Варшер Сергей Абрамович
День в английском театре времен Шекспира

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: В. Шекспиръ в двухъ томахъ. Подъ редакціей А. Е. Грузинскаго. Том I. Типографія т-ва А. А. Левенсонъ. Москва. 1912.

[]

ДЕНЬ ВЪ АНГЛІЙСКОМЪ ТЕАТРѢ ВРЕМЕНЪ ШЕКСПИРА.

Статья С. Э. Варшера.

   Въ 1613 году, въ то самое время, когда Россія готовилась съ честью выйти изъ затрудненій, созданныхъ неблагопріятными условіями Смутной эпохи,-- въ Лондонѣ, въ одинъ изъ дожливыхъ зимнихъ дней, замѣчалось на улицахъ какое-то особенное, усиленное движеніе. Цѣлыя толпы самаго разнообразнаго люда спѣшно и оживленно шли по тому же направленію, куда медленно ползли, громыхая и стуча, огромныя, неуклюжія колымаги знати, запряженныя четвернею бѣлыхъ лошадей, покрытыхъ яркими попонами. То и дѣло раздаются громкіе, повелительные голоса скороходовъ, расчищающихъ мѣсто для экипажа лэди. Группа офицеровъ, сверкая полированною сталью своихъ кирасъ, слѣдуетъ по сторонамъ и сзади, верхомъ на тяжелыхъ андалузскихъ коняхъ. Представители золотой молодежи, слѣдуя укореняющейся испанской модѣ, ѣдутъ, развалясь въ открытыхъ экипажахъ, на мулахъ, увѣшанныхъ погремками и бубенчиками, изукрашенныхъ страусовыми перьями и лисьими хвостами. Тутъ же снуютъ взадъ и впередъ оборванные, перепачканные мальчики-ремесленники, грубо ломятся впередъ, не разбирая дороги, солдаты и матросы, назойливо выкрикиваютъ свои товары торговки и разносчики. И все это суетится, спѣшитъ, шлепаетъ по лужамъ плохо вымощенныхъ улицъ, осыпаетъ бранью то не въ мѣру усерднаго полисмена, то богатый экипажъ, разбрасывающій далеко вокругъ брызги жидкой грязи {Craig and Mac-Farlane: "Pictorial History of England", II, 634.-- N. Drake: "Shakespeare and his Times", cap. VI.-- Routledge: "Theold dramatists".-- Ben Jonson's Works, passim.}. Надо совершенно отрѣшиться отъ новѣйшаго представленія о Лондонѣ, чтобы представить себѣ сколько-нибудь вѣрную картину англійской столицы того времени. Вѣдь всего нѣсколько лѣтъ передъ этимъ въ королевскомъ указѣ предписывалось замостить нѣсколько главныхъ улицъ, въ виду того, что онѣ покрыты канавами и рытвинами, что всякое движеніе по нимъ въ экипажахъ должно прекратиться, что пѣшеходы и всадники, попадая въ эти ямы, подвергаются тяжелымъ увѣчьямъ, а иногда и смерти {Pictarial History cap. IV.}. Въ самомъ центрѣ города тамъ и сямъ тянутся огромные пустыри, поросшіе бурьяномъ, даже кустарниками. Половина домовъ -- деревянные, грубо обмазанные глиной, освѣщенные рѣшетчатыми отверстіями: стекло еще довольно дорого, и эту роскошь позволяютъ себѣ только достаточные люди. Современникъ наивно восхищается новымъ обыкновеніемъ -- бѣлить дома поверхъ глины известкою, "которая,-- говоритъ онъ,-- ложится такими ровными и восхитительно бѣлыми слоями, что на мой взглядъ нѣтъ ничего болѣе изящнаго" {N. Drake "Shak. a. h. Times". 221.}. Среди этой бѣдности, грубости и грязи тѣмъ рѣзче выдѣляются новые, только что отстроенные дворцы и палаты, не то готическіе, не то итальянскіе, съ куполами и башенками, съ узорчатыми украшеніями, террасами, фонтанами, статуями. Блескъ эпохи Возрожденія даетъ себя чувствовать на каждомъ шагу, но обнаруживается онъ какъ-то неуклюже, какъ у человѣка, только что бывшаго бѣднякомъ и вдругъ ставшаго богатымъ. И, все-таки, въ Лондонѣ въ это самое время было уже 17 театровъ. Все-таки, въ два года было распродано сорокъ тысячъ экземпляровъ разныхъ пьесъ, игранныхъ на лондонской сценѣ {Prynne: "Histriomastix", введеніе.-- Стороженко: "Шекспировская критика въ Германіи".}. Такъ велика была общественная потребность въ этомъ учрежденіи.
   Вотъ и теперь, въ тотъ самый день, описаніе котораго составляетъ предметъ нашей бесѣды, жители Лондона возбуждены именно крупнымъ событіемъ въ театральномъ мірѣ. Не такъ давно передъ этимъ сошелъ со сцены и удалился въ свой родной городокъ кумиръ толпы, величайшій образецъ поэта, творецъ новѣйшей драмы -- Вилльямъ Шекспиръ. Онъ сдѣлалъ свое дѣло, онъ создалъ такую школу драматическихъ писателей, которая все еще живетъ его преданіями, учится его искусству. Его пьесы продолжаютъ итти на сценѣ, пользуются тѣмъ же блестящимъ успѣхомъ, тою же народною любовью; онѣ, попрежнему, растрогиваютъ и веселятъ, удивляютъ и восхищаютъ; и на ряду съ ними не меньшимъ успѣхомъ пользуются пьесы его многочисленныхъ сторонниковъ и послѣдователей и также вызываютъ восторгъ и восхищеніе. Но народная масса какъ-то инстинктивно, все-таки, любитъ болѣе другихъ своего Шекспира, этого "могучаго двигателя сердецъ", какъ его называютъ. И вдругъ разносится по Лондону вѣсть, что сегодня пойдетъ въ театрѣ новая пьеса этого драматическаго полубога! Было отъ чего прійти въ волненіе лондонскимъ жителямъ: массами повалили они -- и старъ и младъ, и богатый и бѣдный, и знатный и простолюдинъ -- къ театру "Глобусу", тому самому театру, гдѣ Шекспиръ былъ одновременно и хозяиномъ, и писателемъ, и актеромъ, гдѣ осталась та же труппа актеровъ, какая играла и при немъ,гдѣ особенно живо должны сохраниться его завѣты, его преданія и наставленія. И идутъ всѣ, и спѣшатъ, и боятся опоздать, не найти мѣста, взволнованные, возбужденные и заранѣе веселые и довольные.
   На обширной топкой площадкѣ, у самаго берега Темзы, возвышается грубая шестиугольная башня, частью бревенчатая, частью сколоченная изъ досокъ; кверху она постепенно съуживается и представляетъ, такимъ образомъ, усѣченную пирамиду. Башня не покрыта: только у одной изъ шести граней торчатъ надъ стѣною двѣ остроконечныя кровли, прикрывающія сцену; между ними развѣвается красный флагъ: это значитъ, что ворота театра уже открыты для публики; когда всѣ мѣста будутъ заняты или когда представленіе окончится, флагъ опустятъ {Ph.. Chasles:: "Etude sur le XVI siècle" p. 333 seqq.-- Ch. Dibdin: "History of the English Stage", IV, 17.}. Кругомъ башни обведенъ тинистый, зловонный ровъ, съ перекинутыми осклизшими отъ грязи мостиками. На двухъ противоуположныхъ концахъ строенія -- широкія ворота для входа внутрь театра. Надъ самыми воротами, на карнизѣ, стоитъ колоссальная, грубо размалеванная статуя Геркулеса: онъ держитъ надъ головою земной шаръ, а на немъ надпись: totus mundus agit histrionem, т.-е. весь міръ играетъ комедію. По обѣимъ сторонамъ двери гигантскіе тесовые щиты свѣшиваются съ высокихъ мачтъ, водруженныхъ въ болотистую землю: огромныя ярко-красныя буквы, наляпанныя сурикомъ, такъ и бросаются въ глаза. "Здѣсь все правда: историческая пьеса" -- такъ озаглавлено на афишѣ это новое произведеніе Шекспира. Представленіе обѣщается грандіозное, великолѣпное: "всѣ костюмы новые; одну изъ главныхъ ролей будетъ играть самъ Ричардъ Барбэджъ", одно имя котораго приводитъ толпу въ неистовый восторгъ: для народа это такой же кумиръ изъ актеровъ, какъ Шекспиръ изъ драматурговъ. "На сценѣ,-- продолжаетъ афиша,-- будутъ стрѣлять изъ пушки" {Ph. Chasles: "Angleterre au seizième siècle", chap. VIII, p. 334.} -- еще одною причиной больше, чтобъ ожидать на сегодня чего-то совсѣмъ необыкновеннаго, чрезвычайнаго. Афиша знаетъ это и за чрезвычайность представленія объявляетъ на сегодня двойныя цѣны. Но что такое двойныя цѣны въ театрѣ, гдѣ многія мѣста стоятъ только три копѣйки! {Прологъ къ драматической хроникѣ Шекспира Генрихъ VIII; мѣста стоили отъ шиллинга до полпенни.} Еще часа три до начала представленія, а огромная площадь передъ театромъ уже буквально запружена массою народа. Давка и безпорядокъ: всѣ увязаютъ въ грязи, падаютъ, бранятся и неудержимо рвутся впередъ и впередъ, спѣша заплатить свои гроши и войти въ широкія ворота гостепріимнаго "Глобуса". Кассиръ, въ живописномъ черномъ платьѣ, съ трудомъ успѣваетъ опускать мѣдныя монеты въ разрѣзъ на крышкѣ кованнаго сундучка, на всякій случай прочно прикрѣпленнаго цѣпями къ стѣнѣ {Ben Jonson's: "Masque of hymen", Routledge`s Edition, 76.}. Полицейскіе давно уже отошли къ сторонѣ: они чувствуютъ себя безсильными. Въ воздухѣ стоитъ смѣшанный гулъ голосовъ, восклицаній, божбы, ругательствъ. А тѣмъ временемъ начинается движеніе и на противуположной сторонѣ башни, у другихъ дверей, черезъ которыя пройдутъ въ театръ актеры, писатели, записные театралы и вообще привилегированная публика. И здѣсь тоже спѣшатъ запастись мѣстомъ заблаговременно: болѣе всего хлопочутъ о томъ, какъ бы успѣть захватить скамью или трехногій табуретъ,-- иначе придется располагаться на полу. У входа въ толпѣ бойко продаются литературныя новости, летучіе сатирическіе листки. "Новости изъ ада! Кому новостей изъ ада?" -- предлагаетъ одинъ разнощикъ. "Семь смертныхъ грѣховъ Лондона!" -- выкрикиваетъ другой.-- "Новѣйшій Альманахъ! на два гроша остроумія! "Венера и Адонисъ" соч. Вилльяма Шекспира!" {Journal of а Barrister.-- W. Fennor. "Discriptions", III. Обѣ цитаты взяты у Филарета Шаля.}. Многіе запасаются этими листками, чтобъ скоротать скучное время ожиданія.
   Театръ понемногу наполняется. Внутри онъ представляетъ круглую арену, наподобіе цирка; она раздѣлена на двѣ неравныя части: большую -- пантеръ и меньшую -- сцену; партеръ сверху открытъ, сцена защищена крышей. Двери для "чистой" публики ведутъ прямо на сцену, которая нѣсколько возвышена надъ землею и снабжена досчатымъ поломъ, устланнымъ рогожами: это крупное нововведеніе, потому что обыкновенно полъ покрывается соломой или сухими листьями. Но, вѣдь, ужъ сегодня особенный день, чрезвычайное представленіе, и все должно быть чрезвычайнымъ! Сцена отдѣлена толстымъ бревенчатымъ заборомъ отъ партера, уже переполненнаго массою народа; это дѣйствительно par terre, потому что всѣ стоятъ прямо на землѣ, подъ открытымъ небомъ, подвергаясь всѣмъ случайностямъ перемѣнной лондонской погоды. Но, вѣдь, и публика въ партерѣ таковская, и ее, повидимому, ничуть не безпокоитъ состояніе погоды: по крайней мѣрѣ, всѣ весело щелкаютъ орѣхи, ѣдятъ апельсины и яблоки, пьютъ пиво. Особенно предусмотрительные и запасливые люди, забравшіеся сюда съ самаго утра и потому стоящіе впереди, тутъ же обѣдаютъ, и такихъ въ театрѣ не мало. Шумъ здѣсь невообразимый: тамъ кого-то придавили, другаго уронили, тамъ двое подрались изъ-за мѣста, любители бокса присоединяются къ той или другой сторонѣ, начинается потасовка {Ibidem.}. Всѣ знаютъ урочное время начала представленія и все же обнаруживаютъ нетерпѣніе: кто кричитъ, кто апплодируетъ, большинство швыряетъ каменьями и грязью въ холщевый занавѣсъ, раздвигающійся посрединѣ на двѣ стороны. На сценѣ въ это время собирается чистая публика: она здѣсь, на сценѣ, и останется во время представленія,-- это ея привилегія, за которую она и платитъ цѣлый шиллингъ. Счастливцы возсѣдаютъ на скамьяхъ и табуретахъ, опоздавшіе располагаются на рогожахъ. По краямъ сцены, у самой стѣны, нѣсколько досчатыхъ загородокъ: это ложи для дамъ. Публика на сценѣ тоже убиваетъ время по-своему: играютъ въ карты, въ триктракъ, курятъ, острятъ, отъ времени до времени приподнимаютъ занавѣсъ и перебраниваются съ партеромъ. Надо сказать, что театральный обычай установилъ съ давнихъ поръ непримиримую вражду между партеромъ и сценою: съ обѣихъ сторонъ раздаются самыя грубыя ругательства, насмѣшки, остроты; потомъ полетятъ яблоки, палки, оглоданныя кости, наконецъ, камни, нерѣдко пробивающіе убогій занавѣсъ. Джентльмены не гнушаются отвѣчать тѣмъ же: они подбираютъ каменья и сильною рукой, привыкшею владѣть оружіемъ, бросаютъ ихъ въ толпу. Пущенные сверху, въ сплошную массу головъ, эти камни всегда попадаютъ въ цѣль и вызываютъ бѣшеные крики боли и безсильной злобы. Отъ времени до времени вѣтеръ, раскрывая обѣ половинки занавѣса, доноситъ на сцену изъ партера такой смрадъ отъ стоящихъ тамъ и сямъ огромныхъ лаханей, что привилегированные начинаютъ кричать: "курите можжевельникомъ!" Служитель приноситъ большую жаровню съ горячими угольями, накладываетъ въ нее свѣжихъ можжевеловыхъ вѣтвей, и джентльмены чувствуютъ себя лучше среди густого, тяжелаго дыму.
   Понемногу появляются признаки приближенія спектакля: служитель вынесъ на авансцену и прикрѣпилъ къ занавѣсу, со стороны публики, доску съ надписью: "Лондонъ". Теперь публика знаетъ мѣсто дѣйствія пьесы. Другіе служители въ то же время развѣшиваютъ по стѣнамъ сцены ковры, прикрѣпляютъ къ нимъ черные квадратные картоны съ двумя перекрестными бѣлыми полосами: это окна; все вмѣстѣ взятое должно обозначать, что дѣйствіе происходитъ въ домѣ, въ комнатѣ. Въ глубинѣ сцены, у задней стѣны, небольшое возвышеніе, задернутое отдѣльнымъ занавѣсомъ: это горы, балконъ, палуба корабля, крыша дома,-- что угодно, смотря по надобности. Здѣсь происходитъ знаменитая балконная сцена между Ромео и Джульетой, здѣсь и замокъ Макбета, и король Дунканъ, будто бы отворяя окно, вдыхаетъ чистый воздухъ Шотландіи, здѣсь же ставится и кровать Дездемоны, умерщвляемой ревнивымъ Отелло. Между коврами картонныя двери, въ углу картонный же балдахинъ: онъ можетъ понадобиться, если въ числѣ дѣйствующихъ лицъ есть король. Но сторонамъ сложено еще нѣсколько картоновъ: на одномъ намалевано дерево -- это лѣсъ или садъ, на другомъ крестъ или могильный камень -- это внутренность церкви, кладбище {Мелкія подробности сценической обстановки собраны у Шаля, Тэна, Драка и др.: многое извлечено изъ комедій Бенъ-Джонсона и другихъ современниковъ Шекспира.}. Крайняя бѣдность сценической обстановки съ избыткомъ окупается неистощимымъ богатствомъ фантазіи зрителей, которые въ правдоподобіи не нуждаются и способны вообразить и представить себѣ что угодно: точь-въ-точь дѣти, разыгрывающія на большомъ отцовскомъ диванѣ охотничьи и разбойничьи сцены изъ Майнъ-Рида или Купера. "У Шекспира,-- говоритъ Тэнъ,-- главнымъ машинистомъ является воображеніе публики: она до того молода и богата избыткомъ воображенія, что охотно принимаетъ шесть фигурантовъ за сорока-тысячную армію и при помощи одного только барабаннаго боя легко представляетъ себѣ всѣ баталіи Цезаря, Коріолана,Генриха V и Ричарда III" {H. Taine: "Hist. de la littérature anglaise", II, ch. II, p. 132.}. Уже Бэнъ-Джонсонъ замѣчалъ, что на сценѣ нерѣдко цѣлая война Алой и Бѣлой Розы изображается тремя заржавленными мечами {Прологъ къ его комедіи Every man in his humour.}. Современникъ-педантъ, сэръ Филиппъ Сиднэй, не одобряетъ романтической распущенности тогдашней драмы: "Смотрите -- вотъ три дамы вышли прогуляться и нарвать цвѣтовъ: вы, конечно, представляете себѣ на сценѣ садъ. Но черезъ нѣсколько времени вы услышите тутъ же разговоръ о кораблекрушеніи, и васъ покроютъ позоромъ, если вы не представите себѣ скалы и моря. Вотъ двѣ арміи съ четырьмя мечами и однимъ щитомъ, и чье черствое сердце не испытаетъ при этомъ всѣхъ треволненій генеральной баталіи?" Но, повторяемъ, публика такъ молода и непритязательна, такъ не избалована сценическими эффектами, что легко доходитъ до состоянія иллюзіи, какой намъ, въ нашъ разсудочный вѣкъ, не достигнуть никакими средствами науки и техническаго умѣнья.
   Вотъ сцена готова; одинъ за другимъ приходятъ актеры и скрываются за драпировкой, чтобъ переодѣться: уборныхъ нѣтъ. Среди артистовъ мы совсѣмъ не замѣчаемъ женщинъ: во времена Шекспира актрисъ не было, и всѣ женскія роли исполнялись женоподобными молодыми людьми; идеальные женственные образы Офеліи, Дездемоны, Корделіи, Имоджены создавались мужчинами. Вотъ уже и въ ложахъ показались дамы; изъ нихъ большинство въ маскахъ,-- предосторожность не лишняя, особенно на первомъ представленіи новой пьесы: литературные нравы таковы, что скромность женщины легко можетъ подвергнуться непріятному испытанію; да и партеръ иной разъ не поцеремонится запустить чѣмъ-нибудь въ ложу. Однако, дамы разодѣты: на нихъ мантильи или накидки изъ яркихъ или нѣжныхъ шелковыхъ матерій: "однѣ небесно-голубого цвѣта, другія жемчужнаго, третьи краснаго, какъ пламя, или бронзоваго; корсажи изъ бѣлой серебряной парчи, вышитой изображеніями павлиновъ и разныхъ плодовъ и цвѣтовъ; внизу -- свободное, ниспадающее широкими складками пурпуровое платье съ серебряными полосками, подобранное золотымъ поясомъ, а надъ нимъ другое, широкое, изъ лазуревой серебряной парчи, выложенной золотыми галунами. Волосы искусно завязаны подъ богатою діадемой, сверкающей, какъ огонь, отъ множества драгоцѣнныхъ камней; сверху ниспадаетъ до самой земли прозрачный вуаль; обувь лазуреваго или золотого цвѣта усыпана также рубинами и алмазами" {Это описаніе, напоминающее волшебную сказку, читается, однако, цѣликомъ въ фееріи Бенъ-Джонсона Masque оf hymen.}. Присоедините къ этому алмазныя и жемчужныя ожерелья, такія же серьги, браслеты и кольца, огромныя опахала изъ страусовыхъ перьевъ -- и вы поймете, какъ мало гармонируетъ эта сказочная роскошь съ грязною бѣдностью досчатой загородки, гдѣ помѣщаются дамы въ своихъ ослѣпительныхъ богатыхъ нарядахъ.
   Вотъ на сценѣ,за опущеннымъ занавѣсомъ, раздается шумъ,восклицанія, движеніе, хохотъ: это Барбэджъ, играющій сегодня роль кардинала Вольсэя, вышелъ поздороваться съ друзьями-джентльменами. Его окружаетъ золотая молодежь, все собутыльники: онъ всѣмъ пріятель, со всѣми одинаково фамильярничаетъ. А, вѣдь, еще недавно королевскіе и церковные указы приравнивали актеровъ къ вожакамъ медвѣдей, канатнымъ плясунамъ и т. п. Только крупные таланты шекспировской эпохи впервые завоевали актерамъ сносное положеніе въ обществѣ. Партеръ прислушивается къ движенію на сценѣ и догадывается: "Браво, Барбэджъ!" -- раздается въ толпѣ. Даровитый артистъ показываетъ на минуту свое лицо между занавѣсокъ, раскланивается, дѣлаетъ уморительную гримасу. Дикій вопль восторга, гиканье, апплодисменты, взлетающія кверху шляпы привѣтствуютъ всеобщаго любимца {Gentlcman's Magazine, June, 1825. Elegy on Burbage.}. На авансцену выходятъ музыканты: ихъ десять человѣкъ, всѣ они итальянцы и всѣ приписаны къ артистамъ его величества. Три раза прозвучали трубы: это сигналъ къ началу. Раздвигаются обѣ половинки занавѣса, къ рѣшеткѣ подходитъ актеръ въ традиціонномъ черномъ бархатномъ плащѣ, съ вѣтвью лавра въ рукахъ. Это Прологъ: онъ ждетъ, покуда угомонится толпа. Шумъ постепенно стихаетъ. Онъ говоритъ:
  
   "Сегодня мы отнюдь не будемъ васъ смѣшить,
   Нѣтъ, передъ вами мы заставимъ проходить
   Другія, скорбныя, высокія картины,
   Что на челѣ кладутъ глубокія морщины.
   Мы вамъ покажемъ сценъ величественныхъ рядъ,
   Гдѣ совмѣстилися и блескъ, и скорби ядъ.
   Кто къ состраданію способенъ между вами,
   Надъ пьесою поплачетъ вмѣстѣ съ нами.
   Кто ходитъ къ намъ въ надеждѣ поучаться
   Житейской правдѣ, тотъ -- могу ручаться --
   Найдетъ ее у насъ. Тѣ господа,
   Которымъ пьеса нравится тогда,
   Когда эффектъ, блескъ, роскошь въ ней найдутся,
   Отнюдь на этотъ разъ не ошибутся.
   Обманутся одни любители шутовъ,
   Охотники до клоунства, фиглярства.
   Гдѣ рѣчь идетъ о славѣ государства,
   Тамъ мѣста нѣтъ ни стуканью щитовъ,
   Ни шуткамъ плоскимъ, ни кривлянью.
   Вѣдь, еслибъ мы подобный вздоръ смѣшали
   Съ такой высокой истиной, едва ли
   Могли бы мы, артисты по призванью,
   Вамъ угодить. Но нѣтъ, не сказочныя лица
   Должны сейчасъ предъ вами появиться.
   Вы ихъ увидите въ величіи и блескѣ, окруженныхъ
   Народомъ и толпой друзей и приближенныхъ.
   Но подъ конецъ, на вашихъ же глазахъ,
   Блескъ и величье разлетятся въ прахъ.
   И если и тогда вы будете смѣяться,
   То вы безчувственны -- я вынужденъ сознаться"*).
   *) Прологъ къ Генриху VIII Шекспира.
  
   Прологъ удаляется... По толпѣ проносится сдержанный шепотъ тысячи голосовъ. Вотъ все стихло: съ секунды на секунду ждутъ начала. Но актеры что-то замѣшкались. Уже раздаются тамъ и сямъ нетерпѣливыя восклицанія. Опять поднимаются возня и шумъ. Всѣ закуриваютъ оставленныя было трубки; сцена наполняется табачнымъ дымомъ: курятъ джентльмены, курятъ и дамы въ ложахъ. Черезъ сцену проходитъ кавалеръ Брискъ, извѣстный всему Лондону кутила и мотъ: онъ запоздалъ нарочно, чтобы пройти по сценѣ при открытомъ занавѣсѣ и щегольнуть ослѣпительною роскошью своего костюма. Ему не достало скамьи, и онъ непринужденно растягивается на полу, у самой ложи, зѣваетъ, отпускаетъ какое-то ругательство партеру, который уже привѣтствовалъ его апельсинными корками, вынимаетъ шпагу и, проткнувъ остріемъ сальную свѣчу, стоящую отъ него аршина за два, приближаетъ ее къ себѣ, закуриваетъ трубку и пускаетъ цѣлыя облака табачнаго дыма прямо къ дамѣ, сидящей надъ нимъ въ ложѣ: это хорошій тонъ того времени {Ph. Chasles:" L'Angleterre au seizième siècle", p. 345.}.
   Бриска знаютъ въ толпѣ и намѣренно громко соболѣзнуютъ: "бѣдняга Брискъ, говорятъ, совсѣмъ разорился!" Кавалеръ презрительно улыбается и, вынувъ изъ кармана горсть монетъ, бросаетъ ихъ въ толпу. Тамъ начинается драка. Пріѣзжая провинціалка спрашиваетъ у своей столичной знакомой: "Кто этотъ интересный молодой человѣкъ?" Интересный молодой человѣкъ замѣчаетъ, что становится предметомъ вниманія, и доволенъ: онъ небрежно сбрасываетъ на полъ свой дорогой плащъ и показываетъ свой расшитый жемчугомъ шелковый камзолъ, драгоцѣнную кружевную манишку, кованный золотомъ поясъ. И такихъ, какъ онъ, на сценѣ съ десятокъ: они лежатъ въ растяжку, ихъ ноги достигаютъ середины сцены и будутъ мѣшать актерамъ.
   Между тѣмъ, рабочій людъ партера окончательно теряетъ терпѣніе: раздаются угрозы разнести театръ въ куски или поколотить актеровъ; а такъ какъ не разъ подобныя угрозы исполнялись на самомъ дѣлѣ, то распорядители спѣшатъ выслать къ толпѣ Барбэджа, и онъ, почтительно опустивъ голову, произноситъ: "Достопочтеннѣйшіе джентльмены! простите намъ это невольное промедленіе: королева Екатерина еще не побрилась". Взрывъ хохота и апплодисменты покрываютъ его слова. Музыканты начинаютъ играть, чтобы занять чѣмъ-нибудь публику. На сценѣ жизнь идетъ своимъ чередомъ. Около ложи знаменитѣйшей красавицы того времени, носящей въ силу моды классическое прозвище Аманды, стоитъ въ меланхолической позѣ кавалеръ Фастидій: это совсѣмъ молодой человѣкъ, съ напускною меланхоліей въ стилѣ Петрарки, любитель сонетовъ, луны и нѣжностей. Золотымъ гребешечкомъ отъ взбиваетъ кверху свои завитые усики и глядится въ зеркальце, помѣщенное въ тульѣ его шляпы. Толпа его рѣшительно не переноситъ и осыпаетъ самою грубою бранью. Кавалеръ грустно отвѣчаетъ ей по-итальянски. Онъ подзываетъ своего пажа, и тотъ опрыскиваетъ ему розовою водой высоко взбитый хохолъ на головѣ {"Gifford's notes to Ben Jonson".-- Ph. Chasles, p. 349.}.
   Но вотъ вторично прозвучали трубы; на сцену выходятъ герцоги Букингэмъ и Норфолькъ и лордъ Эбергвени: начинается первое дѣйствіе пьесы, которую теперь,во всѣхъ изданіяхъ сочиненій Шекспира,озаглавливаютъ Генрихъ VIII.
   Норфолькъ разсказываетъ Букингэму о великолѣпіи празднествъ, данныхъ Францискомъ I французскимъ по случаю посѣщенія его королемъ Генрихомъ VIII. Герцоги не вѣрятъ въ дружбу Франціи и считаютъ политику кардинала Вольсэя продажною. Букингэмъ всею душой ненавидитъ всемогущаго временщика, отъ котораго всѣмъ имъ приходится солоно, и высказываетъ намѣреніе свергнуть его. Кардиналъ и самъ является сюда же и, послѣ высокомѣрной бесѣды съ придворными, приказываетъ арестовать своего главнаго врага -- Букингэма. Быстро мѣняется сцена, т.-е. картонный балдахинъ вынесенъ изъ угла и поставленъ посреди комнаты: мы въ засѣданіи королевскаго суда, гдѣ изрекается, несмотря на заступничество королевы, смертный приговоръ отважному герцогу, рискнувшему потягаться со всемогущимъ кардиналомъ. Упоенной побѣдой, Вольсэй задаетъ роскошный пиръ -- опять новая сцена -- и приглашаетъ сюда прелестную Анну Болейнъ, съ намѣреніемъ угодить этимъ влюбчивому королю. Пиръ уже въ полномъ разгарѣ, когда пушечные выстрѣлы за сценой извѣщаютъ о прибытіи короля. Всѣ вскакиваютъ съ мѣста, бѣгутъ; на сценѣ суматоха, раздаются громкіе крики. Клубы дыма врываются сквозь драпировки на сцену, слышится зловѣщій трескъ. Зрители все еще думаютъ, что шумъ и суматоха хорошо разыграны актерами; но это была дѣйствительная суматоха. Горящій пыжъ выпалъ изъ пушки на груду бумажныхъ декорацій, онѣ загорѣлись, и въ мигъ вспыхнула убогая стройка досчатаго театра. "Пожаръ! пожаръ! спасайтесь!" Толпа ахнула, какъ одинъ человѣкъ, и въ мигъ разнесла въ куски сколоченную на живую руку башню. Всѣ спаслись цѣлы и невредимы, только у одного замѣшкавшагося старика загорѣлась фалда, да и ту сейчасъ же залили кружкой пива.
   Театръ, прославленный Шекспиромъ, бывшій свидѣтелемъ такихъ успѣховъ генія, какихъ мы не встрѣчаемъ болѣе въ исторіи человѣчества, сгорѣлъ до тла, сгорѣлъ именно въ тотъ день, когда въ первый разъ поставлено было на немъ послѣднее произведеніе Шекспира...

В. Шекспиръ в двухъ томахъ. Подъ редакціей А. Е. Грузинскаго. Том I.

Типографія т-ва А. А. Левенсонъ. Москва. 1912

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru