Аннотация: Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 1, 1902.
ВЕЧЕРИНКА. (Разсказъ).
I.
Петръ Николаевичъ всталъ съ лѣвой ноги, по выраженію Софьи Сергѣевны, и вышелъ къ утреннему чаю желтый и суровый. Прежде, этакъ лѣтъ десять назадъ, Софья Сергѣевна отъ одного взгляда на брюзжащую мину супруга пришла бы въ негодованіе, но теперь она хладнокровно спросила его, слегка цѣдя сквозь зубы, альтовымъ голосомъ:
-- Мяса хочешь?
Прежде онъ обыкновенно отвѣчалъ: "не хочу"... Его катарральный желудокъ не переносилъ этихъ утреннихъ бутербродовъ, которые такъ любила его жена.
На этотъ разъ ротъ Петра Николаевича скривился въ ядовитую улыбку:
-- Тринадцатый годъ изо дня въ день слышу этотъ неизмѣнный вопросъ... И неизмѣнно отвѣчаю "нѣтъ"... Сколько еще лѣтъ впереди вы намѣрены меня угощать холодной говядиной по утрамъ?
Софья Сергѣевна чуть-чуть покраснѣла. Но ссориться ей не хотѣлось. У нея были "планы"...
-- Чудакъ!.. О немъ же заботятся, а онъ злится...
-- Хороши заботы!.-- фыркнулъ Петръ Николаевичъ.-- За тринадцать лѣтъ почти не изучить моихъ привычекъ... Это равнодушіе, сударыня, полное игнорированіе моей личности, да-съ...
-- Не свои слова говоришь...-- процѣдила Софья Сергѣевна, хладнокровно прожевывая бутербродъ.
Онъ не слыхалъ, къ счастью... Съ засверкавшими глазами онъ продолжалъ:
-- Не далеко примѣра искать... это что-съ?
Онъ щелкнулъ сухимъ длиннымъ пальцемъ по облѣзлой, залитой саломъ клеенкѣ, которая замѣняла чайную скатерть.
-- Это грязь, мерзость... трактиръ... Прошу изъ года въ годъ... не могу допроситься... Подумаешь, бѣлья нѣтъ...
-- А прачка?..-- зычнымъ раскатомъ пронесся голосъ Софьи Сергѣевны.-- Ты сосчитай, сколько на прачку идетъ... Развѣ напасешься бѣлья съ этими поросятами?
Она кивнула на присмирѣвшихъ дѣтей, изъ которыхъ двое уже облили молокомъ клеенку.
-- Э, да что говорить, развѣ съ тобой столкуешь... Вотъ вчера весь день отравила нафталиномъ... Голова болѣла весь день... Двѣнадцать лѣтъ твержу, что не выношу этого запаха проклятаго... Нѣтъ таки... Упряма, какъ чортъ... Задыхаешься каждую зиму...
-- А чѣмъ отъ моли спасаться?.. Ты научилъ бы... Чѣ-ѣмъ?..
-- Все равно... моль все подъѣла... Съ такимъ неряшествомъ, какъ у насъ...
-- Нѣтъ, ты просто рехнулся... Какая тебя муха укусила ныньче, Петръ Николаевичъ?
-- Не муха, а семья, матушка... Вотъ вы гдѣ у меня сидите...
Онъ хлопнулъ себя по затылку. У Софьи Сергѣевны задрожали губы, но она сдержалась. Онъ тоже поспѣшилъ спрятаться за газету. Глаза его прыгали по строкамъ, ничего не видя. Ему уже было стыдно передъ дѣтьми за этотъ взрывъ раздраженія... Но наученный долгимъ опытомъ, онъ подозрительно отнесся къ кротости супруги. Это грозило разговорами о деньгахъ.
Онъ не ошибся. Улучивъ минуту, когда жена пошла въ спальню, онъ наскоро надѣвалъ пропахшую нафталиномъ шубу, мечтая незамѣтно улизнуть. Но Софья Сергѣевна застала его въ тотъ моментъ, когда онъ влѣзъ въ ботики. Она всплеснула руками.
-- Въ котелкѣ!.. въ этакую вьюгу... Ты съ ума сошелъ, Петръ?.. Я тебѣ зимнюю шапку нарочно достала...
-- Сама носи ее, сдѣлай одолженіе... И такъ ужъ задушила нафталиномъ... Благодари Бога, что я въ драповомъ пальто не выхожу изъ-за твоего упрямства дурацкаго...
-- Простудишься... насморкъ схатишь... вѣдь ужъ зима на дворѣ...
-- Вините себя, сударыня... никого, какъ себя...
Онъ уже выходилъ. Она поймала его за рукавъ старенькой енотки.
-- Pierre...-- ласковыми низкими нотами заговорила она, любовно глядя на него своими красивыми сѣрыми глазами.-- Pierre, мнѣ нужны деньги...
Онъ безпомощно заморгалъ.
-- Деньги... Какія деньги?.. Откуда?..
-- Ахъ, Боже мой, ты забылъ, что у насъ въ четвергъ журъ-фиксъ?..
-- Вотъ тоже... Есть у меня время о такомъ вздорѣ думать...-- вспылилъ Петръ Николаевичъ.-- Твои затѣи... не мои... Я тебѣ далъ деньги всѣ сполна двадцатаго... Какого еще рожна...
-- То двадцатое, а нынче первое... Самъ знаешь... жалованье прислугѣ... туда-сюда по лавкамъ отдашь, пустяки остаются. Дай хоть пятьдесятъ рублей... Не могу же я твоихъ инженеровъ битками накормить...
Онъ вырвалъ свой рукавъ и сталъ спускаться по лѣстницѣ.
-- Петръ, оглохъ ты или рехнулся?...-- крикнула Софья Сергѣевна, подождавъ секунду.
Тяжелые ботики Иванова стучали по каменнымъ ступенькамъ. Фигура его уже исчезла изъ вида.
Она ждала. На щекахъ ея выступили розовыя пятна.
-- Вотъ подожди... Украду изъ банка и принесу тебѣ... Больше мнѣ взять негдѣ, чтобъ васъ содержать прилично...-- донесся до нея снизу задыхавшійся отъ бѣшенства голосъ.
Дверь гулко хлопнула.
Софья Сергѣевна пожала пышными плечами и вошла въ квартиру. Что деньги будутъ, она не сомнѣвалась. Вопросъ въ томъ, сколько онъ ей дастъ на этотъ разъ? За послѣднее время (Господь его знаетъ отчего) Петръ Николаевичъ все чаще вставалъ съ лѣвой ноги и брюзжалъ, отравляя жизнь себѣ и женѣ. И какъ ни была флегматична Софья Сергѣевна, семейныя размолвки стали учащаться, обостряя отношенія супруговъ. Конечно, они мирились потомъ, но въ душѣ у обоихъ оставался осадокъ горечи.
