Вейнберг Петр Исаевич
Памяти Жорж Санд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Памяти Жоржъ Зандъ.

  
   1-го іюля нынѣшняго года (по нов. ст.) исполняется сто лѣтъ со дня рожденія одной изъ геніальнѣйшихъ (если не самой геніальной) женщинъ и писательницъ, если не иниціаторши, то, по крайней мѣрѣ, горячей и вліятельнѣйшей пропагандистки многихъ вопросовъ, выдвинутыхъ ея временемъ на первый планъ, долго затѣмъ остававшихся самыми серьезными и животрепещущими и еще въ настоящее время не только не утратившихъ, но даже увеличившихъ свое значеніе.
   Эта женщина -- Аврора Дюпенъ въ дѣвичествѣ м-мъ Дюдеванъ въ замужествѣ и Жоржъ Зандъ (псевдонимъ, принятый по сотрудничеству въ первомъ романѣ съ Жюлемъ Сандо) въ литературѣ.
   Въ эту литературу вступила она -- въ тридцатыхъ годахъ прошедшаго столѣтія -- и съ врожденными задатками, обусловившими ея писательскую дѣятельность, и при обстоятельствахъ, въ высшей степени благопріятныхъ для развитія этихъ задатковъ въ неуклонно одинаковомъ направленіи.
   Аристократка съ отцовской стороны, но плебейка съ материнской, она воспринимаетъ демократическіе и отчасти соціалистическіе принципы своей матери, къ которымъ уже въ дѣтствѣ, а еще больше въ первой молодости, присоединяется наклонность къ деизму и мимтицизму; надъ послѣдней, однако, скоро одерживаетъ побѣду здоровая сторона ея натуры. Съ жаждою любви и высокими идеалистическими воззрѣніями на союзъ мужчины и женщины, она выходитъ замужъ за человѣка,-- правда, хорошаго въ смыслѣ честности, буржуазной порядочности и т. п., но рѣзко противоположнаго ей по своему умственному и нравственному міросозерцанію, и теперь уже по опыту усвоиваетъ себѣ то понятіе о бракѣ (какимъ онъ существуетъ въ современномъ обществѣ), которое, нѣсколько времени спустя, находитъ себѣ широкое примѣненіе и развитіе въ ея романахъ. Съ такими задатками она пріѣзжаетъ -- въ 1831 г.-- изъ своей провинціи въ Парижъ, но тутъ сразу попадаетъ въ среду -- литературную и политическую-- какъ нельзя болѣе пригодную для дальнѣйшаго укрѣпленія и развитія всего того, что пустило уже довольно прочные корни въ ея умѣ и сердцѣ.
   Въ литературѣ французовъ переживается въ эту пору то, что одинъ изъ дѣятелей ея называетъ "священною весною" -- весною, которую создаетъ и поддерживаетъ страстная, полная свѣжей энергіи молодежь, собравшаяся подъ знаменемъ Виктора Гюго и считающая въ своихъ рядахъ такихъ бойцевъ, какъ Виньи, Мюссе, Готье, Ламартинъ. Проникнутая презрѣніемъ и ненавистью къ узко-буржуазному, сѣрому ju ste-milieu, созданному правленіемъ Людовика-Филиппа, и создавая во Франціи атмосферу "бури и натиска", за нѣсколько десятилѣтій передъ тѣмъ всколыхнувшихъ стоячее болото нѣмецкой литературы, эта молодежь избираетъ своимъ идеаломъ искусство, которое "должно представлять собою кровь, пурпуръ, свѣтъ, движеніе, отвагу"; она съ пылкимъ, чисто юношескимъ негодованіемъ отворачивается отъ господствовавшей до тѣхъ поръ во французской литературѣ шаблонности и безцвѣтности; она побѣдоносно пишетъ на своемъ знамени "натура и правда"! и торжественно провозглашаетъ "евангеліе натуры и страсти..." -- "Въ головѣ у нихъ -- говорилъ Альфредъ Мюссе (ему слѣдовало бы сказать: въ головѣ у насъ) -- заключался цѣлый міръ... Три элемента раздѣляли на части жизнь, которая въ ту пору представлялась молодымъ людямъ: позади ихъ прошедшее, навсегда разрушенное, но еще шевелящееся на своихъ развалинахъ, впереди -- заря на безпредѣльномъ горизонтѣ, первые просвѣты будущаго, и между этими двумя мірами -- нѣчто подобное океану, отдѣляющему старый материкъ отъ новой Америки, что-то смутное и плавучее, волнующееся море и полное кораблекрушеніе..."
   Еще больше "бури и натиска" проявлялось въ сферѣ общественной и частью политической, въ послѣдней, впрочемъ, въ значительно слабѣйшей степени. Іюльская революція только что кончила свое существованіе, и на ея развалинахъ самодовольно усѣлась монархія Людовика-Филиппа. Всѣ свѣтлыя надежды, порожденныя ея бурнымъ періодомъ, не только остались неосуществленными, но были даже, отчасти насильственно, отчасти лицемѣрно, разрушены новымъ режимомъ, все отдавшимъ въ руки эгоистической, корыстной, духовно ограниченной буржуазіи. Система juste-milien, система сдѣлокъ съ совершившимся фактомъ легла въ основаніе всего государственнаго механизма. И вотъ, какъ естественная оппозиція этому порядку вещей, выступаютъ послѣдовательно на сцену сенъ-симонизмъ, фурьеризмъ, Ламнэ съ его "Paroles d'un croyant", Пьеръ Леру, Прудонъ и многіе другіе, и всѣ ихъ ученія, не смотря на нѣкоторую метафизичность, ультраотвлеченность и утопичность, падаютъ, однако, на благодарную почву и все глубже и глубже пускаютъ ростки.
   Одно изъ самыхъ благодарныхъ мѣстъ на этой благодарной почвѣ заняли умъ и сердце Авроры Дюдеванъ, немедленно послѣ ея переѣзда въ Парижъ. Этими вліяніями, въ связи съ ея естественнымъ расположеніемъ къ усвоенію ихъ, обусловливалось начало и продолженіе ея литературной дѣятельности.
   Говорю: начало и продолженіе; съ значительною основательностью можно бы прибавить: и конецъ. Есть писатели, особенность которыхъ составляетъ необычайная послѣдовательность въ ходѣ развитія вообще, не смотря на измѣненіе точекъ зрѣнія въ частности, существованіе уже въ самыхъ первыхъ произведеніяхъ тѣхъ основныхъ чертъ и по содержанію, и по формѣ, которыя сохранились и въ самыхъ позднѣйшихъ; писатели, въ которыхъ (говоря словами Якоби о Гете) "всякое измѣненіе, измѣненіе даже къ болѣе прекрасному въ эстетическомъ и къ лучшему въ болѣе нравственномъ смыслѣ, возможно только тѣмъ путемъ, какимъ распускается цвѣтокъ, созрѣваетъ сѣмя, возносится вверхъ дерево." Къ такимъ писателямъ принадлежали Гете, Байронъ, Викторъ Гюго; въ ихъ ряду находится и Жоржъ Зандъ.
   Съ первыхъ шаговъ ея на литературномъ поприщѣ и до конца, сущность ея творчества осталась, въ коренныхъ своихъ чертахъ, неизмѣненною; она опредѣлилась въ самыхъ первыхъ ея произведеніяхъ и затѣмъ выражалась только въ новыхъ формахъ и видоизмѣненіяхъ. Эта сущность, эта основная черта ея творчества -- благородный идеализмъ на реалистическомъ фундаментѣ, требованіе обновленія, улучшенія во всѣхъ областяхъ человѣческой жизни, съ глубокою вѣрою въ осуществленіе своего идеала и съ культомъ прекраснаго въ жизни и искусствѣ. Красною нитью проходитъ этотъ идеализмъ по всему ея творчеству, со всѣмя своими разнообразными оттѣнками, отъ необузданно бурнаго, съ печатью мятежнаго духа, неудержимо стремящагося на идеальныя высоты, до спокойной трогательно идилическаго, когда эта удивительная женщина "испытала горькое разочарованіе", что "ни люди, ни вещи не оказались такими, какими она надѣялась ихъ видѣть",-- и она отвернулась отъ современныхъ событій, ушла въ природу, въ деревню, стала писать свои сельскіе романы... Этимъ идеализмомъ опредѣлилось и ея мѣсто въ исторіи новаго французскаго романа. Эмиль Зола говоритъ о ней и о Бальзакѣ, какъ о "единственныхъ двухъ фигурахъ, мощно выдѣляющихся на порогѣ нынѣшняго столѣтія, по правую и по лѣвую сторону того широкаго пути романа, по которому пошла толпа писателей въ послѣднія пятьдесятъ лѣтъ." Другими словами -- въ Ж. Зандъ и Бальзакѣ нашли себѣ во французскомъ романѣ первое полное и блистательное выраженіе два теперь образовавшіяся или, вѣрнѣе, созданныя этими писателями теченія: реалистическое и идеалистическое, или -- можно бы сказать -- пессимистическое и оптимистическое; повторилось, слѣдовательно, явленіе, вполнѣ естественное, которое неоднократно имѣло мѣсто въ литературахъ разныхъ народовъ, и примѣръ котораго мы видимъ въ Софоклѣ и Эврипидѣ, Гете и Шиллерѣ, отчасти Пушкинѣ и Лермонтовѣ. И Бальзакъ очень хорошо опредѣлялъ различіе между собою и своею знаменитою современницею, когда говорилъ ей: "Вы ищете человѣка такимъ, какимъ ему слѣдовало бы быть; я его беру такимъ, какимъ онъ есть. Вѣрьте мнѣ, мы оба правы. Обѣ эти дороги ведутъ къ одной цѣли. Я люблю исключительныя существа... они мнѣ и нужны для того, чтобы рельефнѣе выставлять обыкновенныхъ людей (ines etres vulgaires)... Но эти обыкновенные люди интересуютъ меня больше, чѣмъ васъ; я ихъ увеличиваю въ размѣрѣ, я ихъ идеализирую въ смыслѣ обратномъ -- въ ихъ безобразіи или ихъ глупости. Я даю ихъ уродствамъ размѣры ужасающіе или каррикатурные. Вы не умѣли бы это сдѣлать; вы хорошо поступаете, не желая смотрѣть на вещи и личности, отъ которыхъ у васъ дѣлался бы кошмаръ. Идеализируйте въ сторону красиваго и прекраснаго (dans le joli et le beau); это работа женщинъ". Такой же смыслъ имѣли и слова Ж. Зандъ Бальзаку: "Вы творите Человѣческую Комедію, мнѣ хотѣлось создать Человѣческую Эпопею, Эклогу..."
   Ни эпопеи, ни эклоги она не создала; для этого у нея не было -- особенно въ первую половину ея жизни и писательской дѣятельности -- ни объективности, ни идилическаго спокойствія; но она создала человѣческую лирику. Всѣ ея сочиненія,-- по крайней мѣрѣ, огромное большинство ихъ -- сплошное лирическое изліяніе съ разнообразнѣйшими оттѣнками этого настроенія. Душа автора, его субъективное міросозерцаніе сквозятъ въ каждой, можно сказать, строкѣ его произведеній. Какъ бы ни отрекалась Ж. Зандъ (вмѣстѣ съ другими субъективными писателями) отъ близкаго родства со многими своими героинями, мы, несомнѣнно, слышимъ отголосокъ ея собственныхъ чувствъ и мыслей, когда ея Лелія (въ романѣ этого названія) въ предсмертномъ бреду, полномъ загадочныхъ, мистическихъ, зловѣще таинственныхъ звуковъ, восклицаетъ: "О, истина, истина! Для того. чтобы отыскать тебя, я сходила въ бездны, одинъ видъ которыхъ производитъ головокруженіе, вызываетъ страхъ въ людяхъ самыхъ храбрыхъ... Я все искала, все выстрадала, всему вѣрила, все приняла... Я преклоняла колѣна передъ всѣми эшафотами, жгла себя на всѣхъ кострахъ, падала ницъ предъ всѣми алтарями. Я просила у любви ея наслажденій, у вѣры -- ея тайнъ, у скорби -- ея заслугъ... Я предлагала себя Богу подъ всѣми формами; я изслѣдовала глубину своего сердца съ дикой свирѣпостью, вырывала его изъ груди, чтобы подробно разсмотрѣть его, терзала на тысячу кусковъ, прокалывала тысячью кннжаловъ, чтобы узнать его. Клочки этого сердца я приносила воѣмъ богамъ -- высшимъ и низшимъ. Я вызывала всѣ привидѣнія, бороласъ со всѣми демонами, молила всѣхъ святыхъ и всѣхъ ангеловъ, я приносила жертву всѣмъ страстямъ. Истина! истина! Ты не открылась мнѣ; уже десять тысячъ лѣтъ ищу я тебя -- и все еще не нашла!.. И десять тысячъ лѣтъ, въ отвѣтъ на мои вопли, въ облегченіе моей агоніи, я слышу надъ этой проклятой землей только отчаянное рыданіе безсильнаго желанія! Десять тысячъ лѣтъ я чувствовала тебя въ своемъ сердцѣ безъ возможности передать твой смыслъ моему уму, безъ возможности открыть тебя міру и доставить тебѣ господство на землѣ и въ небесахъ! Десять тысячъ лѣтъ я взываю къ безконечности: Истина, истина! -- и десять тысячъ лѣтъ безконечность отвѣчаетъ мнѣ: Желаніе! желаніе!"
   Это вѣчное исканіе "истины" въ жизни, это отчаяніе въ тщетности поисковъ, соединенное, однако -- какъ ни кажется странной такая совмѣстимость -- съ горячею вѣрою въ предстоящее, рано или поздно, торжество ея, этотъ протестъ противъ того, что идетъ въ разладъ съ истиной -- все это проходитъ страстною лирическою волной по творчеству нашей писательницы-идеалистки. Главная двигательная пружина ея идеализма -- любовь; одушевленіе этимъ чувствомъ, вѣра въ его всемогущество и жажда его воцаренія въ человѣчествѣ помогаютъ ей исполнять то, что Бальзакъ считалъ ея писательскимъ назначеніемъ -- "идеализировать въ сторону красиваго и прекраснаго." Сущность любви, по воззрѣнію автора "Леліи" -- божественная; это доказывается тѣмъ, что она не рождается непосредственно отъ самого человѣка, что онъ и не даетъ ее другому, и не отнимаетъ ее у другого по собственному произволу: сердце человѣческое получаетъ ее свыше, чтобы потомъ перенести на созданіе, выбранное между всѣми по предначертаніямъ неба... Любовь существуетъ сама по себѣ и своею собственною силою; любовь господствуетъ надъ всѣми своими "второстепенными союзниками" -- дружбою, довѣріемъ, симпатіею... Изъ такого взгляда на любовь естественный выводъ -- любовь должна имѣть духовный, спиритуалистическій характеръ; она "не порывистое, насильственное стремленіе всѣхъ силъ души къ существу реальному, а святое устремленіе самой эфирной части нашей души къ невѣдомому." Когда влюбленный въ Лелію Стеніо, послѣ многихъ годовъ ожиданія, получаетъ отъ нея первые страстные поцѣлуи и въ упоеніи ими говоритъ, что "только теперь онъ ее любитъ вполнѣ",-- она, на нѣсколько мгновеній поддавшаяся было чувственной сторонѣ женской натуры, при этихъ словахъ съ негодованіемъ отталкиваетъ его отъ себя, восклицая: "Стало быть, вамъ нужна не душа, вамъ нужна женщина! Значитъ, любовь духовной стороны для васъ ничто! Вотъ на какое чудесное и божественное окончаніе разсчитывала ваша столь великая и столь поэтическая страсть!.." Но само собою разумѣется, что авторъ "Леліи" не можетъ настолько отрѣшиться отъ земли, чтобы вѣрить въ возможность такого безусловнаго спиритуализма, не допускающаго никакихъ уступокъ тѣлесной природѣ человѣка; но если безъ этихъ уступокъ ужъ никакъ нельзя обойтись, то и въ нихъ должно сохраняться во всей своей неприкосновенности то, что Ж. Зандъ называетъ "культомъ идеала", т. е. сохраненіе обоюдной чистоты во взаимныхъ отношеніяхъ между мужчиной и женщиной: мужчина долженъ "отвести женщинѣ около себя новое мѣсто и приносить ей въ приданое ту же чистоту въ прошедшемъ, ту же вѣрность въ будущемъ, какихъ онъ требуетъ отъ нея..."
   Тутъ мы подошли къ тому, что составляетъ если не главнѣйшій, то одинъ изъ самыхъ главныхъ вопросовъ, которые волновали Ж. Зандъ и трактовались ею съ необычайною, увлекательною горячностью. Это вопросъ о бракѣ, разсматриваемомъ въ ея произведеніяхъ и какъ учрежденіе вообще, въ его идеѣ, и со стороны практическаго примѣненія этой идеи въ современномъ обществѣ. Здѣсь опять идеализмъ на реалистическомъ фундаментѣ. Врожденный "феминизмъ" писательницы, ея собственный печальный опытъ, несовершенство, даже жестокость тогдашнихъ французскихъ законовъ о бракѣ, вѣроятно, и наблюденія надъ тѣмъ, что происходило въ этомъ отношеніи вокругъ нея -- все это привело нашу романистку къ выводу о вопіющемъ, оскорбительномъ для человѣческаго достоинства разногласіи между идеею и ея практическимъ примѣненіемъ. Идея брака, по воззрѣнію Ж. Зандъ -- высокая, христіанская, не въ догматическомъ, а въ моральномъ смыслѣ; бракъ долженъ быть идеальнымъ, "такимъ -- говоритъ она -- какимъ установилъ его Христосъ, какимъ объяснилъ его св. Павелъ"; осуществленіе этой идеи находитъ себѣ неодолимое препятствіе въ тѣхъ внѣшнихъ оковахъ, которыя общество (имѣются въ виду, собственно, исключительно мужчины) налагаетъ на вступающихъ въ брачный союзъ. Эти оковы -- тѣ клятвы, которыми связуются предъ алтаремъ мужъ и жена. Долой клятвы и грубые законы! -- восклицаетъ Консюэло, одна изъ Ж. Зандовскихъ героинь:-- оставьте браку идеалъ и не связывайте его желѣзными цѣпями закона... И когда вы увидите, что вашихъ сыновей и дочерей сводитъ между собой не корыстолюбіе, тщеславіе или чувственное увлеченіе; когда вы убѣдитесь, что они вполнѣ сознали величіе своихъ обязанностей и свободу своего выбора,-- тогда давайте имъ позволеніе принадлежать другъ другу. Но помните хорошенько мои слова: пусть брачная клятва будетъ религіознымъ дозволеніемъ, напоминаніемъ, но никогда не обязательствомъ, не закономъ, съ угрозой наказанія, не вынужденнымъ рабствомъ, со скандаломъ, тюрьмой и цѣпями на случай проступка. Неравенство правъ обоихъ половъ, различіе обязанностей мужа и жены, установленное общественнымъ мнѣніемъ, ложное понятіе о брачной чести и всѣ нелѣпыя представленія, созданныя предразсудкомъ, вслѣдствіе неудовлетворительности общественнаго строя,-- неминуемо должны охлаждать вѣру супруговъ другъ въ друга и ихъ взаимный энтузіазмъ..." Такія же мысли высказываетъ и Жакъ (въ романѣ съ этимъ заглавіемъ)-- чуть ли не единственный мужчина, котораго Ж. Зандъ выставляетъ въ благородномъ, идеальномъ свѣтѣ. Когда жена требуетъ отъ него вѣчной любви, которую она не сомнѣвается сохранить въ себѣ, онъ отвѣчаетъ ей увѣренностью въ настоящемъ и невозможностью ручаться за будущее; онъ указываетъ ей на нелѣпость и низость той клятвы, которую общество заставляетъ жену произносить предъ алтаремъ -- клятвы любить всегда только мужа и повиноваться только ему, клятвы нелѣпой въ первомъ случаѣ и низкой во второмъ. Слѣдовательно,-- разсуждаетъ авторъ устами своего Жака,-- произнесеніе этой клятвы -- простая формальность, и мужу стыдно, недостойно принимать ее; хорошій мужъ и свою клятву произноситъ только потому, что иначе вѣдь бракъ не будетъ заключенъ законно. "Я не сомнѣваюсь -- говоритъ Жакъ -- что бракъ (т. е. такой, какой существуетъ въ современномъ обществѣ) будетъ уничтоженъ, если родъ человѣческій сдѣлаетъ нѣсколько шаговъ впередъ на пути къ справедливости и разуму; узы болѣе человѣческія и не менѣе священныя замѣнятъ теперешнія и сумѣютъ обезпечить существованіе дѣтей, которыя будутъ рождаться отъ мужчины и женщины, никогда не сковывая свободы ни его, ни ея. Но мужчины слишкомъ грубы, а женщины слишкомъ низки, малодушны, чтобы требовать закона болѣе благороднаго, чѣмъ желѣзный законъ, ими управляющій; существамъ безъ совѣсти и безъ добродѣтели нужны тяжелыя цѣпи..."
   Итакъ, въ разладѣ между идеею брака и ея осуществленіемъ виновато само общество, поставившее этому осуществленію твердую преграду. Выше уже было замѣчено, что подъ "обществомъ" Ж. Зандъ въ этомъ случаѣ подразумѣваетъ мужчину. Онъ -- создатель того "грубаго насильственнаго ярма", которое надѣто на женщину не только въ брачномъ союзѣ, но и вообще въ жизни, онъ осудилъ женщину на рабство, чтобы сохранить ее себѣ цѣломудренной и вѣрной; пассивное поневолѣ несеніе этого ярма женщиною до сихъ поръ только укрѣпдядо ея властителя въ своемъ деснотизмѣ. Но если такъ было, то такъ не должно быть въ будущемь,-- и изъ устъ Ж. Зандъ вылетаетъ первый энергическій призывъ къ освобожденію, первый протестъ противъ существующаго порядка. Говорю: первый протестъ, потому что о ненормальности брачныхъ отношеній, рѣзко противорѣчащей идеѣ брака, какъ того учрежденія, "изъ котораго должны исходить всѣ привязанности женщины" -- говорила уже, ранѣе автора "Валентины", "Индіаны", "Леліи", другая, тоже геніальная женщина, м-мъ Сталь. Но въ ея несчастной Дельфинѣ мы видимъ безропотное примиреніе со своей несчастной судьбой, тогда какъ для Ж. Зандъ всякая пассивность, инерція есть принадлежность только слабыхъ и, слѣдовательно, не заслуживающихъ никакого сочувствія душъ. Мужчина, взятый безотносительно, an und für sich, мужчина, если можно такъ выразиться, въ идеѣ -- ставится нашей протестанткой высоко; ея героини возносятъ его на недосягаемый пьедесталъ, дѣлаютъ его своимъ "воображаемымъ колоссомъ", питаютъ къ нему такую любовь, такой энтузіазмъ, какіе можно питать "къ остальнымъ созданіямъ божества" (Богъ, небеса, солнце, море...), добровольно подчиняться ему онѣ считаютъ дѣломъ, не только доставляющимъ наслажденіе, но и "священнымъ"... Но онъ, этотъ самый мужчина своимъ отношеніемъ къ женщинѣ, особенно въ брачномъ союзѣ, грубо разбиваетъ эти иллюзіи, и она сбрасываетъ его съ высоты и уходитъ отъ него. Призывая, однако, женщину къ насильственному освобожденію, какъ единственному при существующемъ общественномъ строѣ исходу, Ж. Зандъ, въ силу чистоты и идеальности своихъ принциповъ, отнюдь не допускаетъ обмана, такъ называемаго адюльтера; переходъ замужней женщины, втайнѣ отъ мужа, къ любовнику, или отъ одного любовника къ другому противенъ ей, потому что если бы допустить это средство, то "священное пламя любви совсѣмъ исчезло бы со свѣта", и женщина "сдѣлалась бы въ любви такимъ же атеистомъ, какъ мужчина". Освобожденіе должно совершаться прямо, открыто, какъ дѣло, не только не противорѣчащее божескимъ и человѣческимъ законамъ, но и находящееся въ полномъ съ ними согласіи. Но, хотя оно и есть послѣдствіе только печальной необходимости, созданной уродливыми общественными условіями, идетъ въ разрѣзъ съ тѣмъ благороднымъ идеализмомъ, который Ж. Зандъ вкладываетъ въ натуру женщины, какъ ея основную черту,-- разрывъ брачнаго союза, даже когда онъ и необходимъ, тѣмъ не менѣе -- несчастіе: и героини нашей романистки, сбрасывающія съ себя ярмо тяжелаго супружества, въ концѣ концовъ, такъ или иначе погибаютъ. Ихъ гибель, какъ горькій укоръ, авторъ кидаетъ въ глаза обществу... Но не одинъ этотъ исходъ провозглашаетъ горячая защитница женской свободы: въ ея романѣ "Жакъ" мы видимъ иное рѣшеніе "проклятаго вопроса". Выше было замѣчено, что герой этого романа, Жакъ -- чуть ли не единственный вполнѣ благородный мужчина изъ многочисленной галлереи, проходящей предъ глазами читателя Ж. Зандовскихъ романовъ. Когда онъ видитъ, что его жена, по причинамъ, въ которыхъ онъ отнюдь не виновенъ, потому что любитъ ее съ безграничною нѣжностью; когда онъ видитъ, что жена его полюбила другого и, не измѣняя мужу, потому что считаетъ эту измѣну преступленіемъ противъ совѣсти, не можетъ быть, однако, съ нимъ счастлива,-- Жакъ устраняетъ самъ себя съ дороги: онъ отдаетъ свою Фернанду любимому ею человѣку и кончаетъ жизнь самоубійствомъ,-- но такъ, чтобы смерть его приписали простой случайности, чтобы свѣтъ не обвинилъ его жену въ его гибели, и ихъ отношеній не оскорбила грубая насмѣшка, всегда готовая обрушиться (по словамъ автора въ предисловіи къ этому роману) "на покорность судьбѣ или состраданіе обманутаго мужа"... Идея всепрощенья, самоотреченья во имя любви къ другому, близкому существу, выражается здѣсь въ формулѣ, которая (по остроумному замѣчанію одного нѣмецкаго критика) нѣсколько времени спустя была видоизмѣнена, но уже въ совсѣмъ иномъ направленіи, Александромъ Дюма. Этотъ послѣдній проповѣдуетъ: "tuez la" (т. е. убейте ее, виновную въ измѣнѣ), Ж. Зандъ говоритъ: "tuez vous vons-meme" (убейте самого себя)... Иногда, впрочемъ, въ увлеченіи теоріею самоотреченія во имя любви, она доходитъ до комической крайности. Такъ, въ романѣ "Le peche dе М-r Antoine" мужъ, благодаря посредничеству дочери, примиряется не только съ измѣнившей ему женой, но и съ ея возлюбленнымъ, и за этимъ слѣдуетъ ихъ совмѣстная жизнь втроемъ, при чемъ мужъ остается спокойнымъ зрителемъ интимныхъ отношеній своихъ сожителей...
   Въ естественной связи съ требованіемъ для женщины свободы въ бракѣ находится у Ж. Зандъ общій "феминистическій" вопросъ о полномъ освобожденіи женщины въ обществѣ, объ уравненіи ея правъ съ правами мужчины во всѣхъ областяхъ человѣческой и общественной жизни. Выступая здѣсь, какъ послѣдовательница своего ближайшаго предшественника на этомъ пути, сенъ-симонизма, Ж. Зандъ опять-таки является не пассивно сокрушающеюся и безропотно покоряющеюся судьбѣ женщиной, а энергической проповѣдницей энергической оппозиціи. "Наше общество -- читаемъ мы въ одномъ изъ ея писемъ 1835 г. -- относится враждебно ко всѣмъ, кто идетъ противъ него, и мы, женщины, съ потребностью свободы, но еще недостойныя ея, лишены и силы, и воли бороться съ цѣлымъ обществомъ, обрекающимъ насъ на забвеніе и состраданіе, чтобы не сказать больше". Къ этой "силѣ и волѣ бороться" она и призываетъ женщину, облекая свою мотивировку не только въ беллетристическую форму, какъ въ "Леліи" или въ романѣ "Габріель", гдѣ выдвигается вопросъ о лишеніи французской женщины правъ на наслѣдство,-- но и въ форму какъ бы научно обоснованной теоріи, лучшее, наиболѣе ясное изложеніе которой находимъ въ "Lettres ä Marcie". Тутъ опроверженіе сочиненнаго и поддерживаемаго мужчинами (на которыхъ и въ этомъ отношеніи Ж. Зандъ сваливаетъ всю вину) мнѣнія о превосходствѣ мужскаго организма надъ женскимъ въ психологическомъ и физіологическомъ отношеніи и о вытекающей изъ этого невозможности уравнять права обоихъ половъ. "Какъ! -- восклицаетъ авторъ писемъ (а пишетъ ихъ мужчина, очевидно, новаго, Ж. Зандовскаго покроя) -- какъ! Женщину природа надѣлила одинаковыми съ мужчиной страстями и потребностями, подчинила ее тѣмъ же физическимъ законамъ, которымъ подверженъ и онъ -- и вмѣстѣ съ тѣмъ лишила ее того ума, который необходимъ, чтобы подавлять и надлежаще нанравлять эти инстинкты? На нее общество возлагаетъ обязанности не менѣе трудныя, чѣмъ обязанности мужчинъ; нравственные и общественные законы, которымъ подчиняютъ ее и мужчину, одинаково строги -- и вмѣстѣ съ тѣмъ насъ хотятъ увѣрить, что у нея нѣтъ такой же воли, такого же яснаго разумѣнья, такой же свободы въ выборѣ, чтобы сообразоваться съ этими требованіями! Будь это на самомъ дѣлѣ такъ, вину слѣдовало бы возложить на Бога и на людей: на перваго, потому что Онъ ихъ сотворилъ, на вторыхъ, потому что они допускаютъ на землѣ породу, для которой немыслимо полное и совершенное существованіе". Тутъ же настаиваніе на правѣ женщинъ быть "философами", если сводить слово "философы" къ его первоначальному смыслу -- любви къ мудрости; тутъ указанія на нелѣпость предразсудка (который Ж. Зандъ приписывала именно новому времени) о недопущеніи женщинъ къ серьезнымъ умственнымъ профессіямъ; тутъ и многое другое въ томъ же родѣ, обсуждаемое съ той же точки зрѣнія, только въ различныхъ формахъ, во многихъ другихъ сочиненіяхъ автора "Писемъ".
   Эмансипаціи для женщины требуетъ Ж. Зандъ не только въ общественной дѣятельности; это освобожденіе можетъ и должно совершаться также и во имя служенія искусству: такъ поступаютъ героини романа "Consuelo" и разсказа "La fille d'Albano". Своего рода эмансипацію она видитъ и въ куртизанствѣ женщины, паденіи ея изъ-за денегъ, которое авторъ приписываетъ исключительно ненормальности, испорченности общественнаго строя, влагая, напримѣръ, въ уста одной изъ такихъ "куртизанокъ" Пульхеріи слѣдующее разсужденіе: "На человѣка Богомъ наложена обязанность жить, обществомъ -- не красть. Благодаря современному строю общества, у многихъ единственное средство существованія -- ремесло, дозволяемое этимъ же обществомъ, но которое оно клеймитъ названіемъ порока. Изъ какой стали нужно быть выкованнымъ бѣдному существу, чтобы жить этимъ ремесломъ! И потому существа, опозоренныя публично и несправедливо, имѣютъ полное право презирать ту толпу, которая поражаетъ ихъ своимъ проклятіемъ послѣ того, какъ пятнала ихъ своею любовью". Отмѣчу кстати (какъ матеріалъ для характеристики широты наблюденій и размышленій нашей романистки), что эта Пульхерія, олицетворяя собою протестъ противъ соціальнаго недуга, есть вмѣстѣ съ тѣмъ, по опредѣленію самого автора, представительница "одной изъ фракцій философской интеллигенціи XIX и.", именно "эпикуреизма, наслѣдника софизмовъ ХѴІЙ и.", другими словами,-- представительница распространившейся въ то время доктрины объ "эмансипаціи плоти", какъ реакціи аскетическому спиритуализму...
  

-----

  
   Главною двигательною пружиною всѣхъ этихъ мыслей и стремленій Ж. Зандъ является, какъ уже замѣчено мною, любовь. Это же чувство, во всей его безграничной всеобъемлемости, руководитъ ею, когда она изъ области "женскаго вопроса" вступаетъ -- многими изъ своихъ романовъ, каковы Le meunieur d'Angibault, Le pécрé de m-r. Antoine, Compagnons du tour de France и др.-- въ область общихъ соціальныхъ вопросовъ, даже на почву соціализма и комунизма, на которую вывели ее парижскіе друзья скоро по переселеніи ея въ столицу. Какъ для Байрона политика была дѣломъ чувства, а не головы, такъ и для Ж. Зандъ ея соціализмъ исходилъ преимущественно изъ сердца, былъ въ сущности ничто иное, какъ поэтически высказывавшееся стремленіе дѣлать добро. "Она была -- замѣчаетъ Пелисье -- соціалистка сердцемъ, и ея соціализмъ былъ только благочестивой мечтой о болѣе хорошемъ и болѣе счастливомъ человѣчествѣ", а Достоевскій видѣлъ въ ней "одну изъ самыхъ полныхъ исповѣдницъ Христовыхъ", невѣдомо о томъ для нея самой. "Она -- писалъ Достоевскій -- основывала свой соціализмъ, свои убѣжденія, надежды и идеалы на нравственномъ чувствѣ человѣка, на духовной жаждѣ человѣчества, на стремленіи его къ совершенству и чистотѣ, а не на муравьиной необходимости". Во главѣ всего стоитъ для нея любовь; любовь -- иниціаторъ того новаго общества, о созданіи котораго мечтала наша соціалистка; любовь понималась ею, "какъ принцмпъ соціальныхъ реформъ". Много заммствуя изъ соціальныхъ системъ того времени, она не могла удовлетвориться ни одною изъ нихъ, не находя между ними такой,гдѣ была бы, по ея мнѣнію, достаточно чтима нравственная свобода, и гдѣ атеизмъ и честолюбивое стремленіе господствовать не обнаруживались бы то тутъ, то тамъ. То, что она видѣла вокругъ себя, могло только растравлять раны въ ея любвеобильномъ сердцѣ. "Человѣчество -- писала она, подъ вліяніемъ собственныхъ размышленій и наблюденій, подкрѣпляемыхъ, конечно, свидѣтельствами ея учителей -- имѣетъ право на богатство, на удовольствія, на нравственное и матеріальное удовлетвореніе. Но все человѣчество, весь міръ людей, весь свѣтъ долженъ пользоваться плодами своего труда и своего генія, а отнюдь не только вашъ маленькій свѣтъ (т. е. извѣстный классъ общества). Это не вашъ свѣтъ бездѣльниковъ, безполезныхъ эгоистовъ и гордецовъ, патриціевъ и банкировъ, выскочекъ и развратниковъ... Ибо,-- продолжаетъ она, напоминая намъ въ этомъ случаѣ знаменитое предисловіе Виктора Гюго къ его "Miserables",-- пока будутъ бѣдняки у вашихъ дверей, рабочіе безъ радостей и безъ обезпеченія, семейства, умирающія съ голоду и холоду въ отвратительныхъ логовищахъ, дома разврата, каторги, больницы, нищіе, которымъ вы бросаете полушку, но до отвратительной нищеты которыхъ вы боялись бы прикоснуться; пока будетъ существовать этотъ возмутительный контрастъ ужасающей нищеты, происходящей отъ вашей безумной роскоши, и милліоны жертвъ слѣпого эгоизма горсти богачей,-- до тѣхъ поръ ваши праздники будутъ ужасать самого сатану, и вашъ свѣтъ будетъ адомъ, который ни чѣмъ не будетъ уступать аду поэтовъ и фанатиковъ..." Любовь -- единственное средство если не къ искорененію, то къ ослабленію этого господствующаго зла. "Будемъ любить другъ друга -- говоритъ Леморъ своей возлюбленной Марсель, въ одномъ изъ рома новъ соціальной категоріи -- не для того, чтобы быть счастливыми въ эгоизмѣ вдвоемъ, какъ называютъ любовь, но чтобы вмѣстѣ страдать, вмѣстѣ молиться, чтобы намъ, двумъ бѣднымъ птицамъ, попавшимъ въ разыгравшуюся грозу, попытаться найти, что можемъ мы съ своей стороны сдѣлать, чтобы отклонить бичъ, который разсѣеваетъ (disperse) нашъ человѣческій родъ, и чтобы собрать подъ нашимъ крыломъ нѣсколько бѣглецовъ, разбитыхъ, какъ мы, испугомъ и печалью..."
   Какъ въ спеціальномъ вопросѣ о правахъ женщины, такъ и здѣсь Ж. Зандъ не ограничилась изображеніемъ въ беллетристической формѣ соціальныхъ недуговъ и идеальнаго новаго строя, который грезился ея молодому уму и сердцу; она сформировала свои мысли въ теорію, систему, въ которой, правда, явственно слышится то, что проповѣдывали ея учителя, но которая въ то же время есть несомнѣнно результатъ ея собственнаго, глубокопрочувствованнаго міровоззрѣнія. Первенствующее мѣсто въ обществѣ она, ученица и послѣдовательница Ламнэ, отводитъ народу. Она горячо воспринимаетъ ученіе знаменитаго аббата, что только народъ призванъ исполнить законъ евангелія, разрушить царство лжи и на ея развалинахъ построить христіанское единеніе и братство всѣхъ людей, и для осуществленія этой высокой за дачи, глубоко вѣря, что рано или поздно оно наступитъ, настаиваетъ на сосредоточеніи всей власти, всего господства въ рукахъ народа. Республика представляется ей единственно желательной и возможной формой правленія; "соціализмъ -- думаетъ она -- есть цѣль, республика -- средство". Главнымъ основаніемъ соціальной реформы считаетъ она смѣну режима касты -- режимомъ равенства, господства конкурренціи и монополіи -- утвержденіемъ и распространеніемъ ассоціацій". Рабочимъ ассоціаціямъ она придаетъ особенно важное значеніе; онѣ, на ея словамъ, "представляютъ убѣжище для мысли будущаго, дѣйствительно соціальной и религіозной. Страдающія, вѣроятно, несовершенствомъ при своемъ рожденіи, ассоціаціи усовершенствуются со временемъ, и когда будетъ доказано, что онѣ не разрушаютъ, а, напротивъ, сохраняютъ уваженіе къ семьѣ и собственности, то всѣ классы общества будутъ незамѣтно вовлечены ими во взаимность и солидарность интересовъ -- единственный путь спасенія, открытый будущему обществу." Богатство индивидуальное должно быть уничтожено, и на его мѣстѣ пусть возникнетъ "богатство соціальное." Единичную благотворительность одно изъ дѣйствующихъ въ романѣ лицъ -- и при томъ женщина -- признаетъ совершенно недостаточною и не цѣлесообразною; надо, чтобы работали всѣ для всѣхъ; такое общество еще не существуетъ, но -- по твердому убѣжденію нашей идеалистки -- будетъ существовать непремѣнно... Для народа Ж. Зандъ требуетъ "работы, свободы, воздуха, поэзіи, просвѣщенія, почета"; но она знаетъ, что это не можетъ совершиться быстро, мгновенно, и такъ какъ вѣра въ будущее непоколебимо живетъ въ ея оптимистически настроенномъ сердцѣ, то она ничего не имѣетъ противъ постепеннаго движенія къ этой завѣтной цѣли: "если нужно потерпѣть еще немного, чтобы пережить кризисъ, который обѣщаетъ намъ всѣ эти блага,-- ну, что жъ, мы будемъ терпѣливо выжидать..." Слыша вокругъ себя, въ извѣстной части общества, вопли страха и негодованія по поводу этихъ теорій, Ж. Зандъ настаиваетъ на томъ, что ни въ соціализмѣ, ни въ коммунизмѣ, въ ихъ истинномъ, а не фальцифированномъ значеніи, нѣтъ ничего насильственнаго, и для подкрѣпленія своего мнѣнія она ссылается, между прочимъ, на революцію 1848 г., когда коммунизмъ "далъ ясныя доказательства своего законнаго подчиненія установленному порядку, провозгласивъ свое согласіе на установленіе молодой республики"; "изъ всѣхъ органовъ коммунистическаго ученія -- доказываетъ она -- нельзя назвать ни одного, который протестовалъ бы противъ законовъ, блюдущихъ законную собственность и святость семьи..." Проповѣдь уравненія всѣхъ классовъ общества находитъ въ ней самую пылкую сторонницу, и при томъ у Ж. Зандъ это уравненіе происходитъ такъ, что высшій спускается къ низшему, низшій же, если и принимаетъ эту готовность "уравняться", то не сразу, а послѣ нѣкотораго колебанія. Такъ, аристократка Jseult влюбляется въ столяра Гюгнена, который своею жизнью, своимъ характеромъ уяснилъ ей великое значеніе доктринъ равенства, и сознается ему, что съ того дня, какъ она начала размышлять о соціальныхъ вопросахъ, у ней явилось твердое рѣшеніе "выйти за человѣка изъ народа, чтобы самой сдѣлаться народомъ" (d'epouser un homme du peuple afin d'etre peuple). Такъ, вышеупомянутый рабочій Леморъ вліяетъ на знатную барышню Марсель, по ея признанію, своими идеями, "весьма странными въ глазахъ свѣта, но единственно истинными, единственно христіанскими" съ ея точки зрѣнія. Такъ, тотъ же рабочій не хочетъ жениться на любимой имъ дѣвушкѣ только потому, что она знатна и богата, и эта аристократка достигаетъ своей цѣли только благодаря случайности -- пожару ея замка, уничтожающему ея богатство и, вмѣстѣ съ тѣмъ, послѣднее препятствіе, отдѣлявшее ее отъ возлюбленнаго. Такъ, простой мельникъ отказывается отъ предлагаемаго ему женщиной высшаго класса знакомства, по недовѣрію къ образу мыслей этого сословія; "говорятъ -- такъ мотивируетъ онъ свой отказъ -- что за послѣднія пятьдесятъ лѣтъ міръ очень измѣнился; это неправда, измѣнился только образъ мыслей народа: мы не хотинъ больше подчиняться, но взгляды богатыхъ и знатныхъ остались такими же, какими они были всегда."
  

-----

  
   Безконечною галлереей проходитъ передъ нами въ формѣ то повѣствовательной, то драматической, то въ видѣ теоретическихъ разсужденій все, что переживала сама, что наблюдала вокругъ себя, что почерпала изъ наблюденій и ученій авторитетныхъ для нея людей эта изумительная женщина. Современная жизнь охватывала ее всѣми своими волнами, и каждое мало-мальски характерное явленіе этой жизни находило откликъ въ ея необычайно чуткомъ умѣ и сердцѣ, принимая затѣмъ подъ ея перомъ совершенно своеобразное, необычайно гармонировавшее съ ея натурой освѣщеніе и изливаясь въ звукахъ, часто поистинѣ чарующихъ своею силою, поэтичностью, музыкальностью. "У генія Ж. Зандъ -- говоритъ Геняе -- прекрасно округленныя, красивѣйшія бедра, и все, что она чувствуетъ и думаетъ, дышетъ глубокомысліемъ и граціозностью. Ея слогъ есть откровеніе гармоніи и чистота формъ..." Теккерей отзывается о ея стилѣ, какъ "благородномъ, прекрасномъ, богатомъ, чистомъ, цѣломудренномъ"; ея фантазію онъ называетъ роскошною, ея "періоды" признаетъ "въ высшей степени мелодичными, полными, кроткими, меланхоличными". НИ не могу выразить словомъ -- говоритъ знаменитый романистъ -- прелесть этихъ періодовъ; они представляются мнѣ звуками сельскихъ колоколовъ, сладостно и печально отдающихся въ ушахъ и вызывающихъ какое-то мечтательное размышленіе". Этой прелести стиля, единодушно признаваемой лучшими знатоками, Ж. Зандъ была въ значительной степени обязана тѣмъ громаднымъ, обаятельнымъ вліяніемъ, которое она производила на своихъ современниковъ, и которое вы ощущаете и теперь, читая многія страницы ея произведеній. Говорю: многія, но не всѣ, потому что сплошное чтеніе романовъ этой писательницы въ настоящее время утомительно, главнымъ образомъ по неясности, какой-то тревожной спутанности и недосказанности въ выраженіи мыслей -- свойствамъ, обличающимъ (особенно въ произведеніяхъ первой поры) мятежную, все чего-то ищущую, къ чему-то стремящуюся, ни на чемъ не могущую остановиться душу, душу "зловѣще одинокаго генія", какъ выразился о ней тотъ же Гейне. Само собой разумѣется, что главная причина этого обаянія заключалась во внутренней сущности произведеній, въ идейномъ содержаніи ихъ, столь близкомъ, столь дорогомъ всему, что было лучшаго и благороднѣйшаго въ тогдашней Франціи, точно такъ же, какъ, съ другой стороны, вызывало такіе взрывы негодованія и ужаса въ противоположномъ лагерѣ. Но, повторяю, геніальная внѣшняя форма сыграла здѣсь огромную роль, точно такъ же, какъ настроеніе Байрона не отразилось бы съ такимъ всемогуществомъ на всемъ европейскомъ мірѣ, если бы оно не вылилось въ такую невыразимо чудесную форму.
   Далеко за предѣлы Франціи побѣдоносно перешелъ жоржъзандизмъ въ его коренной и благородной сущности, покоривъ себѣ современниковъ и продолжая до сихъ поръ то прямо, то косвенно сказываться чуть ли не во всѣхъ европейскихъ литературахъ. Въ Англіи Джоржъ Элліотъ, въ Германіи -- Шпильгагенъ, въ Россіи -- Тургеневъ, Достоевскій, Салтыковъ, даже ультра-реалистъ Писемскій -- всѣ испытали на себѣ благотворное вліяніе французской писательницы. Для насъ, конечно, наиболѣе знаменательно обаятельное дѣйствіе ея въ нашемъ отечествѣ. Бѣлинскій отзывался о ея взглядахъ, какъ о "новомъ откровеніи", признавалъ ее писательницею "геніальною, имѣющею значеніе и во всемірной литературѣ, не только въ одной французской", и "первою поэтическою славой современнаго міра". Тургеневъ называлъ ее "одною изъ нашихъ святыхъ". Салтыковъ въ первые годы своего вступленія въ жизнь "примкнулъ, по его словамъ, душою къ Франціи, разумѣется, не Франціи Людовика Филиппа и Гизо, а къ Франціи С. Симона, Кабэ, Фурье, Луи Блана и въ особенности Ж. Зандъ; оттуда -- восторженно говоритъ нашъ сатирикъ -- лилась на насъ вѣра въ человѣчество, оттуда возсіяла намъ увѣренность, что золотой вѣкъ находится не позади, а впереди насъ..." -- "Прочтя о смерти Ж. Зандъ -- писалъ Достоевскій -- я понялъ, что значило въ моей жизни это имя, сколько взялъ этотъ поэтъ въ свое время моихъ восторговъ, поклоненій и сколько далъ когда-то радости, счастья!.. Все, что въ явленіи этого поэта составляло "новое слово", все, что было всечеловѣческаго,-- все это тотчасъ же въ свое время отозвалось у насъ, въ нашей Россіи сильнымъ и глубокимъ впечатлѣніемъ, не миновало насъ..." Съ благоговѣніемъ говоритъ Достоевскій о ней, какъ о "женщинѣ почти небывалой, по силѣ ума и таланта", какъ объ "имени, ставшемъ историческимъ, которому не суждено быть забытымъ и исчезнуть среди европейскаго человѣчества"; съ благоговѣніемъ вспоминаетъ онъ "цѣломудренную, высочайшую чистоту ея типовъ и идеаловъ" и признаетъ въ ней "одну изъ самыхъ ясновидящихъ предчувственницъ болѣе счастливаго будущаго, ожидающаго человѣчество, въ достиженіе идеаловъ котораго она бодро и великодушно вѣрила всю жизнь, и именно потому, что сама, въ душѣ своей, способна была воздвигнуть идеалъ..."
   Это въ литературѣ; тоже самое, можетъ быть, даже въ еще большей степени, въ жизни,-- и мнѣ, надѣюсь, нѣтъ надобности указывать, какія явленія въ нашемъ обществѣ, какія стремленія его суть ничто иное, какъ развитіе, видоизмѣненіе тѣхъ идей, которыя впервые провозгласила съ такою неодолимо увлекательною силою страстности Ж. Зандъ. Мысли, высказываемыя ею, теперь сдѣлались уже какъ бы общими мѣстами, изъ-за которыхъ незачѣмъ больше ломать копья, потому что теперь никому не придетъ въ голову оспаривать ихъ право гражданства; но именно этимъ доказывается ихъ непреходимость, ихъ безсмертіе во всякой хорошей душѣ. А живущая въ этихъ душахъ вѣра въ осуществленіе этихъ стремленій, та самая вѣра, которою была проникнута до мозга костей Ж. Зандъ, еще болѣе укрѣпляетъ ихъ непреходимость, и кто изъ насъ, даже сомнѣваясь умомъ, не повторитъ съ нею сердцемъ тѣхъ словъ ея, которыя составляютъ какъ бы résumé ея мыслей и чувствъ: "Изъ безпредѣльнаго, страшнаго столкновенія всѣхъ эгоистическихъ интересовъ должна неминуемо родиться необходимость все измѣнить, усталость отъ зла, потребность въ истинномъ и любовь въ добру"!

Петръ Вейнбергъ.

"Русское Богатство", No 6, 1904

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru