Успенский Николай Васильевич
Обоз

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. В. Успенский

Обоз

   Крестьянские судьбы: Рассказы русских писателей 60--70-х годов XIX века/ Вступ. статья и коммент. Ю. В. Лебедева. -- М.: Современник, 1986.-- (Сельская б-ка Нечерноземья).
   
   По большой дороге ехал обоз; темнело; до деревни оставалось не более двух верст. В поле крутилась сильная метель; ветер рвал с возов рогожи и веретья; лошади ныряли в ухабах, под полозьями сердито ревел снег. На переднем возу закутанный лакей, чтобы согреться, пел песни, то и дело переменяя их. Отставший от обоза мужик с занесенным лицом отпрягал лошадь, а в стороне от него другая лошадь сидела в сугробе, не зная, что с собою делать; между тем возки перегоняли обоз, ямщики покрикивали; вьюга как будто все усиливалась. Обоз иногда останавливался и опять трогался; вдали раздавались понуканья или тянулась с переливами песня, относимая ветром, звенел колокольчик и уходил вместе с мчавшейся тройкой; раздавались крики: "Далеко до деревни?" Ветер по-прежнему выл, и метель заносила дорогу. Много было в эту погоду порвано заверток, побито лошадей и пролито слез...
   Вечером вьюга начала затихать; колокольчики слышались яснее. Обоз въехал в деревню.
   Около одиннадцати часов ночи в избе одного постоялого двора, при свете ночника, сидели за столом хозяин (дворник) и мещанин в красной рубахе; они собирались спать и лениво пересыпали из пустого в порожнее. Работница стирала со стола. На полатях и на хорах лежал ряд человеческих голов, и раздавалось храпение; некоторые из недавно приехавших мужиков разувались; иные лежа толковали про дорогу, завертки, сломанные оглобли и пр. На печи лакей жаловался, что он отморозил ноги.
   -- А что, я полагаю, Митрий Егорыч, простуда ведь губит здоровье...-- говорил хозяину мещанин, зевая и стуча ножом по столу.
   -- Губит... Вы про простуду говорите?
   -- Да... А то раз, я вам не сказывал, мы с Антипом кур ездили покупать: ну, приехали мы к барыне одной, и я ей сейчас начал доказывать, что все мы созданы из одной глины; а нам у ней хотелось подцепить сотенку цыплят...
   -- Ну, что же она?
   -- Ничего: обошлось отменно; а что, как вы полагаете, завтра будет метель?
   -- Господь знает...
   -- А гудёт шибко! Наступило молчание.
   -- Что, вы продали своего сивого мерина-то?
   -- Продал, на Никитской ярмарке.
   Снова наступило молчание. Мещанин продолжал стучать по столу и зевать.
   -- Ах, господи помилуй!.. Так-то живешь, живешь, да и умрешь.
   -- Недаром смерть пишется -- с косой,-- прибавил хозяин.
   Хозяин и мещанин стали вслушиваться, как на печи кто-то рассказывал:
   -- У него, я тебе говорил, была только жена, мать да три лошади. И ездил он, этот извозчик, по большим дорогам один, ни с кем в общество не вступал и никого не боялся... Лошади у него были такие, цены нету! Сила у извозчика была непомерная: воз ежели взвалился на косогоре, взял, ухватил и поднял! Грудь была около пяти четвертей в ширину, и добрее человека поискать: нищенка сидит,-- сейчас подаст копеечку; а поехал -- божественное на уме; всякой Дворник, мужик за один вид его уважали. Деньги он имел; но главное имущество были лошади; сказываю, животам цены нету!
   -- А давно это было? -- спросил рассказчика лакей.
   -- Да недавно, тебе говорят.
   -- Ну, до свидания,-- сказал мещанин хозяину, вылезая из-за стола,-- пора спать...
   -- До свидания,-- сказал хозяин. Мещанин начал располагаться под святыми, а хозяин пошел за перегородку.
   -- А вы, Митрий Егорыч,-- крикнул мещанин хозяину, кладя себе под голову полушубок,-- не знаете, сколько веков прошло от Адама?
   -- Должно быть, много,-- ответил хозяин,-- без счет трудно догадаться, надо на счетах это выложить.
   -- Веков, я думаю, сто двадцать будет?
   -- Это будет.
   -- Раз летом,-- продолжал рассказчик,-- в полдень извозчик этот выехал на крутую гору и отпрег лошадей -- кормить. Задал им корму и стал варить кашу. Вскоре к нему подъехали два мещанина и тоже отложили лошадей. Извозчик сидит и говорит мещанам: "Вот, говорит, хорошо бы теперь выпить вина, да поблизости кабака нету". Один мещанин отвечает: "Давай, я привезу водки!" Извозчик дал ему денег, и водка явилась тотчас. Извозчик угостил мещан, съел на доброе здоровье котел каши и лег под телегу спать; жарко было. Мещане трубочки покуривают, лежат, а всё дивуются на лошадок извозчика. Только на другой горе вдруг, мещане увидали, показалась пыль... едет карета шестериком; так катит под гору-то!
   Немного годя из-под горы к мещанам бежит кучер с кнутом, а сам кричит: "Эй, эй, братцы! пособите... давайте лошадей".
   Мещане разбудили извозчика. Говорят: "Пойдем-ка, любезный, посмотрим, что там такое? должно, с каретой что случилось". А извозчик пожался так-то и говорит: "Как было я соснул крепко!"
   Приходят к мосту, под гору. Стоит большая карета, и спереди и сзади нагруженная; а лошади стоят, повеся головы, и не отдохнут, будто овцы. У экипажа стоит толстый господин; усы до пояса, глаза черные; вокруг пояса у него струменты, а подле него ходят два маленькие баюрченочка.
   -- Ну, что же вы? давайте лошадей! -- закричал господин к народу.
   Извозчик, про которого я говорю-то, поглядел на карету, походил кругом нее, да и отвечает:
   -- Вот что, ваше высокоблагородие, я могу вам пособить, только прикажите ваших лошадей всех отложить; я пойду приведу свою.
   -- Ладно...
   Все думают, как это он хочет изнять одною лошадью. Годя несколько извозчик ведет лошадь: бурого мерина, и видно, как с горы-то у лошади грудь переваливается; лошадь спокойная, уши вперед держит, глядит на народ.
   Подводит извозчик ее к карете, повернул, а хвост у ней словно кушак взвился. Принялись ее запрягать, все в молчанку играют; барин как вкопанный глядит на мерина, даже баюрчатки подбежали -- любуются...
   А мужицкие лошади стоят в стороне; иная уж легла.
   Ну, запрег извозчик... Все глядят, известно...
   Слушавший лакей дремал, стараясь, однако, и в полусне уследить за ходом рассказа; мало-помалу ему под говор рассказчика начала рисоваться летняя большая дорога: стоит карета, вокруг нее народ. Карета поехала; "Прощайте!" -- слышатся голоса; лакей вскакивает на запятки и несется... "Ну, вывез!" -- шумят голоса. Вдруг лакей бежит по лугу, вдали мелькают разноцветные платья горничных, лакей спешит за ними и тужит, что не захватил с собой балалайки. А вот солнце уже закатывается, и лакей возвращается грустный в барский дом; но на дороге слышит выстрел и останавливается: "А! это барин, должно быть, в утку пробил!"
   Вскоре лакей слегка вздрогнул и проснулся; вокруг все было тихо, в избе темно; лежавший с ним рассказчик молчал; по всей избе взапуски разносилось храпенье.
   -- Иван! -- закричал лакей, толкая рассказчика.
   -- Чего?
   -- Как чего? Что ж ты замолчал?
   -- Да я уж все рассказал, вы заснули и пропустили.
   -- Ну, что же лошадь-то?
   -- Да я сказал: проезжий господин ее застрелил...
   -- Как? За что?
   -- Она вывезла тарантас-то; а барин пристал к извозчику: "Продай лошадь!" Извозчик говорит: "Десять тысяч не возьму... Жизни лишусь..." Господин выхватил пистолет и повалил ее...
   -- Что же извозчик?
   -- Говорят, уже больше не ездит по дорогам.
   Лакей и рассказчик замолчали; они немного послушали, как в трубе гудёт ветер, и заснули. Под окнами хлопали ставни, и на улице изредка слышалось: "Ночевать пожалуйте..."
   В избе было как во тьме кромешной; все наповал храпело; у иного в горле такие раскаты раздавались, что представлялось, что кто-нибудь во мраке ночи, подкравшись к спящему, умертвил его.
   Рано утром, лишь только пропели вторые петухи, кто-то из мужиков сонным голосом крикнул:
   -- Эй, вставай, рассчитываться пора!
   В избе зажгли ночник.
   -- Что, как погода-то, ребята?
   -- Не говори, брат!.. такая-то бушует!
   -- Как мне быть с своею лошадью-то? Вряд ли доедет... Извозчики разбудили хозяина и мало-помалу начали
   собираться вокруг стола, медленно вытаскивая из-за пазухи кошели, висевшие на шее; иные еще умывались, молились богу и старались не смотреть на садившегося за стол хозяина, потому что расчет для них был невыносим. Один мужик стоял у двери и глядел на икону, намереваясь занести руку на лоб, но хлопанье счетов и хозяйский голос смущали его. Мещанин, разбуженный мужиками, с проклятьями переселился на нары, говоря там: "Чтоб вам померзнуть в дороге, горлодёры!"
   -- Ты сколько с меня положил? --простуженным голосом спросил хозяина извозчик.
   -- Тридцать копеек.
   -- Ты копейку должен уступить для меня... Я тебе после сослужу за это... ей-богу...
   -- А кто это у вас, ребята, вчера рассказывал? -- вдруг, смеясь, спросил хозяин.
   -- Про извозчика-то? -- заговорило несколько голосов.
   -- Да.
   -- Это вот Иван.
   Мужики все несколько ободрились, глядя на усмехавшегося хозяина, и были очень довольны, что он хоть на минуту отвлек их внимание от расчета. Хозяин сделал это для того, чтобы мужики не слишком забивали свою голову утомительными вычислениями, а поскорей рассчитывались.
   -- Важно, брат, рассказываешь, -- сказал хозяин.-- С тебя приходится, Егор, сорок две... Нет, у нас был один рассказчик курский... из Курска проезжал, так уморит, бывало, со смеху... две за хлеб да сорок... сорок две...
   -- Евдоким! Нет ли у тебя пятака?
   -- Ну только, -- продолжал хозяин,-- с чего-то давно перестал ездить... уж и голова был! еще давай гривенник... За тобой ничего не останется.
   ...Однако мужики поняли, что все-таки надо соображать и следить за расчетом, хотя дворник завел речь о курском рассказчике. Вследствие этого мужики снова приняли мрачный вид, напрягая все свое внимание на вычисления:
   -- Егор! погляди: это двугривенный аяи нет?
   -- Ну-ко... не разберу, парень...
   -- Подай-ко сюда!
   -- Смотри, малый!
   -- Это фальшивый!.. у меня их много было...
   -- Хозяин, ты что за овес кладешь?
   -- Тридцать серебром. Василий!--сказал хозяин,-- ты о чем хлопочешь! Ведь ты с Кондрашкой из одного села?
   -- Да как же... одной державы... только вот разумом-то мы не измыслим.
   -- Вы так считайте: положим щи да квас -- сколько составляют? восемь серебра. Эх, писаря! Зачем секут-то вас?
   -- Известно, секут зачем... Ну, начинай, Кондратий: щи да квас...
   -- А там овес пойдет...
   -- Овес после... ты ассигнацию-то вынь: по ней будем смотреть...
   -- Вы, ребята, ровней кошели-то держите... счет ловчей пойдет.
   -- Не сбивай!.. Э!.. вот тебе и работа вся: с одного конца счел, с другого забыл.
   Через час, после нескольких вразумлений мужикам, хозяин, придерживая одной рукой деньги, другой счеты, вышел вон из избы, оставив всех мужиков с кошелями на шеях за столом.
   -- По скольку же он клал за овес?
   -- А кто его знает... Ты ему гляди в зубы-то: он на тебя то напорет, что зазимуешь здесь...
   -- Вот там!.. Чего опасаться? Ты чихверя-то знаешь? Валяй чихверями... Пиши...
   Мужики окружили пишущего.
   -- Это ты что поставил?
   -- Чихверю...
   -- Ну? эта палка что? щи?
   -- Нет, квас...
   -- Какой там? Я пишу, что с хозяина приходится?..
   -- Слушай его!.. Ты, Гаврила, про что давеча мне говорил?
   -- Да не помнишь, сколько ты у меня взял в Ендове?
   -- Постой! Я тебе давно говорил, Гаврила, ты восчувствовать должен. На прошлой станции кто платил?
   -- Ну, ты погоди говорить: сколько за свой товар приказчик дал на всех?
   -- По гривне.
   -- Ну, ладно: ты разложи эти гривны здесь на лавке - пойдем сюда к печи...
   -- Что там делать? А ты мне скажи: ты пил вчера вино?
   -- Нет.
   -- Ну, третьеводни?
   -- Нет.
   -- Ты бога-то, я вижу, забыл...
   -- Я, брат, бога помню чудесно...
   -- Нет, ребята, лучше валяй чихверями; мы его живо обработаем! Нарисуй-ко сперва овес...
   -- Да что вы с ним толкуете; давайте лучше жеребий кинем....
   -- Для чего жеребий?
   -- Разведать: может, кто из нас плутует...
   -- Так и узнал!.. Тут одно спасение в чихверях... Наука, вострая!
   -- Андрей! Сочти мне, пожалуйста.
   -- Давай. Ты что брал?
   -- Сено, да ел вчера убоину...
   -- Ну? а кашу?
   -- Нет... не ел., что ж...
   -- А у тебя всех-то денег сколько?..
   -- С меня приходилось сперва сорок три... а всех денег, что такое?.. Куда я девал грош-то?
   -- Ну, ты гляди сюда; что я-то говорю: ты убоину-то ел?
   -- Да про что ж я говорю: жрал и убоину, пропади она!
   -- Ну, коли так, дешево положить нельзя.
   -- Что за оказия? Куда ж это грош девался?
   -- Ребята, будет вам спорить! Бросай и чихверя и разговоры; пустим все на власть божью!
   -- Да нынче так пустим, завтра пустим, этак до Москвы десять раз умрешь с голоду!.. По крайности -- башку понабьешь счетами, а то смерть! Я тебе головой отвечаю: что чихверь -- первая вещь на свете!
   -- Ну, ребята, бросай все!
   -- Бросай!.. провалиться ей пропадом.
   -- Как провалиться!.. Эко ты!
   -- Нет, надо считать!.. Как можно!
   -- Известно, считать... Ай мы богачи какие?
   -- Ивлий! не знаешь ли: пять да восемь -- сколько?
   -- Пять да восемь... восемь... А ты вот что, малый, сделай, поди острыгай лучиночку и наделай клепышков, знаешь...
   Мужики в беспорядке ходили по избе, обращаясь друг к другу и придерживая кошели; кто спорил, кто раскладывал лучину; иные забились в угол, высыпали деньги в подол и твердили про себя, перебирая по пальцам: "Первой, другой..." Два мужика у печи сидели друг против друга и говорили:
   -- Примерно, ты будешь двугривенный, а я четвертак... этак слободней соображать...
   Один будил на печи лакея, не зная, что делать с своею головою; другой будил мещанина, который закрывался шубой и крепко ругался, покрывая голоса всех мужиков.
   Наконец мужики бросили все расчеты и счеты и, перекрестившись, съехали со двора. Недоспавший лакей укутался на возу, ни слова не говоря ни с кем.
   На улице было темно; метель была пуще, чем вечером; ветер так и силился снять с мужиков армяки. Верстах в пяти от станции, на горе, один мужик крикнул:
   -- Эй, Егор!.. А ведь я сейчас дознал, что хозяин-то меня обсчитал.
   -- И меня, парень, тоже; ты рассуди: четверик овса... да я еще в прошлую зиму на нем имел полмеры... вот и выходит...
   -- А ты что ужинал?
   -- Да хлеб, квас и щи.
   -- Нет, ты вот что возьми,-- перебил первый мужик, и начался продолжительный спор.
   Вьюга выла немилосердно; от сильного мороза мужики часто закрывали свои лица полами армяков.
   Недели через три тот же обоз порожний ехал обратно; дворового человека тут не было. Мужики все изменились за дорогу; у одного был подбит глаз, у другого висела огромная шишка на щеке. В обозе везлись сломанные сани, за обозом бежало несколько незапряженных хромых лошадей в одних хомутах; одна лошадь лежала в санях, накрытая веретьем.
   
   

НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСПЕНСКИЙ

(1837-1889)

   
   Родился в семье священника села Ступино Ефремовского уезда Тульской губернии. Учился в Тульской духовной семинарии. В 1856 г. поступил в Петербургскую медико-хирургическую академию, потом перевелся на историко-филологический факультет Петербургского университета, но вскоре ушел оттуда и занялся литературной деятельностью.
   С 1861 г. становится постоянным сотрудником некрасовского журнала "Современник". При содействии Н. А. Некрасова совершает путешествие по Европе. Начавшийся после 1862 г. спад общественного движения и поворот правительства к консервативному курсу вызывают у Успенского творческий кризис. В 1862 г. преподает в Яснополянской школе Л. Н. Толстого, затем -- в уездных училищах и гимназиях. С 1884 г. ведет полуголодное бродяжническое существование, закончившееся самоубийством.
   В очерках и рассказах из народного быта Н. Успенского Н. Г. Чернышевский увидел новый подход к изображению крестьянской жизни, свободный от идеализации, свойственной дореформенной литературе о мужике, "правду без всяких прикрас" и критическое отношение к темным сторонам жизни "простолюдинов".
   Тексты печатаются по изданию: Успенский Н. Повести, рассказы и очерки. М.: Худож. лит., 1957.
   

Обоз

   Впервые -- Современник, 1860, No 3.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru