Вербицкая Анастасия Алексеевна
Третий No

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРЕТІЙ No.

РАЗСКАЗЪ.

I.

   Они сидѣли у настежъ открытаго огромнаго окна, въ отдѣльной комнатѣ, за которую внесли пятьдесятъ рублей больничному казначею еще недѣлю тому назадъ. Держа другъ друга за руки и приблизивъ свои молодыя лица, они говорили шепотомъ.
   Судя по одеждѣ и выраженію лицъ, оба принадлежали къ интеллигентному классу, оба были красивы и здоровы, по виду, и казалось страннымъ, зачѣмъ попали они сюда, въ это мрачное царство безвѣстныхъ страданій, незримыхъ слезъ и смерти?
   Майское солнце щедро лило свои знойные лучи въ окно палаты No I. Со двора доносились звонкіе голоса служительскихъ дѣтей, игравшихъ въ пескѣ, на самомъ припекѣ; запахъ крупной сирени, цвѣтущей у самаго входа въ густой садъ, какъ бы манившій подъ свою тѣнь, и немолчное жизнерадостное щебетанье птицъ врывались въ тихую палату и словно дразнили печальную, молодую парочку. Глазу было больно отъ жаркой, безоблачной синевы неба. За воротами, по мостовой гремѣли тяжелые возы ломовыхъ, нагруженные разнокалиберной мебелью. Кто-то перевозился на дачу... "Счастливцы"!.. думали Березины, каждый про себя. Контрастъ между радостно-торопливой, шумной жизнью внѣ стѣнъ больницы и жуткой зловѣщей тишиной и скорбью внутри ея, казался имъ слишкомъ жестокой ироніей.
   Николаю Васильевичу Березину было подъ тридцать лѣтъ. Онъ состоялъ учителемъ въ казенныхъ женскихъ училищахъ. Болѣзнь его началась два года тому назадъ, вскорѣ послѣ того, какъ онъ, по страстной любви, женился на своей бывшей и любимой ученицѣ. Эта болѣзнь не мѣшала его занятіямъ, и многіе даже не подозрѣвали о ней, видя его такимъ ровнымъ и аккуратнымъ на работѣ. Но онъ желтѣлъ, худѣлъ и силы его уходили. Много денегъ переплатилъ онъ докторамъ, не умѣвшимъ понять его болѣзни, и, наконецъ, послѣ долгихъ колебаній, послѣ мучительныхъ переходовъ отъ надежды къ отчаянію, онъ рѣшился на операцію.
   

II.

   Березинъ вынулъ часы, и на лицѣ его отразилось недоумѣніе.
   -- Что это значитъ? Обходъ палатъ докторами въ двѣнадцать, а теперь уже часъ пополудни...
   Они ждали осмотра главнаго врача, чтобы знать, когда назначатъ операцію.
   Изъ корридора, несмотря на затворенную дверь, чутко доносились звуки. Всѣ больные изъ общихъ палатъ были переведены въ лѣтніе бараки, а въ зимнихъ помѣщеніяхъ шли передѣлки. Только этотъ корридоръ, гдѣ лежали отдѣльно платные больные, былъ заселенъ въ настоящее время.
   Нянька прошла мимо, неся обратно пустыя блюда отъ завтрака и гремя посудой.
   -- Палагея,-- донесся ея голосъ,-- ты куды запропала?
   -- Ась?
   -- Второй номеръ звонилъ...
   -- А ты чего зѣваешь?
   -- Чего зѣваешь?!. Мнѣ отъ 3-го номера отойтить невозможно... прости Господи!.. Накажетъ Господь такимъ больнымъ.
   Березины молча прислушивались. До нихъ вотъ уже съ полчаса какъ долетали странные звуки: какой-то мужской голосъ пѣлъ развязно, безпорядочно, начиная русской пѣсней, потомъ сразу переходя къ заупокойному "Святый Боже", и все безъ конца, безъ смысла и связи,-- потомъ сразу обрывалъ... И словно пользуясь этой короткой паузой пѣвца, другой мужской голосъ говорилъ что-то страстно, убѣдительно, съ озлобленіемъ и такъ быстро-быстро, словно боялся, что ему помѣшаютъ высказаться... Это производило странное впечатлѣніе... Не то ссора, не то исповѣдь наболѣвшаго сердца...
   Наташа улыбнулась мужу, желая ободрить его:
   -- Вотъ видишь, Коля, какіе у тебя веселые сосѣди!.. Пѣвецъ какой!... Ты съ ними познакомься.
   -- Счастливецъ!..-- слабо усмѣхнулся Березинъ.-- Должно быть, ему ужъ сдѣлали операцію.
   А голоса все не умолкали, возвышаясь, и когда пѣвецъ останавливался, говорившій что-то кричалъ и очевидно сердился.
   -- О, Господи!.. и чего они наговориться не могутъ?-- нервно воскликнула Наташа.
   Когда ручка замка повернулась, они оба вздрогнули всѣмъ тѣломъ.
   Нянька просунула въ дверь свое подобострастное, умильное лицо. Она инстинктомъ угадывала хорошую награду отъ этого номера. "Господа настоящіе", рѣшила она, въ первый же разъ, увидавъ Березиныхъ.
   -- Вы что же? кушать развѣ не будете?-- удивилась она, замѣтивъ нетронутыя остывшія блюда.
   -- Кто это тамъ поетъ?-- спросилъ Березинъ.
   -- А это восьмой номеръ,-- отозвалась нянька, принимая посуду.
   -- Ему, должно быть, сдѣлали операцію?-- сосредоточенно спрашивала Наташа.
   -- Въ четвергъ сдѣлали... Самъ "главный" дѣлалъ...
   Мужъ и жена переглянулись, полные одной мыслью, и вздохнули съ завистью.
   -- А кто это другой съ нимъ разговариваетъ?
   Нянька прислушалась, поднявъ руку съ салфеткой и хлѣбомъ.
   -- Да это онъ самый и говоритъ. И говоритъ, и поетъ; безперечъ, значитъ... Начнетъ ругаться еще... Ужъ и ругатель же, не приведи Господи!.. Морякъ, сказываютъ, въ отставкѣ... Дочь при немъ тутъ... Лѣтъ шестьдесятъ ему будетъ... Бредитъ, стало быть...-- Березины вздрогнули.
   -- Такъ это... это бредъ?
   Наташа сидѣла блѣдная, уронивъ руки.
   -- Вотъ ужъ вторыя сутки въ одномъ положеніи... Какъ, значитъ, придетъ въ себя, молчитъ, только стонетъ, а тамъ опять за пѣсни, да ругачку...
   Нянька вышла.
   Березины сидѣли молча, избѣгая глядѣть другъ на друга... Имъ казалось, что комната вдругъ накалилась солнцемъ, и нечѣмъ дышать.
   -- Пойдемъ въ корридоръ, Наташа... Спросимъ кого-нибудь, будутъ ли доктора? Что-жъ такъ то сидѣть?
   Они вышли, притворивъ за собой дверь, и остановились. Восьмой номеръ былъ какъ разъ противъ нихъ, и они, съ расширенными отъ ужаса зрачками, стояли неподвижно, не имѣя силы двинуться, какъ-бы притягиваемые тайной, неотразимой силой.
   Теперь этотъ дикій, безсвязный бредъ долеталъ до нихъ уже явственно. Можно было различить нѣкоторыя слова въ этомъ безостановочномъ, горячечномъ потокѣ рѣчей.
   "Святыхъ ликъ обрѣте источникъ жи-изни,-- и дверь райскую" -- (пѣлъ больной).
   
   Снѣжки бѣ-ѣлые, пушистые
   Покрываютъ всѣ поля,
   
   затянулъ онъ, почти безъ перерыва, и вдругъ протяжно вздохнулъ.
   "Пресвятая Богородице, заступи, спаси и помилуй... О-о-охъ!.."
   Столько муки слышалось въ этомъ воплѣ, что Березины поблѣднѣли.
   -- Какой ужасъ!..-- прошептала Наташа.
   -- Уйди, уйди!.. Тебѣ вредно... Не волнуйся!..
   -- Нѣтъ, постой!..
   Она стиснула руку мужу и слушала, затаивъ дыханіе, какъ бы наслаждаясь, съ какимъ-то страннымъ, необъяснимымъ сладострастіемъ ужаса.
   Вдругъ съ этихъ страдальческихъ устъ больного, какъ бы изъ грязной клоаки, полились богохульства, проклятія и площадная брань.
   Березинъ силой отвелъ Наташу, и они начали ходить по корридору, охваченные сквознымъ вѣтромъ, свободно гулявшимъ подъ каменными сводами. Березинъ молчалъ, невольно прислушиваясь къ бреду. Наташа это замѣчала и потому говорила сама торопливо, лихорадочно, сбиваясь, о разныхъ пустякахъ, о знакомыхъ, нервно смѣялась, вспоминая нѣкоторыя мелочи...
   Дверь восьмого номера внезапно отворилась. Оттуда вышла растрепанная, неряшливо-одѣтая женщина, съ молодымъ, интеллигентнымъ и заплаканнымъ лицомъ...
   -- Не стучите, ради Бога!..-- раздражительно крикнула она,-- больной заснуть не можетъ...
   Березины сконфузились, стихли и, ступая на ципочкахъ, прошли мимо.
   До слуха ихъ донеслись глухія рыданья. Они обернулись.
   Въ концѣ корридора, уронивъ голову на плетеную спинку диванчика, молодая женщина рыдала, очевидно, забывъ объ ихъ присутствіи.
   Съ минуту Березины растерянно глядѣли на нее и на ципочкахъ, стараясь пройти незамѣченными, вернулись въ свою палату.
   -- Какая бѣдняжка!.. Не правда ли, Наташа? Это, должно быть, и есть его дочь...
   Наташа молчала. Горе этой чужой ей женщины не трогало ея.
   -- "Ну что жъ? Если и умретъ старикъ, жизнь дочери не будетъ разбита... А если умретъ Коля"...
   Она хрустнула пальцами.
   Она навѣрное пожалѣла бы эту женщину, не будь она сама несчастна... Ей казалось, что нѣтъ никого несчастнѣе ея.
   
   Одного лишь не покрыли
   Горя лютаго мово...
   
   доносилось пѣніе больного.
   И вдругъ что-то загремѣло, застучало...
   Чьи-то шаги торопливо, испуганно пробѣжали по корридору... Дверь напротивъ открылась и хлопнула вновь, но въ этотъ короткій мигъ страшный вопль нечеловѣческаго страданья, словно безумный ревъ агонизирующаго животнаго, вырвался изъ восьмого номера и промчался по корридору, потрясая весь воздухъ подъ гулкими, каменными сводами.
   Наташа вскочила, дрожа отъ ужаса всѣмъ тѣломъ, и кинулась на грудь мужа.
   -- Уйдемъ!.. Уйдемъ!.. Я не могу...-- зарыдала она. Весь блѣдный, Березинъ увелъ жену въ другой корридоръ, гдѣ шли передѣлки и гдѣ палаты пустовали. Имъ попалась та же нянька Марья.
   -- Умираетъ онъ, что ли?
   Нянька сразу поняла, о комъ рѣчь, но сдѣлала невинное лицо.
   -- И глупости какія, баринъ!.. У насъ тутъ, слава Богу, не умираютъ... Это въ общихъ только...
   Часы надъ роскошной парадной лѣстницей показывали два.
   -- Не будетъ, что ли, докторъ нынче?
   Нянька на нихъ руками замахала.
   -- Давно всѣ ушли... Вѣдь нонче воскресенье... на дачу спѣшатъ... И вамъ-то охота здѣсь сидѣть, въ духотѣ!.. Прокатились-бы въ Сокольники...
   -- А развѣ можно уйти?-- воскликнула Наташа, вдругъ расцвѣтая улыбкой.
   -- Отчего-же не можно?.. Завтра къ одиннадцати пожалуйте... Самъ "главный" обходъ дѣлаетъ...
   Они бѣжали изъ больницы, какъ школьники, вдругъ вырвавшіеся на свободу, смѣясь и радуясь каждому пустяку. Опять они чувствовали себя "людьми", а не безпомощными и придавленными, какъ тамъ, въ больницѣ. И никогда, казалось, солнце не свѣтило такъ ярко, небо не дышало такимъ зноемъ, зелень такъ чудно не ласкала глазъ, какъ въ этотъ послѣдній день ихъ свободы... Грозное, загадочное завтра стояло за плечами, но они о немъ не хотѣли думать... Судьба дала имъ отсрочку, и они были ей благодарны...
   Они взяли съ угла лихача и помчались въ Петровскую академію.-- "Скорѣй, скорѣй!.." торопила Наташа... Тамъ, въ ресторанѣ Лопашева, среди зелени, въ виду чарующаго огромнаго зеркала пруда, они пообѣдаютъ, покатаются въ лодкѣ, насладятся до-сыта чуднымъ вечеромъ и потомъ вернутся домой... Послѣдняя, послѣдняя ночь!..
   

III.

   Въ понедѣльникъ, утромъ, Березины ѣхали назадъ, въ больницу, оба блѣдные, словно пришибленные -- одинъ ожиданіемъ близкихъ физическихъ мукъ, другой -- нравственныхъ.
   -- Тише!.. куда ты спѣшишь?-- сердилась Наташа на извозчика, и когда мужъ удивленно посмотрѣлъ на нее, она, краснѣй, объяснила, что ей вредны толчки по мостовой...
   На встрѣчу спѣшили прохожіе. Всѣ казались имъ неизмѣримо очастливѣе ихъ. Наташа позавидовала даже нищему, который низко кланялся имъ, стоя на перекресткѣ... "Вѣдь ему операціи дѣлать не будутъ"...
   Со двора больницы выѣзжала наемная коляска. Въ ней сидѣлъ какой-то господинъ съ испитымъ, мертвеннымъ лицомъ, весь обложенный подушками, въ тепломъ пальто, несмотря на двадцать градусовъ тепла.
   "Выздоровѣлъ, уѣзжаетъ", думалъ Березинъ, провожая его завистливымъ взоромъ. Первымъ вопросомъ Березина, когда онъ встрѣтилъ няньку, былъ:
   -- А что? Умеръ восьмой номеръ?
   -- Чудной баринъ!..-- засмѣялась Марья,-- всѣхъ хоронить выдумалъ...
   "Слава Богу", съ облегченьемъ подумала Наташа. Она звала, что если умретъ сосѣдъ, то она не будетъ спать отъ страха, и эта мысль отравляла и такъ уже наболѣвшую душу ея.
   Операцію назначили на вторникъ, потому что главный докторъ спѣшилъ заграницу.
   -- Тѣмъ лучше!..-- говорилъ Березинъ, но ему было жутко.
   Наташѣ разрѣшили жить съ мужемъ въ палатѣ и ходить за нимъ. Это значительно облегчало ихъ положеніе; разлука была бы хуже всего.
   Весь день, чтобы унять тревогу, бившую ихъ, Березины суетились, раскладывая по полкамъ шкафа бѣлье и вещи, привезенныя изъ дома. Березинъ совсѣмъ упалъ духомъ и все у него изъ рукъ валилось.
   Стараясь сдѣлать это незамѣтно, они, тайкомъ другъ отъ друга, тревожно прислушивались, нѣтъ ли движенія въ восьмомъ номерѣ?
   Но тамъ было тихо, какъ въ могилѣ. Только вечеромъ, когда Наташа устраивала себѣ постель на узкомъ, деревянномъ диванчикѣ, изъ восьмаго номера послышался тихій, протяжный стонъ, потомъ долгій, долгій хрипъ,-- и все стихло.
   Наташа выронила подушку изъ рукъ.
   -- Коля!.. Что это?
   -- Видишь, живъ еще,-- съ усиліемъ отвѣчалъ Березинъ и отвернулся.
   На ночь онъ взялъ ванну. Наташа рано потушила лампу, и они легли спать.
   -- Наташа,-- въ темнотѣ окликнулъ Березинъ,-- а что, если бы мы теперь удрали?
   -- Какъ удрали?
   -- Да совсѣмъ... Плюнуть и на деньги, и на операцію?.. а?
   Голосъ его звучалъ какъ бы послѣднимъ отблескомъ надежды, онъ замиралъ...
   -- О, Коля...
   Но свѣтъ совсѣмъ угасъ въ душѣ Березина. Это была только слабая агонія свѣта, безсильнаго бороться съ обступавшимъ отовсюду мракомъ отчаянщ. Онъ покорился.
   Тяжело шлепая босыми пятками по полу, Наташа перешла комнату, сѣла на кровать и долго молча цѣловала лицо и волосы мужа.
   Онъ почувствовалъ на своихъ щекахъ ея слезы.
   -- О чемъ ты, глупенькая?
   -- Не обращай вниманія... Это нервы про-про-клятые,-- всхлипнула Наташа и, нащупавъ въ темнотѣ карманъ платья, брошеннаго на стулъ, громко высморкалась.
   -- Не плачь... Вѣдь опасности никакой нѣтъ... Я боюсь только, что они плохо захлороформируютъ, и я все буду чувствовать...
   -- О, вздоръ!..
   Она боялась не того. Ей думалось, напротивъ, что, по небрежности или оплошности докторовъ, ему дадутъ слишкомъ сильную дозу хлороформа, и это убьетъ его.
   Разумѣется, она молчала.
   Березинъ улыбнулся какой-то покорной, кроткой улыбкой.
   -- Бойся, не бойся, все равно теперь отъ ножа не уйдешь... Да ты не безпокойся, Наташа... Мнѣ теперь, право, легче, чѣмъ было прежде.
   И онъ говорилъ правду.
   Березинъ долго ворочался съ боку на бокъ и, наконецъ, заснулъ. А Наташа все еще сидѣла въ одной рубашкѣ на своемъ диванчикѣ и спрашивала себя: что ждетъ ее завтра?
   Ночью Наташа вдругъ проснулась, повинуясь какому-то безотчетному побужденію. Въ корридорѣ слышался тяжелый, хотя и осторожный топотъ нѣсколькихъ человѣкъ, скрипъ двери и чей-то шепотъ. Наташѣ показалось, что она узнала голосъ няньки. Съ бьющимся сердцемъ она спустила на подъ голыя ноги.
   Изъ восьмого номера выносили что-то тяжелое; потому, должно быть, носильщики двигались съ трудомъ. Наташа беззвучно повернула ручку замка и выглянула въ корридоръ.
   Она видѣла, что четверо людей сворачивали за уголъ... Оны несли на носилкахъ черный, большой, на-глухо закрытый ящикъ... Марья свѣтила имъ. За ними по стѣнамъ и полу бѣжали ихъ длинныя, безобразныя тѣни, волнуясь при колебавшемся свѣтѣ, и словно кивали огромными головами...
   Забывая о всѣхъ больничныхъ правилахъ, Наташа заперла дверь на ключъ и сѣла на диванчикъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Она знала, что было въ этомъ ящикѣ.
   

IV.

   Утромъ, во вторникъ, Наташа проснулась рано, пока Березинъ еще спалъ. Она наскоро накинула блузу и вышла. Въ восьмомъ номерѣ было тихо. Дверь стояла открытой и въ настежъ распахнутое окно лилась свѣжесть майскаго утра.
   Номеръ былъ пустъ.
   Все было выметено, вычищено, убрано. На постели красовалось чистое бѣлье. Комната была готова для пріема новаго жильца. Неуютная, пустынная, нѣмая, она ничего не говорила о драмѣ, которую видѣли ея стѣны.
   Въ корридорѣ нянька мела полъ, и щетка ея гулко стучала по каменнымъ плитамъ. Поравнявшись съ Наташей, нянька такъ и ахнула:
   -- Что съ вами, барыня? На васъ лица нѣтъ... Наташа молча вернулась въ палату. Фигура молодой женщины, которая рыдала вонъ тамъ, упавъ головой на сйинку дивана, ярко встала въ ея памяти, и больно кольнула сердце Наташи.
   "Надо, чтобъ Коля не зналъ объ этомъ",-- было ея первой заботой.
   Но Березинъ и не вспомнилъ о безпокойномъ сосѣдѣ.
   Операція была назначена въ часъ. Все утро больной безостановочно бродилъ по комнатѣ, присаживаясь на минуту, блѣдный и растерянный, безпрерывно раскуривая папиросу и послѣ двухъ затяжекъ бросая ее, чтобы вновь черезъ минуту закурить другую. О чемъ они говорили въ это утро, да и говорили ли вообще, никогда впослѣдствіи Наташа не могла припомнить. Часы проходили, какъ минуты, а минуты, когда Березинъ слѣдилъ за стрѣлкой, казались часами.
   -- Наташа, оправь сама постель,-- вдругъ замѣчалъ онъ,-- нянькамъ не довѣряй... И смотри, чтобъ бѣлье было наше, а не больничное.
   Глотая слезы, украдкой вытирая ихъ, Наташа шла готовить постель.
   Пробило часъ... Они обмѣнялись долгимъ взглядомъ и ждали, прислушиваясь.
   "Буду я чувствовать или нѣтъ?"... спрашивалъ себя Береинъ. Его страшила неизвѣстность.
   "Неужели умретъ? Неужели конецъ?.." думала Наташа и тотчасъ отвѣчала себѣ: "Не можетъ быть... Это слишкомъ нелѣпо, слишкомъ жестоко"...
   Пять минутъ второго, десять минутъ...
   Что же они не идутъ? Какая пытка!..
   -- Какой бы ни былъ конецъ, лишь бы скорѣе,-- прошепталъ Березинъ, тихо ломая пальцы.
   Наташа молча взяла его руки и держала ихъ. Въ корридорѣ вдругъ послышались шаги. Березины поблѣднѣли и молча крѣпко обнялись. Марья распахнула дверь и остановилась на порогѣ.
   -- Пожалуйте,-- произнесла она.
   И это необычное суровое выраженіе на ея всегда умильноулыбающемся лицѣ сильнѣе всего испугало Наташу.
   Березинъ пошелъ къ двери, какъ-то особенно тщательно запахнувшись въ халатъ.
   Никогда еще его красивая фигура не казалась женѣ такой безпомощной и жалкой, какъ въ эту минуту.
   -- Часы-то здѣсь оставьте,-- напомнила нянька.
   -- Ахъ, да... Возьми, Наташа.
   Онъ отстегнулъ цѣпочку и вмѣстѣ съ портсигаромъ положилъ за столъ. Руки его слегка дрожали и онъ боялся, что это замѣтятъ.
   -- Adieu,-- оборачиваясь у самой двери, шутливымъ тономъ молвилъ онъ, но глаза его и печальная, покорная улыбка такъ и рѣзвули Наташу по сердцу.
   Она беззвучно шевельнула губами и, не трогаясь съ мѣста, глядѣла ему вслѣдъ.
   Только когда шаги его начали удаляться, она вскинулась вся и бросилась въ корридоръ.
   -- Коля!.. Коля!.. Обними меня...
   Онъ былъ уже у лѣстницы.
   Они обнялись опять и Наташа перекрестила мужа.
   -- Милый, милый... прощай!..-- прошептала она.
   Нянька смотрѣла на нихъ снизу, стоя на ступеняхъ.
   -- Къ чему прощай?-- поправила она съ суевѣрнымъ испугомъ.-- Надо сказать: до свиданья...
   -- До свиданья... Да, да... До свиданья, Коля!.. -- испуганно повторяла Наташа.
   Когда они были уже внизу, молодая женщина перегнулась черезъ перила и крикнула:
   -- Помни, что я говорила тебѣ: я буду ждать здѣсь... И ты мнѣ засмѣйся, скажи что-нибудь, когда тебя понесутъ назадъ по лѣстницѣ...
   -- Хорошо, ступай!..
   Они скрылись изъ глазъ. Наташа долго прислушивалась, затаивъ дыханье, къ замирающему гулу ихъ шаговъ... Дальше... дальше...
   Ушли... Гдѣ-то далеко хлопнула дверь.
   -- Сейчасъ-сейчасъ начнутъ...
   Она заломила руки и оцѣпенѣла въ ожиданіи... Минуты бѣжали. Онѣ казались ей безконечными... Сердце ея то начинало быстро и громко стучать, то замирало... Казалось, вотъ-вотъ остановится,-- словно маятникъ въ испорченномъ механизмѣ часовъ...
   Она вернулась въ палату, вспомнивъ, что надо закрыть окно; тамъ она старательно затворила ставни, аккуратно расправила складки на простынѣ и взбила подушки... Ей бросились въ глаза часы мужа на столѣ. Она потрогала ихъ машинально...
   Что еще надо сдѣлать?
   Она задумалась... Она была какъ-то внѣ времени, внѣ сознанія роковой дѣйствительности.
   И вдругъ словно электрическій токъ пробѣжалъ по ея тѣлу. Вѣдь операція началась... Можетъ быть, уже все кончено, можетъ быть, онъ уже умеръ...
   Словно кто толкнулъ ее въ спину. Она упала на колѣни, лицомъ касаясь пола.
   -- Господи!.. Господи... Господи...-- безсвязно твердила она, задыхаясь, гахлебываясь отъ слезъ, силясь молиться, убѣдить себя, вѣрить, но не находя ни словъ, ни вѣры, ни жара въ своей душѣ и только холодѣя въ этомъ безпросвѣтномъ мракѣ отчаянія.
   Она поднялась съ колѣнъ разбитая, съ болью во всемъ тѣлѣ... Сколько времени прошло? Полчаса? Два часа? Она не знала...
   Выйдя въ корридоръ, она увидала, что уже тридцать пять минутъ второго... Боже!.. Когда же конецъ?
   "Конецъ?.." Она вздрогнула всѣмъ тѣломъ. Можетъ быть, тамъ, въ той страшной, недоступной постороннимъ комнатѣ, гдѣ льется столько крови и слезъ,-- въ эту минуту ея Коля лежитъ мертвый на столѣ, а она здѣсь, безпомощная, безсильная, одинокая ждетъ...
   Чего?..
   "Господи... Господи..." шептала она, машинально крестясь. Мелкая дрожь сотрясала ее всю, съ головы до ногъ, колѣни подкашивались отъ слабости.
   Далекій гулъ шаговъ внизу донесся до слуха Наташи.
   Идутъ?.. Да, да... Идутъ нѣсколько человѣкъ... Ближе... ближе...
   Свѣсившись черезъ перила, она глядѣла внизъ, щуря свои близорукіе глаза.
   -- Коля!..-- радостно, порывисто крикнула она, разглядѣвъ знакомое лицо няньки. За ней четверо человѣкъ несли носилки.
   Издали еще Наташа различала знакомые контуры кудрявой головы и тѣла въ одной ночной рубашкѣ.
   -- Коля!.. Ты живъ? Живъ?
   -- Тише!..-- шикнула нянька, махнувъ на нее рукой.
   -- Что же онъ не отвѣчаетъ? живъ онъ или нѣтъ?-- крикнула вдругъ Наташа, мѣняясь въ лицѣ.
   -- Живъ... Живъ... Господи, помилуй! Ступайте впередъ...
   Наташу поразилъ этотъ зловѣщій шепотъ и серьезное, блѣдное даже лицо няньки. Молодая женщина вдругъ опять начала цѣпенѣть подъ вліяніемъ внутренняго холода, который почувствовала въ своихъ жилахъ и гдѣ-то въ мозгу... Машинально она пошла впередъ и отворила дверь.
   Съ тяжелымъ топотомъ позади подвигались носильщики.
   Яркій, безпощадный свѣтъ брызнулъ разомъ на ихъ равнодушныя лица, на ихъ нѣмую, недвижную ношу.
   Крикъ вырвался изъ груди Наташи. Онъ былъ такъ страшенъ, что даже эти ко всему привычные люди дрогнули.
   На носилкахъ былъ трупъ.
   Голова съ бѣлымъ -- совсѣмъ бѣлымъ, какъ простыня, лицомъ, безпомощно скатилась на бокъ. Руки висѣли какъ плети, по обѣимъ сторонамъ носилокъ, холодныя и вялыя...
   -- Онъ умеръ!.. Умеръ!.. Вы убили его...-- какъ тигрица кинулась Наташа на входившаго фельдшера.
   -- Тише!.. Тише!..-- испуганно зашикалъ онъ, хватая ее за руки.-- Не будите его... Хуже вѣдь... Онъ живъ...
   -- Вы лжете!..-- взвизгнула Наташа.-- Онъ... онъ... онъ мер-твый"..
   Она забилась въ истерикѣ.
   Всѣ испуганно засуетились... Кто-то подалъ воду... Откуда-то явился пузырекъ съ эфиромъ.
   Пока фельдшеръ укладывалъ тѣло на простынѣ, нянька твердила Наташѣ:
   -- Будетъ вамъ!.. Не хорошо... И себѣ вредъ, и его испугаете... Вы послушайте... вѣдь онъ дышитъ...
   Наташа бросилась къ постели.
   Всѣ вышли торопясь, толкаясь въ дверяхъ, спѣша оставить ее одну...
   Какой страшный видъ!.. Неужели это Коля? Его словно подмѣнили, это другой -- странно -- знакомый и, въ то же время, чужой ей человѣкъ... Черты измученнаго и разомъ осунувшагося лица вытянулись и заострились, ротъ безпомощно открылся... Черезъ весь животъ шла широкая, тугая перевязка!... А эти бѣлыя-бѣлыя, такія страшныя ноги?.. Утромъ онѣ были такія полныя и теперь сразу стали худыми и безкровными...
   Затаивъ собственное дыханіе, Наташа жадно, съ трепетомъ глядѣла въ эти мертвыя черты дорогого лица и, казалось, вотъ-вотъ сама жизнь замретъ и остановится въ ней самой...
   Вдругъ на своемъ лицѣ она ощутила слабое-слабое, но мѣрное дыханіе...
   Онъ былъ живъ... Да, онъ стоялъ уже на порогѣ къ вѣчности, но жилъ еще... Онъ спалъ подъ вліяніемъ наркотика,-- спалъ мертвящимъ, страшнымъ сномъ, безъ видѣній и грёзъ...
   Наташа упала головой на край постели и, содрогаясь всѣмъ тѣломъ, рыдала,-- на этотъ разъ отъ счастья.
   

V.

   Прошла недѣля. Березинъ поправлялся медленно и тяжело. Наташа знала, что въ этихъ случаяхъ чистота и уходъ -- все, и не жалѣла себя. Вспоминая впослѣдствіи первые два дня и двѣ ночи послѣ операціи, когда больной, придя въ себя, началъ стонать отъ невыносимой боли, и когда оба они не сомкнули глазъ ни на минуту, Наташа спрашивала себя: гдѣ черпала она силы?
   Памятна ей вторая ночь. Больной такъ безпокойно метался отъ боли, что нечаянно сдвинулъ перевязку. Показалась густая, черная кровь... Внѣ себя отъ испуга, Наташа бросилась къ нянькѣ, растолкала ее и послала за дежурнымъ фельдшеромъ. Но добудиться его не было возможности. Онъ былъ пьянъ, какъ винная бутылка; другого фельдшера не оказалось на квартирѣ... Наташа послала за дежурнымъ врачемъ. Онъ даже не потрудился придти, а велѣлъ передать ей, что онъ -- не хирургъ, а спеціалистъ по женскимъ болѣзнямъ и не возьмется не за свое дѣло... Пусть ждутъ до утра, когда придетъ хирургъ!..
   До утра!.. Каково ждать, когда человѣкъ рядомъ исходитъ кровью, когда каждая минута дорога!..
   Но дѣлать было нечего. Ни протесты, ни угрозы, ни проклятія не помогли. Фельдшеръ явился только въ восемь часовъ.
   Въ счастью, эта неосторожность прошла даромъ, если не считать потери крови, но Наташа не забудетъ этой ночи до сѣдыхъ волосъ.
   А страхъ зараженія крови? Эта постоянная гложущая мысль, что жизнь человѣка виситъ на волоскѣ?.. И что никакія ухищренія науки, никакія деньги, слезы и молитвы не остановятъ гангрены?..
   Оба они чувствовали себя въ то время обезличенными, безвольными и безсильными, во власти незнакомыхъ и равнодушныхъ докторовъ; они сознавали себя только частью огромнаго цѣлаго, номерами, а не людьми, статистическими единицами, до которыхъ никому нѣтъ дѣла, чьи страданья, слезы, -- самая смерть которыхъ будетъ для всѣхъ безразличнымъ, повседневнымъ фактомъ, и это сознаніе было ужаснѣе всего.
   Наконецъ, на третьи сутки наступилъ желанный и спасительный восьмичасовой сонъ. Прошло еще пять дней и всѣ ужасы первыхъ перевязокъ отошли вдаль, стали блѣднѣть. Рана выполнялась понемногу. Черезъ двѣ недѣли послѣ операціи Березинъ все еще былъ худъ, желтъ и страшенъ, но Наташа знала, что опасность миновала и что худшее осталось позади.
   Сама Наташа за это время осунулась въ тѣлѣ и ослабѣла. Она никого не допускала ходить за мужемъ и даже черную работу съ любовью и неистощимымъ терпѣніемъ исполняла сама. Но мучилъ ее не уходъ, а характеръ мужа.
   Всегда ровный и сдержанный прежде, не смотря на врожденную нервность, Березинъ теперь сдѣлался неузнаваемымъ. Онъ капризничалъ, раздражался, ничѣмъ ему нельзя было угодить.
   Если Наташа болтала и смѣялась, онъ раздражительно пожималъ плечами:
   -- Какъ можешь ты смѣяться всякому вздору?-- удивлялся въ.-- У тебя положительно нѣтъ сердца... Я лежу больной...
   Когда она молчала, усталая и печальная, онъ желчно замѣчалъ ей:
   -- Ступай домой, отдохни... За мной и няньки приглядятъ... Тебѣ, я вижу, трудно стало.
   Иногда онъ весь корчился, когда она, переваливаясь, проходила мимо.
   -- Вотъ походочка!.. Чистый медвѣдь. Сядь, пожалуйста, сядь!.. Ты мнѣ своимъ топотомъ на нервы дѣйствуешь...
   Или начнетъ смотрѣть насмѣшливымъ, "критическимъ" (какъ называла Наташа) взглядомъ, какъ она чай разливаетъ; а у нея подъ этимъ взглядомъ все похолодѣетъ внутри, руки затрясутся, и она либо чашку выронитъ, либо скатерть зальетъ... А онъ смѣется и такъ язвительно, что слезы -- горячія слезы незаслуженной обиды -- подступятъ къ горлу Наташи, и она стремглавъ кинется въ корридоръ.
   Но и тамъ негдѣ было плакать. Выздоравливающіе больные постоянно бродили тамъ. Всѣ почти знали Наташу. Завидѣвъ ее, они радостно и торопливо сообщали ей малѣйшія подробности о своей болѣзни, о родныхъ, о службѣ, свои опасенія и надежды. Они такъ рады были, что нашли свѣжаго слушателя, здороваго человѣка, что даже не замѣчали, сколько равнодушія къ ихъ положенію въ сердцѣ этой молодой женщины, вѣжливо, по привычкѣ, выслушивающей эту, иногда наболѣвшую исповѣдь одинокаго человѣка.
   Наташа уходила въ садъ и тамъ давала волю своимъ слезамъ. Неужели у Коли навсегда останется такой характеръ? Или онъ уже разлюбилъ меня за то, что я стала такая безобразная?
   Но проходило полчаса, а Наташа уже искала оправданій мужу.
   Бѣдняжка!.. Легко осуждать его!.. А какъ онъ мучился!..
   Она вспоминала, содрогаясь, какъ онъ былъ близокъ къ смерти, и спѣшила обнять его и, плача, попросить у него прощенія за то, что она -- смѣетъ обижаться.
   Одинъ, разъ, войдя въ садъ днемъ, Наташа испуганно остановилась. По длиннымъ дорожкамъ, въ тѣни орѣшника и липъ, бродили какіе-то бѣлые призраки въ саванахъ. Будь это въ сумеркахъ, Наташа заболѣла-бы съ перепуга... "Ахъ, это больные",-- сообразила она и сѣла тутъ же, на первую скамейку, снова вся подъ властью этого страшнаго любопытства, этого какъ бы сладострастнаго наслажденія, которое мы испытываемъ, глядя на чужія страданія, на чужія бѣдствія, на смерть, пожаръ, убійство, казнь, и которое разъ уже испытала Наташа, стоя у двери палаты No восьмой.
   Она глядѣла на эти мертвенныя лица, на страшныя повязки на головахъ,-- у нѣкоторыхъ поперекъ лица,-- на эти полотняныя маски, на эти отвратительные саваны, и ей не было жаль этихъ людей. Мало того: она почувствовала только брезгливость до тошноты, когда представила себѣ эти зіяющія раны. И когда эти печальныя тѣни проходили мимо, съ тихимъ любопытствомъ глядя на красивую, незнакомую женщину, Наташа провожала ихъ враждебнымъ взглядомъ. "Зачѣмъ они тутъ съ своими перевязками и ранами, когда ей и такъ тяжело и хотѣлось бы развлечься, отдохнуть отъ впечатлѣній больницы?.." Она удивлялась на молодыхъ фельдшерицъ, которыя встрѣчалась ей въ саду.-- "Какіе надо имѣть нервы, чтобы вѣчно-вѣчно быть здѣсь и видѣть эти гадости?!." Она не прожила бы и трехъ дней по своей волѣ.
   Все очарованіе этого густого тѣнистаго сада вдругъ исчезло для Наташи. Самый воздухъ казался ей теперь отравленнымъ зловоннымъ дыханіемъ этихъ страдающихъ людей...
   Она спѣшила уйти.
   

VI.

   Въ корридорѣ платныхъ больныхъ за эти двѣ недѣли произошло много перемѣнъ. Нѣкоторые жильцы выздоровѣли и уѣхали. Отъѣздъ ихъ былъ радостнымъ событіемъ для нянекъ. Почти всегда уѣзжавшій дарилъ имъ ненужныя ему вещи, старое одѣяло, подушку, сапоги, матрацъ, чашку. Часто недовольныя раздѣломъ, онѣ ругались между собою цѣлыми днями, проклинали неблагодарнаго больного, рвали и метали, что называется, и срывали сердце на безотвѣтныхъ паціентахъ. Не менѣе радовались онѣ и смерти больныхъ, особенно, если покойный былъ со средствами. Тутъ уже все послѣ мертвеца оставалось въ полное наслѣдство ихъ, и, какъ вороны, чуя падалъ, онѣ не отходили отъ тяжелобольныхъ, нетерпѣливо выжидая минуту, когда тѣ закроютъ глаза навѣки.
   Ихъ цинизмъ и безсердечіе заставляли содрогаться Березиныхъ. Въ третьемъ номерѣ помѣстился недавно провинціалъ, притащившійся сюда изъ далекой глуши, въ злѣйшей чахоткѣ. Смутна слыхали Березины что-то отъ доктора, будто это бывшій профессоръ университетскаго города, уволенный и долго прожившій въ ссылкѣ. Не разъ хотѣлось имъ узнать что-нибудь опредѣленное о немъ. Но не было времени, да и мелочи жизни давили сознаніе, и о немъ забывали. Не разъ Наташѣ приходилось слышать, какъ Пелагея и Марья, хлопнувъ дверью, выходили изъ палаты No 3-й съ ворчаніемъ и проклятіями... Тонъ, какимъ онѣ говорили съ больнымъ, былъ такъ возмутительно дерзокъ, что Наташа вскакивала въ порывѣ негодованія и затыкала уши, чтобы не слышать. Одинъ разъ она не выдержила и замѣтила Марьѣ, что она поступаетъ безсердечно, что она не имѣетъ на это права.
   -- Какъ же, барыня-матушка, помилуйте,-- сладкимъ голосомъ пѣла ей нянька,-- вѣдь и мы не собаки... День-деньской маемся, и хоть бы тебѣ что!.. Хоть бы плюнулъ въ благодарность!.. Вѣдь онъ въ постели... За нимъ прими, да подотри, да подай... Разъ сорокъ на день звонитъ.
   -- Да вѣдь вамъ за это жалованье платятъ...
   -- А матушка-барыня! Велико ли наше жалованье? Мы только тѣмъ и сыты, что добрые господа дадутъ.
   -- А если у него нѣтъ ничего? Если онъ послѣднія деньги за палату внесъ.
   -- Ужъ надо полагать, что послѣднія,-- негодующе подхватила Марья.-- Тоже господа называются!.. Такъ и ложился бы въ общую. Тамъ и уходъ другой, тамъ не посмѣетъ поминутно няньку звать.
   -- Да неужели никого у него родныхъ нѣтъ?
   -- Вотъ то-то и горе наше, что нѣтъ. Ужъ чего намъ легче, когда при больномъ родные?.. А этому ни одна -- прости Господи -- собака письма даже не пришлетъ... либо онъ ужъ всѣмъ опостылѣлъ..
   -- Какъ вамъ не грѣшно, Марья? Чѣмъ онъ виноватъ, что бѣденъ и боленъ?
   -- А мы, барыня, чѣмъ причинны? Мы тоже не собаки... Вѣдь наша-то жисть каторжная...
   -- Коля, Коля... Какіе здѣсь люди!..-- съ ужасомъ говорила. Наташа мужу.-- А еще находятъ, что женщина создана для ухода, за больными, что у нея сердце мягче!.. Звѣри, и тѣ были бы добрѣе.
   Березинъ горячо обнималъ жену, въ эти только минуты понимая, что онъ неизмѣримо счастливѣе другихъ, и какъ много значитъ не быть одинокимъ и совсѣмъ безъ средствъ въ больницѣ.
   -- Плати имъ, дорогая, плати больше... Не жалѣй, лучше заложить что-нибудь...
   И Наташа щедро платила и четыремъ нянькамъ, хотя онѣ только убирали комнату и подавали обѣдъ, и швейцару, и ламповщику, и фельдшеру, дѣлавшему перевязки, и жалѣла только о томъ, что ничѣмъ не могла отблагодарить доктора, которому Березинъ былъ порученъ. Меньше двадцатипяти рублей нельзя было дать, а ихъ у нея не было, и деньги, вообще, плыли между рукъ.
   Въ восьмомъ No теперь лежалъ съ сломанной ногой французъ, приказчикъ какого-то крупнаго магазина. Это былъ веселый, никогда не унывавшій толстякъ, умѣвшій комфортабельна устроиться даже въ больницѣ. Наташа случайно оказала ему услугу своимъ знаньемъ французскаго языка,-- такъ какъ на русски онъ почти не говорилъ,-- и съ этого началось ихъ знакомство. Сорокалѣтній холостякъ искренно привязался къ молодой женщинѣ. Нерѣдко, когда Березинъ спалъ днемъ, она уходила въ палату No 8-й, писала подъ диктовку француза письма на его далекую родину, читала ему французскія газеты, ѣла конфекты и апельсины, которыми онъ угощалъ ее, и снисходительно выслушивала восторженные разсказы его о всемірной парижской выставкѣ. Она даже охотно шла къ нему, зная, что онъ своимъ юморомъ разсѣетъ ея тоску и вызоветъ улыбку на ея хорошенькомъ личикѣ.
   Почти ежедневно Березина навѣщали друзья, товарищи на службѣ, знакомые, не говоря уже о родныхъ. Всѣ приносили, фрукты, варенье, дорогое вино, цвѣты; съ пустыми руками неприходилъ никто, и если почему-либо никто не являлся въ теченіе двухъ-трехъ дней, Березинъ сердился, жаловался, что всѣ-забыли его, и дѣлалъ сцены своей безотвѣтной сидѣлкѣ, которая ломала голову, чѣмъ бы ему угодить.
   Но больше всего Березинъ любилъ общество фельдшера Иванова, приставленнаго наблюдать за ходомъ его болѣзни. Это была здоровое двадцатидвухлѣтнее животное, добродушное, самоувѣренное и глупое. Онъ получалъ при больницѣ комнату и грошовое жалованье, обѣдалъ по настоящему раза три въ мѣсяцъ, но всегда былъ веселъ и невозмутимъ. Слушать музыку въ Екатерининскомъ паркѣ и глядѣть на публику было для него верхомъ удовольствія, а объ выпивкѣ въ трактирѣ онъ мечталъ, какъ о чемъ-то недосягаемомъ. Онъ презиралъ и докторовъ, и науку, но былъ мастеромъ своего дѣла, на виду у начальства, и гордился этимъ. Наташа про себя удивлялась, какъ можетъ мужъ не скучать съ Ивановымъ, но молчала, видя, что при фельдшерѣ больной много спокойнѣе и ровнѣе. Впрочемъ, они только объ операціяхъ да болѣзняхъ и разговаривали.
   

VII.

   Разъ вечеромъ они, по обыкновенію, были втроемъ въ палатѣ. Въ открытое окно лилась чудная свѣжесть. Солнце заходило и -- вѣстники вёдра -- рѣзвыя ласточки, съ радостнымъ свистомъ, мчались мимо, словно купаясь и ныряя въ расплавленномъ золотѣ лучей. Березинъ, обложенный подушками, пилъ чай съ вареньемъ и слушалъ разсказъ Иванова, какъ тотъ избавился отъ воинской повинности, отъ души смѣясь надъ своеобразнымъ языкомъ разсказчика. Наташа сидѣла за столомъ, гдѣ красовались огромные чайники и печенье въ изящной плетеной корзиночкѣ.
   Дверь пріотворилась, и Марья просунула свою голову, дѣлая Иванову таинственные знаки.
   -- Что такое?-- заинтересовался Березинъ.
   -- Сейчасъ вернусь...
   Онъ, дѣйствительно, вернулся черезъ нѣсколько минутъ и продолжалъ свой разсказъ, допивая остывшій чай.
   Словно кто подтолкнулъ Наташу. Съ той минуты, какъ фельдшеръ вернулся, она не сводила съ него глазъ.
   -- Васъ куда звали?
   -- Къ третьему No... Умираетъ... Позвольте мнѣ еще стаканчикъ, Наталья Николаевна... да покрѣпче.
   Руки Наташи дрожали, когда она подавала ему стаканъ.
   -- А кто такой?-- допрашивалъ Березинъ.
   -- Учитель... Откуда-то издалека... Сказывали, да позабылъ я... Лѣтъ сорокъ ему.
   -- Ахъ да! Тотъ самый...
   -- Что же вы ушли оттуда?-- сурово перебила молодая женщина.
   Ивановъ глуповато усмѣхнулся.
   -- Да что жъ тамъ сидѣть-то?.. Все равно, умретъ... Не удержишь, коли смерть пришла...
   -- Бѣдняжка!..-- горячо вырвалось у Березина.-- Это тотъ профессоръ... Каково-то умирать одинокому? а? Наташа...
   Она не отвѣчала, отвернувшись.
   -- А что у него было? Наташа, дай-ка вареньица.
   Она вздрогнула, машинально исполнила требуемое и сѣла опять у стола.
   -- Въ послѣднемъ градусѣ чахотка...
   Фельдшеръ наклонился въ уху Березина и началъ шепотомъ, жестикулируя. Березинъ глядѣлъ вдаль, неопредѣленно улыбаясь и кивая одобрительно головой.
   Наташа сидѣла, не шевелясь.
   "Онъ умираетъ одинокимъ, этотъ третій No, нищимъ, въ больницѣ, безъ друга, безъ ласки, принимая даже въ эту минуту помощь, какъ милостыню, отъ грубой, наемной руки... Неужели же никого на свѣтѣ? Неужели совсѣмъ-совсѣмъ одинъ? Вѣдь вспоминаетъ же онъ кого-нибудь, зоветъ въ себѣ въ смертельной тоскѣ... Быть можетъ, проклинаетъ, быть можетъ, шепчетъ слова всепрощенія... Кто скажетъ?.. И вотъ теперь, сейчасъ, въ эти страшныя минуты, когда свѣтъ меркнетъ въ его очахъ, радъ ли онъ грядущему, таинственному мраку или жалѣетъ, страстно жалѣетъ объ этой жестокой жизни, ничего не давшей ему, кромѣ нищеты, смертельной болѣзни и этого одинокаго, безпременнаго конца?.."
   -- Наташа, возьми-за стаканъ... Я больше не буду... Да вотъ ему налей... Вамъ съ сахаромъ?
   Она двигалась растерянно, медленно, какъ автоматъ.
   "Ты страдалъ, какъ Коля... хуже даже... Ты лежалъ безъ сна эти ужасныя, долгія ночи, покорно неся свой крестъ... Ты угасалъ безъ слезъ, безъ стоновъ... Мы не слыхали ихъ, и этого было довольно!.. Мы жили рядомъ, тутъ же, мы все знали и не пришли... Мы проходили мимо, бережно, какъ сокровище, неся свое личное горе"...
   Дверь скрипнула опять.
   Наташа сорвалась съ мѣста и вдругъ словно застыла, глядя въ лицо Марьѣ.
   Поздно...
   -- Пожалуйте,-- какъ-то рѣшительно молвила нянька.
   Ивановъ вышелъ.
   Прошла минута, другая...
   -- Наташа,-- окликнулъ Березинъ.-- О чемъ ты задумалась? Поди, поцѣлуй меня... Мнѣ грустно что-то...
   Блѣдная, она молча подошла и, судорожно обнявъ голову мужа, прижала ее въ своей груди.
   Ивановъ вошелъ опять.
   -- Умеръ...-- хладнокровно сказалъ онъ на вопросительный взглядъ больного, и началъ новый разговоръ объ операціи.
   Наташа съ минуту постояла въ нерѣшимости, закрывъ глаза рукою, и, какъ тѣнь, выскользнула въ корридоръ.
   Ея ухода не замѣтили.
   Корридоръ былъ пустъ.
   У двери палаты No 3-й Наташа постояла немного, перемогая леденящій страхъ, потомъ широко перекрестилась и взялась за ручку замка.
   Она вошла, повинуясь чему-то, что было сильнѣе ея.
   Удушливый, застоявшійся воздухъ, полный зловонныхъ испареній и тяжелый запахъ іодоформа, словно ударили ей въ лицо, но она этого, не сознавала.
   На порогѣ она остановилась, какъ вкопанная, и расширенные ужасомъ зрачки ея приковались въ постели.
   Мертвецъ лежалъ навзничь, въ одной рубашкѣ, какъ-то странно раскинувъ ноги, одна изъ которыхъ была согнута въ колѣнѣ и острымъ угломъ обрисовывалась подъ скомканной простыней. Одна рука судорожно скрюченными пальцами вцѣпилась въ матрацъ, другая захватила простыню и сорвала ее съ груди, въ которой не хватило воздуха. Запрокинутая голова тяжело ушла въ подушки. Ротъ широко открылся. Пряди жидкихъ, чуть сѣдѣющихъ волосъ слиплись и пристали ко лбу и вискамъ, покрытымъ клейкимъ, холоднымъ потомъ. Жидкая, острая бородка торчала вверхъ.
   Въ комнатѣ стояла жуткая тишина. Только у стекла запертаго окна билась и жалобно жужжала большая, синяя муха, словно просясь на просторъ и свѣтъ, туда, гдѣ кипѣла жизнь, гдѣ грѣло солнце...
   Пламя заката проникало въ комнату и румянило всѣ предметы. Брызги алаго золота сыпались изъ сверкавшаго на столѣ графина съ водой. Одинъ робкій лучъ доползъ до постели и какъ бы ласкалъ мертвую руку, какъ бы желалъ согрѣть ея остановившуюся, цѣпенѣющую кровь.
   Притягиваемая какъ бы магнитомъ, не имѣя силы отвести взгляда, вся побѣлѣвъ отъ ужаса, Наташа медленно подходила все ближе и, наконецъ, заглянула въ мертвое лицо.
   Печать торжественнаго покоя и той суровой красоты, какую мы видимъ на лицахъ повойниковъ, еще не легла на эти черты. Онѣ еще были полны земной муки, смертной тоски и отчаянія... Искривленныя страшной гримасой губы, втянувшіяся щеки, изломанная страдальчески линія бровей, вся поза, наконецъ, все говорило о долгой и страшной агоніи. Тѣло было еще тепло, совсѣмъ тепло... Казалось, мертвецъ дышалъ... Эта жизненная теплота непрерывнымъ, но слабѣющимъ токомъ выходила изъ открытаго рта покойника, и Наташа чувствовала ее на своемъ лицѣ...
   Глаза мертвеца были открыты. Тусклые, какъ бы подернутые въ зрачкахъ какой-то слизью, они недвижно глядѣли помимо Наташи...
   Куда?
   Вытянувъ шею, Наташа стояла въ нѣсколькихъ шагахъ отъ постели и все глядѣла, словно спросить собиралась, и все ждала-ждала, вотъ-вотъ зашевелятся эти безкровныя уста и дадутъ отвѣтъ на мучительную, роковую загадку...
   Свѣтъ уходилъ изъ комнаты. На небѣ блѣднѣлъ румянецъ и безшумно крались сумерки, тихонько заглядывая въ стынувшія мертвыя черты.
   Наташа стояла недвижно, не въ силахъ уйти. Страха не было теперь въ ея душѣ. Она дотронулась до руки мертвеца; эта рука уже холодѣла.
   Сердце ея, это узкое сердце, полное однимъ только человѣкомъ, вдругъ открылось для любви и жалости. Чужое страданіе, вотъ ужъ цѣлый мѣсяцъ, какъ тайный червь, точившій стѣны, за которыя ушла она отъ міра съ своей личной радостью и личной скорбью, сдѣлало потихоньку свое дѣло.
   Какъ могла она, считавшая себя такой доброй и честной, равнодушно проходить мимо тѣхъ, кто бредетъ одиноко по жизненной дорогѣ, кому негдѣ пріютиться, кому нечего ѣсть, кто на порогѣ вѣчности, глядя въ ея таинственную, далекую мглу, знаетъ, что ему не на что оглянуться и нечего пожалѣть?
   По щекамъ Наташи бѣжали крупныя слезы. Она нагнулась, закрыла мертвые глава своей нѣжной рукой и поцѣловала влажный, холодный лобъ покойника.
   На ципочкахъ Наташа пошла къ двери, беззвучно взялась за ручку замка, какъ бы боясь нарушить непробудный сонъ смерти. На порогѣ она оглянулась, словно навѣки желая запечатлѣть въ памяти эту суровую, скорбную картину.
   Она уходитъ отсюда обновленная, съ этой минуты для нея началась новая жизнь...
   Мертвецъ лежалъ одинокій по прежнему. Закатъ угасъ. Сумерки задумчиво окутывали даль. Могильныя тѣни обступили постель и набросили синеву на застывшія черты...

А. Вербицкая.

"Міръ Божій", No 10, 1897

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru