Lib.ru/Классика: Вересаев Викентий Викентьевич. Пушкин и Евпраксия Вульф

В. В. Вересаев

Пушкин и Евпраксия Вульф

Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах Т. 2.

М., "Васанта", 1994. (Пушкинская библиотека).

OCR Ловецкая Т. Ю.

В биографии Пушкина теплым и ярким солнечным пятном выделяется прославленное им Тригорское с его милыми обитательницами.

...вы, любимицы златой моей зари,

Вы, барышни мои, с открытыми плечами,

С висками гладкими и темными очами...

Молодость, веселый девичий смех, песни, музыка. Как живой, рисуется перед глазами Пушкин среди цветника этих девушек,-- влюбленный во всех сразу и сам всеми обожаемый, сыплющий им направо и налево свои сверкающие стихи, полные легкого хмеля минутной влюбленности. "И влюблюсь до ноября..." Все так легко и бестрагично. И так светло, чисто и невинно. Совсем, как в "Евгении Онегине",-- в нем эта жизнь ведь и отражена. Ленский -- жених Ольги; уже признанный жених.

Он вечно с ней.

В ее покое

Они сидят в потемках двое...

И что ж? Любовью упоенный,

В смятенье нежного стыда,

Он только смеет иногда,

Улыбкой Ольги ободренный,

Развитым локоном играть

Иль край одежды целовать.

Онегин объясняется с Татьяной и благородно предостерегает ее:

Учитесь властвовать собою;

Не всякий вас, как я поймет;

К беде неопытность ведет.

И даже непонятно как-то: к какой беде? "Обольстит" и бросит беременной? Ну, как здесь до этого может дойти!

В 1915 году в академическом издании "Пушкин и его современники" (вып. XXI--XXII) был опубликован дневник Алексея Вульфа, сына владетельницы Тригорского П. А. Осиповой. Знакомство с этим дневником производит прямо ошеломляющее впечатление, -- в таком новом и неожиданном свете являются там любовные отношения молодежи в тогдашней "патриархальной" дворянско-помещичьей среде. Окончивши Дерптский университет, Вульф в 1827 г. приезжает в Петербург. Там он знакомится с недавно приехавшей с отцом своим из провинции двоюродной своей сестрой Лизой Полторацкой, хорошенькой 20-летней девушкой, и "решается избрать ее предметом своего первого волокитства". Вульфу удается совершенно покорить сердце девушки. "Я провел ее постепенно через все наслаждения чувственности, которые только представляются роскошному воображению, однако не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить границу,-- ибо она сама, кажется, желала быть совершенно моею и, вопреки моим уверениям, считала себя такою". В таких отношениях они прожили около года. У него -- постоянные головные боли, которые он приписывает "густоте крови". Об ней он то и дело отмечает в дневнике: "Лиза нездорова, грустна", "Лиза больна, у ней были нервические припадки". Он к ней очень быстро охладел и был весьма рад, когда осенью 1828 года отец увез ее в Тверскую губернию. Там Лиза встретилась с Сашей Осиповой,-- падчерицей матери Алексея. Этой Саше Осиповой Пушкин написал свое стихотворение "Я вас люблю, хоть я бешусь". Оказывается, у Вульфа были с нею раньше совсем такие же отношения, как с Лизой Полторацкой. "Лиза,-- записывает он, -- знав, что я прежде волочился за Сашей, рассказала тотчас свою любовь ко мне и с такими подробностями, которые никто бы не должен знать, кроме нас двоих. Я воображаю, каково Саше было слушать повторение того же, что она со мною сама испытала. Она была так умна, что не отвечала подобною же откровенностью".

На святки Алексей Вульф приезжает в те же края. Не обращая внимания на двух прежних своих "любовниц", он начинает ухаживать за несколькими новыми красавицами (в том числе за Катенькой Вельяшевой, которой Пушкин посвятил стихи: "Подъезжая под Ижоры..."). "Я слегка волочился за ними, -- рассказывает Вульф,-- ибо ни одна из них не делала сильного впечатления на меня, может быть оттого, что недавно еще пресыщенный этой приторной пищей желудок более не варил... Так как волочился я слегка, зевая, то и ничем не кончал". Через год он с сожалением вспоминает, что красавицы эти у него "прошли между пальцев". Для Алексея Вульфа серьезная, стоющая цель при ухаживании за барышней, это, говоря его словами,-- "незаметно от платонической идеальности переходить до эпикурейской вещественности", оставляя при этом девушку "добродетельной (!!), как говорят обыкновенно". Курсивы и восклицательные знаки принадлежат здесь Вульфу. Вот что значит доводить дело до конца, вот что значит ухаживать по-настоящему. Но нам тут интересен не Вульф. Интересна и ошеломляюще-неожиданна роль Пушкина в любовных, предприятиях Вульфа, как она вырисовывается в этом же дневнике. Характер этой роли, странным образом, совершенно не обращает на себя внимания исследователей.

"В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин,-- продолжает рассказывать Вульф,-- с ним я заключил оборонительный и наступальный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодной; все старанья были напрасны" (стр. 50). Мы теперь знаем, что составляет цель этих стараний. Пушкин поощряет Вульфа, стыдит его,-- "Дурно, дурно, брат Александр Андреич"! {Эх, Александр Андреич, дурно, брат! Фамусов Чацкому. Горе от ума. (II, сц. 3).} (стр. 96). Предметом этих стараний Вульфа, поощряемых Пушкиным, является Катенька Вельяшева, 16-летняя двоюродная сестра Вульфа; незадолго до этого Пушкин писал ей:

Хоть я грустно очарован

Вашей девственной красой,

Хоть вампиром именован

Я в губернии Тверской,

Но колен моих пред вами

Преклонить я не посмел

И влюбленными мольбами

Вас тревожить не хотел.

Лишний, между прочим, пример отличия пушкинской Wahrheit от Dichtung. {Правды от поэзии (нем.); ("Поэзия и правда" -- книга воспоминаний И. В. Гете) (Прим. ред.).}

Пушкин называл Вульфа "filius meus in spirito (сын мой в духе)". Раньше было непонятно, в каком смысле употреблял Пушкин эти слова в применении к Вульфу,-- слишком он мало был похож на духовного сына Пушкина. Но Л. Н. Майков, например, и многие другие понимали это в самом серьезном смысле. {Л.Майков, "Пушкин", стр. 166.} После дневника Вульфа становится совершенно несомненным смысл пушкинских слов. Перед нами живьем вырисовывается этот уездный Фауст, а за его плечами -- островзглядое, озорное лицо Мефистофеля, посвящающего его во все таинства "науки страсти нежной". Через год, уже будучи гусарским офицером и стоя с эскадроном в Польше, Вульф записывает одно из новых своих приключений. "Молодую красавицу трактира вчера начал я знакомить с техническими терминами любви; потом, по методе Мефистофеля (т. е. Пушкина), надо ее воображение занять сладострастными картинами; женщины, вкусив однажды этого соблазнительного плода, впадают во власть того, который им питать может их, и теряют ко всему другому вкус: им кажется все пошлым и вялым после языка чувственности" (стр. 141). В другом месте своего дневника Вульф вспоминает, как он ухаживал еще за одной своей двоюродной сестрой, замужней Екатериной Ивановной Гладковой. "Приехав в конце 27 года в Тверь, напитанный мнениями Пушкина и его образом обращения с женщинами, предпринял я сделать завоевание этой добродетельной красавицы. Кат. рассказывала мне, что она сначала боялась приезда моего, так же, как бы и Пушкина... Я первые дни был застенчив с нею и волочился, как 16-летний юноша. Я никак не умел постепенно ее развращать, врать ей, раздражать ее чувственность" (87--88).

Вот что значит "сын мой в духе", вот в чем ученичество Вульфа. И свою роль Мефистофеля по отношению к Вульфу Пушкин проводит весьма последовательно и постоянно. Когда Лиза Полторацкая, с опоганенной душой и опоганенным телом, уехала в Тверскую губернию, а Алексей Вульф на свободе ухаживал в Петербурге за женой поэта Дельвига, Пушкин писал Вульфу из Тверской губернии: "Честь имею донести, что в здешней губернии, наполненной вашим воспоминанием, все обстоит благополучно. Меня приняли с достодолжным почитанием и благосклонностью. Утверждают, что вы гораздо хуже меня (в моральном отношении), и потому не смею надеяться на успехи, равные вашим. Требуемые от меня пояснения на счет вашего петербургского поведения дал я с откровенностью и простодушием, отчего и потекли некоторые слезы и вырвались некоторые недоброжелательные восклицания, как например: какой мерзавец! какая скверная душа! Но я притворился, что их не слышу" (27 окт. 1828 г.).

Чрезвычайно своеобразно отношение Алексея Вульфа к Пушкину. Пушкин все время говорит с ним его языком, в его стиле, поощряет его и благословляет на поступки, к которым Вульфа тянет и самого. Казалось бы, отношение к Пушкину должно быть самое дружелюбное,-- такое же, как и Пушкина к нему. Между тем в отзывах Вульфа о Пушкине все время ощущается весьма ясная нота затаенной вражды и насмешки, как будто Пушкин причинил ему большой какой-то ущерб. 15 февраля 1830 года, уже в Польше, Вульф записывает: "Пушкин, величая меня именем Ловласа, сообщает мне известия очень смешные о старицких красавицах, доказывающие, что он не переменился с летами и возвратился из Арзерума точно таким, каким и туда поехал,-- весьма циническим волокидою" (115). 28 июня 1830 года, получив известие о предстоящей женитьбе Пушкина на Гончаровой, он пишет: "Желаю ему быть щастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов,-- это тем вероятнее, что первым его делом будет развратить жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся" (124). "Так строго судил поэта этот высоконравственный господин, собственные писания которого исключительны по своему цинизму,-- замечает М. А. Цявловский в своем отзыве о дневнике Вульфа. {"Голос минувшего", 1916, No 2, стр. 285.} -- Вульф оказался недостойным того счастья, какое ему выпало на долю, называться приятелем великого поэта" (283). И П. Е. Щеголев пишет: "Вульф в жизни остался достойным гнева и жалости эмпириком любви, а Пушкин, для которого любовь была гармонией, изведал высший восторг небесной любви. Но Пушкин с стыдливой застенчивостью скрывал свои чувства от всех и -- от Вульфа" {"Дуэль и смерть Пушкина", 2 изд., стр. 49.}. Все это, конечно, вполне верно. Да, Пушкин знал и восторг небесной любви, да, Алексей Вульф был недостоин Пушкина, да, он был человек чувственный и развратный. Под старость он в этом отношении совсем уж развернулся, завел у себя в деревне крепостной гарем и даже присвоил себе, по рассказам, "право первой ночи". И однако он способен был откликаться на жизнь и другими сторонами души. Он весь начинает светиться, когда вспоминает о своем университетском товарище Франциусе, пламенном энтузиасте. Уже позже, в 1833 г., узнав о его смерти, Вульф пишет: "Душевно сожалею, что судьба не свела меня еще раз с ним: он бы передал мне снова много прекрасных, возвышенных идей; его бы пламенем согрелась и моя хладеющая от ежедневного опыта грудь, я бы освежился духом". Он с неизменною любовью вспоминает о другом своем университетском товарище, поэте Языкове, с глубоким уважением всегда говорит о Дельвиге. А к Пушкину -- эта скрытая вражда и насмешка. Одного ли Вульфа в этом вина?

Скучно исследовать личность и жизнь великого человека, стоя на коленях,-- обычная поза биографов. Скучно и нецелесообразно. Он и без того, сравнительно с нами, большой, а мы еще опускаемся на колени, делаем себя еще меньше, еще менее способными что-нибудь видеть. По отношению к Пушкину это особенно вредно, потому что его все мы как-то особенно горячо полюбили, особенно всем он стал теперь нужен и незаменимо-дорог, и поэтому здесь особенно трудно удержать требуемую холодность. А между тем в сознании нашем уже оформился и застыл канонический образ личности Пушкина,-- фальшивый и совершенно не соответствующий действительности. Светлый, гармонический и жизнерадостный "гуляка праздный", с простодушием гения, с благоволением к людям, детски-очаровательный в самом своем озорстве и шалостях. Пушкин был натура очень сложная и вовсе не годился в герои нравоучительного романа; по-видимому, в душе его немало было упадочничества и даже разложения, зияли чернейшие провалы, много было и хаоса, и зверя. Чтобы понять его, нужно к нему подходить не с благоговейным трепетом поклонника, а с несмущающейся смелостью исследователя.

Один ли Вульф был виновен в том, что он воспринимал Пушкина так, как его описывает,-- или Пушкин, действительно, поворачивался к нему именно этой своей стороной, и не вина была Вульфа, что он видел то, что видел? Пушкин не только в дневнике Вульфа говорит с ним почти исключительно о женщинах и любовных делишках. Почти об этом одном говорит он и в подлинных своих письмах к Вульфу (см., например, письма от 7 мая 1826 г., 27 окт. 1828 г., 16 окт. 1829 г.). А ведь Пушкин был на пять лет старше Вульфа, от него зависело давать тон их беседам, о Вульфе же сам он отзывался так: "Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцовать. Разговор его был прост и важен. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял". Пушкина самого интересовали те дела, о которых он говорил и переписывался с Вульфом,-- и именно в той как раз плоскости, как и Вульфа.-- По-видимому, общий стиль обращения Пушкина с псковскими и тверскими барышнями был приблизительно такой же, как у Вульфа,-- да на это прямо и указывает Вульф: он только ученик Пушкина, он только робко применяет к делу уроки опытного учителя. И заподазривать правдивость Вульфа решительно невозможно: дневник свой писал он только для себя и не думал, что сможет попасть в печать.

Для нас все это слишком неожиданно, слишком трудно это принять в душу, и однако это, по-видимому, так. Только в таком свете становится понятным кое-что и в письмах Пушкина. Например, совершенно новый, цинично-озорной смысл получает непонятное без того бон-мо, которым хвалится Пушкин в письме к цинику Вяземскому: "Ради соли, вообрази, что это было сказано девушке лет 26: -- Что более вам нравится? запах розы или резеды? -- Запах селедки". Речь идет, очевидно, об Анне Николаевне Вульф, старшей из тригорских барышень, которой в то время было как раз 26 лет, и отношения с которой у Пушкина были довольно близкие,-- в одном из ее писем к нему встречается итальянская фраза: "ti (подчеркнуто) mando un baccio, mio amore, mio delizie" (посылаю тебе поцелуй, моя любовь, моя прелесть) {Переп. Пушкина, акад. изд. изд., I, 354.}. 10 сент. 1836 г. баронесса Е. Н. Вревская писала брату своему Алексею Вульфу про младшую их сестренку, 16-летнюю Машу Осипову: "6-го уехал от нас Ник. Игн. (соседний помещик Шениг). Он заменил Пушкина в сердце Маши. Она целые три дня плакала об его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет... Я рада этой перемене: Ник. Игн. никогда не воспользуется этим благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать {"Пушкин и его современники", XIX--XX, 108.}.

Ясно из всего этого, что прозвище губернского "вампира", данное Пушкину в тверских дворянских гнездах, имело вовсе не такой уж невинный смысл. Владетельница Тригорского П. А. Осипова, горячо (и, по-видимому, не только дружески горячо) любившая Пушкина, старается держать от него своих дочерей подальше,-- и навряд ли из одной только ревности, как думала ее дочь Анна Н. Вульф (см. ее письмо к Пушкину,-- Переп. Пушкина, I. 333). Алексей Вульф записывает в своем дневнике под 11--12 окт. 1828 г.: "Пушкин хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя сестры (Анны) и матери, а сестре и других ради причин это вредно". Он называет Пушкина "неотразимым", а баронесса Вревская, говоря об одной дальней их родственнице Лизе Ермоловой, в особую заслугу ставит ей, что Пушкин "не мог свести Лизу с ума, хоть и старался" {"Пушкин и его совр-ки", XXI--XXII, 431.}.

Евпраксия Николаевна (Зина, Зизи) Вульф -- младшая из двух сестер Вульфа, дочерей П. А. Осиповой от первого ее брака. Она была почти на десять лет моложе Пушкина. Ей Пушкиным посвящены стихи: "Если жизнь тебя обманет" и "Вот, Зина, вам совет". Ее он имеет в виду в пятой главе "Онегина", говоря об узких, длинных рюмках,

Подобных талии твоей,

Зизи, кристалл души моей,

Предмет стихов моих невинных,

Любви приманчивый фиал,

Ты, от кого я пьян бывал!

Любители отыскивать прототипы художественных образов утверждают, что Евпраксия служила для Пушкина оригиналом,-- одни говорят -- Татьяны, другие -- Ольги.

Каковы были отношения между Пушкиным и Зизи? М. Л. Гофман полагает, что это было "легкое увлечение, перешедшее в дружбу" {"Пушкин и его совр-ки", XXI--XXII, 413.}. "Когда Пушкин приехал в Михайловское,-- пишет он,-- Евпраксии было пятнадцать лет, и веселый, резвый подросток порой развлекал его" (выражение увлекал представляется нам неуместным и несоответствующим действительным отношениям Пушкина). "На днях,-- пишет Пушкин брату в октябре 1824 г.,-- я мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы. Следственно из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она -- талью 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила, с Анеткою бранюсь; надоела!" "Тон,-- продолжает Гофман,-- которым Пушкин говорит об Евпраксии и об Анетке,-- Анне Николаевне Вульф,-- свидетельствует о разных отношениях Пушкина к ровеснице своей "Анетке", которая уже "надоела", и к "милому" подростку. На глазах Пушкина Зизи вырастала, и в 1826 году она превратилась уже в 16--17-летнюю девушку, считавшую, что "нравиться есть необходимость, чтобы провести приятно время", и старавшуюся принимать участие в праздниках молодежи. Шутливо-влюбленные отношения установились между Пушкиным и Языковым с Зизи Вульф летом 1826 г., когда приехал в Тригорское Языков. Весело-беспечное дитя, Зизи участвовала в пирушках Пушкина, Языкова и Вульфа. Но дальше "чистого хмеля" и веселых пирушек, дальше простых дружеских, шутливо-влюбленных мадригалов не шли отношения поэтов и Зизи. Вскоре Пушкин получил свободу, и как-то мгновенно расстроились, распались его отношения с Евпраксией Николаевной, с которой он и не переписывался. В 1828 году вышли IV и V главы "Онегина" (где находится вышеприведенное обращение к Зизи), и Пушкин послал Евпраксии экземпляр с надписью: "твоя от твоих". Осенью этого же года (а, может быть, и в январе 1829 г.) Пушкин увиделся с Евпраксией и, как Вульф писал в своем дневнике, "по разным приметам судя, и ее молодое воображение вскружено неотразимым Мефистофелем". Но Пушкин недолго пробыл в Тригорском и уехал, а Евпраксия Николаевна продолжала подчиняться "необходимости нравиться" и приятно проводить время. В 1831 года она вышла замуж за барона Б. А. Вревского" (там же, стр. 224--266).

М. Гофман думает, что отношения Пушкина и Евпраксии Вульф исчерпывались легким увлечением и шутливою влюбленностью. Но в таком случае совершенно непонятно, как могла она попасть в "дон-жуанский список" Пушкина. Пушкин сам говорит про себя: "Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых я знал". Это же подтверждает в своих воспоминаниях и княгиня M. H. Волконская. Каким же длинным должен бы быть пушкинский дон-жуанский список, если бы Пушкин вносил в него все свои легкие увлечения! Список оказался бы не короче, чем у моцартовского Дон-Жуана: mille e tre! A в нем всего 34 имени. Притом, Евпраксия внесена в первый из списков, в котором всего 16 имен,-- и имен женщин, которых Пушкин любил всего глубже и сильнее. Тут и Екатерина (Бакунина), и Амалия (Ризнич), и Элиза (графиня Воронцова), и Екатерина (Ушакова?), и Анна (Оленина?) и таинственная NN., и, наконец, Наталья (Гончарова), заключающая список. Ясно,-- если в этот список Пушкин внес и "Евпраксею", то его увлечение ею выходило далеко за пределы шутливой влюбленности.

И мы имеем этому много подтверждений. Анненков сообщает, что, по слухам, Пушкин был неравнодушен к Евпраксии Николаевне {"Пушкин в Алек. эпоху", 280.}. Алексей Вульф говорил М. И. Семевскому, что Пушкин был "всегдашним и пламенным обожателем" ее {"СПб. ведомости", 1866, No 139. "Прогулка в Тригорское".}. Слухи о любви Пушкина к Евпраксии дошли даже до молодой жены поэта, и Анне Николаевне Вульф приходилось успокаивать ревнивую Наталью Николаевну. "Как вздумалось вам,-- писала она ей в 1831 году,-- ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы даже муж ваш действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать,-- настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тению" и т. д. {Анненков, "Пушкин в Алек. эпоху", 280.}. Любовь, несомненно, была,-- и со стороны Евпраксии Николаевны, по-видимому, еще более сильная, чем со стороны Пушкина; время ее -- 1828 и начало 1829 года. А. Вульф, как уже было указано, отмечает в своем дневнике: "По разным приметам судя, и ее молодое воображение вскружено неотразимым Мефистофелем". В. Колосов в статье своей "Пушкин в Тверской губернии" {"Русск. стар.", 1888, т. 60, стр. 91.} приводит воспоминания старушки Синицыной, дочери берновского священника. Сообщения ее получили неожиданное и весьма точное подтверждение в опубликованных значительно позже воспоминаниях Алексея Вульфа. Синицына спутала только время. То, что она описывает, происходило не в 1827 г., как она говорит, а в начале 1829. Пушкин гостил в Бернове у одного из многочисленных в тех местах Вульфов, Павла Ивановича. "Когда пошли мы к обеду,-- рассказывает Е. Е. Синицына,-- Пушкин предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мной. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцовать с нами по очереди,-- протанцует с ней, потом со мной, и т.д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Александр Сергеевич после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее,-- она на него все глаза проглядела". Наконец, сама Евпраксия, уже в сентябре 1837 г., после смерти Пушкина, писала своему брату, как об обстоятельстве, всем им известном: "Наш приятель (Пушкин) умел занять чувство у трех сестер" {"Пушкин и его совр-ки", XXI--XXII, 413.}. Здесь разумела она, очевидно, старшую свою сестру Анну, себя и, по-видимому, младшую сестру Машу Осипову.

М. Л. Гофман пишет: "С Евпраксией Николаевной Пушкин и не переписывался". По-видимому, и это неверно. Переписка была, притом настолько интимная, что Евпраксия Николаевна завещала своей дочери уничтожить эту переписку. Л. П. Гроссман сообщает, что женщина-врач, лечившая дочь Евпраксии Николаевны, слышала от нее следующее: "Мать моя передала мне на хранение большую пачку писем к ней Пушкина. Она завещала мне хранить их при жизни, но ни в коем случае никогда и никому не передавать их. О существовании этих писем стало многим известно, и ко мне приезжали различные ученые, прося меня предоставить им эти старые письма великого поэта к давно умершей женщине. Должна сознаться, что эти лица были очень красноречивы и убедительны. Я чувствовала, что решение мое слабеет. И вот, чтоб не поддаться окончательно их уговорам и не нарушить воли матери, я предала всю пачку писем сожжению". {Л. П. Гроссман. "Около Пушкина". Библиотека "Огонек", No 386, стр. 14.}

Все это в целом, кажется мне, должно нас убедить в том, что отношения между Пушкиным и Евпраксией Вульф были гораздо серьезнее "легкого увлечения" и "шутливой влюбленности". Другой вопрос,-- каков был характер этих отношений. Многоликий Протей-Пушкин и в любви к женщинам был Протеем. Перед нами -- то дерзкий и бесстыдный сатир, то застенчивый до смешного мальчик, то "рыцарь бедный", пламенеющий чистою любовью к той, "кого назвать не смеет". Какова же была его любовь к Евпраксии? В первой половине этой статьи освещен был общий характер отношения Пушкина к барышням из псковских и тверских дворянских гнезд. Одно загадочное место в дневнике Вульфа, только в этом же освещении делающееся понятным, заставляет неуверенно догадываться, что Евпраксия в этом отношении не представляла исключения. В декабре 1828 г. Алексей Вульф, приехав из Петербурга в родное гнездо, увидел сестру свою Евпраксию. "Она,-- пишет он,-- страдала еще нервами и другими болезнями наших молодых девушек. В год, который я ее не видал, очень она переменилась. У ней видно было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели называли бы прелестною томностью,-- мне же это показалось похожим на положение Лизы (Полторацкой, см. начало этой статьи), на страдание от не совсем счастливой любви, в чем я, кажется, не ошибся" (стр. 45).

Опытный в этих делах глаз Вульфа видит то, что отмечено было еще юношей-Пушкиным в стихотворении (впрочем, взятом у Парни):

Я понял слабый жар очей,

Я понял взор полузакрытый,

И побледневшие ланиты,

И томность поступи твоей...

Твой бог неполною отрадой

Своих поклонников дарит...

Прав ли был Вульф в этих своих догадках, мы не знаем. Но вот что замечательно. Позднейшие отношения Пушкина с баронессою Вревскою были самые дружеские. Она отзывается о нем в письмах с большою приязнью, весьма волнуется по поводу его столкновения с графом Соллогубом или истории с Дантесом. Однако, как только заходит речь об отношении Пушкина к женщинам, в тоне Евпраксии Николаевны начинает звучать та же затаенная насмешка и скрытая вражда, как и в дневнике ее брата, Алексея Вульфа. В октябре 1835 г. она пишет брату: "Поэт по приезде сюда был очень весел, хохотал и прыгал по-прежнему, но теперь, кажется, впал опять в хандру. Он ждал Сашеньку (Беклешову, урожденную Осипову, дочь второго мужа их матери от первого его брака) с нетерпением, надеясь, кажется, что пылкость ее чувств и отсутствие мужа разогреет его состаревшие физические и моральные силы" {"Пушкин и его совр-ки", XIX--XX, 107.}. Через год она писала брату о младшей их сестре, 16-летней Маше Осиповой (отзыв этот полностью приведен выше): "Маша отдает Николаю Игнатьевичу такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет... Я рада этой перемене: Николай Игнатьевич никогда не воспользуется этим благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать". Такие вещи и таким тоном может говорить только женщина, горько на своем собственном опыте познавшая с этой стороны любимого когда-то человека. И она-то, перечитывая "Онегина", вероятно, не испытывала недоумения, к какой такой "беде" ведет девичья неопытность.

1926.

Биобиблиографические справки

Ниже приводятся краткие сведения об авторах и справки о публикациях статей и очерков, вошедших в настоящий сборник.

Пушкинские тексты сохраняются в той редакции, в которой они даны авторами статей и очерков, если при этом указаны источники цитирования. В противном случае эти тексты сверены и исправлены по изданию: Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. 1--10, М., Изд-во АН СССР -- "Наука", 1962--1966.

Все статьи и очерки публикуются полностью.

Сохранена неизменной авторская система примечаний и сносок (внутритекстовых, подстрочных и затекстовых); авторские примечания и сноски всюду обозначаются цифрами. Подстрочные примечания и переводы иноязычных текстов, сделанные редактором-составителем, либо специально обозначены, либо отмечены звездочками; переводы с французского не оговариваются.

Как отмечалось в предисловии к первому тому сборника, в публикуемых текстах содержится немало неточностей, а порой и фактических ошибок -- в именах, в датировке событий и литературных произведений, в цитируемых текстах стихов и их заглавиях и т. п. Более того, текстологическая небрежность авторов позволила им в ряде случаев свести воедино ранние редакции поэтических произведений с их окончательными вариантами. Все это в не меньшей, если не в большей степени характерно для статей и очерков, публикуемых во втором томе.

Все тексты печатаются по новой орфографии, а пунктуация приближена к современным нормам. В немногих случаях сохранены специфические формы авторского правописания, когда их унификация представлялась нецелесообразной. Явные опечатки и мелкие ошибки, авторские и редакционные небрежности исправлены, как правило, без специальных оговорок.

Некоторые дополнительные сведения о публикациях приведены в конкретных библиографических справках.

В. В. Вересаев

Вересаев (Смидович) Викентий Викентьевич (1867--1945) -- прозаик, литературовед, поэт-переводчик. По окончании в 1884 году Тульской классической гимназии с серебряной медалью поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета (1884--88, вышел со званием кандидата). В 1894 году окончил медицинский факультет Дерптского университета,

Первые публикации относятся к 1885--87 гг. Основная тема творчества Вересаева-прозаика -- духовные искания русской демократической интеллигенции.

К пушкинской тематике, к изучению жизни и творчества поэта Вересаев обратился в начале 20-х годов, и уже через несколько лет в печати появились первые результаты этих трудов. Увы, пушкиниану Вересаева ждала нелегкая судьба.

В 1926 году, когда отдельными выпусками начала выходить книга "Пушкин в жизни", написанная в непривычном жанре "биографического монтажа", на автора обрушились шквал резкой критики, с одной стороны, и огромная популярность у читающей публики, с другой. Последующие пушкиноведческие труды Вересаева также частенько вызывали бурные споры. Неприятие в среде пушкинистов работ В. В. о Пушкине, особенно "Пушкин в жизни" было тотальным. Не претендуя на их оценку, позволю себе высказать собственное мнение.

Главное, на мой взгляд, не в том, что Вересаев выдвинул оригинальные трактовки некоторых пушкинских произведений и предложил ряд любопытных уточнений в биографии поэта (что, разумеется, само по себе важно). Основная заслуга Вересаева здесь в том, что в годы, когда гремел лозунг "Сбросим Пушкина с корабля современности!", он внес огромный вклад в дело популяризации пушкинского наследия и пробуждения у массового читателя интереса к жизни и творчеству Пушкина.

При всей своей поэтической гениальности, "божественности", если хотите (поэзия -- язык богов!), Пушкин был вполне "земным" человеком своего времени: любил "приволокнуться" за хорошенькой женщиной, играл в карты и крупно проигрывал, стрелялся на дуэлях, мучился безденежьем и влезал в долги, был светским человеком и барином, аристократом, разделявшим все предрассудки своей среды, любил жену и изменял ей, стремительно и бешено влюблялся в женщин и быстро угасал, верил в приметы, бранился со слугой, имел непростые, скажем так, отношения с родителями, любил морошку и дальние прогулки пешком, был "большим охотником до печеного картофеля", обожал легкий изящный флирт и светское остроумие, был склонен к резким сменам настроения, любил подтрунивать над друзьями и питал к ним нежную привязанность, зачарованно слушал рассказы и сказки своей няни, собирал и записывал исторические анекдоты, любил пирушки в тесном дружеском кругу и т. д. и т. п.

Именно эту многогранность поэта, которому "ничто человеческое не было чуждо", его "приземленность", почти физически ощущаемую "теплоту" облика и одновременно цельность его личности удалось показать (сознательно или неосознанно -- это другой вопрос!) В. Вересаеву своим "биомонтажом" "Пушкин в жизни". И именно это, в известной мере, объясняет огромную популярность книги, выдержавшей проверку временем.

Странно сейчас читать критические упреки (скорее, обвинения!) в адрес Вересаева. "Суррогат подлинного (?) свода материалов" о Пушкине, "сузил понятие "жизни", ограничив ее внешними фактами событий и поведения и сознательно (?) исключив из него творчество, мысль и переживания", "внушает читателю ложный, искаженный, выхолощенный, а затем по-своему подмалеванный (?) облик поэта" и т. д. В результате вывод: у Вересаева вышел "не Пушкин, а Ноздрев" (?). {Лит. наследство, 16--18, М., 1934, с. 1148. (Прим. ред.)}

В этой связи хотелось бы напомнить, что не последней задачей литературной критики и литературоведения, в частности, пушкиноведения является воспитание литературного вкуса у читателя и поднятие его эстетического уровня. Однако всегда, во все времена, предпочитая те или иные художественные или беллетристические, литературоведческие или критические произведения, читатель сам определяет свои литературные вкусы и уровень своего эстетического восприятия.

Несколько поколений читателей были принудительно отлучены от вересаевских книг о Пушкине. Но когда в конце 80-х -- начале 90-х годов одно за другим стали выходить переиздания "Пушкина в жизни" и "Спутников Пушкина" и стремительно раскупаться, читатель давний спор об этих книгах решил не в пользу официальной критики, отвергнув бытовавшую в среде пушкинистов легенду об их второсортности.

Автор предисловия к последнему собранию сочинений В. В. Вересаева (М., "Правда", 1990) Ю. Фохт-Бабушкин довольно много места отводит ответу на критику пушкиноведческих работ В. В. и объяснению его позиции в спорах о личности Пушкина. Одно замечание в связи с этим.

Думается, пушкинисты прекрасно разобрались в том, что книги Вересаева не претендовали на исследовательские труды, вклад в науку, что он, кстати, сам неоднократно подчеркивал. Но среди пушкинистов бытовало пренебрежительное отношение к этим вересаевским работам, что нашло явное отражение, например, в недавно опубликованных "Записках пушкиниста" М. А. Цявловского. {Сборник "Пути в незнаемое", No 22, М., 1990, с. 514. (Прим. ред.)}

Конечно, неприятие в этой среде "Пушкина в жизни" было вызвано многими причинами. Здесь и идеологические установки, что "можно", а чего "нельзя" писать о великом русском поэте, и вульгарно-социологические потуги представить Пушкина революционером, радикальным декабристом и чуть ли не прямым предвозвестником большевизма и т. д. Разумеется, во все эти идеологические схемы и догмы работы Вересаева вписывались плохо.

Но здесь и неспособность советского пушкиноведения создать в 20--30-е годы, впрочем, как и в последующие полвека, цельную, подлинно научную биографию Пушкина, опираясь на которую можно было бы сделать популярную биографию для широкого читателя.

До сих пор лучшей его биографией остаются "Материалы для биографии А. С. Пушкина" П. В. Анненкова, впервые вышедшие без малого полтораста лет назад. А что же наши отечественные пушкинисты? Увы...

Не сумело советское литературоведение также довести до конца издание "Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина", подготовить и выпустить в свет давно обещанную "Пушкинскую энциклопедию", выпустить "академическое" полное собрание сочинений поэта, текстологически отвечающего современному уровню развития пушкиноведения, и с комментариями на уровне комментариев Б. Л. Модзалевского к "Письмам" и "Дневнику". До настоящего времени не осуществлено полное факсимильное издание рукописей национального гения России. А ведь эта работа была начата еще князем Олегом Константиновичем Романовым незадолго до Первой мировой войны: была составлена программа издания пушкинских рукописей по отдельным хранилищам под общим названием "Рукописи Пушкина", и до 1914 года успел выйти первый выпуск -- воспроизведение рукописей стихотворений Пушкина из собрания Пушкинского музея императорского Александровского лицея. Как считают пушкинисты, "по этому выпуску можно судить, каким изысканно образцовым должно быть издание... Оно удовлетворяет самым строгим требованиям и самым тонким вкусам" (П.Е. Щеголев/Пушкин и его совр., вып. XIX--XX, Пгр., 1914). (Судьба князя Олега Константиновича трагична. Он первым из царствующего дома Романовых получил гражданское, а не специально военное образование, окончив Александровский лицей; его интересы лежали в гуманитарной области -- литература, искусство, пушкиноведение. С начала мировой войны он поступил корнетом в л.-гв. Гусарский полк и 29 сентября 1914 г. скончался на 22-ом году жизни в Витебском госпитале от ран, полученных двумя днями ранее). С тех пор много воды утекло, минует XX век, а воз и ныне там...

Мы печатаем две статьи Вересаева, не вызвавшие столь бурную реакцию читателей и критиков, и его ответ на статью с критикой его гипотезы. Первая посвящена взаимоотношениям поэта с Е. Н. Вульф, в замужестве баронессой Вревской, вторая -- гипотезе писателя о прототипе "княгини Нины" в "Евгении Онегине". Вересаев предположил и постарался доказать, что прототипом "сей Клеопатры Невы" является Аграфена Федоровна Закревская. Гипотеза Вересаева вызвала возражения М. Боровковой-Майковой, которая в заметке "Нина Воронская ("Евг. Онегин")" {Звенья, III--IV, М.-Л., 1934, с. 172--175. (Прим. ред.)} предложила свой вариант прототипа "княгини Нины" -- Елену Михайловну Завадовскую. Предположение М. Боровковой-Майковой основывалось, главным образом, лишь на указании некоего Богуславского ("Русская старина", 1898, кн. 7, с. 38) и там же в "Звеньях" вызвало резкое возражение Вересаева, которое мы также перепечатываем.

Пушкин и Евпраксия Вульф. Печатается по: Вересаев В. В. В двух планах. Статьи о Пушкине. М., 1929, с. 80--96. Впервые: Новый мир, 1927, No 1.

Княгиня Нина. Печатается по: Вересаев В. В. В двух планах. Статьи о Пушкине. М., 1929, с. 97--102. Впервые: Новый мир, 1927, No 1.

О Нине Воронской. Печатается по: Звенья, III--IV, М.-Л., 1934, с. 175--179.

Оставить комментарий Вересаев Викентий Викентьевич (yes@lib.ru) Год: 1929 Обновлено: 22/10/2012. 38k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Вересаев Викентий Викентьевич Пушкин и Евпраксия Вульф

Вересаев Викентий Викентьевич
Пушкин и Евпраксия Вульф