дочь Фигаро".}. Они уже не въ состояніи были тревожить счастливаго автора; сочувствіе несмѣтнаго большинства было на его сторонѣ; удавались теперь и денежныя предпріятія, а къ нимъ присоединялся грандіозный литературный гонораръ; прежнія напасти были забыты, процессы закончены, клеймо снято. Самыя смѣлыя мечты его юности осуществились.
   Когда на настоящей сценѣ пьеса, полная треволненій, доходитъ до такого примиряющаго момента, опытный писатель спѣшитъ воспользоваться имъ; тихо спускается занавѣсъ, актеры замерли въ живой картинѣ; еще звучатъ въ воздухѣ послѣднія хорошія слова, кстати пригнанныя въ конецъ, и зритель выходитъ изъ театра удовлетворенный. Но та сцена, гдѣ изъ вѣка въ вѣкъ разыгрывается битва жизни, рѣдко балуетъ зрителя такими минутами, и послѣ ликующаго апоѳеоза неожиданно выставляетъ послѣсловіе томительное, печальное... Счастливъ былъ-бы біографъ Бомарше, еслибъ онъ тоже могъ спустить занавѣсъ въ эпоху полнаго торжества своего героя! Но вслѣдъ за этой порой онъ долженъ вспоминать о дняхъ унынія и неудачъ, и вмѣсто апоѳеоза завершить разсказъ сиротливою кончиною прежняго любимца толпы.
   

VI.

   Довольный собой, успокоенный и веселый, Бомарше нашелъ, что можетъ приступить теперь къ исполненію замысла, который онъ давно лелѣялъ, -- къ постройкѣ, на удивленіе всему Парижу, богатыхъ палатъ, гдѣ, среди чудесъ искусства и роскоши, заживетъ на славу умный плебей, сынъ своихъ дѣлъ, фантазія разгорѣлась, и, постепенно поддаваясь искушенію, онъ захотѣлъ ослѣпить современниковъ своими причудливыми затѣями. Это плохо подходило къ демократизму, которымъ онъ любилъ драпироваться, но за-то казалось ему хорошей и поучительной отместкой. Чортъ возьми, развѣ онъ не заработалъ себѣ этого дома въ борьбѣ съ жизнью! Пусть же останется онъ памятникомъ его труда и энергіи... И полились нажитыя деньги рѣкой, уходя на покупку диковинной мебели, на картины, на башни и ограду, придававшія дому видъ замка, на паркъ съ павильонами, фонтанами, съ статуями Платона, Вольтера. Нѣсколько лѣтъ ушло на выполненіе этого эксцентрическаго плана,-- но, по мѣрѣ развитія его, не только не усиливалась популярность Бомарше, а росли недовольство и досада сѣрой и бѣдной массы, обиженной этою безтактностью, и тѣмъ болѣе чуткой къ ней, что окна дворца поэта-богача выходили на жалкія улицы рабочаго предмѣстья св. Антонія. Для Бомарше наставала, повидимому, сытая буржуазная старость, когда человѣкъ позволяетъ себѣ успокоиться на лаврахъ, сознавая, что сдѣлалъ кое-что въ жизни. Онъ не хотѣлъ вовсе отказываться отъ литературы и театра, но и замыселъ, занимавшій его теперь, былъ подъ-стать именно къ его новому настроенію.
   Какъ для своего дворца онъ на досугѣ изобрѣталъ вычурные эффекты убранства, такъ въ непомѣрно затѣйливой оперѣ, съ которой онъ долго носился, собираясь удивить свѣтъ какимъ-то страннымъ сочетаніемъ греческой трагедіи съ просвѣтительными идеями XVIII-го вѣка и грезившеюся автору (задолго до Вагнера) формой "музыкальной драмы", онъ хотѣлъ перенести зрителя въ восточную и волшебную обстановку, искалъ пестроты красокъ, выдвигалъ въ прологи не живыхъ людей, а ихъ тѣни, въ самой пьесѣ -- азіатскихъ деспотовъ, хитрыхъ жрецовъ, хоры евнуховъ, взбунтовавшихся солдатъ, а наряду съ ними -- "Генія, воспроизводящаго живыя существа, или Природу" (le Génie de la reproduction des êtres, ou la Nature), и "Духа огня, повелѣвающаго солнцемъ и любовника Природы". Съ роскошной обстановкой и музыкой усерднаго Сальери, "Тараръ" могъ нравиться въ свое время, но не прибавилъ ни черточки къ художественной репутаціи автора. Бомарше остался въ памяти потомства творцомъ несравненныхъ двухъ комедій, и дальше не могъ идти. Да и фабула "Тарара" (какъ это кстати раскрылъ Беттельгеймъ), основанная на борьбѣ королевскаго сластолюбиваго каприза съ прямодушіемъ полководца, слишкомъ счастливаго въ супружествѣ, представляла собой опять исторію Фигаро, перенесенную лишь въ область трагедіи.
   Но слишкомъ рано подумалъ объ успокоеніи и нѣгѣ старый боецъ и, всегда недостаточно разборчивый, слишкомъ непринужденно велъ, ради своихъ денежныхъ, биржевыхъ дѣлъ, сношенія съ людьми неподходящими, сторонниками того порядка вещей, противъ котораго онъ ратовалъ. Онъ не впалъ, какъ больно должна была поражать его небрежность лучшихъ людей оппозиціи, начинавшихъ въ немъ разочаровываться. Его ждали новыя испытанія, и онъ сладилъ бы съ ними, еслибъ прежнія силы не ослабѣли. Онъ бросился тотчасъ въ сѣчу, но на каждомъ шагу, въ каждомъ поступкѣ чувствовалось крайнее, почти болѣзненное, напряженіе расшатанной энергіи. Нѣсколькихъ ошибокъ, сдѣланныхъ въ минуту слабости, было достаточно, чтобы отвратить отъ него ту массу, которая недавно такъ довѣрчиво бѣжала за нимъ, а теперь недоумѣвала уже въ виду разлада между его словами и дѣломъ.
   Полный вѣры въ удачу, онъ пересталъ опасаться серьезнаго соперничества; онъ забылъ, что изъ той же среды, которая выдвинула его, какъ застрѣльщика въ соціальной борьбѣ, могутъ выйти новые люди, одушевленные тѣмъ же стремленіемъ пробиться впередъ, завоевать вліяніе, что въ нихъ можетъ заговорить ревность къ его популярности, что они раскроютъ его прошлое, разоблачатъ двойственность его дѣйствій, и на этомъ оснуютъ свой успѣхъ. И эти люди явились въ лицѣ будущаго великаго оратора, Мирабо, давшаго въ этомъ случаѣ первую пробу умѣнья увлекать сердца, и даровитаго честолюбца Бергасса, адвоката изъ начинающихъ. Неглубоки и неважны были поводы къ обоимъ нападеніямъ. Мирабо обрушилъ громы обличенія на Бомарше изъ-за мелкой биржевой спекуляціи -- общества водоснабженія Парижа, въ которомъ поэтъ принялъ участіе своими капиталами. Бергассъ съ горячностью молодого защитника-карьериста, который ждетъ-не-дождется какого-нибудь эффектнаго дѣла, взялъ подъ свое покровительство ничтожнаго эльзасскаго проходимца, горько жаловавшагося на то, что Бомарше разлучилъ его съ женой и помогалъ ея соблазнителю. Дѣло о водоснабженіи было изъ числа обычныхъ финансовыхъ предпріятій; Мирабо современемъ понялъ, что горячность завлекла его слишкомъ далеко, и первый искалъ сближенія съ Бомарше Бергассъ, по словамъ современниковъ, замѣчательно даровитый, также не могъ не понять, что вдался въ обманъ, что выставленный имъ несчастной жертвой Кориманнъ былъ просто негодяй, который торговалъ женой, запиралъ ее сначала въ домъ умалишенныхъ, потомъ бралъ деньги съ ея любовника, и донесъ, только увидавъ, что у соперника онѣ вывелись. Онъ понялъ, что Бомарше вмѣшался въ это совсѣмъ чуждое ему дѣло по просьбѣ друзей, заступился за женщину, какъ порядочный человѣкъ, и выхлопоталъ ей отдѣльный видъ.
   По оба обличителя сознали свою ошибку слишкомъ поздно, когда масса яростныхъ укоровъ и обвиненій была уже выставлена; Бергассъ, опьяненный успѣхомъ, рвался, несмотря ни на что, все впередъ, -- быть можетъ, потому, что не видѣлъ уже за собою отступленія. Онъ проигралъ дѣло: Бомарше былъ совершенно оправданъ, но возстановить прежнюю популярность было уже невозможно. Противники приподняли завѣсу и показали сатирика въ странной компаніи биржевиковъ, придворныхъ интригановъ, высшихъ полицейскихъ, съ помощью которыхъ онъ за кулисами работалъ на одного лишь себя, гонясь за богатствомъ. Положимъ, что лейтенантъ полиціи Ленуаръ игралъ въ "affaire Kornmann" порядочную роль и помогъ избавленію молодой женщины, -- но зачѣмъ-же обнаружилось, что Бомарше былъ своимъ человѣкомъ въ его домѣ, и что за шашни могли быть у нихъ? И Бергассъ громилъ двуличность и безнравственность его; Мирабо безжалостно совѣтовалъ ему скрыться съ глазъ и стараться отнынѣ объ одномъ, -- чтобы его забыли! Безчисленные листки и брошюры невѣдомыхъ авторовъ выползали отовсюду и поддерживали обоихъ вождей наступленія. Всѣ старые компромиссы, все наслѣдіе прошлаго тяжело обрушивалось на Бомарше и затуманивало передъ современниками его великія заслуги.
   Онъ спасся-бы, если-бы съумѣлъ стать подъ знамя великихъ принциповъ, общаго блага, или если-бы искусно поражалъ противниковъ сарказмомъ и привлекъ смѣхъ публики на свою сторону. Но роль защитниковъ нравственности и справедливости захватили себѣ его враги, оставляя ему вульгарную заботу о самосохраненіи. Насмѣшки и остроты не удавались больше; импровизаціи, неожиданные обороты защиты, бывало -- такіе удачные, поражали тяжеловѣсностью, и всѣмъ должно было показаться странною претензіею его желаніе увѣрить публику, что Бергассъ поднялъ дѣло только для того, чтобы помѣшать первому представленію "Тарара"!
   Фигаро состарѣлся, и всѣ это замѣтили. Его пѣсня была спѣта, и никогда болѣе онъ не поправился. Послѣдняя месть, которую онъ себѣ позволилъ, не достигла цѣли, и еще разъ напомнила о дряхлости; то была заключительная часть трилогіи, "La mère coupable", гдѣ зритель снова видѣлъ семью Альмавивы, въ которую вселился теперь настоящій демонъ клеветы, въ лицѣ ирландца Бежарса, позорящаго несчастную супругу, чтобы подготовить разореніе графа. Трудно было не узнать въ неискусно передѣланной фамиліи этого новаго Тартюффа ненавистнаго автору Бергасса (Bergasse-Bégéarss). Такъ дрязги послѣдней минуты проникли въ завѣтную, любимую фабулу поэта, а безцвѣтная madame Kornmann съ ея зауряднымъ романомъ отождествилась съ граціознымъ образомъ Розины.
