Универсальная Библиотека
Маяковский Владимир. Владимир Ильич Ленин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поэма.
    Универсальная библиотека No 366-367.

Универсальная библиотека
No 366--367.

Владимир Маяковский.
Владимир Ильич Ленин

                                       Российской
                                      коммунистической партии
                                      посвящаю
   
           Время --
                    начинаю
                             про Ленина рассказ.
           Но не потому,
                    что горя
                             нету более,
           время
                     потому,
                              что резкая тоска
            стала ясною
                     осознанною болью.
            Время,
                     снова
                              ленинские лозунги развихрь.
            Нам ли
                     растекаться
                              слезной лужею, --
            Ленин
                     и теперь
                              живее всех живых.
            Наше знанье --
                     сила
                              и оружие.
             Люди -- лодки.
                     Хотя и на суше.
            Проживешь
                     свое
                              пока,
            много всяких
                     грязных ракушек
            налипает
                     нам
                              на бока.
                         А потом,
                                  пробивши
                                           бурю разозленную,
                         сядешь,
                                 чтобы солнца близ,
                         и счищаешь
                                  водорослей
                                               бороду зеленую
                         и медуз малиновую слизь.
                         Я
                           себя
                                под Лениным чищу,
                         чтобы плыть
                                     в революцию дальше.
                         Я боюсь
                                 этих строчек тыщи,
                       как мальчишкой
                                        боишься фальши.
                         Рассияют головою венчик,
                         я тревожусь,
                                      не закрыли чтоб
                         настоящий,
                                    мудрый,
                                            человечий
                         ленинский
                                   огромный лоб.
                       Я боюсь,
                                  чтоб шествия
                                               и мавзолеи,
                         поклонений
                                    установленный статут
                         не залили б
                                     приторным елеем
                         ленинскую
                                   простоту.
                         За него дрожу,
                                        как за зеницу глаза,
                         чтоб конфетной
                                        не был
                                               красотой оболган.
                         Голосует сердце --
                                           я писать обязан
                         по мандату долга.
   
                         Вся Москва.
                                     Промерзшая земля
                                                      дрожит от гуда.
                         Над кострами
                                      обмороженные с ночи.
                         Что он сделал?
                                        Кто он
                                                и откуда?
                         Почему
                                ему
                                    такая почесть?
                         Слово за словом
                                         из памяти таская.
                         не скажу
                                  ни одному --
                                               на место сядь.
                         Как бедна
                                    у мира
                                            слова мастерская!
                         Подходящее
                                    откуда взять?
                         У нас
                               семь дней,
                         у нас
                               часов -- двенадцать.
                         Не прожить
                                    себя длинней.
                         Смерть
                                не умеет извиняться.
                         Если ж
                                с часами плохо,
                         мала
                              календарная мера,
                         мы говорим --
                                       "эпоха",
                         мы говорим --
                                       "эра".
                         Мы
                             спим
                                  ночь.
                         Днем
                              совершаем поступки.
                         Любим
                               свою толочь
                         воду
                              в своей ступке.
                         А если
                                за всех смог
                         направлять
                                    потоки явлений,
                         мы говорим --
                                      "пророк",
                         мы говорим --
                                       "гений".
                         У нас
                               претензий нет, --
                         не зовут --
                                     мы и не лезем;
                         нравимся
                                  своей жене,
                         и то
                              довольны донельзя.
                         Если ж,
                                 телом и духом слит,
                         прет
                              на нас непохожий,
                         шпилим --
                                   "царственный вид",
                         удивляемся --
   
   
                         "дар божий".
                         Скажут так, --
                                       и вышло
                                               ни умно, ни глупо.
                         Повисят слова
                                       и уплывут, как дымы.
                         Ничего
                                не выколупишь
                                              из таких скорлупок.
                         Ни рукам
                                  ни голове не ощутимы.
                         Как же
                                Ленина
                                       таким аршином мерить!
                         Ведь глазами
                                      видел
                                            каждый всяк --
                         "эра" эта
                                   проходила в двери,
                         даже
                              головой
                                       не задевая о косяк.
                         Неужели
                                 про Ленина тоже:
                         "вождь
                                милостью божьей"?
                         Если б
                                был он
                                       царствен и божествен,
                         я б
                             от ярости
                                       себя не поберег
                         я бы
                              стал бы
                                       в перекоре шествий,
                         поклонениям
                                      и толпам поперек.
                         Я б
                             нашел
                                   слова
                                         проклятья громоустого,
                         и пока
                                растоптан
                                          я
                                            и выкрик мой,
                         я бросал бы
                                     в небо
                                            богохульства,
                         по Кремлю бы
                                      бомбами
                                              метал:
                                                     д_о_л_о_й!
                         Но тверды
                                   шаги Дзержинского
                                                     у гроба.
                         Нынче бы
                                  могла
                                        с постов сойти Чека.
                         Сквозь мильоны глаз,
                                              и у меня
                                                       сквозь оба,
                         лишь сосульки слез,
                                             примерзшие
                                                        к щекам.
                         Богу
                              почести казенные
                                               не новость.
                         Нет!
                              Сегодня
                                      настоящей болью
                                                      сердце холодей.
                         Мы
                            хороним
                                    самого земного
                         изо всех
                                  прошедших
                                            по земле людей.
                         Он земной,
                                    но не из тех,
                                                  кто глазом
                         упирается
                                   в свое корыто.
                         Землю
                               всю
                                   охватывая разом.
                         видел
                               то,
                                   что временем закрыто.
                         Он, как вы
                                    и я,
                                         совсем такой же,
                         только,
                                 может быть,
                                             у самых глаз
                         мысли
                               больше нашего
                                              морщинят кожей,
                         да насмешливей
                                        и тверже губы,
                                                       чем у нас.
                         Не сатрапья твердость,
                                        триумфаторской коляской
                         мнущая
                                тебя,
                                      подергивая вожжи.
                         Он
                            к товарищу
                                       милел
                                             людскою лаской.
                         Он
                            к врагу
                                    вставал
                                            железа тверже.
                         Знал он
                                 слабости,
                                           знакомые у нас,
                         как и мы,
                                   перемогал болезни.
                         Скажем,
   
                                 мне бильярд --
                                               отращиваю глаз,
                         шахматы ему --
                                       они вождям
                                                  полезней.
                         И от шахмат
                                     перейдя
                                             к врагу натурой,
                         в люди
                                выведя
                                       вчерашних пешек строй,
                         становил
                                  рабочей -- человечьей диктатурой
                         над тюремной
                                      капиталовой турой,
                         И ему
   
   
                               и нам
                                     одно и то же дорого.
                         Отчего ж,
                                   стоящий
                                           от него поодаль,
                         я бы
                              жизнь свою,
                                          глупея от восторга,
                         за одно б
                                   его дыханье
                                                отдал?!
                         Да не я один!
                                       Да что я
                                                лучше, что ли?!
                         Даже не позвать,
                                          раскрыть бы только рот --
                         кто из вас
                                    из сёл,
                                            из кожи вон,
                                                         из штолен
                         не шагнет вперед?!
                         В качке --
                                   будто бы хватил
                                              вина и горя лишку --
                         инстинктивно
                                      хоронюсь
                                               трамвайной сети.
                         Кто
                             сейчас
                                    оплакал бы
                                               мою смертишку
                         в трауре
                                  вот этой
                                           безграничной смерти!
                         Со знаменами идут,
                                            и так.
                                                   Похоже --
                         стала
                               вновь
                                     Россия кочевой.
                         И Колонный зал
                                        дрожит,
                                                насквозь прохожей.
                         Почему?
                                 Зачем
                                       и отчего?
                         Телеграф
                                  охрип
                                        от траурного гуда.
                         Слезы снега
                                     с флажьих
                                               покрасневших век.
                         Что он сделал,
                                        кто он
                                               и откуда --
                         этот
                              самый человечный человек?
                         Коротка
                                 и до последних мгновений
                         нам
                             известна
                                      жизнь Ульянова.
                         Но долгую жизнь
                                         товарища Ленина
                         надо писать
                                     и описывать заново.
                         Далеко давным,
                                        годов за двести,
                         первые
                                про Ленина
                                           восходят вести.
                         Слышите --
                                    железный
                                             и луженый,
                         прорезая
                                  древние века, --
                         голос
                               прадеда
                                       Бромлея и Гужона --
                         первого паровика?
                         Капитал
                                 его величество,
                                           некоронованный,
                                                   невенчанный,
                         объявляет
                                   покоренной
                                              силу деревенщины.
                         Город грабил,
                                       грёб,
                                             грабастал,
                         глыбил
                                пуза касс,
                         а у станков
                                     худой и горбастый
                         встал
                               рабочий класс.
                         И уже
                               грозил,
                                       взвивая трубы за небо;
                         -- Нами
   
   
                         к золоту
                                         пути мостите.
                         Мы родим,
                                   пошлем,
                                           придет когда-нибудь
                         человек,
                                  борец,
                                         каратель,
                                                   мститель! --
                         И уже
                               смешались
                                         облака и дымы,
                         будто
   
   
                         рядовые
                                       одного полка.
                         Небеса
                                становятся двойными,
                         дымы
                              забивают облака.
                         Товары
                                растут,
                                        меж нищими высясь.
                         Директор,
                                   лысый черт,
                         пощелкал счетами,
                                           буркнул:
                                                    "кризис!"
                         и вывесил слово
                                         "расчет".
                         Крапило
                                   сласти
                                          мушиное сеево,
                         хлеба
                                 зерном
                                        в элеваторах портятся,
   
                         а под витринами
                                         всех Елисеевых,
                         живот подведя,
                                        плелась безработица.
                         И бурчало
                                   у трущоб в утробе,
                         покрывая
                                  детвориный плачик:
                         -- Под работу,
                                       под винтовку ль,
                                                        на --
                                                            ладони обе!
                         Приходи,
                                  заступник
                                            и расплатчик! --
                         Эй,
                             верблюд,
                                      открыватель колоний! --
                         Эй,
                             колонны стальных кораблей!
                         Марш
                              в пустыни
                                        огня раскаленней!
                         Пеньте пену
                                     бумаги белей!
                         Начинают
                                  черным лататься
                         оазисы
                                пальмовых нег.
                         Вон
                             среди
                                   золотистых плантаций
                         засеченный
                                    вымычал негр:
                         -- У-у-у-у-у,
                                      у-у-у!
                                             Нил мой, Нил!
                         Приплещи
                                  и выплещи
                                            черные дни!
                         Чтоб чернее были,
                                           чем я во сне,
                         и пожар чтоб
                                      крови вот этой красней.
                         Чтоб во всем этом кофе,
                                                 враз, вскипелом,
                         вариться пузатым --
                                            черным и белым.
                         Каждый
                                добытый
                                        слоновий клык --
                         тык его в мясо,
                                         в сердце тык.
                         Хоть для правнуков,
                                             не зря чтоб
                                                      кровью литься,
                         выплыви,
                                  заступник солнцелицый.
                         Я кончаюсь, --
                                       бог смертей
                                                   пришел и поманил.
                         Помни
                               это заклинанье,
                                               Нил,
                                                    мой Нил! --
                         В снегах России,
                                          в бреду Патагонии
                         расставило
                                    время
                                          станки потогонные.
                         У Иванова уже
                                         у Вознесенска
                                                       каменные туши
                         будоражат
                                   выкрики частушек:
                         "Эх, завод ты мой, завод,
                         желтоглазина.
                         Время нового зовет
                         Стеньку Разина".
                         Внуки
                               спросят:
                                        -- Что такое капиталист? --
                         Как дети
                                  теперь:
                                          -- Что это
                                                    г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. --
                         Для внуков
                                    пишу
                                         в один лист
                         капитализма
                                     портрет родовой.
                         Капитализм
                                    в молодые года
                         был ничего,
                                     деловой парнишка:
                         первый работал --
                                          не боялся тогда,
                         что у него
                                    от работ
                                             засалится манишка.
                         Трико феодальное
                                          ему тесно!
                         Лез
                             не хуже,
                                      чем нынче лезут.
                         Капитализм
                                    революциями
                                                своей весной
                         расцвел
                                 и даже
                                        подпевал "Марсельезу".
                         Машину
                                он
                                   задумал и выдумал.
                         Люди,
                               и те -- ей!
                         Он
                            по вселенной
                                         видимо-невидимо
                         рабочих расплодил
                                           детей.
                         Он враз
                                 и царства
                                           и графства сжевал
                         с коронами их
                                       и с орлами.
                         Встучнел,
                                   как библейская корова
                                                         или вол,
                         облизывается.
                                       Язык -- парламент.
                         С годами
                                  ослабла
                                          мускулов сталь,
                         он раздобрел
                                      и распух,
                         такой же
                                  с течением времени
                                                     стал,
                         как и его гроссбух.
   
   
                         Дворец возвел --
                                         не увидишь такого!
                         Художник
                                   -- не один! --
                                                по стенам поерзал.
                         Пол ампиристый,
                                         потолок рококовый,
                         стенки --
                                   Людовика XIV,
                                                 Каторза.
                         Вокруг,
                                 с лицом,
                                          что равно годится
                         быть и лицом
                                      и ягодицей,
                         задолицая
                                   полиция.
                         И краске
                                  и песне
                                          душа глуха,
                         как корове
                                    цветы
                                          среди луга.
                         Этика, эстетика
   
                                          и прочая чепуха --
                         просто --
                                   его
                                       женская прислуга.
                         Его
                             и рай
                                   и преисподняя --
                         распродает
                                    старухам
                         дырки
                               от гвоздей
                                          креста господня
                         и перо
                                хвоста
                                       святого духа.
                         Наконец,
                                  и он
                                        перерос себя,
                         за него
                                 работает раб.
                         Лишь наживая,
                                       жря
                                           и спя,
                         капитализм разбух
                                           и обдряб.
                         Обдряб
                                и лег
                                      у истории на пути
                         в мир,
                                как в свою кровать.
                         Его не объехать,
                                          не обойти,
                         единственный выход --
                                              взорвать!
                         Знаю,
                               лирик
                                     скривится горько,
                         критик
                                ринется
                                        хлыстиком выстегать:
                         -- А где ж душа?!
                                          Да это ж --
                                                      риторика!
                         Поэзия где ж? --
                                          Одна публицистика!! --
                         Капитализм --
                                      неизящное слово,
                         куда изящней звучит --
                                                "соловей",
                         но я
                              возвращусь к нему
                                                снова и снова.
                         Строку
                                агитаторским лозунгом взвей.
                         Я буду писать
   
   
                         и про то
                                                и про это,
                         но нынче
                                  не время
                                           любовных ляс.
                         Я
                           всю свою
                                    звонкую силу поэта
                         тебе отдаю,
                                     атакующий класс.
                         Пролетариат --
                                       неуклюже и узко
                         тому,
                               кому
                                    коммунизм -- западня.
                         Для нас
                                 это слово --
                                             могучая музыка,
                         могущая
                                 мертвых
                                         сражаться поднять.
                         Этажи
                               уже
                                   заёжились, дрожа,
                         клич подвалов
                                       подымается по этажам!
                         -- Мы прорвемся
                                        небесам
                                                в распахнутую синь.
                         Мы пройдем
                                    сквозь каменный колодец.
                         Будет.
                                С этих нар
                                           рабочий сын --
                         пролетариатоводец. --
                         Им
                            уже
                                земного шара мало.
                         И рукой,
                                  отяжелевшей
                                              от колец,
                         тянется
                                 упитанная
                                           туша капитала
                         ухватить
                                  чужой горлец.
                         Идут,
                               железом
                                       клацая и лацкая.
                         -- Убивайте!
                                     Двум буржуям тесно! --
                         Каждое село --
                                       могила братская,
                         города --
                                    завод протезный.
                         Кончилось --
                                     столы
                                           накрыли чайные.
                         Пирогом
                                 победа на столе.
   
   
                         -- Слушайте
                                    могил чревовещание,
                         кастаньеты костылей!
                         Снова
                               нас
                                   увидите
                                           в военной яви.
                         Эту
                             время
                                   не простит вину.
                         Он расплатится,
                                         придет он
                                                   и объявит
                         вам
                             и вашинской войне
                                               войну! --
                         Вырастают
                                   на земле
                                            слезы озёра,
                         слишком
                                 непролазны
                                            крови топи.
                         И клонились
                                     одиночки фантазеры
                         над решением
                                      немыслимых утопий.
                         Голову
                                об жизнь
                                         разбили филантропы.
                         Разве
                               путь миллионам --
                                                филантропов тропы?
                         И уже
                               бессилен
                                        сам капиталист,
                         так
                             его
                                 машина размахалась, --
                         строй его
                                   несет,
                                          как пожелтелый лист,
                         кризисов
                                  и забастовок хаос.
                         -- В чей карман
                                        стекаем
                                                золотою лавой?
                         С кем идти
                                    и на кого пенять? --
                         Класс миллионоглавый
                         напрягает глаз --
                                          себя понять.
                         Время
                               часы
                                    капитала
                                             крало,
                         побивая
                                 прожекторов яркость.
                         Время
                               родило
                                      брата Карла --
                         старший
                                 ленинский брат
                                                Маркс.
                         Маркс!
                                Встает глазам
                                              седин портретных рама.
                         Как же
                                жизнь его
                                          от представлений далека!
                         Люди
                              видят
                                    замурованного в мрамор,
                         гипсом
                                холодеющего старика.
                         Но когда
                                  революционной тропкой
                         первый
                                делали
                                       рабочие
                                               шажок,
                         о, какой
                                  невероятной топкой
                         сердце Маркс
                                      и мысль свою зажег!
                         Будто сам
                                   в заводе каждом
                                                   стоя стоймя,
                         будто
                               каждый труд
                                           размозоливая лично,
                         грабящих
                                  прибавочную стоимость
                         за руку
                                 поймал с поличным.
                         Где дрожали тельцем,
                                              не вздымая глаз свой
                         даже
                              до пупа
                                      биржевика-дельца,
                         Маркс
                               повел
                                     разить
                                            войною классовой
                         золотого
                                  до быка
                                          доросшего тельца.
                         Нам казалось --
                                        в коммунизмовы затоны
                         только
                                волны случая
                                             закинут
                                                     нас
                                                         юля.
                         Маркс
                               раскрыл
                                       истории законы,
                         пролетариат
                                     поставил у руля.
                         Книги Маркса
                                      не набора гранки,
                         не сухие
                                  цифр столбцы --
                         Маркс
                               рабочего
                                        поставил на ноги
                         и повел
                                 колоннами
                                           стройнее цифр.
                         Вел
                             и говорил: --
                                          сражаясь лягте,
                         дело --
                                корректура
                                           выкладкам ума.
                         Он придет,
                                    придет
                                           великий практик,
                         поведет
                                 полями битв,
                                              а не бумаг! --
                         Жерновами дум
                                       последнее меля
                         и рукой
                                 дописывая
                                           восковой,
                         знаю,
                               Марксу
                                      виделось
                                               видение Кремля
                         и коммуны
                                   флаг
                                        над красною Москвой.
                         Назревали,
                                    зрели дни,
                                               как дыни,
                         пролетариат
                                     взрослел
                                              и вырос из ребят.
                         Капиталовы
                                    отвесные твердыни
                         валом размывают
                                         и дробят.
                         У каких-нибудь
                                        годов
                                              на расстоянии
                         сколько гроз
                                      гудит
                                            от нарастаний.
                         Завершается
                                     восстанием
                                                гнева нарастание,
                         нарастают
                                   революции
                                             за вспышками восстаний.
                         Крут
                              буржуев
                                      озверевший норов.
                         Тьерами растерзанные,
                                               воя и стеная,
                         тени прадедов,
                                        парижских коммунаров,
                         и сейчас
                                  вопят
                                        парижскою стеною:
                         -- Слушайте, товарищи!
                                               Смотрите, братья!
                         Горе одиночкам --
                                          выучьтесь на нас!
                         Сообща взрывайте!
                                           Бейте партией!
                         Кулаком
                                 одним
                                       собрав
                                              рабочий класс. --
                         Скажут:
                                 "Мы вожди",
                                             а сами --
                                                      шаркунами?
                         За речами
                                   шкуру
                                         распознать умей!
                         Будет вождь
                                     такой,
                                            что мелочами с нами --
                         хлеба проще,
                                      рельс прямей.
                         Смесью классов,
                                         вер,
                                              сословий
                                                       и наречий
                         на рублях колес
                                         землища двигалась.
                         Капитал
                                 ежом противоречий
                                                   рос во-всю
                         и креп,
                                 штыками иглясь.
                         Коммунизма
                                    призрак
                                            по Европе рыскал,
                         уходил
                                и вновь
                                         маячил в отдаленьи...
                         По всему поэтому
                                          в глуши Симбирска
                         родился
                                 обыкновенный мальчик
                                                      Ленин.
   
   
   
                         Я знал рабочего.
                                           Он был безграмотный.
                         Не разжевал
                                     даже азбуки соль.
                         Но он слышал,
                                       как говорил Ленин,
                         и он
                              знал -- всё.
                         Я слышал
                                  рассказ
                                          крестьянина-сибирца.
                         Отобрали,
                                   отстояли винтовками
                                                и раем
                                                   разделали селеньице.
                         Они не читали
                                       и не слышали Ленина,
                         но это
                                были ленинцы.
                         Я видел горы --
                                        на них
                                               и куст не рос.
                         Только
                                тучи
                                     на скалы
                                              упали ничком.
                         И на сто верст
                                        у единственного горца
                         лохмотья
                                  сияли
                                        ленинским значком.
                         Скажут --
                                  это
                                      о булавках ахи.
                         Барышни их
                                    вкалывают
                                              из кокетливых причуд.
                         не булавка вколота --
                                              значком
                                                      прожгло рубахи
                         сердце,
                                 полное
                                        любовью к Ильичу.
                         Этого
                               не объяснишь
                                            церковными славянскими
                                                           крюками,
                         и не бог
                                  ему
                                      велел --
                                               избранник будь!
                         Шагом человеческим,
                                             рабочими руками,
                         собственною головой
                                             прошел он
                                                       этот путь.
                         Сверху
                                взгляд
                                       на Россию брось --
                         рассинелась речками,
                                              словно
                         разгулялась
                                     тысяча розг,
                         словно
                                плетью исполосована.
                         Но синей,
                                   чем вода весной,
                         синяки
                                Руси крепостной.
                         Ты
                            с боков
                                    на Россию глянь --
                         и куда
                                глаза ни кинь,
                         упираются
                                   небу в склянь
                         горы,
                               каторги
                                       и рудники.
                         Но и каторг
                                     больнее была
                         у фабричных станков
                                             кабала.
                         Были страны
                                     богатые более,
                         красивее видал
                                        и умней.
                         Но земли
                                  с еще большей болью
                         не довиделось
                                       видеть
                                              мне.
                         Да, не каждый
                                       удар
                                            сотрешь со щеки.
                         Крик крепчал:
                                       -- Подымайтесь
                                                  за землю и волю вы! --
                         И берутся
   
                                   бунтовщики-
                         одиночки
                                  за бомбу
                                           и за револьвер.
                         Хорошо
                                в царя
                                       вогнать обойму!
                         Ну, а если
                                    только пыль
   
                                                взметнешь у колеса?!
                         Подготовщиком
                                       цареубийства
                                                    пойман
                         брат Ульянова,
                                        народоволец
                                                    Александр.
                         Одного убьешь --
                                         другой
                                                во весь свой пыл
                         пытками
                                 ушедших
                                         переплюнуть тужится.
                         И Ульянов
                                   Александр
                                             повешен был
                         тысячным из шлиссельбуржцев.
                         И тогда
                                 сказал
                                        Ильич семнадцатигодовый --
                         это слово
                                   крепче клятв
                                                солдатом поднятой руки:
                         -- Брат,
                                 мы здесь
                                          тебя сменить готовы,
                         победим,
                                  но мы
                                        пойдем путем другим! --
                         Оглядите памятники --
                                              видите
                                                     героев род вы?
                         Станет Гоголем,
                                         а ты
                                              венком его величь.
                         Не такой --
                                    чернорабочий,
                                                  ежедневный подвиг
                         на плечи себе
                                       взвалил Ильич.
                         Он вместе,
                                    учит в кузничной пасти,
                         как быть,
                                   чтоб зарплата
                                                 взросла пятаком.
                         Что делать,
                                     если
                                          дерется мастер.
                         Как быть,
                                   чтоб хозяин
                                               поил кипятком,
                         Но не мелочь
                                      целью в конце:
                         победив,
                                  не стой так
                         над одной
                                   сметённой лужею.
                         Социализм -- цель.
                         Капитализм -- враг.
                         Не веник --
                                    винтовка оружие.
                         Тысячи раз
                                    одно и то же
                         он вбивает
                                    в тугой слух,
                         а назавтра
                                    друг в друга вложит
                         руки
                              понявших двух,
                         Вчера -- четыре,
                                         сегодня -- четыреста.
                         Таимся,
                                 а завтра
                                          в открытую встанем,
                         и эти
                               четыреста
                                         в тысячи вырастут.
                         Трудящихся мира
                                         подымем восстанием.
   
                         Мы уже
                                не тише вод,
                                             травинок ниже --
                         гнев
                              у трудящихся
                                           густится в туче.
                         Режет
                               молниями
                                        Ильичевых книжек.
                         Сыпет
                               градом
                                      прокламаций и летучек,
                         Бился
                               об Ленина
                                         темный класс,
                         тёк
                             от него
                                     в просветленьи,
                         и, обданный
                                     силой
                                           и мыслями масс,
                         с классом
                                   рос
                                       Ленин.
                         И уже
                               превращается в быль
                         то,
                             в чем юношей
                                          Ленин клялся:
                         -- Мы
                              не одиночки,
                                           мы --
                                                союз борьбы
                         за освобождение
                                         рабочего класса. --
                         Ленинизм идет
                                       все далее
                                                 и более
                         вширь
                               учениками
                                         Ильичевой выверки.
                         Кровью
                                вписан
                                       героизм подполья
                         в пыль
                                и в слякоть
                                            бесконечной Володимирки.
                         Нынче
                               нами
                                    шар земной заверчен.
                         Даже
                              мы,
                                  в кремлевских креслах если, --
                         скольким
                                  вдруг
                                        из-за декретов Нерчинск
                         кандалами
                                   раззвонится в кресле!
                         Вам
                             опять
                                   напомню птичий путь я.
                         За волчком --
                                      трамваев
                                               электрическая рысь.
                         Кто
                             из вас
                                    решетчатые прутья
                         не царапал
                                    и не грыз?!
                         Лоб
                             разбей
                                    о камень стенки тесной --
                         за тобою
                                  смыли камеру
                                               и замели.
                         "Служил ты недолго, но честно
                         на благо родимой земли".
                         Полюбилась Ленину
                                           в какой из ссылок
                         этой песни
                                    траурная сила?
                         Говорили --
                                    мужичок
                                            своей пойдет дорогой,
                         заведет
                                 социализм
                                           бесхитростен и прост.
                         Нет,
                              и Русь
                                     от труб
                                             становится сторогой.
                         Город
                               дымной бородой оброс.
                         Не попросят в рай --
                                             пожалуйста,
   
                                                         войдите --
                         через труп буржуазии
                                              коммунизма шаг.
                         Ста крестьянским миллионам
                                             пролетариат водитель.
                         Ленин --
                                 пролетариев вожак.
                         Понаобещает либерал
                                             или эсерик прыткий,
                         сам охочий до рабочих шей, --
                         Ленин
                               фразочки
                                        с него
                                               пооборвет до нитки,
                         чтоб из книг
                                      сиял
                                           в дворянском нагише.
                         И нам
                               уже
                                   не разговорцы досужие,
                         что-де свобода,
                                         что люди братья, --
   
                         мы
                            в марксовом всеоружии
                         одна
                              на мир
                                     большевистская партия.
                         Америку
                                 пересекаешь
                                             в экспрессном купе,
                         идешь Чухломой --
                                          тебе
                         в глаза
                                 вонзается теперь
                                                  Р_К_П
                         и в скобках
                                     маленькое "б".
                         Теперь
                                на Марсов
                                          охотится Пулково,
                         перебирая
                                   небесный ларчик.
                         Но миру
                                 эта
                                     строчная буква
                         в сто крат красней,
                                             грандиозней
                                                         и ярче.
                         Слова
                               у нас
                                     до важного самого
                         в привычку входят,
                                            ветшают, как платье.
                         Хочу
   
                              сиять заставить заново
                         величественнейшее слово
                                                 "ПАРТИЯ".
                         Единица! --
                                    Кому она нужна?!
                         Голос единицы
                                       тоньше писка.
                         Кто ее услышит? --
                                           Разве жена!
                         И то
                              если не на базаре,
                                                 а близко.
                         Партия --
                                  это
                                      единый ураган,
                         из голосов спрессованный
                                                  тихих и тонких,
                         от него
                                 лопаются
                                          укрепления врага,
                         как в канонаду
                                        от пушек
                                                 перепонки.
                         Плохо человеку,
                                         когда он один.
                         Горе одному,
                                      один не воин --
                         каждый дюжий
                                      ему господин,
                         и даже слабые,
                                        если двое.
                         А если
                                в партию
                                         сгрудились малые --
                         сдайся, враг,
                                       замри
                                             и ляг!
                         Партия --
                                   рука миллионопалая,
                         сжатая
                                в один
                                       громящий кулак.
                         Единица -- вздор,
                                          единица -- ноль,
                         один --
                                даже если
                                          очень важный --
                         не подымет
                                    простое
                                            пятивершковое бревно,
                         тем более
                                   дом пятиэтажный.
                         Партия --
                                  это
                                      миллионов плечи,
                         друг к другу
                                      прижатые туго.
                         Партией
                                 стройки
                                         в небо взмечем,
                         держа
                               и вздымая друг друга.
                         Партия --
                                  спинной хребет рабочего класса.
                         Партия --
                                  бессмертие нашего дела.
                         Партия -- единственное,
                                                что мне не изменит.
                         Сегодня приказчик,
                                          а завтра
                                            царства стираю в карте я.
                         Мозг класса,
                                  дело класса,
                                     сила класса,
                                         слава класса --
                                             вот что такое партия.
                         Партия и Ленин --
                                          близнецы-братья
                         кто более
                                   матери-истории ценен?
                         Мы говорим Ленин,
                                           подразумеваем --
                                                           партия,
                         мы говорим
                                    партия,
                                            подразумеваем --
                                                            Ленин.
                         Еще
                             горой
                                   коронованные главы,
                         и буржуи
                                  чернеют
                                          как вороны в зиме,
                         но уже
                                горение
                                        рабочей лавы
                         по кратеру партии
                                           рвется из-под земель.
                         Девятое января.
                                         Конец гапонщины.
                         Падаем,
                                 царским свинцом косимы.
                         Бредня
                                о милости царской
                                                  прикончена
                         с бойней Мукденской,
                                              с треском Цусимы.
                         Довольно!
                                    Не верим
                                             разговорам посторонним!
                         Сами
                              с оружием
                                        встали пресненцы.
                         Казалось --
                                    сейчас
                                           покончим с троном,
                         за ним
                                и буржуево
                                           кресло треснется.
                         Ильич уже здесь.
                                          Он изо дня на день
                         проводит
                                  с рабочими
                                             пятый год.
                         Он рядом
                                  на каждой стоит баррикаде,
                         ведет
                               всего восстания ход.
                         Но скоро
                                  прошла
                                         лукавая вестийка --
                         "свобода".
                                    Бантики люди надели,
                         царь
                              на балкон
                                        выходил с манифестиком.
                         А после
                                 "свободной"
                                             медовой недели
                         речи,
                               банты
                                     и пения плавные
                         пушечный рев
                                      покрывает басом:
                         по крови рабочей
                                          пустился в плавание
                         царев адмирал,
                                        каратель Дубасов.
                         Плюнем в лицо
                                       той белой слякоти,
                         сюсюкающей
                                    о зверствах Чека!
                         Смотрите,
                                   как здесь,
                                              связавши за локти,
                         рабочих на смерть
                                          секли по щекам.
   
                         Зверела реакция.
                                          Интеллигентчики
                         ушли от всего
                                       и всё изгадили.
                         Заперлись дома,
                                         достали свечки,
                         ладан курят --
                                       богоискатели.
                         Сам заскулил
                                      товарищ Плеханов:
                         -- Ваша вина,
                                      запутали, братцы!
                         Вот и пустили
                                       крови лохани!
                         Нечего
                                зря
                                    за оружье браться. --
                         Ленин
                               в этот скулеж недужный
                         врезал голос
                                      бодрый и зычный:
                         -- Нет,
                                за оружие
                                          браться нужно,
                         только более
                                      решительно и энергично.
                         Новых восстаний вижу день я.
                         Снова подымется
                                         рабочий класс.
                         Не защита --
                                     нападение
                         стать должно
                                      лозунгом масс.
                         И этот год
                                    в кровавой пене
                         и эти раны
                                    в рабочем стане
                         покажутся
                                   школой
                                          первой ступени
                         в грозе и буре
                                        грядущих восстаний.
                         И Ленин
                                 снова
                                       в своем изгнании
                         готовит
                                 нас
                                     перед новой битвой,
                         Он учит
                                 и сам вбирает знание,
                         он партию
                                   вновь
                                         собирает разбитую.
                         Смотри --
                                  забастовки
                                             вздымают год,
                         еще --
                               и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.
                         Но вот
                         из лет
                                подымается
                                           страшный четырнадцатый.
                         Так пишут --
                                     солдат-де
                                               раскурит трубку,
                         балакать пойдет
                                         о походах древних,
                         но эту
                                всемирнейшую мясорубку
                         к какой приравнять
                                            к Полтаве,
                                                       к Плевне?!
                         Империализм
                                     во всем оголении --
   
                         живот наружу,
                                       с вставными зубами,
                         и море крови
                                      ему по колени --
                         сжирает страны,
                                         вздымая штыками.
                         Вокруг него
                                     его подхалимы --
                         патриоты --
                                    приспособились Вовы --
                         пишут,
                                руки предавшие вымыв:
                         -- Рабочий,
                                    дерись
   
                                           до последней крови! --
                         Земля --
                                 горой
                                       железного лома,
                         а в ней
                                 человечья
                                           рвань и рваль,
                         Среди
                               всего сумасшедшего дома
                         трезвый
                                 встал
                                       один Циммервальд.
                         Отсюда
                                Ленин
                                      с горсточкой товарищей
                         встал над миром
                                         и поднял над
                         мысли
                               ярче
                                    всякого пожарища,
                         голос
                               громче
                                      всех канонад.
                         Оттуда --
                                  миллионы
                                           канонадою в уши,
                         стотысячесабельной
                                            конницы бег,
                         отсюда,
                                 против
                                        и сабель и пушек, --
                         скуластый
                                   и лысый
                                           один человек.
                         -- Солдаты!
                                    Буржуи,
                                            предав и продав,
                         к туркам шлют,
                                        за Верден,
                                                   на Двину.
                         Довольно!
                                   Превратим
                                             войну народов
                         в гражданскую войну!
                         Довольно
                                   разгромов,
                                              смертей и ран,
                         у наций
                                 нет
                                     никакой вины.
                         Против
                                буржуазии всех стран
                         подымем
                                 знамя
                                       гражданской войны! --
                         Думалось:
                                   сразу
                                         пушка-печка
   
                         чихнет огнем
                                      и сдунет гнилью,
                         потом поди,
                                     ищи человечка,
                         поди,
                               вспоминай его фамилию.
                         Глоткой орудий,
                                         шипевших и вывших,
                         друг другу
                                    страны
                                           орут --
                                                  на колени!
                         Додрались,
                                    и вот
                                          никаких победивших --
                         один победил
                                      товарищ Ленин.
                         Империализма прорва!
                         Мы
                            истощили
                                     терпенье ангельское.
                         Ты
                            восставшею
                                       Россией прорвана
                         от Тавриза
                                    и до Архангельска.
                         Империя --
                                   это тебе не кура!
                         Клювастый орел
                                        с двухглавою властью.
                         А мы,
                               как докуренный окурок,
                         просто
                                сплюнули
                                         их династью.
                         Огромный,
                                   покрытый кровавою ржою,
                         народ,
                                голодный и голоштанный,
                         к Советам пойдет
                                          или будет
                                                    буржую
                         таскать,
                                  как и встарь,
                                                из огня каштаны?
                         -- Народ
                                 разорвал
                                          оковы царьи,
                         Россия в буре,
                                        Россия в грозе, --
                         читал
                               Владимир Ильич
                                              в Швейцарии,
                         дрожа,
                                волнуясь
                                         над кипой газет.
                         Но что
                                по газетным узнаешь клочьям?
                         На аэроплане
                                      прорваться б ввысь,
                         туда,
                               на помощь
                                         к восставшим рабочим, --
                         одно желанье,
                                       единая мысль.
                         Поехал,
                                 покорный партийной воле,
                         в немецком вагоне,
                                            немецкая пломба.
                         О, если бы
                                     знал
                                          тогда Гогенцоллерн,
                         что Ленин
                                   и в их монархию бомба!
                         Питерцы
                                 всё еще
                                         всем на радость
                         лобзались,
                                    скакали детишками малыми,
                         но в красной ленточке,
                                                слегка припарадясь,
                         Невский
                                 уже
                                     кишел генералами.
                         За шагом шаг --
                                        и дойдут до точки,
                         дойдут
                                и до полицейского свиста.
                         уже
                             начинают
                                      казать ноготочки
                         буржуи
                                из лапок своих пушистых.
                         Сначала мелочь --
                                          вроде мальков.
                         Потом повзрослее --
                                            от шпротов до килечек.
                         Потом Дарданельский,
                                              в девичестве Милюков,
                         за ним
                                с коронацией
                                             прет Михаильчик,
                         Премьер
                                 не власть --
                                             вышивание гладью!
                         Это
                             тебе
                                  не грубый нарком.
                         Прямо девушка --
                                         иди и гладь ее!
                         Истерики закатывает,
                                              поет тенорком.
                         Еще
                             не попало
                                       нам
                                           и росинки
                         от этих самых
                                       февральских свобод,
                         а у оборонцев --
                                         уже хворостинки --
                         "марш, марш на фронт,
                                               рабочий народ".
                         И в довершение
                                        пейзажа славненького,
                         нас предававшие
                                         и до
                                              и потом,
                         вокруг
                                сторожами
                                          эсеры да Савинковы,
                         меньшевики --
                                      ученым котом.
                         И в город,
                                    уже
                                        заплывающий салом,
                         вдруг оттуда,
                                       из-за Невы,
                         с Финляндского вокзала
                         по Выборгской
                                       загрохотал броневик.
                         И снова
                                 ветер
                                       свежий, крепкий
   
                         валы
                              революции
                                        поднял в пене.
                         Литейный
                                  залили
                                         блузы и кепки.
                         "Ленин с нами!
                                        Да здравствует Ленин!"
                         -- Товарищи! --
                                       и над головами
                                                      первых сотен
                         вперед
                                ведущую
                                        руку выставил. --
                         -- Сбросим
                                   эсдечества
                                              обветшавшие лохмотья.
                         Долой
                               власть
                                      соглашателей и капиталистов!
                         Мы --
                              голос
                                    воли низа,
                         рабочего низа
                                       всего света,
                         да здравствует
                                        партия,
                                                строящая коммунизм,
                         да здравствует
                                        восстание
                                                  за власть Советов! --
                         Впервые
                                 перед толпой обалделой
                         здесь же,
                                   перед тобою,
                                                близ,
                         встало,
                                 как простое
                                             делаемое дело,
                         недосягаемое слово --
                                              "социализм".
                         Здесь же,
                                   из-за заводов гудящих,
                         сияя горизонтом
                                         во весь свод,
                         встала
                                завтрашняя
                                           коммуна трудящихся --
                         без буржуев,
                                      без пролетариев,
                                                       без рабов и господ.
                         На толщь
                                  окрутивших
                                             соглашательских веревок
                         слова Ильича
                                      ударами топора.
                         И речь
                                прерывало
                                          обвалами рева:
                         "Правильно, Ленин!
                                            Верно!
                                                   Пора!"
                         Дом
                             Кшесинской,
                                         за дрыгоножество
                        подаренный,
                                    нынче --
                                            рабочая блузница.
                         Сюда течет
                                    фабричное множество,
                         здесь
                               закаляется
                                          в ленинской кузнице.
                         "Ешь ананасы,
                                       рябчиков жуй,
                         день твой последний
                                             приходит, буржуй".
                         Уж лезет
                                  к сидящим
                                            в хозяйском стуле --
                         как живете
                                    да что жуете?
                         Примериваясь,
                                       в июле
                         за горло потрогали
                                            и за животик.
                         Буржуевы зубья
                                        ощерились разом.
                         -- Раб взбунтовался!
                                             Плетями,
                                                      да в кровь его!
                         И ручку
                                 Керенского
                                            водят приказом --
                         на мушку Ленина!
                                          В Кресты Зиновьева!
                         И партия
                                  снова
                                        ушла в подполье.
                         Ильич на Разливе,
                                           Ильич в Финляндии.
                         Но ни чердак,
                                       ни шалаш,
                                                 ни поле
                         вождя
                               не дадут
                                        озверелой банде их.
                         Ленина не видно,
                                          но он близ.
                         По тому,
                                  работа движется как,
                         видна
                               направляющая
                                            ленинская мысль,
                         видна
                               ведущая
                                       ленинская рука.
                         Словам Ильичевым --
                                            лучшая почва:
                         падают,
                                 сейчас же
                                           дело растя,
                         и рядом
                                 уже
                                     с плечом рабочего --
                         плечи
                               миллионов крестьян.
                         И когда
                                 осталось
                                          на баррикады выйти,
                         день
                              наметив
                                      в ряду недель,
                         Ленин
                               сам
                                   явился в Питер:
                         -- Товарищи,
                                     довольно тянуть канитель!
                         Гнет капитала,
                                        голод-уродина,
                         войн бандитизм,
                                         интервенция ворья --
                         будет! --
                                  покажутся
                                            белее родинок
                         на теле бабушки,
                                          древней истории. --
                         И оттуда,
                                   на дни
                                          оглядываясь эти,
                         голову
                                Ленина
                                       взвидишь сперва.
                         Это
                             от рабства
                                        десяти тысячелетий
                         к векам
                                 коммуны
                                         сияющий перевал.
                         Пройдут
                                 года
                                      сегодняшних тягот,
                         летом коммуны
                                       согреет лета,
                         и счастье
                                   сластью
                                            огромных ягод
                         дозреет
                                 на красных
                                            октябрьских цветах.
                         И тогда
                                 у читающих
                                            ленинские веления,
                         пожелтевших
                                     декретов
                                              перебирая листки,
                         выступят
                                  слезы,
                                         выведенные из употребления,
                         и кровь
                                 волнением
                                           ударит в виски.
                         Когда я
                                 итожу
                                       то, что прожил,
   
                         и роюсь в днях --
                                          ярчайший где.
                         я вспоминаю
                                     одно и то же --
                         двадцать пятое,
   
                                         первый день.
                         Штыками
                                 тычется
                                         чирканье молний,
                         матросы
                                 в бомбы
                                         играют, как в мячики.
                         От гуда
                                 дрожит
                                        взбудораженный Смольный.
                         В патронных лентах
                                            внизу пулеметчики.
                         -- Вас
                               вызывает
                                        товарищ Сталин.
                         Направо
                                 третья,
                                         он
                                            там. --
                         -- Товарищи,
                                     не останавливаться!
                                                         Чего стали?
                         В броневики
                                     и на почтамт! --
                         -- По приказу
                                      товарища Троцкого! --
                         -- Есть! --
                                   повернулся
                                              и скрылся скоро,
                         и только
                                  на ленте
                                           у флотского
                         под лампой
                                    блеснуло --
                                               "Аврора".
                         Кто мчит с приказом,
                                              кто в куче споря
                         кто щелкал
                                    затвором
                                             на левом колене.
                         Сюда
                              с того конца коридорища
                         бочком
                                пошел
                                      незаметный Ленин.
                         уже
                             Ильичем
                                     поведенные в битвы,
                         еще
   
                             не зная
                                     его по портретам,
                         толкались,
                                    орали,
                                           острее бритвы
                         солдаты друг друга
                                            крыли при этом.
                         И в этой желанной
                                           железной буре
                         Ильич,
                                как будто
                                          даже заспанный,
                         шагал,
                                становился
                                           и глаз, сощуря,
                         вонзал,
                                 заложивши
                                           руки за спину.
                         В какого-то парня
                                           в обмотках,
                                                       лохматого,
                         уставил
                                 без промаха бьющий глаз,
                         как будто
                                   сердце
                                          с-под слов выматывал,
                         как будто
                                   душу
                                        тащил из-под фраз.
                         И знал я,
                                   что всё
                                           раскрыто и понято
                         и этим
                                глазом
                                       наверное выловится --
                         и крик крестьянский,
                                              и вопли фронта,
                         и воля нобельца,
                                          и воля путиловца.
                         Он
                            в черепе
                                     сотней губерний ворочал,
                         людей
                               носил
                                     до миллиардов полутора,
                         Он
                            взвешивал
                                      мир
                                          в течение ночи,
                         а утром:
                         -- Всем!
                                 Всем!
                                       Всем это --
                         фронтам,
                                  кровью пьяным,
                         рабам
                               всякого рода,
                         в рабство
                                   богатым отданным.
                         Власть Советам!
                         Земля крестьянам!
                         Мир народам!
                         Хлеб голодным!
                         Буржуи
                                прочли
                                       -- погодите,
   
                                                   выловим. --
                         животики пятят
                                        доводом веским --
                         ужо им покажут
                                        Духонин с Корниловым,
                         покажут ужо им
                                        Гучков с Керенским.
                         Но фронт
                                  без боя
                                          слова эти взяли --
                         деревня
                                 и город
                                         декретами залит,
                         и даже
                                безграмотным
                                             сердце прожег.
                         Мы знаем,
                                   не нам,
                                           а им показали,
                         какое такое бывает
                                            "ужо".
                         Переходило
                                    от близких к ближним,
                         от ближних
                                    дальним взрывало сердца:
                         "Мир хижинам,
                         война,
                                война,
                                       война дворцам!"
                         Дрались
                                 в любом заводе и цехе,
                         горохом
                                 из городов вытряхали,
                                                       а сзади
                         шаганье октябрьское
                                             метило вехи
                         пылающих
                                  дворянских усадеб.
                         Земля --
                                 подстилка под ихними порками,
                         и вдруг
                                 ее,
                                     как хлебища в узел,
                         со всеми ручьями ее
                                             и пригорками
                         крестьянин взял
                                         и зажал, закорузел.
                         В очках
                                 манжетщики,
                                             злобой похаркав,
                         ползли туда,
                                      где царство да графство.
                         Дорожка скатертью!
                                            Мы и кухарку
                         каждую
                                выучим
                                       управлять государством!
                         Мы жили
                                 пока
                                      производством ротаций.
                         С окопов
                                  летело
                                         в немецкие уши:
                         -- Пора кончать!
                                         Выходите брататься! --
                         И фронт
                                 расползался
                                             в улитки теплушек.
                         Такую ли
                                  течь
                                       загородите горстью?
                         Казалось --
                                    наша лодчонка кренится --
                         Вильгельмов сапог,
   
                                            Николаева шпористей,
                         сотрет
                                Советской страны границы.
                         Пошли эсеры
                                     в плащах распашонкой,
                         ловили бегущих
                                        в свое словоблудьище,
                         тащили
                                по-рыцарски
                                            глупой шпажонкой
                         красиво
                                 сразить
                                         броневые чудища!
                         Ильич
                               петушившимся
                                            крикнул:
                                                     -- Ни с места!
                         Пусть партия
                                      взвалит
                                              и это бремя.
                         Возьмем
                                 передышку похабного Бреста.
                         Потеря -- пространство,
                                                выигрыш -- время. --
                         Чтоб не перед охнуть
                                               нам
                                                   в передышку,
                         чтоб знал --
                                      запомнят удары мои,
                         себя
                              не муштровкой --
                                              сознанием вышколи,
                         стройся
                                 рядами
                                        Красной Армии.
                         Историки
                                  с гидрой плакаты выдерут
                         -- чи эта гидра была,
                                             чи нет? --
                         а мы
                              знавали
                                      вот эту гидру
                         в ее
                              натуральной величине.
                         "Мы смело в бой пойдем
   
                         за власть Советов
                         и как один умрем
                         в борьбе за это!"
                         Деникин идет.
                                       Деникина выкинут,
                         обрушенный пушкой
                                           подымут очаг.
                         Тут Врангель вам --
                                            на смену Деникину.
                         Барона уронят --
                                         уже Колчак.
                         Мы жрали кору,
                                        ночевка -- болотце,
   
                         но шли
                                миллионами красных звезд,
                         и в каждом -- Ильич,
                                             и о каждом заботится
                         на фронте
                                   в одиннадцать тысяч верст.
                         Одиннадцать тысяч верст
                                                 окружность,
   
                         а сколько
                                   вдоль да поперек!
                         Ведь каждый дом
                                         атаковывать нужно,
                         каждый
                                врага
                                      в подворотнях берег.
                         Эсер с монархистом
                                             шпионят бессонно --
                         где жалят змеей,
                                          где рубят с плеча.
                         Ты знаешь
                                   путь
                                        на завод Михельсона?
                         Найдешь
                                 по крови
                                         из ран Ильича.
                         Эсеры
                               целят
                                     не очень верно --
                         другим концом
                                       да себя же
                                                  в бровь.
                         Но бомб страшнее
                                          и пуль револьверных
                         осада голода,
                                       осада тифов.
                         Смотрите --
                                    кружат
                                           над крошками мушки,
                         сытней им,
                                    чем нам
                                            в осьмнадцатом году, --
                         простаивали
                                     из-за осьмушки
                         сутки
                               в улице
                                       на холоду.
                         Хотите сажайте,
                                         хотите травите --
                         завод за картошку --
                                             кому он не жалок!
                         И десятикорпусный
                                           судостроитель
                         пыхтел
                                и визжал
                                         из-за зажигалок.
                         А у кулаков
                                     и масло и пышки.
                         Расчет кулаков
                                        простой и верненький --
                         запрячь хлеба
                                         да зарой в кубышки
                         николаевки
                                    да керенки.
                         Мы знаем --
                                    голод
                                          сметает начисто,
                         тут нужен зажим,
                                          а не ласковость воска,
                         и Ленин
                                 встает
                                        сражаться с кулачеством
                         и продотрядами
                                        и продразверсткой.
                         Разве
                               в этакое время
                                              слово "демократ"
                         набредет
                                  какой головке дурьей?!
                         Если бить,
                                    так чтоб под ним
                                                     панель была мокра:
                         ключ побед --
                                      в железной диктатуре.
                         Мы победили,
                                      но мы
                                            в пробоинах:
                         машина стала,
                                       обшивка --
                                                 лохмотья.
                         Валы обломков!
                                        Лохмотьев обойных!
                         Идите залейте!
                                        Возьмите и смойте!
                         Где порт?
                                   Маяки
                                         поломались в порту,
                         кренимся,
                                   мачтами
                                           волны крестя!
                         Нас опрокинет --
                                         на правом борту
                         в сто миллионов
                                         груз крестьян.
   
                         В восторге враги
                                          заливаются воя,
                         но так
                                лишь Ильич умел и мог --
                         он вдруг
                                  повернул
                                           колесо рулевое
                         сразу
                               на двадцать румбов вбок.
                         И сразу тишь,
                                       дивящая даже;
                         крестьяне
                                   подвозят
                                            к пристани хлеб.
                         Обычные вывески
                                         -- купля --
                                                   -- продажа --
                         -- нэп.
                         Прищурился Ленин:
                                           -- Чинитесь пока чего,
                         аршину учись,
                                       не научишься --
                                                      плох. --
                         Команду
                                 усталую
                                         берег покачивал.
                         Мы к буре привыкли,
                                             что за подвох?
                         Залив
                               Ильичем
                                       указан глубокий
                         и точка
                                 смычки-причала
                                                найдена,
                         и плавно
                                  в мир,
                                         строительству в доки,
                         вошла
                               Советских республик громадина.
                         И Ленин
                                 сам
                                     где железо,
                                                 где дерево
                         носил
                               чинить
                                      пробитое место.
   
   
                         Стальными листами
                                           вздымал
                                                   и примеривал
                         кооперативы,
                                      лавки
                                            и тресты.
                         И снова
                                 становится
                                            Ленин штурман,
                         огни по бортам,
                                         впереди и сзади.
                         Теперь
                                от абордажей и штурма
                         мы
                            перейдем
                                     к трудовой осаде.
                         Мы
                            отошли,
                                    рассчитавши точно.
                         Кто разложился --
                                          на берег
                                                   за ворот.
                         Теперь вперед!
                                        Отступленье окончено.
                         РКП,
                              команду на борт!
                         Коммуна -- столетия,
                                             что десять лет для ней?
                         Вперед --
                                  и в прошлом
                                              скроется нэпчик.
                         Мы двинемся
                                     во сто раз медленней,
                         зато
                              в миллион
                                        прочней и крепче.
                         Вот этой
                                  мелкобуржуазной стихии
                         еще
                             колышется
                                       мертвая зыбь,
                         но тихие
                                  тучи
                                       молнией выев,
                         уже --
                               нарастанье
                                          всемирной грозы.
                         Враг
                              сменяет
                                      врага поределого,
                         но будет --
                                    над миром
                                              зажжем небеса
                         -- но это
                                  уже
                                      полезней проделывать,
                         чем
                             об этом писать. --
                         Теперь,
                                 если пьете
                                            и если едите,
                         на общий завод ли
                                           идем
                                                с обеда,
                         мы знаем --
                                    пролетариат -- победитель,
                         и Ленин --
                                   организатор победы.
                         От Коминтерна
                                       до звонких копеек,
                         серпом и молотом
                                          в новой меди,
                         одна
                              неписаная эпопея --
                         шагов Ильича
                                      от победы к победе.
                         Революции --
                                     тяжелые вещи,
                         один не подымешь --
                                            согнется нога.
                         Но Ленин
   
                                  меж равными
                                              был первейший
                         по силе воли,
                                       ума рычагам.
                         Подымаются страны
                                           одна за одной --
                         рука Ильича
                                     указывала верно:
                         народы --
                                  черный,
                                          белый
                                                и цветной --
                         становятся
                                    под знамя Коминтерна.
                         Столпов империализма
                                              непреклонные колонны --
                         буржуи
                                пяти частей света,
                         вежливо
                                 приподымая
                                            цилиндры и короны,
                         кланяются
                                   Ильичевой республике советов.
                         Нам
                             не страшно
                                        усилие ничье,
                         мчим
                              вперед
                                     паровозом труда...
                         и вдруг
                                 стопудовая весть
                                                  с Ильичем
                         удар.
   
   
   
                         Если бы
                                 выставить в музее
                         плачущего большевика,
                         весь день бы
                                      в музее
                                              торчали ротозеи.
                         Еще бы --
                                  такое
                                        не увидишь и в века!
                         Пятиконечные звезды
                                 выжигали на наших спинах
                                             панские воеводы.
                         Живьем,
                                 по голову в землю,
                                       закапывали нас банды
                                                      Мамонтова.
                         В паровозных топках
                                             сжигали нас японцы,
                         рот заливали свинцом и оловом,
                         отрекитесь! -- ревели,
                                               но из
                         горящих глоток
                                        лишь три слова:
                         -- Да здравствует коммунизм! --
                         Кресло за креслом,
                                            ряд в ряд
                         эта сталь,
                                    железо это
                         вваливалось
                                     двадцать второго января
                         в пятиэтажное здание
                                              Съезда советов.
                         Усаживались,
                                      кидались усмешкою,
                         решали
                                походя
                                         мелочь дел.
                         Пора открывать!
                                         Чего они мешкают?
                         Чего
                              президиум,
                                         как вырубленный, поредел?
                         Отчего
                                глаза
                                      краснее ложи?
                         Что с Калининым?
                                          Держится еле.
                         Несчастье?
                                    Какое?
                                           Быть не может!
                         А если с ним?
                                       Нет!
                                            Неужели?
                         Потолок
                                 на нас
                                        пошел снижаться вороном.
                         Опустили головы --
                                           еще нагни!
                         Задрожали вдруг
                                         и стали черными
                         люстр расплывшихся огни.
                         Захлебнулся
                                     колокольчика ненужный щелк.
                         Превозмог себя
                                        и встал Калинин.
                         Слёзы не сжуешь
                                         с усов и щек.
                         Выдали.
                                 Блестят у бороды на клине.
                         Мысли смешались,
                                          голову мнут.
                         Кровь в виски,
                                        клокочет в вене:
                         -- Вчера
                                 в шесть часов пятьдесят минут
                         скончался товарищ Ленин! --
                         Этот год
                                  видал,
                                         чего не взвидят сто.
                         День
                              векам
                                    войдет
                                           в тоскливое преданье.
                         Ужас
                              из железа
                                        выжал стон.
                         По большевикам
                                        прошло рыданье.
                         Тяжесть страшная!
                                           Самих себя же
                                                  выволакивали
                                                         волоком.
                         Разузнать --
                                     когда и как?
                                                  Чего таят!
                         В улицы
                                 и в переулки
                                              катафалком
                         плыл
                              Большой театр.
                         Радость
                                 ползет улиткой.
                         У горя
                                бешеный бег.
                         Ни солнца,
                                   ни льдины слитка --
                         всё
                             сквозь газетное ситко
                         черный
                                засеял снег.
                         На рабочего
                                     у станка
                         весть набросилась.
                                            Пулей в уме.
                         И как будто
                                     слезы стакан
                         опрокинули на инструмент.
                         И мужичонко,
                                      видавший виды,
                         смерти
                                в глаз
                                       смотревший не раз,
                         отвернулся от баб,
                                            но выдала
                         кулаком
                                 растертая грязь.
                         Были люди -- кремень,
                                              и эти
                         прикусились,
                                      губу уродуя.
                         Стариками
                                   рассерьезничались дети,
                         и, как дети,
                                      плакали седобородые.
                         Ветер
                               всей земле
                                          бессонницею выл,
                         и никак
                                 восставшей
                                            не додумать до конца,
                         что вот гроб
                                      в морозной
                                                 комнатеночке Москвы
                         революции
                                   и сына и отца.
                         Конец,
                                конец,
                                       конец.
                                              Кого
                         уверять!
                                  Стекло --
                                           и видите под...
                         Это
                             его
                                 несут с Павелецкого
                         по городу,
                                    взятому им у господ.
                         Улица,
                                будто рана сквозная --
                         так болит
                                   и стонет так.
                         Здесь
                               каждый камень
                                             Ленина знает
                         по топоту
                                   первых
                                          октябрьских атак.
                         Здесь
                               всё,
                                    что каждое знамя
                                                     вышило,
                         задумано им
                                     и велено им.
                         Здесь
                               каждая башня
                                            Ленина слышала,
                         за ним
                                пошла бы
                                         в огонь и в дым.
                         Здесь
                               Ленина
                                      знает
                                            каждый рабочий,
                         сердца ему
                                      ветками елок стели.
                         Он в битву вел,
                                         победу пророчил,
                         и вот
                               пролетарий --
                                             всего властелин.
                         Здесь
                               каждый крестьянин
                                                 Ленина имя
                         в сердце
                                  вписал
                                         любовней, чем в святцы.
                         Он земли
                                    велел
                                          назвать своими,
                         что дедам
                                   в гробах,
                                             засеченным, снятся.
                         И коммунары
                                     с-под площади Красной,
                         казалось,
                                   шепчут:
                                           -- Любимый и милый!
                         Живи,
                               и не надо
                                         судьбы прекрасней --
                         сто раз сразимся
                                          и ляжем в могилы! --
                         Сейчас
                                прозвучали б
                                             слова чудотворца,
                         чтоб нам умереть
                                          и его разбудят, --
                         плотина улиц
                                      враспашку растворится,
                         и с песней
                                    на смерть
                                                ринутся люди.
                         Но нету чудес,
                                        и мечтать о них нечего.
                         Есть Ленин,
                                     гроб
                                          и согнутые плечи.
                         Он был человек
                                        до конца человечьего --
                         неси
                              и казнись
                                        тоской человечьей.
                         Вовек
                               такого
                                      бесценного груза
                         еще
                             не несли
                                      океаны наши,
                         как гроб этот красный,
                                                к Дому союзов
                         плывущий
                                  на спинах рыданий и маршей.
                         Еще
                             в караул
                                      вставала в почетный
                         суровая гвардия
                                         ленинской выправки,
                         а люди
                                уже
                                    прожидают, впечатаны
                         во всю длину
                                      и Тверской
                                                 и Димитровки.
                         В семнадцатом
                                       было --
                                              в очередь дочери
                         за хлебом не вышлешь --
                                                завтра съем!
                         Но в эту
                                  холодную,
                                            страшную очередь
                         с детьми и с больными
                                               встали все.
                         Деревни
                                 строились
                                           с городом рядом.
                         То мужеством горе,
                                            то детскими вызвенит.
                         Земля труда
                                     проходила парадом --
                         живым
                               итогом
                                      ленинской жизни.
                         Желтое солнце,
                                        косое и лаковое,
                         взойдет,
                                 лучами к подножью кидается.
                         Как будто
                                   забитые,
                                            надежду оплакивая,
                         склоняясь в горе,
                                           проходят китайцы.
                         Вплывали
                                  ночи
                                       на спинах дней,
                         часы меняя,
                                     путая даты.
                         Как будто
                                   не ночь
                                           и не звезды на ней,
                         а плачут
                                  над Лениным
                                              негры из Штатов.
                         Мороз небывалый
                                         жарил подошвы.
                         А люди
                                днюют
                                      давкою тесной.
                         Даже
                              от холода
                                        бить в ладоши
                         никто не решается --
                                             нельзя,
                                                     неуместно.
                         Мороз хватает
                                       и тащит,
                                                как будто
                         пытает,
                                 насколько в любви закаленные.
                         Врывается в толпы.
                                            В давку запутан,
                         вступает
                                  вместе с толпой за колонны.
                         Ступени растут,
                                         разрастаются в риф.
                         но вот
                                затихает
                                         дыханье и пенье,
                         и страшно ступить --
                                             под ногою обрыв --
                         бездонный обрыв
                                         в четыре ступени.
   
                         Обрыв
                               от рабства в сто поколений,
                         где знают
                                   лишь золота звонкий резон.
                         Обрыв
                               и край --
                                        это гроб и Ленин,
                         а дальше --
                                    коммуна
                                            во весь горизонт.
                         Что увидишь?!
                                       Только лоб его лишь,
                         и Надежда Константиновна
                                                  в тумане
                                                           за...
                         Может быть,
                                     в глаза без слез
                                              увидеть можно больше.
                         Не в такие
                                    я
                                      смотрел глаза.
                         Знамен
                                плывущих
                                         склоняется шелк
                         последней
                                   почестью отданной:
                         "Прощай же, товарищ,
                                             ты честно прошел
                         свой доблестный путь, благородный".
                         Страх.
   
                                Закрой глаза
                                             и не гляди --
                         как будто
                                   идешь
                                         по проволоке провода.
                         Как будто
                                   минуту
                                          один на один
                         остался
                                 с огромной
                                            единственной правдой.
                         Я счастлив.
                                     Звенящего марша вода
                         относит
                                 тело мое невесомое.
                         Я знаю --
                                  отныне
                                         и навсегда
                         во мне
                                минута
                                       эта вот самая.
                         Я счастлив,
                                     что я
                                           этой силы частица,
                         что общие
                                   даже слезы из глаз.
                         Сильнее
                                 и чище
                                        нельзя причаститься
                         великому чувству
                                          по имени --
                                                     класс!
                         Знамённые
                                   снова
   
                                         склоняются крылья,
                         чтоб завтра
                                     опять
                                           подняться в бои --
                         "Мы сами, родимый, закрыли
                         орлиные очи твои".
                         Только б не упасть,
                                             к плечу плечо,
                         флаги вычернив
                                        и веками алея,
                         на последнее
                                      прощанье с Ильичем
                         шли
                             и медлили у мавзолея.
                         Выполняют церемониал.
                         Говорили речи.
                                        Говорят -- и ладно.
                         Горе вот,
                                   что срок минуты
                                                   мал --
                         разве
                               весь
                                    охватишь ненаглядный!
                         Пройдут
                                 и наверх
                                            смотрят с опаской,
                         на черный,
   
                                    посыпанный снегом кружок.
                         Как бешено
                                    скачут
                                           стрелки на Спасской.
                         В минуту --
                                    к последней четверке прыжок.
                         Замрите
                                 минуту
                                        от этой вести!
                         Остановись,
                                     движенье и жизнь!
                         Поднявшие молот,
                                          стыньте на месте.
                         Земля, замри,
                                       ложись и лежи!
                         Безмолвие.
                                    Путь величайший окончен.
                         Стреляли из пушки,
                                            а может, из тыщи.
                         И эта
                               пальба
                                      казалась не громче,
                         чем мелочь,
                                     в кармане бренчащая --
                                                           в нищем.
                         До боли
                                 раскрыв
                                         убогое зрение,
   
                         почти заморожен,
                                          стою не дыша.
                         Встает
                                предо мной
                                           у знамён в озарении
                         тёмный
                                земной
                                       неподвижный шар.
                         Над миром гроб,
                                         неподвижен и нем.
                         У гроба
                                 мы,
                                     людей представители,
                         чтоб бурей восстаний,
                                               дел и поэм
                         размножить то,
                                        что сегодня видели.
                         Но вот
                                издалёка,
                                          оттуда,
                                                  из алого
                         в мороз,
                                  в караул умолкнувший наш,
                         чей-то голос --
                                        как будто Муралова --
                          "Шагом марш".
                         Этого приказа
                                       и не нужно даже --
                         реже,
                               ровнее,
                                       тверже дыша,
                         с трудом
                                  отрывая
                                          тело-тяжесть,
                         с площади
                                   вниз
                                        вбиваем шаг.
                         Каждое знамя
                                      твердыми руками
                         вновь
                               над головою
                                           взвито ввысь.
                         Топота потоп,
                                       сила кругами,
                         ширясь,
                                 расходится
                                            миру в мысль.
                         Общая мысль
                                     воедино созвеньена
                         рабочих,
                                  крестьян
                                           и солдат-рубак:
                         -- Трудно
                                  будет
                                        республике без Ленина.
                         Надо заменить его --
                                             кем?
                                                  И как?
                         Довольно
                                  валяться
                                           на перине, клоповой!
                         Товарищ секретарь!
                                            На тебе --
                                                        вот --
                         просим приписать
                                          к ячейке еркаповой
                         сразу,
                                коллективно,
                                             весь завод... --
                         Смотрят
                                 буржуи,
                                         глазки раскоряча,
                         дрожат
                                от топота крепких ног.
                         Четыреста тысяч
                                         от станка
                                                   горячих --
                         Ленину
                                первый
                                       партийный венок.
                         -- Товарищ секретарь,
                                              бери ручку...
                         Говорят -- заменим...
                                              Надо, мол...
                         Я уже стар --
                                      берите внучика,
                         не отстает --
                                      подай комсомол. --
                         Подшефный флот,
                                         подымай якоря,
                         в море
                                пора
                                     подводным кротам.
                         "По морям,
                                    по морям,
   
                         нынче здесь,
                                     завтра там".
                         Выше, солнце!
                                       Будешь свидетель --
                         скорей
                                разглаживай траур утра.
                         В ногу
                                взрослым
                                         вступают дети --
                         тра-та-та-та-та
                                             тра-та-та-та.
                         "Раз,
                               два,
                                    три!
                         Пионеры мы.
                         Мы фашистов не боимся,
                                                пойдем на штыки".
                         Напрасно
                                  кулак Европы задран.
                         Кроем их грохотом.
                                            Назад!
                                                   Не сметь!
                         Стала
                               величайшим
                                          коммунистом-организатором
                         даже
                              сама
                                   Ильичева смерть.
                         Уже
                             над трубами
                                         чудовищной рощи,
                         руки
                              миллионов
                                        сложив в древко,
                         красным знаменем
                                          Красная площадь
                         вверх
                               вздымается
                                          страшным рывком.
                         С этого знамени,
                                          с каждой складки
                         снова
                               живой
   
                                     взывает Ленин:
                         -- Пролетарии,
                                       стройтесь
                                                 к последней схватке!
                         Рабы,
                               разгибайте
                                          спины и колени!
                         Армия пролетариев
                                           встань стройна!
                         Да здравствует революция,
                                                   радостная и скорая!
                         Это --
                               единственная
                                            великая война
                         из всех,
                                  какие знала история.

-------------------------------------------------

   Выпускные данные издания: Владимир Ильич Ленин. Поэма / В. Маяковский. -- Москва; Ленинград: Гос. изд-во, 1927 (Москва: 1-я Образцовая тип.). -- 124 с., [4] с. объявл.; 13х10 см. -- (Универсальная библиотека; No 366-367)
   Основной раздел Владимира Маяковского здесь: http://az.lib.ru/m/majakowskij_w_w/
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru