Lib.ru/Классика: Успенский Николай Васильевич. Сельская аптека

Н. В. Успенский

Сельская аптека

Успенский Н. В. Издалека и вблизи: Избр. повести и рассказы / Сост., вступ. ст. и примеч. С. И. Чупринина.-- М.: Сов. Россия, 1986. (Сел. б-ка Нечерноземья).

При черепахинской аптеке есть все удобства: есть подвал, в котором хранятся химические и фармацевтические препараты; чердак для трав, комната для посетителей; есть даже лаборатория, где изготовляются декокты, припарки, сиропы, а иногда -- яичницы.

Черепахинский приказчик чрез каждые два месяца извещает своего барина, живущего в Москве, что аптека стоит благополучно на прежнем месте, рассыпает дары свои щедрот на недужных и в соседях помещиках возбуждает зависть.

Как всякое полезное заведение, сельская аптека была с радостию встречена народом. В день ее открытия в Черепахино наехало множество телег с калеками, параличными, кликушами -- и благотворительное заведение, будто Овчая купель, кругом обложилась больными. Много добра было сделано в этот день. Фельдшер (дворовый человек, учившийся в московской фельдшерской школе) осматривал больных, делал операции, становил банки, пускал кровь. В полдень два хора певчих пели молебен. Приказчик, в честь торжества, произносил своим мужикам речь, которую слушатели приняли с первых же слов за объявление "вольной" и, волнуясь, зашумели: "Она, матушка!" -- но были долго упрекаемы оратором в легкомыслии.

Долго и пламенно молился народ за основателя аптеки: всякий желал ему многих лет, счастия, блаженства на земле,-- невиданное, неслыханное чудо он совершил, выстроив аптеку. Живо в памяти народа ее открытие.

Мысль построить аптеку пришла черепахинскому помещику совершенно случайно. В бытность свою в имении, он задумал за какую-то провинность отдать одного молодого лакея в солдаты; намерение свое он открыл жене, которая советовала ему лучше продать лакея. После небольших колебаний помещик согласился на это; но покупателя не нашлось, хотя лакей имел в себе некоторые достоинства, например умел читать и писать. Однажды помещик, кончив письмо к одному из своих московских знакомых, расходился по комнате, позвал к себе старосту и приказал ему как можно скорее снаряжать подводу и запрягать пару лошадей.

-- Кому прикажете? -- говорил староста.

-- Знай запрягай! -- отвечал барин.

-- Сколько кормочку приладить?

-- Запрягай! -- твердит помещик, весь объятый задуманным планом.

Лошадей запрягли, подкатили к барскому дому и посадили закутанного лакея.

-- Вези в Москву... вот тебе письмо к его превосходительству.-- Слава богу,-- уладив дела, говорил помещик,--кабалу свалил! Теперь я знаю, что делать: у меня все рты разинут, что я устрою в имении!..

-- Куда это везут, Степанида Ивановна? -- спрашивала на сельской дороге одна женщина другую, видя, как неслась подвода с лакеем.-- Уж не в солдаты ли?

-- Нет; говорят, в московскую цирюльню, в доктора...

Через месяц черепахинский помещик получил из Москвы письмо: "Ваш лакей Андрей принят в фельдшерскую школу. Прилагаю вам устав о приеме, содержании, образовании и выпуске фельдшеров".

Прочитав письмо и поблагодарив своего знакомого, помещик стал читать устав, в котором говорилось: "При избрании питомцев в школу должно обращать особенное внимание, имеют ли они здоровое телосложение и достаточные умственные способности".

-- Все это Андрюшка имеет,-- воскликнул помещик и бросил читать устав.-- Дай-ка ему образование-то: это выйдет законодатель!

В скором времени помещик отпраздновал закладку аптеки и уехал с семейством в Москву.

В одно ненастное, осеннее утро на крыльце аптеки стоял народ. Дверь в аптеку была заперта. Посетители от дождя жались в кучку; некоторые из них садились на лавку, некоторые стояли молча и смотрели на село, где мужики подсобляли на грязной дороге лошадям везти мокрые воза, а бабы насильно гнали скотину в поле.

-- Что, не вставал? -- шел разговор.

-- Не вставал. Вчера, должно быть, воротился поздно. Кровь Захару пускал.

-- Захар упал с возу-то?

-- Захар.

-- Ох, видно немного нам жить осталось. Что-то уж жутко приходит!.. Мертвецы опять стали ходить... За что это господь наказывает?

-- Ночью ныне покойник Давыд ходил. Скляницу все с собой держит... видно, от ней помер.

-- Собаки, милая ты моя, до зари до самой лаяли, словно ловили кого, и-и-и заливались: мы с невесткой совсем не спали; приложишь ухо к окну, слышишь -- ногами хляскает; да вдруг загудет и захохочет, и всё туда... к лесу-то идет...

-- Говорят, война подымается.

Шаршавый, худощавый мальчик отворил дверь и впустил народ в аптеку.

В аптеке, не имевшей особенной чистоты и порядка, стояли с стеклянными дверцами шкапы, наполненные штофами, бутылками, банками, мензурками, ступками. На стенах висели картины.

Фельдшер, лет двадцати пяти, в коротеньком сюртуке, причесанный, с белыми воротничками, сидел за столом и вписывал в книгу расходы и приходы по имению. (На нем лежала обязанность помогать земскому.) Близ него сидел, с гармоникой в руках, сельский кузнец, угрюмо глядевший в угол и слегка скрипевший инструментом. Мальчик, помощник фельдшера, у окна делал из тряпиц корпию.

Кончив работу, фельдшер раз пять хлопнул пером об край стола, выгибая спину встал, взглянул на посетителей и пошел к окну набить трубку. Посетители приготовлялись говорить свои болезни. Одна баба выступила вперед, держа на руках ребенка, который, улыбаясь, тянулся к стклянкам.

-- Не балуй, Вася... в хоромах разве смеются? -- шепотом говорила баба.

Позади толпы, у двери, старуха другой старухе тоже шепотом рассказывала:

-- И в живых, ягодочка моя, не чаяла я быть: это -- грудь, и ноги, и руки совсем измаяли!.. Только ономеднись, голубушка, стою я, слышу будто глас: "Ты бы, Федоровна, сходила в баню, растерлась..."

-- Что пригрезилось...

Закурив трубку, фельдшер подошел к бабе.

-- Что у тебя?

-- Здравствуй, Андрей Егорыч, как поживаешь? Вот посмотри-ко,-- заговорила баба, трогая голову ребенка.

Один из солдат, сложа назад руки, смотрел на больную голову.

-- Скрофулезис,-- произнес фельдшер,-- гипертрофия... поверни-ка сюда: cortex наросло...

Фельдшер выпустил изо рта дым.

-- А отчего, родимый, эти ухабы-то?

-- Это Fossa nauicularis... Да ты тут ничего не понимаешь: что ты спрашиваешь.

Фельдшер обратился к другому больному; но его баба спрашивала:

-- А ворковская ворожея, Андрей Егорыч, не так эту болезнь называла.

-- Ты что?

-- Дедушка ногу расшиб,-- начал мальчик, вылезая из толпы и вытаскивая за собою большую шапку,-- в лесу березой... дюжо схватило...

-- Скажи, чтобы он лошадь прислал сюда; а так я не пойду.-- Ты, бабка, опять пришла?

-- Вот грудь у меня, желанный... промежду сердца-то и...

-- Я сказал тебе: tuberculosis! болезнь неизлечимая.

-- Помоги, кормилец! -- задыхаясь и держась за грудь, промолвила старуха.

-- Ты трефоль пила?

-- Я пила тряхволи.

-- Ну, когда-нибудь банки поставлю,-- сказал фельдшер и отнесся к солдатам. Старуха уныло пошла в дверь; ее кашель глухо раздавался за порогом...

-- Мне,-- начал солдат, надвигая на плечо шинель,-- позвольте, Андрей Егорыч, прежнего, то есть, ку...ку... потому -- дело оказывается плохо.

-- А, по-прежнему? -- затягиваясь, спросил фельдшер.

-- Еще хуже...

-- И мне уж того же,-- прибавил другой солдат,-- да нельзя ли на минутку одолжить симфончика. И ротный просит этого...

Фельдшер достал из шкапа пузырек с белою мазью, взболтал ее и сказал бабе:

-- Unguentum! мажь ребенку голову; три раза в день, запомнишь?

-- Как же, родимый...

-- Смотри, внутрь не дай: вы глупы!

-- Глупы, касатик.

-- Пропусти-ка меня, бабка, дай достать лекарство.

-- Пройди, пройди.

-- Ты чем нездорова?

-- Сынок у меня болен, соколик мой, четвертые сутки лежит недвижимо: травкой его хочу попоить.

-- Что же, Андрей Егорыч, кашицы-то!..-- вскрикнул солдат.

-- Сейчас! -- доставая с полки лекарство, проговорил фельдшер.-- Алеша, да ты сыграй что-нибудь на гармонике, сдействуй: "Что ты, Катя, приуныла..."

Кузнец тряхнул головой и заиграл на гармонике, выделывая разные колена. Получившие лекарства и не дождавшиеся их выходили из аптеки.

Фельдшер закурил новую трубку и опять подошел к оставшимся больным.

-- У меня,-- говорил хворый, худой мужик,-- рана на ноге, Андрей Егорыч... Нельзя ли вам замолвить словечко приказчику, чтобы погодили маленько меня гонять на работу?

Фельдшер обратился к другому.

-- А ты?

-- Для Захара пришел попросить лекарства.

-- А он еще говорит?

-- Как же. Говорит: зачем мне кровь пускали?

Фельдшер снял трубку, продул чубук, помахал им по комнате и начал смотреть в его дырочку.

-- На что кровь пускали? -- спросил он.-- У него, верно, голова болит... Васька, принеси проволоку: в чубуке застряло... А ты, Алеша, с басами-то двинь!..

-- Однако до свидания! -- сказал фельдшеру кузнец, укладывая под мышку гармонику.

-- Куда же ты? Да посиди... Скука, брат, одолевает...

-- Нет, пойти шкворень поправить.

Мало-помалу аптека опустела. Фельдшер остался с одним мужиком, которому для больного пальца начал готовить пластырь. Мужик глядел, как он готовит, и, между прочим, спрашивал:

-- Небось, Андрей Егорыч, в вашей школе трудно было учиться?

-- У кого резвые способности -- не трудно!

-- Каким там наукам учат?

-- Всяким. Мы разглядываем у человека внутренности...

-- То есть внутре-то? А что, и требуха у человека есть, как у скота?

-- Разумеется! но она благороднее; потому что человек -- не скот!

-- А вот, Андрей Егорыч, я хотел вам все сказать: нельзя ли вам попросить обо мне приказчика? Видишь, у меня тягло одно; а я правлю за два...

-- Держи-ка пластырь-то; мы с тобой до вечера не кончим... Посмотрю я, у вас в голове-то sped es pectoralis!..

В аптеку вошел кучер с кнутом и рукавицами за поясом.

-- Здравия желаем, Андрей Егорыч.

-- Здравствуй, Семен Титыч,-- сказал фельдшер.-- Что ты?

-- Да наши журавлевские господа просят вас к себе. Несчастие маленькое стряслось.

-- Какое?

-- Да бырыня своей дочке ставила пиявки и не сумела -- кровотечение крови показалось, так еду за доктором. А в город Ливны опять за доктором поехали, и будет у нас наподобие докторского совещания.

-- Консилиум?

-- И, к примеру, все доктора будут говорить на разных языках и мы будем их слушать.

-- А не знаешь, отчего кровотечение-то?

-- А вот извольте: наметили они изо всей мочи в самую жилу этими пиявками... Вы, будем говорить так, ежели, положим, вы делаете операцию, то уж вы ее делаете с размаху; ан и легкость от этого... Али так возьмем: заметили вы у кого больной член, то вы норовите его выдернуть, а не оставить на месте.-- До свидания, Андрей Егорыч!

У крыльца журавлевского барского дома теснились лворовые люди, собравшиеся смотреть консилиум. Впереди толпы стоял кучер. Он упрашивал лакея, выносившего на улицу медный таз:

-- Фаддей, скажи, пожалуйста, барыне, нельзя ли посмотреть? Ты скажи -- кучер желает. Главная вещь, ежели уж затеялось представление, то надо, чтобы его все видели.

-- Погоди,-- отвечал лакей.-- Я пойду налью в таз воды, а ты его снесешь в детскую.

-- А мы-то не увидим?-- заговорили дворовые люди, глядя с завистью на кучера, который тотчас же принялся убеждать их:

-- Вам тут, по душе скажу, любопытного малость. Разочтите: ведь двенадцать языков! махина аль нет?

В доме помещика около постели больной девочки лет десяти сидела помещица, ее муж, с трубкой в зубах, и доктор. На стульях, на полу были разбросаны полотенца, которые сбирала горничная. В углу стоял фельдшер в сюртуке нараспашку и в белом жилете. Помещица утирала остатки слез на своих глазах и спрашивала дочь:

-- Ну, как ты себя чувствуешь?

-- Это скоро пройдет,-- выговорил доктор,-- я такие же муки сам на себе испытал.

-- А вы были больны, Лука Лукич?

-- Да, в молодости: я был очень резов...

-- У Сашечки, Лука Лукич,-- прервала помещица,-- сначала под шейкой зоб был.

-- Это опухоль,-- сказал доктор.

-- И отчего это у ней?

-- Причин много может быть,-- отвечал доктор,-- определить их трудно.

-- Известно,-- в свою очередь, заговорил фельдшер,-- от разных причин делается эта болезнь: от ушибов, от простуды... Например, у млекопитаемых лошадей тоже под горлом бывают шишки...

-- А ты, любезный, помолчал бы,-- перебил помещик.-- Вы, доктор, знаете: ведь это он назначил пиявки к шее дочери; по его милости мы испортили артерию...

Доктора пригласили в столовую закусить. Помещица осталась с дочерью в детской. Фельдшер тоже был в столовой.

-- Ты, почтенный, назначил пиявки к самому нежному месту,-- сказал доктор.

-- Так точно: промеж стерноклей до мастоиднями,-- отвечал фельдшер.

-- Да, между этими мускулами. Доктор выпил.

-- Вот видишь,-- начал он,-- это нехорошо; почему? пиявки ставить должно; но при такой организации детской, так сказать, и нервозной, какова у больной,-- этого допустить нельзя. Ты назначил их ad arteri amcaroti dem, причем открылось сильное кровотечение.

-- Вот что ты сделал! -- завопил помещик.-- Пиявка прокусила артерию...

-- Надо полагать,-- сказал доктор,-- пиявка артерию... повредила...

-- Что к шее! -- выпив наливки и заткнув бутылку, воскликнул помещик.-- Он вот какую штуку удрал, Лука Лукич: приставил дворовому мальчику мушку к виску... ушам не верю! в первый раз слышу такую чепуху! Что ж вы думаете? Мальчик окривел!.. Вот что ты сделал!

-- Варфоломей Игнатьич,-- сказал фельдшер,-- всякий человек может окриветь; этим шутить нельзя... а радикальное пользование мушки уже нам доказано; следовательно, мы были вправе ее присадить.

-- Но, однакож,-- заметил доктор,-- мальчик окривел!

-- Как же-с,-- сказал фельдшер,-- одним глазом ничего не видит, даже матери своей не узнает...

-- Отчего же он окривел?

-- На это, ваше превосходительство, сказать мудрено-с: мы в практике часто встречаем не такие случаи, однако лечение свое продолжаем.

Явилась помещица.

-- Вы, кажется, Андрея браните здесь?-- сказала она, садясь за стол.

-- Заметить надобно, Анна Ивановна.

-- Нет, Лука Лукич, я всегда готова оправдать Андрея; он, право, услужливый такой. Нынче весной со мной дней пять мучился...

-- Нездоровы были?-- спросил доктор.

-- Полнокровием страдали,-- ответил фельдшер.

-- Врешь, воспалением,-- перебил помещик.

-- Я не знаю,-- заговорила помещица,-- но мне кажется, что полнокровие причиной: душило меня... Сначала он мне поставил банки, потом сорок пиявок -- не унялось! потом кровь пустил -- опять сорок пиявок, опять банки.

-- Легче стало?-- спросил доктор.

-- Гораздо легче!

Помещица тихонько подозвала к себе горничную и шепотом дала ей приказание, чтобы фельдшеру дали обед в кухне. Горничная, сделав фельдшеру мину, повела его за собой.

-- Много легче!-- продолжала помещица.

-- Но кровопускание вредно, Анна Ивановна.

-- Знаю, Лука Лукич... Нынешние медики не одобряют кровопускания; но я не боюсь: у меня кровь не истощится... Заметьте, как только я отворю кровь, сейчас чувствую невыносимый аппетит; стало быть, когда я поем, у меня потеря крови вознаградится,-- не так ли?

-- Так,-- усмехнувшись, сказал доктор и прицелился вилкой в колбасу.-- Вы как будто, Анна Ивановна, учились физиологии. Ваша правда: все, что ни поступает в наш организм (доктор опустил колбасу в свой организм), переработывается сначала желудком: что называется,-- делается каша... chilus... Это chilus, представьте себе, переходит в кишечный канал. Далее, все жидкие части посредством всасывания поступают в кровь; и вот, когда вы покушаете, пища превращается в кровь.

-- Ну, вот видите? -- торжествующим голосом произнесла помещица.

-- Вы, верно, когда-нибудь читали медицинские книги?

-- Кажется, читала, Лука Лукич, когда еще была дитятей.

-- Лука Лукич! -- возразил помещик, раскуривая трубку,-- растолкуйте мне: отчего, например, на ране или так где-нибудь вдруг нагноение является?

Помещица шепнула что-то мужу на ухо.

-- Что ж такое, если меня интересует этот предмет? -- ответил помещик.

-- Можете себе вообразить,-- начал доктор,-- нагноение бывает двух родов: доброкачественное, во-вторых -- злокачественное. Гной под микроскопом...

-- Лука Лукич, Лука Лукич! -- заголосила помещица, простирая к доктору руки.

-- Что, вам неприятно? Но скажу -- чрезвычайно важная вещь этот гной: в медицине у нас даже его вкус определяется.

Помещица ушла в другую комнату. Доктор встал из за стола с красными щеками.

Перед сумерками в Черепахине шел проливной дождь, заставивший фельдшера сидеть в своей аптеке. К нему снова прибегал мальчик от лесника и просил посмотреть ушибленную ногу. Фельдшер обещался прийти, как скоро дождь перестанет. Он сидел у окна и смотрел на улицу. Против аптеки под поветью крестьянского сарая стояли две мокрые бабы, захватив полы своих зипунов, и молча глядели на ручьи по дороге; среди улицы на траве мокнула спутанная кляча с хвостом, похожим на горсть пакли. Широкая река усеялась частыми брызгами, у плотины дружно рылись утки, уткнувши носы в воду; вдали на горе, будто в тумане, дремали леса, один другого темней; все имело скучный, пасмурный вид.

Около пяти часов дождь перестал. На улице посветлело. Фельдшер отправился к леснику. Было холодно; река сильно волновалась, и у берегов скоплялась пена. Навстречу фельдшеру попадался народ.

Фельдшер остановился на краю села, недалеко от изб, и смотрел на бежавшую к нему из проулка сгорбившуюся бабу; ее головная повязка трепалась длинными концами. Она, запыхавшись, очутилась близ фельдшера: на лице ее было беспокойство.

-- Ну, что ты? -- крикнул фельдшер.

-- Кормилец...-- начала баба, едва переводя дух,-- что ж, родной... болезнь-то моя... полечи, касатик...

-- Я вам не раз говорил, что туберкулезных я не лечу: нет спасения...

Баба смотрела в землю и кашляла; фельдшер заключил:

-- Дом тебе пора строить,-- дом!..

-- Какой, родимый?

-- Из четырех досок... сосновый...

Фельдшер пошел. Баба, закрыв глаза тряпицей, зарыдала.

Темнело; народ расходился по домам; улица пустела. Фельдшер направился к гумнам и к пустынному кладбищу, с покосившимися крестами и голобцами, на которых в разных местах сидели крошечные птички со взъерошенными от ветру перышками, не зная, куда приклонить свою голову; над некоторыми из могил лежали неправильные, большие камни; иные могилки не были обложены даже дерном, другие готовы были сравняться с землей или скрывались в колыхавшейся крапиве. По одну сторону от кладбища тянулся густой, черный лес; впереди над полями, распластав крылья, усильно боролся с ветром ворон. По узенькой тропинке фельдшер пришел в чащу леса; в нем было темно: справа и слева сновали трепетавшие своими сухими листьями осины и березы. По всему лесу равномерно распространялся широкий, плавный гул,-- точно где вблизи шумела вода; ни одного птичьего голоса; кругом полумрак, вместе с гулом располагавший к тяжелым думам. Ровные березы уныло покачивались и тихо шуршали своими верхушками.

Далеко слышался мерный, замирающий стук топора; неохотно лаяла на пчельнике собака... Опять стонет лес; отрывать слуха не хочется ото всего, что слышится вокруг...

Фельдшер пришел к леснику. У стола, с опухшим от слез лицом, сидела молодая баба и втыкала в светец зажженную лучину. На хорах стонал лесник. С появлением фельдшера баба встала с своего места, а больной начал принимать полусидячее положение.

Фельдшер снял фуражку и обтер на лбу пот.

-- Что ты? -- сказал он, приступая к больному.

-- Отец родной!

-- Ну-ка, покажи, где это ты так?.. Лесник развернул тряпицу и обнажил ногу.

-- Мне недосуг к вам ходить-то... Акулина, посвети сюда!..

Акулина поднесла к хорам лучину и вдруг, взглянув на рану, зарыдала на всю избу.

-- Держи, держи лучину-то,-- сказал фельдшер. У лесника на глазах показались слезы.

-- Андрей Егорыч, больно, батюшка! -- вскрикнул старик, хватая его за руку.

-- Погоди! (фельдшер скинул с себя верхнее платье). Надо растереть...

Больной затрясся, с ужасом глядя, как фельдшер начал засучать свои рукава. Он взял стклянку и налил себе на ладонь мазь.

-- Держись!

-- Ой! государь мой!

-- Акулина! бери за ногу...

Лесник упал в бесчувствии навзничь.

По прошествии двух дней посреди сельской улицы несли гроб. Фельдшер возвращался с практики. Позади гроба в отдалении шли бабы; раздавался плач.

-- Кого это несут? -- остановив одну бабу, спросил фельдшер.

-- Лесника,-- произнесла она.

Фельдшер задумчиво перекрестился.

-- Верно, антонов огонь; забыл тогда пиявок-то припустить!..

1859

Оставить комментарий Успенский Николай Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1859 Обновлено: 21/01/2021. 24k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Успенский Николай Васильевич Сельская аптека

Н. В. Успенский

Сельская аптека

Успенский Николай Васильевич
Сельская аптека