Вермишев Александр Александрович
Белые и красные

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Красная правда).
    Драма в 2-х действиях, 11 сценах.

Вермишев А. А.

(1879 -- 1920 гг.).

Белые и красные.

(Красная правда).

Драма в 2-х действиях, 11 сценах.

Действующие лица:

   Родин.
   Супрядкин.
   Гаюсов.
   Лиза.
   Раиса.
   Мравинский.
   Галимов.
   Севрук.
   Дора.

Время действия: декабрь 1919 года.

   

Действие 1.

Сцена 1.

3 декабря 1919 года. Госпитальная палата в Киеве. В кровати спит Родин. У окна курит Супрядкин.

   Супрядкин
   (напевает)
   "Тройка мчится, тройка скачет,
   Вьётся пыль из-под копыт,
   Колокольчик звонко плачет,
   И хохочет, и визжит.
   По дороге голосисто
   Раздаётся яркий звон,
   То вдали отбрякнет чисто,
   То застонет глухо он"...

Входит Гаюсов.

   Гаюсов. Ну, что ж вы опять в палате курите! Аркадий Семёнович, так нельзя, вы здесь не один живёте, и не один живы. Коматозник наш сказать не может, но он же чувствует, вдруг ему худо от табака. И Лиза рассердится...
   Супрядкин
   (поёт, пританцовывая)
   "-- Здравствуй, Лиза-Лизавета!..
   Ни ответа, Ни привета...
   -- Что ж молчишь ты, Лизавета?
   -- У меня во рту конфета!"
   Гаюсов. Полегчало?
   Супрядкин. Не могу справиться, зависть сильнее моих жалких потуг, какого бы цвета она ни была. В коловороте войны ваша любовь, штабс-капитан, как цветок в трещине утёса, а кругом льды и сугробы, и стужа. Одного остаётся пожелать, чтобы имя цветку оказалось "незабудка".
   Гаюсов. Бог с вами.
   Супрядкин. Если бы! Если бы, Гавриил Иванович! Когда бы так-то, небось, и войны никакой не случилось бы, особенно нашей, гражданской. Убогой, вонючей, склизкой, и даже беззлобной в своей беспощадности. Не желаете умыть руки?
   Гаюсов. В каком смысле?
   Супрядкин. Сегодня, на рассвете 3 декабря 1919 года, большевики перешли Днепр и заняли окраины Киева. А Киев, господин Гаюсов, есть тот самый город, в котором мы, с вами, в сей час разговариваем про любовь, песенки распеваем, коленцы выкидываем.
   Гаюсов. Вы знаете точно?
   Супрядкин. Да вот стою, курю, верховой прокричал и сгинул. Не встретить нам Рождество в уюте, отступление армии, думается, не загородная прогулка.
   Гаюсов. Где же Лиза. И нет покуда никакого отступления, есть военные маневры. Ничего, перетерпим, не таких босяков в землю вбивали. Вернёмся.
   Супрядкин. Переживаете, конечно, за любимую. Но что конкретно вы намерены ей предложить: бега или ёлку у камина? Ах, да, вы же не отступаете, вы маневрируете. Нет-нет, вы сказали "вернёмся". Но чтобы вернуться, надобно уйти. Нет?
   Гаюсов. Рождество с большевиками? А Вельзевул вместо Николая Угодника?
   Супрядкин. Как точно вы обрисовали сложившуюся ситуацию, господин штабс-капитан, чувствуется стратег, образами мыслите. Как хотите, а только кажется мне, что пора кончать с братоубийством, хотя бы ради страдающих сестёр. Не находите?

Из кровати доносится стон.

   Гаюсов. Что с вами?
   Супрядкин. Что?
   Гаюсов. Стонете как-то необычно.
   Супрядкин. Думал, вы. Нет, не я... Коматозник?
   Гаюсов. Верно! Я -- за доктором! Или вы?
   Супрядкин. Бегите, вас лекари слышат и любят.
   Гаюсов. Мигом! (Убегает).
   Родин. Эй...
   Супрядкин. Эй! Эй! Доброго дня, господин... Или гражданин, не знаю. Как вы? Как же вас... Павел, что ли? Вы же Павел?
   Родин. Хорошо. Мне.
   Супрядкин. Вы в госпитале, всё в порядке. Сейчас придёт врач. Не вставайте, Павел, лежите.
   Родин. Павел?
   Супрядкин. Не Павел? Я-то не знаю наверное, может быть, и нет. Какая разница, молодой человек, главное, жив. Верно?
   Родин (поднимаясь в кровати). Надо встать...
   Супрядкин. Да не надо же, ни к чему! Напрягаться не стоит, врач скажет...
   Родин. Госпиталь? Что такое "госпиталь"?
   Супрядкин. Эх, как вас приложило. Боевому офицеру не знать госпиталя...

Входит Лиза, в пальто, надетом на сестринскую униформу, с сумкой в руке.

   Лиза. Как тут без меня? Павел!? Господи, пришёл в себя!
   Супрядкин. Не похоже. Гаюсов за доктором побежал.
   Лиза. Паша, здравствуй, дорогой.
   Родин. Кто? Кто!
   Лиза. Тих-тих-тих-тихо... тихонюшки. Я -- Лиза, Лизавета, дочка горничной ваших родителей вашей матушки. Павел Романович, помните?
   Родин. Я... Я! Кто -- я...
   Лиза. Павел. Вы -- Павел Романович Родин. Родились в Киеве.
   Родин. В Киеве? Да, да-да, Киев! Ну, конечно, помню. Госпиталь? Да! Я понял. (Супрядкину). Я -- военный, вы сказали?
   Супрядкин. Вот, сестра милосердия так сказала.
   Родин. Не помню. Не помню! (Вставая).
   Лиза. Нельзя резко вставать! Вы долго лежали, без сознания. Голова закружится, упадёте. Павел Романович, я принесла вашу форму, документы.
   Родин. Где я ранен?
   Лиза. Нет конкретной раны. Я нашла вас около дома, вы лежали на мостовой, привезла сюда, где сама служу. Врач констатировал сильный ушиб головы. Вы третий день без сознания.
   Супрядкин. Или просто спал. Устал от войны, ответная реакция организма...
   Родин. Документы! Я вспомню.
   Лиза. Вот, сейчас. (Достаёт из сумки командирский планшет, подаёт Родину). И оденьтесь, пожалуйста, нам, всё одно, уходить. Госпиталь расформирован. Тяжело раненными занимаются, остальным предложено самим принять решение...
   Родин (разбирая планшет). Так, так... так?

Входит Гаюсов.

   Гаюсов. Лиза! Ого, наш болящий-то уже в полный рост...
   Лиза. У него западение памяти. Надеюсь, кратковременно...
   Гаюсов. Надо уходить. Весь город поднялся. Говорят, Киев сдадут сегодня.
   Супрядкин. Давно сдали, с потрохами, со всеми нами. Ладно, собираем манатки и уманываем отсель...
   Родин (разбирая документы). Бред. Здесь удостоверения на разные фамилии...
   Лиза. Давайте, помогу.
   Родин. Пожалуйста. (Подавая документы). Мы, с вами, хорошо знакомы?
   Лиза. Да. (Разбирает документы).
   Гаюсов. Елизавета Марковна, нельзя задерживаться.
   Лиза. Без него я отсюда шагу не сделаю. А вы можете идти. Павел, здесь различные удостоверения личности, как у многих, они выправлены от разных учреждений и даже от большевиков. Вот от Петлюры. От англичан.
   Супрядкин. У меня их штук двадцать. У штабс-капитана девять. А что за журнал? Позволите?
   Родин. Да, конечно. (Подаёт журнал Супрядкину).
   Лиза. Оденьтесь, надо идти.
   Родин. Я не могу идти без памяти.
   Гаюсов. Разберёмся по ходу событий.
   Лиза. Благодарю, Гавриил Иванович.
   Гаюсов. И оставаться без памяти нельзя. Павел, прошу вас, настаиваю, оденьтесь.
   Родин. Что?
   Гаюсов. Штабс-капитан Гаюсов.
   Родин. Да-да, я без памяти, но не без мозгов. (Одеваясь). Кто представился, я уже знаю. А вы, простите, ротмистр?
   Супрядкин (спрятав под матрац журнал). Точно так. Ротмистр Супрядкин, Аркадий Семёнович. Артиллерия -- богиня войны. Пехота -- царица полей. Вспоминаете?
   Родин. Нет.
   Гаюсов. Однако, одеваетесь по-военному, быстро и верно. Отлично, что вы в порядке, иначе не знаю, что мы делали бы. А сверху?
   Лиза. Бекеша в каптёрке. Гимнастёрку-то я домой брала, стирать...
   Родин. Люди, один простой вопрос. Что происходит? Не в частности, а в целом?
   Гаюсов. Война. Гражданская война.
   Родин. Гражданская... что значит?
   Гаюсов. Брат против брата, отцы против сыновей, и так далее. Народы бывшей Российской империи остались без царя и разделились на два лагеря. Мы -- белые, они -- красные. Детали доложу на ходу.
   Родин. И вы уверены, что я -- белый?
   Гаюсов. Я... не знаю.
   Супрядкин. В яблочко, юноша!
   Лиза. Я уверена, да.
   Родин. Что ж, да будет так, покуда не этак.
   Гаюсов. Мудро. Соберите свои документы и -- айда. Вы с нами, ротмистр?
   Супрядкин. Нет, отправлюсь на поиски своей батареи.
   Родин. Супрядкин, будьте добры, журнал.
   Супрядкин. Я вернул его на место, посмотрите. Мне надо срочно, всё же дизентерия -- это вам не амнезия.
   Родин. Журнал!
   Супрядкин. Ой, да поищите лучше.
   Гаюсов. Ротмистр!
   Супрядкин (выхватив пистолет). Стоять! Всех положу... А ну, малыш, посторонись! Два шага назад. Назад, я сказал! (Вынимает из-под матраца журнал). Прощайте, господа, не поминайте... Гаюсов!
   Гаюсов (наставив пистолет на Супрядкина). Двум смертям не бывать, вы знаете, я скорострельнее.
   Супрядкин. Знаю. Но я не вас, я вашу Лизу пристрелю первой, а там, как карта ляжет.
   Родин. Люди! Я вас прошу, успокойтесь. Пусть ротмистр берёт журнал, а мы -- наши жизни, и разойдёмся. Пожалуйста. Идёмте. (Проходя мимо Супрядкина, вынимает из планшета небольшой пистолет, приставив дуло к его затылку). Опустил пистолет, Супрядкин, я даже до трёх считать не стану, вышибу мозги. Живо.
   Супрядкин (опуская руку с пистолетом). Надо же, какой прыткий.
   Родин. И простой. (Бьёт рукоятью по шее Супрядкина).
   Супрядкин. Ох. (Падает без чувств).
   Лиза. Павел! Ты вспомнил!
   Родин (подобрав журнал, просматривает). Если бы. Что за журнал?
   Гаюсов. Круто.
   Родин. Штабс-капитан, вы проверили бы ротмистра, и ежели жив, связали бы руки, на всякий случай.
   Гаюсов. Да. Сейчас. (Проверив пульс). Жив. Простынёй, пожалуй. И ручки, и ножки. Благодарю, Родин. (Вяжет Супрядкина).
   Родин. Не за что.
   Гаюсов. Как вы ловко всё провернули. Подготовочка, однако.
   Родин. Возможно. Самому удивительно. Журнал Алексеева. Ежедневник... Кто таков?
   Лиза. Может быть, в конце указано? Хотя должно быть в начале, на титульной странице, так принято.
   Родин. А вот, мелко как написано: Михаил Васильевич.
   Гаюсов. И всё?
   Родин. Мельком просмотрев, однозначно военный.
   Гаюсов. Только один человек мог вызвать такой интерес: генерал от инфантерии Алексеев. Человек, создавший нашу Добровольческую армию, в прошлом начальник Императорского Генерального штаба. Кабы не скончался, стал бы единственным общепризнанным лидером Белого движения и, возможно, с большевиками уже было бы кончено. Интересный документ носите вы в своём планшете, Павел Романович.
   Родин. Знать бы, зачем.
   Гаюсов. Куда любопытнее не "зачем", а "за что". Два варианта: или вам дали поносить, или же вам доверили сокровище.
   Родин. Я не знаю. Сокровище?
   Лиза. Господа, слышите канонаду, всё ближе.
   Гаюсов. Сокровище. Всё, уходим.
   Лиза. Лучше, бежим.
   Родин. Ведите.
   Лиза. Прежде -- каптёрка. За мной. (Уходит).
   Родин. Честное слово, не вспоминается. (Уходит).
   Гаюсов. Да я верю. И пистолетик прихватить.
   Супрядкин (приходя в себя). А, чёрт побери...
   Гаюсов. Ну, ротмистр, вы и штучка. И какой сообразительный.
   Супрядкин. Развяжите...
   Гаюсов. Прошу прощения, некогда заниматься жульём, да я и не архаровец. А я подозревал, что вы, Супрядкин, непорядочны. И, похоже, не наш.
   Супрядкин. Бросьте. Просто бес попутал.
   Гаюсов. А ваш бес -- Фрунзе или сам Троцкий?
   Супрядкин. Гаюсов, будь мужчиной...
   Гаюсов. Попросила баба в штанах. Не попадайся мне впредь, не пощажу. (Уходит.)
   Супрядкин. Это ты мне не попадись... герой-любовник. (Оценивая положение). Ничего, не в гробу, выпутаюсь. (Борется с перевязью). Грамотно повязал... дьявольское благородие. И ведь не встать! (Борется и напевает).
   