   Настало 14-е іюля 1789 года. Передъ палатами Бомарше бушевала несмѣшная толпа, осаждая Бастилію, и, стоя у окна, онъ могъ видѣть, какъ рушился оплотъ произвола, столько разъ грозившій, бывало, ему самому. Онъ потрясенъ былъ неожиданностью взрыва, но не могъ не сознавать солидарности съ его вдохновителями: не за одно ли съ ними боролся онъ такъ долго противъ стараго порядка! Но онъ все еще вѣрилъ въ возможность мирнаго обновленія и поспѣшилъ (въ 1790 г.) ввести въ "Тарара" сцену торжественной передачи народомъ своихъ правъ избранному имъ королю, какъ правителю конституціонному, который будетъ руководиться законностью и справедливостью; мало того, онъ позаботился и о томъ, чтобы въ пьесѣ нашли мѣсто живые вопросы современности, освобожденіе негровъ въ колоніяхъ, отмѣна безбрачія священниковъ, идеи братства и народной державности. Прикрывшись фантастическимъ сюжетомъ своей пьесы, гдѣ, какъ въ сказкахъ. дѣйствіе происходитъ за тридевять земель въ тридесятомъ царствѣ, онъ могъ перенести въ него осуществленіе тѣхъ надеждъ, которыя, казалось ему, одушевляли лучшую часть народа, а сочувствіе реформамъ скрасилъ двумя стихами, успокоивавшими насчетъ его преданности королю:
   
   Nous avons le meilleur des rois.
   Jurons de mourir sous sqp lois!
   
   Но чутье обмануло его. Заявленіе новыхъ принциповъ со сцены разожгло въ театрѣ всѣ враждебныя страсти, и представленія передѣланнаго "Тарара" были полны шумныхъ рукоплесканій и свистковъ, даже столкновеній между зрителями,-- а хитро придуманные два стиха были просто вычеркнуты, "изъ осторожности", парижскимъ мэромъ Бальи. Жизнь усложнялась и слишкомъ быстро шла впередъ. Бомарше не поспѣвалъ за нею. Прошло три года, и "Тарара" нужно было въ третій разъ пересматривать и приноравливать; стараго порядка не существовало, королевскій апоѳеозъ былъ неумѣстенъ; героя пьесы одушевлялъ теперь духъ истиннаго республиканца; какъ прежде, народъ сдавалъ ему свои полномочія, такъ теперь этотъ избранникъ массы отклонялъ отъ себя корону и научалъ людей самоуправленію.
   Въ промежуткѣ между тремя характеристическими редакціями пьесы {Для исторіи превращеній пьесы можетъ служить брошюра Вильфердена, 1820, De la dernière représentation du Mariage de Figaro, ou l'histoire de ses mutilations jusqu'à nos jours.} прошла тревожная пора сношеній Бомарше съ революціей и ея новыми для него дѣятелями; онъ тщетно пытался примѣниться къ нимъ, постоянно сбитый съ позиціи частою смѣной вліятельныхъ партій. Ему казалось, что онъ въ состояніи пойти вмѣстѣ съ своимъ вѣкомъ, но это было лишь заблужденіе. Бёрне чрезвычайно мѣтко указалъ {См. Briefe aus Paris, 100-е письмо (25 янв. 1833), съ превосходной характеристикой Бомарше; слѣдующее затѣмъ (101-е) письмо даетъ анализъ "Женитьбы Фигаро" на тогдашней сценѣ. Gesammelte Schriften, 1862.} его основу. Въ одну изъ своихъ прогулокъ по Парижу, онъ очутился на площади Бастиліи, снова привлекшей вниманіе свѣта послѣ іюльскихъ дней; еще виднѣлись на ней обломки великолѣпнаго дома сатирика; вдали за ними шумѣлъ и волновался богатый и знатный Парижъ, а возлѣ глухо рокотала едва улегавшаяся народная волна въ предмѣстьѣ Св. Антонія. И нѣмецкому страннику подумалось, что въ выборѣ мѣста для этихъ палатъ -- на самой грани между царствомъ капитала и жильемъ трудовой толпы -- отразилось истинное значеніе Бомарше, который всю жизнь стоялъ на рубежѣ стараго порядка и республики.
   Такому человѣку невозможно было удержаться на высотѣ, когда переходная пора уступила мѣсто организованному народовластію. Онъ надѣялся, что за нимъ признаютъ роль предтечи и подготовителя, и готовъ былъ напоминать французамъ, наравнѣ съ американцами, #что они многимъ обязаны ему. Инымъ онъ могъ быть доволенъ. Главныя пьесы его, и особенно "Женитьба Фигаро", стали особенно желаннымъ украшеніемъ репертуара. Бомарше, ставя ихъ вновь, нѣсколько ретушировалъ ихъ въ уровень съ обстоятельствами. Сначала, какъ будто озадаченный отмѣной дворянскихъ титуловъ, онъ отбросилъ аристократическую приставку къ своей фамиліи и оставлялъ на афишѣ лишь незатѣйливое имя Карона {H. Welschingor, "Le théâtre de la révolution", 1881, p. 83--84.}. Но популярность все-таки не возвращалась. Напротивъ, ропотъ усиливался, и малѣйшаго извѣта достаточно было, чтобъ толпа повѣрила слухамъ о тайныхъ симпатіяхъ Бомарше къ династіи, даже о его содѣйствіи проискамъ роялистовъ. Передъ его домомъ часто происходили сборища; ему грозили местью, какъ предателю, подозрѣвали, что у него спрятано оружіе; наконецъ, однажды вошли въ домъ, обыскали его, но ничего не нашли. Бомарше не потерялъ присутствія духа, не протестовалъ; казалось, его занимало это зрѣлище, точно сторонняго наблюдателя, какъ будто ему не приходила мысль, что безопасность его отнынѣ на волоскѣ. Правда, въ домѣ ничто не пострадало отъ вторженія толпы, но вскорѣ Бомарше былъ арестованъ и дѣлилъ заключеніе съ массою заподозрѣнныхъ роялистовъ.
   Кризисъ наступилъ; тревожной жизни старика предстояло закончиться кровавой развязкой. Но пострадать за идею, которой онъ не сочувствовалъ,-- это было бы уже слишкомъ несправедливо. Онъ -- роялистъ! Онъ, который неустанно наносилъ роялизму самые тяжкіе удары, который позволялъ себѣ сближаться съ его столпами лишь за тѣмъ, чтобъ сдѣлать ихъ орудіями своихъ плановъ, который видѣлъ въ нихъ послушныхъ маріонетокъ, зналъ насквозь ихъ слабости и, минутами, презиралъ этихъ людей!.. Мы ждемъ отъ него горячихъ защитительныхъ рѣчей,-- онъ молчитъ, быть можемъ, сознавая, что теперь никакіе мемуары не помогутъ. Неожиданно его освобождаютъ. Это кажется несбыточнымъ, точно сказочный сонъ, но совершенно подлинно и подъ-стать къ романической судьбѣ нашего героя. Его освобождаетъ именно тотъ, кто обязанъ былъ осудить его,-- самъ прокуроръ коммуны. Онъ могъ бы вдвойнѣ стремиться къ его гибели, потому что они съ Бомарше -- старые враги. Но гуманное вмѣшательство женщины внушаетъ торжествующему противнику мысль избрать честный видъ мести. Бомарше снова на волѣ, и опять за работой! Теперь его занимаютъ различные проекты содѣйствія республикѣ; вчерашній арестантъ бесѣдуетъ съ ея министрами, даетъ совѣты, проситъ порученій. Для милиціи, слышалъ онъ, нужны ружья; онъ знаетъ, гдѣ можно дешево добыть партію въ шестьдесятъ тысячъ штукъ; пусть только дадутъ ему полномочія и средства, и онъ доставитъ ружья тайно изъ Голландіи, гдѣ австрійскіе агенты распродаютъ ихъ. Сначала его не слушали, ему не вѣрили; новый доносчикъ Лекуэнтръ, въ лицѣ котораго, казалось, возрождался Бергассъ, обличалъ его въ безнравственности и плутняхъ. Но тайное порученіе добыть ружья было все же подъ конецъ дано, и Бомарше спѣшитъ черезъ Лондонъ въ Гагу. Теперь онъ хотѣлъ бы, чтобъ на время забыли о его писательствѣ и видѣли въ немъ только торговаго агента. "Французскій гражданинъ, негоціантъ, занимавшійся прежде крупными торговыми предпріятіями, которыя и до сихъ поръ, помимо его воли, сходятся отовсюду къ нему",-- такъ характеризуетъ онъ себя въ перепискѣ съ министромъ иностранныхъ дѣлъ, Лебрёномъ {См. переписку его съ генер. Дюмурье и Лебреномъ въ Nouv. Revue 1885. 1 дек.}. Но прошлое этого мнимо-дѣлового человѣка то-и-дѣло всплывало. Сношенія его съ высшимъ правительствомъ ведены были слишкомъ секретно и были неизвѣстны даже въ ближайшихъ къ нему кругахъ. Пребываніе въ Голландіи показалось очевиднымъ доказательствомъ происковъ въ пользу династіи. Бомарше ищутъ, какъ бѣглеца, и обдумываютъ вѣрнѣйшее средство захватить его.
   Узнавъ объ этомъ, онъ полетѣлъ на родину; въ Лондонѣ онъ попадаетъ въ тюрьму, потому что не возвратилъ въ срокъ денегъ, занятыхъ для покупки ружей; вырывается изъ заключенія и. презирая опасность, является передъ лицомъ конвента. Мы узнаемъ прежняго Бомарше, временъ "мемуаровъ" и американской войны; несчастія снова напрягли его энергію. Многорѣчивый, но смѣлый (онъ небрежно осмѣиваетъ, напр., Марата) защитительный документъ, наскоро напечатанный и всюду распространенный ("Шесть эпохъ"), не могъ не повліять на умы; слишкомъ ясно выступила лживость доноса и настоящій смыслъ роли Бомарше, какъ исполнителя оффиціознаго порученія. Возможность такихъ недоразумѣній, болѣзненное развитіе подозрительности въ обществѣ и зрѣлище внутреннихъ раздоровъ вызвали у Бомарше нѣсколько искреннихъ, почти лирическихъ, обращеній къ единодушію и патріотизму. Эта проповѣдь могла показаться неумѣстною, особенно со стороны человѣка, еще не снявшаго съ себя подозрѣнія въ измѣнѣ, но она не раздражила тѣхъ, кто ее выслушивалъ, и Бомарше могъ свободно возвратиться въ Голландію, чтобъ окончить дѣло о поставкѣ ружей; на этотъ разъ онъ снабженъ былъ формальнымъ полномочіемъ отъ комитета общественной безопасности и признанъ коммиссаромъ республики.
   Но пока онъ усердно хлопоталъ по своему дѣлу, постоянно опасаясь, что тайная покупка будетъ открыта англійскими агентами, уже напавшими на ея слѣдъ, или что самъ онъ и его кладь очутятся въ плѣну у коалиціи, враждебная ему партія снова усилилась въ Парижѣ. Его имя внесли въ списокъ эмигрантовъ, домъ его запечатали, конфисковали и написали на немъ большими буквами "Propriété nationale"; жена и дочь сатирика брошены были (къ счастью, ненадолго) въ тюрьму, гдѣ ждали очереди идти на гильотину. Печально провелъ Бомарше три года въ далекомъ и чуждомъ ему Гамбургѣ, среди нестройной толпы недовольныхъ роялистовъ, съ которыми у него не было ничего общаго, или честолюбцевъ въ родѣ Талейрана, ждавшихъ поворота къ военной диктатурѣ. Его терзала мысль о разореніи и безчестьѣ, объ участи семьи; старый, больной, въ послѣдніе годы лишившійся слуха, онъ еле жилъ, сообщаясь съ немногими земляками и все надѣясь на избавленіе. Какъ только водворилась директорія, онъ поспѣшилъ на родину, добился возвращенія своихъ правъ, просилъ объ уплатѣ старыхъ долговъ казны и новаго счета по поставкѣ ружей. Но коммиссіи, назначавшіяся по его дѣлу, слѣдовали одна за другой, то поддерживая его искъ, то отвергая его; матеріальное его положеніе не поправлялось, а вторичная постановка "Mère coupable" оставила публику холодною.
   Въ то время, какъ болѣзни и душевная усталость, безчисленные долги и пререканія, досада и разочарованія удручали старика, вокругъ него снова оживало беззаботное веселье, эпикурейство; оно напоминало пору регентства и стремилось вознаградить людей за перенесенныя стѣсненія. Но среди шумнаго, празднаго и легковѣснаго общества временъ директоріи для Бомарше уже не было мѣста,-- хотя новые нравы напоминали ему давно минувшую молодость. Въ толпѣ щеголихъ и incroyables, блестящихъ офицеровъ и свѣтскихъ поэтовъ бродилъ онъ, какъ тоскующій призракъ прошлаго, никому не нужный, забываемый при жизни. Попытавшись сначала найти себѣ занятіе въ Парижѣ, онъ остановился-было на мысли снова вернуться къ дипломатіи; въ письмѣ къ Талейрану, съ которымъ онъ незадолго передъ тѣмъ дѣлилъ изгнаніе, онъ предложилъ свои услуги правительству для упроченія отношеній съ Америкой. Пусть отправятъ его, въ качествѣ посла или простого агента, и дадутъ ему паспортъ, "какъ торговцу и республиканцу". Его имя хорошо извѣстно по ту сторону океана; ему достаточно было бы провести въ Филадельфіи шесть мѣсяцевъ, и французская политика ощутила бы отъ его вмѣшательства великую пользу... Но Талейранъ быль теперь важной особой, и сухо помѣтилъ на его прошеніи: "се passeport ne peut pas être accordé". Никакого просвѣта не открывалось ни откуда, и послѣднія старанія добиться какого-нибудь дѣла у Бонапарта, значеніе котораго Бомарше мѣтко предугадалъ, также разбились о недовѣріе и холодность. Консулъ не поскупился на любезности автору "женитьбы Фигаро" но только тогда, когда его уже не было въ-живыхъ и когда онѣ имѣли характеръ милостиваго привѣта его вдовѣ.
   Для натуръ въ родѣ Бомарше какъ будто не существуетъ ни полнаго упадка силъ, ни безнадежнаго унынія; до послѣдней минуты эти люди волнуются, хлопочутъ, строятъ планы, сбираются что-то сдѣлать; жизнь порывается у нихъ разомъ, однимъ ударомъ,-- напряженіе ума достигло крайняго предѣла, туго натянутая струна должна лопнуть. 18-го мая 1799 г. Бомарше, говорятъ, былъ очень оживленъ и много смѣялся въ кругу близкихъ,-- на другой день его нашли мертвымъ.
   Смерть многое сглаживаетъ и примиряетъ. Передъ свѣжей могилой творца Фигаро въ массѣ снова поднялись былыя симпатіи къ нему, память о прежнихъ наслажденіяхъ; недавніе счеты постепенно забылись, и образъ Бомарше, окутанный легендой, освобожденный отъ всего, что связано было съ нимъ темнаго или неискренняго, перешелъ къ потомству просвѣтленнымъ. Иные найдутъ, что наше время сурово развѣнчало его. Врядъ-ли это такъ; мы только разстались съ однимъ изъ тѣхъ идеальныхъ, положительныхъ характеровъ, которыхъ такъ много бывало въ старой литературѣ и такъ мало встрѣчается въ жизни,-- но ближе узнали настоящаго живого человѣка, съ бездною слабостей и великими дарованіями, энергическій характеръ, во многомъ искалѣченный его вѣкомъ, но способный горячо служить высшимъ цѣлямъ, наконецъ, неисчерпаемый родникъ благороднаго смѣха, который пробивается сквозь всѣ преграды и сближаетъ его съ величайшими комическими писателями всѣхъ временъ.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru