Веселовская Александра Адольфовна
История классического периода греческой литературы. (Перевод Александры Веселовской. Издание г. Солдатенкова. Том II)
Второй томъ сочиненія дублинскаго профессора посвященъ прозѣ. Мы можемъ лишь отмѣтить и привѣтствовать появленіе на русскомъ языкѣ этого почтеннаго труда.
Магаффи начинаетъ второй томъ своего изслѣдованія съ зарожденія письменности. Онъ указываетъ на древніе писанные кодексы законовъ, на вліяніе религіи и философій. Отцемъ греческой исторіи англійскій ученый считаетъ Гекатея Милетскаго, а не Геродота, какъ принято это думать. Общій складъ сочиненій послѣдняго, "съ ихъ многорѣчивыми повтореніями и непринужденною безсвязностью предложеній (столь цѣнившеюся въ старину знатоками грамматики), отличается своеобразно-легкимъ и безыскусственнымъ тономъ, болѣе похожимъ на милую бесѣду, чѣмъ на правильное сочиненіе; особенно характеренъ постоянный переходъ отъ повѣствованія къ діалогу,-- переходъ, совершающійся до того непринужденно, что часто остается незамѣтнымъ". Геродотъ, однако, изображалъ типы удачнѣе, чѣмъ личности. Сознаніе эфемернаго ничтожества жизни помогло, быть можетъ, знаменитому писателю достигнуть справедливаго и безпристрастнаго взгляда на людскіе пороки и добродѣтели.
Магаффи даетъ слѣдующую характеристику другаго великаго греческаго историка, Ѳукидида: "Какими бы недостатками слога, какимъ бы зависящимъ отъ прихоти моды способомъ воплощенія мыслей онъ ни былъ обязанъ своему софистическому воспитанію и желанію проявлять глубину и проницательность взглядовъ, нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что подъ руками Ѳукидида искусство историческаго бытописанія сдѣлало громадный шагъ впередъ и достигло такого совершенства, до котораго не доходилъ ни одинъ изъ послѣдующихъ эллинскихъ писателей и до котораго вознеслись лишь весьма немногіе изъ новѣйшихъ историковъ". Предметъ повѣствованія у Ѳукидида не широкъ, приводимыя имъ подробности нерѣдко ничтожны; но нельзя не удивляться тому высокому чувству достоинства, съ которымъ греческій историкъ относился къ каждой части своей задачи. Магаффи упрекаетъ его за нѣкоторыя умолчанія, которыхъ слѣдовало бы избѣжать въ интересахъ безпристрастія. Такъ Ѳукидидъ, ненавидѣвшій демократію, не сообщаетъ о нѣкоторыхъ проявленіяхъ замѣчательно честнаго и возвышеннаго чувства среди аѳинскаго народа. Магаффи возстаетъ противъ чрезмѣрнаго преклоненіи нѣмецкихъ ученыхъ предъ Ѳукидидомъ и говорить по этому случаю, что малое развитіе такта и отсутствіе способности оцѣнивать явленія (?) отличаютъ нѣмцевъ не менѣе, чѣмъ трудолюбіе и энтузіазмъ.
Весьма интересны тѣ главы сочиненія британскаго ученаго, въ которыхъ онъ говоритъ объ ораторскомъ искусствѣ. Распространеніе образованности въ массѣ и развитіе демократическихъ учрежденій подняли значеніе живой рѣчи и поставили краснорѣчіе выше всѣхъ отраслей литературы. Греки и прежде глубоко цѣнили высокій даръ слова; но демократическое право свободной рѣчи вызвало ея роскошный разцвѣтъ. Въ народномъ собраніи и на судѣ краснорѣчіе пріобрѣло громадное, нерѣдко рѣшающее значеніе. Понятно поэтому, что появились учителя краснорѣчія, создалась теорія ораторскаго искусства. Чисто - политическое краснорѣчіе быстро развилось, благодаря Периклу, рѣчи котораго, по глубинѣ мысли, по образности и изяществу формы, производили чарующее впечатлѣніе на слушателей. Магаффи полагаетъ, что собственно политическое краснорѣчіе Демосѳена было ниже перикловскаго. Геніальному противнику Филиппа Македонскаго отведена въ Исторіи классич періода греческой литературы обширная глаза. Въ рѣчахъ Демосѳена, говоритъ Магаффи, "изложены великіе и послѣдовательные политическіе взгляды, сказывается стремленіе поддержать царственную роль и достоинство Аѳинъ цѣною личныхъ жертвъ и личныхъ опасностей. И теперь намъ, совсѣмъ чуждымъ классическихъ воспоминаній, нельзя безъ глубокаго волненія читать пламенныхъ и мощныхъ рѣчей Демосѳена, которыми-омъ пробуждалъ погасавшую въ аѳинянахъ любовь къ свободѣ".
Переводъ сочиненія Магаффи исполненъ съ замѣчательною добросовѣстностью и читается легко. Жаль, что остались непереведенными нѣкоторыя греческія цитаты; но это единственный упрекъ, кажется, который можно сдѣлать переводчицѣ.