   "По пыльной дороге телега несется,
   В ней по бокам два жандарма сидят.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить.
   
   Юный изгнанник в телеге той едет,
   Скованы руки, как плети висят.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить.
   
   Дома оставил он мать дорогую,
   Будет о нём безутешно рыдать.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить.
   
   Дома оставил он милую сердцу,
   Будет она от тоски изнывать.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить.
   
   Вспомнил он правое дело народное,
   Вспомнил, за что он так долго страдал.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить.
   
   Вспомнил и молвил он: Дайте мне волю,
   Я научу вас свободу любить.
   Сбейте оковы,
   Дайте мне волю
   Я научу вас свободу любить".

Входит Раиса, в шубе.

   Раиса. Знакомое пение...
   Супрядкин. Мать моя! Вся в саже, Психея!?
   Раиса. Цыц. Не ори. Один?
   Супрядкин. Как хрен во лбу!
   Раиса. Как же ты так?
   Супрядкин. Рая, золотко, сбей с меня оковы и поболтаем.
   Раиса. Потерпишь.
   Супрядкин. Вот она, чекистская хватка.
   Раиса. И вполголоса, Мичман, а лучше шёпотом. И помни, времени нет.
   Супрядкин. Рая...
   Раиса. Отвечать на вопросы! Почему ты связан?
   Супрядкин. Один против двоих.
   Раиса. Тебя раскрыли?
   Супрядкин. Да нет, застукали за присвоением чужого имущества.
   Раиса. Браво.
   Супрядкин. Поклонюсь, когда развяжешь.
   Раиса. Ты забыл, что значит "вопрос-ответ" в моём исполнении?
   Супрядкин. О, нет, такого не забыть, товарищ Психея.
   Раиса. Что украл?
   Супрядкин. Журнал покойного генерала Алексеева, ежедневник.
   Раиса. Михаила Васильевича?
   Супрядкин. Точно так.
   Раиса. Он у тебя?
   Супрядкин. Нет, конечно.
   Раиса. По распоряжению ВЧК мы с тобой должны внедриться в отступающие части Белой армии.
   Супрядкин. Нет! Ты, может быть, не в курсе, но я подчиняюсь реввоенсовету и моё задание выполнено.
   Раиса. Ты вновь переподчинён нам.
   Супрядкин. Я два года вшей кормлю, в земле роюсь, мне нужен отдых, море, воздух! Я -- моряк, комиссар! Неделя -- минимум, потом, чёрт с вами, вернусь к вам, червям береговым...
   Раиса. Кто владеет журналом Алексеева?
   Супрядкин. Развяжи, поговорим на равных.
   Раиса (достав пистолет). Повторяю вопрос в первый и последний раз.
   Супрядкин. Раненный офицер, потерявший память при невыясненных обстоятельствах около собственного дома, куда, по-видимому, возвращался с фронта.
   Раиса. В Киеве?
   Супрядкин. Да.
   Раиса. Где он?
   Супрядкин. Ударился в бега, вместе со штабс-капитаном, который лежал с нами в одной палате, здесь. С ними санитарка Елизавета, по фамилии, кажется, Горобец, она и доставила офицера в госпиталь по ранению. Оказалась дочерью горничной из дома того офицера, по фамилии Родин.
   Раиса. Имя?
   Супрядкин. Павел. Павел Романович. Знакомы? Ты же местная.
   Раиса. Журнал царского сатрапа, главного врага революции нужен молодой Республике.
   Супрядкин. Да они уже усвистели, Рая!
   Раиса. Да я ж беру журнал не за основу, а по ходу выполнения основного задания. В журнале может оказаться чрезвычайно много полезного.
   Супрядкин. А ежели вспомнить, что частенько бывал за карьеру главным квартирмейстером, то там могут оказаться указания на какую-никакую казну. Его все держали за бессребреника, но что-то я не верю в сказки про честного царедворца. А ты, товарищ комиссар Серебряная?
   Раиса. Для меня все, кто не с нами, тот против нас.
   Супрядкин. Он, конечно, из наших, из простых, поднялся, но мы-то знаем, что у нищеброда не хватит сил отказаться от золота, очень уж оно блестит зазывно.
   Раиса. И я теперь не Серебряная, супруг перешёл на вражью сторону. Резак есть? Путы перерезать.
   Супрядкин. Ну, наконец-то! Под матрацем, в изголовье. И какая у нас теперь фамилия?
   Раиса (взяв нож из-под матраца, срезая путы с Супрядкина). Девичья, урождённая Родина.
   Супрядкин. Родина? Родин! Ты, случаем, не родня ли беспамятному беляку?
   Раиса. Кто знает, я прошлое не помню. К делу. По легенде мы, с тобой, супруги. Твоя легенда остаётся при тебе. Мои данные тоже те же. Нюансы и финансы оговорим по ходу. Идём на Белую Церковь, далее до Одессы.
   Супрядкин. Товарищ Родина, пощади!
   Раиса. Мы -- воины революции, никого не щадим и ни от кого пощады не ждём.
   Супрядкин. Рая, солнышко, дай хотя бы день на расслабушку! Я вымотался, меня эти два доха чуть не раскололи, я на выдохе, измотался. Молю!
   Раиса. Нельзя, Аркаша, революция нуждается в нас. Оперативные сведения, сведения, сведения -- вот, что ждёт от нас руководство. Несколько диверсий тоже не повредят, но это дано на откуп. Всё, Супрядкин, свободен.
   Супрядкин (освободившись от пут). Не могу...
   Раиса. Мичман, ты что, слабее меня, слабее бабы?
   Супрядкин. Ты -- не баба, Раиса, ты -- богиня. Суровая, каменная, вечная. А я -- человек. Мне нужно пар выпустить. Завтра, в это же время, где скажешь, пересечёмся и пойдём. А лучше того, Раюшка, пусти меня в свой рай. Как в семнадцатом, помнишь, в Харькове? В драмтеатре, при первой же возможности, между расстрелами беляков на сцене, вместо перекуса, в укромный уголок забивались, особенно, на колосниках, и нежились, и ласкались, и летали...
   Раиса. За две тысячи офицерья в оркестровую яму положили. Сколько трудового народа от лютой смерти сберегли. Эх, мореман ты мой, мореманчик. Хорошо, до завтра.
   Супрядкин. Что?
   Раиса. Отдыхай. Я найду, чем заняться. Встретимся на выходе из города, в нашем трактире.
   Супрядкин (собирая вещи). Ух! Ты -- настоящая богиня. Откуда только взялось такое великодушие?
   Раиса. Иди, пока не передумала.
   Супрядкин. Спасибо, женщина моей мечты. Ну, я пошёл?
   Раиса. Резак не забудь.
   Супрядкин. Ой. (Берёт нож).
   Раиса. Всё-всё, иди.
   Супрядкин. А-то вместе?
   Раиса. С радостью, Аркаша, но руку надо держать на пульсе. Поцеловать, разве, на посошок?
   Супрядкин (в дверях). Ой, нет, не надо, чего дразниться-то. Прощай. (Поворачивается).
   Раиса (выстрелив в спину Супрядкину). Прощай.
   Супрядкин. Так и знал. (Падает в коридор).
   Раиса (подойдя к порогу). А знал, что ж спину подставил. Голова красивая-красивая, тупая-тупая... Ещё раз для надёжности. (Стреляет в Супрядкина). Ненадёжен ты стал, Аркадий. Сейчас не время слабаков. А вот резак мне пригодится. (Подбирает нож). Спи спокойно, дорогой товарищ. Ты должен понять, что революция не может ждать до завтра, она веками томилась в царских застенках и подвалах. Не волнуйся, никто не узнает, что ты ослаб и раскис. Шаги? Послышалось. Шаги! Прости, товарищ, некогда, дело делать надо. (Распахнув окно, взбирается на подоконник). Ну, почему декабрь, зачем не лето. Так студёно... (Уходит в окно).
   

Сцена 2.

Тот же день. Роща на окраине Киева. Родин и Лиза.

   Родин. Скверная погода для прогулок.
   Лиза. Голова болит?
   Родин. Терпимо.
   Лиза. Сделать ещё порошку?
   Родин. Сказано же, терпимо!
   Лиза. Пощадите организм, Павел Романович, сделайте поблажку.
   Родин. Ещё чего. Пусть борется, исцеляется, функционирует сам, иначе для чего он нужен.

Входит Гаюсов.

   Гаюсов. А вы, Родин, были правы, никого на сборном пункте не оказалось.
   Родин. Воздух пронизан бегством.
   Лиза. Люди не всё ещё даже поняли, что мы уходим.
   Гаюсов. Уже ушли. Уже поняли. Сколько народу вышло из Киева... от горизонта до горизонта -- уходящие, уходящие, уходящие. Змея, нет, лента из людей, прерывается оврагами, снова показывается, снова скрывается, и тянется в бесконечность. Военные, штатские, взрослые, дети... идут, идут. Рабочие, студенты, гимназисты, чиновники... идут, идут. На легковых автомобилях, на грузовиках, на крестьянских дровнях... едут, едут... коляски, сани, таратайки, телеги... едут, едут.
   Лиза. Страшно. Это уже не отступление, а настоящий исход. Как люди будут кормиться, где ночевать?.. Ни одна деревня не вместит такого множества.
   Гаюсов. Особенно отвратительное зрелище -- Государственная Стража. Громадный обоз. Отдельно от всех. В санях, с сытыми лошадьми, сытые полицейские, мало, что в шинелях, так сверху ещё и бурки с шубами. С жёнами в манто и ротондах.
   Лиза. И хорошо, они могут выдержать любой мороз.
   Гаюсов. За каждым чином по несколько подвод с захваченным "на скорую руку" имуществом. Свернутые в трубку ковры, громадные деревянные ящики, тюки, швейные машины, бесчисленные чемоданы всевозможных фасонов и размеров. Государственная стража здоровая, упитанная, хорошо одетая. Это вам не изнуренные потрёпанные воины Добровольческой армии. А Киев красный.
   Лиза. Что с нами будет?
   Гаюсов. Раньше Одессы на достойное сопротивление, боюсь, рассчитывать не приходится. Там, говорят, строятся укрепления. Там корабли союзников. Все надеются, что оттуда уж наверное погоним большевиков вспять.
   Родин. Надеются? Или только говорят?
   Гаюсов. Вы-то что, Родин, вспоминаете?
   Родин. Готов голову расшибить обо все стволы этой рощи. Нет, господин штабс-капитан, ничего не вспоминаю.
   Лиза. Надо что-то решать, господа.
   Гаюсов. Вам, Лиза, разумнее было бы остаться. Квартира есть, происхождение подходящее, наладиться как-то. А нам, с Павлом Романовичем, быть среди своих до конца.
   Родин. Среди своих... среди своих.
   Гаюсов. Единственное, у нас нет еды.
   Лиза. Если пойдём на Васильков, по пути будет наша деревня, разживёмся.
   Гаюсов. Останьтесь в городе.
   Лиза. Нет, уж лучше в деревне, подальше от красной мясорубки. Наслышаны. Выхаживала не одного, прошедшего большевистский плен. Правда, последнее время, говорят, порядок у них навели, Троцкий с Фрунзе ввели жёсткую дисциплину.
   Гаюсов. Потому и бьют нас. Был у нас порядок -- мы били.
   Лиза. Даже мораторий объявили, что ли, не казнить и не пытать. На месяц. Идёмте, господа, идёмте. Нам до темноты поближе к деревеньке бы.
   Родин. Каков красавец Киев...
   Лиза. Купола на солнце -- восторг.
   Гаюсов. Там теперь уже большевики.
   Лиза. Красота -- это дар, за него спрос строгий.
   Гаюсов. Потому Киев так часто и горько страдает. И мы не защитили. Кто отдал приказ об отступлении? Куда мы, зачем, почему...
   Родин. Кто мы.
   Лиза. Гаюсов, милый, пора.
   Гаюсов. Да.
   Родин. Что ж. Куда идти?
   Гаюсов. Покуда по тропинке, выйдем на тракт. Лиза, как вы?
   Лиза. Готова. Вперёд. (Уходит).
   Гаюсов. Родин, не отставайте. (Уходит).
   Родин. Иду. (Уходит).

Входит пьяный Мравинский, в форме, с шампанским.

   Мравинский. Господа! Куда вы все? То везде, то нигде. Народ, ау, не теряйся, у нас ещё есть шампанское! А, сударь! Сударь, постойте! Вы искали спутника и вы ешл нашли. Но сначала шампанское.

Входит Севрук, в гражданской одежде, с котомкой.

   Севрук. Шампанское сегодня. Постыдились бы, подполковник.
   Мравинский. Что? Молчать!
   Севрук. Так я и шёл мимо, молча, да смолчать трудно.
   Мравинский. Я -- боевой офицер! (Распахивает шинель, открывая китель с орденами). Чёрт с ним, с шампанским, но ты мне ответишь, сударик...
   Севрук (об орденах Мравинского). Святого Георгия 4 и 3 степени. Хорошо. Теперь смотри сюда. (Достаёт из котомки орденскую планку). Чётко видно?
   Мравинский. Боевой орден Станислава 2-й степени с мечами и Владимира 4 степени с мечами и бантом. Солидно. Почему в гражданской одежде?
   Севрук. Теплее и уютнее. А главное, честнее.
   Мравинский. Звание?
   Севрук. Прощайте, ваше сиятельство, недосуг, бежим-с.
   Мравинский. Мы знакомы?
   Севрук. Водки принял бы, а шампанское на холоде -- нонсенс. Майор Севрук. Здесь, прошёл слух, собирают подразделения?
   Мравинский. Потому и пришёл.
   Севрук. Пятнадцатый год. Карпаты. Упоротые австрийцы и упёртые кадеты во главе с лихим поручиком Мравинским.
   Мравинский. Пся крев, прапорщик!? Пан Войцех!?
   Севрук. Точно так, Леонид Евгеньевич.
   Мравинский. Где ж вас носило?
   Севрук. По Сибири, по Уралу.
   Мравинский. Вспоминал как-то, уверен, что все поляки, за исключением сволочного Дзержинского, упорхали на родину, обретшую независимость.
   Севрук. Туда и шагаю. Хотя сам я коренной петербуржец и понятия не имею, что ждёт на родине предков. Но подумалось, лучше неизвестный Пилсудский, чем однозначный Ленин. Простите, если обидел.
   Мравинский. Обиженных, пан Войцех, сами знаете, я не жалую и себе подобной слабости не позволю. Сидели в ресторане на Крещатике, а тут большевики. Такую гулянку испортили, холопы. Мы как раз подняли бокалы за предателя экс-императора экс-империи. Не оставлять же французский нектар хрюкающему крестьянству с красными бантами, не оценят.
   Севрук. Вы, граф, помнится, держались убеждённым монархистом.
   Мравинский. Так и держусь. Но гражданина Николая Александровича Романова виню.
   Севрук. Пойду. Не признал сразу, простите. Впрочем, ежели требуется сатисфакция, извольте, я готов.
   Мравинский. Дурак ты, прапорщик, какие счёты между боевыми товарищами. Подлые большевики, такое славное понятие испоганили: товарищ. Боюсь, майор, ваша новая старая родина окажется снова под чьей-нибудь пятой.
   Севрук. Не станет. За тем и возвращаюсь, чтобы отстаивать. Как вино. Родина, как вино, Леонид Евгеньевич, белое ли, красное ли, хоть красно-белое, это дело вкуса и состояния организма, главное, чтоб было от чего пьянеть. А для правоверного поляка, как я понимаю, главное, жизнь без русских.
   Мравинский
   (напевает)
   Jeszcze Polska nie zgin;;a,
   Kiedy my ;yjemy.
   Co nam obca przemoc wzi;;a,
   Szabl; odbierzemy.
   Севрук. Кто бы спорил!
   Мравинский. А если непьющий, прости, Господи? То есть, к примеру, отрицает человек границы и ненавидит отчий кров?
   Севрук. Тогда это уже мудрец.
   Мравинский. Вот как!?
   Севрук. Как-то так, да. По-моему.
   Мравинский. Посмотрим и будем думать. Прощайте, пан Севрук, и пусть вам ваша Польша станет счастьем. А мы уж тут... уж мы тут... уж мы-то о-го-го.
   Севрук. Не думаю, что император в чём-то виноват. Мы сами виновны во всём, что происходит. Люди есть люди. Не он нас предал, скорее, мы его, когда оставили без любви, уважения, без защиты.
   Мравинский. Возможно.
   Севрук. Никто не виноват, ежели по большому счёту. Ни красные, ни белые, ни военные, ни гражданские. Нам не повезло, что Богу пришло в голову одарить нас образом и подобием своим. Люди -- животные, как собаки, птицы, рыба, и наша животность крепче дарованной божественности. Одно нас извиняет, мы Бога о таком даре не просили. А ежели предки и просили, то зря. Не потянули. Не сдюжили. Не смогли. (Уходит).
   Мравинский. Добрый путь, пан мудрец. Ваша светлость, говоришь? Я и забыл, что граф. Нет, давно уже не светим, ни к чему. Так, мерцаем слегонца... и то сдуру.
   

Сцена 3.

Изба, горница. Лиза расстилает кровать. Входит Родин.

   Родин. Для меня постель?
   Лиза. Лучшее место в избе господину.
   Родин. Вроде бы равноправие воцарилось?
   Лиза. Не во всём, Паша, и не для всех. Ох, Павел Романович, конечно...
   Родин. Красавица моя, давай определимся. То, что вы сбиваетесь с "вы" на "ты" лично мне намекает на одно: между нами что-то было.
   Лиза. Думала, не спросите. Было. Всё наше детство было. А потом, когда вы приехали в четырнадцатом на побывку, случилось всё... остальное.
   Родин. Я так и подумал! Но это же прекрасно! Целиком и полностью отвечает моим тайным помыслам. Лиза, давай, порадуем друг друга, как тогда, соединимся...
   Лиза. Тогда вы меня любили.
   Родин. И сейчас то же.
   Лиза. Нет. Вы меня не помните. Но это ничего не меняет, я готова ради вас на всё. Одно прошу, чтобы Гавриил Иванович не видел. Он, конечно, поймёт, но мне не хочется его расстраивать.
   Родин. Вот как? И с ним у тебя тоже было?
   Лиза. Нет, конечно. Он меня просто любит. Даже предложение сделал. А тут вы, и я не посмела вас предать. Да, ещё одно. У нас, с вами, родился сын. Теперь ему пять лет, в марте исполнится шесть.
   Родин. Сын... Неужели я мог забыть такое?
   Лиза. Нет, конечно. Просто ты не знал. Твои родители приказали скрывать. Как только узнавали, что ты едешь домой, меня с сыночком отсылали в деревню, сюда. Хочешь, покажу его игрушки? На чердаке. Там, к слову, и нужду сможете справить.
   Родин. Нужду?
   Лиза. А как по-другому?
   Родин. Сколько нам было?
   Лиза. Тебе было пятнадцать, мне четырнадцать.
   Родин. Сын. И как назвала?
   Лиза. Роман, в честь деда. Вашего папеньки, то есть. Они же не отказались от него, не вышвырнули. Полюбили, как вас. И после октября семнадцатого, когда решили, что надо уезжать, Ромашку с собой забрали, с моей матушкой. А меня оставили вас дожидаться. Я и дождалась. Теперь можем ехать в Италию, к семье. Со мной поступите, как сочтёте нужным, но решите уже не здесь и не сейчас.
   Родин. Сын. Интересно.
   Лиза. Идёмте? Покажу его игрушки на чердаке.
   Родин. А где ты намеревалась ночевать?
   Лиза. В соседней комнате. Гаюсов -- в кухне, на печи.
   Родин. Пусть так и будет. Игрушки покажешь в другой раз.
   Лиза. Благодарю, Павел Романович.
   Родин. Ты меня разлюбила?
   Лиза. Не знаю. Мы теперь слишком взрослые для прошлого. И не живём как будто, но существуем, непонятно зачем, куда, почему. Когда всё утрясётся, все угомонятся, тогда и прояснится. Можно станет и обдумать, и обсудить, и определиться.
   Родин. Ступай. И погаси мою лучину, я неловок, обожгусь.
   Лиза. Доброй ночи. (Уходит, погасив лучину).
   Родин. Прощай.

Пауза.

   Гаюсов. Павел Романович, подъём. Мы собирались выйти засветло. Павел Романович. Родин, э-ге-гей. (Зажигает лучину). Родин, вы где? Ку-ку. Вот те на. Лиза! Елизавета, его нет!

Входит Лиза, в переднике, с чугунком в руках.

   Лиза. Что? Как нет...
   Гаюсов. Чугунок дайте, тяжёлый же...
   Лиза. Ушёл. Ночью ушёл.
   Гаюсов. Лиза, аккуратнее, там горячая каша.
   Лиза. Да что я, маленькая!
   Гаюсов. Ну, нет его, чего теперь шуметь.
   Лиза. Простите. Просто не ожидала. Ну, конечно! Вчера, уходя, попросил погасить лучину, а на моё "доброй ночи", ответил "прощай". И что теперь с ним будет? В его-то состоянии, он может во что угодно ввязаться, вплоть до убийства.
   Гаюсов. На то и война, чтоб люди убивали друг друга.
   Лиза. А в мирное время не так! Поняла. Я призналась, что у нас сын, он, очевидно, всполошился. А я ему, глупая, добавила, мол, Гавриил Иванович мне предложение сделал.
   Гаюсов. У вас -- сын?
   Лиза. Да. Внебрачный, ежели что. Детская влюблённость, переходный возраст.
   Гаюсов. И где он?
   Лиза. Родины забрали с собой.
   Гаюсов. Да-да, вы говорили, они уехали. Лиза, может быть, так лучше? Или вы любите Родина?
   Лиза. Нет, не люблю. В чём ему вчера и призналась. Но я не могу оставить его без присмотра.
   Гаюсов. Дорога теперь для всех одна, одною стороною в Белую Церковь, другою -- в красный Киев. Повстречаем, не сомневайтесь.
   Лиза. И ещё. Когда Павлу Романовичу захочется взять меня в жёны, я не откажу.
   Гаюсов. Неразумно, неприятно и несправедливо.
   Лиза. Он -- отец моего сыночка.
   Гаюсов. И что! Был бы сын с вами, другое дело, но вы же отдали его в чужие руки, избавились, и -- ничего, мир не перевернулся, жизнь продолжается.
   Лиза. Идёмте кушать, господин штабс-капитан. Потом поступайте, как вам покажется верным, а я пойду в Белую Церковь и далее, до упора.
   Гаюсов. Что ж, вы мне категорически отказываете во взаимности?
   Лиза. Да.
   Гаюсов. И пойдёте одна?
   Лиза. Я давно одна иду, иду.
   Гаюсов. Но надежду-то оставьте, Елизавета!
   Лиза. Стоит мне согласиться, вы можете поступить с Павлом дурно...
   Гаюсов. Что! Да что ж я разбойник какой или, того хуже, комиссар? У меня и в уме не было ничего подобного, пусть живёт и здравствует, сколько влезет. Мне лишь бы вы меня от себя не прогнали. В конце концов, и меня могут убить. Мы же направляемся не на отдых, а на переформирование армии, не в тыл, на передовую.
   Лиза. Павел Романович -- мой господин, глава семьи, которой, может быть, и нет формально, но есть по сути, и я не посмею перечить воле хозяина. Никогда и ни за что. Только вы, пожалуйста, не погибайте. Я должна жить с другим, но жить без вас не смогу. Любый мой... (Уходит).
   Гаюсов. Звёздочка... Небо моё.
   

Сцена 4.

Спустя несколько дней. Сквер в городе Белая Церковь. На скамье сидит Родин.

   Родин. Никого. Ничего. Никто. Ничто. Некто. Нечто.

Входит Галимов.

   Галимов. Думали, Васильков будет крайним пунктом отступления. Остановимся, приведёмся в порядок, сформируемся и поведём наступление. Капитан Галимов. Александр Шарифуллович. В просторечии Сан Саныч.
   Родин. У вас подошвы на валенках едва держатся.
   Галимов. А что на поверку? Власти бегут первыми!
   Родин. В валенках по Украине ходить не стоит.
   Галимов. И в Василькове, и здесь, в Белой Церкви, и, думается, в Умани будет то же.
   Родин. Поручик Родин. Павел Романович.
   Галимов. Невероятное зрелище! Ощущение ненормальности. Вы же видите, чувствуете, поручик, да?
   Родин. Нет.
   Галимов. Ни обуви, ни одежды, ни еды. Отступление застало меня врасплох.
   Родин. Не вижу, не чувствую, не знаю, не помню.
   Галимов. Верно. Действительность оказалась не той, что должна была бы быть. Люди сорвались с места. Народ рванул за властью, как бараны за козлами. Знаете, бараны настолько глупы, что в отару нарочно подселяют козлов, чтобы те показывали путь. Козлы понимают жесты пастухов, окрики, а бараны годны лишь на бешбармак.

Мимо проходит Раиса, с баулом в руках.

   Раиса (вглядевшись в Родина, возвращается). Господа, не возражаете?
   Галимов. Ради бога, сударыня, если не отпугивают солдатские вши и офицерские тараканы.
   Раиса (поставив баул). Одна скамья на весь сквер. Офицерские тараканы -- что-то новенькое.
   Галимов. В голове, в голове, сударыня.
   Раиса. Говорите-говорите, мне есть, над чем своим личным поразмышлять, вы мне не помешаете.
   Галимов. Громада людей сдвинулась с места, сила, мощь, но без цели! Где единая воля? Организация где!
   Раиса. Стихия отступления.
   Галимов. Капитан Галимов. Позвольте представить: поручик Родин.
   Раиса. Вот как?
   Родин. Может быть, и не так.
   Раиса. Вы ранены, больны?
   Родин. Ни то, ни другое. Впрочем, головная боль изводит.
   Раиса. Господин капитан, обратитесь к коменданту, говорят, он легко устраивает новое добротное обмундирование.
   Галимов. Ага, и ставит в охрану поезда генерала Победова. Длинного, бесконечного, армейского поезда, который занят, кем угодно, только не армией; купчики, банкирчики, тыловички и куча девиц на все вкусы, на всякое время суток. Победов! Как же, победишь с таким. Пусть меня гангрена укоротит, крупоз задушит, но в охрану генеральского скарба я не наймусь. Жизнь за царя -- безусловно, за идею -- да, возможно, но не за чужой скарб.
   Раиса. Местные ворчат, мол, добровольческие власти дюже воруют, оттого у них и народ такой несчастный. А петлюровцы -- богатые; что ни возьмут, за то и платят. Часто и серебро дают за овес и солому. Спрашиваю: -- Откуда у них серебро-то, нигде его теперь не видать. -- Да не знаю, отвечает, только не русское. То ли австрийское, то ли английское... Петлюровцам, говорят, все государства помогают, потому Москву задавить надо... Всем она, выходит, опасна. Отрежем её от Чёрного моря, и ладно.
   Галимов. А что говорят о дорогах?
   Раиса. Дорога на Сквиру, что к польской границе, занята Петлюрой. Чтобы пройти на Дон, нужно миновать Таращанский уезд, но там бушуют большевики. Всего безопаснее идти прямо к югу, на Умань.
   Галимов. Именно, что идти, на железную дорогу надежды нет, автомобили тоже не про нашу честь.
   Родин. Можно рисковать жизнью за Победу, но за Победова не стоит, вы правы.
   Галимов. И шагать не один день. Дойду ли. Я-то дойду, да валенки сомневаются. Может, плюнуть на всё да пуститься в путь по зиме босиком. Ходят же юродивые как-то. Но мусульманину Христос не в помощь. Аллах велик, поможет, не сапогами, так хоть смертью.
   Раиса. Рабочие сегодня утром открыли стоявшую без дела кожевенную фабрику и роздали желающим всю находившуюся там кожу, чтобы она не досталась в руки большевиков. (Доставая кожу из баула). Мне ни к чему, а вам, господин Галимов, кстати.
   Галимов. Мне нечем заплатить.
   Раиса. Подарок. Но вам стоит поспешить к сапожнику. Берите.
   Галимов (взяв кожу). Рахмат. Благодарю. Сударыня, вы -- ангел.
   Раиса. Я знаю.
   Галимов. За кого свечку ставить? Ваше имя!
   Раиса. Разве вы не татарин?
   Галимов. Ничего, руки-ноги не отсохнут, если мусульманин зайдёт в церковь.
   Раиса. Раиса.
   Галимов. Рай! Истинный рай! Прощайте! (Убегает).
   Родин. Красиво. Лучше сказать, прекрасно. Легко и непринуждённо, огромное состояние первому встречному... Настораживает.
   Раиса. Капитан не просто первый встречный, он просто без обуви в декабре. Помощь нуждающемуся -- святая обязанность человека. Тем более воину. Он ведь наверняка германца воевал, честь и славу российского гражданина отстаивал. И с большевиками, наверное, не лясы точил. А ещё я могу поделиться с вами чудодейственной прессованной пилюлей или, как теперь всё чаще называют, таблеткой. (Достаёт из баула медикамент). Примете, и боль отступит. Более одной предложить не могу, сама частенько прибегаю, возраст, знаете ли.
   Родин. Я не принимаю лекарств от людей, доверяю здоровье природе, пусть она реабилитирует, коли допускает хворь.
   Раиса. Вы идеалист?
   Родин. Я амнезист.
   Раиса. Как?
   Родин. В рифму. У меня амнезия.
   Раиса. Ого! И как вы в наше время, в нашей ситуации, справляетесь?
   Родин. Просто, просто навожу справки, и шагаю вместе со всеми.
   Раиса. Не дурите, не мучьте несчастный организм, просто примите таблетку, запейте из моей фляжки и шагайте себе далее, уже без офицерских тараканов.
   Родин. Может быть, вы точно богиня? А давайте.
   Раиса. Умница. (Подаёт Родину таблетку и фляжку).
   Родин. Подумалось, ну, побежал счастливый Галимов с новой кожей к сапожнику, а денег-то нет. Сколько надуманного в жизни человека, и всё лишь для того, чтобы сделать ему больно. На здоровье. (Принимает таблетку, запивает). Благодарю. (Отдавая фляжку). Туман, туман... Так хочется кушать... спать, спать. (Заваливается на скамью).
   Раиса (толкая Родина). Эй, эй... Готов. (Толково обыскивает Родина, находит журнал, листает). Алексеев Михаил Васильевич. Да! Вот ведь бывает же, такая встреча.
   Родин (резко поднявшись, хватает Раису за руку). На войне, как на войне.
   Раиса. Пусти.
   Родин. Журнал отпустите.
   Раиса. Я женщина, мне больно!
   РодинА. Меня женщина рожала, весь мир прокляла от боли, а после любили мы, с мамой, друг друга, более всех.
   Раиса. Много ты знаешь, беспамятный.
   Родин. Может, и бес, может, и чистый ангел, кто знает.
   Раиса. Я не полюблю.
   Родин. Журнал!
   Раиса (выпустив журнал). На!
   Родин (прибрав журнал). Кто вы?
   Раиса. А ты кто?
   Родин. Зачем вам дневник генерала?
   Раиса. А тебе?
   Родин. Ловка, признаю.
   Раиса. Пусти.
   Родин. Нет.
   Раиса. И что станешь делать? Полицейские сбежали -- все, и гражданские, и военные. Сам судить будешь? Или просто разойдёмся?
   Родин. Мы же случайно встретились. Я заметил, вы меня узнали, потому и вернулись, чтобы заговорить. И кожи на капитана не пожалели, лишь бы избавиться от него. Ну, тут-то ясно, дело в журнале. Но вот вопрос: кого вы узнали во мне?
   Раиса. Померещилось, обозналась.
   Родин. Но про журнал знали точно.
   Раиса. Чтоб ты сдох при родах.
   Родин. Вот как...
   Раиса. Как!
   Родин. Память меня оставила, но ум, поверьте, не бежал. Не хотите по-доброму, не хотите по-деловому, захотите от боли. Поверь, женщина, мне тебя не жаль.

Возвращается Галимов, достаёт пистолет, наводит на Родина.

   Галимов. Поручик! Пустите Раису! Немедленно! Никаких комментариев, просто пустите женщину!
   Родин. Хорошо, отпущу. Только будьте бдительны, капитан, как бы дамочка не выхватила из-за лифа маузер и не сшибла с плеч вам голову.
   Галимов. Что вы такое несёте!
   Родин. Я предупредил. Вы готовы? Я отпускаю. (Отпускает Раису).
   Раиса. Капитан, вы -- душка. (Убегает).
   Родин. Смешно бежит, но быстро.
   Галимов. Объяснитесь.
   Родин. Она хотела меня отравить, чтобы ограбить.
   Галимов. Как вы поняли?
   Родин. Притворился отравленным. Просто я за здоровый образ жизни и не принимаю пилюли, несмотря на подорванное здоровье. Баул бросила. Зачем вы-то вернулись?
   Галимов. Сообразил, что за спасибо сапог не сошьют, хотел вернуть кожу.
   Родин. Не выдумывайте, кожа ваша, вы -- воин, вам нужнее. Думаю, Сан Саныч, в бауле найдутся деньги на труд сапожника. Прощайте. (Уходит).
   Галимов. Я не разбойник! Проклятая Гражданская война, чтоб тебя уже разорвало. Откуда берутся враги, когда все братья и сёстры! И такие щедрые, добрые, симпатичные. Махнуть на всё, да пойти домой. Присяга. А кожа -- да, моя, мне нужно. (Уходит).

Возвращается Раиса, берётся за баул.

   Раиса. Что ж это за журнал такой роковой, Супрядкин погиб, я едва выжила. Забыть, забыть, и просто нести службу. А ведь могла бы пристрелить. Да хоть обоих. Малодушная тётка, подвела революцию, не подняла руки на сына. (Уходит).
   

Действие 2.

Сцена 5.

Рождественский вечер. Окраина города Умань. На крыльце дома курит Супрядкин, с перебинтованной головой.

   Супрядкин
   (напевает)
   "Господин, господа
   Господин, господа,
   Господинова жена,
   Двери отворите
   И нас одарите!
   Пирогом, калачом
   Или чем-нибудь ещё!
   Коляда, коляда
   Коляда, коляда,
   На другой день Рождества!
   Кто подаст пирога,
   Тому двор живота.
   Кто не даст пирога,
   Тому сивая кобыла
   Да оборвана могила!"

К тыну подходит Мравинский.

   Мравинский
   (напевает)
   "Торжествуйте, веселитесь
   Люди добрые со мной,
   И с восторгом облекитесь
   В ризу радости святой.
   Ныне Бог явился в мире --
   Бог богов и Царь царей.
   Не в короне, не в порфире
   Сей Небесный Иерей".
   Мравинский и Супрядкин
   (хором)
   "Он родился не в палатах
   И не в убранных домах.
   Там не видно было злата,
   Где лежал Он в пеленах.
   Невместимый, Он вместился
   В тесных яслях, как бедняк.
   Для чего же Он родился?
   Для чего же бедно так?
   Для того, чтоб нас избавить
   От диавольских сетей
   Возвеличить и прославить
   Нас любовию своей
   Вечно будем Бога славить
   За такой день торжества!
   Разрешите Вас поздравить
   С Днём Христова Рождества!
   Много лета вам желаем,
   Много, много, много лет".

С другой стороны подходит Севрук.

   Севрук. Колядуем, ваше сиятельство?
   Мравинский. Рад видеть, пан Войцех.
   Севрук. Христос родился.
   Мравинский. Славьте Его.
   Супрядкин. Будете смеяться, господа, но дом принадлежит еврею.
   Мравинский. Или Иисус был русским? Авось приютит.
   Супрядкин. Ротмистр Супрядкин.
   Мравинский. Подполковник граф Мравинский.
   Севрук. Майор запаса пан Севрук.
   Супрядкин (кричит в глубь двора). Дора! Дора, где отец? Офицеры на постой просятся! Сейчас придёт, со скотиной возится. Я здесь уже три дня кантуюсь. Раны свежие, сил немного. Сюда-то прибыл транспортом, на перекладных.
   Мравинский. Похоже, Умань тоже не оправдает надежд?
   Супрядкин. Поверьте, нет. Впереди одна Одесса.
   Севрук. Но, чтобы добраться до нее, надо было миновать всех этих Петлюр, Тютюнников, махновцев, григорьевцев...
   Мравинский. А вы, прапорщик, передумали идти на Польшу?
   Севрук. Напротив, утвердился.
   Супрядкин. Простите, господа, но мои силы кончились, пойду вылёживать здоровье. Хозяйская дочка сейчас подойдёт. А вам, похоже, есть, что обсудить. Успеха. (Уходит в дом).
   Севрук. Леонид Евгеньевич, вы решительно решили идти на Одессу?
   Мравинский. Не решительно, но более ничего не видно.
   Севрук. Идёмте вместе.
   Мравинский. Вот как? Неожиданная мысль. Благодарю. Всё же я ещё мечтаю о возвращении императора. Вдруг в Одессе развиднеет.

Из сарая выходит Дора.

   Дора. Господа?
   Мравинский. Можно ли остановится в вашем доме до утра? Обещаю, колядовать не станем.
   Севрук. Только переночевать.
   Дора. Папа как раз сам пошёл искать постояльцев.
   Севрук. Да ладно!?
   Дора. Приведёт кого, вам придётся утесниться.
   Мравинский. Чудо чудесное, одни на порог не пускают, другие соломенным тюфяком торгуют, а они сами зазывают!
   Дора. И ужин подадим.
   Мравинский. Чёрт, я не ел четыре дня!
   Севрук. А я купил сала на "керенки", деникинские картинки в Украине не в ходу.
   Дора. Просим только никого не впускать, если бы кто станет ломиться в дом ночью. Нас теперь все грабят. Белые, красные, петлюровцы, разные атаманы. Одно спасение -- иметь на квартире кого-нибудь из военных. Мой папа сам бывший солдат и зла вам не желает. Видели по дороге разбитые лавки, сожжённые, разгромленные дома? Работа петлюровцев. Сколько тут было разграблено, сколько народу убито, одному Богу известно. И откуда Петлюра таких зверей понабрал? Одной еврейке живот распороли и младенца выкинули, а нашего соседа увели и ему, извините, в половой член серной кислоты вспрыснули... Да вы проходите в дом, я -- сейчас, обувь очищу.
   Мравинский. Благодарю. (Уходит в дом).
   Севрук. Спасибо, девочка. Прости нас всех за всех. (Уходит в дом).

Мимо проходит Родин.

   Дора. Эй, сударь!
   Родин. Да?
   Дора. Вы, должно быть, ночлег ищете?
   Родин. Не знаю. Возможно. Должно быть.
   Дора. Можете остаться у нас, с папой.
   Родин. Вам нужна защита от погромщиков?
   Дора. Да.
   Родин. Теперь ночь?
   Дора. Почти. Вы странный.
   Родин. Пугаю. Простите.
   Дора. Нет-нет, вы не страшный.
   Родин. А вы слишком красивы, чтобы в такие времена оставаться без защиты. Но я видел, как к вам в дом уже вошли двое офицеров...
   Дора. Там есть и третий, раненый. Возможно, папа приведёт тоже, дом тесный...
   Родин. Что ж, прощайте.
   Дора. Нет! Я постелю вам в стайне, на пуди.
   Родин. Что?
   Дора. Ой, я на украинском розмовляю! Совсем растерялась. Переночуете в сарае, на сеновале? Там тепло.
   Родин. Благодарю, не откажусь.
   Дора. А ничего, если я там тоже лягу, вдруг места в доме не окажется?
   Родин. Ваш дом, ваш сарай, ваша воля.
   Дора. Идёмте, покажу. За мной. (Уходит в сарай).
   Родин. Иду. (Уходит в сарай).

К тыну подходит Галимов.

   Галимов. Хозяева... Э-эй. (Поднимается на крыльцо). Не могу я ждать, все валенки выморозил. (Стучит в дверь). Хозяева! (Открывает дверь). Разрешите войти? (Уходит в дом).
   

Сцена 6.

Ночь. Сеновал. Родин и Дора вместе.

   Родин. Не оставлю тебя.
   Дора. Не оставишь, не разрешу. И когда меня будет терзать насильники, я не заплачу, не сойду с ума, потому что ты будешь со мной, во мне...
   Родин. Никаких насильников.
   Дора. От всех не отобьёшься и ты не отобьёшь. Один Бог может защитить, когда захочет. Ты уйдёшь, обязательно уйдёшь, не надейся на меня. Я -- дочь отца и буду с ним, покуда он жив. Что бы ни случилось с ним, случится и со мной. Ты уйдёшь. Я подарила тебе себя нам, с тобой, на радость, не на горе, не ради страсти, ради счастья. И мы всё ещё вместе. До утра целая жизнь! Долгая, светлая, счастливая... радуйся.
   

Сцена 7.

Месяц освещает горницу. Супрядкин, Мравинский, Севрук и Галимов расположились на ночлег.

   Мравинский. Первое и последнее Рождество на родине Николая Васильевича Гоголя. Из родины Ивана Андреевича Крылова прогнали. И ждёт теперь кого родина каракатиц, кого-то родина червей.
   Галимов. "Тиха украинская ночь.
   Прозрачно небо, звезды блещут...
   Луна с покойной высоты
   Над Белой Церковью сияет"...
   Супрядкин
   (напевает)
   "Місяць на небі, зіроньки сяють,
   Тихо по морю човен пливе.
   В човні дівчина пісню співає,
   А козак чує серденько мре.
   Ця пісня мила, ця пісня люба,
   Все про кохання, все про любов,
   Як ми любились тай розійшлися
   Тепер навіки зійшлися знов.
   Ой очі, очі, очі дівочі
   Темні як нічка, ясні як день
   Ви ж мене очі плакать навчили
   Де ж ви навчились зводить людей".
   Всё, господа, концерт окончен, пора на боковую. Может беседовать, меня можно разбудить только залпом батареи. На добра нич, господа временные хохлы.
   Галимов. За десять дней я впервые поел.
   Мравинский. Голодание полезно для кишок и желудка, особенно, когда за душой ни гроша.
   Севрук. Среди рабочих недовольство и большевиками, и добровольцами. Большевики несут голод и террор, а добровольцы -- старое, но только в худшем безобразии. На железных дорогах дело просто швах, паровозов нет, на узлах скоплены составы, движение закупорено.
   Галимов. Начальство бежало, распоряжаться некому, а коменданты станций бессильны что-нибудь наладить.
   Мравинский. Государя нам всем не хватает! Или хоть покойного генерала Алексеева.
   Галимов. Того, что принудил императора к отставке?
   Севрук. Генерал Алексеев надеялся на Великого Князя Константина и был, по-моему, прав по сути, Николая Кровавого мало кто любил, со всеми его распутиными, но Константин струсил в пользу царевича. Михаил Васильевич сам был ошарашен. А ради России и армии присягнул Временному Правительству. И затем лично, по приказу Временщиков, взял под арест царя.
   Мравинский. Как-то так, да, я слышал то же.
   Галимов. Значит, не точно?
   Мравинский. За точность сегодня никто ручаться не может. Как бы ни было, прошлого не изменить. Но лично я ни за что не дал бы императора взять под арест, никому.
   Галимов. Нет бы взять власть в свои руки, объявить военную диктатуру и было бы всё чики-чики.
   Севрук. Кто знает, что было бы.
   Мравинский. Я был на Дону, на Кавказе, в Крыму, едва не во всей Украине побывал. Везде одно и то же -- разложение. И почему -- не понимаю. Не понимаю и того, как этого не видят люди, стоящие около Деникина. Они хотят свергнуть большевиков силой, то есть армией; а позаботиться об армии, снабдить ее хотя бы самым необходимым -- никто не думает, и та разлагается у них на глазах. Армия разложена, не верит ни в бога, ни в чёрта, больше путешествует, чем сражается. Но без армии же и их делу, и им самим придет конец. А ведь поначалу и сочувствие населения было на нашей стороне, и перевес в артиллерии, в энтузиазме, в умении...
   Галимов. Начальство отовсюду бежит. Я всегда был высокого мнения о русских государственных деятелях. Но теперь получилось так, что, вынужденные действовать в обстановке революции, они стали какими-то бесталанными, несмотря на бесспорные дарования. Почему это?
   Севрук. Не только в начальниках да командирах дело, господа, но и в нас самих. Разве не разошлись мы ещё на войне по группкам да кастам? Кадровые отдельно, нестроевые отдельно, национальные деления, иудеев так и вовсе не допускали в офицеры, по возрасту, по происхождению. И всё разрывало армию, и, таки, разорвало. Пока мы чинили да рядили, большевики после японской и возмущений Пятого года, строго и конкретно занимались агитацией и пропагандой в армии, на флоте. Мы сами допустили то, что произошло. От вахмистра до императора, виновны мы сами.
   Мравинский. Аминь.
   Галимов. Что для меня Россия? Для вас, для вас... для нас? Родина. За неё-то мы и воюем. И бьют нас за неё, за родину. Потому что бьют нас те, кто воюет за государство. За идею, за гимн, за стяг. Если угодно, за конструкцию. Конструкцию быта, дома, красного угла. До тех пор, покуда мы знали, что воюем за государство, без царя, но государства, мы били, мы побеждали. Войны начинают, ведут и выигрывают государства, они в них нуждаются, они их знают, они их понимают. А родина, она, как мама, жизнь отдаст за дитё, но защитить не сможет; ну, спасёт, а что дальше...

Пауза. Входит Гаюсов.

   Гаюсов. Добрый вечер, господа. Позвольте представиться, штабс-капитан Гаюсов Гавриил Иванович. Господин Штильман, хозяин, сказал, что отыщется уголок.
   Мравинский. Конечно, штабс-капитан! Но только у окна, на лавке, боюсь, вам будет поддувать.
   Гаюсов. Ничего.
   Мравинский. Из немцев?
   Гаюсов. Из нас.
   Мравинский. Наконец-то, среди нас истинный русский офицер.
   Гаюсов (смеясь). Ура, ура, ура.
   Галимов. Представляться всем?
   Гаюсов. Бог с вами, ежели не хочется, всё одно друг друга не видим и завтра разойдёмся.
   Мравинский. Однако, подполковник граф Мравинский Леонид Евгеньевич.
   Галимов. Капитан Галимов, не поверите, Сан Саныч.
   Севрук. Здесь ещё я, отставной майор Севрук Войцех Адамович, и раненый ротмистр, который спит, с вами -- пятеро.
   Гаюсов. Признаться, в шоке от нашего хозяина, сам пригласил. Невиданное гостеприимство по нынешним временам. Правда, я со спутницей, сжалился, возможно. Так её и вовсе на кровать уложил.
   Галимов (смеясь). Немец, поляк, татарин, русский, а не исполнить ли нам "Интернационал"?
   Севрук (смеясь). На мотив "Боже, царя храни"? У нас был такой виртуоз, и фамилия подходящая. Тоже, к слову, поручик.
   Галимов. Фамилия Соловьёв?
   Севрук. Поручик Галкин. А вот фельдфебель Соловьёв, бывало, так разгалдится... и галдит, и галдит, так и хотелось сделать его Рыбкиным.
   Гаюсов. У спящего раненого национальность "ротмистр"?
   Галимов. Он-то, как раз, русский.
   Гаюсов. Четверых приговорили, пятый-то, какого роду-племени?
   Галимов. А вот их сиятельство без определения остаётся, сияние-то национализации не подлежит.
   Мравинский (смеясь). Трепачи.
   Севрук. За стенкой -- еврей. Да уж, интернационал, ни дать, ни взять.
   Гаюсов. Потрясающий человек -- Штильман.
   Мравинский. Попал я как-то, что-то вроде плена. Здесь уже, в Украине. Шайка какая-то очередного атамана. Спросили одно: ты -- еврей? Нет, говорю. И всё, более ничего их не интересовало, дали оружие, поставили на довольствие. И вот вам наша тёмная и трагическая черта, едва мы проходим через какое-нибудь значительное селение, мои товарищи соскакивают с телег и лихорадочно ищут евреев, чтобы растерзать.
   Галимов. Но не находят, что почти всегда случается, еврейское население спасается под защиту большевиков.
   Севрук. Я видел. Куча убитых евреев -- и какая куча! -- выше моего роста... Женщины, старики, молодые, дети... На полу кровь... Раны ужасные, видно, их топорами и саблями рубили, ножами резали, штыками кололи...
   Гаюсов. А с нашим братом не так, разве. Не дай Бог попасться в петлюровские руки. Они хуже зверей и убивают добровольцев не сразу, а сперва пытают. Животы вспарывают и так оставляют валяться, кому живьем кожу сдирают, отрубают руки и ноги, вырезывают языки. На нашем хуторе гайдамаки захватили семь офицеров -- те за солью для своего полка ехали. Так гайдамаки заставили офицеров соль есть, а потом на ночь пленных в баню заперли. Крик, вопли всю ночь стояли. До тех пор я не знала, что соль хуже всякого яда. А утром связали всех вместе и с плотины в речку бросили: "Щоб проклятые москали воды напились". Этому Петлюре и его сподвижникам одной смерти человека мало, надо замучить его...
   Севрук. Нас, поляков, они не трогают. Теперь у нас есть свое государство, кое-какое войско, Петлюра заискивает даже у нас, боится. Все эти петлюровцы больше против безоружных и беззащитных воюют. Вот тут они показывают себя...
   Мравинский. Один ужас не забывается. На ночном переходе передняя конная стража задержала едущую к северу, то есть к Киеву подводу. Там была старушка-еврейка с сыном, 30-летним человеком. Старуху посадили ко мне. Она громко плакала и спрашивала: "Вы меня убьёте?". Её вопрос мне показался таким чудовищным, что я принялся её успокоить. И как раз в тот момент подбежал ко мне какой то партизан и тихо, видимо был из новых, смущенно сказал: "Атаман казали забити стару..." Не могу описать моего возмущения таким приказанием. Отчетливо понимая, что мой отказ исполнить приказание может повредить, я кричу: "Скажи атаману, что я не убиваю старых женщин и, вообще, безоружных людей". Через несколько мгновений около меня появился, держа в руке обнажённую шашку, мой сосед по подводе, спокойный, симпатичный человек. Он стащил за руку старуху, отвел на несколько шагов от телеги и я услышал моль бы и крики отчаяния, которые прервались мгновенно и навсегда после стука клинка о что-то твёрдое. А там дальше, такой же крик, но мужской, отчётливо раздавшийся стук и не менее жуткая внезапная тишина...
   Гаюсов. Откуда эта вражда между евреями и неевреями. Я им зла никакого не сделал и не сделаю. Но считать за своих тоже не могу, потому что и они меня своим не считают. Верующего еврея, у которого есть Бог в душе, я уважаю больше, чем не признающего ничего святого русского. Но когда я подумаю о тех, которые заполняют сейчас большевистские учреждения, пытают и уничтожают ни в чем не повинных людей в чрезвычайках, помогают большевикам разрушать Россию, что-то подымается в душе, что сильнее меня.
   Галимов. "Пусть вам Бог поможет... в самую трудную минуту..." Так пожелала мне несколько месяцев тому назад бедная простая еврейка. Пожелала за то, что ей живым и невредимым я вернул сына. Завтра с этими словами в сердце я встречу рассвет...
   Севрук. Пора спать.
   Мравинский. Государя не хватает! Или хоть покойного генерала Алексеева.
   Севрук. Государь ныне тоже покойный.
   ВСЕ (хором). Что!?
   Севрук. Случилось это в городе Екатеринбурге. После того, я уволился в отставку и пошёл прочь из России. Жил я невдалеке от того дома, где была заключена царская семья. Однажды стою у окна, смотрю, как хозяйка, у которой я на хлебах жил, на задний двор пойло телятам тащит. Не прошла она и половины пути, как какой-то человек в ворота вбежал, сам в исступлении. Перед хозяйкой бух на колени и быстро-быстро что-то такое заговорил. Из дому люди понашли, мол, что такое, и я вышел. А человек кричит, задыхается, мол, покаяться хочу... Ну, кто-то там за попом побежал... Пока бегали, стали его расспрашивать, что приключилось? Он и говорит: царскую семью покончили, и царя, и царицу, и невинных детишек... Все ахнули. Начали тормошить, как да что? Он через пятое на десятое и порассказал... Накануне, значит, царских дочерей отделили и в особой комнате поместили. И опоганили их. Сопротивлялись девчата, кусались, так их к кроватям попривязывали, платья порвали. Одну не могли опоганить, так ей, извините, девичью честь пальцем порвали. Пуще всех один художник издевался, такой, что статуи делает. Страшно слушать было... И сам тот рассказчик бледный-пребледный, глаза полоумные. Когда, говорит, издёвка кончилась, девушек обратно отвели. Увидела царица дочерей, заплакала и по морде одного, из тех, кто привел, съездила. Тот взъерепенился, ежели так, говорит, всех вас, как собак, перебьём. Приказали всем арестованным в одну комнату собраться. Одну дверь забыли закрыть, через неё тот очевидец и видел всё. Собрались арестованные, значит, дети с родителями сгрудились, царица царевича обняла, дрожит. Вырвали у неё мальчика и на глазах убили. Стрельба поднялась. Стреляли, покуда всех не положили. Потом с убитых драгоценности собирали. Коснулись императрицы, а она вдруг поднялась. Лицо страшное, в крови, закричала, мол, "Ника", что ли, и на императора упала... Тут убийцы и попятились... И тот, кто через дверь глядел, убежал. Только он кончил рассказывать, как двое чекистов пришли и забрали его, вместо поповского причастия. А нам сказали: со дна морского достанем, если болтать будете. Пусть те, кто убил эту семью, сделают из России рай. Лучше уж где-нибудь да как-нибудь маяться, только бы крови той не чувствовать. Но я всегда буду помнить, что вход в российский рай залит человеческой кровью. Священной кровью царя. Братской кровью, сестринской. Отцовой, материнской. Невинных детей. Нашей кровью!
   Гаюсов. Помянуть нечем.
   Галимов. А я погоны сохранил. Сапог нет, страны нет, а погоны есть. Золотые... Вот! (Достаёт из-за пазухи пару погон). Я тогда был поручиком Крымского конного Ея Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка.
   Севрук (достав золотые погоны). И я сберёг. Поручик 12-го Восточно-Сибирского стрелкового Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Алексея полка
   Гаюсов. Не поверите, я тоже. Поручик Семёновского лейб-гвардии Его Величества полка. (Достаёт золотые погоны).
   Мравинский. Да. Поручик Лейб-гвардии Гусарского Его Величества. (Достаёт золотые погоны).
   Гаюсов. Эх, господа поручики. Нам была поручена империя... Россия!.. А мы...
   Мравинский. "Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная. Сам Един еси Безсмертный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси, и в землю отъидеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа. Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй (трижды), благослови. Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь. Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим Николаю, Александру, Алексию, Ольге, Татьяне, Марии, Анастасии и сотвори им вечную память. Вечная память. (Трижды). Душа его во благих водворится, и память его в род и род".
   

Сцена 8.

Утро. Двор. На крыльце сидит Дора, плачет. К тыну подходит Раиса.

   Раиса. Доброе утро. Ваш дом крайний, более не к кому обратиться. Нельзя ли остановиться у вас дня на два, на три?
   Дора. Не сейчас.
   Раиса. Ой, вы плачете! Простите, простите!
   Дора. Ближе к вечеру приходите. Некогда, дом прибираю.

Из дому выходит Севрук, за ним -- Родин.

   Севрук. Спасибо, хозяюшка, за приют, за доброту.
   Родин. Мы собрались.
   Дора. Всех благ. (Уходит в дом).
   Родин. Дора!
   Севрук. Не надо, поручик, не травите душу. Вы же не намерены остаться?
   Родин. Нет.
   Севрук. Просто идёмте.
   Родин. Вы правы.
   Севрук (Раисе). Сударыня, здесь живут замечательные люди.
   Родин (Раисе). Вы меня преследуете?
   Раиса. Ой, я вас умоляю, Родин! Я обошла всю эту растреклятую окраину.
   Родин. Прочь отсюда.
   Раиса. Вам какое дело!
   Родин (достав пистолет). Вон.
   Раиса. Да ладно-ладно, ладно! (Уходит).
   Севрук. Что произошло?
   Родин. Минутку. Дора! (Идёт в дом).

Из дому, навстречу, выходит Дора.

   Дора. Я всё видела, всё поняла. Прощайте.
   Родин. Позвольте остаться хотя бы на день...
   Дора. Нет. Ни минуты. Уходите.
   Севрук. Родин, там же ротмистр остался, прикроет.
   Родин. Уходим. (Уходит).
   Севрук. Ушли. (Уходит).
   Дора. Наконец-то.

Из дому выходит Супрядкин.

   Супрядкин. Пройдусь в город. Пора набирать физическую форму. (Уходит).
   Дора. Ночь кончилась, кончается утро, начинается день. Со вчера всё так как-то в мире изменилось...
   

Сцена 9.

Умань. Сквер. На скамье, с чемоданами, сидит Лиза.

   Лиза. Где же ты, где же ты, где же ты...

Вбегает Гаюсов.

   Гаюсов. Ура, повезло!
   Лиза. Извелась без тебя...
   Гаюсов. Собираемся. Договорился, едем товарным вагоном, зато до самой Одессы.
   Лиза (собираясь). Едем.
   Гаюсов (собираясь). А как там Родин? Он как вышел сегодня к завтраку, я просто обомлел. Жаль, я спешил.
   Лиза. Он, оказывается, на сеновале спал. Ушёл с этим... бывшим майором...
   Гаюсов. А, с Севруком. В Польшу пошёл, что ли?
   Лиза. Да. Убеждал нас идти с ними. Утверждал, что ничего хорошего в Одессе не ждёт, а по морю дальше бежать невозможно, только вплавь, кораблей на всех не хватит.
   Гаюсов. Мы встретим красных и отбросим назад.
   Лиза. Я не спорила, просто сказала, что ты уже всё решил за нас.
   Гаюсов. За нас?
   Лиза. Да.
   Гаюсов. Так и сказала?
   Лиза. Да.
   Гаюсов. А он?
   Лиза. Можно сказать, благословил, отпустил с Богом.
   Гаюсов. И мы от Родина теперь свободны окончательно?
   Лиза. Да.
   Гаюсов. Что с его памятью?
   Лиза. Всё то же, одна головная боль.
   Гаюсов. Что ж, добрый путь.
   Лиза. Едем.
   

Сцена 10.

Чернозёмное бескрайнее поле, по которому бредут Мравинский и Галимов.

   Галимов. А что нам говорил Штильман? Советовал же подождать. Говорил же, что в большую оттепель по чернозёму нельзя проехать ни на санях, ни на телеге. А мы пешком вязнем.
   Мравинский. Ради Аллаха, Галимов, не нойте.
   Галимов. Я за двоих говорю, чтоб не так тоскливо. Вы, подполковник, с той поминальной молитвы едва пару фраз произнесли...
   Мравинский. Вот, что. Застрелиться на войне подло, хотя следовало бы. Я возвращаюсь. Вернее, остаюсь. Не могу оставить государя. И Россию надо защитить.
   Галимов. Ваше сиятельство! Как!?
   Мравинский (снимая сапоги). Что -- как?
   Галимов. Зачем сапоги снимаете?
   Мравинский. Как защитить? Один только способ остался, Сан Саныч, молится. Война ничего не решает. Я уже точно знаю, нет ничего мудрее молитвы. Дойду до первого монастыря, там пережду большевистскую жажду крови, а потом отправлюсь в Екатеринбург, где император с семьёй. Держи сапоги, а мне давай твои ошмётки.
   Галимов. Нет!
   Мравинский (бросив сапоги к ногам Галимова). Как хочешь, босиком дойду. Ежели прав, дойду. А ежели не прав, значит, и не лев. Прощай, мой последний товарищ.
   Галимов. Я не возьму сапоги!
   Мравинский. Ну, и дурак.
   Галимов (снимая валенки). Стойте! Возьмите! Возьмите мои валенки, Штильман их за ночь подлатал...
   Мравинский. Слова не мальчика, но мужа. Благодарю за понимание, господин капитан. Поручик поручика всегда поймёт.
   Галимов (подавая валенки). Леонид Евгеньевич...
   Мравинский (обуваясь). Не думай о плохом, хуже, конечно, может быть, но не обязательно. Времена. (Уходит).
   Галимов (обуваясь). А я-то куда... зачем... Аллах Акбар! (Продолжая путь). А пройдет дождь, чернозём вовсе размякнет и станет, как тесто. И человека замучит, и лошадь зарежет... (Уходит).
   

Сцена 11.

31 декабря. Граница с Польшей. Ручей, с перекинутым стволом дерева для перехода. Из-за деревьев выходят Родин и Севрук.

   Севрук. Есть! Ручей. Граница!
   Родин. Переход.
   Севрук. Успели! В самый, что ни на есть, канун нового года. Ходу, Паша! В новую жизнь. Пограничный разъезд может вернуться.
   Родин. Сил нет.
   Севрук. Вместе не перейти, и подморозило, бревно скользкое. И глубоко, похоже.
   Родин. Не хватало в феврале вброд гулять.
   Севрук. Небось, не Сибирь, не обледенеем.
   Родин. Только в очень крайнем случае, костёр развести нечем. За меня не волнуйся, куда денусь. Ступай, я -- за тобой.
   Севрук. Давай, посидим, вздохнём.
   Родин. Нет, Войцех, столько пройти, чтобы не хватило одного шага... Иди.
   Севрук (ступает на бревно). Скользко-то как!
   Родин. А ты на четвереньках.
   Севрук. Да ладно! Несолидно как-то.
   Родин. Зато надёжнее.
   Севрук (встаёт на четвереньки). Зоопарк в Вене как-то посещал, в шестнадцатом году, там обезьяны так же передвигались. (Переползает на другой берег).
   Родин. Как?
   Севрук. Да! Перешёл, обалдеть...
   Родин. Как ощущения?
   Севрук. Как на празднике, всё ликует.
   Родин. Здорово.
   Севрук. Давай, Паша, соберись.
   Родин. Ага. (На четвереньках доползает до середины, распластывается, удерживаясь за бревно). Нет. Не могу.
   Севрук. Что?
   Родин. Не могу. Не хочу.
   Севрук. Что!?
   Родин. Уходи, друг. Мне надо решиться, побыть сам-на-сам.
   Севрук. Я обожду.
   Родин. Не дури, нашим пограничникам доверять нельзя, могут и на чужой территории снять.
   Севрук. Нашим?
   Родин. Вот видишь, сам не понимаю: наши, не наши...
   Севрук. По чести, большевики в Украину вторглись, поправ её суверенитет. Ещё не всю подмяли, а границы уже хапнули. Так когда-то затоптали Польшу, Прибалтику, Кавказ, Сибирь. Россия никого и никогда не уважала. Себя-то вон, как ненавидит, такую гражданскую мясорубку устроила. Шлёпнуть парочку перебежчиков -- плевать да растереть.
   Родин. Видел же, патруль осетинский.
   Севрук. И что! Осетины, конечно, мудрее русских, но они же не службе.
   Родин. Оставь меня, сам не подставляйся, иди, пожалуйста.
   Севрук. Пожалуй. Ежели что... А что? А ничего. Ты, Павел, настоящий друг. Координаты мои тебе известны, понятно, приблизительные, меня же никто не ждёт, да и не знает, но всё же. Не забудешь?
   Родин. Друг мой, ты же знаешь, крепости моей памяти любой позавидует.
   Севрук. Крепись.
   Родин. Войцех, будь счастлив. Я рад за тебя. Прости.
   Севрук. Прощай. (Уходит).
   Родин. Глупо сидеть над ручьём, что-то надо решать.

Из-за деревьев выходит Раиса, с взведённым пистолетом.

   Раиса. Чуть не упустила.
   Родин. Ну, надо же.
   Раиса. Журнал.
   Родин. Нет.
   Раиса. В этот раз пристрелю.
   Родин. Я готов.
   Раиса. Ты хоть вспомнил, зачем тебе поручили хранить его, кому передать?
   Родин. Нет.
   Раиса. Но прочитал же?
   Родин. Нет.
   Раиса. Если не знаешь, что за журнал, зачем отдавать за него жизнь!
   Родин. Очевидно же, что мне поручено его хранить. Разве этого понимания мало? Не зря же вы за ним охотитесь.
   Раиса. Генерал Алексеев был государственным человеком высшего ранга, сам едва не стал государством. Соответственно, его записи наверняка содержат в себе ценные сведения, что могут принести пользу или вред новорождённому государству, нашему, моему. Как всякому ребёнку, новой революционной России нужны знания, основанные на опыте предшественников.
   Родин. Верно. Так вы -- большевичка?
   Раиса. Да.
   Родин. Ваша Россия -- не мой ребёнок. Или стреляйте, или оставьте меня в покое.
   Раиса. Почему ты без оружия?
   Родин. Потерял.
   Раиса. Павел... Не вынуждай меня убить тебя.
   Родин. Почему?
   Раиса. Пожалуйста, просто отдай журнал.
   Родин. Вы убивали прежде?

Из-за деревьев выходит Супрядкин, с взведённым пистолетом.

   Супрядкин. Как семечки щёлкала. Стоять! (Стреляет в Раису).
   Раиса. Супрядкин!? (Падает).
   Супрядкин (Родину). Меня, например, убила. Но не до конца. (Проверяет пульс на шее Раисы). Ранена. Думаешь, убивать просто? Не в смысле отнятия жизни человека у человека, а в смысле точности попадания. Даже в упор, порой, добить не получается. Успею добить, пусть послушает, ежели в себе. Она -- отличный стрелок, прямо-таки, Вильгельм Телль расстрельного дела. Но и на старуху бывает проруха. Старуха не по возрасту, по количеству пережитого. Революция молодит, а вот гражданская война, оказывается, старит. Поверь, лучше быть убитым на баррикаде, чем в окопе. Когда вы меня бросили в госпитале, связанным, потом пришла она, сняла с меня путы и в меня же и стреляла; дважды: в спину и в голову. А я выжил, непростительный промах, роковой. Я поклялся отомстить, и вот она, у моих ног валяется. Раиса -- комиссар. Чекистка. Я тоже большевик, хотя рангом ниже. Покуда мы -- шпионы. И нам пограничники не страшны, мандат имеется. Я -- мичман, мы, с тобой, по званию, ровня. Мы могли бы плечом к плечу стоять вчера на поминках императора Николая Кровавого в доме жида Штильмана, голосить с соплёй в горле "Вечную память", но я притворялся спящим, а ты влюблённым. С памятью, как я понял, у тебя всё так же никак. Жаль. Вдруг узнал бы Родину Раису Романовну. У вас и фамилия одна, и отчество. Брат с сестрой, что ли? Разница в летах великовата, но почему нет. И она тебя хотела убить. Родня. Чего молчишь? А, я тебе не даю слово вставить? Извини, когда ажиотаж, треплюсь без умолку. Круто, если бы Родина тебя убила. Да? Звучит! Но я спас тебе твою жизнь, потому что я убил Родину. И это тоже звучит. И это верно для каждого, кто рубится друг против друга на гражданской войне, мать против сына, дочь против отца, брат против брата, дед против внука! Мы убили нашу родину, поручик, её больше нет. Есть нечто другое, не родное, чужое. Пусть прекрасное, но не наше, ни белое, ни красное -- нечто. Прощай, Россия! Но спаслись. И чёрт с ней, коли мы живы. Ты жив, парень! Без памяти, без родины, новый человек, радуйся! Родин, ты мне обязан, благодари спасителя! Нет-нет, не словами, делом. Доставай Алексеевский журнал, где там ты его хоронишь, бросай сюда и кукуй себе тут на жёрдочке хоть до скончания времён. Приступай.
   Родин. Нет.
   Супрядкин. Тогда сдохни. (Падая). А!
   Раиса (сбив Супрядкина с ног, вонзает в него нож). Сдохни сам! Нож надёжнее пули, вернее. (Поднимается). Эй, я -- к тебе. (Идёт к Родину). Я родила в семнадцать лет. Понесла от друга по большевистскому подполью, вытравливала, опоздала. Приехала рожать к родителям. Они тебя присвоили, меня вышвырнули. А я и рада, свобода! Равенство полов... Революция. Кровавый карнавал. Весело. Шумно. На людях. Помоги сесть рядом. Не бойся меня.
   Родин. Хорошо. (Помогает Раисе сесть рядом).
   Раиса. Павел... Ты -- мой сын. Нас даже после родов друг другу не показали. Здравствуй, сынок. Я ни о чём не жалею. (Умирает).
   Родин. Я точно знаю, меня нет. Но вот мне дают имя. Почему. Потом говорят, где-то есть сын. Почему. Вот мама. Почему. И, самое занимательное, ничего из этого я не знал даже, когда был при памяти, без революций и войн. Но ведь жил же. Почему. И, говорят, был. Почему. Да полно, был? Жил? Отечество разгромили, разбросали по берегам. Зачем. А я сижу посередине. Я? Нет, не я. Некто сидит над пропастью. Зачем. Кто я, если меня нет, и не было? Кто? Зачем? Со святыми упокой...
   
   1919 г.
   
   Источники текста:
   Вермишев А. А., "Красная правда", М., Политотд. Реввоенсовета Юж. фронта, 1919 (1920) г.
   Вермишев А. А., "Красная правда", М., Театральная библиотека Губполитпросвета М.О.Н.О., 1922 г.
   "Нева". No 8, 1957 г. С. 187 -- 189.
   "Первые советские пьесы", М., "Искусство", 1958 г. С. 65 -- 122
   Вермишев А. А., "Избранное". М., "Художественная литература", 1977 г. С. 278 -- 358.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru