Остpожин - журналист, старше по виду, чем по летам, человек нервный, с угловатыми манерами.
Андpeй Борисович Крицкий - студент последнего курса, товарищ Гощинской.
Яков Григорьевич Проценко - старик доктор, приятель Гощинской и ее тетки.
Псиxиатp - молодой доктор на водах.
Надeжда Петровна - дама на водах.
Гостья 1-ая, Гостья 2-ая (молодые девушки)
Мальчик, Девочка (уличные дети)
Действие происходит в новейшее время.
Действие первое
Гостиная Гощинской. Обстановка не бедная, но и не очень роскошная, несколько фантастическая, симметрия мало соблюдена. На дверях и на окнах драпировки. Пианино, мольберт, консоли, цветы - в горшках и в вазах, - много книг и несколько редких мелочей. Большое зеркало тоже задрапировано и украшено плющом. Общий тон комнаты темно-красный. Кроме картин, на стенах висит оружие, главным образом холодное. В глубине сцены стеклянная дверь - выход в сад, - налево от нее большой шкаф со стеклянными дверцами, в котором много книг, большей частью толстых, переплетенных; налево этажерка, тоже с книгами, в красивых переплетах. В левой стене дверь в столовую, в правой также дверь, - зимний выход. На авансцене, направо, круглый стол перед диваном; на столе большой букет в вазе, журналы и газеты; вокруг стола кресла. Посредине сцены качалка. Налево меньший столик, на котором лежит альбом для фотографических карточек. Пианино стоит в глубине (тоже налево), но не у стены, на нем много нот в беспорядке, оно открыто, и развернутая тетрадь нот оставлена на пюпитре. Около пианино большая консоль в виде колонны с тропическим растением. Направо, в глубине, камин, заставленный расписным экраном; на камине оригинальная посуда и большие старинные часы.
Выход 1
Олимпиада Ивановна и г-жа Груич - сидят за большим столом. Олимпиада Ивановна вяжет, г-жа Груич раскладывает пасьянс.
Олимпиада Ивановна
(с недовольным видом смотрит на часы и пожимает плечами)
Семь часов! Так я и знала!.. Это из рук вон!..
Г-жа Груич
Охота вам беспокоиться, Олимпиада Ивановна! Вот я так уж привыкла к этим катаньям!..
Олимпиада Ивановна
Да вы думаете, о чем я беспокоюсь? О том, что как бы, не дай бог, не утонули? Нет, с таким опытным гребцом, как ваш Орест, этого нечего бояться, а только как же Любочке, при ее здоровье...
Г-жа Груич
А что, разве она больна?
Олимпиада Ивановна
Да нет, слава богу, а все-таки доктора пугают: берегите ее, говорят. Я то и рада беречь, да ведь как нахмурит она брови, точь-в-точь покойница мать, да скажет: "Не мучьте вы меня!" Так у меня и руки опустятся, - ну, что с ней поделаешь?..
Г-жа Груич
Да уж известно, вы ее с детства балуете.
Олимпиада Ивановна
Да как же с ней быть? Правду сказать, только и радости, что погуляет немножко, бедное дитя, между людьми побывает, а то что же все сидеть взаперти. Вот только если бы осторожнее была... да, правду сказать, и общество у нее такое... не нравится мне. Этот старый волокита Милевский, да и Острожин... (качает головой). А этого, как она называет, товарища ее, Крицкого, так я просто даже боюсь: еще в какую-нибудь историю впутает... И что это теперь за мода у них: товарищ, товарка! По-моему, женщина сама по себе, а мужчина сам по себе, - какое там товарищество? Ну, я не говорю, например, друзья детства, вот как ваш Орест...
Г-жа Груич
(сухо)
Да что ж мой Орест?.. (Складывает карты.) Это какой-то заколдованный пасьянс, никак не выходит!
Олимпиада Ивановна
(бросает косой взгляд на г-жу Груич, сжимает губы и поводит головой; потом смотрит на часы)
Нет, право же, они ничего знать не хотят! Это просто...
(Делает широкий жест рукой.)
В открытом окне, налево от балконных средних дверей, появляется Любовь. Она лукаво положила палец на губы, а другой рукой делает кому-то знаки. За букетом ей не видно г-жи Груич.
Любовь
Тетя! Где же ваш ареопаг? Перед кем вы ораторствуете?
Олимпиада Ивановна
Что! Ах, Любочка! Наконец!.. Ну, как же можно?!
Любовь
Нет, нет, нет! Не слушаю!
Машет руками, смеется и отходит от окна. За сценой слышен ее голос: "Господа, пойдемте в комнаты!"
Выход 2
Любовь, Орест, Милевский, Саня и Острожин - входят в среднюю дверь.
Любовь
(обнимает тетку)
Здравствуйте, тетя!
Олимпиада Ивановна
(целует ее, но все еще хмурится)
Эх, стыдно тебе, Люба!..
Орест, Милевский, Саня и Острожин между тем здороваются с г-жой Груич.
Г-жа Груич
(Оресту, который здоровается с ней)
Скажи, Орест, отчего это вы так запоздали? Олимпиада Ивановна тут уже беспокоилась...
Орест
Да чего же беспокоиться? Это ведь не в первый раз.
Любовь
(г-же Груич, пока остальные здороваются с Олимпиадой Ивановной)
Ах, это вы, милая Марья Захарьевна, играете роль грозного судилища?
(Подает ей руку.)
Г-жа Груич
Нет, я никого не сужу, а уж если бы судила, то, наверное, не так милостиво, как ваша тетушка.
Любовь
(Олимпиаде Ивановне)
Это так как-то вышло... Мы сели на мель, благодаря вот этим господам!
(Указывает на Милевского и Острожиш.)
Милевский
Благодаря мне?
Острожин
А я-то тут причем?
Саня
Именно: "причем"? Одним словом: если бы не мы...
Острожин
(смеясь)
"Мы"! Это мне нравится!
Любовь
(бросается в качалку с утомленным видом)
Ух, сколько мы гребли! Мы с Орестом заслуживаем награды за спасение погибающих на водах! Не правда ли, Орест?
Орест
Моя мама и Олимпиада Ивановна, кажется, совсем другого мнения на этот счет...
Г-жа Груич
О нашем мнении не очень-то заботятся.
Олимпиада Ивановна
Еще бы! Кто же станет думать о старой тетке!..
Любовь
Тетечка! Дайте нам лучше материальной пищи, вместо духовной, потому что если все так голодны, как я... Ах!
(Закидывает руки за голову.)
Олимпиада Ивановна
(смотрит на нее, качая головой)
У, баловница!
Любовь
А кто виноват, тетя?
Олимпиада Ивановна машет рукой и направляется к двери направо.
Г-жа Груич
Постойте, Олимпиада Ивановна, до свидания, я ухожу. А ты, Орест?
Орест
(нерешительно)
Да я...
Любовь
Нет, Орест, вы останетесь! Ведь вы ничего не имеете против этого, Марья Захарьевна?
Г-жа Груич
Это его дело. Я только думала, что уж поздно и дома ведь ждет обед...
Любовь
Он будет у нас обедать. (Оресту.) Вы согласны?
Орест
Благодарю вас... Так я останусь, мама. Я скоро приду. А впрочем, если опоздаю, так ты не жди...
Г-жа Груич
Как хочешь. До свидания!
(Делает общий поклон, Любови подает руку, целует Олимпиаду Ивановну и уходит в среднюю дверь.)
Олимпиада Ивановна уходит направо.
Острожин
(рассмотревши газеты и журналы, ходит по комнате, рассматривая картины и оружие)
У вас оригинальная обстановка, Любовь Александровна, в ней есть что-то... fin de siecle!
Милeвский
(все время тихо разговаривавший с Саней)
Люблю я это выражение, в нем все совмещается!
Острожин
(останавливается перед закрытым мольбертом)
Любовь Александровна, можно посмотреть вашу картину? Ведь это ваша работа? Вы, может быть, новой школы придерживаетесь? Импрессионистов? Прерафаэлитов?
Любовь
Какое там - "школы"? Я рисую как раз настолько, чтобы удавиться...
Орест
Как это - удавиться?
Любовь
Да так: помните у Золя, художник вешается с отчаяния, что не в состоянии изобразить красками свой идеал. Вот и я знаю, что надо изображать, да не знаю как, - искусства не хватает!
Орест
Что ж, выучитесь еще! Вы ведь не так давно начали.
Любовь
(машет рукой)
Нет, где уж!.. Для этого надо хронического терпения, - не моего!
Милевский
(смотря на картину)
Что же вы так? Это очень мило...
Любовь
Именно, - "мило"!
(Подходит к пианино и берет, стоя, несколько аккордов арпеджио.)
Острожин
Сыграйте что-нибудь, пожалуйста! Вы, наверное, играете что-нибудь из новых композиторов?
Любовь
Нет, просите лучше Саню, она ведь пианистка, а я уж наверное пианисткой не буду, знаю музыку настолько, чтобы это понимать.
Орест
Ну что это вы сегодня в такой пессимизм вдаетесь?
Любовь
Вовсе нет! Это просто самосознание. Ведь лучше всегда смотреть правде в глаза.
Милевский
"Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман!"
Любовь
Ну, это пора оставить! Обман всегда будет обманом!
Острожин
(который сидит у маленького столика, рассматривая альбом)
Любовь Александровна! Что это за дама в таком странном костюме! Красива; только если бы это был не ваш альбом, я сказал бы, что это какая-нибудь звезда из demi-monde. Это, должно быть, актриса в роли сумасшедшей?
Любовь
(подходит ближе к Острожину)
Это моя мама. Она уже была больна тогда: портрет снят уже в лечебнице.
Острожин
(смущенно)
Ах!
(Отходит к большому столу и начинает переворачивать газеты.)
Милевский
(вполголоса)
Вот уж!..
Орест угрюмо молчит. Саня тоже молчит, пересматривая какую-то книгу.
Любовь
Отчего вы, господа, так смутились? Напрасно!.. Нет, право, отчего о душевной болезни нельзя говорить без неловкости? Как будто это что-то позорное. (Другим тоном.) Нет, это только очень, очень печально для родных...
Саня
Прежде всего для самого больного.
Орест
Больные, кажется, не сознают своего состояния.
Любовь
Не всегда! Во всяком случае, для родных это ужасно. Я помню, мой бедный отец, - если бы видели его в те дни, когда он приходил от мамы из лечебницы!.. (Понизив голос.) Я думаю, это и убило его. (Опять громко.) Да, тот, кому грозит эта ужасная болезнь, не должен бы иметь семьи. Это преступление.
Орест
Но разве это можно предвидеть?
Любовь
Отчего же нет? Да, например, дети таких больных, - они не только могут, но даже должны думать об этом!
Орест
(горячо)
Боже мой! Неужели это непременно так фатально, что должно отражаться на детях. Это может быть и так, и совсем иначе.
Любовь
Уже одной возможности довольно... Мой бедный отец! С какой тревогой он смотрел на меня.
(К Острожину.)
Скажите, ведь правда же, я похожа на мамин портрет?
Острожин
Да, кажется... (Смотрит на нее.) Действительно, есть фамильное сходство...
Орест
Нет, нет, вовсе нет! Ничего общего! Вы вся в отца.
Любовь
Орест! Я ведь вижу себя в зеркало. Да все равно!.. Это хорошо, что я все это знаю, буду знать, как направить свою жизнь.
Острожин
Любовь Александровна! Это слишком педантично для fin de siХcle.
Любовь
(сдержанно и строго)
Monsieur Острожин, это разговор серьезный, хотя тоже в стиле fin de siХcle, если хотите. (К другим, напряженно улыбаясь.) В самом деле, господа, наш разговор выходит во вкусе Ибсена. Что делать! На наш бедный век сыплется столько упреков за легкомысленность, бездушность, эгоизм его детей, что, наконец, он, перед смертью, вздумал поправить свою репутацию и поставил ребром вопрос о наследственности. Это, господа, стоит прежней христианской и философской морали. Закон причинности, наследственность, вырождение - вот наши новые боги.
Острожин
Веселый Олимп, нечего сказать!
Любовь
(не обращая внимания на слова Острожина)
Наследственность - это фатум, это мойра, это бог, мстящий до четырнадцатого колена. На кого он наложил свою тяжелую руку, тот должен помнить, что за одну минуту его наслаждения целое поколение невинных людей заплатит страшной ценой. Это, господа, такая ответственность!
Орест
Среди ваших богов есть закон причинности, а он исключает всякую мысль об ответственности и долге.
Милевский
Qu' importe des vagues humanites, pourvu que le geste soit beau! Что нам до неизвестных поколений? Нам надо, чтобы жизнь была прекрасна!
Острожин
Нас должно интересовать только свое "я", и мы должны прислушиваться к его эмоциям, так как все равно к этому в конце концов все сводится.
Саня
Что нам думать о тех, кого еще нет на свете!.. "Еще когда что будет", как говорит моя горничная...
Милевский
Как вы это мило сказали!
Саня
Да, наконец, за что мы должны казниться за других? Отречься от радостей жизни ради других - это тяжелое и несправедливое наказание.
Любовь
(смеясь)
Мало ли что! Нет наследства без долга.
Саня
Помнить о разных "наследствах" стоит разве только того, чтобы свое здоровье беречь, жить гигиенично...
Любовь
(прерывает, подражая тону Сани)
И отравить окончательно без того отравленную жизнь. Нет, Саня, ради этого не стоит. Помнишь, в моем любимом романсе: "Чем томиться на медленном страшном огне, лучше разом блеснуть и сгореть!"
Орест смотрит на нее с упреком и качает головой.
Любовь
(вдруг смеется)
Ах, какой вы смешной, Орест! Смотрите на меня, совсем как тетя Липа!.. Вот, господа, мне вспомнился один анекдот, нет, не анекдот, а так... у папы был один знакомый, старый мизантроп, у которого была одна поговорка. Я так живо помню тот угрюмый тон, каким он говорил: "Всякий имеет право повеситься!" (Смеется.) Не правда ли, это остроумно? Только бы никого с собой на виселицу не тащить, а сам - как знаешь.
Милевский
Ну, по-моему, и на виселицу веселее лезть в компании.
Орест
A по-моему, говорить о подобном "праве" - малодушно.
Любовь
А вот и тетя Липа.
Выход 3
Те же и Олимпиада Ивановна.
Олимпиада Ивановна
Господа, не угодно ли закусить? Любочка, проси! Оно-то был и обед, ну, да уж теперь, что бог послал... Сами виноваты - опоздали!