Вережников Александр Васильевич
Вешалка No 584
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Вережников Александр Васильевич
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1908
Обновлено: 08/06/2023. 73k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Вѣшалка No 584.
Разсказъ.
I.
Старики Ласточкины провожали сына въ университетъ. Они приготовились къ этому давно и переносили разлуку безъ особеннаго страданія.
На лицѣ отца, почталіона Ласточкина, сіяла гордость. Мать тихо любовно плакала. Коленька былъ у нихъ единственнымъ сыномъ. Изъ шестнадцати человѣкъ дѣтей остался только одинъ Коленька -- всѣ другіе перемерли отъ скарлатины, отъ грыжи, отъ живота. Три года, послѣ гимназіи, Коленька, зарабатывая уроками, копилъ деньгу для первыхъ шаговъ студенчества. Университетскій городъ отъ родины Ласточкина находился на разстояніи трехъ тысячъ верстъ,-- не мало нужно было потратить денегъ и на дорогу.
Разъ -- два -- три -- пробилъ послѣдній звонокъ восьмичасового утренняго поѣзда. Старики вышли изъ вагона третьяго класса. Коленька, оставаясь внутри, высунулся изъ окна. Старуха, энергично вытягивая шею къ окну, жестикулировала обѣими руками и задыхаясь говорила и говорила сыну, спѣша высказать все то, что еще оставалось недосказаннымъ. Коленька, въ тактъ ея словъ, кивалъ головой и растроганно улыбался.
Поѣздъ тронулся. Старики сильнѣе закопошились и торопливо зашагали по платформѣ рядомъ съ вагонами.
-- Пиши, Коленька, дорогой мой! Слышь, пиши... не забывай насъ!.. Коля, недостатки будутъ -- пришлемъ... не гордись... пришлемъ...-- крестя сына
и
стараясь подойти поближе къ вагону, со слезами на глазахъ, задыхаясь и захлебываясь, говорила мать.
Поѣздъ задвигалъ, застучалъ, загромыхалъ, выбрасывая изъ паровоза мокрую пыль и пыхтящій дымъ. Старики отставали. Вытягивая свой суставчатый хребетъ, поѣздъ проворнѣе заработалъ колесами. Голоса уже не ладили съ пространствомъ. Коленька шевелилъ губами и, выглядывая изъ окна, махалъ бѣлымъ платкомъ, а старики, торопливо шлепая ногами по платформѣ, все еще тянулись къ поѣзду. Мать безъ передышки шептала и крестила всѣ проходившіе мимо нея вагоны. Старикъ отецъ, придерживая лѣвой рукой висѣвшую на спинѣ почтальонскую сумку, нагруженную корреспонденціей, сердечно махалъ форменной фуражкой и бормоталъ, задыхаясь отъ волненія:-- счастливо!.. всего хорошаго... будь здоровъ!...
Послѣ проводовъ старики разошлись по разнымъ дорогамъ. Мать, съ надвинутымъ на глава чернымъ кашемировымъ платочкомъ, все еще всхлипывая, поплелась домой, а самъ Ласточкинъ, ободренный гордостью, приступилъ къ исполненію почтальонскихъ обязанностей.
-- Что такъ поздно?-- капризно спрашивали старика адресаты.
-- Сына въ университетъ провожалъ,-- коротко отвѣчалъ Ласточкинъ, и адресаты съ какимъ то недоумѣвающимъ любопытствомъ прикусывали языки.
II.
Первые дни Коленька Ласточкинъ провелъ въ университетскомъ городѣ въ безпрестанныхъ хлопотахъ: подавалъ прошеніе, побывалъ тамъ -- здѣсь, справился, разузналъ обо всемъ и наконецъ былъ зачисленъ дѣйствительнымъ студентомъ перваго курса физико-математическаго факультета. Чтобы недорого было, Ласточкинъ пріобрѣлъ студенческую форму у продавцевъ поношеннаго платья. Форменное пальто купилъ у старьевщицы, а черезъ нѣкоторое время татаринъ принесъ ему сюртукъ вмѣсто заказанной тужурки. Сюртукъ оказался не совсѣмъ подходящимъ -- пшютовскимъ: на бѣлой подкладкѣ съ высокимъ воротникомъ. Ласточкинъ стѣснялся его взять, но квартирная хозяйка, дама въ очкахъ, поддержала коммерцію.
-- Подкладку, Николай Федоровичъ, ежели что, не по модѣ, измѣнить можно;-- передѣлка грошъ -- цѣна, и воротникъ подрѣжутъ, за первый сортъ!
Ласточкинъ пріобрѣлъ сюртукъ. Поносивъ его нѣсколько дней, онъ привыкъ къ нему, не обращая никакого вниманія на свою внѣшность. Высокій воротникъ и бѣлая подкладка обошлись безъ передѣлки.
Занятій въ университетѣ не было. Студенчество было поглощено отстаиваніемъ академическихъ и гражданскихъ правъ. Профессорскія кафедры и аудиторіи не дышали тѣмъ спокойнымъ размѣреннымъ темпомъ, въ которомъ они сливались другъ съ другомъ. Академическая жизнь была перехвачена бурнымъ потокомъ улицы и скрылась въ его волнахъ. На профессорской кафедрѣ воздвигнута была трибуна. Аудиторія, нервная, напряженная, трепещущая, всколыхнувшая всю свою глубину, стремилась къ трибунѣ. О занятіяхъ нечего было и думать, да и мысль эта не вязалась съ настроеніемъ времени.
Живя въ захолустьи и бѣгая безъ оглядки по пятирублевымъ урокамъ, Ласточкинъ не былъ приготовленъ къ напряженнымъ политическимъ переживаніямъ. Въ немъ отъ природы была какая то странная пугливая застѣнчивость. У себя дома, бывая гдѣ-нибудь въ обществѣ, онъ никогда не проявлялъ иниціативы въ разговорахъ и знакомился съ людьми какъ то случайно, врасплохъ, по необходимости и никогда не сходился съ ними: въ немъ всегда копошилось тревожное самолюбіе; и боязнь не быть хуже другихъ отодвигала его на задній планъ.
Былъ онъ всегда тихимъ, застѣнчивымъ и выглядѣлъ забитымъ человѣкомъ. Отецъ и мать не замѣчали въ немъ этой пришибленности и говорили о его тихости и сдержанности: "тише ѣдешь, дальше будешь". А въ тѣхъ домахъ, гдѣ Коленька репетировалъ дѣтей, называли его просто скромнымъ "изъ почтальонскихъ дѣтей* молодымъ человѣкомъ. И дома, и всѣ, кто съ нимъ былъ знакомъ -- въ глаза и за глаза называли его "Коленькой". На самого себя Коленька смотрѣлъ недружелюбно, ко всякому новому дѣлу приступалъ несмѣло, съ дрожащими руками.
"Можетъ быть для этого нужны недюжинныя способности, -- разсуждалъ онъ,-- можетъ быть, это не такъ, какъ я думаю -- напортишь, пожалуй, и сдѣлаешься посмѣшищемъ"... Ласточкинъ не довѣрялъ своимъ способностямъ и преувеличивалъ достоинства, умъ и знанія другихъ.
Кипучесть студенческой жизни озадачила Ласточкина и отодвинула іго въ сторону. Политическія стремленія и партійность учащихся для него были новымъ дѣломъ. Онъ плохо былъ знакомъ съ настроеніемъ времени и мало читалъ. Чувствуя въ себѣ эти недостатки, онъ пополнялъ свои знанія теперь, занимаясь дома и посѣщая рефераты, митинги и прислушиваясь со стороны къ политическимъ разговорамъ.
Въ университетѣ Ласточкинъ ни съ кѣмъ не знакомился и, толкаясь среди студентовъ, вглядывался, вслушивался и скрытничалъ.
Академическіе интересы большинствомъ студентовъ отодвигались на задній планъ, на очереди стояли политическіе вопросы. Студенты знакомились между собой и сходились по товарищески только при условіи солидарности убѣжденій и разговаривали исключительно о партійныхъ дѣлахъ и о злобахъ политическаго дня. Сознавая свою неподготовленность, Ласточкинъ обходилъ всякія сношенія съ коллегами.
Всѣми, кого ни встрѣчалъ онъ въ университетѣ, руководила какая-то общность,-- не было здѣсь кучки друзей, закадычныхъ пріятелей, не существовало особенныхъ людей, а была сплоченная масса -- одинъ человѣкъ исчезалъ въ безсчетномъ множествѣ.
Всѣхъ, исключительныхъ и обыкновенныхъ людей втягивала въ себя трепещущая крылатая толпа. И Ласточкина смущала неучастливость отдѣльныхъ лицъ другъ къ другу. Здѣсь люди, встрѣчаясь, обходили свое я и даже вывелась изъ обращенія самая элементарная привычка говорить другъ другу: какъ поживаете? Не женились еще? Что вы такъ уныло выглядите? Гдѣ вы купили свои штаны?
И всѣ здѣсь жили какъ на бивуакѣ. Ласточкинъ былъ въ положеніи неподготовленнаго солдата въ открытомъ нолѣ, гдѣ сражались и бились вдвоемъ, втроемъ, группами и цѣлой сплоченной толпой.
Ласточкина тяготило одиночество, но даже, когда ему стало понятнымъ многое, онъ стѣснялся дѣлиться съ другими своими мыслями и впечатлѣніями. Сильнѣе онъ робѣлъ и чувствовалъ свою неподготовленность, когда видѣлъ въ студенческой массѣ серьезныя знающія лица, увѣренныя и непринужденныя... И бродилъ онъ со своими мыслями, замкнутыми въ пугливое одиночество.
Однажды какъ-то Ласточкинъ рѣшилъ переступить черезъ порогъ своей замкнутости. Это было въ университетѣ, послѣ реферата
"О первой Государственной Думѣ".
Онъ находился въ одной изъ аудиторій университета. Стоявшіе рядомъ съ нимъ два студента громко разговаривали, обращая на себя вниманіе постороннихъ и Коленька какъ-то неожиданно для самого себя вмѣшался въ разговоръ. Товарищи вели рѣчь о государственной думѣ и о соціалъ-демократіи.
-- Нѣтъ! меньшевики положительно въ калошу сѣли... Абсурдъ!.. явное заигрываніе съ буржуазіей! Выводы, кажется, ясны: позоръ идти въ такую думу!-- запальчиво говорилъ одинъ изъ товарищей съ вихрастой макушкой.
-- Сдѣлка съ совѣстью... Если бы сейчасъ Карлъ Марксъ всталъ изъ гроба...-- началъ было другой молодымъ вибрирующимъ баскомъ.
Ласточкинъ перебилъ его:
-- А по моему разумѣнію, дума есть органъ парламентарный, товарищи... и соціалъ-демократіи предоставляется возможность отстаивать свои права легально... Вѣдь отъ этого не проиграетъ, а выиграетъ пролетаріатъ...-- краснѣя, дребезжащимъ голосомъ сказалъ онъ.
Товарищи корректно выслушали Ласточкина.
-- А вы, коллега, съ какой точки зрѣнія?-- задалъ ему вопросъ тотъ, что былъ съ вихрястой макушкой.
Коленька еще больше покраснѣлъ и съежился.
-- Какъ вамъ сказать... да я по всему тому, что слышалъ... вотъ, напримѣръ, говорилъ предпослѣдній ораторъ...
-- Меньшевикъ?-- нетерпѣливо отозвался молодой басокъ.
-- Кажется, меньшевикъ, -- отвѣтилъ Ласточкинъ и добавилъ,-- впрочемъ, это мое личное мнѣніе. Вѣдь, представьте себѣ, если пролетаріатъ будетъ, допустимъ, въ большинствѣ, тогда всѣ другія партіи отойдутъ на задній планъ... а впрочемъ, я, собственно, не выяснилъ еще себѣ точку зрѣнія, -- неожиданно для самого себя сознался Ласточкинъ.
Товарищи снисходительно улыбнулись. И молодой басокъ произнесъ:
-- Коллега, особыхъ мнѣній не можетъ быть: справедливость на сторонѣ большинства, меньшевики впали въ оппортюнизмъ. Французская революція намъ доказала... и. разъ дума либеральная, а это не подлежитъ никакому сомнѣнію, она предастъ демократію!.. Безъ всеобщаго... безъ прямой, тайной и равной подачи голосовъ, безъ учредительнаго собранія соціалъ-демократіей не можетъ быть признана государственная дума...
-- Исторія доказала намъ, -- подтвердилъ другой товарищъ.
Ласточкинъ стушевался.
Товарищи замолчали и смѣшались съ толпой.
Коленька укорялъ себя за несостоятельность. Онъ многое могъ бы сказать, такъ какъ опредѣленно выяснилъ себѣ это положеніе, но застѣнчивость и опасеніе "сѣсть въ калошу" смутили его. Ругая себя на всѣ корки, онъ опять одиноко сталъ бродить по аудиторіямъ, по коридору и ему какъ-то стыдно было за себя. Онъ все думалъ, среди толпы, о своей несостоятельности, о двухъ коллегахъ и ему казалось, гдѣ бы онъ ни былъ, что студенты смотрятъ на него и снисходительно улыбаются. И у себя въ комнатѣ, ночью засыпая, Ласточкинъ вспоминалъ двухъ снисходительно улыбающихся коллегъ... и краснѣлъ...
III.
Ласточкинъ нерѣдко бывалъ въ студенческой столовой и не въ обѣденное время. Здѣсь больше было разнообразія и сильнѣе выступала индивидуальность отдѣльныхъ лицъ. Въ столовой критиковались неясности и запутанность рѣчей университетскихъ трибуновъ, да и въ смыслѣ откровенности было проще и студенты подходили другъ къ другу съ большей откровенностью. И было здѣсь нетронутому человѣку какъ-то особенно весело.
Ласточкинъ любилъ наблюдать партійные споры, когда сходились сразу всѣ вмѣстѣ и сражались въ одно и то же время меньшевикъ съ большевикомъ, эсъ-эръ съ кадетомъ, сіонистъ съ бундистомъ...
Находясь въ столовой, онъ бродилъ изъ одной комнаты въ другую, подходилъ къ группамъ спорящихъ студентовъ, курсистокъ и "постороннихъ" и вслушивался молча и сосредоточенно.
Столовая являлась мѣстомъ болѣе интимныхъ бесѣдъ и конспираціи. Ее, какъ могли, охраняли отъ подозрительныхъ субъектовъ. Боязнь шпіоновъ и провокаціи была присуща многимъ. Среди студентовъ были особенно безпокойные люди: ихъ подозрительность доходила иногда до смѣшного. Всякое новое лицо, если оно почему-либо не гармонировало съ общимъ настроеніемъ, отмѣчалось ими.
Въ университетской столовой бывали и не универсанты -- студенты-спеціалисты, курсистки, и не студенты -- партійные люди: рабочіе, реалисты, гимназисты и семинаристы.
Однажды Ласточкинъ пришелъ въ столовую раньше обыкновеннаго, часовъ около двѣнадцати. Обѣденной публики не было еще. Коленька снялъ пальто и прошелъ въ большую комнату. На обѣденныхъ столахъ кое-гдѣ лежали прокламаціи, Ласточкинъ такія вещи почему-то читалъ дома и, видя, что прокламаціи не лежатъ долго на столахъ, и куда то исчезаютъ, забиралъ по одному, по два экземпляра различнаго содержанія съ собой, съ тѣмъ, чтобы по прочтеніи принести ихъ обратно. Такъ онъ поступалъ почти всегда, когда онѣ попадались ему подъ руки. И когда онъ ихъ клалъ въ карманъ, выходило это у него какъ то по воровски. Самъ Ласточкинъ не замѣчалъ своей странности, а постороннимъ такая манера бросалась въ глаза.
На этотъ разъ Ласточкинъ положилъ въ карманъ три прокламаціи разнаго содержанія.
Несмотря на ранній часъ, столовая отдавала тѣснотой. Студенты въ форменныхъ тужуркахъ, въ сюртукахъ, въ пиджакахъ, въ черныхъ, синихъ и красныхъ рубашкахъ, мѣшаясь съ курсистками и посторонними, сидѣли, стояли и ходили по комнатамъ, шумно разговаривая, но никто изъ нихъ долго не оставался въ столовой и, поговоривъ, встрѣтившись съ кѣмъ нибудь, исчезали одни и приходили другіе.
Ласточкинъ слонялся изъ угла въ уголъ и останавливался около группъ, если слышалъ интересный разговоръ. И когда слушалъ, незамѣтно для себя смотрѣлъ на разговаривающихъ любопытными глазами, обращая на себя особенное вниманіе, такъ что его легко запоминали многіе. Передвигаясь теперь изъ одного угла въ другой и прислушиваясь къ разговорамъ, онъ вдругъ смутился: ему бросился въ глаза лохматый студентъ, который, какъ ему показалось, какъ то подозрительно слѣдилъ за нимъ. Коленька насторожился: лохматый студентъ не сводилъ съ него глазъ и въ его взглядѣ было что то непримиримо-враждебное, подозрительное.
Ласточкинъ опѣшилъ, шарахнулся въ сторону и, наблюдая за подозрительнымъ студентомъ, сдѣлалъ видъ, что смотритъ въ окно.
Лохматый студентъ, повидимому, кого то ждалъ. Онъ останавливался у окна, смотрѣлъ на улицу, выходилъ изъ столовой въ шинельную, снова возвращался, тревожно вынималъ изъ тужурки черные часы, страдальчески смотрѣлъ на стрѣлки и, сгорая отъ нетерпѣнія, совался изъ стороны въ сторону.
Съ тѣхъ поръ, какъ Ласточкинъ замѣтилъ его, они не оставляли другъ друга, сходились, расходились и, будучи въ противоположныхъ концахъ комнаты, искали глазами одинъ другого. И лохматый студентъ смотрѣлъ на Коленьку все тѣми же враждебными, подозрительными глазами.
Ласточкинъ въ концѣ концовъ сталъ избѣгать его и, забившись въ уголъ, за толпу спинъ присѣлъ. Но черезъ двѣ-три минуты рядомъ съ нимъ заскрипѣлъ стулъ. Онъ пугливо оглянулся и опять наткнулся на подозрительнаго студента: скашивая на Ласточкина глаза, тотъ буркнулъ что то себѣ подъ носъ и сердито тряхнулъ кудлатой головой. Коленька скороговоркой переспросилъ, но отвѣта не добился. Лохматый студентъ заторопился и куда то исчезъ.
Ласточкинъ всталъ со стула и растерянно оглядѣлся по сторонамъ: "и почему бы ему такъ подозрительно смотрѣть на меня? Вдругъ, ни съ того, ни съ сего, привязался и готовъ былъ съѣсть глазами... За кого онъ меня принимаетъ?" -- думалъ Ласточкинъ.-- "Можетъ быть за какого нибудь непріятнаго знакомаго, а можетъ быть просто не понравилась ему моя физіономія"... И онъ вспомнилъ о своемъ пшютовскомъ сюртукѣ на бѣлой подкладкѣ, которую тщательно скрывалъ, плотно застегиваясь на всѣ пуговицы.
Его маленькая, невзрачная фигурка дѣйствительно напоминала въ этомъ длинномъ, съ высокимъ воротникомъ сюртукѣ какого то полинявшаго франта.
"Но вѣдь мало ли бѣлоподкладочниковъ! Нѣтъ, что то не то"...-- додумывался Ласточкинъ: "не принялъ ли ужъ онъ меня за какого нибудь провокатора?" -- Коленька при этой мысли вздрогнулъ. "Но этого не можетъ быть,-- неосновательно, безсмысленно и такъ глупо",-- подумалъ онъ и, пытаясь вернуться къ прежнему настроенію, опять сталъ бродить.
Лохматаго студента нигдѣ уже не было видно, но мысль о немъ и его подозрительность тревожили Ласточкина. Коленька изъ большой комнаты перешелъ въ малую. Здѣсь было тѣснѣе.
Подъ вліяніемъ шума, среди все новыхъ и новыхъ лицъ, мысль о лохматомъ студентѣ сгладилась и отъ нея осталась какая то неясная тревога.
Здѣсь, въ малой комнатѣ, въ одной изъ группъ, среди студентовъ, курсистокъ и постороннихъ происходилъ горячій споръ. Ласточкинъ остановился около и сталъ вслушиваться. Онъ слышалъ все, что говорили, но понималъ какъ то вяло, безъ прежняго напряженія, тупо, безъ критическаго анализа. На него нашелъ какой то столбнякъ.
Лица, спины, окна, столы и стулья пестрили зрѣніе, и онъ смотрѣлъ чрезъ все это куда то сквозь, точно черезъ какую то смыкающуюся и размыкающуюся рѣшетку. Кто то подошелъ къ группѣ спиной и вмѣстѣ съ нею отъ группы отдѣлилась другая спина. На мгновенье голоса оборвались, потомъ опять загудѣли, то врозь, то вмѣстѣ.
Ласточкинъ неподвижно смотрѣлъ сквозь живую рѣшетку куда то въ себя и слушалъ; но смыслъ разговора становился ему все больше и больше непонятнымъ. Мысли тупѣли, точно засыпали въ головѣ, и онъ вслушивался только въ одну мелодію говора и говоръ, становился ропчущимъ, монотоннымъ, точно вода булькала въ камняхъ.
Ласточкинъ уже ни о чемъ не думалъ и всѣ его мысли терялись въ какой то щемящей безсознательной тупости.
Отдѣлившаяся отъ группы спина опять стала, на свое мѣсто, согнулась, втянула голову въ средину группы и безпокойно задвигала локтями и отъ этого голоса въ группѣ стали тише, тревожнѣе, перемѣнились съ шопотомъ и группа зашаталась.
Ласточкинъ очнулся отъ столбняка, рѣшетка слетѣла съ глазъ и онъ увидѣлъ выразительныя лица, бѣгающіе и косые взгляды -- и все это обращено было въ его сторону.
Коленька опустилъ глаза внизъ и осмотрѣлся по сторонамъ: неподалеку отъ него, въ. той сторонѣ, откуда влилась въ группу ошеломляющая тревога, стоялъ лохматый студентъ и смотрѣлъ на Ласточкина предательскими, мстительными, ненавидящими глазами. Коленька готовъ былъ провалиться сквозь землю.
Глухо гудѣли голоса. Спина, что была ближе къ Коленѣкѣ, отшатнулась отъ группы и повернулась лицомъ къ нему.
-- Вамъ, собственно, что?-- грохнуло въ ушахъ Ласточкина, и онъ поблѣднѣлъ, зашмыгалъ подметками, съузилъ лицо, опустилъ плечи.
-- Да я... мнѣ казалось, здѣсь постороннихъ нѣтъ. Интересный разговоръ...-- пролепеталъ Коленька.
На него теперь съ тревожнымъ любопытствомъ глядѣла вся группа, проходившіе и стоявшіе неподалеку тоже съ какимъ то враждебнымъ интересомъ смотрѣли на Ласточкина. Онъ точно приросъ къ полу.
Кругомъ говорили что то, показывали на него пальцами, требовали отъ него какихъ то объясненій, но онъ ничего не понималъ. Ласточкинъ наконецъ сдвинулся съ мѣста и зашагалъ. Подъ ногами у него шатался полъ, передъ глазами ползали стѣны. Голова шла кругомъ, точно чѣмъ то тяжелымъ, тупымъ ударили его по затылку. Всѣ лица казались ему приплюснутыми, безъ лбовъ, безъ шеи, съ однѣми только щелями, изъ которыхъ выглядывали страшные глаза.
Коленька падалъ, безсильный подняться, тонулъ въ глазастыхъ скважинахъ, загипнотизированный общимъ настроеніемъ толпы. Онъ не боролся съ упадкомъ воли и только искалъ глазами въ толпѣ лохматую голову студента, заразившаго больнымъ воображеніемъ всѣхъ, бывшихъ въ эту минуту въ столовой, но лохматый студентъ опять куда то пропалъ.
Сбитый съ ногъ Коленька, выбрался изъ столовой въ раздѣвальную. Путаясь въ рукавахъ, надѣлъ пальто и, уткнувшись носомъ въ воротникъ, ощупью вышелъ на улицу и зашагалъ. "Шпіонъ... шпіонъ, шпіонъ",-- шипѣло у него въ груди.
Была осень. Дождь съ холоднымъ вѣтромъ безъ передышки сѣялся мелкимъ бисеромъ и бубнилъ въ водосточныхъ трубахъ.
Шагая по грязной панели, шлепая по лужамъ, путаясь межъ конокъ и извозчичьихъ пролетокъ на самой срединѣ улицы, Ласточкинъ шелъ и шелъ, не зная куда и зачѣмъ; шелъ часъ, два, три, четыре часа.
Было уже темно.
Блѣдный чахоточный свѣтъ газовыхъ фонарей страдальчески обличалъ плоскія, длинныя улицы, со скучными замкнутыми людьми. И всѣ улицы, какъ одна, копошились, грохотали, стучали лошадиными копытами, шелестѣли юбками и шлепали, шлепали безъ конца грязными калошами. Ласточкину все казалось мертвымъ, движущимся, ползающимъ, кашляющимъ, но не живымъ, чѣмъ то бездушнымъ, загробнымъ и голоса звучали замогильными вздохами... И самъ онъ уже ничего живого не ощущалъ въ себѣ -- все онѣмѣло въ немъ за эти тягучіе, несносные четыре часа, все выстрадалось. Оскорбленіе, безпричинный больной стыдъ, горькая обида перешли въ тупую одинокую тоску.
Ласточкинъ чувствовалъ себя пришибленнымъ, приплюснутымъ къ самой землѣ, брошеннымъ въ грязь, оторваннымъ отъ всего живого, никому ненужнымъ. И вся его фигура казалась ему самому жалкой и отвратительной.
Онъ какъ то сразу потускнѣлъ, поблекъ, упалъ въ своихъ глазахъ, опустился ниже всякаго сознанія и сталъ подозрѣвать въ себѣ какіе то, доселѣ непонятные, инстинкты. Ему стало казаться, что онъ дѣйствительно преступникъ, и что онъ это только-только сталъ сознавать; что за нимъ съ давнихъ поръ имѣются какіе то пороки, въ чемъ онъ раньше не сознавался даже себѣ и только теперь все это всплываетъ наружу.
Совсѣмъ поздно, когда грохотъ улицъ и шлепанье грязныхъ калошъ провалились куда то, и на улицахъ остался только одинъ шелестъ юбокъ, умолявшихъ встрѣчныхъ взять ихъ съ собой, Ласточкинъ вернулся домой. Едва переступая съ ноги на ногу, пробитый насквозь холоднымъ дождемъ, не ощущая никакого голода, съ однимъ только чувствомъ тупой тоски, онъ, не раздѣваясь, не зажигая огня, какъ сломленный, упалъ на постель.
Ничего живого не оставалось въ немъ и только болѣло" что то тамъ, внутри, маленькое, крохотное, безъ крови, безъ тѣла, болѣла душа. Около часу онъ пролежалъ безъ словъ и безъ мысли. И когда физическое утомленіе сгладилось, передъ нимъ опять повисли воспоминанія: "можетъ быть это галлюцинація, тягучій сонъ... Нѣтъ, это дѣйствительность..." -- ворошилось у него въ головѣ.
И Ласточкинъ думалъ: "какъ хорошо не жить, умереть, уйти отъ всего: и отъ боли, и отъ тоски, и отъ оскорбленій, и отъ этой мучительной борьбы за существованіе; уйти тихо, неслышно, и такъ, чтобы никто не вспоминалъ, что на свѣтѣ жилъ этотъ Коленька Ласточкинъ, почтальонскій сынъ, кончившій, ради Христа, гимназію, поступившій въ университетъ и ставшій провокаторомъ, шпіономъ... И только потому, что не могъ подойти къ людямъ, ни разу не сподличалъ, никому не лгалъ, ни у кого на заискивалъ и жилъ только со своими мыслями.
Ласточкину хотѣлось заплакать сильно-сильно, но не было слезъ. Ему иногда приходила мысль: "а что, если я крикну, что въ комнатѣ пожаръ, что весь я въ огнѣ, что на мнѣ горятъ волосы и даже, хуже того, что у меня прогорѣлъ черепъ и тлѣютъ мозги..."
-- И тогда?
Примутъ за сумасшедшаго, отправятъ въ домъ умалишенныхъ...
-- И что-жъ?
И онъ отвѣчалъ себѣ:
-- Тогда будетъ лучше. Всѣ тѣ, кто такъ безпричинно, жестоко меня оскорбилъ, покраснѣютъ... будутъ каяться... и поймутъ глубину своей жестокости. Убѣдятся, несомнѣнно, убѣдятся, что они глубоко ошибались, что негодяй, дѣйствительный провокаторъ не можетъ отъ этого сойти съ ума.
Издерганные нервы тупѣли, слабость во всемъ тѣлѣ была такъ сильна, что онъ уже не могъ поднять руку, повернуть голову, перелечь со спины на бокъ, а на сердцѣ гноилась все та же тупая тоска.
IV.
Проснулся Ласточкинъ на завтрашній день поздно и до вечера пролежалъ въ постели. Свернувшись калачикомъ, онъ лежалъ подъ одѣяломъ съ открытыми глазами.
Воспоминанія уже не будоражили его такъ сильно. Онъ весь ушелъ въ самого себя и ему было безразлично, что дѣлается тамъ, на улицѣ, въ университетѣ и гдѣ бы то ни было. Его не трогало теперь общественное мнѣніе, судъ и осужденіе товарищей. И онъ готовъ былъ пролежать всю жизнь подъ одѣяломъ, свернувшись калачикомъ, чтобы не встрѣчаться съ людьми. Онъ былъ жестокъ и немилосерденъ ко всѣмъ и ему становилось жаль ни въ чемъ неповиннаго отца, возлагавшаго такъ много надеждъ на его будущее.
Коленька сантиментальничалъ и въ этомъ находилъ свой покой. Онъ мысленно разговаривалъ съ матерью, жаловался и разсказывалъ ей, какъ все это случилось, и слышалъ въ нѣмой сѣрой тишинѣ пустынной комнаты ея всхлипыванія, видѣлъ простые сѣрые глаза, на сѣромъ поношенномъ лицѣ, двѣ глубокія складки, проложенныя старчествомъ отъ губъ къ подбородку, и чудилось ему, что жилистыя сухія руки старухи тянутся къ нему и крестятъ, крестятъ безъ конца, и отъ этого Коленькѣ становилось легко, уютно, ласково.
Было уже около восьми часовъ вечера. Ласточкинъ поднялся съ постели, одѣлся и вышелъ на улицу. Въ воздухѣ пахло дождемъ, на тротуарахъ лежала водянистая грязь. Дождя уже не было.
Коленька больше сутокъ ничего не ѣлъ и теперь его теребилъ голодъ.
Пройдя минутъ десять по своей улицѣ, онъ свернулъ въ тускло освѣщенный переулокъ и черезъ пять-шесть домовъ отъ угла спустился въ подвальный этажъ по кривымъ деревяннымъ ступенямъ, гдѣ оказалась дешевая кухмистерская. Огонь, люди, говоръ, табачный дымъ подѣйствовали на него ободряюще. Разочарованіе становилось уступчивѣй. Онъ оздоровляюще вздохнулъ.
Пустяки,-- утѣшалъ онъ себя, берясь за ложку съ супомъ, и уговаривался съ собой философски смотрѣть на вещи. Придумывая способы для оправданія, онъ находилъ теперь нелѣпой и безсмысленной всю эту исторію.
Онъ склонялъ себя относиться къ ней хладнокровнѣе, не отчаиваться, быть философомъ; но недовѣріе къ окружающимъ, неискренность, безсердечность, непониманіе людьми самихъ себя колебали его надежды.
V.
Три дня Ласточкинъ пропадалъ дома. Онъ боялся, робѣлъ переступать пороги университета и студенческой столовой.
-- Оправдываться нужно, а передъ кѣмъ? Въ чемъ? кто поручится за меня и станетъ защищать бездоказательно!..разсуждалъ Ласточкинъ:-- и допустимъ, что въ концѣ концовъ оправдаютъ меня, но вѣдь для этого нужно поднять на ноги весь университетъ, -- товарищескій судъ, допросы, дознанія, слѣдствія... Какой шумъ!
Онъ прекрасно зналъ, съ какой быстротой распространяются среди студентовъ такіе слухи.
-- И теперь навѣрное, о мнѣ звонятъ во всѣ колокола... Многіе меня ужъ знаютъ въ лицо!-- думалъ онъ:-- да и не сразу, и не всѣ свыкнутся съ ошибкой... И всѣ будутъ знать и станутъ тыкать на меня пальцемъ... И когда выяснится все въ благопріятномъ смыслѣ, и тотъ, кто больше виноватъ, извинится передо мной и тогда, все-таки, прежняго довѣрія ко мнѣ уже не можетъ быть. Найдутся упрямые, недовѣрчивые и просто психопаты... И многіе для большей безопасности будутъ держаться отъ меня въ сторонѣ...
Ласточкинъ думалъ безъ конца, подходилъ къ мучившему его вопросу со всѣхъ сторонъ, вспоминалъ аналогичные случаи изъ жизни, знакомые ему, и нигдѣ не видѣлъ просвѣта. Ему приходило на умъ, какъ однажды сослуживца его отца, почтальона, обвинили въ кражѣ часовъ у товарища и какъ всѣ сразу отвернулись отъ него, уволили изъ почтамта и когда выяснилось, что часы стащилъ племянникъ пострадавшаго, и въ кражѣ онъ самъ же сознался, оклеветанный почтальонъ все же не былъ вполнѣ оправданъ, и знакомые и незнакомые говорили про него: "коли попалъ въ подозрѣніе, значитъ не съ проста, если не укралъ, то могъ украсть -- зря не подумаютъ"...
Послѣ долгихъ размышленій Коленька надумалъ наконецъ пойти въ столовую, а потомъ въ университетъ и объясниться съ кѣмъ нужно, а главное отыскать лохматаго студента, изъ за котораго загорѣлся весь сыръ-боръ.
Было обѣденное время, когда Ласточкинъ пришелъ въ столовую. Въ большой комнатѣ онъ отыскалъ свободное мѣсто и сѣлъ за столъ.
Шумъ голосовъ и звяканье посуды заглушали въ немъ стыдливый страхъ.
Сгорбленный, съ виновато опущенной головой, уткнувшись въ вынутую изъ кармана старую газету, онъ сидѣлъ какъ на иголкахъ. Прошло минутъ десять. Постепенно опуская газету на колѣни, онъ крадучись осмотрѣлся кругомъ; все казалось обыкновеннымъ, никто не обращалъ на него особеннаго вниманія -- всѣ заняты были своимъ дѣломъ. Больное ощущеніе, что на него всѣ смотрятъ подозрительными глазами мало по малу сглаживалось. Мысль, съ которой пришелъ онъ въ столовую, улетучивалась. Обращаться за объясненіемъ ко всѣмъ и посвящать въ эту непріятную исторію незнакомыхъ съ нею не было никакого смысла.
Чтобы не сидѣть безъ толку, Коленька взялъ обѣдъ и помѣстился за тѣмъ же большимъ столомъ. Онъ веселѣлъ, обвинялъ себя въ чрезмѣрной мнительности и у него даже явился аппетитъ.
За столомъ шумно разговаривали, смѣялись и стучали тарелками.
-- Коллега! вы на какомъ факультетѣ?-- раздалось у самаго уха Ласточкина. Ложка у него вывалилась изъ рукъ и зазвенѣла по тарелкѣ.
-- Я?.. я на физико-математическомъ....-- краснѣя произнесъ Коленька и боязливо повернулся.
Задавшій Ласточкину вопросъ, былъ студентъ въ пенснэ. Онъ смотрѣлъ на растерявшагося Коленьку во всѣ глаза и подозрительно морщилъ носъ.
-- А я думалъ, что мы съ вами на одномъ факультетѣ!-- фальшиво улыбаясь, отвѣтилъ студентъ и, помолчавъ немного, добавилъ, какъ будто бы между прочимъ:
-- А кто у васъ химію читаетъ?
Къ Ласточкину опять вернулась прежняя лихорадка. Онъ, какъ ужаленный, готовъ былъ броситься съ мѣста, но мысль, что это будетъ ужъ совсѣмъ подозрительно, пригвоздила его къ стулу и онъ, блѣднѣя, путаясь и припоминая, забормоталъ:
-- Химію? химію... позвольте, какъ его? Я, видите ли, недавно пріѣхалъ... въ университетѣ нѣтъ лекцій... А вотъ, химію кто читаетъ -- удивительно, забылъ! Какая то иностранная фамилія: Монстр... Нонстр... Что то въ этомъ родѣ!
Студентъ въ пенснэ смѣрилъ глазами Ласточкина, иронически улыбнулся и всталъ со стула.
-- А вамъ что, собственно?-- предчувствуя что то недоброе, спросилъ Коленька.
-- Такъ, просто, изъ любопытства -- я тоже не зналъ, собственно...-- насмѣшливо, сквозь зубы процѣдилъ студентъ и оставилъ растерявшагося и уничтоженнаго Ласточкина.
Коленька опустилъ голову, уткнулся носомъ въ тарелку; со звономъ зачерпнулъ ложкой остывшій супъ и машинально проглотилъ; жидкость застряла въ горлѣ и онъ закашлялся.
-- Странно! И все это какъ то не вяжется одно съ другимъ!-- прозвучало опять въ его ушахъ.
-- А вы какую гимназію кончили?-- раздалось съ другого конца стола.
-- Я?..-- Ласточкинъ назвалъ свой городъ и гимназію.
Въ горлѣ у него першило и онъ, красный отъ кашля и все еще проглатывая, откинулся на спинку стула и неожиданно вызывающе произнесъ:
-- Моя фамилія -- Ласточкинъ, Николай Федоровичъ, можете справиться! Я только одного не понимаю, къ чему все это?-- и онъ обиженно заморгалъ глазами.
-- Но это еще не доказательство!-- буркнулъ кто то сзади.
Ласточкинъ повернулъ туда голову:
-- Это вы мнѣ?-- испуганно спросилъ онъ.
Никто не отвѣтилъ и тѣ, что стояли къ нему лицами, повернулись спиной.
Тутъ же за столомъ, на противоположной сторонѣ сидѣли курсистки. Когда Ласточкинъ, оставшись безъ отвѣта, вернулся къ своей тарелкѣ, курсистки съ брезгливымъ любопытствомъ смотрѣли на него и выразительно шушукались.
Коленька украдкой обвелъ ихъ глазами и въ двухъ изъ нихъ узналъ своихъ сосѣдокъ по комнатѣ и, какъ затравленный звѣрь, опустилъ руки и собрался весь въ кучку.
Симпатичныя дѣвушки, которыхъ онъ замѣтилъ еще при первой встрѣчѣ, погубили его.
Кое-какъ онъ собрался съ мыслями, всталъ на ноги и, точно боясь провалиться сквозь полъ, крѣпко ухватился за столъ руками и заговорилъ:
-- Господа! Товарищи! вы меня заставляете оправдываться въ то время, когда я абсолютно ни въ чемъ не виноватъ... и кто вамъ внушилъ подозрѣвать меня? Все это выдумка, отвратительная ложь! Я чувствую, что васъ заразилъ тотъ безпокойный!-- но я самъ его не знаю -- жъ нимъ встрѣтился первый разъ!-- и онъ меня заподозрилъ... лохматый такой, кого то ждалъ... Кто его знаетъ! Можетъ быть, онъ ненормальный.
Къ столу, гдѣ былъ Ласточкинъ, подходили любопытные, и толпа въ этомъ мѣстѣ увеличивалась.
Среди студентовъ, когда Коленька произнесъ послѣднія слова, послышался сдержанный смѣхъ.
-- Я студентъ! Перваго курса, физико-математическаго факультета -- и только!.. У меня есть билетъ, можете справиться! Фамилія моя Ласточкинъ, Николай Федоровичъ! Вѣшалка номеръ 584!..
Ласточкинъ не помнилъ себя и отъ смущенія, и отъ стыда, въ особенности.передъ двумя соквартирантками. Къ горлу подступали слезы.
Молва о томъ, что среди студентовъ появился провокаторъ, разлетѣвшаяся почти по всему университету, сбивала съ толку даже самыхъ разсудочныхъ. Въ запутанныхъ словахъ Ласточкина трудно было разобраться: они вызывали безпорядочный шумъ. Къ нему обращались съ вопросами.
-- Когда, кто?
-- Какой лохматый студентъ?
-- Въ чемъ дѣло?
-- Вѣдь были же какія-нибудь основанія!
-- Какъ же вы это?
-- На мѣстѣ преступленія!
-- И какъ не стыдно вамъ, а еще студентъ!
-- Позвольте, товарищи, такъ нельзя! Коллега, объяснитесь толковѣй!
-- Видѣли?.. Ясно, провалилъ!
Безпорядочно всѣ вмѣстѣ гудѣли голоса и среди нихъ слышались участливые, внимательные, подозрительные, недоумѣвающіе и негодующіе.
Призывали къ порядку, но толкотня и шумъ поглощали здравый смыслъ.
Ласточкинъ ничего не видѣлъ, не слышалъ и не понималъ. Онъ силился скорѣе высказать все, оправдаться сразу и говорилъ безсвязно, не отвѣчая на вопросы, держась руками за концы стола и безпомощно вытягивая шею.
-- Товарищи! Коллеги! Если я, допустимъ, вслушивался въ разговоръ -- сознаюсь въ своей нетактичности; но я не кто нибудь, я -- студентъ физико-математическаго факультета... товарищи! вѣдь такъ нельзя,-- понимаете? Одинъ, какой то психопатъ! Это преступно! И зачѣмъ я оправдываюсь? Безсмысленно! Для меня еще не все ясно.... я ничего не знаю... Я -- дѣйствительный студентъ, вѣшалка моя 548, виноватъ, 584!!! Фамилія моя -- Ласточкинъ, можете справиться! Мой адресъ -- извольте!
Коленьку перебивали, просили его отвѣчать на вопросы; но онъ, не обращая вниманія ни на кого, спѣшилъ высказать все, что ему казалось необходимымъ.
Тѣ, кто искренно желалъ выяснить вопросъ "по существу", ничего не добились отъ Ласточкина. Онъ раэдраженно отмахивался руками и на своихъ доброжелателей смотрѣлъ въ упоръ.
-- Подозрительно!
-- Темна вода въ облацѣхъ...
-- Мѣшанина.
-- Надо быть на-сторожѣ!-- раздавалось около Ласточкина. И это его вооружало противъ всѣхъ.
Перевѣсъ былъ на сторонѣ мнительныхъ.
Вернулся Ласточкинъ домой ни съ чѣмъ и еще съ большимъ упадкомъ силъ.
Онъ плакалъ впотьмахъ и спалъ, не снимая своего пшютовского сюртука.
VI.
Ласточкинъ потерялъ голову. Торчалъ дома и покидалъ свою комнату только для того, чтобы пойти пообѣдать въ дешевую кухмистерскую.
Валяясь на кровати, или шагая изъ угла въ уголъ по комнатѣ, онъ проклиналъ свою нелѣпую натуру и необходимость жить и сталкиваться съ людьми. Вспоминалъ всѣ свои дурные поступки съ тѣхъ поръ, какъ помнилъ себя, начиная съ самаго ранняго дѣтства; осматривался передъ зеркаломъ и находилъ себя жалкимъ, безцвѣтнымъ, хилымъ, больнымъ и произносилъ вслухъ, противно улыбаясь:-- "недоносокъ, дегенератъ..."
Больные осенніе дни, грязныя улицы, мокрыя, тускло блестящія крыши, чиликанье дождя, туманное небо, блуждающее въ облакахъ, блѣдное, точно покрытое бѣльмомъ, солнце сильнѣе сгущали тоску и обостряли одиночество. Ласточкинъ прятался въ своей комнатѣ и лишній разъ не выходилъ даже въ корридоръ. Для него было пыткой встрѣчаться съ соквартирантками-курсистками, которыя несомнѣнно составили уже о немъ извѣстное мнѣніе. И онъ выходилъ изъ комнаты въ то время, когда не разсчитывалъ встрѣтиться съ ними. На улицѣ онъ тоже пугливо осматривался по сторонамъ и, если замѣчалъ студенческую форму, обходилъ ее или, проходя мимо, пряталъ глаза въ воротникъ.
Не было такого дѣла, на которомъ бы Ласточкинъ могъ сосредоточиться. Книги,: валились изъ рукъ, растерянныя мысли назойливо вращались около одного и того же несноснаго предмета. Ласточкинъ падалъ духомъ, и не будучи отъ природы предпріимчивымъ человѣкомъ, растравлялъ себя безнадежными умозаключеніями.
Однажды онъ бросилъ свою тоскливую комнату и сталъ бродить по улицамъ, тамъ, гдѣ меньше всего можно было встрѣтить кого-нибудь изъ студентовъ. Виляя изъ одной улицы въ другую, онъ остановился на углу, чтобы переждать вереницу ломовыхъ извозчиковъ, перерѣзавшихъ путь телѣгами, нагруженными кулями И ящиками. Въ этомъ мѣстѣ скопилась толпа и въ ней были пьяные. Пьяные какъ-то беззаботно смѣялись, и голоса ихъ звучали самодовольно и какъ-то безсознательно весело, и смотрѣли они на всѣхъ непринужденно и держались на улицахъ какъ у себя дома.
-- Эй, вы, химики! айда назадъ! Успѣете еще! Раскозыряемъ графинчикъ! Пить, такъ пить, какого черта!-- раздался голосъ въ сторонѣ по адресу пьяныхъ.
Ласточкинъ повернулся въ сторону говорившаго. Послѣдній стоялъ въ широкихъ дверяхъ, изъ которыхъ вылетали на улицу звуки органа. Надъ дверями была огромная вывѣска и на ея зелено-желтомъ фонѣ золотыми буквами быле написано: "Ресторанъ Бѣлыхъ Слоновъ". Пьяные зашатались, выругались и съ веселымъ смѣхомъ вернулись опять подъ вывѣску. Ласточкинъ посмотрѣлъ имъ вслѣдъ, нащупалъ въ карманѣ кошелекъ и провалился въ дверяхъ ресторана.
Темнѣло.
Комнаты кабака были освѣщены газовыми трубками... Круглые столики, съ бѣлыми, какъ снѣгъ, скатертями, буфетъ, украшенный бутылками, блескъ стекла, звонъ рюмокъ, пьяный смѣхъ, внимательные слуги, щекочущій женскій голосъ гдѣ-то въ углу -- все это приподнимало настроеніе и дышало безпечнымъ праздникомъ.
Ласточкинъ помѣстился за круглымъ столикомъ, по сосѣдству съ двумя молодыми людьми и дряхлымъ старикомъ, который, оскаливая полусгнившіе единственные два зуба сиплымъ дрожащимъ голосомъ напѣвалъ шансонеточный мотивъ, и сладострастно закатывая подъ лобъ туманные глаза, махалъ руками, по лягушачьи сгибая уже омертвѣвшія кисти.
-- Графинъ водки и что-нибудь закусить!-- сказалъ Ласточкинъ слугѣ, который, какъ вкопанный, остановился передъ нимъ.
VII.
Коленька Ласточкинъ сталъ пить. Раньше онъ не пилъ, за исключеніемъ одного раза, когда по традиціи напился въ лоскъ по окончаніи гимназіи, какъ многіе другіе, получившіе аттестатъ зрѣлости, съ радости, что покончили наконецъ съ классомъ.
Теперь Ласточкинъ пилъ съ горя. Ни въ университетѣ, ни въ столовой послѣ неудачнаго объясненія съ товарищами онъ уже не появлялся.
Онъ пилъ днемъ, пилъ ночью и засыпалъ отъ пьянаго хмеля. Просыпался и опять пилъ. Какъ-то громко весело и безразлично-смѣшно было въ пьяномъ состояніи. Онъ теперь пилъ вездѣ: дома, въ гостяхъ у своихъ новыхъ знакомыхъ, пилъ въ трактирахъ.
Когда онъ просыпался и къ нему никто не приходилъ, онъ пилъ одинъ, допивая остатки вчерашняго.
Еще съ дѣтства у него сложилось понятіе, что, если напился вчера, необходимо опохмелиться сегодня.
Такъ дѣлалъ его отецъ, который, хотя и рѣдко, но пилъ запоемъ. Такая привычка была присуща всѣмъ взрослымъ въ той средѣ, въ которой выросъ Коленька.
Въ минуты головоломнаго похмелья онъ задавался вопросомъ: "зачѣмъ я пью?" -- и оправдывался наслѣдственностью.
На все Ласточкинъ махнулъ рукой и не заглядывалъ впередъ, дальше пьянаго дня.
Коленька отдался пьянству со всей своей слабохарактерностью. Почва ускользала изъ подъ его ногъ и онъ шатался на пьяныхъ половицахъ и угоралъ отъ пьянаго хмеля.
Молва о томъ, что среди студентовъ появился шпіонъ, облетѣла всѣ аудиторіи и забралась во всѣ углы высшихъ женскихъ курсовъ. Многіе знали его въ лицо и называли "провокаторомъ Ласточкинымъ". Тѣмъ, кто его еще не зналъ, передавались самыя мельчайшія подробности о его внѣшности. Доискивались всѣми способами, при какихъ условіяхъ онъ "влопался", но никто не могъ сказать ничего опредѣленнаго.
А между тѣмъ, откуда-то выкапывались все новыя и новыя "данныя", подтверждавшія слухи. Отыскали студента и курсистку изъ того города, на который показалъ Ласточкинъ. Курсистка не помнила такой фамиліи, а студентъ не зналъ гимназиста Ласточкина.
-- Я кончалъ въ этой гимназіи только восьмой классъ,-- говорилъ студентъ: можетъ быть, онъ раньше меня кончилъ?.. Все можетъ быть! Только не слышалъ что-то -- многихъ зналъ, а Ласточкина не припомню.
И это было принято во вниманіе.
Ходили слухи, что въ московскомъ университетѣ былъ какой-то бѣлоподкладочникъ студентъ провокаторъ, провалившій многихъ и что онъ куда-то исчезъ, когда его открыли. Это также имѣлось въ виду и пришпиливалось къ "дѣлу о провокаторѣ Ласточкинѣ".
Предположенія, догадки, примѣры и "данныя", сшитыя бѣлыми нитками, взвинчивали подозрительныхъ.
Серьезные студенты предлагали пылкимъ и скоропалительнымъ коллегамъ относиться къ этому дѣлу осторожнѣе и выяснить суть положительными средствами, но тревожные толки въ массахъ вытѣсняли здравый смыслъ. Воображеніе мнительныхъ дѣлало свое. Среди студентовъ, недовѣрявшихъ слухамъ о провокаціи Ласточкина, былъ, между прочимъ, коллега Николай Николаевичъ Грудининъ, "десятигодовалый", какъ онъ самъ себя называлъ, на томъ основаніи, что впродолженіи десяти лѣтъ скитался по университетамъ.
Грудининъ возставалъ противъ обвиненій:
-- Безсмысленно, бездоказательно -- это все не факты,-- говорилъ онъ и вызвался разслѣдовать первоисточникъ и разобраться въ немъ, но средствъ для этого никакихъ не было. Ласточкина онъ никогда не видѣлъ въ глаза и рѣшилъ повидаться съ нимъ.
Адресъ его ходилъ по рукамъ: Петровская улица, домъ 25, -- записалъ Грудининъ въ памятную книжку.
VIII.
Ласточкинъ былъ пьянъ.
Обложенный и обставленный бутылками, всклокоченный, съ помятымъ лицомъ онъ сидѣлъ около стола и пилъ, чокаясь съ бутылками.
Онъ пилъ, не отдавая себѣ отчета, все, что попадалось ему подъ руку -- была-ль то водка, пиво или виноградное вино. Онъ пилъ для того, чтобы опьянѣть и былъ въ положеніи человѣка, которому по колѣно море. Набрасывался онъ на водку съ какой-то злобой и смотрѣлъ на всякую бутылку, какъ на самаго противнаго врага. И каждый день боролся съ ней до пьянаго сна и, просыпаясь, начиналъ снова, чтобы потомъ свалиться съ ногъ.
Вечеръ только еще начинался, но Ласточкинъ уже былъ на "пятомъ взводѣ".
За дверью постучали разъ -- другой -- третій.
-- Во-ойдите!-- промычалъ Ласточкинъ, не поворачивая головы.
Вошедшій былъ коллега Грудининъ. Онъ подошелъ къ самому столу и сказалъ Коленькѣ свою фамилію.
-- А-а... хо-орошо... Ввыпьемъ, значить!-- пролепеталъ тотъ блаженно расплывающимся голосомъ и, улыбаясь, безпечно замигалъ глазами.
У Ласточкина бывали теперь какіе-то люди, съ которыми онъ встрѣчался въ ресторанахъ, въ трактирахъ по пьяному дѣлу. Знакомился, пилъ съ ними на "брудершафтъ" и приглашалъ ихъ къ себѣ. И теперь, плохо владѣя отъ пьянаго хмеля зрѣніемъ, онъ принялъ Грудинина за одного изъ такихъ.
Вся комната была пропитана спиртомъ. На столѣ лежали объѣдки бѣлаго хлѣба, мокнувшіе въ разлитой по всему столу водкѣ.
Грудинина поставила въ тупикъ такая картина. Онъ смутился и, не зная, что подумать, молча стоялъ около безпомощно пьянаго человѣка. Трудно было о чемъ-либо говорить съ нимъ. Грудининъ уже раскаивался въ своемъ поступкѣ.
-- Со-садитесь! ввыпьемъ! Что стоите-то -- честь и мѣсто!-- сказалъ Ласточкинъ, и, широко разводя руками съ мокрыми растопыренными пальцами, указалъ Грудинину на стулъ около себя.
Коленька былъ до того пьянъ, что не могъ долго смотрѣть на одинъ предметъ. Слипавшіеся глаза жмурились и блуждали.
Какъ многіе начинающіе пьяницы, Ласточкинъ ломался: морщилъ носъ, шевелилъ бровями и всячески пытался подражать безшабашному пьяницѣ, знающему себѣ цѣну.
Грудининъ присѣлъ. Имъ овладѣвало разочарованіе. И миссія, которую онъ на себя взялъ, ему казалась гораздо труднѣе, чѣмъ онъ предполагалъ. Пьяный Ласточкинъ его озадачилъ и сбилъ съ толку.
-- Можетъ быть, водки? А если хотите пива...-- вонъ, тамъ, подъ столомъ чертова дюжина!-- забезпокоился Коленька.
-- Я не пью,-- коротко отвѣтилъ Грудининъ.
-- Пить будемъ и гулять будемъ -- смерть придетъ, помирать будемъ.... -- запѣлъ Ласточкинъ и, сорвавшись со стула, сдѣлалъ попытку пройтись въ плясъ, но ноги заплелись и онъ потерялъ равновѣсіе. Грудининъ во время подхватилъ его.
-- Сядьте, вамъ тяжело. Успокойтесь!-- болѣзненно произнесъ студентъ.
Ласточкинъ уставился на него.
-- Да вы, собственно, кто?-- спадая съ приподнятаго тона, произнесъ онъ и какъ-то странно задумался.
-- Моя фамилія -- Грудининъ -- студентъ... и я къ вамъ пришелъ по одному дѣлу, только вы сейчасъ немного больны, тогда ужъ я въ другой разъ... Мнѣ нужно съ вами поговорить, только я не знаю, когда намъ это устроить?.. Такая непріятная исторія!..-- Николай Николаевичъ всталъ съ мѣста и вопросительно посмотрѣлъ на Ласточкина.
-- Зз-знаю! знаю!-- съ трескомъ обрушиваясь на стулъ, угрожающе произнесъ Коленька,-- з-зондировать пришли?!
Грудининъ сконфузился.
-- Почему? Наоборотъ! Я пришелъ поговорить съ вами... выяснить... Я, по крайней мѣрѣ, не вижу, не имѣю никакихъ данныхъ обвинять васъ... не знаю... и мнѣ бы хотѣлось знать, какъ все это вышло?.. Только теперь я затрудняюсь!.. Въ другой разъ зайти къ вамъ, что ли?
-- Зна-аю,-- протянулъ Ласточкинъ,-- хх-о-ороши гуси,-- Коленька, посоловѣвшими глазами уставился на Грудинина и отчаянно сталъ бить себя кулакомъ въ грудь.
-- Я -- студентъ перваго курса, физико-математическаго факультета!.. Николай Федоровичъ Ласточкинъ,-- закричалъ онъ, потомъ какъ-то сразу сорвался съ высокой ноты, склонилъ голову и виновато забормоталъ:
-- Ввѣ-шалка номеръ 584... Ффамиліи профессора -- не помню!..
Это Грудинина взволновало и тронуло. Онъ растерянно развелъ руками, опять сѣлъ на стулъ и поближе придвинулся къ Ласточкину.
-- Коллега! я нисколько не сомнѣваюсь, что вы студентъ, поэтому-то я и пришелъ къ вамъ. Понимаете, вы вотъ молчите, пьете, а молва дѣлаетъ свое -- нужно дѣйствовать! Я готовъ вамъ помочь всѣмъ, чѣмъ могу...
-- Нѣтъ! Не правда! Зз-зондировать пришли, знаю, хорошо знаю!
-- Повторяю вамъ, я вполнѣ искренне... въ сущности, все это глупо! Нужно только дѣйствовать,-- понимаете?
-- Не понимаю! Хюрроши гуси!-- упрямо бормоталъ Ласточкинъ.-- Зз-нна-аю, вы меня фотографировать пришли!-- Коленька заносчиво поднялъ голову кверху и вытянулся на стулѣ,-- къ вв-ашимъ услугамъ -- вваляйте!
Грудининъ покраснѣлъ:
-- Вы меня обижаете, Николай Федоровичъ -- такъ кажется? Повторяю, безъ всякой задней мысли! Я не способенъ на такую роль и сознаю, что коллеги жестоко поступили съ вами. Мнѣ самому больно!
Ласточкинъ на минуту задумался, потеръ лобъ, насмѣшливо покачалъ годовой и опять безсвязно забормоталъ: "студентъ физико-математическаго факультета, вѣшалка номеръ 584... Фамилія профессора, чертъ его дери! Меньшевики за, большевики противъ! Не понимаю!.. А почему? Органъ парламентарный! Партіи всѣхъ странъ соединяйтесь! вотъ что! Классовая борьба -- понимаю, пролетаріатъ -- естественно!.. централизація капиталовъ? Господа! такъ нельзя!.. Голословно! Лекцій все еще нѣтъ!.. Профессоръ?.. Кто профессоръ? Можетъ быть, профессора не существуетъ! Миѳъ!.. Студенческій билетъ?-- Извольте! вѣшалка номеръ 584, можете справиться!..-- Аттестатъ зрѣлости -- пожалуйста!..*
Ласточкинъ положительно бредилъ.
Наблюдая за нимъ, Грудининъ терялся въ догадкахъ. Съ одной стороны, все, что онъ услышалъ отъ Ласточкина, хотя и пьяное, безсвязное, трогало его до глубины души. Слишкомъ невинно выходило это у Ласточкина! И съ тѣмъ, что онъ пилъ, тоже можно было примириться: пьянство -- спутникъ всѣхъ несчастій у людей слабохарактерныхъ и склонныхъ къ спиртнымъ напиткамъ, -- разсуждалъ Грудининъ, -- и Ласточкинъ пилъ отъ духовнаго потрясенія, пилъ для того, чтобы заглушить щемящую боль оскорбленной совѣсти.
Съ другой стороны, при видѣ пьянаго человѣка, въ головѣ у Грудинина какъ то, помимо желаній, возникала другая тревожная мысль: "а вдругъ, это дѣйствительно сбившійся съ толку юнецъ, студентъ, можетъ быть -- и даже скорѣе всего,-- попавшій какими-нибудь судьбами на удочку охранителей, и пьетъ отъ угрызеній совѣсти, пьетъ, наконецъ, потому, что ему хорошо платятъ" -- но этому какъ то не хотѣлось вѣрить, да и не было основательныхъ причинъ. Разговориться съ Ласточкинымъ, подойти къ нему поближе, трудно было -- Коленька былъ безпросвѣтно пьянъ.
Грудининъ всталъ со стула и приготовился уходить. Коленька замѣтилъ это и забезпокоился.
-- Вы куда? Подождите! Выпьемъ! У меня есть пиво, водка,-- ну ихъ къ чертуі Плевать я на все хочу!..
-- Выпьемъ!-- торопливо повторилъ Ласточкинъ и взялъ въ руки бутылку съ водкой.
-- Коллега! не пейте! вы ужъ и безъ того!..
-- Пустяки! Была не была -- повидалася!-- вульгарно произнесъ Ласточкинъ и вылилъ въ стаканъ все, что было въ бутылкѣ.
Грудининъ отошелъ отъ стола и присѣлъ на кровать. Ласточкинъ сорвался со стула и, качаясь изъ стороны въ сторону, подошелъ къ Грудинину и сталъ совать ему стаканъ съ водкой:
-- Выпьемъ! Пить будемъ и гулять будемъ!-- нараспѣвъ бормоталъ Ласточкинъ, обливая студента виномъ.
Николай Николаевичъ всталъ съ кровати и отстранилъ отъ себя руку Ласточкина со стаканомъ.
-- Я не пью!.. не пью!-- повторилъ онъ -- и вамъ, Николай Федоровичъ, мнѣ думается, достаточно -- вы вѣдь и безъ того пьяны... Довольно! вамъ бы лучше лечь!
-- Ни черт
а
!.. Давай пить!-- приставалъ Ласточкинъ, расплескивая на Грудинина водку.
-- Да, право же, я не пью -- оставьте!-- настойчиво сказалъ Николай Николаевичъ.
-- Что же это вы, не желаете со мной?! Какой же вы послѣ этого коллега?
Коленька сердито повернулся къ Грудинину спиной и шатаясь потянулся къ столу.
-- Не хочешь, чертъ съ тобой!-- грубо буркнулъ онъ, усаживаясь на стулъ.
-- Напрасно вы обижаетесь, коллега! понимаете, я не пью, и никогда не пилъ... да и, наконецъ, съ какой радости пить? Грустно и больно смотрѣть, когда пьютъ и въ особенности въ наше время!-- произнесъ Грудининъ, задумываясь.