"Утомляется... Тоже вѣдь не машина", оправдывала мужа про себя Софья Сергѣевна. Она цѣнила, что мужъ не измѣняетъ ей, не кутитъ, не пьянствуетъ, какъ другіе.
"Идеальный батракъ"...-- язвила сестра Анна, сама много выстрадавшая отъ донъ-жуанства красиваго мужа.
Какъ бы то ни было, на лицо былъ фактъ, что самолюбіе Софьи Сергѣевны порядочно-таки притупилось за тринадцать лѣтъ супружества. Случись такая сценка въ первые годы, вскорѣ послѣ того, какъ она -- стройненькая, бѣленькая гувернанточка, уставъ мыкаться по чужимъ домамъ, радостно вышла за безумно влюбленнаго Петра Николаевича,-- о, она показала бы ему!.. И не разъ она устраивила супругу великолѣпную истерику... Ей это даже нравилось... Она ничего не имѣла противъ этихъ встрясокъ, разнообразившихъ жизнь...
Бѣда была въ томъ, что страсть Петра Николаевича что-то ужъ очень скоро испарилась. Черезъ какихъ нибудь два года она исчезла безслѣдно... Ее смѣнила глубокая привязанность къ дѣтямъ. Жену онъ тоже сильно любилъ, но характеръ его портился. Явилась требовательность, раздражительность. Даже ласковость исчезла. Они рѣдко разговаривали по душѣ, а потомъ ужъ ни о чемъ интимномъ не говорили, ограничиваясь одними мелочами домашняго обихода... Дрова вышли... У Сережи животикъ болитъ, доктора надо... Пора Надѣ на шубку новую дать... Мясо вздорожало безбожно. У Евтихьевыхъ опять скандалъ... она кухарку обсчитала... та мировому подаетъ...
Но ужъ тутъ Петръ Николаевичъ обрывалъ краснорѣчіе Софьи Сергѣевны... онъ не любилъ, чтобы "судачили"...
И когда разъ она, по старой памяти, вздумала впасть въ истерику, онъ живо отучилъ ее, сбѣжавъ къ брату на двое сутокъ. Въ этихъ случаяхъ -- теперь, когда прошла его страсть,-- онъ былъ непреклоненъ. Его не останавливали ни ночное время, ни вьюга, ни тридцатиградусный морозъ.
Софья Сергѣевна никогда не спрашивала себя, есть ли у мужа деньги, когда въ хозяйствѣ оказывался изъянъ...
Она входила въ гостиную, гдѣ онъ работалъ поздно вечеромъ за письменнымъ столомъ, и клала передъ нимъ счета изъ магазина полотенъ и бѣлья.
-- Это что еще?..-- спрашивалъ онъ испуганно.
-- У дѣтей простыни развалились... Надо наволочки и изъ столоваго кое-что... Завтра пришлютъ за деньгами...
-- Восемьдесятъ рублей?.. Да что ты, мать? Откуда я ихъ возьму?..
-- Вотъ чудакъ-то!-- Она пожимала круглыми плечами.-- Говорю: простыни развалились, полотенецъ нѣтъ... Опять чайныя...
-- Да какъ же это такъ вдругъ сразу развалилось все?
-- Ахъ... ну что ты понимаешь, Pierre? Не могу же я за каждой мелочью отдѣльно таскаться въ магазинъ... Лучше en gros... Скидку дѣлаютъ...
-- Чорта съ два "ангро"...-- мгновенно раздражался Петръ Николаевичъ.-- Хороша скидка! Ты бы еще на сто рублей счетъ представила... Что мнѣ ихъ тебѣ -- родить, что ли, эти деньги? Откуда я ихъ возьму?..
-- Безъ наволочекъ тоже нельзя,-- упрямо твердила свое Софья Сергѣевна, отлично зная, что стоитъ на твердой почвѣ, и что деньги будутъ.
-- Слава Богу, развязались съ бѣльемъ,-- говорилъ Ивановъ на другой день, отсчитывая деньги.-- Прошу меня теперь лѣтъ пять, по крайности, не безпокоить...
"Дуракъ,-- думала, улыбаясь, Софья Сергѣевна,-- Точно дѣти не растутъ? Пять лѣтъ,-- шутка сказать"...
Проходилъ мѣсяцъ и опять новый счетъ.
-- Это что такое?
-- Пять паръ башмаковъ... Приказчикъ ждетъ изъ магазина. У дѣтей обуви нѣтъ...
Хуже всего было весной или осенью. Сразу требовалось пять или шесть паръ калошъ, затѣмъ ботиковъ.
-- Да вѣдь позволь... кажется, недавно?...
-- Въ сентябрѣ,-- подсказвалала Софья Сергѣевна,-- а теперь мартъ... у дѣтей ноги растутъ, или нѣтъ? Какъ ты полагаешь?
Конечно, онъ соглашался, что растутъ. Что-жъ тутъ спорить? И такъ до безконечности.
Всего страшнѣе счета были отъ Мюра, переходя за сотню. Тамъ фигурировали осеннія и весеннія пальто мальчикамъ, бурнусы дѣвочкамъ, муфточки, капоры, фланелевые штанишки, гетры, рукавички...
...У Петра Николаевича въ глазахъ темнѣло.
-- Ты меня безъ ножа рѣжешь, Софья Сергѣевна... Побойся Бога... Гдѣ я тебѣ такую сумму возьму?
-- Я, Петръ, не виновата... Я ихъ пальто не ѣмъ, ихъ башмаками не закусываю...-- иронизировала она, вспоминая Щедрина.-- Нечего, значитъ, меня и попрекать... Твои дѣти, не чужіе... Любишь кататься, люби и саночки возить,-- флегматично изрекала она.
-- Да вѣдь катались-то мы оба, а плачусь я одинъ,-- озлобленно кричалъ Ивановъ.-- Въ толкъ не возьму, какъ же у другихъ людей, побѣднѣе?.. Всѣ развѣ въ магазинѣ готоваго платья одѣваются? Какъ же Ельниковы?.. Анна сама все дѣлаетъ... Почему же ты?..
Софья Сергѣевна вставала и величественно присѣдала передъ мужемъ, склоняясь въ реверансѣ съ той же граціей, какъ и двадцать лѣтъ назадъ передъ попечителемъ института.
-- Merci, Петръ Николаевичъ!.. У твоей Анны дѣти ходятъ, какъ нищіе... Ну, а я своихъ въ такихъ отрепьяхъ на бульваръ не выведу... Они у меня въ гости ѣздятъ, на елку въ порядочные дома... Да самое лучшее, отошлемъ все назадъ, въ магазинъ... Пусть до лѣта сидятъ въ комнатахъ, безъ воздуха... За то будетъ экономія...
И она уплывала изъ комнаты, высоко неся голову и раздувая красивыя ноздри.
Николаевичъ, мечтавшій сшить себѣ новый сюртукъ, такъ какъ старый его весь лоснился и побѣлѣлъ по швамъ.-- Теперь и къ матери въ Псковъ съѣздить не придется...
"Что за обуза семья,-- говорилъ онъ себѣ въ эти минуты.-- Какой дьяволѣ толкаетъ насъ въ эту западню?.."
Но если Петръ Николаевичъ отчитывалъ свою Софью Сергѣевну наединѣ, то никому, даже сестрѣ Аннѣ, которую онѣ любилъ больше всей родни, онъ изъ самолюбія не позволилъ бы заикнуться о ней... Она его жена, и довольно... Его жена -- святая женщина...
-- Всѣ буржуи такъ разсуждаютъ,-- возражала сестра Анна.-- У нихъ всегда жены святыя... Почему не любить человѣка со всѣми его недрстатками?.. Зачѣмъ дюжинную женщину тащить за уши на пьедесталъ? Послушать васъ, мужей, мы только и окружены святыми женщинами и образцовыми воспитательницами... А жизнь доказываетъ другое... Нравственный и умственный уровень молодежи все понижается... Кто же виноватъ?.. Не одна школа... виновата и семья... Вотъ эти ваши святыя женщины... И -- прости меня, Петръ...-- Твоя Софья Сергѣевна -- прудоновская женщина, не больше... Знаешь? есть такой сортъ женщинъ,-- рыхлыхъ, бѣлыхъ, сдобныхъ... Однимъ словомъ, перинное счастье... Кичиться тутъ, право, нечѣмъ...
Сама она была такая желтая, худенькая, измученная, состарившаяся преждевременно среди нужды и самотоверженныхъ заботъ, о семьѣ,-- была такая несчастная въ бракѣ,-- что у Петра Николаевича языкъ не поворачивался обругать ее за эту желчную выходку, или удрать, схвативъ въ охапку шапку, какъ, онъ это продѣлывалъ раньше со старухой матерью.
-- И наплевать!..-- гремѣлъ Петръ Николаевичъ, возбужденно бѣгая передъ сестрой.-- Мнѣ не нужно другой... А все-таки Софья хорошая баба... Здорова, весела, хозяйка... На наряды не тратится, поклонниковъ не заводитъ, дѣтьми не тяготится...
-- Все это отрицательныя добродѣтели, Петръ... Ты назови что-нибудь положительное... Ну, напримѣръ, скажи, чѣмъ она интересуется?
-- Ну такъ что жъ?.. Она тоже смолоду читала, стремилась, работала и все такое... На все время... Все лучше, чѣмъ жена, которая по курсамъ и урокамъ шляется... а дѣти горбатыя отъ недосмотра...
-- Да вѣдь и ваши на нянькахъ... да еще русскихъ нянькахъ... Дѣло -- случая...
-- Пусть... Ея глазъ въ домѣ нуженъ... При хозяйкѣ все иначе идетъ... Тѣ же няньки -- шелковыя...
-- Словомъ, ты доволенъ?..-- усмѣхалась Анна.
-- А, конечно, доволенъ... Языкъ у нея длинный?.. Вѣрно... Но у кого этого нѣтъ?.. И мужчины судачатъ не хуже бабъ... А что она сама не зарабатываетъ,-- и незачѣмъ... И своего -- семейнаго дѣла -- по горло... Что это за семья... наконецъ, гдѣ мужъ не кормилецъ и не глава?
-- Это власть рубля,-- только...-- смѣялась Анна.-- Не даромъ вы за нее держитесь...
Петръ Николаевичъ и смолоду относился скептически къ женскому вопросу, а когда съ годами кругомъ развелось столько дамъ -- учительницъ, врачей, чиновниковъ, писательницъ и даже... драматурговъ... (Ты, Господи, видишь, чего только нѣтъ!) -- и когда его Софья Сергѣевна неожиданно оказалась въ числѣ отсталыхъ,-- Петръ Николаевичъ не только по своей консервативной натурѣ, но уже прямо изъ самолюбія сталь ярымъ противникомъ женской независимости. Онъ желчно радовался всякой выходкѣ графа Толстого противъ высшаго женскаго образованія и какъ бы прятался за его авторитетъ. Китти Левина -- семьянинка и хозяйка -- вотъ его идеалъ женщины.
И если случалось Петру Николаевичу такъ вдругъ ополчиться на жену и упрекнуть ее подъ горячую руку въ дармоѣдствѣ,-- онъ скоро сознавалъ, что просто сорвалъ на ней сердце, и ему было совѣстно. Онъ старался помириться, заигрывалъ съ надувшейся Софьей Сергѣевной, съ видомъ побитой собаки, жалко и виновато виляющей хвостомъ передъ хмурымъ челомъ хозяина... Вотъ когда Софья Сергѣевна подымала голову и чувствовала свою силу...
Но выходило какъ-то такъ, что послѣ тринадцати лѣтъ, увѣряя сестру въ своемъ счастіи и благополучіи,-- Петръ Николаевичъ въ глубинѣ души все-таки оказывался ярымъ противникомъ брака... Было тутъ что-то, съ чѣмъ онъ не могъ помириться, чего не могъ простить кому-то... Хуже всего, что вѣдь и виноватаго-то не находилось, а обида была на лицо... Та вопіющая соціальная несправедливость, которую такъ оригинально освѣтилъ Глѣбъ Успенскій... Дѣйствительно: онъ, какъ корень, ушелъ подъ землю... Изъ цвѣтущаго человѣка сталъ какой-то жердью за десять лѣтъ брака, волосы и зубы стали падать, весь организмъ захирѣлъ и расшатался... Совсѣмъ какъ тѣ старыя пьянино, что таскаютъ по дачамъ годами. Съ виду будто цѣлы, а педаль гудитъ, клавиши щелкаютъ, молоточки сломались, гдѣ мыши изгрызли замшу, гдѣ моль поѣла фланель... Музыкальные инвалиды...
Такъ и онъ... Вкуса къ жизни уже нѣтъ. Еще лѣтъ десять -- и онъ будетъ клячей. Кто подыметъ дѣтей на ноги? У него наврядъ ли хватитъ силъ дотянуть эту лямку... Вотъ онъ бѣжитъ еще сейчасъ, подгоняемый бичомъ безпощадной жизни, подбодряя себя, напрягая всѣ силы,-- но устаетъ и теперь... а старыя клячи не бѣгутъ, какъ бы ни свисталъ надъ ними кнутъ. Онѣ только помахиваютъ хвостомъ да укоризненно трясутъ головою...
Лучшіе годы ушли на борьбу за право имѣть семью. Теперь одна мечта -- дотянуть до пенсіи. А придетъ этотъ желанный день, и онъ будетъ уже руиной -- безъ запросовъ и стремленій. И заграницу не потянетъ, при первыхъ лучахъ весны, когда грѣетъ солнце, такъ возбуждающе чирикаютъ воробьи, такъ звонко бѣгутъ ручьи кругомъ... Какой приливъ силъ и любви къ жизни чувствовалъ онъ всегда весною лѣтъ десять назадъ!.. И на Кавказъ уже не зачѣмъ будетъ ѣхать, и міръ Божій перестанетъ манить къ себѣ его усталую, замученную чиновничью душу...
А жена цвѣтетъ, жирѣетъ, какъ пулярка...
-- Не женитесь,-- говорилъ онъ часто въ семейномъ кругу своимъ молодымъ братьямъ, которыхъ самъ поднялъ на ноги и которымъ замѣнялъ отца.-- Если хотите сохранить въ себѣ здоровье, вкусъ къ жизни, человѣческое достоинство... порядочность, наконецъ... Семья все сожретъ и оставитъ отъ вашего нравственнаго "я" одинъ остовъ...
"Дуракъ",-- снисходительно бросала Софья Сергѣевна, если случалась тутъ.
А братья, глядя на высохшую, геморроидальную фигуру Петра Николаича, думали про себя, что онъ представляетъ не только нравственный, но и физическій остовъ.
II.
Какъ и слѣдовало ожидать, Петръ Николаевичъ принесъ къ обѣду пятьдесятъ рублей, и послѣ тарелки щей, на этотъ разъ особенно вкусныхъ, благодаря личнымъ хлопотамъ хозяйки на кухнѣ, и послѣ битковъ съ лукомъ, мастерски поджаренныхъ въ сметанѣ (любимыя блюда Петра Николаевича) -- онъ мягко сказалъ женѣ:
-- Нельзя ли только поаккуратнѣе, Соничка? Ей Богу, больше достать не откуда... хоть разорвись...
-- Ну, конечно, Pierre... Спасибо... Само собой, что буду экономить...
На другой же день, проводивъ Петра Николаевича на службу, Софья Сергѣевна поѣхала на Кузнецкій, мостъ и въ Охотный рядъ. Это былъ канунъ журъ-фикса, каждый часъ былъ дорогъ. Журъ-фиксъ былъ вродѣ генеральнаго сраженія, исходъ котораго зависѣлъ отъ случайностей и непредвидѣнныхъ мелочей, вродѣ разрозненнаго сервиза, неудавшагося соуса, забытой деликатессы изъ царства закусокъ... Надо было все взвѣсить, предусмотрѣть, предугадать, наконецъ, и выступить передъ гостьями -- врагами во всеоружіи съ девизомъ: иль на щитѣ, иль со щитомъ... Мудрено ли, что даже хладнокровная Софья Сергѣевна нервничала съ утра, дала подзатыльника вертѣвшимся подъ рукой дѣтямъ, сорвала сердце на прислугѣ и схватилась за високъ... Лицо ея, молодое, румяное и красивое, казалось теперь, послѣ плохо проведенной ночи, изжелта блѣднымъ и слегка припухшимъ. Но уже сѣвъ на извозчика, она ощутила подъемъ нервовъ, какъ всегда передъ покупками.
-- На Кузнецкій,-- сказала она мягкими альтовыми нотами и почувствовала опять, какъ хорошо жить на свѣтѣ.
Минутъ черезъ пятнадцать ѣзды по свѣже-выпавшему снѣгу, Софья Сергѣевна очутилась въ знакомой сторонѣ: Кузнецкій, Неглинная, Петровка, пассажъ и Мюръ и Мерилизъ...
Родныя мѣста... Это было поистинѣ бабье царство... Сколько денегъ оставлено за манящими витринами этихъ роскошныхъ магазиновъ! Сколько мечты, безпокойной и красивой женской мечты развѣяно тутъ, предъ плѣнительной выставкой этихъ переливчатыхъ, сверкающихъ матерій, кружевъ, лентъ, всѣхъ этихъ пустячковъ, наполняющихъ жизнь женщины такими свѣтлыми, невинными радостями!.. Софья Сергѣевна умиленно вздохнула, и ея большіе глаза стали влажными отъ воспоминаній. На этихъ улицахъ прошла вся ея жизнь, ея лучшія минуты... Она видѣла себя институткой, на лѣтнихъ вакаціяхъ, бѣгущей въ пассажъ поглядѣть на окна магазиновъ и постоять предъ ними полчаса въ сладкомъ забвеньи, въ духъ захватывающемъ желаньи... Она видѣла себя стройной и юной, уже гувернанткой, бѣгущей сюда же на послѣдніе трудовые гроши купить галстучекъ, или кружевное fichu, или газовый шарфъ, пустякъ, который давалъ тусклой жизни такую красоту... Она никогда не измѣняла своей привязанности къ роднымъ мѣстамъ... Живя то на Палихѣ, то у Земляного Вала, гдѣ-нибудь у чорта на рогахъ, какъ деликатно выражался Петръ Николаевичъ, въ далекіе и счастливые первые годы ихъ супружества,-- Софья Сергѣевна чувствовала себя всегда чужой, всегда равнодушной къ окраинѣ и стремилась душой на Петровку, каждый камень, каждый домъ которой былъ ей знакомъ и дорогъ...
Сани остановились у посуднаго магазина Кузнецова.
-- Подожди,-- кинула извозчику Софья Сергѣевна.
У нея была очень величественная осанка. "Королева" говорили о ней мужчины.-- "Королева" шептали женщины.
Когда барыни съ такими осанками входятъ въ магазинъ, приказчики стремительно бросаются навстрѣчу. У Софьи Сергѣевны былъ къ тому же талантъ покупать на пятьдесятъ копѣекъ съ такимъ апломбомъ, какъ будто она забирала на десять рублей. Но въ этомъ магазинѣ ее помнили, какъ хорошую покупательницу вообще, и потому удвоили вниманіе.
-- Мнѣ надо вазочку для варенья...-- процѣдила она сквозь зубы.-- Какую-нибудь изящную... поновѣе фасономъ...
"Ничего больше не возьму",-- твердо рѣшила она про себя, помня обѣщаніе экономить.
Приказчикъ, молодой и женолюбивый, съ огромнымъ фальшивымъ изумрудомъ въ галстухѣ, опрометью кинулся къ полкѣ и выгрузилъ передъ красивой дамой, по крайней мѣрѣ, дюжины двѣ вазочекъ.
Волоокая Софья Сергѣевна подняла взоръ кверху, и онъ заискрился. Боже мой, какъ она любила посуду!.. Если бъ не было стыдно, она готова была бы часами сидѣть тутъ и любоваться этими изящными рисунками по фарфору и фаянсу, этимъ хрусталемъ. Вдругъ она вспомнила, что у нихъ разрознены рюмки... Ольга разбила штуки три да прошломъ журъ-фиксѣ... Стакановъ можетъ не хватить, если опять будутъ играть на три стола...
Приказчикъ читалъ въ ея душѣ и съ улыбкой подавалъ ей воздушные, хрупкіе, какъ дѣвичья мечта, стаканы съ тонкимъ узорчатымъ ободкомъ...
-- Заверните...-- прошептала она съ такимъ выраженіемъ, какъ другая сказала бы: "поцѣлуйте"...
-- Сколько-съ?..-- въ тонъ прошепталъ и приказчикъ близко наклоняясь и заглядывая ей въ глаза, какъ заговорщикъ.
-- Дюжину...
-- Мало-съ... Меньше двухъ нельзя...
Она съ блуждающей улыбкой кивнула головой.
Приказчикъ махнулъ мальчику и стаканы исчезли съ прилавка.
Къ стаканамъ были поданы такія же тонкія блюдца... Рюмки долго занимали воображеніе Софьи Сергѣевны. Все казалось ей недостаточно стильнымъ и оригинальнымъ...
"Довольно... Довольно..." кричалъ внутри голосъ благоразумія.
А приказчикъ, какъ бѣсъ-искуситель, уже выдвигалъ новую батарею рюмокъ, узенькихъ, стройныхъ, длинныхъ, какъ талія англійскихъ мирсъ.
-- Отберите...-- разнѣженнымъ звукомъ сорвалось у молодой женщины.-- Двѣ дюжины...
-- Три-съ,-- рѣшительно молвилъ приказчикъ.
Ей было стыдно торговаться. Эта любезность обязывала.
Кажется все?.. Вдругъ она ахнула. Боже мой! Гдѣ же ея голова? А блюдца-то къ варенью? У нея вѣдь ужасъ что за блюдца... Она была больна и поручила купить Аннѣ Ельниковой... И та ее наградила... За то, говоритъ, прочны... Дѣйствительно... Ей вспомнились блюдца въ домѣ инженерши Анны Денисовны. Со стыда сгоримъ при ней за эдакія блюдца...
Вмигъ прилавокъ засверкалъ хрусталемъ.
Но угодить на Софью Сергѣевну было нелегко. Она перерыла весь магазинъ, пока, не нашла такихъ, какъ у Анны Денисовны... Точь въ точь... Ну что за прелесть!
Она благодарными, нѣжными глазами глядѣла на приказчика... А онъ уже предлагалъ масленку, такую оригинальную... И молочникъ необыкновенной красоты...
У нихъ давно уже подаютъ къ чаю такой безобразный кувшинъ, съ отбитой ручкой...
-- Заверните...-- благосклонно сказала она.
А на прилавкѣ уже стояли тарелочки для закуски... совсѣмъ простенькія, бѣлыя, съ вѣткой лиловой сирени... Одно изящество... Меньше двухъ дюжинъ купить нельзя... У нихъ давно разрозненъ сервизъ...
-- Сударыня, взгляните... послѣдняя новость...
-- Нѣтъ, нѣтъ... Я больше не могу!..-- крикнула она, вдругъ опомнившись...-- Я ничего не возьму.
-- Вы только взгляните-съ... Потому что у васъ есть вкусъ... Вы умѣете цѣнить такія вещи... Сервизъ чайный... Послѣдняя новинка...
И свирѣпо скосивъ глаза на зеленаго и худого зазѣвавшагося мальчика, приказчикъ прорычалъ ему:
-- Въ лѣвомъ углу, вторая полка... No 58... Живо...
Софья Сергѣевна твердо рѣшила только взглянуть... Но когда передъ ней появились тонкія, бѣлыя, какъ снѣгъ, чашечки, напоминавшія тюльпанъ, съ широкимъ блѣднозеленымъ ободкомъ, она почувствовала, какъ таетъ ея благоразуміе.
Боже мой! Какая красота!.. И только двѣнадцать рублей?.. Это прямо задаромъ... А у нихъ-то сервизъ... Когда покупали?.. Дай Богъ памяти. Да лѣтъ пять никакъ?.. Надменное лицо Анны Денисовны всплыло передъ ней...
"Конечно, это было не совсѣмъ осторожно", думала Софья Сергѣевна, направляясь въ Охотный рядъ.-- Мужъ просилъ поэкономить... Ужъ очень они зарвались этотъ годъ съ журъ-фиксами, поддерживая связи... Да и прошлый годъ вдвоемъ съ мужемъ проиграли около пятисотъ рублей въ винтъ... По всѣмъ лавкамъ задолжали... Но вѣдь что будешь дѣлать?.. Безъ хрусталя тоже нельзя... особенно когда къ себѣ зовешь людей... А безъ связей развѣ найдешь мѣсто? Развѣ сдѣлаешь карьеру? Лишь бы вотъ завтра не проиграться Пьеру, тогда какъ-нибудь, авось, дотянутъ до жалованья... У няньки призанять можно десяточку... Эти инженеры меньше какъ по двадцатой играть не станутъ... мелькали мысли вразбродъ. Но у знакомой лавки всѣ сомнѣнія улетучились.
Она вернулась къ обѣду съ тремя кульками и ящикомъ посуды, уставшая и слегка раздраженная, заплативъ цѣлый рубль продрогшему извозчику. Но тотъ былъ недоволенъ и просилъ накинуть хоть гривенникъ.
-- Ты съ ума сошелъ?..-- грозно спросила его Софья Сергѣевна и сверкнула красивыми глазами.
-- Никакъ нѣтъ, сударыня... Въ шесть мѣстовъ заѣзжали... Нешто вы рядились?
-- За восемь гривенъ рядилась, даю рубль... Вотъ народъ!..
-- Замерзъ весь... Хоть скотинку пожалѣйте, сударыня... Не жрамши сидимъ... сами знаете, время какое?..
-- Ахъ, отстань пожалуйста... Это просто безсовѣстно! Ольга, берите кульки! Да осторожнѣе вотъ этотъ ящикъ... здѣсь посуда...
Какъ на грѣхъ подоспѣлъ Петръ Николаевичъ.
-- Что тутъ такое?..-- спросилъ онъ, переводя глаза съ красиваго, молодого лица жены на рябую, завѣтренную физіономію извозчика.
А тотъ ужъ тащилъ какъ-то сзади напередъ свою шапку и начиналъ сызнова свою канитель.
-- Почитай два часа ѣздили... Рядились въ Охотный, а потомъ на Кузнецкомъ часъ дожидался... Пожалѣйте, баринъ, скотинку...
Петръ Николаевичъ весь сморщился, словно уксусу хлебнулъ, пошарилъ въ портмоне и, запахнувъ шубу, развѣвавшуюся на вѣтру, сунулъ извозчику серебряную монету.
-- Нѣтъ, это просто возмутительно... Ты только развращаешь ихъ такими подачками... И потомъ -- это никакихъ денегъ не хватитъ. Я дала двадцать копѣекъ сверхъ уговора... а онъ еще... Хорошъ хозяинъ...-- твердила она, раздѣваясь въ передней.
-- Ну да ладно... Будетъ... Авось не обѣднѣемъ..
-- Ты всегда, всегда на смѣхъ...
Въ ея голосѣ слышалась дрожь.
-- Да будетъ тебѣ, Софья Сергѣевна!-- прикрикнулъ Ивановъ.-- Испорть еще весь вечеръ мнѣ изъ-за пятиалтыннаго... Вотъ бабы-то!.. Считай, что нищему подала... для спасенія души... Не тотъ же онъ нищій?.. Тьфу... кончится тѣмъ, что сбѣгу на весь вечеръ...
-- Я нищимъ такихъ денегъ не раздаю...-- язвительно возразила она.-- У насъ пять человѣкъ дѣтей...
Вышелъ маленькій скандальчикъ, но кончилось все-таки миромъ. Софья Сергѣевна во-время повисла на рукавѣ у мужа и не дала ему уйти.
Тѣмъ не менѣе воспоминаніе о пятиалтынномъ сосало ее до вечера, придавая колоритъ раздражительности ея обыкновенно флегматичному тону.
Но вечеромъ, наканунѣ торжественнаго дня, Софья Сергѣевна пріобрѣла опять душевное равновѣсіе.
Передъ отходомъ ко сну, сидя на двухспальной кровати въ теплой вязаной юбкѣ и широчайшей бѣлоснѣжной кофтѣ она совѣщалась съ кухаркой, подъ какимъ соусомъ подавать севрюжину; но Софьѣ Сергѣевнѣ очень хотѣлось вовлечь въ этотъ интересный, важный разговоръ и мужа.
Петръ Николаичъ, схватившись за щеку, терзаемый зубной болью, нервно шагалъ по амфиладѣ комнатъ и съ нетерпѣньемъ ждалъ, когда, наконецъ, ему дадутъ лечь въ постель. Ему почему-то казалось, что стоитъ ему лечь (и непремѣнно среди тишины),-- стоитъ согрѣть дергавшую щеку, какъ мгновенно прекратится эта мучительная боль.
-- Я думаю, что слѣдуетъ сдѣлать соусъ провансаль... Pierre... А?.. Какъ ты полагаешь?
-- И знаешь почему?.. Анна Денисовна... вѣдь она себя за образцовую хозяйку выдаетъ... Такъ она спорила со мной на той недѣлѣ, что дома ни за какія деньги настоящаго провансаля не получишь...
-- Какъ, матушка барыня, не получить?.. Коли ежели хорошая кухарка, да все въ плипорціи...
-- Нѣтъ... Она стоитъ, на своемъ, что никакая кухарка,-- хоть будь она разбѣлая,-- не сдѣлаетъ провансаля... А по книжкѣ и подавно... Вотъ я и рѣшила ей завтра носъ утереть,-- вдругъ повысила Софья Сергѣевна свое жирное контральто.-- То-то сконфузится... то-то озлится... Слышишь Пьеръ?..
-- Мм...
-- Значитъ такъ, Агафьюшка... Индѣйку съ яблоками, севрюжину съ провансалемъ... Съ утра намочишь селедки и все приготовь для гарнира... Я сама уберу... И соусъ завтра сама буду дѣлать...
-- Съ шкаперцемъ?-- меланхолически спросила Агафья, стоя въ дверяхъ, съ сложенными на животѣ руками и склоненной на лѣвый бокъ головой.
-- Да, съ капорцами и оливками... Я ужъ ихъ купила... Помнишь, Пьеръ, какой соусъ я дѣлала къ твоимъ именинамъ?.. Пальчики всѣ гости облизали... Еще тогда тетушка твоя...
Вдругъ на порогѣ гостиной вытянулась длинная, сухая фигура Петра Николаевича. Округлившіеся глаза его прыгали отъ злобы.
-- Да провалитесь вы... со всѣми вашими тетушками и провансалями!..-- яростно закричалъ онъ и судорожно затрясъ сжатыми кулаками.-- Дайте хоть на минуту покоя!.. Я повѣситься готовъ...
Изліянія замерли на устахъ Софьи Сергѣевны. Она сдѣлала кухаркѣ таинственный знакъ, и та исчезла беззвучно, захвативъ мимоходомъ шерстяную юбку хозяйки и бариновы штиблеты.
Петръ Николаевичъ моментально раздѣлся, сбросилъ войлочныя туфли "шептуны" и юркнулъ подъ одѣяло. Наложивъ на ухо "думку" жены, онъ старался забыться. Но дрожь пронимала его все сильнѣе.
Софья Сергѣевна не спѣша раздѣлась и съ наслажденіемъ растянулась своимъ холенымъ большимъ тѣломъ на чистомъ бѣльѣ, пахнувшемъ фіалкой. Спать на одной кровати можно было только на боку, а потому Софья Сергѣевна повернулась къ мужу спиной.
Нервный окрикъ супруга нисколько не раздражилъ ее. Она была слишкомъ благодушно настроена предстоящими хозяйственными хлопотами и будущимъ посрамленіемъ Анны Денисовны.
Софья Сергѣевна тоже имѣла слабость считать себя образцовой хозяйкой. Она не только высоко ставила свои обязанности по кулинарной части,-- она дѣлала изъ нихъ нѣчто вродѣ культа. Въ дни супружескихъ размолвокъ Петръ Николаевичъ всегда упрекалъ ее за мотовство и неумѣнье экономить. Софья Сергѣевна считала это высшимъ для себя оскорбленіемъ.
-- Гдѣ ты видалъ лучшую хозяйку, Петръ?.. Гдѣ?..-- спрашивала она.
-- Это всякая сумѣетъ... двѣсти почти рублей на столъ тратитъ,-- иронизировалъ Ивановъ.-- Нѣтъ, ты вотъ умудрись на сто прокормить семью, да чтобы вкусно было... а то ишь ты... Одному мяснику по книжкѣ всякій разъ сотенную отсчитывай... Ростбифы чуть-ли не каждый день уплетаютъ... Хорошо умѣнье!.. Это всякая сумѣетъ...-- такъ говорилъ Петръ Николаевичъ въ дни ссоръ.
Въ дни перемирія у той же Софьи Сергѣевны оказывались на лицо всѣ таланты. Петръ Николаевичъ умѣлъ не только внушить всѣмъ роднымъ и знакомымъ, и самой женѣ, что она образцовая хозяйка, идеальная жена и мать, словомъ -- совершенство домашняго обихода,-- но (что всего удивительнѣе) самъ искренно начиналъ въ это вѣрить.
Жалобный, полусдавленный стонъ прервалъ на минуту радужныя мечты Софьи Сергѣевны.
-- Бѣдняга... Какъ простудился... Мудрено-ли? Въ такую отвратительную погоду котелокъ надѣть вмѣсто шапки... Говорила -- сухой горчицы въ носки и принять хины... Нѣтъ таки... Упрямъ, какъ оселъ, этотъ Петръ... Самъ виноватъ.. А теперь не спи...
Когда Софья Сергѣевна была въ хорошемъ настроеніи, она называла мужа Pierre'омъ. Проигравъ въ клубѣ рублей пятнадцать (она была страстная винтерка), она подходила къ мужу, ударяла его ласково вѣеромъ по плечу и нѣжными контральтовыми нотами говорила:
-- Pierre... уплати...
Стоило супружескому барометру опуститься, какъ Pierre обращался мгновенно въ Петра. Когда же Софья Сергѣевна говорила мужу "Петръ Николаевичъ",-- всѣ въ домѣ, начиная съ дѣтей и кончая поднянькой,-- четырнадцатилѣтней Фроськой,-- знали, что барометръ показываетъ бурю...
IV.
Въ день журъ-фикса Софья Сергѣевна, съ засученными рукавами, въ щегольскомъ фартучкѣ изъ парусины, кокетливо обнимавшемъ ея роскошный бюстъ, съ пылающими щеками и вѣющими прядями, которыя выбились изъ ея пышной темно-каштановой косы,-- летала, не смотря на свою тучность,-- изъ кухни въ кладовую, оттуда въ столовую. А за нею по пятамъ, неотступно -- какъ тѣни,-- носились пятеро здоровыхъ ребятъ. Оно застревали въ дверяхъ, давили другъ другу ноги; озлобленно сверкая глазами, молча показывали другъ другу кулаки и прыскали со смѣху; обмѣнивались таинственными знаками и условными словечками, урывали тамъ морковку, тутъ яблочко, выпрашивали у матери и у кухарки разныя подачки...
Дѣти были посвящены въ тайну сюрприза, который мама готовила еще лѣтомъ нарочно для гостей. Этотъ сюрпризъ заключался въ необыкновенномъ, диковиномъ вареньи, банка котораго красовалась на нижней полкѣ буфета. Вечеромъ ее должны были распечатать впервые. И для него-то именно покупалась вазочка "новость"...
Обѣдали наскоро и рано, кое-какъ и кое-чѣмъ. Въ третьемъ часу знаменитый провансаль былъ уже готовъ, оба новые сервиза -- чайный и столовый -- перемыты, бѣлье и ножи новые вынуты, варенье наложено въ вазочки (кромѣ того, которое Софья Сергѣевна рѣшила выложить въ послѣднюю минуту)... Столы вычищены, свѣчи вставлены, сухарница полна воздушными стружками, отъ которыхъ ребята приходили въ восторгъ... Было дѣло... Его хватило на всѣхъ,-- и на няньку, и на подняньку, и на кухарку, и на горничную. Та въ четвертомъ часу еще вытирала послѣдніе подоконники и собиралась въ спальной почистить отдушникъ. Всѣ сбились съ ногъ, за то квартира Ивановыхъ блестѣла и сіяла такъ, какъ у другихъ людей блеститъ подъ Рождество, да подъ Пасху. Съ Анной Денисовной надо было ухо держать востро. Она надѣнетъ пенснэ, да всѣ карнизы оглядитъ, нѣтъ ли гдѣ паутины... Да цвѣты на окнакъ перетрогаетъ... И бѣда если пыль увидитъ!.. Такъ и брякнетъ сейчасъ при всѣхъ, чтобы показать какая у нея самой въ домѣ чистота!..
Дѣйствительно у нея домъ свой, какъ игрушка, комнаты словно бонбоньерки... Еще бы!.. Богачка, дѣтей нѣтъ... Цѣлый день бродитъ по дому и носовымъ платкомъ съ бездѣлушекъ китайскихъ на этажеркахъ пыль стряхиваетъ...
"Всю жизнь наполнила пылью", смѣется надъ ней сестра Анна.
-- Кажется, все?..-- съ тревогой спрашивала вслухъ Софья Сергѣевна, обходя квартиру въ пятомъ часу и зорко щурясь на всѣ углы.-- Право, кажется, все?..
Въ гостиной она сняла съ фикуса желтѣвшій листъ и пронзительно оглядѣла его блестящіе, твердые, словно лакомъ покрытые, листы. Чисто... Буквально не къ чему придраться!.. Она шумно передохнула и стала отстегивать кокетливый фартучекъ, весь пропахшій запахомъ плиты.
Отяжелѣвшей поступью усталаго человѣка направилась она въ спальню. Но въ столовой у буфета остановилась невольно, чтобы полюбоваться новымъ хрусталемъ... Ну, что за красота!..
Въ пять часовъ измученная Софья Сергѣевна прилегла на кушетку, чтобы дать отдыхъ ноющимъ ногамъ и поясницѣ. Вдругъ раздался оглушительнный звонокъ.
Тамъ звонить могъ только хозяинъ.
-- Ахъ, Боже мой!.. Ольга!.. Агафья!.. Да что же приборъ?..-- опомнилась Софья Сергѣевна.
За этой сутолкой она совсѣмъ забыла о Пьерѣ.
Измученный (онъ умудрялся служить въ трехъ учрежденіяхъ), съ портфелемъ работы на домъ, иззябшій, съ распухшей щекой. Петръ Николаевичъ сумрачно оглядѣлъ пустой столъ и сконфуженную фигуру жены. Оказалось, что Агафья забыла поставить въ печь остатки супа и вчерашняго жаркаго.
Петръ Николаевичъ выпилъ рюмку и схватился за щеку.
-- Раньше-то не могли о мужѣ вспомнить?...-- язвительно кинулъ онъ женѣ и забѣгалъ по комнатѣ, кривясь отъ боли...-- Кажется, не безызвѣстно вамъ, что я голоденъ, какъ... собака?.. Завтраками вѣдь нигдѣ не кормятъ...
-- Ахъ, пожалуста, не ворчи!.. Я сама съ ногъ сбилась съ гостями...
-- Гости!.. Гости!..-- вдругъ закричалъ Петръ Николаевичъ, останавливаясь на мѣстѣ разомъ и какъ-то дрыгнувъ ногами.-- На какого они мнѣ чорта, ваши гости?.. Кто ихъ звалъ?.. Двѣ ночи не сплю... Работа на домъ спѣшная... Опять выспаться не дадутъ... Удовольствіе имѣть семейку... эту прорву... Ухлопываешь въ нее здоровье, силы, весь заработокъ... А о тебѣ даже заботы нѣтъ ни у кого...
Его голосъ задрожалъ.
Но это было ужъ слишкомъ.
-- Да ты спроси... и... ѣла ли я сама съ утра хоть что-нибудь?-- заголосила Софья Сергѣевна, вставая и выпрямляя свой пышный станъ.-- Весь день на ногахъ мыкаюсь... какъ оглашенная... Гости-то вѣдь твои... Твои инженеры... Они тебя за уши тянутъ... Подумаешь, я только для своего удовольствія эти "фиксы" завела... Да провались они совсѣмъ!.. Да развѣ я жаловалась когда-нибудь на усталость?.. На эту собачью жизнь?..
-- Твоя жизнь собачья?..
Петръ Николаевичъ остановился посреди комнаты и всей своей тощей и высокой фигурой изобразилъ какъ-будто восклицательный знакъ.
-- А ты скажешь,-- сладкая?...
Софья Сергѣевна сѣла опять, и лицо ея отразило твердое намѣреніе защищаться до послѣдней капли крови... Надоѣли ей ужъ эти сцены и упреки въ дармоѣдствѣ за послѣдніе четыре года!.. Будетъ!.. Нельзя же все объяснять неврастеніей, переутомленьемъ и т. д. Петръ распустился... больше ничего!.. И она, наконецъ, требуетъ къ себѣ уваженія и деликатности.
-- Ты бы въ мою шкуру влѣзла...-- говорилъ Петръ Николаевичъ.-- Съ девяти до пяти... а когда и до восьми на службѣ... на голодное брюхо... да и во всякую погодку... да непріятности съ начальствомъ... да оскорбленія всякія и придирки глотай... Изъ-за васъ, все изъ-за васъ, сударыня!.. Былъ бы одинокъ, плюнулъ и ушелъ... одна голова не бѣдна... А теперь батракъ вашъ до могилы... А вы еще смѣете жаловаться, сидя въ теплѣ, да и въ холѣ?.. съ кофіями, да сластями... Вы вотъ спать завалитесь, а я до двухъ-трехъ сиди за работой, а въ девять пожалуйте на службу... Опять... Колесо проклятое... завертѣло... не вырваться!..
Его желчное, еще красивое, но совсѣмъ больное лицо все дрожало отъ возбужденія. Губы тряслись.
Почва вдругъ заколебалась подъ ногами Софьи Сергѣевны. Ей стало жаль мужа.
-- Петръ... да какъ же другія жены?..-- начала она неувѣренно.
-- А наплеваать мнѣ на другихъ!..-- загремѣлъ Петръ Николаевичъ.-- Я на васъ, сударыня, женился... вамъ закрѣпостился... Такъ вы бы... хотя бъ изъ деликатности не лѣзли въ споръ... слово за слово... Вѣдь вы что безъ меня?.. Нуль... Во всѣхъ смыслахъ нуль... Безъ единицы нуль...-- злорадно выкрикивалъ онъ, радуясь пришедшему на умъ сравненью...-- Помру я завтра, вы на улицѣ... съ ребятами... вы отбросъ -- обуза обществу... Вамъ бы помнить объ этомъ ежедневно... да беречь содержателя своего... батрака законнаго... А гдѣ ваша забота?.. Съѣли вы меня!.. живьемъ... Вотъ ужъ именно коровы египетскія... Тучныя коровы... пришли и сожрали мужей...
Этой несправедливости Софья Сергѣевна не могла перенести молча... Господи!.. Всему есть мѣра... Губы ея задрожали отъ обиды...
-- Да позволь,-- начала она сдержанно.-- Не волнуйся. Тебя послушать со стороны, я только и барствую... Да кѣмъ же домъ держится, скажи, пожалуйста?.. Чья тутъ забота о всѣхъ васъ?..-- спрашивала она, разводя большими, бѣлыми и выхоленными руками.
Но Петръ Николаевичъ желчно смѣялся, стоя посреди столовой и раскачиваясь на каблукахъ.
-- Дѣйствительно, большая забота!.. Четыре прислуги... Домашняя портниха... Самой дочери платьице сшить некогда... Для Сергѣя репетиторъ, для Нади приходящая гувернантка... Подумаешь, сама въ институтѣ не кончила?.. Чортъ васъ знаетъ, чему васъ тамъ учатъ!.. И за все плати, на всѣхъ разрывайся... А за это даже пообѣдать не дадутъ!..-- кричалъ онъ, трагически потрясая худой рукой.-- Одну только и знаю порядочную женщину -- сестру Анну... Вамъ всѣмъ -- бабью -- живой укоръ.
Софья Сергѣевна вскочила и глаза ея засверкали. Онѣ съ золовкой терпѣть не могли другъ друга. Одного имени ея было довольно, чтобъ поднять цѣлую бурю въ незлобливой душѣ Софьи Сергѣевны.
-- Такъ вамъ хотѣлось бы, чтобъ и я, какъ Анна Николаевна, одна съ ребятами,-- и за кормилицу, и за няньку, и за гувернантку, и за репетитора?.. Благодарю покорно!.. Это не жизнь, хомутъ какой-то!.. Ужъ она въ гробъ глядитъ... А мнѣ и недолго свалиться... съ моими нервами... и почками... Вамъ, конечно, отъ меня отдѣлаться пріятно,-- съ дрожью въ голосѣ неожиданно заключила Софья Сергѣевна,-- и ей стало жаль себя, какъ всегда, когда она вспоминала о своихъ почкахъ...
-- Если-бъ вы всѣ такъ помогали мужьямъ,-- не слушая, кричалъ Петръ Николаевичъ,-- да зарабатывали, какъ Анна,-- мы бы не умирали въ цвѣтѣ лѣтъ отъ истощенья...
-- Позволь... Да что же она зарабатываетъ?
-- А вотъ ты, матушка, сосчитай,-- чего мнѣ стоитъ содержать домашній штатъ?.. Вотъ и узнаешь, что зарабатываетъ Анна.
Софья Сергѣевна, отворивъ дверцу буфета, безцѣльно переставляла новыя рюмки. Руки ея чуть дрожали -- и хрусталь звенѣлъ, сталкиваясь со стаканами, такъ слабо и пріятно.
-- Ужъ святая!.. Что говорить!-- соглашалась она, зловѣще раздувая ноздри.-- Отъ хорошей жизни, да отъ добродѣтели моща стала!.. Жаль только, что отъ такихъ мощей мужья бѣгаютъ на сторону... да развлекаются съ кухарками.
Петръ Николаевичъ бѣшено стукнулъ кулакомъ но столу.
-- Помолчи, Софья Сергѣевна!..
-- Только вы забываете одно, Петръ Николаичъ... Кабы Ельниковъ зарабатывалъ съ ваше, и Анна завела бы себѣ штатъ... Будьте покойны!..
-- Да ты, глупая голова, сообрази, кто изъ насъ бѣднѣе? Онъ-ли, получая цѣликомъ въ домъ свои семьдесятъ пять рублей, или я, получая триста и раздавая въ разныя руки, да по книжкамъ чуть не четыреста?.. Съ дефицитомъ каждый мѣсяцъ!