Успенский Н. В. Издалека и вблизи: Избр. повести и рассказы / Сост., вступ. ст. и примеч. С. И. Чупринина.-- М.: Сов. Россия, 1986. (Сел. б-ка Нечерноземья).
По заведенному исстари обычаю во всех селах ночь под светлый день проходит без сна, в сборах к празднику. С вечера в каждом доме затапливаются печи и вплоть до заутрени идет стряпня. Так как заутреня начинается очень рано, то с вечера же народ одевается в праздничное платье. Всякий мужик долгом считает обуть хотя старые, но во всяком случае вымазанные дегтем сапоги; бабы надевали расписные понявы; парни -- красные рубахи. Старушки принаряжаются для светлого Христова воскресенья в темные растегаи, купленные на ярмарке, в новые лапотки и снежной белизны платочки, драгоценные для них тем, что они же самими старушками предназначены препроводить их на тот свет.
С закатом солнца окрестные деревни и слободы пустеют. Народ с куличами, пасхами отправляется на ночь в приходское село. В церкви, до благовеста колокола, обыкновенно читают жития святых и чудеса разные; туда стекаются богомольные и желающие провести время в благочестивых размышлениях. Большая часть людей идет в дома своих знакомых.
Часов в восемь вечера сельская улица наполнена народом. Во всех окнах светятся огни. Около слобод поповской и дворовой толпятся мужики, дворники, приказчики, лакеи. Где просятся ночевать, поздравляют с праздником; где предлагают услуги, расспрашивают о здоровье и проч.
-- Наше почтение Савелью Игнатьичу. С наступающим праздником имею честь поздравить.
-- Многолетнего здравия, Петр Акимыч, Лукерья Филипповна!.. Авдотья Герасимовна!.. Что? и вы к заутрени жалуете?
-- Да-с; и мы...
-- Дело... Вот и я с супругой тоже. Нельзя. Вся причина праздник обширный...
-- Не знаете ли, Савелий Игнатьич, где бы мне переночевать с семейством?
-- Право слово, не знаю. Мы с супругой у отца дьякона. Да вы попробуйте, спросите вон в кабаке: теперь там просторно...
-- Как можно...
-- Ей-богу! Да что ж вы думаете? Да мы с супругой, я вам скажу, раз в конюшне ночевали...
Кто-то ведет в темноте даму.
-- Ко мне, ко мне, Марья Павловна, пожалуйте. Сюда. Лужицу-то пересигните...
-- Куда это?
-- Прямо! Валяйте!..
-- Сигать?
-- Сигайте...
-- Темь какая, господи... У-у-ух! Ну!..
-- Что, втесались?
-- Втесалась...
-- Да где ты, Настя? -- кричит какая-то женщина.
-- Я? вот...
-- Иди скорей. Пойдем. Или ты не видишь, повсюду лакеи шляются? Как же можно одной?
-- Он, маменька, ничего...
-- Кто?
-- Лакей... барский. Он только говорит: Христос вос-кресе!
-- А ты?
-- А я говорю: воистину.
-- Ну, и дура за это... вот тебе и сказ!
В дьячковском доме, при свете ночников, хозяйка с засученными рукавами переваливает с боку на бок на столе тесто. Ее крошечный сынишко, весь в муке, стоит на полу и смотрит на нее, чего-то ожидая.
-- Рано, голубчик,-- говорит дьячиха.-- Ни свет ни заря... Бог ушко отрежет...
Мальчик кладет в рот палец.
Дьячку, сидящему за церковной книгой и тихонько напевающему: "Тебе на водах", дочь заплетает косу.
В кухне священника, напротив пылающей печи, молодой работник с-молодой работницей изо всей мощи щиплют кур и поросят, так что животные даже по смерти своей издают писк.
-- Пойдешь к заутрени? -- спрашивает работник, обдирая ухо на поросенке.
-- Неколи... Я бы пошла.
-- Так к обедни.
-- Приду к обедни.
Земский примеривает только что принесенный сюртук. Портной осаживает полы, самодовольно встряхивает головой и говорит:
-- Графу не стыдно надеть... Какова работа! Земский ухмыляется. Он хочет показаться жене. Земчиха в другой комнате снаряжает бабу в амбар.
-- Трогай! Яко-о-о-да царя-яя... всех поды-ы-ы-ы... ну, что же вы? начинай!
Мальчишки пыхтят.
-- Качай! Я-ко-о-о-да царя-я-я... Ну, я опять дам тон: го-го-го-го тр-р... нет, погоди! лучше пойти хворостину принести...
В небольшой чистой горенке, устланной свежей соломой, стоит перед образами хорошенькая вдова. Перед образами висят голубки, разноцветные лампады. Вдова вздыхает. У ней слезы на глазах.
-- Можно ночевать? -- раздается под окном голос.
-- Кто это?
-- Я, я, Танюша!..
Входит краснощекий парень; сапоги новые, шляпа новая с пряжками и зелеными перьями...
В хате птичницы с чашкой воды стоит баба перед закутанной печью, в которой шуршит и треплется веник.
-- Кучер Феноген приказал спросить, можно ли ему идти?
-- А лошади с кем останутся?
-- Мужик Лаврентий вас спрашивает.
Входит мужик.
-- Что?
-- Заступитесь.
-- Ведь я тебе сказал... Дурачье вы!
-- Петр Прохорыч, ради светлого Христова воскресения...
-- Пошел вон!.. Чтоб я видел...
-- Петр Прохорыч, помилосердствуйте! у меня дети... Батюшка!..
-- Эй, гоните его!.. Живо! эй! Мужика выгоняют.
-- Ишь каналья, мерзавец!.. Ему в солдаты не хочется... Вас, грубиянов, не давить, толку не видать...
-- Он вас обругал!..-- донос раздается.
Приказчик стоит, как врытый. Он вдруг накидывает на себя шинель, захватывает что-то в углу и бежит из дому. Ему вслед мигнул Филимошка, державший сапог в руке.
-- Не слыхала, Прасковья Федоровна, новость? -- говорят на улице старухи.
-- Какую?
-- Будто ноне после заутрени начнется светопредставление...
-- Неужели?
-- Да, матушка.
-- Это верно-с,-- подхватывает мещанин, взявшийся откуда-то.-- Потому опосле заутрени подымется самая трагедь...
-- Да ведь что, родная? сказывают, сейчас бесы пробежали у скотного двора... какое стадо!
-- А что, курочки-то у тебя хорошо несутся?
-- Плохо...
Скоро десять часов; говор на улице утихает.
Дом священника битком набит народом. Столы и лавки завалены узлами, пасхами, писаными яйцами.
По стенам сидят дворовые девки, приказчики, лакеи и пр. В кухне, смежной с горницей, в разных положениях, на полу, на печи, на кониках лежат и сидят мужики. В горнице пахнет пирогами; потому что целое решето пирогов проносит попадья. Она на дороге останавливается перед сонной купчихой и спрашивает:
-- Вы не хотите ли вздремнуть, Аграфена Карловна?
-- Нет-с... я уж дождусь заутрени.-- Купчиха почесывает под мышками у себя и закрывает глаза.
-- А то возьмите подушечку. Купчиха не отвечает более.
Один из лакеев тоже вздремнуть предлагает девкам. Девки поднимают его на смех. Он упирается затылком в стену. Другой, рядом сидящий, вытянув ноги, поет про себя: "О, любезного, о, сладчайшего твоего гласа". Третий лакей шевелит лучиной под лавкой: начинается такой шум, хохот, крик гусынь, что из спальни выходит священник и просит кричать полегче. Ему говорят, что это гусыни взахались перед заутреней.
Напротив дворни, в углу, мещанин рассуждает с другим мещанином о том, что надобно уметь пить; а то опиться недолго,-- и приводит много несчастных примеров. Его собеседник не без хвастовства говорит:
-- Мне, Иван Тихоныч, господь бог дал такой ум, что я теперь с ведра не захмеляю.
-- А у нас, господа, прошу прислушать,-- начал худощавый башмачник,-- один лакей у своего барина (лакеи навострили уши) выпил бутыль и проглотил рюмку...
Лакеи вступают с башмачником в спор. Священник снова выходит из спальни, чтобы прекратить шум. Его просят быть посредником и разобрать дело.
В кухне разговоры не менее оживлены. На печи один парень рассказывает сказку про Ивана-царевича. Его слушает много народу, облепивши печь кругом.
-- Меньшаго,-- говорит парень,-- звали Иван-царевич. Повадилась в их сад летать жар-птица и клевать золотобрез-яблок...
На конике, окруженная толпою баб, сидит в белом платке разутая девушка Мариша, как сказывают, помешанная на любви к барскому сыну. Ее расспрашивают, чем она кормится? Мариша, утираясь концами черной шали, отвечает:
-- Где поиграю, попляшу... Петь-то ничего: заместо стихов... Купцы в Ахремове надысь три копейки мне дали.
-- Ну, а родные-то твои? постой... что ты толкаешь...
-- Ты спроси ее про любовь...
-- О, выдумала!.. А родные-то твои желанны до тебя?
-- Снохи нароют картофелю и от меня прячутся... Я сплю в клети... (Молчание.) Мне помещица вуаль подарила; все девки на него смеются.
-- Погоди, ты не умеешь!.. Дай-ко я спрошу... Вишь, она вовсе глупа... А в селе-то, Мариша, любят тебя?
-- Да Старостины ребята всё колотят. Как праздник, так беги вон из деревни... пьяные бьют. Наши мужики шутки-то не принимают. Нешто где они что видели? Все как бы подраться. Я в монашки пойду. Говорят, на мне младенческая.
-- Посторонитесь!-- говорит поповская работница, держа плиту с жареными поросятами.
Народ расступается.
-- Важно запахло!..-- замечает с печи мужик.
-- Да-а...-- присовокупляет другой.-- Ведь подумаешь, братец мой, праздник-то; оттого-то он дорог, что еда прекрасная... А уж как у этих попов жрут сладко!..
-- Ну, у приказчиков лучше. У тех еда царская... в десять раз лучше поповской... Одно слово, трескотня здоровая!
-- Что ж им?
Под иконами старуха говорит про смерть своего сына-ратника.
-- И там народ, и по ту сторону народ. Я кричу ему: "И где ж наш-то соколик белый?" А он, касатка моя, руку вот так и приложил к ланите. "Что ж, умер, что ли?" он рукой и махнул!
В детской комнате происходят уборы. Дочь священника, невеста, в коротеньких юбках, приготовляется надевать розовое платье. Ей хотят помочь дворовые девки. Попадья снимает с себя повойник. Двое мальчиков семинаристов, одетых в новые казакины, выбирают из лукошка красные яйца. Они пробуют их об зубы и говорят: "Давай биться"; семинаристы бьются, и одно из яиц трещит. Все так заняты работой, что никто не замечает, что в углу сидит в темноте лакей, жадно впившийся глазами в поповскую дочь. Он в руках для виду держит молитвенник.
В спальне, при свете лампады, в полудремоте сидит приказчик с узлом, рядом священник; поодаль, в стороне, в черном одеянии -- монахиня. Монахиня приказчику рассказывает про чудо св. Макария.
-- И сидит перед двумя монастырями бес,-- прости меня, господи,-- и дремлет. Идет Макарий.-- Что ты дремлешь?
Приказчик вздрагивает и открывает глаза.
-- К заутрени скоро,-- говорит монахиня,-- двенадцатый час... Ну, а что вы говорили насчет равенства, то оно будет при конце мира, не ранее... Тогда, по писанию, сын не будет знать отца, раб -- господина и запустеют церкви...
Приказчик всхрапывает и ухом не ведет насчет равенства.
Мало-помалу в доме священника становится тихо. Лакеи угомонились; разговоры замолкли, народ по большей части дремлет и спит. Петух запел на дворе.
-- Эй, вставай к заутрени... благовестят!..-- раздаются голоса.
В самом деле, к заутрени заблаговестили. Будят сонных; поднимается суетня. С полатей, с печи слезает народ. Со стола разбираются куличи. Повсюду говор. Шумят накрахмаленные платья. Священник с палкой выходит из спальни. Все спешат за ним. В опустевшем доме никого не остается, кроме работников.