Вашков Иван Андреевич
Удружил
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Вашков Иван Андреевич
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1873
Обновлено: 21/05/2019. 53k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
УДРУЖИЛЪ
Повѣсть.
I
Василиса Игнатьевна Незлобова была дама почтенная во всѣхъ отношеніяхъ. Ей около пятидесяти лѣтъ, она обладаетъ почтенныхъ размѣровъ корпусомъ, маленькихъ размѣровъ домомъ, въ одной изъ московскихъ окраинъ, молоденькой хорошенькой дочкой и старымъ супругомъ. Объ корпусѣ ея я говорить не стану, о домикѣ скажу, что онъ состоялъ изъ четырехъ небольшихъ комнатъ внизу и одной очень маленькой въ мезонинѣ; о дочкѣ Василисы Игнатьевны я буду говорить въ послѣдствіи, и начну мое повѣствованіе съ супруга Петра Акакіевича Незлобова. Многимъ можетъ быть покажется страннымъ, что я, начавъ говорить о четѣ Незлобовыхъ, началъ не съ главы семейства, какъ бы это повидимому слѣдовало, а съ его дражайшей половины. Но что дѣлать, нужно сознаться, что есть личности, поставленныя судьбою въ такое повидимому ненормальное положеніе, что весь вѣкъ они служатъ какъ бы прилагательнымъ къ чему, или кому нибудь. Личностей такихъ много и нельзя сказать, чтобы они тяготились своимъ, невыносимымъ для другаго, положеніемъ; нѣкоторые, правда, стараются изъ него выбиться, но старанія эти не приводятъ большею частію ни къ чему и ставятъ субъекта въ самое каррикатурное положеніе; большинство же такой порядокъ вещей, притерпѣвшись къ нему съ малолѣтства, считаютъ какъ нельзя болѣе обыкновеннымъ и, стушевавъ свое
я,
предоставляютъ другимъ распоряжаться собой какъ заблагоразсудится. Именно къ числу такихъ-то личностей и принадлежалъ почтеннѣйшій Петръ Акакіевичъ, и я предпошлю моей повѣсти небольшое поясненіе отношеній другъ къ другу супруговъ Незлобовыхъ, что обрисуетъ этихъ дѣйствующихъ лицъ моего разсказа, такъ равно и объяснитъ, въ силу какихъ причинъ Петръ Акакіевичъ принадлежащее ему по праву главенство въ семействѣ уступилъ супругѣ и удовольствовался скромной ролью человѣка, живущаго по принципу: "отойди отъ зла и сотвори благо", пересаливая это мудрое правило до послѣдней степени невозможности. Я долженъ сказать, что почтеннѣйшій Петръ Акакіевичъ еще въ то время, когда не былъ почтеннѣйшимъ, то-есть во дни своей юности, какъ вслѣдствіе природнаго смиренія, такъ и вслѣдствіе жизненныхъ условій, поставившихъ его въ зависимость отъ всѣхъ и вся, пришелъ къ убѣжденію, что онъ самый ничтожнѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Это отчаянное убѣжденіе, засѣвъ въ голову Петра Акакіевича, лишало его возможности не только завоевывать себѣ какой нибудь лишній шагъ въ жизни, но даже не позволяло ему просить того, что онъ имѣлъ право требовать. Петръ Акакіевичъ воспитывался въ домѣ своего дальняго родственника, чиновника какой-то палаты, и воспитывался, какъ говорится, въ черномъ тѣлѣ. Горькій корень образованія своего вкусилъ онъ у приходскаго дьячка, а первымъ сладкимъ плодомъ этого корня было мѣсто канцелярскаго служителя за штатомъ въ той же палатѣ, гдѣ служилъ и его воспитатель. Положеніе Петра Акакіевича въ домѣ съ поступленіемъ его на службу нисколько не измѣнилось, а получаемые имъ три рубля жалованья контролировались самымъ усерднымъ образомъ всѣми живущими въ домѣ, отъ самого воспитателя до кухарки включительно. Къ чести Петра Акакіевича нужно сказать, что онъ не даромъ носилъ имя Петръ и будучи уступчивъ какъ воскъ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, въ отношеніи терпѣнія могъ поравняться съ самымъ крѣпкимъ гранитомъ. Благодаря этому упорному терпѣнію, Петръ Акакіевичъ достославно вытеръ шестилѣтнюю лямку и получилъ первый чинъ. Полученіе перваго чина такъ потрясло Петра Акакіевича, что въ немъ на минуту явилось даже сознаніе въ себѣ чего-то лишняго, незнакомаго ему, какъ будто призваніе къ чемуто такому... высшему. Это невѣдомое чувство выразилось только словами: "гм... о Господи!" больше ничего не могъ сказать Петръ Акакіевичъ... Этому прошло много, много времени и во всѣ эти многіе дни, мѣсяцы и годы Петръ Акакіевичъ не испытывалъ уже ничего подобнаго. Чувство, родившееся и замершее сразу въ Петрѣ Акакіевичѣ съ полученіемъ перваго чина, было похоже на чувство человѣка, окруженнаго врагами, которому вдругъ дали въ руки палку. Первый чинъ въ глазахъ Петра Акакіевича казался именно такой палкой относительно всѣхъ его окружающихъ. Онъ всѣмъ какъ будто хотѣлъ сказать, что молъ теперь мы и сами съ усами. И только одно существо во всемъ окружающемъ Петра Акакіевича мірѣ было поставлено въ иныя отношенія къ нему, только одному ему Петръ Акакіевичъ свое достоинство, свой первый чинъ принесъ какъ даръ, какъ жертву. Нужно ли говорить, что существо это было Василиса Игнатьевна? Я пропущу подробности начала и развитія ихъ любви и скажу только, что вскорѣ послѣ полученія перваго чина Петръ Акакіевичъ раздѣлилъ его между собою и Василисой Игнатьевной, въ то время молоденькой и недурненькой собою дѣвушкой. Первой причиной, возвысившей Василису Игнатьевну въ глазахъ Петра Акакіевича, было то, что она съ ловкостью и умѣньемъ поддерживала его въ борьбѣ съ воспитателемъ, оппозировавшемъ его женитьбѣ. Вторая причина, упрочившая перевѣсъ на сторонѣ благовѣрной, была открытая борьба ея съ воспитателемъ, на котораго Петръ Акакіевичъ привыкъ смотрѣть съ подобострастіемъ. Поводомъ къ борьбѣ были шинель, калоши и сундукъ Петра Акакіевича, которые воспитатель не хотѣлъ возвратить. Василиса Игнатьевна подняла изъ-за этихъ вещей такой содомъ въ домѣ воспитателя, что не только отвоевала ихъ, но даже заполучила какъ трофей завалившуюся какъ-то въ сундукѣ вязаную Фуфайку, которую и возвратила по принадлежности. Наконецъ третьей причиной, окончательно подчинившей Петра Акакіевича вліянію супруги и утвердившей за ней бразды правленія въ домѣ, былъ брошенный ею въ своего сожителя находившійся въ ея рукахъ во время спора горячій утюгъ, который счастливо миновалъ свое назначеніе, что и дало возможность Петру Акакіевичу дотянуть до чина титулярнаго совѣтника, дотянувъ до котораго, онъ и вышелъ въ отставку. Много утюговъ было брошено въ Петра Акакіевича со дня его бракосочетанія, много "утюжекъ" получилъ онъ на службѣ со дня полученія перваго чина, но теперь онъ въ отставкѣ и "утюжекъ" больше не полагается; страсти Василисы Игнатьевны уходились, а терпѣніе Петра Акакіевича возрасло до громадныхъ размѣровъ, и утюговъ болѣе не бросается, все идетъ какъ слѣдуетъ. Петръ Акакіевичъ получаетъ пенсію, которою владѣетъ отъ казначейства до дверей своего дома, гдѣ она поступаетъ!
въ полное распоряженіе Василисы Игнатьевны. Незлобовы живутъ въ домикѣ, унаслѣдованномъ Василисой! Игнатьевной отъ отца. Чета Незлобовыхъ живетъ не богато, по мирно, тихо и по своему даже счастливо. Василиса Игнатьевна имѣетъ корову, дающую нѣкоторые рессурсы отъ продажи молока; одна комната въ домѣ, какъ излишняя, отдается студенту. Однимъ словомъ, все идетъ хорошо и къ довершенію идилліи, Глашенька, хорошенькая семнадцатилѣтняя дѣвушка, служитъ утѣшеніемъ родителей. Тутъ бы слѣдовало мнѣ и закончить свое повѣствованіе, но... здѣсь мнѣ приходится окончить только первую главу и со второй начать разсказъ о томъ, какъ тишь да гладь да Божья благо дать, царствовавшія въ домѣ Незлобовыхъ, были нарушены самымъ оригинальнымъ образомъ.!
II.
Было ясное весеннее утро, какія бываютъ только въ маѣ. Въ маленькомъ садикѣ Пезлобовыхъ, на ступенькѣ старой бесѣдки, сидѣла Глаша. Она сидѣла неподвижно и казалось задумалась, глядя на весело прыгавшихъ по дорожкѣ воробьевъ, которые проворно подбирали насыпанную ею крупу и крошки. Всякій, при взглядѣ на эту хорошенькую дѣвушку, окруженную молодой, свѣжей зеленью, остановился бы въ изумленіи, такъ хороша, проста и вмѣстѣ изящна была эта картина, такъ эта молодая, блестящая нѣжной красотой, которою только и обладаютъ блондинки, дѣвушка шла къ этому блестѣвшему нѣжнымъ колоритомъ утру, такъ она была на мѣстѣ среди этой молодой, оживающей природы. О чемъ же задумалась эта хорошенькая головка? Неужели подъ: этими роскошными, вьющимися по плечамъ свѣтлорусыми локонами уже гнѣздится забота? Залюбовавшись на окружающею ее природу, Глаша задумалась и не замѣтила, что въ саду она не одна. Не подалеку отъ нея стоялъ молодой человѣкъ въ бѣлой парусинной парѣ. Ухватившись одной рукой за сукъ дерева, у котораго стоялъ, онъ молча смотрѣлъ на Глашу, какъ бы боясь неосторожнымъ движеніемъ прервать задумчивость дѣвушки. Это былъ молодой человѣкъ съ крупными чертами лица и колоссальными размѣрами всего корпуса, что въ соединеніи съ худобой дѣлало изъ него крайне неуклюжую Фигуру.
Прошло нѣсколько минутъ. Глаша какъ бы очнулась отъ забытья, встряхнула головой и оглянулась.
-- Какое роскошное утро! сказалъ молодой человѣкъ, подходя къ ней.
-- Ахъ, Геннадій Иванычъ, какъ вы меня испугали! проговорила Глаша, улыбаясь.
-- А-а! шутилъ онъ, садясь около, -- Глафира Петровна, вы мечтаете?
-- Даже думаю.
-- Думаете?... гмъ!
-- Что это? шутливо спросила она.
-- Что?
-- Вы кажется сомнѣваетесь въ томъ, что я могла думать?
-- Нѣтъ, я не сомнѣваюсь, а во-первыхъ,--съ комической важностью началъ Геннадій Ивановичъ,-- хорошенькимъ головкамъ думать не слѣдуетъ, а тѣмъ болѣе задумываться; во-вторыхъ, въ маѣ мѣсяцѣ слѣдуетъ вообще только мечтать, а не думать...
-- Ну -съ, а въ-третьихъ? улыбнулась она.
-- Въ-третьихъ... Не влюблены ли вы, прошу мнѣ дать отвѣтъ? шутилъ Геннадій Ивановичъ, заглядывая ей въ лицо.
Глаша едва замѣтно вздохнула.
Геннадій Ивановичъ взглянулъ на свои штиблеты, откинулъ со лба назадъ волосы и искоса взглянулъ на Глашу.
Геннадій Ивановичъ Глумчевскій, студентъ третьяго курса, третій годъ былъ жильцомъ Незлобовыхъ. Честный, прямодушный, всегда веселый, всегда довольный собой и окружающими, онъ съ первыхъ же дней сталъ какъ бы членомъ семьи Незлобовыхъ. Онъ не имѣлъ нигдѣ и никогда родныхъ и всей душой привязался къ семейству хозяевъ. Получаемая имъ стипендія и нѣкоторые уроки позволяли ему жить безъ нужды, а его сообщительный характеръ привязывалъ къ нему всякаго съ первой встрѣчи. Три года тому назадъ, когда Глумчевскій поселился у Незлобовыхъ, Глаша была еще почти ребенкомъ, онъ былъ ея учителемъ и Глаша, развиваясь нравственно подъ вліяніемъ Глумчевскаго, какъ-то инстинктивно привыкла къ нему, полюбила его какъ брата и сдѣлалась его другомъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Наконецъ одно обстоятельство еще болѣе сблизило ихъ и Глаша безъ боязни ввѣряла Глумчевскому свои секреты, дѣлилась съ нимъ своими мыслями и прибѣгала къ нему за совѣтами. Онъ съ своей стороны такъ примѣнился къ своему юному другу, что съ первыхъ же словъ догадывался, когда она хочетъ поговорить или посовѣтоваться съ нимъ. Сдерживая свою всегдашнюю болтовню, молча и серьезно выслушивалъ онъ ее и если сказанное ею стоило того, чтобъ о немъ говорить серьезно, то съ участіемъ объяснялъ Глашѣ ея недоразумѣнія; если же напротивъ, то перебивалъ ее шуткой и шутя успокоивалъ. Теперь, задавъ ей послѣдній вопросъ, Глумчевскій понялъ, что Глаша не расположена шутить и ждалъ по обыкновенію вопроса, но Глаша молчала и какъ бы сбиралась съ мыслями.
-- Гмъ! крякнулъ Глумчевскій, взглянувъ на Глашу.
-- Васъ удивляетъ, что
я
задумалась? начала она, смотря прямо на него своими ясными, черными глазами.
Глумчевскій молчалъ и, поднявъ хлыстъ, началъ разметать песокъ на дорожкѣ.
-- Геннадій Иванычъ, начала опять Глаша,-- я думаю о Николѣ: думаю чѣмъ кончится наша любовь?...
-- Бракосочетаніемъ, потомъ обѣдомъ, баломъ, ужиномъ,-- вообще чѣмъ нибудь этакимъ тріумфальнымъ.
-- Я не шучу, Геннадій Ивановичъ, грустно сказала она.
-- И я не шучу, Глафира Петровна.
-- Вы не знаете, какъ мнѣ грустно...
-- Знаю.
-- Что вы знаете?
-- Что вамъ грустно.
-- Но почему... Почему я грущу?
-- Вотъ пріѣдетъ и возсмѣетесь, сказалъ Глумчевскій, отбрасывая хлыстъ.
-- Онъ такъ богатъ... задумчиво проговорила она.
-- Что просто мое почтеніе, улыбаясь, перебилъ Глумчевскій.
-- Вы знаете, онъ хотѣлъ говорить съ отцомъ.
-- Съ Петромъ Акакіевичемъ?
-- Нѣтъ, съ своимъ отцомъ.
Глумчевскій нахмурился, хотѣлъ что-то сказать, но ничего не сказалъ и только тряхнулъ головою. Глаша молча глядѣла на него.
-- Вотъ меня что мучаетъ, начала она, помолчавъ.-- Какъ приметъ это его отецъ? позволитъ ли онъ ему жениться на мнѣ? не буду ли я причиной ссоры между ними? Да если бы отецъ его и далъ свое согласіе, могу ли я рѣшиться на это? Какая разница между нами!
Глумчевскій взглянулъ на нее съ неудовольствіемъ. Глаша замолчала и повидимому ждала, что онъ скажетъ.
-- Объ какой разницѣ говорите вы? воскликнулъ вдругъ Глумчевскій,-- онъ васъ любитъ, вы его также, какая же между вами разница? Онъ богатъ, а вы нѣтъ? Такъ развѣ на любовь есть такса что ли? Чтобы любить, нужно сначала узнать состояніе, такъ по вашему что ли?
-- Любовь и бракъ... начала было Глаша.
-- Любовь и бракъ, перебилъ ее Глумчевскій,-- по моему мнѣнію одно и тоже. Что такое бракъ безъ любви? положительная чушь; точно также и любовь безъ брака, если полюбившіе не хотятъ принадлежать одинъ другому на всю жизнь, это игра въ бирюльки, а не любовь.
-- А если они не могутъ?
-- Не могутъ? Почему? переспросилъ Глумчевскій.
-- Мало ли есть причинъ.
-- Отъ общаго перейдемте къ частному, изъ этого множества, по вашему, причинъ укажите мнѣ хотя одну, стоящую между вами?
-- Ну, вотъ различіе состояній.
-- Это не причина. Вотъ если бы вы были богаче его, ну еще пожалуй онъ бы могъ подумать... А мужъ, какой бы онъ ни былъ, обязанъ содержать жену, и чѣмъ лучше, тѣмъ лучше. Вѣдь если бы у него ничего не было и онъ бы, женившись на васъ, нажилъ состояніе, не все ли одно и тоже бы было? Онъ его имѣетъ теперь, чего же лучше. Отчего это случилось такъ, что онъ, зная различіе состояній, полюбилъ именно васъ, а не какую нибудь тамъ обладательницу милліоновъ, объясните это?
-- Какъ это объяснить, я не знаю.
-- Ну-съ, а слѣдовательно вы и не знаете, къ чему бы придраться, только бы помучить себя. Полноте-ка, Глафира Петровна, грустить, когда нужно веселиться.
-- Наконецъ, ему можетъ не позволить отецъ.
-- Гмъ... этого я не думаю, какъ-то неопредѣленно сказалъ Глумчевскій.-- А лучше вотъ что, прибавилъ онъ, вставая,-- теперь того и гляди, что подъѣдетъ нашъ Николай Васильичъ, такъ велите-ка вашей рабынѣ поставить самоваръ, да снарядите-ко здѣсь въ саду чайку.
Глаша встала; у воротъ остановился экипажъ.
-- Вотъ и онъ! крикнулъ Глумчевскій.
Въ садъ вошелъ щегольски и со вкусомъ одѣтый молодой человѣкъ.
III.
-- Ну, дружище, сказалъ Глумчевскій вошедшему, я тебя сейчасъ уведу отсюда, пойдемъ ко мнѣ, нужно кой-что сообщить тебѣ.
-- Погоди, сказалъ тотъ.
-- Да ужь если говорю пойдемъ сейчасъ, такъ стало быть и толковать нечего, сказалъ Глумчевскій.
-- Экой чудакъ, сказалъ прибывшій,-- вотъ деспотъ-то! Дѣлать нечего, Глаша, съ нимъ не сладишь. Надѣюсь, долго ты меня держать не станешь? спросилъ онъ Глумчевскаго.
-- Больше сутокъ не продержу, сказалъ Глумчевскій, смѣясь. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, серьезно прибавилъ онъ,-- нужно кой-что сказать, а то я забуду. А пока Глафира Петровна тутъ распорядится чайкомъ.
Пріятели вошли въ домъ.
Пріѣхавшій къ Незлобовымъ Николай Васильевичъ Мошновъ былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати. Онъ былъ сынъ богатаго купца, учился когда-то въ гимназіи вмѣстѣ съ Глумчевскимъ, гдѣ они и подружились. По окончаніи гимназическаго курса они разстались. Глумчевскій уѣхалъ изъ Москвы къ какому-то дядѣ, гдѣ годъ прогулялъ ничего не дѣлая, да почти годъ проболѣлъ и только отгулявшись въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ послѣ болѣзни, и схоронивъ дядю, рѣшился заняться дѣломъ; вернулся въ Москву и поступилъ въ университетъ. Проживъ въ Москвѣ около двухъ лѣтъ, онъ какъ-то нечаянно встрѣтился съ Мошновымъ; молодые люди сошлись, возобновили свои прежнія пріятельскія отношенія и сдѣлались друзьями болѣе нежели прежде. Мошновъ началъ часто бывать у Глумчевскаго и не рѣдко они просиживали за полночь въ дружеской откровенной бесѣдѣ. Николай Васильевичъ скучалъ своимъ положеніемъ. По окончаніи курса въ гимназіи онъ думалъ поступить въ университетъ, но отецъ его воспротивился этому и непремѣнно хотѣлъ, чтобы сынъ помогалъ ему въ дѣлахъ; Николаю Васильевичу волейневолей пришлось покориться. Глумчевскій, какъ я уже сказалъ, былъ какъ членъ семьи Незлобовыхъ, а потому и другъ его былъ принятъ у нихъ съ полнымъ радушіемъ. Мошновъ увидалъ Глашу, сошелся съ ней и они полюбили другъ друга. Изъ всѣхъ окружающихъ только одинъ Глумчевскій зналъ про эту любовь. Старики Незлобовы принимали Мошнова сначала какъ знакомаго Глумчевскаго, послѣ же, когда познакомились съ нимъ ближе, какъ своего знакомаго, который, какъ человѣкъ очень богатый, дѣлаетъ имъ честь своимъ знакомствомъ. Первое время Василиса Игнатьевна была даже какъ будто недовольна частыми посѣщеніями Мошнова.
"Человѣкъ богатый, говорила она,-- избалованный, чай пьетъ постоянно "въ накладку", съ лимономъ любитъ, тоже сухари, булки,"ѣстъ не ѣстъ, а подать слѣдуетъ.
Когда же Николай Васильевичъ въ день ея имянинъ привезъ ей подарокъ, который стоимостью своей могъ покрыть за нѣсколько лѣтъ всѣ лимоны и булки, требующіяся для его угощенія, мнѣніе ея совершенно измѣнилось.
-- Человѣкъ богатый, говорила она,-- значительный, такимъ знакомствомъ дорожить нужно.
-- А ты еще не хвалила его, помнишь? поддѣвалъ ее Петръ Акакіевичъ.
-- А ты ужь поспѣлъ съ своимъ носомъ! сердилась Василиса Игнатьевна,-- сиди да читай свои газеты.
-- Да вѣдь мнѣнія мѣняются, не сердитесь, Василиса Игнатьевна, мирилъ ихъ Глумчевскій.
-- Нѣтъ, вѣдь какъ это глупо, мало ли что промежъ себя говорится, къ чему же тарантить-то объ этомъ? никогда этого не слѣдуетъ, замѣчала Василиса Игнатьевна.
Петръ Акакіевичъ никогда не считалъ ни лимоновъ, ни булокъ и всегда радушно принималъ Мошнова.
Одинъ Глумчевскій видѣлъ въ ясномъ свѣтѣ все дѣло. Одному ему было извѣстно, что съ нѣкоторыхъ поръ не одна дружба къ нему заставляетъ Мошнова такъ часто пріѣзжать къ Незлобовымъ. Онъ видѣлъ, что съ нѣкоторыхъ поръ ихъ бесѣды втроемъ приняли иной оттѣнокъ и понялъ, что въ этихъ бесѣдахъ не недостаетъ чего-то, а есть лишнее и лишнее это -- онъ. Грустно отозвалось это сознаніе въ сердцѣ Глумчевскаго. Грустно стало ему при мысли, что два единственно близкія ему существа, хотя и противъ своей воли, менѣе откровенны съ нимъ, что два его друга лишаютъ его своей довѣренности. Еще грустнѣе ему было сознаніе того, что Мошновъ сталъ его соперникомъ.
Проводя съ Глашей все свободное время, уча и развивая ее, Глумчевскій сблизился и подружился съ ней. Ему пріятно было проводить съ нею долгіе вечера, онъ съ радостью передавалъ ей свои знанія, его радовало то довѣріе, та откровенность, съ которой относилась къ нему эта юная, чистая натура,-- подобныя отношенія казались ему совершенно нормальными. Какъ часто всѣ свѣтлыя личности, встрѣчаемыя имъ въ романахъ, онъ олицетворялъ въ образѣ Глаши, пропуская описаніе наружности, сдѣланное авторомъ, чтобы не разсѣять этого созданнаго имъ самимъ миража. Ему скучно было, когда Глаши не было дома, ни лекціи, ни книги не шли ему на умъ, но этому онъ не придавалъ никакого значенія. Черезъ нѣсколько времени онъ слышалъ, какъ хлопала дверь въ передней и въ сосѣднихъ комнатахъ раздавался веселый смѣхъ и голосъ Глаши, или звенѣла веселая кадриль, разыгрываемая ею на старыхъ фортопіанахъ и Глумчевскій принимался за оставленныя лекціи или сочиненіе. Все это казалось ему такъ обыкновеннымъ, такъ нормальнымъ, что кажется иначе и быть не могло и не могло предвидѣться конца этому. Внутренно онъ какъ будто жилъ одной, нераздѣльной жизнью съ Глашей, ея радости были его радостями и ея горе было его горемъ, но и не приближался къ ней иначе, какъ другъ.
Какъ часто, сидя съ Мошновымъ и Глашей, Глумчевскій радовался, замѣчая очарованіе Мошнова, какъ будто Глаша была его дочерью. Какъ радовало его восхищеніе Мошнова! Развитію Глаши онъ радовался какъ художникъ, который видитъ, что картина его приковала къ себѣ вниманіе зрителя, радовался какъ артистъ, видящій, что его твореніе очаровало слушателя, радовался какъ другъ, видя, что Глашѣ воздаютъ должное. Но когда онъ замѣтилъ, что эти бесѣды втроемъ уже утратили для двоихъ свое значеніе, онъ понялъ, что онъ между ними лишній. Онъ лишній! Онъ, другъ ихъ обоихъ! Онъ, благодаря которому они узнали другъ друга, онъ теперь мѣшаетъ имъ!... Ни тотъ, ни другая не имѣли до сихъ поръ отъ него тайнъ и они теперь не довѣряютъ ему. Онъ видѣлъ, что дружба Глаши къ нему не измѣнилась, но понялъ, что ему мало одной дружбы; понялъ, что онъ любитъ Глашу.
-- Что-жь дѣлать, успокоивалъ онъ себя,-- вѣдь я никогда не добивался ея любви, даже не подозрѣвалъ, что самъ люблю ее; а другомъ ея я останусь по прежнему.
Но плохо успокоивало его это утѣшеніе; онъ мысленно сравнивалъ себя съ Мошновымъ и видѣлъ, что много теряетъ. Противупоставлялъ свое положеніе положенію Мошнова, стараясь этими доводами оправдать выборъ Глаши. Но неотвязная мысль, что не будь Мошнова, можетъ быть и онъ былъ бы счастливъ съ Глашей, лѣзла ему въ голову и не давала покою. Одинъ разъ онъ, предаваясь своимъ размышленіямъ, лежалъ на кровати. "Можетъ быть, пришло ему на мысль,-- Мошновъ, какъ человѣкъ богатый, избалованный, просто только волочится за ней отъ скуки". Эта мысль даже нѣсколько успокоила Глумчевскаго, онъ уже началъ строить воздушные замки о томъ, какъ Мошновъ броситъ Глашу и т. д., какъ Николай Васильевичъ вошелъ въ его комнату. Взглянувъ на честное, открытое лицо своего друга, Глумчевскій вспомнилъ Глашу; ему ясно видѣлось, что они созданы другъ для друга, и онъ устыдился своей мысли, онъ считалъ себя виноватымъ передъ Мошновымъ. Мошновъ откровенно разсказалъ ему о своей любви къ Глашѣ, объявилъ о своемъ намѣреніи жениться на ней и просилъ его совѣта. Честная натура Глумчевскаго была окончательно побѣждена этой откровенностью, онъ видѣлъ уже передъ собой не соперника, и друга, онъ даже забылъ на время свою любовь къ
Глашѣ и помнилъ и видѣлъ только ея счастье въ предстоящемъ замужствѣ. Пріятели проговорили долго, посовѣтовались обо всемъ, и съ этихъ поръ Глумчевскій сдѣлался повѣреннымъ всѣхъ тайнъ влюбленныхъ. Рѣшено было, что Мошновъ предварительно переговоритъ съ своимъ отцомъ и затѣмъ уже сдѣлаетъ предложеніе старикамъ Незлобовымъ. Мошновъ зналъ, что отецъ его съ неудовольствіемъ приметъ его рѣшеніе и потому выжидалъ для переговоровъ болѣе удобнаго времени. Глаша и радовалась, и боялась этого объясненія.
IV.
-- Я нарочно позвалъ тебя сюда, чтобъ прежде переговорить съ тобою, сказалъ Глумчевскій, когда они вошли въ его комнату.-- Ты говорилъ съ отцомъ?
-- Говорилъ, сказалъ Мошновъ, садясь.
-- Ну, что же?
-- Я не понимаю отца, онъ выслушалъ меня и не показалъ ни удовольствія, ни неудовольствія; спросилъ меня, твердо ли я рѣшился на это, обдумалъ ли я все и затѣмъ очень хладнокровно сказалъ, что ему тоже нужно подумать и отложилъ на неопредѣленное время окончаніе переговоровъ.
Мошновъ замолчалъ и началъ крутить свою длинную, черную бороду.
-- Что же по твоему онъ этимъ сказалъ? спросилъ Глумчевскій.
-- Вотъ этого-то я и не понимаю,-- я не замѣтилъ въ немъ рѣшительно ничего, какъ будто мы говорили о погодѣ.
-- Мнѣ кажется, сказалъ Глумчевскій,-- онъ не доволенъ; онъ просто не хотѣлъ объявить тебѣ этого сейчасъ, а рѣшился выждать время, нѣсколько приготовиться, обдумать...
-- Что-жь теперь дѣлать? спросилъ Мошновъ.
-- Что дѣлать? Тоже готовиться, такъ чтобы если онъ возобновитъ объ этомъ разговоръ, не очутиться въ неловкомъ положеніи, а до окончательнаго рѣшенія ничего не говорить Глашѣ. Я только передъ тобой говорилъ съ ней; ты знаешь ея характеръ, ея убѣжденія: разница состоянія, существующая между вами, кажется ей неодолимой преградой и она, не смотря на всю любовь къ тебѣ, скорѣй пожертвуетъ своимъ счастьемъ, нежели рѣшится выдти за тебя противъ желанія твоего отца. Я нарочно и хотѣлъ предупредить тебя объ этомъ.
-- Но что же я скажу ей?
-- Ну, что нибудь... что не было времени... что еще не говорилъ съ отцомъ. А теперь пойдемъ къ ней, сказалъ Глумчевскій, вставая.
Когда пріятели вышли въ садъ, то Глаша уже разливала чай, а Петръ Акакіевичъ, вооружившись очками, трубкой и газетами, сидѣлъ противъ нея. Василиса Игнатьевна хлопотала въ кухнѣ по хозяйству.
-- Мое почтеніе, мое почтеніе! встрѣтилъ вошедшихъ Петръ Акакіевичъ,-- прошу покорно.
-- Здравствуйте, Петръ Акакіевичъ, поздоровался съ нимъ Мошновъ.
-- Что, Петръ Акакіевичъ, новенькаго въ газетахъ пишутъ? спросилъ Глумчевскій.
Глумчевскій и Мошновъ сѣли.
-- Да что, началъ Незлобовъ, откладывая газету и сдвинувъ на лобъ очки,-- вотъ Тьеръ откололъ штуку.
-- Откололъ? Вотъ какъ! Что же такое? спросилъ, Глумчевскій.
-- Да видите, обращаясь къ обоимъ мущинамъ и куря трубку, началъ разсказывать Петръ Акакіевичъ,-- пріѣзжаетъ, изволите видѣть, принцъ Наполеонъ во і Францію, ну, Тьеръ его и того...
-- Того? Глумчевскій взялъ поданный Глашей стаканъ.
-- Того... поворотилъ назадъ, пояснилъ Незлобовъ,
-- Тьеръ припомнилъ, какъ его арестовали при началѣ второй имперіи, сказалъ Мошновъ.
-- Припомнилъ, именно припомнилъ, согласился Петръ Акакіевичъ.
-- Тьеръ свое дѣло знаетъ, вступился Глумчевскій.
-- Ужь какъ знаетъ-то, батюшка, какъ знаетъ -- и толковать нечего, хвалилъ Тьера Незлобовъ.
-- Что это! вмѣшалась Глаша,-- оставьте, господа, политику.
-- Ты не понимаешь, мой другъ, замѣтилъ ей отецъ,-- это, такъ сказать, предметъ...
-- Отъ политики, Глафира Петровна, подхватилъ Глумчевскій,-- зависитъ благосостояніе народовъ.
-- Именно, именно, раскуривая трубку, сказалъ Петръ Акакіевичъ.
Въ садъ вышла Василиса Игнатьевна.
-- Здравствуйте, Николай Васильевичъ, поздоровалась она съ Мошновымъ.-- Съ вами, Геннадій Иванычъ, видѣлись нынче. Что же это скатерть-то какую постлали? Вѣдь я тамъ чистую приготовила, обратилась она къ Глашѣ.
-- Да я не видала, мамаша.
-- Не видала! Нужно, душенька, посмотрѣть было.
-- Дѣло, Василиса Игнатьевна, не въ скатерти, вступился Глумчевскій.
-- Да какъ же это, что хорошаго...
-- Булки, Василиса Игнатьевна, чудо что такое.
Послѣ чая общество раздѣлилось: Василиса Игнатьевна ушла хлопотать объ обѣдѣ, Глумчевскій съ Петромъ Акакіевичемъ занялись разговоромъ о политикѣ, а Глаша съ Мошновымъ пошли гулять по саду.
Мошновъ, какъ было рѣшено между имъ и Глумчевскимъ, ни слова не сказалъ ей е переговорахъ съ отцомъ и на вопросъ ея объ этомъ отвѣтилъ, что отецъ очень занятъ и онъ не имѣлъ времени переговорить съ нимъ.
Вечеромъ въ тотъ же день старикъ Василій Тарасовичъ Мошновъ сидѣлъ въ своемъ роскошномъ кабинетѣ и читалъ "Московскія Вѣдомости". Все въ кабинетѣ, отъ мягкаго во всю комнату ковра до шелковыхъ портьеръ и изящныхъ кронштейновъ на стѣнахъ, говорило о богатствѣ хозяина, всякая маленькая бездѣлушка на огромномъ милистерѣ, за которымъ сидѣлъ хозяинъ, была произведеніемъ роскоши и изящества. Всякій, войдя въ этотъ кабинетъ, счелъ бы его храмомъ Фортуны: здѣсь былъ ея и алтарь въ видѣ огромнаго милистера, здѣсь былъ и ея жертвенникъ въ видѣ огромнаго, роскошной отдѣлки несгараемаго шкафа, здѣсь былъ и самъ жрецъ ея Василій Тарасовичъ Мошновъ. Василій Тарасовичъ былъ старикъ лѣтъ пятидесяти пяти, съ лысой головой, на которой только на затылкѣ и вискахъ уцѣлѣли сѣдые волосы, съ маленькими сѣдыми баками и съ гладко выбритыми подбородкомъ и верхнею губой. Нижняя губа его немного отвисла, но это придавало его и безъ того внушительной физіономіи какое-то особенно важное значеніе. Онъ вообще хорошо сохранился и держался бодро. Одѣтъ онъ былъ въ бѣлой лѣтней парѣ изъ тонкой шелковой матеріи. Какъ я уже сказалъ, онъ читалъ "Московскія Вѣдомости", но чтеніе не особенно занимало его; лѣниво покуривая сигару и изрѣдка понюхивая изъ золотой табакерки, просматривалъ онъ столбцы газеты; наконецъ не торопясь сложилъ ее, снялъ пенснэ и, откинувшись на спинку кресла, задумался, потирая пальцами лѣвой руки подбородокъ и разсѣянно поводя глазами по картинамъ и статуэткамъ, украшавшимъ стѣны его кабинета. На дворѣ еще не смерклось окончательно, но тяжелыя, шелковыя портьеры на окнахъ были спущены и кабинетъ былъ освѣщенъ. Ярко блестѣли на огнѣ бронзовыя рамы эстамповъ, рѣзкими тѣнями выдѣлялись мраморныя Фигуры, но и это не занимало Мошнова.
-- Дочь отставнаго титулярнаго совѣтника, проговорилъ онъ наконецъ, понюхавъ табаку,-- охъ, молодежь, молодежь! прибавилъ онъ, помолчавъ и поглядѣлъ на часы.
Вошелъ человѣкъ и подалъ нѣсколько конвертовъ.
Не торопясь, какъ прежде, обрѣзывалъ и прочитывалъ письма Мошновъ, дѣлая на нѣкоторыхъ надписи, нѣкоторыя бросая въ корзину вмѣстѣ съ вскрытыми конвертами.
Наконецъ, прочтя одно письмо, Василій Тарасовичъ кашлянулъ, понюхалъ табаку, перечиталъ его снова и какъ будто сообразивъ что, позвонилъ.
-- Николай Васильевичъ дома? спросилъ онъ вошедшаго человѣка.
-- Сейчасъ узнаю-съ.
-- Попроси его сюда.
-- Слушаю-съ.
Человѣкъ вышелъ, а Василій Тарасовичъ всталъ съ кресла, закурилъ новую сигару и началъ ходить по комнатѣ.
Черезъ нѣсколько времени Николай Васильевичъ вошелъ въ кабинетъ отца.
-- Что вамъ угодно, папа? спросилъ онъ, садясь въ кресла.
Василій Тарасовичъ молча подалъ ему письмо и сѣлъ близъ него на диванѣ. Въ письмѣ этомъ управляющій однимъ изъ заводовъ Мошнова увѣдомлялъ о какихъ-то незначительныхъ безпорядкахъ.
-- Ну, что же? спросилъ Николай Васильевичъ, прочтя письмо.
-- Какъ, другъ мой, что же? переспросилъ отецъ,-- развѣ этого мало?
Николай Васильевичъ пожалъ плечами.
-- Опытность старика Карла Иваныча уже доказана, ему бы и не слѣдовало писать объ этихъ пустякахъ, но это объясняется его чисто нѣмецкой пунктуальностью.
-- А я думаю, что Карлъ Иванычъ написалъ менѣе, нежели слѣдовало... гмъ, гмъ... это меня безпокоитъ...
-- Послать ему телеграмму и просить его объяснить все подробнѣе, предложилъ Николай Васильевичъ.
-- Гмъ... гмъ... нѣтъ... я думаю... гмъ... съѣздить туда самъ.
-- Вы сами хотите ѣхать туда?
-- Это необходимо.
-- Такъ лучше кого нибудь послать.
-- Это будетъ все тоже. Кстати Карлъ Иванычъ, когда былъ въ Москвѣ, говорилъ о нѣкоторыхъ постройкахъ, такъ...
-- Такъ въ такомъ случаѣ я могу ѣхать.
-- Ну, знаешь, мой другъ, мнѣ не хотѣлось бы... гмъ... не хотѣлось лишить тебя... гмъ... возможности провести лѣтній сезонъ такъ... гмъ... какъ бы тебѣ этого хотѣлось...
-- Что вы, папа! Я поѣду съ удовольствіемъ, сказалъ Николай Васильевичъ.
Отецъ съ сыномъ проговорили еще нѣсколько времени и рѣшили, что Николай Васильевичъ выѣдетъ черезъ день.
V.
Прошло нѣсколько дней послѣ отъѣзда молодаго Мошнова. Какъ-то послѣ обѣда, поговоривъ съ Глумчевскимъ о политикѣ и соснувъ часикъ-другой въ бесѣдкѣ, Петръ Акакіевичъ сидѣлъ въ саду и, покуривая трубочку, наслаждался природой; какъ въ ворота вошелъ не то лавочникъ, не то артельщикъ. Петръ Акакіевичъ удивился.
-- Послушайте, почтеннѣйшій, кого вамъ?крикнулъ онъ вошедшему.
Тотъ вошелъ въ садъ, поклонился Петру Акакіевичу и досталъ изъ кармана записку.!
-- Господина Петра Акакіевича Незлобова-съ, сказалъ; онъ, посмотрѣвъ на записку.
-- Я самый. Что же вамъ?удивился Петръ Акакіевичъ.
-- Василій Тарасовичъ Мошновъ просятъ васъ завтрашній день пожаловать къ нимъ.
-- Василій Тарасовичъ Мошновъ?!
-- Точно такъ-съ.
-- Зачѣмъ же?
-- Не могу знать-съ.
-- Вы кто же будете?
-- Артельщикъ-съ изъ ихъ конторы.
-- Скажи, любезный, что сочту обязанностью.
-- Очинно хорошо-съ. Прощенья просимъ-съ. Артельщикъ поклонился и вышелъ.
Петръ Акакіевичъ не сразу пришелъ въ себя отъ изумленія, но когда сообразилъ, что онъ не спитъ и что Мошновъ дѣйствительно пригласилъ его на завтрашній день, то отправился въ домъ и, разбудивъ Василису Игнатьевну, сообщилъ ей о приглашеніи Мошнова. Василиса Игнатьевна не повѣрила ему сначала, но потомъ рѣшила, что вѣроятно есть какое нибудь порученіе отъ Николая Васильевича.
На другой день Петръ Акакіевичъ выбрился, умылся, напомадилъ голову и вообще собирался, какъ женихъ къ невѣстѣ, и наконецъ отправился. Идя къ Мошнову, Петръ Акакіевичъ испытывалъ тоже чувство, какое онъ когда-то испытывалъ, являясь къ своему начальнику: онъ робѣлъ самъ не зная чего, крестился передъ каждой церковью и всю дорогу твердилъ молитву. Когда же завидѣлъ вдали роскошный домъ Мошнова, то перешелъ, нарочно черезъ улицу и у ближайшей церкви опустилъ двѣ копейки въ кружку.
Наконецъ путь его кончился и онъ съ замираніемъ сердца позвонилъ у подъѣзда Мошнова.
-- Василій Тарасовичъ дома?спросилъ онъ у человѣка.
-- Дома-съ, пожалуйте.
Петръ Акакіевичъ вошелъ въ переднюю, откуда провели его въ пріемную.
-- Какъ объ васъ доложить? спросилъ его человѣкъ.
-- Титулярный совѣтникъ Петръ Акакіевъ Незлобовъ.
Человѣкъ ушелъ и черезъ нѣсколько времени возвратившись, попросилъ Петра Акакіевича въ кабинетъ.
-- Господи ты Боже мой! какъ люди-то живутъ! шепталъ Петръ Акакіевичъ, проходя амфиладу роскошныхъ комнатъ. Наконецъ человѣкъ отворилъ дверь и съ словомъ "пожалуйте-съ" пропустилъ Петра Акакіевича въ кабинетъ.
Мошновъ стоялъ посреди кабинета и казалось ждалъ. Петръ Акакіевичъ робѣлъ дорогой, еще болѣе робѣлъ проходя комнатами, но войдя въ кабинетъ и очутившись съ глазу на глазъ съ важнымъ хозяиномъ, окончательно чуть не присѣлъ на корточки отъ страха.
-- Имѣю честь кланяться-съ, едва проговорилъ онъ.
-- Здравствуйте, здравствуйте, очень пріятно познакомиться, привѣтливо заговорилъ Мошновъ, подавая ему руку.-- Прошу васъ садиться.
Сѣли. Петръ Акакіевичъ недоумѣвалъ окончательно.
-- А мнѣ сынъ такъ много говорилъ про васъ. Вѣдь онъ знакомъ кажется съ вами? началъ хозяинъ, тяжело опускаясь въ кресло.
-- Какъ же-съ, имѣли счастіе быть знакомы-съ.
-- Да, онъ мнѣ говорилъ, ну и я... гмъ... ему выговаривалъ: что же, говорю, ты къ себѣ никогда не пригласишь Петра-а...
-- Акакіевичъ-съ, подсказалъ Незлобовъ.
-- Да... Акакіевича. Ну, онъ и назначилъ было день, хотѣлъ пригласить васъ, а тутъ вдругъ и уѣхалъ, да. Ну, ужь я счелъ своею обязанностію... гмъ, да... говорилъ Мошновъ, улыбаясь и поглаживая баки.
-- Премного благодаренъ за честь-съ.
-- И не хотѣлось бы мнѣ отпускать-то его, да что дѣлать-то...
-- Это точно-съ, торговля какъ война-съ, замѣтилъ Петръ Акакіевичъ.
-- Да, ваша правда; ну, а все, какъ хотите... гмъ... да... вѣдь у меня никого нѣтъ, онъ одинъ, да. Вотъ женить его думаю,-- Мошновъ искоса взглянулъ на гостя.
-- Дѣло хорошее-съ, улыбнулся тотъ.
-- Да. Я, знаете, хоть и не думаю его стѣснять, а только онъ у меня такъ воспитанъ, что воля отца для него законъ... гмъ, да.
-- Это самое первое дѣло-съ, Василій Тарасовичъ, когда дѣти уважаютъ родителей. У меня тоже дочка есть, такъ она...
-- А, у васъ есть дочка?
-- Какъ же-съ, какъ же-съ; да развѣ вамъ Николай Васильевичъ-то не изволили говорить?
-- Да, да, онъ мнѣ говорилъ. Велика?
-- Восемнадцатый годъ-съ.
-- Гмъ... Вотъ и вамъ, Петръ Акакіевичъ, пора объ внучатахъ подумать.
-- Конечно-съ, если Богъ судьбу пошлетъ, а только трудно-съ.
-- Что же, по немногу. Да вотъ бы вы съ Николейто поговорили, право. У меня въ конторѣ посмотрите-ка какіе артисты сидятъ, человѣкъ двадцать ихъ,-- можно бы найдти котораго изъ нихъ, и мѣсто бы ему мы дали видное, и жалованье, и все. Конечно, вы извините, что я вамъ говорю, я сужу, знаете, по человѣчески: что же по знакомству не сдѣлать, когда можно счастіе составить.
-- Да-съ, конечно-съ, говорилъ Петръ Акакіевичъ,-- да только какъ же-съ я бы сталъ съ Николаемъ Васильичемъ говорить-съ?...
-- Вотъ, что же тутъ церемониться! Право, вѣдь мнѣ, Петръ Акакіевичъ, мысль-то богатая пришла.
Внесли кофе.
-- Это еще мы съ вами какъ нибудь поговоримъ, сказалъ Мошновъ по уходѣ человѣка.-- А у меня есть молодые люди дѣльные.
Часа три просидѣлъ Петръ Акакіевичъ у Мошнова; робость его пропала, ему уже мерещилось замужство дочери, зять, получающій огромное жалованье и пользующійся протекціей Мошнова. Къ концу визита оба старика сошлись такъ близко, что Петръ Акакіевичъ уже просилъ Мошнова сдѣлать доброе дѣло и, если возможно, подъискать между своими служащими подходящаго жениха Глашѣ.
-- Знаете, говорилъ Мошновъ,-- вѣдь эти молодыя головы... можетъ она тамъ... А по моему если хорошій человѣкъ дѣлаетъ хорошія дѣла, чего еще...
Петръ Акакіевичъ вполнѣ былъ съ этимъ согласенъ и ушелъ домой, окончательно обвороженный пріемомъ Мошнова и съ надеждою, что счастье его дочери упрочено. Въ тотъ же день онъ объявилъ Василисѣ Игнатьевнѣ, что старикъ Мошновъ человѣкъ какихъ мало. Супруги дѣлали разныя предположенія, напримѣръ: что Мошнову ничего не стоитъ дать нѣсколько тысячъ на приданое Глашѣ, что онъ можетъ дать зятю огромное жалованье, и такъ далѣе.
Глумчевскій съ Глашей хотя не знали, что было говорено между стариками, но на приглашеніе Мошнова смотрѣли иначе. Глумчевскаго сильно безпокоило это приглашеніе и онъ рѣшился во что бы то ни стало узнать отъ Петра Акакіевича, въ чемъ дѣло.
-- Экая ночь-то богатая, сказалъ онъ, подойдя къ окну послѣ ужина.
-- Да, погода стоитъ чудесная, согласился Петръ Акакіевичъ.
-- Пойдемте въ садъ, Петръ Акакіевичъ, предложилъ Глумчевскій.
-- Пожалуй, вотъ только трубочку набью.
Глумчевскій закурилъ папироску и они вышли въ садъ.
-- Ну, чѣмъ же васъ Мошновъ угощалъ сегодня? спросилъ Глумчевскій.
-- Кофеемъ, батюшка; потомъ закуска была какая, и-и!...
-- Вотъ какъ! Ну что же, ласковъ онъ?
-- Ужь какъ ласковъ-то, какъ ласковъ и говорить нечего,-- просто принялъ такъ, что я и не знаю.
-- Гмъ!... Ну что же, поговорили объ чемъ?
-- Объ разныхъ разностяхъ говорили.
-- Вѣдь онъ чай все объ дѣлахъ?
-- Ну нѣтъ, батюшка, онъ и объ чемъ хотите такъ поговоритъ.
-- Гмъ!
-- Да.
Петра Акакіевича мучило желаніе подѣлиться съ Глумчевскимъ своими мыслями и онъ не зналъ, какъ бы начать.
-- Ну и добрый же онъ человѣкъ, началъ онъ.
-- Что же? спросилъ Глумчевскій.
-- Да такъ... объ семействѣ меня спрашивалъ, объ Глашѣ говорили.
-- Что же такое?
-- Да видите, Геннадій Иванычъ, я васъ считаю за своего, такъ скажу вамъ. Разговорились мы о Глашѣ, такъ разговоръ къ чему-то пришелъ о ней,-- ну, онъ и говоритъ: "что вы, говоритъ, замужъ ее не отдаете?" Я конечно говорю, что замужъ отдать деньги нужны; ну, а если, говорю, подойдетъ, отчего же. Онъ и говоритъ: "хотите, говоритъ, я вашей дочери жениха найду? у меня, говоритъ, въ конторѣ много есть достойныхъ молодыхъ людей (вѣдь у него большая контора-то), и жалованье, говоритъ, хорошее можно дать вашему зятю, и все такое". А я такъ думаю, Геннадій Иванычъ, что онъ и на приданое если нѣсколько тысячъ дастъ, такъ для него ничего не стоитъ, правда?
-- Да, отвѣтилъ Глумчевскій.
Погулявъ еще немного, Петръ Акакіевичъ ушелъ спать, а Глумчевскій остался въ саду, обдумывая полученныя вѣсти и ища какой нибудь возможности избавить Глашу отъ непрошеннаго попечительства.
До утра пробылъ Глумчевскій въ саду.
VI.
На другой день послѣ утренняго чая Глумчевскій долго совѣщался съ Глашей и часу въ третьемъ дня отправился къ Мошнову. Глумчевскій, не смотря на то, что былъ друженъ съ молодымъ Мошновымъ, ни разу не былъ у него.
-- Богачи! проговорилъ онъ, дергая изящную ручку звонка.
-- Что вамъ угодно? спросилъ отворившій человѣкъ.
-- Василій Тарасовичъ дома?
-- Дома-съ.
Глумчевскій вошелъ въ переднюю.
-- Вамъ можетъ быть въ контору нужно? спросилъ человѣкъ.
-- Я знаю, куда мнѣ нужно, строго сказалъ Глумчевскій.
-- Какъ объ васъ прикажете доложить-съ?
Глумчевскій сказалъ и принялся разсматривать картины, которыми были увѣшаны стѣны пріемной.
Человѣкъ возвратился, сказалъ "сейчасъ-съ" и вышелъ. Скоро вышелъ Мошновъ, Глумчевскій раскланялся. Мошновъ, отвѣчая на поклонъ, вопросительно глядѣлъ на гостя.
-- Васъ удивляетъ, г. Мошновъ, что я, не имѣя чести быть вамъ извѣстнымъ, явился къ вамъ? началъ Глумчевскій.
-- Что же вамъ угодно-съ?
-- Зная о вашемъ участіи въ одномъ дѣлѣ, я имѣю сказать вамъ нѣсколько словъ по поводу его.
-- Въ какомъ дѣлѣ?
-- Я могу говорить здѣсь? переспросилъ Глумчевскій.
-- Гмъ... если вамъ... гмъ... угодно, позвольте васъ просить въ кабинетъ.
-- Не угодно ли вамъ садиться, пригласилъ Мошновъ, когда они вошли въ кабинетъ, и самъ садясь на диванъ.
Глумчевскій помѣстился въ креслѣ.
-- Что такое-съ, позвольте узнать?спросилъ хозяинъ.
-- Я пришелъ поговорить съ вами о дѣвушкѣ, въ которой вы принимаете участіе.
-- Въ какой это дѣвушкѣ?
-- Объ дочери Незлобова, сказалъ Глумчевскій.