Успенский Глеб Иванович
Вокруг да около

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Без покаяния и без причастия.

ВОКРУГЪ ДА ОКОЛО.

ОЧЕРКИ И РАЗСКАЗЫ.

I.
Безъ покаянія и безъ причастія.

   ...На берегу Невы, далеко загородомъ, въ небольшой бесѣдкѣ, довольно аляповато сколоченной изъ барочнаго лѣса, собралось посидѣть и полюбоваться рѣкой, подышать чистымъ вечернимъ воздухомъ -- человѣкъ пять-шесть добрыхъ знакомыхъ, дачниковъ и ихъ гостей... Минутъ двадцать разговоръ шелъ въ такой степени благополучно, что никто ни разу не коснулся "текущихъ вопросовъ", не завелъ рѣчи о газетахъ и т. д. Дѣйствительно, и рѣка, и погода, и небо были такъ удивительно хороши въ этотъ вечеръ, что невольно овладѣвали вниманіемъ собесѣдниковъ... Берегъ, на которомъ помѣщались неказистыя дачи и дачныя бесѣдки, былъ, по случаю праздничнаго дня, оживленъ безъ стѣсненій веселившеюся дачною и мѣстною молодежью, по всему берегу звенѣлъ смѣхъ и раздавалась торопливая бѣготня по мосткамъ, въ погоню другъ за другомъ; пѣсни и звуки гармоній неслись съ разныхъ пунктовъ берега и со множества лодокъ, разсыпавшихся по широкой, въ этотъ вечеръ необыкновенно гладкой поверхности быстрой рѣки. Было чѣмъ полюбоваться усталому человѣку -- и собесѣдники наши, по положенію своему принадлежавшіе къ такъ называемой "чистенькой", работящей столичной бѣднотѣ, точно, нѣкоторое время, не нарушали своихъ почти безмолвныхъ ощущеній, возбуждаемыхъ общей картиною вечера... Но увы!-- продолжалось это недолго. Одно совершенно незначительное обстоятельство неожиданно измѣнило господствовавшее въ бесѣдкѣ расположеніе духа; оно заставило собесѣдниковъ заговорить, и притомъ заговорить о такихъ вещахъ, разговоры о которыхъ и въ началѣ, и въ концѣ, кажется, уже ни въ комъ не возбуждаютъ ничего, кромѣ ощущенія оскомины...
   Обстоятельство, бывшее причиною такой неожиданной непріятности, повторяемъ, было очень незначительное. Какой-то небритый солдатъ, въ распоясанной рубахѣ, въ рваныхъ ситцевыхъ розоваго цвѣта штанишкахъ, босикомъ, но въ форменной, хотя и рваной фуражкѣ, какой-то мастеровой и человѣка четыре простыхъ рабочихъ мужиковъ пришли на берегъ и расположились на травкѣ около бесѣдки. Всѣ они были рабочіе, въ будніе дни работавшіе тутъ же на берегу, вбивая сваи для строившейся набережной. По случаю праздника они гуляли съ утра на свободѣ, и вотъ теперь цѣлой "канпаніей" привалили на берегъ, быть можетъ потому, что у компаніи ужь больше не было денегъ, чтобы толкаться вокругъ веселыхъ мѣстъ, а, быть можетъ, и просто для отдохновенія и дружеской бесѣды. А бесѣда шла между ними оживленная. Всѣ они были подъ хмѣлькомъ, и разговоръ ихъ хотя и былъ довольно не твердъ относительно постройки фразъ и порядка ихъ появленія въ рѣчи, но касался очень интереснаго предмета -- именно, послѣдней войны и другихъ самыхъ животрепещущихъ событій дня. Солдатъ, конечно, орудовалъ на первомъ планѣ; прочіе только вставляли свои замѣчанія... Съ первыхъ же словъ этого человѣка можно было догадаться, что онъ вовсе не походитъ на ту громадную массу русскихъ воиновъ, которые, исходивъ тысячи верстъ, перемучившись всѣми муками, совершивъ необычайные подвиги, возвращаются смиренно по домамъ, и не находятъ иного разговора, какъ о харчахъ, объ одежѣ, о томъ, гдѣ что дешево изъ продукта и такъ далѣе. Нѣтъ, этотъ человѣкъ старался осмыслить великіе подвиги воинства, старался придать имъ вѣсъ и значеніе и умѣлъ пріурочить ихъ къ своей собственной личности.
   -- Мы, говорилъ онъ громко и при этомъ, какъ настоящій ораторъ, размахивалъ рукою съ окуркомъ папиросы, свернутой изъ газетной бумаги:-- Мы ихъ, болгарокъ, праздникамъ Господнимъ научили, законъ имъ показали христіанскій, они до насъ и звону-то церковнаго отъ роду рожденія не знали... Вотъ что!.. Со слезами они, братецъ ты мой, какъ дѣти, малые ребяты, рады... Это должно понимать...
   -- Чья же она теперь, земля-то?
   -- Наша! Чья же еще? Нѣтъ, братъ, теперь извини! Былъ у него хвостъ, вонъ какой, пуще павлиньяго -- ну будетъ! довольно! Погуляй-ка и такъ; порядочно мы ему хвостъ-отъ отхватили...
   -- Чей хвостъ?
   -- Чей! всѣхъ вообче ихнихъ народовъ... Иностранныхъ подлецовъ... Теперича, посиди-ка, другъ любезный, смирненько, мутить нашу Россію перестань... Довольно ты мудрилъ, притѣснялъ, оставь! Нашъ царь-батюшка, нѣшто даромъ посылалъ насъ, дѣтей своихъ, на гибель, на мученіе? Нѣтъ, братъ! Теперь хучь и много крови пролито, а золотыя мѣста взяли... Д-да! По газетамъ пишутъ, сказываютъ, ужь ба-а-льшой раскопъ идетъ въ араратской горѣ... Первобытнаго быка отыскали... Самое то мѣсто нашли, іуда онъ въ допотопныя времена воткнулся... У него, братцы кои, одна щиколка, вотъ это самое мѣсто (солдатъ поднялъ ногу и, широко разставивъ руки, кругообразно водилъ ими вокругъ щиколки), шесть четвертей обхватомъ... Первобытныхъ вѣковъ быкъ... Вотъ что!..
   -- Это что же такое? очевидно съ явнымъ замираніемъ сердца, почти шопотомъ, спросилъ одинъ изъ слушателей.
   -- А то, что это самое и есть корень золотымъ мѣстамъ во всемъ свѣтѣ... А они (такъ и такъ) туда-то насъ и не пущали... Ты, теперича, поди съ нашей рублевкой въ ихнюю землю, онъ тебѣ рубля не дастъ ни вовѣки вѣковъ...
   -- Не дастъ?
   -- Ни-ни!.. Бери поАяну! А не то, такъ и сорокъ, копеекъ.. Вѣдь вотъ какая сволочь!
   -- Полтину за рублевку?
   -- И той, говорю тебѣ, захочетъ -- не дастъ! Такіе дьяволы -- на рѣдкость... У нихъ все, братецъ ты мой, золото да? серебро, а бумажекъ и въ заводѣ нѣтъ... потому завладѣли коренными мѣстами, все золото себѣ забрали, а насъ не допускаютъ; ну только теперь -- шалишь... Будетъ форсить-то, зарылись въ золотѣ-то... Под-ди-ти, погляди какъ они живутъ-то!.. Носъ задираетъ выше самого Балкану... Д-да! Ишь-ти, скажи пожалуйста! А нашему брату все такъ и бѣдствовать? Какже, довольно съ васъ, господа!.. Тутъ крови человѣчей пролито -- море!
   -- Окіяны, братецъ ты мой!
   -- Дна не найдешь, вотъ сколько изъ-за него, мошенника, притѣсненій было... Самъ -- въ деньгахъ, въ золотѣ да серебрѣ зарылся, а у насъ въ Россіи денегъ не хватаетъ... Тутъ совѣсти нисколько нѣтъ... Онъ насъ въ Севастопольскую кампанію изъ-за чего мучалъ? Все изъ-за этого изъ-за самаго -- не пускалъ къ кореннымъ мѣстамъ. Нашъ царь объявилъ ему войну,-- небось онъ не пошелъ на Питеръ-то (солдатъ указалъ рукой на Неву). Ему бы тутъ, какъ по маслу, въ Россію-то вломиться... Флотъ у него есть, матросовъ пятнадцать милліоновъ -- отчего онъ, нѣмецкая шельма, сюда не шелъ?.. Ты думаешь спроста? Не зналъ? Нѣтъ, онъ тонко это понимаетъ! Онъ взялъ да и объявился -- эво гдѣ, въ Севастополѣ! Полѣзъ на Россію съ кручи! изъ-подъ горы! Тутъ бы онъ однимъ духомъ на корабляхъ-то вкатилъ, а тамъ въ годъ на гору-то не влѣзешь -- а полѣзъ! Почему?.. Боялся! Потому тамъ самыя и начинаются коренныя мѣста -- вотъ онъ насъ и приперъ съ низу, чтобъ къ мѣстамъ-то этимъ не подпустить!.. Во!.. Охо, братъ, гляди ему въ зубы-то... Онъ свое дѣло знаетъ тонко... А теперича мѣста-то наши! На-ко вотъ, съѣшь!.. ха-ха...
   Всеобщая дѣтская радость охватила собесѣдниковъ. Солдатъ воодушевился, и обуялъ имъ мгновенно духъ хвастовства. Онъ принялся разсказывать, что "бывало, изъ штуцера какъ хзатишь съ кручи-то -- пятерыхъ насквозь; онъ тебя дуетъ навѣсомъ, эва какія пускаетъ закуски, пудовъ по пяти вѣсу, а они все позади ложатся, а мы съ кручи-то его изъ ружейцовъ -- тукъ да тукъ... Два года послѣ окончанія войны плыли по морю мертвыя тѣла... Легло ихъ тридцать восемь милліоновъ..." Духъ хвастовства разгорался въ солдатѣ все сильнѣе и сильнѣе каждую минуту... "Теперь, размахивая руками, гремѣлъ онъ: -- намъ только одну Англію осталось перекувыркнуть... Не перекувыркнемъ что-ли? Сдѣлай милость!.. Поперекъ живота сцапалъ ее, да и вся!.. Л-любеззная! Самая вредная намъ шельма!.. Что ты на моряхъ мастерица, такъ это, братецъ мой, для насъ наплевать!.. Ты въ воду, а мы подъ тебя карпеду!.. Она тебя, шельму, выплюнетъ оттудова, изъ-подъ воды-то, въ небо въ самое... во!.. ха-ха-ха..."
   Необузданный дѣтскій смѣхъ и дѣтское веселье обуяло слушателей. Молодой парень, изъ числа рабочихъ-мужиковъ, до того былъ восхищенъ нарисованной солдатомъ картиной, до того живо представилъ себѣ, какъ карпеда выплевываетъ подъ небо всю иностранную механику, ухитрявшуюся повредить намъ откуда-то изъ-подъ воды, что опрокинулся на спину и закатился отчаянно веселымъ хохотомъ, даже брыкнулъ босыми ногами...
   А солдатъ, не теряя, повидимому, послѣдовательности въ своихъ мысляхъ, вдругъ перешелъ къ самымъ послѣднимъ событіямъ и объяснилъ ихъ тоже съ точки зрѣнія того положенія, которое онъ высказалъ раньше.
   -- Будетъ, будетъ баловаться-то!.. довольно вы людей-то, души христіанскія, на борзыхъ собакъ мѣняли... Будетъ... Теперича Россія пошла на поправку, а вашего брата за это надо -- вотъ какъ...
   И онъ показалъ, какъ надо поступать съ тѣми, кто, подобно иностранцамъ, отнимающимъ у насъ деньги, хочетъ опять продавать людей и мѣнять ихъ на собакъ... По этому поводу солдатомъ было высказано полное сочувствіе къ одному недавнему событію.
   -- Пойдемъ, ребята -- угощу! Рано спать-то!.. провозгласилъ кто-то въ толпѣ собесѣдниковъ, разговоръ которыхъ мы слышали, и всѣ они скоро, весело и громко разговаривая и. очевидно, отлично чувствуя себя, ушли по направленію къ слободѣ.
   А въ бесѣдкѣ начался разговоръ, а потомъ пошелъ споръ; говорили, кричали, сердились, волновались... Двѣ дамы, бывшія тутъ же въ бесѣдкѣ, потихоньку поднялись съ своихъ стульевъ и ушли; онѣ сочувствовали и интересовались, но ушли потому, что ужь очень часто слышали такіе разговоры, и всегда они оставляли впечатлѣніе неопредѣленное, хотя несомнѣнно тяжелое; безъ всякихъ перерывовъ, споръ продолжался часа два къ ряду; дѣло, по обыкновенію, было обслѣдовано со всѣхъ сторонъ и, по обыкновенію, въ результатѣ получилось ощущеніе какой-то тупой безвыходности, горечи, тоски и непритворно-болѣзненнаго стѣсненія въ груди...
   Наконецъ, настало молчаніе -- озабоченное, тяжелое, утомляющее...
   -- Нѣтъ, вотъ я зналъ одну старуху, кухарку, такъ она, вотъ она отъ всего отъ этого должна была безъ покаянія и причастія помереть!
   Строго задумчивыя лица собесѣдниковъ, смотрѣвшія въ разныя стороны, невольно обернулись по направленію къ тому человѣку, который произнесъ вышеприведенныя слова. Человѣкъ этотъ, все время молчаливо курившій въ углу бесѣдки, былъ человѣкъ тихій, скромный и, на первый взглядъ, не далекій: онъ служилъ большею частію въ какихъ-то частныхъ компаніяхъ, изъ которыхъ каждая непремѣнно оставалась (послѣ внезапнаго прекращенія дѣлъ) должною Максиму Иванычу (такъ его звали), по крайней мѣрѣ, за годъ. Бывали случаи также, что нѣкоторыя мѣста онъ долженъ былъ оставить по "неблагонадежности", такъ какъ было доказано, что въ числѣ его знакомыхъ есть писатели и тому подобные подозрительные случаи. Но на денежныя обиды Максимъ Ивановичъ не сердился, а отъ обвиненія въ неблагонадежности не робѣлъ, и не прерывалъ знакомства, которыя сдѣлалъ раньше. Всѣ считали его очень добрымъ человѣкомъ, но совершенно необразованнымъ. И то, и другое было справедливо, но недалекій по виду Максимъ Иванычъ внимательно слушалъ, что говорятъ, думалъ по своему и по своему дѣлалъ разныя соображенія. Видѣлъ онъ на своемъ вѣку много, отъ бѣдной лачужки мѣщанина, въ которой родился, до дворца какого-нибудь тарлатана-финансиста, который въ концѣ-концовъ надувалъ его. Однажды, по дѣламъ службы, Максиму Ивановичу пришлось даже быть за-границей. Къ людямъ, изъ за которыхъ ему иной разъ приходилось терять мѣсто "по неблагонадежности", его влекло не просто сознаніе невѣжества своего прошлаго и неправды видѣннаго шарлатанства и денежнаго блеска, нѣтъ, онъ, какъ ужъ сказано, слушалъ и думалъ, хотя думалъ по своему, а выражаться даже и совершенно не умѣлъ.
   -- Что такое? какъ бы не очнувшись и еще въ полуснѣ отъ великихъ думъ, возбужденныхъ утомительнымъ и важнымъ споромъ, произнесъ одинъ изъ собесѣдниковъ, повернувъ къ Максиму Ивановичу величественно осоловѣлое лицо съ величественно осоловѣлыми глазами.-- Что такое -- безъ покаянія и причастія?
   -- Больше ничего, продолжалъ Максимъ Ивановичъ, видимо сконфузившись:-- я говорю, что одна старуха отъ этого вотъ самаго... принуждена была скончаться безъ покаянія и безъ причастія...
   -- Какая старуха?
   -- Кухарка, Аксиньей Васильевной звали...
   -- Безъ покаянія и безъ причастія?
   -- Скончалась безъ покаянія и безъ причастія...
   -- Отъ направленія?..
   Максимъ Иванычъ сильно затянулся папиросой и робко отвѣтилъ:
   -- Да-съ, отъ этого, отъ него...
   -- Чортъ знаетъ, что вы говорите. Я ничего не могу понять... Кто-то изъ собесѣдниковъ неожиданно звонко засмѣялся, и олимпійское величіе, царствовавшее въ бесѣдкѣ, разсѣялось въ мигъ... Максимъ Ивановичъ совершенно сконфузился и какъ-то пискливо бормоталъ:
   -- Чего же вы смѣетесь?.. Я, ей-Богу, совершенно по сущей правдѣ говорю вамъ...
   -- Безъ покаянія и безъ причастія? переспрашивали его среди смѣха...
   -- Да! И безъ покаянія, и безъ причастія, съ какою-то напускною твердостью проговорилъ Максимъ Ивановичъ.
   -- Отъ направленія?
   -- И тутъ нѣтъ ничего смѣшного. Да-съ, отъ направленія.. Вы же цѣлый вечеръ изволили сами излагать, что открылось, напримѣръ, направленіе для ближняго... То есть, чтобы пользу всячески... Такъ вѣдь вы утверждали?
   -- Такъ, такъ...
   -- Ну, а я больше ничего, привожу вамъ примѣръ, что существовала нѣкоторая старуха Аксинья Васильевна... Ну? Ну -- и отъ этого самаго дѣйствія въ пользу ближнему, скончалась Богъ знаетъ какъ...
   -- Знаете, Максимъ Иванычъ, вы разскажите всю эту исторію подробно, а то рѣшительно понять ничего невозможно. Вы не обижайтесь...
   -- Я не обижаюсь, я только...
   -- Разсказывайте, разсказывайте, а то это чортъ знаетъ, что такое: какая-то старуха скончалась на пользу ближнему безъ покаянія и безъ причастія -- вѣдь тутъ ничего даже и сообразить невозможно. Разсказывайте!
   Но Максимъ Ивановичъ медлилъ.
   -- Я, видите, что хотѣлъ сказать, всячески желая выяснить свою мысль, проговорилъ онъ:-- вотъ вы говорите, на пользу... а что, если выйдетъ безобразіе? И почему?
   -- Ну, ладно, разсказывайте. Тамъ увидимъ. Кто такая старуха? Знали вы ее?
   -- Я ее двадцать лѣтъ зналъ... Старуха самая обыкновенная...
   -- Носъ въ табакѣ?
   -- Нюхала и табакъ... Въ прежнія времена живала она все больше по постоялымъ дворамъ, въ артеляхъ, то судомойкой, то стряпухой, а я-то узналъ ее, когда ужъ взяла ее къ себѣ одна моя знакомая старуха, сжалилась надъ ея старостью. Ей въ ту пору было уже шестьдесятъ лѣтъ, и ее ужъ два раза переѣхали на масленицѣ чухонцы. Ну, словомъ, старуха самая обыкновенная, въ морщинахъ, въ котахъ и шерстяныхъ чулкахъ, грязная и дураковатая, и стрясала скверно... Хлебнешь бывало ложкой -- хвать мочалка или щепка... Всего, въ теченіи жизни, ее переѣхали лошадьми восемь разъ, въ послѣдній разъ такъ, что слегла и ужь не вставала... А то полежитъ за печкой недѣли двѣ, ничѣмъ не лечится, только проситъ испить, думаешь -- вотъ-вотъ скончается, а она и выползаетъ... Обокрали ее въ жизни четыре раза, обокрали начисто, до тла. Въ такія минуты она не плакала, какъ другія, а мрачно ожесточалась и худыми руками наровила затянуть платокъ вокругъ шеи, либо просила ножа... Увидишь ее въ такія минуты, скажешь:-- "Будетъ тебѣ, Аксинья Васильевна, на вотъ, на счастье двадцать копеекъ, у меня рука легкая, опять наживешь..." -- "Ой ли? Легкая ли рука-то?" -- "Легкая!" Возьметъ деньги и начнетъ жить, ждать молодого мѣсяца... И не понимаю, зачѣмъ ей деньги, и откуда у ней къ нимъ такая жадность необыкновенная... Такъ и трясется! Ни копейки ни на что не тратила, а все мечтала какой-то кладъ еще разрыть... Ну, да все это вовсе не нужно вамъ знать и не зачѣмъ объ этомъ распространяться, это я только такъ...
   -- Зачѣмъ же вы говорите что не нужно? Вы къ сути-то, къ сути поскорѣй.
   -- Я такъ только... Разговоръ былъ, вотъ я и... Но не въ томъ дѣло... Въ то самое время, какъ Аксинья Васильевна служила на постоялыхъ дворахъ, стряпала щи съ мочалками и пироги съ мухами, и т. д.-- въ теченіи того времени стало открываться это самое направленіе... Ну, разумѣется, она отъ всего отъ этого за тридевять земель... Даже не знала, что было освобожденіе крестьянъ... Не повѣрите? Какъ угодно, а я не лгу. Да что Аксинья Васильевна! Со мной, я вамъ разскажу, какой былъ случай... Была -- ужъ давно, впрочемъ, въ Петербургѣ одна личность, и притомъ личность такая, что положительно на всю Россію одна... на мое несчастіе, мнѣ именно случилось быть свидѣтелемъ, какъ эта личность вдругъ стушевалась. Самый то есть моментъ этого событія перечувствовать... Однажды, часовъ этакъ до трехъ ночи, засидѣлся у меня въ гостяхъ одинъ молодой человѣкъ. Сидѣли мы и почти только и разговору у насъ съ нимъ было, что объ этой личности, Вдругъ звонокъ на всю квартиру, и въ попыхахъ влетаетъ молодой человѣкъ. Блѣденъ, какъ полотно, дрожитъ, какъ осиновый листъ, и вообще видимо потрясенъ.
   "-- Гдѣ ты пропадаешь (это къ моему гостю), а тебя ищу три часа. Нельзя, говоритъ, терять ни минуты... ни мгновенья"... Какимъ манеромъ и я увязался съ моимъ гостемъ, ужь не помню хорошенько, только знаю, что мы оба принялись торопливо одѣваться, оба -- бѣгомъ съ лѣстницы и на улицу, а улица эта, надобно вамъ сказать, въ седьмой ротѣ Измайловскаго полка, и ѣхать надобно было въ Фурштадтскую. Выскочили, ноги подкашиваются, бѣжимъ что есть духу, ни единаго извозчика. Вотъ ужь именно была минута, когда за извозчика -- полцарства.
   -- За "коня", а не за извозчика!
   -- Ну, все равно... Н-нѣтъ ни единаго! Наконецъ, ужь около Обуховской больницы, видимъ, стоитъ нашъ спаситель -- "подавай!" Растолкали, сѣли безъ торгу, пошелъ!.. Не тутъ-то было: лошадь -- кляча и притомъ хромая. Еле взялась съ мѣста. "Бей, говорю, потому что я по опыту знаю, какъ на такія заѣзженныя существа дѣйствуетъ кнутъ; отбитъ только разжечь, ей удержу нѣтъ -- бей, говорю, ради самого Бога, дѣло важное".-- "Бей-бей! повторилъ извозчикъ, а какъ убьешь? И завелъ онъ исторію о скотинкѣ, о хлѣбушкѣ, о податяхъ, а самъ все кнутикомъ о крыло постукиваетъ, не бьетъ лошадь-то, а только крыло постукиваетъ. Можете представить, какое положеніе? Сидимъ на извозчикѣ, какъ въ аду, какъ въ огнѣ.-- "Опоздаемъ! шепчетъ пріятель. Четверть часа ѣхали до Пяти Угловъ. Хотя бы до Палкина, думаемъ, добраться, тамъ бы взяли хорошаго рысака. Стали съ Загороднаго поворачивать на Владимірскую, и около гостинницы "Москвы" ужь видѣнъ извозчикъ, глядь -- нашъ старикашка (извозчикъ былъ древнѣйшій старецъ), какъ-то тихонечко тпрукнулъ на лошадь, и мгновенно съ козелъ съерзанулъ и заковылялъ бѣгомъ прочь. Бѣжитъ и нагибается, поглядитъ-поглядитъ въ землю и опять дальше. Кричитъ: "кнутъ обронилъ!" А мы сидимъ: соскочить и бѣжать -- закричитъ караулъ! Кнутъ обронилъ! Сказать ему, что, разыскивая свой кнутъ, онъ дѣлаетъ непоправимое зло -- ничего не пойметъ, ни единаго слова. Все-таки кнута бросить нельзя... онъ 20 копѣекъ отбитъ, а деньги трудовыя. Сидимъ и ждемъ. Ждемъ безконечно вѣка!. Передумалъ я въ эту минуту, прямо вамъ скажу, очень много... даже до слезъ... Наконецъ, шлепаетъ сапожонками, запыхался, прибѣжалъ".-- Господь, говоритъ, мнѣ еще подкову послалъ... хорошая, говоритъ, попалась штука... На сорокъ на пять копѣекъ... Н-не, голубь, трогай"... Добрались до Палкина, взяли рысака, но увы, было ужь поздно! А ужъ какъ насъ извозчикъ-то благодарилъ, ужасъ! Какже? Сколько счастья привалило: нашелъ кнутъ, нашелъ подкову, да мы ему у Палкина, когда пересаживались, сунули въ руку безъ счету... Крестился даже на меня и все твердилъ: "сошли вамъ Царица Небесная, Никола Праведный, Архангелы Преподобные!"
   -- Ну будетъ, будетъ вамъ философствовать-то, Максимъ Иванычъ, не отвлекайтесь отъ дѣла.
   -- Это а только такъ, къ случаю... Здѣсь, какъ видите, невозможно было рта разинуть съ мужикомъ, съ крестьяниномъ, ну, а что же могла бы тутъ понять какая-нибудь Аксинья Васильевна? Я тогда жилъ на хлѣбахъ у ея хозяйки и, разумѣется, видѣлъ ее каждый день -- совершенное дерево... То есть, ни малѣйшаго отношенія... Бывало, наслушаешься за день-то -- время было одушевленное -- Богъ вѣсть чего, придешь домой, взглянешь на Аксинью Васильевну, какъ это она, напримѣръ, квашню мѣситъ голой рукой, и такъ какое-то неудовольствіе почувствуешь. Ну, да не въ томъ дѣло. Гдѣ ей знать и понимать!.. А мысль, между прочимъ, въ то же самое время не ослабѣваетъ. Аксинья Васильевна квашню мѣситъ, да спрашиваетъ: "будешь, что-ль, хлебово-то ѣсть?" а тамъ своимъ чередомъ -- періодъ за періодомъ, теорія за теоріей. Прошелъ періодъ, когда о мужикѣ толковали съ нѣжностью и сочувствіемъ, и насталъ періодъ, когда о мужикѣ заговорили, какъ о дуракѣ; кончался этотъ періодъ, начался новый. Пропасть дѣятелей сошло со сцены, еще больше появилось новыхъ... Множество изъ дѣятелей сами отказались: "усталъ! утомился! поработалъ!" А иныхъ гнала со сцены публика, и тѣ упирались... Дѣло становилось серьёзнымъ, и вопросъ не разъяснялся, а запутывался. Плановъ, путей стало являться множество... Словомъ, дѣла шли своимъ порядкомъ, а Аксинья Васильевна продолжала мѣсить тѣсто, вставать до пѣтуховъ, вздыхать по ночамъ о томъ, подошло ли тѣсто. То есть ничего общаго и двѣ вещи совершенно разныя.
   -- А все-таки безъ покаянія?
   -- Безъ покаянія и безъ причастія.
   -- И отъ направленія?
   -- Отъ него-съ, отъ направленія.
   -- Удивительно!
   -- А вотъ извольте слушать далѣе, и все будетъ совершенно ясно, и ничего удивительнаго тутъ не будетъ.
   -- Продолжайте, продолжайте, мы слушаемъ.
   -- Плановъ и разныхъ системъ, какъ а уже вамъ докладывалъ, продолжалъ Максимъ Иванычъ:-- развелось весьма значительное количество. Перечислять ихъ было бы затруднительно, да признаться сказать, и не съумѣлъ бы я этого сдѣлать. Скажу кратко, пути обнаружились двухъ родовъ: законные и незаконные. О незаконныхъ путяхъ говорить мнѣ не зачѣмъ, такъ какъ они суть незаконные, и хотя мнѣ и пришлось просидѣть подъ арестомъ въ Александро-Невской части болѣе трехъ мѣсяцевъ, по доносу одного закладчика, но впослѣдствіи оказалось, что я совершенно ни къ чему подозрительному неприкосновененъ. Я говорю только о законныхъ путяхъ и о лицахъ, дѣйствующихъ только на нихъ. Съ однимъ-то вотъ такимъ дѣятелемъ я познакомился за границей; теперь онъ очень извѣстный человѣкъ, имѣетъ и деньжонки. За границу я попалъ по конторскимъ дѣламъ, то есть, если сказать правду, разыскивалъ тамъ нашего директора компаніи. Поѣхалъ и провалился тамъ... Кромѣ этого, было еще одно порученіе отъ одного богатаго барина -- осмотрѣть больницы и привезти уставы, а если можно, такъ и на мѣстѣ составить уставъ, при помощи спеціалистовъ. Необходимо было, чтобы всѣ новѣйшія усовершенствованія по этой части были примѣнены къ дѣлу, а больница предполагалась для крестьянъ. Ну, конечно, не зная языка, долго я кое-какъ путался по Парижу безъ всякаго толка, наконецъ -- ужъ не помню кто и когда познакомилъ меня съ господиномъ, о которомъ разсказываю, и съ перваго же раза онъ произвелъ на меня самое благопріятное впечатлѣніе. Съ перваго взгляда видно было, что это человѣкъ не дюжинный: настойчивъ, энергиченъ, основателенъ... Работу которую я предложилъ ему, онъ исполнилъ такъ, что даже я, посторонній человѣкъ, получилъ отъ заказчика-барина сто рублей серебромъ награды... Словомъ, это былъ такой человѣкъ, который ужъ если взялся за дѣло, такъ сдѣлаетъ его въ самомъ лучшемъ видѣ, раскопаетъ вопросъ до корня, да и изъ корня-то еще наровитъ что-нибудь извлечь. Ему мало узнать, что вотъ на этомъ, напримѣръ, столѣ, -- онъ узнаетъ еще, что и подъ столомъ-то творится, и все запишетъ и разъяснитъ. Ничего общаго ни съ какою изъ легкомысленныхъ партій онъ не имѣлъ, напротивъ, много надъ ними смѣялся, стоялъ отъ всѣхъ ихъ представителей въ сторонѣ и никакихъ надеждъ на нихъ не возлагалъ. Въ случаѣ же какихъ-нибудь столкновеній, онъ всегда такъ озадачивалъ своею основательностью самыхъ сильныхъ изъ нихъ, что приходилось только краснѣть. Однажды, при мнѣ -- я былъ самъ свидѣтелемъ,-- онъ, что называется, влоскъ положилъ человѣкъ двадцать народу, цѣлую компанію самыхъ разнородныхъ направленій и партій... И на чемъ срѣзалъ-то? То есть, на сущихъ пустякахъ... И всегда онъ такъ, всегда разыщетъ какую-нибудь такую маленькую штучку, которую другой и не замѣчаетъ среди своихъ громаднѣйшихъ плановъ; а въ штучкѣ-то этой все и дѣло... Словомъ, ужъ вѣрно вамъ говорю, человѣкъ вполнѣ основательны... Такъ вотъ, разъ затѣяли нѣсколько человѣкъ русскихъ устроить въ Парижѣ читальню, выписать газеты и пр. Назначены были мѣсто, день и часъ, гдѣ всѣмъ собраться и обсуждать. Ну, и я тутъ, конечно... Пошли мы на это собраніе съ этимъ самымъ основательнымъ человѣкомъ вмѣстѣ... Помню, бѣжитъ мой баринъ, да на часы поглядываетъ: "опоздаемъ, говоритъ, охъ, опоздаемъ".-- "Что вы, говорю, безпокоитесь, еще только девять минутъ девятаго, а собраніе назначено въ восемь... Тамъ, поди еще, и ни единаго человѣка нѣтъ!..." -- "Какое, говоритъ, нѣтъ,-- ужъ тамъ навѣрно все рѣшено... Вы думаете, говоритъ, у насъ какъ дѣла дѣлаются? У насъ не то что такія дѣла, а и почище которыя бываютъ такъ и то намъ ничего не стоитъ рѣшить ихъ въ двѣ минуты..." И дуетъ впередъ, еле я за нимъ поспѣваю. И что-же? Прибѣжали -- полна комната народу и точно, все уже рѣшено... Основательный-то человѣкъ мой взглянулъ на меня, дескать, "что, не правду я говорилъ?" -- и спрашиваетъ компанію: -- "Рѣшено уже все?" -- Отвѣчаютъ; -- "Все!" -- "Позвольте узнать подробности?" -- "Извольте", говорятъ, и объясняютъ дѣло такимъ образомъ: рѣшено собрать со всѣхъ присутствующихъ на первое обзаведеніе по пяти франковъ; ежемѣсячный взносъ -- по два, а случайный посѣтитель платитъ два су. Мой -- судитъ, внимательно разсчитываетъ и спрашиваетъ:-- "Что же далѣе?" -- "А далѣе, говорятъ, вотъ что: составили мы списокъ всѣмъ, на кого можно разсчитывать, и насчитали такихъ лицъ сорокъ четыре человѣка, по пяти франковъ взносу -- составитъ двѣсти двадцать франковъ; на эти деньги нанимаемъ квартиру -- комнату и кухню -- 60 фр. за три мѣсяца. На 150 выписываемъ важнѣйшія русскія газеты и журналы, а на остальные покупаемъ шесть стульевъ плетеныхъ, столъ и лампу. Егоровъ купитъ мебель, Семеновъ найметъ квартиру, а Алексѣевъ отправитъ деньги на почту. Кассиромъ выбрали Марью Васильевну; если угодно, вносите ваши пять франковъ, а о днѣ открытія, то есть, о томъ днѣ, когда получатся журналы -- извѣстимъ.-- "Все?" спрашиваетъ.-- "Все?"... Признаюсь -- ни было думалъ -- "да чего же, молъ, тебѣ, другъ любезный?" Ну, сами вы посудите, чего еще тутъ надо? А онъ, вижу, только бороду подергиваетъ и что-то воображаетъ... "Отлично-съ!" говоритъ. "Ну, думаю, другъ милый, кажется, тебѣ тутъ не подо что подобраться... Молчалъ, молчалъ, спрашиваетъ:
   -- Лампу, кажется, господинъ Егоровъ купитъ?" -- "Егоровъ!.."
   -- "А керосинъ?" -- "Керосинъ тоже Егоровъ..." -- "А зажигать кто будетъ?.."
   -- "Консьержка..." -- "А тушить-съ?" -- Молчаніе... Зацѣпилъ-таки! Кто-то было сказалъ:-- "Тотъ, кто послѣдній уйдетъ?.." -- "А вамъ извѣстно, кто именно будетъ уходить послѣднимъ?" -- "Ну да, тотъ, кто послѣ девяти часовъ вечера..." -- "Ну, а если забудетъ погасить-то, можетъ это случиться? Вѣдь тутъ газеты, бумага-съ..." Молчаніе... Тутъ ужъ онъ осмѣлѣлъ, и сталъ говорить съ большою кротостью: -- У кого будетъ ключъ? Или дверь такъ цѣлый день и будетъ стоять открытой? А если кто возьметъ журналъ, да унесетъ съ собой!..." Тутъ было вашу пѣли, а онъ имъ:-- "А о постороннихъ посѣтителяхъ..." И опять: "Почему же шесть стульевъ, а не семь и не восемь?.. Кто купитъ керосину, если онъ выйдетъ?-- А перья, бумага, чернила... То есть, въ самое короткое время перевернулъ все вверхъ дномъ: въ концѣ-концовъ оказалось необходимымъ, чтобы въ библіотекѣ кто-нибудь жилъ, такъ какъ консьержкѣ со всѣмъ не управиться. Живущій не будетъ платитъ за квартиру и будетъ за это присматривать за порядкомъ, запретъ дверь, погаситъ лампу, сложитъ въ кучу старые нумера газетъ и т. д. Квартира въ двадцать франковъ оказалась неудобной, надо было нанимать въ тридцать, расходъ, слѣдовательно, увеличился на цѣлую треть... Одну изъ газетъ похерили, а жить въ квартирѣ согласился одинъ бѣдный русскій студентъ. "Съ удовольствіемъ, говоритъ, буду..." Все кой-какъ уладилось, но мой не унялся. Помолчалъ, помолчалъ, да опять:-- "Отлично-съ! Вы будете жить?" -- "Я!" -- "А подушка у васъ есть?" -- "Чортъ возьми, говоритъ, въ самомъ дѣлѣ у меня нѣтъ ни подушки, ни кровати." -- "Да я думаю, вамъ надо бы и стулъ, и столъ".-- "Конечно, какого же чорта я буду въ пустой комнатѣ... Я хочу работать, мнѣ надо заниматься? Чтожь, я такъ и буду валяться на голомъ полу, какъ собака, да смотрѣть, чтобы кто не укралъ газетъ... Чортъ возьми!" Не прошло, однимъ словомъ, и часу послѣ того, какъ мы явились въ собраніе, какъ уже все было разстроено окончательно; оказывалось, что на одно только начало, то есть, чтобы только Господи благослови подумать начать,-- и то надо тысячи четыре денегъ. А тамъ пошли и графины для воды, и пепельница, и кровать, одѣяло, провѣрка кассы, приходо-расходная книга, большая и малая, и чортъ знаетъ что... Поднялся шумъ, несогласіе... Помню, одинъ, кажется, художникъ какой-то, вышелъ изъ всякаго терпѣнія... Долго онъ все думалъ, думалъ, наконецъ, не выдержалъ, затрясся весь и возопилъ: -- Я, я, я дамъ подушку, спички, лампу. Я... я... бумагу... одѣяло, чортъ бы его дралъ... возьму у жены, отыму все, все, все , но ради Бога, ради Бога, оставьте, оставьте меня, оставьте меня въ покоѣ!.." Весь планъ рухнулъ; всѣ стали расходиться въ полномъ неудовольствіи. Впослѣдствіи все дѣло, однако, устроилось, но мой пріятель тутъ ужъ не участвовалъ; да и вообще, говорю вамъ, человѣкъ этотъ былъ "особь-статья". Учености необыкновенной... У него, напримѣръ, въ комнатѣ мѣста нѣтъ отъ бумагъ; по стѣнамъ -- крюки, на столахъ -- иглы, и на каждомъ крюкѣ, и каждой иглѣ насажены бумаги... и все по разнымъ частямъ. То есть, напр., какая нибудь самая малость, а бумагъ для нея на восьми крюкахъ насажено... И напр., народы разные... То есть, такихъ народовъ, кажется, отъ роду никто не слыхивалъ; въ Африкѣ, напр., открылись народы, ростомъ съ кошку, а между тѣмъ уже вступили въ драку. Какой-то, напримѣръ, попался ему африканскій народъ, такъ вѣдь онъ его рѣшительно, то есть, по всѣмъ суставамъ разобралъ; и народъ-то, шутъ его знаетъ, какой-то удивительный, ростомъ не больше хорошей кошки, а тоже, каналья, лѣзетъ въ драку, и королемъ себѣ нанялъ одного французскаго цирюльника...
   -- Нѣтъ! съ нетерпѣніемъ въ голосѣ воскликнулъ одинъ изъ слушателей: -- это невозможно, Максимъ Иванычъ... Вы, Богъ знаетъ, какъ разсказываете... Теперь о какихъ-то африканцахъ...
   -- И объ этихъ-то тваряхъ, торопливо прервалъ Максимъ Иванычъ протестующую рѣчь:-- и объ этихъ-то, Богъ ихъ знаетъ, какихъ-то уродахъ, у него цѣлые вороха было надрано лоскутьевъ изъ разныхъ газетъ, а ужъ на что, кажется, плевый народъ и никому до него нѣтъ дѣла. Коротко сказать, человѣкъ былъ основательнѣйшій.
   -- Слышали, слышали.
   -- Отлично-съ! Сочиненіе его, вѣроятно, и вамъ извѣстно...
   -- Извѣстно. Далѣе, далѣе.
   -- Сочиненіе это, какъ вамъ тоже, вѣроятно, извѣстно, одобрено въ первѣйшихъ нашихъ изданіяхъ, и вообще ученый міръ призналъ, что авторъ самый основательный, молодой ученый... Все это вамъ, да и всѣмъ извѣстно...
   -- Но когда же выступитъ старуха?
   -- Позвольте-съ! съ теченіемъ времени появится и старуха... Все будетъ въ свое время и въ своемъ мѣстѣ... И такъ, человѣкъ былъ первѣйшаго просвѣщенія, но не крыса, напримѣръ, архивная, не книгоѣдъ... хотя онъ и возставалъ противъ легкомыслія, какъ я уже вамъ объяснилъ, и хоть онъ ничего общаго съ "тѣми" лицами, о которыхъ также было упомянуто, не имѣлъ, но онъ ни коимъ образомъ не желалъ своей дѣятельности ограничивать изданіемъ хотя бы и хорошихъ сочиненій, но пригодныхъ только для избранной публики. Нѣтъ-съ! Онъ хотѣлъ дѣйствовать такъ же, какъ и прочіе, но планъ у него былъ особенный... свой! Само собой, весьма естественно, дѣйствовать онъ желалъ также на пользу ближнему, т. е. вообще говоря, на пользу народа... Только планъ у него былъ не тотъ... Раскритиковавши всѣ планы, какіе въ то время ходили въ публикѣ, изобрѣлъ онъ такую, напримѣръ, механику... Неоднократно представлялъ онъ мнѣ ее въ примѣрахъ. "Представьте вы, говоритъ, Максимъ Иванычъ, что гдѣ-нибудь на островѣ необитаемомъ, но принадлежащемъ къ нашему отечеству, или гдѣ нибудь на чукотскомъ носу скрывается какой-нибудь смоленскій мужикъ, за которымъ числится три рубля серебромъ недоимки, и который именно и уплелъ на чукотскій носъ съ тѣмъ единственно намѣреніемъ, чтобы упомянутые выше три рубля скрыть. Какъ вы думаете: поймаютъ ли его и извлекутъ ли изъ его кармана эти три рубля? Подумайте, говоритъ, хорошенько." -- Принимая во вниманіе многія обстоятельства, всякій невольно долженъ отвѣтить на этотъ вопросъ утвердительно, т. е. хотя и не скоро дѣло сдѣлается, хотя на переписку и прочія проволочки потребуется много времени, но въ концѣ-концовъ, ежели упомянутому смоленскому мужику Господь продлитъ вѣку, такъ или иначе, а три рубля изъ него извлечены будутъ.-- " Или представьте себѣ, говоритъ, что въ Петербургѣ, въ какомъ-нибудь великолѣпномъ помѣщеніи пришла кому-нибудь мысль обложить полукопеечнымъ, положимъ, сборомъ всякій горшокъ каши, продающійся, предположимъ, въ обжорномъ ряду, гдѣ-нибудь, ну, хоть въ Шемахѣ, въ Тифлисѣ или вообще гдѣ-нибудь у чорта на куличкахъ -- то будетъ ли сія мысль приведена въ исполненіе?" -- "Будетъ!" говорю, да и вы, господа, вѣроятно, со мной согласитесь. Такихъ примѣровъ, обыкновенно, а выслушивалъ отъ него множество, по самымъ разнообразнымъ предметамъ, и изъ всѣхъ ихъ само собою вытекало то заключеніе, что если все сіе можно совершить, то, слѣдовательно, существуетъ жѣкоторый, удивительно стройный механизмъ, позволяющій приводить въ исполненіе самые фантастическіе планы и притомъ во всѣхъ концахъ громаднѣйшаго государства... А ежели такой механизмъ существуетъ, ежели онъ стоитъ крѣпко, дѣйствуетъ аккуратно, то само благоразуміе заставляетъ воспользоваться имъ для цѣлей высшихъ... Если можно изъ Петербурга достать рукой до мужика на чукотскомъ носу, или до торговки въ обжорномъ ряду города Шемахи, то почему, пользуясь тою же самою рукою, не распространять и на Чукотскій носъ, и въ Шемаху, и вообще куда только вамъ будетъ угодно, новыхъ, но безъ сомнѣнія, исключительно только здравыхъ, основанныхъ на строжайшей критикѣ понятій и теорій? Во сколько разъ этотъ способъ лучше, практичнѣе и дѣйствительнѣе той борьбы съ голыми кулаками, тѣхъ широкихъ теорій, проповѣдываемыхъ въ тѣсныхъ кружкахъ, которые въ ту пору до нѣкоторой степени занимали общественное мнѣніе?.. И такой образъ дѣйствія называлъ онъ дѣйствіемъ "сверху"! Долго я, признаться, по невѣжеству своему не могъ разобрать, что такое это означаетъ: то "сверху", то "снизу"... Думаю: откуда же это надо дѣйствовать, куда лѣзть?.. Но когда я ужъ довольно-таки понатерся, пооборкался, тогда я понялъ. Въ самомъ дѣлѣ, если механизмъ можетъ исполнять все, что кому-нибудь придетъ въ голову въ Петербургѣ, и притомъ исполнять немедленно и повсюду, то почему же этотъ механизмъ не могъ бы разнести по всѣмъ концамъ, ну хоть приказъ о томъ, чтобы люди вели себя немножечко поаккуратнѣй?... Ну, вообще, картину этотъ господинъ разрисовалъ мнѣ удивительную, ослѣпилъ меня направленіемъ своей предстоящей дѣятельности... А между тѣмъ, вотъ отъ этого то направленія Аксинья Васильевна и скончалась безъ покаянія.
   -- Наконецъ-то! слава Богу, и старуха появилась на сцену... Ну, что же она? Что съ ней?..
   -- Что? По обыкновенію... Все тамъ же, у старушки, и все также ровно ничего не понимаетъ, а стряпаетъ хуже прежняго, въ ротъ нельзя взять... Но все это потомъ. Не въ старухѣ дѣло. Прежде нежели ее постигло несчастіе, необходимо разсказать, что претерпѣлъ мой герой, и сколько вынесъ, и какихъ невѣроятныхъ усилій стоило ему добиться того, чтобы...
   -- Чтобы старуха померла безъ покаянія?
   -- Д-да-съ! Смѣйтесь, сколько угодно, а только дѣло это далеко не смѣшно. Если васъ не затруднитъ выслушать меня до конца, то вы сами увидите, какая вышла изъ всего этого... трагедія... Извольте вотъ послушать. Пришлось такъ, что я и онъ, этотъ самый человѣкъ, выѣхали мы изъ-заграницы вмѣстѣ. Вмѣстѣ пріѣхали и въ Питеръ. На границѣ, признаюсь откровенно, оба мы струхнула порядочно-таки, особливо, какъ вагоны заперли на замокъ и сабли по платформѣ зазвенѣли, но, благодареніе Богу, все обошлось благополучно. Только на меня одинъ офицерикъ поглядѣлъ этакъ довольно пристально, и этакъ кашлянулъ довольно серьёзно, но ничего, не тронули, и до Петербурга мы доѣхали въ самомъ великолѣпномъ расположеніи духа. По пріѣздѣ въ Петербургъ, онъ отправился къ своимъ родственникамъ, я -- къ Аксиньѣ Васильевнѣ; но знакомство наше не перервалось, напротивъ, мы стали видѣться очень часто. Меня ужасно интересовало, какимъ родомъ онъ примется?-- "Тутъ, батюшка, нельзя съ бацу, тутъ нуженъ лисій хвостъ!.. частенько говаривалъ онъ мнѣ, и точно, тонко повелъ дѣло, очень искусно. Первымъ долгомъ выпустилъ въ свѣтъ книгу, и тѣмъ самымъ произвелъ разговоръ по всѣмъ газетамъ... "Ученый" и притомъ "молодой"!.. Само собой, благосклонность дамъ... Впечатлѣніе было препріятное -- не выскочка, не вертопрахъ, не семинаристъ какой-нибудь, а серьёзный, образованный молодой человѣкъ, имѣющій состоятельныхъ родственниковъ, и притомъ чрезвычайной учености... Заручившись такимъ манеромъ солидною репутаціею, знакомствами и вліятельными связями -- "ну, говоритъ, Максимъ Иванычъ, теперь будетъ баловаться!.. И вознамѣрился онъ проникнуть, конечно, только на первый случай, въ какую-то думскую комиссію, продекламировать тамъ свое мнѣніе и добиться оффиціальнаго содѣйствія, сначала хотя чуть-чуть... И не долго думая -- человѣкъ былъ энергическій -- приступилъ къ осуществленію... Повѣрите ли? Два года, день въ день, несмотря на всевозможныя свои связи и репутацію благовоспитаннаго и ученаго человѣка, два года кряду, ни дня, ни ночи не было ему покою, и жизнь его сдѣлалась чистымъ мученіемъ. Препятствія на каждомъ шагу; То придешь къ нему, видишь сіяетъ, "ну, говоритъ, обѣщали", то волосы на себѣ рветъ, "препятствуютъ!" Интриги какія-то, сплетни, зависть, недовѣріе, оскорбительная подозрительность, апатія, словомъ тысячи затрудненій и неожиданныхъ непріятностей -- ежедневно... Похудѣлъ мой парень, даже облысѣлъ... Мыкался онъ по городу съ утра до ночи. Тамъ надо сдѣлать визитъ, тамъ надо на вечеръ ѣхать, чтобъ познакомиться съ Марьей Петровной, Анной Николавной, которыя имѣютъ вліяніе на того-то, а тотъ на другого, а этотъ другой можетъ дать по шапкѣ тому, кто препятствуетъ... Чего, чего только ни приходилось ему дѣлать для осуществленія своей цѣли: и съ кокотками ужиналъ, и пьянъ напивался, и пикники на тройкахъ, и даже принужденъ былъ вступить въ любовную связь противъ собственнаго желанія, принужденъ былъ тремъ дѣвицамъ подать надежду на бракъ, подписалъ три сомнительныхъ векселя, проигралъ въ карты тысячу рублей и -- не приведи Царица Небесная, что онъ только ни продѣлывалъ въ это время. Наконецъ-то, наконецъ ужъ чрезъ два года, помощію невѣроятныхъ усилій, удалось-таки добиться чего хотѣлось. Назначенъ былъ уже день и часъ, въ который мой герой долженъ былъ предстать съ своей рѣчью предъ господами гласными... Но... тутъ явились новыя затрудненія. Опытные люди, ознакомившись съ содержаніемъ его рѣчи (рѣчь эта касалась гигіеническихъ вопросовъ), посовѣтовали ему кое-что уступить изъ своихъ требованій. Уступки эти оказывались необходимыми по многимъ весьма существеннымъ обстоятельствамъ, а, главнымъ образомъ, требовались потому, что нѣкоторые изъ вліятельнѣйшихъ гласныхъ, предъ которыми должна была происходить декламація, могли выслушать ее съ неудовольствіемъ... Въ числѣ ихъ были фабриканты, заводчики, имѣющіе по тысячѣ, по двѣ рабочихъ, были крупные комерсанты, поставляющіе провизію на казенныя заведенія, наконецъ, были такіе люди, которые постоянно испытывали какое-то злобное раздраженіе, о чемъ бы ни шли пренія, ибо привыкли къ тому, что въ концѣ-концовъ, всякія пренія завершаются требованіемъ авансовъ... Раздражать съ первыхъ словъ всѣхъ этихъ людей, отъ которыхъ вполнѣ зависѣло все дальнѣйшее, было не ловко, безтактно, и, слѣдовательно, волей неволей, а приходилось послушаться совѣтовъ добрыхъ людей и уступить. И вотъ сталъ мой герой уступать. Первымъ долгомъ, изъ уваженія къ фабрикантамъ, уступилъ онъ пищу... То есть, понимаете ли, всѣ эти тухлыя селедки съ выпученными глазами, на которыя даже и смотрѣть страшно, всю эту рыбную ржавчину, солонину, которой духъ слышанъ по Нарвскому и Шлиссельбургскому трактамъ, хлѣбъ съ тараканами, квасъ, словомъ, всю гниль и прѣль, весь "духъ" и смрадъ -- все это пошло въ уступку. Обо всемъ пришлось упомянуть вскользь... мимолетно"., упомянуть такъ, чтобы оказался виновенъ мелочной лавочникъ, квасникъ какой нибудь... Вообще, пришлось сказать объ этомъ предметѣ въ общихъ чертахъ... "Нерѣдко, молъ, встрѣчаешь въ овощной лавкѣ такихъ сельдей, которыя напоминаютъ не продуктъ, годный въ пищу, а скорѣе нерадиво посоленный рыбій трупъ!" и такъ далѣе, въ поверхностномъ этакомъ очертаніи... Затѣмъ пришлось уступить и по части воздуха тоже очень много пунктовъ: въ засѣданіи присутствовали домовладѣльцы, дома которыхъ населены массами рабочаго народа, обижать ихъ тоже было нельзя... Пришлось тоже въ общихъ чертахъ пройдтись насчетъ кубической сажени воздуха на человѣка, и насчетъ, напримѣръ, вентиляціи. Кабачники и трактирщики также, какъ извѣстно, народъ довольно самолюбивый, вліятельный и во всякомъ случаѣ -- большинство. Надо было и тутъ прошмыгнуть мимо дурмана, мимо подмѣсей въ водку кислотъ и кукельвана въ пиво, и пройдтись что-то насчетъ песочку въ мокрыхъ мѣстахъ. Затѣмъ, и въ вопросахъ вообще о чистотѣ, также пришлось поубавить свои фантазіи, такъ какъ вообще всѣ домовладѣльцы относятся къ навозу и т. д. довольно раздражительно. Вамъ извѣстно, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ одинъ купецъ въ Москвѣ, извѣстнѣйшій капиталистъ, даже умеръ отъ удара, когда полиція очистила его отъ навоза и на свой счетъ вывезла этого продукта со двора капиталиста 400 возовъ. Старецъ, очевидно, остался въ пустынѣ и холодѣ и не вынесъ -- такъ онъ привыкъ къ окружавшему его теплу и такъ присидѣлся въ немъ. Съ крайнею поэтому осторожностію надобно было касаться щекотливаго для всѣхъ домовладѣльцевъ вопроса, а для пользы дѣла надобно было покориться обстоятельствамъ и уступать. Уступалъ онъ, уступалъ, съ болью, конечно, съ искреннею болью... и изъ всѣхъ его плановъ осталось -- чуть-чуть... такъ, хвостикъ. Скрѣпя сердце, надо было, однако, и за него ухватиться, благо былъ хорошій случай. Я и забылъ сказать самое то главное -- комиссія рѣшилась выслушать моего пріятеля, единственно только благодаря тому счастливому обстоятельству, что въ Петербургѣ, рабочихъ кварталахъ, и по шлиссельбургскому и нарвскому трактамъ, какъ извѣстно, населенныхъ исключительно почти рабочимъ народомъ, въ сильнѣйшихъ размѣрахъ распространился тифъ. Не будь этого предлога для научной бесѣды, я не знаю, когда бы мой пріятель добился своего. Терять такого благопріятнаго случая не приходилось. Пользуясь имъ, можно было во всякомъ случаѣ хотя проникнуть къ кормилу, а ужъ потомъ можно было подумать и е большемъ. Итакъ, пришлось уступать и уступать. Помню я этотъ памятный вечеръ въ думѣ! Гляжу я на моего ратоборца, слушаю, съ какою изысканною любезностію передъ слушателями излагаетъ онъ причины тифозной эпидеміи, съ какой осторожностію касается селедки, напоминающей трупъ, "упоминаетъ" о воздухѣ... вентиляторы... посыпать пескомъ... не худо бы навозъ... также и пометъ... Слушаю все это и думаю: Боже милосердый! Что сталось съ твоими планами? И гдѣ твоя бойкость, та бойкость, съ которой ты сокрушалъ соотечественниковъ своихъ, хотя бы въ дѣлѣ о библіотекѣ? Жалко мнѣ было его, жалко ужасно. Да и самъ онъ, точно на экзаменѣ, и точно ему стыдно... Жиденько, очень было жиденько, и, однако, кто бы могъ подумать? Моего пріятеля неожиданно поддержали два вліятельнѣйшихъ слушателя, именно: фабрикантъ-иностранецъ, громадный капиталистъ, джентльменъ съ ногъ до головы, сильно поддержалъ его въ вопросѣ о кубической сажени воздуха на человѣка; и еще тоже капиталистъ, но по виду простой русскій сѣденькій человѣчекъ съ сѣденькой бородкой и малиновымъ носомъ, не только энергично, а даже какъ-то ожесточенно возопилъ о своемъ согласіи съ мнѣніемъ моего пріятеля по вопросу о навозѣ и о прочемъ подобномъ... Эти два лица, въ то время, когда, по окончаніи реферата, начались разсужденія о мѣрахъ, крѣпко стояли за моего пріятеля. Мужичекъ просто вопилъ противъ нечистоплотныхъ хозяевъ и лавочниковъ, указалъ множество мѣстъ, заваленныхъ нечистотами, и требовалъ энергическихъ мѣръ. Иностранецъ-фабрикантъ изумилъ и меня, и моего пріятеля, нарисовавъ ужасную картину рабочихъ помѣщеній, скученность которыхъ доходитъ до поразительнаго безобразія. Оба говорили такъ смѣло, такъ безцеремонно и такъ настаивали на крутыхъ мѣрахъ, что мой пріятель видимо ожилъ и, немного развязавъ языкъ, съ своей стороны сообщилъ кое что изъ своихъ богатыхъ матерьяловъ по этимъ вопросамъ. Впослѣдствіи, по окончаніи вечера, онъ ужасно восхищался тѣмъ, что за него встали: непосредственность -- въ лицѣ мужичка, русская, народная воспріимчивость къ доброму полезному слову, а съ другой стороны -- въ лицѣ иностранца, европейская порядочность, европейскій, такъ сказать усовѣщенный опытомъ умъ. Онъ былъ въ восторгѣ, тѣмъ болѣе, что содѣйствіе мужичка и иностранца, привлекшихъ, благодаря своему вліянію, еще по нѣскольку сочувственныхъ голосовъ на сторону моего пріятеля, дало дѣлу ходъ въ тотъ же вечеръ. Комиссія постановила: "войти съ ходатайствомъ о принятіи мѣръ" и назначила двумъ лицамъ изъ среды гласныхъ по 1,200 руб. на непредвидѣнные расходы по осуществленію. Въ тотъ вечеръ мы съ пріятелемъ, прямо изъ думы -- къ Палкину! Заняли отдѣльный кабинетъ и строили великолѣпнѣйшіе планы до бѣла свѣта, конечно, за бутылкой... Вотъ, теперь дѣло дошло и до старухи.
   -- Боже мой! Наконецъ-то!
   -- Тѣмъ временемъ старуху, какъ я уже сказалъ вначалѣ, переѣхали на масляницѣ въ послѣдній разъ и уже серьёзно. Въ обыкновенное время, въ подобныхъ случаяхъ она, бывало, покряхтитъ за печкой, попьетъ водицы и поправится; теперь же -- увы, было не такъ. Въ этотъ разъ, она въ такой степени неудачно попала подъ чухонца, что была принесена въ квартиру на рукахъ и слегла. Стоило было взглянуть на нее въ это время, чтобы убѣдиться, что дѣло ее плевое: лицо, и глаза, и голосъ -- все это говорило, что "приходитъ смерть". Не мало дивился я послѣднимъ минутамъ покойницы; необходимо сказать, что въ то самое время, какъ Аксинья Васильевна слегла, старушка-барыня, у которой я жилъ на квартирѣ, по рекомендаціи дворника взяла въ услуженіе на время двѣнадцатилѣтнюю босоногую дѣвчонку. Робко, дрожа и замирая вошла дѣвчонка въ квартиру старушки, и отъ перваго же вопроса барыня о чемъ-то залилась слезами. Впослѣдствіи выяснилось, что плакала она отъ того, что ничего не знаетъ и но понимаетъ. Старушка ободрила ее и стала относиться къ ней внимательно, тѣмъ болѣе, что дѣвчонка была со способностями, и хотя шибко робѣла въ первое время, но уже на второй день глазенки у нея прояснились и засверкали, и затѣмъ съ каждымъ днемъ она становилась все понятливѣе и развязнѣй. По мѣрѣ того, какъ она поняла кругъ своихъ занятій -- ходить въ лавочку, вымыть посуду и т. д., какъ только она узнала лавочки и лавочниковъ, и весь домъ, и всѣхъ кухарокъ въ домѣ, всѣхъ дворниковъ, застѣнчивость, нѣкоторая неповоротливость постепенно замѣнялись развязностью, ловкостью и какою-то увѣренностію въ себѣ самой; она чувствовала, что барыня ею довольна и любуется на эту молодую жизнь. Но что сталось съ Аксиньей Васильевной, какъ только въ домѣ, а главное на ея глазахъ, появилась эта молодая жизнь! До появленія дѣвчонки она только кряхтѣла, недвижимо лежа подъ какими-то тряпками въ кухнѣ, на кровати, сколоченной кой какъ изъ досокъ, полѣньевъ и деревянныхъ ящиковъ. Появленіе дѣвчонки заставило Аксинью Васильевну приподнять изъ-подъ тряпокъ сѣдую голову и вперить умиравшіе глаза въ этого юнаго пришельца. Тутъ только я сталъ понимать, что Аксинья Васильевна -- не, просто механизмъ для мѣшанія тѣста или сажанія пироговъ. Какая-то необычайная зависть, доходившая до злости, пробудилась въ ней къ этой двѣнадцатилѣтней дѣвчонкѣ. Зависть и злость возрастали въ Аксиньѣ Васильевнѣ по мѣрѣ того, какъ дѣвчонка отъ застѣнчивости и первыхъ слезъ испуга переходила къ развязности и понятливости. Должно быть, Аксинья Васильевна, при видѣ этой начинающей жить въ людскомъ обществѣ дѣвчонки, вспомнила вдругъ всѣ свои восемдесятъ лѣтъ, вспомнила свое безцвѣтное, темное, чернорабочее существованіе; вспомнила всю эту грязь и вонь, и обиду постоялыхъ дворовъ, угловъ, наполненныхъ нищетой, вспомнила жестокость людскую, которая давила ее лошадьми, похищала ея кровнымъ трудомъ заработанныя деньги, видѣла, что все это -- восьмидесятилѣтнія мученія, тьма и обида -- оканчивается смертью въ углу, и злоба неистовая поднялась въ ней противъ проворной, ловкой, даже плутоватой дѣвчонки... Злость эта заставила Аксинью Васильевну нетолько поднять голову, но иногда возбуждала ее до такой степени, что она находила въ себѣ силы подняться съ кровати, и почти ползкомъ проползти въ другую, третью комнату, чтобы услѣдить, подкараулить: не воруетъ ли дѣвчонка сахаръ? Какими, прямо сказать, позорно-грязными эпитетами ни награждала она дѣвчонку, какой только несчастной и осрамленной будущности ни сулила ей! Съ другой стороны и дѣвчонка, скоро понявшая, что столичная жизнь не Богъ вѣсть какая мудрость, не оставляла старуху въ покоѣ. Ей несомнѣнно было пріятно сознавать свою удачу въ виду этой явной неудачи жизни, олицетворявшейся въ безпомощной старухѣ. Иной разъ она принималась дразнить несчастную старуху:-- "утри носъ то!.. пищала маленькая каналья.-- Ишь у тебя кофій какой"!.. А то возьметъ нарочно на ея глазахъ за щеку куска три сахару и стоитъ, улыбаясь до ушей:-- "на, молъ, тебѣ!" Дѣвчонкѣ было пріятно чувствовать безсиліе старухи, которая ничего сдѣлать не можетъ ей, а старухѣ сознаніе безсилія причиняло великую скорбь, переходившую въ неистовую злость. Однажды ночью, когда я ужь давно спалъ мертвымъ сномъ, прикосновеніе чьихъ то холодныхъ рукъ заставило меня открыть глаза -- смотрю: съ ночникомъ въ дрожащей рукѣ, почти въ одной грязной рубахѣ, стоитъ передо мной худая, какъ щепка, и страшная, какъ сама смерть, Аксинья Васильевна.-- Что такое? возопилъ я въ испугѣ... И она тоже въ испугѣ, но въ испугѣ злости и гнѣва, шепчетъ что-то...-- "У Варьки... нашла... подъ тюфякомъ"... Показала мнѣ гривенникъ и стала, тоже шопотомъ, ругать Варьку. Бѣдная старуха! Впослѣдствіи оказалось, что она по ночамъ нетолько занималась обысками постели и платья Варьки, а и сама, несчастная, не желая отстать отъ этой дѣвчонки въ смѣлости, воровала и сахаръ, и сухари, и лимонъ. Послѣ смерти ея, подъ тюфякомъ, найдено было пропасть всякаго добра въ этомъ родѣ. Нельзя сказать, чтобы было особенно пріятно смотрѣть на стараго и малаго, на начинавшаго жить и умиравшаго. Что особенно было непостижимо, такъ это то, что старуха не ограничивалась въ зависти своей къ вѣроятному въ будущемъ успѣху дѣвчонки одними только уличеніями, жалобами хозяйкѣ, мнѣ, и ругательствами самой дѣвчонки, но не желала, какъ кажется, также и отстать отъ нея на дѣлѣ. Вмѣстѣ съ злостью, въ ней развилась и жадность. Я ужь сказалъ, что она таскала и сахаръ, и все, что попадется подъ руку -- но все это ничто въ сравненіи съ той фантазіей о богатствѣ, которая въ это время возникла въ ея воображеніи и почти мгновенно овладѣла имъ безраздѣльно... Приснилось что-ли ей, но только съ нѣкотораго времени она что-то стала шептать о кладѣ... Пять бочонковъ съ серебромъ... зарыты подъ алтаремъ въ деревнѣ, въ той деревнѣ, гдѣ Аксинья Васильевна родилась.. И зачѣмъ ей такая куча денегъ, не разъ подумывалъ я, вѣдь умретъ не сегодня, завтра, вѣдь анкетъ это? Но старуха, должно быть, думала не такъ, навѣрное ей что нибудь рисовалось за этими деньгами, что нибудь кромѣ денегъ, потому что сонъ о кладѣ скоро перешелъ въ полнѣйшую увѣренность. Къ ней, по ея словамъ, сталъ являться самъ Николай Чудотворецъ, сидѣлъ на ея постели, стоялъ у изголовья и подробно объяснялъ и мѣсто, и время, когда взять, и даже мужика, который все это обдѣлаетъ, называлъ по имени, говорилъ, что домъ его стоитъ, пройдя кабакъ" налѣво и крыльцо съ колонками. Поминутно приставала она ко мнѣ съ просьбою писать въ деревню, къ этому самому мужику, поминутно допрашивала: пришелъ ли отвѣтъ? и т. д. Я, конечно, говорилъ, что писалъ, что отвѣтъ будетъ на дняхъ. Признаюсь, никогда мнѣ не приходилось еще на своемъ вѣку видѣть такой необыкновенной жажды жизни, такой ненасытной зависти къ ней, какую Варюшка возбудила въ умиравшей Аксиньѣ Васильевнѣ. Давно-ли эта старуха, принесенная съ переломленной ключицей дворниками, шептала только: "смерть моя пришла... пошлите за попомъ... шептала о душѣ, а теперь она ни о чемъ другомъ не думаетъ, какъ о кладѣ, о пяти бочонкахъ съ серебромъ и т. д. Возбуждена была она до крайности, и возбужденіе это держалось въ ней подъ рядъ семь недѣль великаго поста. Но на страстной, при первыхъ теплыхъ весеннихъ дняхъ (святая была поздняя), она вдругъ свалилась. Она притихла, тяжело дышала, не въ силахъ была говорить, даже шептала рѣдко. Дѣвчонка попробовала было надъ ней подшутить, по обыкновенію подсмѣявшись надъ ея носомъ, но Аксинья Васильевна даже не отвѣтила ей, а только посмотрѣла широкими, неподвижными и стеклянными глазами. Еще день-два, -- и мы, особорованъ, причастивъ Аксинью Васильевну, отправили бы ее честьчестью по желѣзной дорогѣ на Преображенское кладбище. Все бы было честно и благородно, и кончина старухи была бы самая приличная кончина, кончина праведная. Но -- увы! вышло совсѣмъ напротивъ, да и нетолько напротивъ, а просто случилось Богъ знаетъ что... Въ одно утро, въ дворницкую того дома, гдѣ лежала умирающая Аксинья Васильевна, раздался рѣзкій, оглушительнѣйшій звонокъ, который заставилъ дворника тотчасъ жевъпопыхахъ выскочить на улицу. Здѣсь, не то городовой, не то околодочный, въ торопяхъ и на ходу рѣзкимъ голосомъ ска залъ ему нѣсколько словъ, вслѣдствіе которыхъ дворникъ тоже опрометью бросился въ квартиру старухи, у которой я жилъ, и, подойдя къ старухѣ, безъ дальнихъ разговоровъ возопилъ: -- въ часть требуютъ! Собирайся!-- Случилось же это слѣдующимъ образомъ и по слѣдующимъ причинамъ... Вамъ ужъ извѣстно что, благодаря просвѣщенному содѣйствію капиталиста иностранца и непосредственной воспріимчивости сѣденькой бородки, постановлено было ходатайствовать о томъ, чтобы, въ виду распространенія тифа, были приняты мѣры, указанныя моимъ пріятелемъ въ рефератѣ, и къ осуществленію ихъ на практикѣ оказано законное и возможное содѣйствіе. Бумага объ этомъ, отправленная комиссіею, какъ всякій изъ васъ понимаетъ, именно въ виду того, чтобы достигнуть какого-нибудь результата, т. е. добиться какого нибудь содѣйствія, не могла входить въ общія разсужденія, а непремѣнно должна была съ точностію указать на существенную причину, объясняющую просимое содѣйствіе. Поэтому, на первомъ планѣ явился тифъ, и потомъ уже двѣ или три мѣры также самыхъ существенныхъ и по возможности осуществимыхъ. Бумага была принята благосклонно. Но вы поймете, что то вѣдомство, которое предписываетъ мѣропріятія, имѣя дѣло съ людьми, которыхъ главная обязанность исполнять то-то и то-то, почему они и называются подчиненными, должно было совершенно выкинуть всѣ самые слабые остатки общихъ взглядовъ на сущность просимыхъ мѣропріятій, а прямо предписать эти мѣропріятія по пунктамъ. "Предписывается вамъ первое, второе, третье"... Тѣ лица, которыя получили эти предписанія, обязаны были при исполненіи этихъ пунктовъ имѣть дѣло съ людьми, которымъ уже въ обязанность ставилось "не разсуждать", да кромѣ того, люди эти, за множествомъ подлежавшихъ исполненію ихъ собственными руками дѣлъ, не могли и подумать о томъ, чтобы удѣлить время на какія-то еще разсужденія. Мѣропріятія поэтому излагались для нихъ еще въ болѣе сжатой формѣ въ двухъ словахъ... Такимъ образомъ, дѣло, начатое въ самыхъ широкихъ размѣрахъ, потребовавшее многолѣтнихъ трудовъ, усилій, жертвъ тысячи существеннѣйшихъ обстоятельствъ, постепенно съуживаясь, по мѣрѣ того, какъ оно съ вершинъ спускалось въ народной массѣ, превратилось предъ Аксиньей Васильевной въ дворника, который стоялъ надъ ея смертнымъ одромъ и требовалъ ее въ часть, такъ какъ держать такихъ не велѣно... Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ изустно передаваемыхъ мѣропріятіяхъ, отъ околодочныхъ къ городовымъ, отъ городовыхъ къ подчаскамъ, а отъ сихъ послѣднихъ къ дворникамъ, было не мало всевозможныхъ ошибокъ, путаницы и всякаго вранья. Впослѣдствіи, я положительно узналъ, что на Загородномъ проспектѣ, близъ Технологическаго института, городовой самымъ энергическимъ образомъ приставалъ къ шедшимъ на лекціи студентамъ, прося ихъ честью разойдтись, такъ какъ сейчасъ долженъ проѣхать новый генералъ изъ нѣмцевъ, по фамиліи Гигіену, и т. д.,-- но,спрашивается, какъ иначе и могло быть? Развѣ все это они понимаютъ? и развѣ у нихъ, т. е. у этого механизма, на рукахъ не масса дѣла? И развѣ вся эта масса дѣлъ не обязываетъ ихъ къ тому, чтобы не разсуждать о ней? Ничего нѣтъ, поэтому, страннаго, что самое благое намѣреніе, самая прекрасная цѣль, одушевлявшая моего пріятеля во имя народнаго блага, достигнувъ до этого самаго народа, превратилась въ божеское наказаніе. Подумалъ ли мой пріятель, работавшій надъ своимъ сочиненіемъ, добивавшійся реферата въ думѣ и т. д., что изъ всей) этого, въ концѣ-концовъ, не выйдетъ ничего другого, кромѣ дворника, которому ничего не будетъ извѣстно ни объ этихъ трудахъ, ни объ рефератѣ, кромѣ того, что за это "отвѣтитъ" онъ...-- "Вставай! Собирайся! вопіялъ онъ надъ старухой:-- небось, я отвѣчать-то буду за тебя!". Вотъ отъ этого то отъ самаго Аксинья Васильевна и умерла безъ покаянія и причастія... Дѣло было такъ: старуху барыню вызвала какая-то пріятельница въ Гатчину, на какія-то похороны, и ея дома поэтому не было; какъ на грѣхъ, и мнѣ въ этотъ несчастный день надобно было уйдти изъ дому рано. Оставались дома старуха и Варюшка. Въ это-то время и раздался вышеупомянутый звонокъ. Направленіе добиралось до старухи... "Не держать больныхъ, которые опасны... сейчасъ вонъ! въ торопяхъ объявила составная частица великаго механизма и побѣжала далѣе, предупредивъ о томъ, что дворникъ отвѣтитъ штрафомъ. Такъ какъ дворникъ и безъ того насчитывалъ очень много такихъ случаевъ въ ряду своихъ обязанностей, по которымъ ему приходится "отвѣчать" -- паспорта, несколотый снѣгъ, и т. д., то, разумѣется, онъ немедленно же приступилъ къ выполненію новой гигіенической обязанности и потребовалъ старуху въ часть, въ полицейскую больницу... Но безпомощный видъ старухи тронулъ его: "что тутъ дѣлать?" думалъ онъ, стоя надъ ея смертнымъ одромъ и, наконецъ, вспомнивъ, что у старухи есть племянникъ въ фруктовомъ магазинѣ на Невскомъ, рѣшилъ немедленно пригласить послѣдняго къ участію въ этомъ дѣлѣ. Онъ тотчасъ же побѣжалъ въ магазинъ, объявилъ племяннику, что старуха помираетъ, что "не велѣно", что "штрафъ", и говорилъ, чтобы онъ сейчасъ бралъ свою тетку съ рукъ на руки. Была страстная суббота, и, помимо хлопотъ, суетни, наполнявшей фруктовый магазинъ, у племянника, какъ на бѣду, въ этотъ день предстояло важное дѣло. Въ семь часовъ вечера онъ получалъ отъ хозяина разсчетъ и переходилъ въ трактиръ "Золотой левъ" буфетчикомъ. Въ восемь часовъ вечера, ему необходимо было принимать въ "Золотомъ львѣ" буфетъ и посуду... Не было никакой возможности манкировать этимъ мѣстомъ, такъ какъ мѣсто хорошее, жалованье достаточное, и, стало быть, надо дорожить имъ. Что же скажетъ хозяинъ, когда на первыхъ же порахъ придется оказать себя неаккуратнымъ? Дворникъ, какъ человѣкъ, знавшій нужду, конечно, понималъ все это очень хорошо, но именно поэтому то не могъ принять на себя матерьяльнаго ущерба, которымъ угрожала смерть старухи, и волей неволей потащилъ племянника къ теткѣ, и здѣсь у ея смертнаго юдра произошла такая сцена:-- "бери, говоритъ дворникъ:-- намъ не велѣно держать! Какъ помретъ, такъ кто отвѣчать будетъ?" -- Освободи ты меня до завтрешняго числа... Дай буфетъ принять... Сдѣлай милость... Вѣдь, братецъ ты мой, изъ деревни пишутъ... а вѣдь это мѣсто, скоро ли его найдешь?"
   -- Гдѣ ей до завтрева прожить?.. Эва, она ужь икаетъ.
   -- Ей-Богу, проживетъ -- она живуща... Это ты не гляди, что якаетъ... Ей-ей, проживетъ...
   Оба они, безъ всякаго сомнѣнія, были люди, а не звѣри, но что же дѣлать, если гигіеническія мѣры, дойдя до народа, резюмируются только выраженіемъ: "отвѣтишь!" Все это я узналъ отъ Варюшки, возвратившись домой часу въ седьмомъ вечера. Она объявила мнѣ, что сейчасъ только увезли въ часть Аксинью Васильевну. Пришли племянникъ съ дворникомъ, долго разговаривали около нея и увезли въ часть. Что такое, думаю? Немедленно же я отправился въ часть -- и засталъ тамъ такую сцену. Дворникъ и племянникъ держали почти бездыханную Аксинью Васильевну подъ руки, и -- ни много, ни мало -- слезно упрашивали полицейскаго врача выдать теперь же, то есть, когда она еще была жива, свидѣтельство на ея истребеніе. Дворникъ говорилъ, что разъ это свидѣтельство будетъ у него въ карманѣ, онъ нетолько не побезпокоитъ Аксинью Васильевну, но и похлопочетъ, чтобы она померла честь-честью, т. е. причаститъ и исповѣдуетъ. Буфетчикъ слезно молилъ оказать ему эту услугу, такъ какъ отъ этого зависитъ все его будущее, что онъ и его родители люди бѣдные, и неужели-жь онъ захочетъ его раззоритъ? Что, ежели новый хозяинъ откажетъ, а старый не приметъ?
   -- Да вѣдь она жива еще!-- съ изумленіемъ слушая эти мольбы, возразилъ было врачъ.-- Умретъ-съ! въ одинъ голосъ произнесли и дворникъ, и буфетчикъ. Она до утра не доживетъ-съ, извольте поглядѣть... носъ...-- Она ужь утре икала! прибавилъ дворникъ... А когда старуха, все время безжизненно висѣвшая на дюжихъ локтяхъ своихъ спутниковъ, приподняла голову и какимъ-то басистымъ шопотомъ произнесла:-- "Жжи-в-ва!" то буфетчикъ прижалъ ея руку локтемъ и нетерпѣливо шепнулъ: -- "Да будетъ вамъ... кажется, можно и помолчать покуда"... Сцена были достойная вниманія. Я прервалъ ее и взялъ старуху на свою отвѣтственность. Впрочемъ, по дорогѣ изъ части домой, она отдала Богу душу...
   Въ тотъ же вечеръ заглянулъ я и къ моему пріятелю. Засталъ его -- сидитъ, пишетъ письмо.-- "Вотъ, говоритъ, извѣщаю одного моего заграничнаго друга о моемъ успѣхѣ".-- "О какомъ это" спрашиваю.-- "А приказъ-то о мѣрахъ... все-таки начало"...-- "Ну, говорю, не знаю, точно ли это успѣхъ", и разсказалъ ему про Аксинью Васильевну. Задумался мой парень, крѣпко задумался. А успѣхъ точно отъ всего отъ этого былъ, только совсѣмъ не тамъ, гдѣ бы слѣдовало. А именно: изволите вы помнить этихъ двухъ лицъ -- просвѣщеннаго иностранца и непосредственнаго человѣка -- которыя поддержали въ думѣ пользу мѣръ? Помните? Ну, такъ вотъ они и получили... Иностранецъ-фабрикантъ, изволите видѣть, выстроилъ при фабрикѣ помѣщеніе для рабочихъ и назначилъ за комнату 2 руб. въ мѣсяцъ. Рабочіе не шли, потому что привыкли жить артелями, человѣкъ по двѣнадцати, и платить за квартиру, такъ, рублей 6, всего стало быть по полтиннику и притомъ со стиркой. При заработкѣ рублей въ 15, это большой разсчетъ! Вотъ иностранецъ-то и поналегъ на кубическую сажень воздуха... Чтожь касается непосредственнаго человѣка, то онъ выкинулъ другой фортель. По шлиссельбургскому тракту у него было пустопорожнее мѣсто, не приносившее ему никакого дохода. Услыхавъ въ рефератѣ про "навозъ" и про "вредъ", онъ вдругъ составилъ грандіознѣйшій планъ... Предложилъ городу свое мѣсто для своза нечистотъ даромъ съ тѣмъ, чтобы городъ ходатайствовалъ о свалкѣ этого продукта непремѣнно у него. Въ тоже время онъ энергически настаивалъ на штрафахъ, говорилъ, что безъ этого ничего не подѣлаешь, и въ особенности напиралъ на то, что хорошо бы штрафовать содержателей хлѣбныхъ амбаровъ за нечистоту, дѣлаемую голубями и прочей птицей; птичные дворы также предполагалъ онъ обложить штрафами за несвозъ нечистотъ. И всѣхъ этихъ мѣръ онъ добился. Теперь, на шлиссельбургской дорогѣ, вы можете встрѣтить такую вывѣску: "оптовая продажа удобреній, а также голубиныхъ и птичьихъ пометовъ". Пудъ стоитъ иногда до 25 коп. Кромѣ того, эта сѣдая бородка цѣлое лѣто торгуетъ льдомъ, который, какъ извѣстно, долго не таетъ подъ мусоромъ и навозомъ... Такъ вотъ, изволите видѣть, какой оборотъ-то вышелъ? То-есть, дѣло выгорѣло совершенно въ другую сторону, вовсе не туда, куда хорошій человѣкъ мѣтилъ...
   Максимъ Иванычъ замолкъ.
   -- Все? спросили его.
   -- Все, больше ничего нѣтъ.
   -- Но къ чему же вы все это говорили?
   -- Какъ къ чему? Да просто такъ сказалъ... Потому сказалъ, что поглядишь, погладишь, и не знаешь -- что такое творится на бѣломъ свѣтѣ. Вотъ почему. Тоска.

Г. Ивановъ.

"Отечественныя Записки", No 9, 1879

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru