Тургенев Иван Сергеевич
Переписка с Гюставом Флобером

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Переписка И. С. Тургенева. В 2-х т. Т. 2.
   М.: "Художественная литература", 1986.-- (Переписка русских писателей).
   

И. С. ТУРГЕНЕВ И ГЮСТАВ ФЛОБЕР

СОДЕРЖАНИЕ

   Тургенев -- Гюставу Флоберу. 14(26) июня 1872 г. Москва
   Гюстав Флобер -- Тургеневу. 21 июля (2 августа) 1873 г. Круассе
   Тургенев -- Гюставу Флоберу. 25 июля (6 августа) 1873 г. Буживаль
   Тургенев -- Гюставу Флоберу. 5(17) июня 1874 г. Спасское
   Гюстав Флобер -- Тургеневу. 20 июня (2 июля)1874 г. Калсбад-Риги
   Гюстав Флобер -- Тургеневу. 13(25) июня 1876 г. Круассе
   Тургенев -- Гюставу Флоберу. 22 июня (4 июля) 1876 г. Спасское
   Гюстав Флобер -- Тургеневу. 9(21) января 1880 г. Круассе
   Тургенев -- Гюставу Флоберу. 12(24) января 1880 г. Париж
   
   С Гюставом Флобером (1821--1880) Тургенева связывала многолетняя близкая дружба. Познакомились они в Париже 11(23) февраля 1863 года на одном из литературных обедов "у Маньи". Введенный в круг выдающихся французских литераторов Ш. Эдмоном, Тургенев был встречен овациями как представитель европейского реализма. (Подробности этой встречи описаны в "Дневнике" братьев Гонкуров.) Флобер к этому времени был автором "Госпожи Бовари", принесшей ему славу одного из замечательных романистов современной французской литературы (так скажет о нем позднее Тургенев в своем предисловии к переводам из Флобера). Уже в первом письме к Флоберу, написанном вскоре после знакомства, Тургенев сожалел, что встретил его "в жизни так поздно". С переездом Тургенева в конце 1871 года в Париж они видятся чаще: Тургенев постоянный посетитель "воскресных" приемов у Флобера и литературных "Обедов пяти". При содействии Флобера он сближается с Мопассаном, Золя, Доде. Тургенев знакомит его с русской литературой, с творчеством Пушкина, Гоголя, Л. Толстого. Вместе с Флобером они совершают поездки в Ноаа к Жорж Санд; Тургенев часто гостит у своего друга в его имении Круассе (в 1873, 1876, 1879 годах); в письмах 1870-х годов приглашает посетить его в Буживале, приехать в Россию ("...наше совместное путешествие в Россию было бы вам полезно",-- письмо от 14(26) июня 1872 г.), в Спасское-Лутовиново, где Флоберу так и не удалось побывать.
   Завязавшаяся с апреля 1863 года и длившаяся до самой смерти Флобера постоянная эмоционально насыщенная переписка позволяет проследить "историю последовательного нарастания дружбы" (Алексеев М. П. Письма И. С. Тургенева,-- Письма, т, I, с. 43). Основывалась она на сходстве литературно-эстетических вкусов и устремлений писателей, родственности их мировоззрений. Объединяла их и дружеская привязанность к Ж. Санд. Вспоминая о встрече, Тургенев писал Флоберу 26 мая ст. ст. 1868 года: "С первого раза, как я увидел Вас (в каком-то кабачке на том берегу Сены) -- я почувствовал к Вам большую симпатию. Мало людей, и в особенности французов, с которыми я чувствовал бы себя так спокойно, легкой в то же время так интересно, как с Вами; мне кажется, что я мог бы разговаривать с Вами по целым неделям -- к тому же мы с вами кроты, роющие пашу борозду в одном направлении" (Письма, т. VII, с. 382). Флобер признавался Жорж Санд: "Кроме Вас и Тургенева я не знаю ни одного смертного, с кем мог бы излиться по поводу вещей, близких моей душе, а вы оба живете далеко от меня" (Г. Флобер, Собр. соч., т. VIII. М., с. 267).
   Через всю переписку, одну из самых поэтических по стилю, проходит тема редкой духовной близости. На страницах писем Тургенева герои флоберовских произведений живут как вполне реальные лица: "Как поживает Антоний? Он не выходит у меня из головы"; "Святой Антоний не должен отчаиваться" (Письма, т. IX, с. 379, 424) -- столь основательна осведомленность в литературной работе друга. Особенно часто обсуждаются "Воспитание чувств", "Саламбо", "Искушение святого Антония", "Легенда о святом Юлиане Милостивом", "Иродиада", комедия "Кандидат", оставшийся незавершенным роман "Бувар и Пекюше". Судя по переписке, Флобер был знаком со всеми произведениями Тургенева, переведенными на французский язык. В 1863 году вместе с первым письмом Тургенев посылает ему два тома повестей и рассказов во французском переводе: "Scènes de la vie russe" (1858), обещает прислать "Nouvelles scènes de la vie russe" (1863) и перевод "Отцов и детей" с предисловием П. Мсриме. В ответном письме Флобер выделяет в особенности "Три встречи", "Якова Пасынкова", "Дневник лишнего человека" ("Как велико Ваше искусство! Какое сочетание растроганности, иронии, наблюдательности и колорита! И как все это связано!" -- Флобер, письма, статьи, т. II, с. 21--22). Лейтмотивом многочисленных эмоционально окрашенных эпистолярных отзывов Флобера о "Первой любви", "Вешних водах", "Накануне", повести "Несчастная" (которую он назвал "Истинным шедевром"), о романе "Новь" -- является неизменное восхищение мастерством, лирическим талантом художника, его артистизмом, способностью проникать в тайны психологии и поэтики: "Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять ваши книги" (письмо от 21 июня (2 августа) 1873 г.). Для Тургенева критические суждения Флобера -- "образец тонкого эстетического понимания природы искусства" (Ладария М. Г. И. С. Тургенев и классики французской литературы. Сухуми, 1970, с. 91).
   В переписке друзей обсуждаются по преимуществу литературные темы, хотя завуалированно в ней прослеживается и их отношение к политической жизни на Западе: оба были враждебно настроены к бонапартистской диктатуре, установившейся во Франции после событий 1848--1851 годов, к буржуазному расцвету Второй империи.
   Значительная часть корреспонденции освещает проблему: Тургенев -- переводчик Флобера и пропагандист его творчества в России и на Западе. В письмах 1871--1874 годов раскрывается творческая история философского произведения Флобера "Искушение святого Антония", которым Тургенев особенно интересовался. Из переписки становится известным намерение Тургенева написать предисловие к русскому переводу "Искушения", предназначенного для "Вестника Европы", рассказывается "цензурная" история "Искушения", объясняются причины его несостоявшейся публикации в России. В письмах 1876--1877 годов речь идет об истории создания тургеневских переводов "Легенды о святом Юлиане Милостивом" и повести "Иродиада", о желании Тургенева сделать для "Вестника Европы" перевод новеллы "Простое сердце". Своим переводам Тургенев предпослал предисловие (опубликовано в апрельском номере "Вестника Европы" за 1877 г.), назвав творческие усилия довести до русского читателя всю поэтическую прелесть флоберовских легенд "трудом любви", в котором частично реализовался план задуманной им ранее статьи о Флобере.
   Дружеские отношения писателей носили порой и сугубо деловой характер: в 1879 году Тургенев вместе с друзьями хлопотал о предоставлении Флоберу (его материальное положение сильно ухудшилось) должности хранителя библиотеки Мазарини.
   О смерти самого близкого в 70-е годы друга Тургенев, живший тогда в России, узнал из газет. Потрясенный, он писал Золя: "Мне нечего говорить Вам о своем горе: Флобер был одним из тех людей, которых я любил больше всего на свете. Ушел не только великий талант, но и необыкновенный человек; он объединял вокруг себя всех нас" (Письма, т. XII, кн. 2, с. 388). Тургенев принял деятельное участие в организации подписки на памятник Флоберу, интересовался судьбой незавершенного романа "Бувар и Пекюше", надеясь вместе с Золя напечатать его посмертно. Данью памяти друга явилась публикация в 1881 году "Песни торжествующей любви", посвященной Флоберу.
   Сохранилось 92 письма Тургенева к Флоберу (1863--1880 гг.) и более 130 писем Флобера к Тургеневу (1863--1880 гг.).
   

ТУРГЕНЕВ -- ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

14 (26) июня 1872. Москва

Moscou.
Се 26 juin 1872.

Mon cher ami,

   Vous m'avez envoyé vos projets pour l'été -- voici les miens:
   NB. Pour le moment je me trouve à Moscou pincé par un vilain accès de goutte qui me cloue à mon sofa. Je ne m'y attendais guère après la violente attaque du mois d'octobre dernier -- cela devient trop fréquent et on me fait trop de félicitations ("brevet de longévité", etc., etc.). Heureusement l'accès n'est pas trop fort et je puis espérer quitter la capitale de toutes les Russies dimanche ou lundi. C'est aujourd'hui mercredi.
   Je vais droit comme une flèche à Paris, puis de là en Touraine chez ma fille qui est en train de me faire grand-père; 1 puis de là à Valéry-sur-Somme où je retrouve mes vieux amis les Viardot. Je flâne, je travaille si je puis, puis je vais à Paris y trouver un certain Flaubert que j'aime beaucoup et avec lequel je vais soit chez lui à Croisset, soit à Nohant, chez M-me Sand qui à ce qu'il paraît veut nous y voir. Et puis à partir du mois d'octobre -- Paris. Voilà!
   Mon cher ami, la vieillesse est un gros nuage blafard qui s'étend sur l'avenir, le présent et jusque sur le passé qu'il attriste en craquelant ses souvenirs. (Je crains que voilà du bien mauvais franèais -- mais cela ne fait rien). Il faut se défendre contre ce nuage! Il me semble que vous ne le faites pas assez. Je crois en effet qu'un voyage en Russie à nous deux vous ferait du bien. Je viens de passer 4 jours entiers non pas sur le haut d'une meule de foin -- mais dans les allées d'un vieux jardin campagnard tout bourré de parfums rustiques, de fraises, d'oiseaux, de rayons de soleil et d'ombres aussi endormis les uns que les autres -- et deux cents arpents de seigles ondoyants tout autour! C'était superbe! On s'immobilise dans une sorte de sensation grave et immense -- et stupide -- qui tient à la fois de la vie de la bête et de Dieu. On sort de là comme si on avait pris je ne sais quel bain puissant. Et puis on reprend le train-train habituel.
   Il ne faut pas que St Antoine se décourage 2. Qu'il aille vaillamment jusqu'au bout!
   Je sais que vous avez assisté à une belle soirée musicale chez M-me Viardot. Il paraît que le public a été content. Vous ne me dites rien de mon tableau. Il vous déplaît -- ou bien ne l'avez vous pas vu? 3
   Adieu et au revoir, mon cher ami... Tenons la tête haute avant que les flots ne la recouvrent.
   Je vous embrasse cordialement.

Votre J. Tourguéneff.

ПЕРЕВОД:

Москва.
26 июня 1872.

Мой дорогой друг,

   Вы сообщили мне свои планы на лето -- а вот мои:
   NB. В настоящее время я нахожусь в Москве, прикованный скверным приступом подагры к дивану. Я почти не ожидал этого после жестокого приступа в октябре прошлого года -- это повторяется слишком часто, и меня слишком уж много поздравляют ("залог долгой жизни" в т. д. и т. п.). К счастью, приступ не особенно сильный, и я могу надеяться докинуть столицу всея Руси в воскресенье или в понедельник. Сегодня у нас среда.
   Я помчусь стрелой в Париж, оттуда в Турень, к дочери, которая вот-вот сделает меня дедом;1 оттуда в Валери-сюр-Сомм, где снова увижу моих старых друзей Виардо. Там я стану бродить без дела и, если смогу, работать, а затем отправлюсь в Париж, чтобы повидать некоего Флобера, которого очень люблю и с которым поеду или к нему в Круассе, или в Ноан к г-же Санд, которая как будто хочет нас там видеть. А затем, начиная с октября месяца -- Париж. Вот так-то!
   Мой дорогой друг, старость -- это тяжелое тусклое облако, которое заволакивает будущее, настоящее и даже прошлое, омрачая и разрушая воспоминания. (Боюсь, что это очень плохо звучит по-французски -- но ничего не поделаешь.) Надо защищаться от этого облака! Мне кажется, что Вы делаете это недостаточно. Я действительно думаю, что наше совместное путешествие в Россию было бы Вам полезно. Я только что провел целых 4 дня не в стоге сена, правда, но в аллеях старого деревенского сада, полного сельских ароматов, земляники, птиц, дремлющих лучей солнца и теней; а вокруг -- двести десятин волнующейся ржи! Это было чудесно! Замираешь о каким-то ощущением торжественности, бесконечности -- и отупения, в котором есть нечто и от зверя и от бога. Выходишь из этого состояния словно после какой-то сильнодействующей ванны. А затем снова вступаешь в привычную житейскую колею.
   "Св. Антоний" не должен отчаиваться. Пусть он мужественно идет до конца!2
   Мне известно, что Вы присутствовали на прекрасном музыкальном вечере у г-жи Виардо. Публика как будто осталась довольна.
   Вы ничего не говорите мне о моей картине. Она Вам не нравится -- или Вы ее не видели?3
   Прощайте и до встречи, мой дорогой друг... Будем высоко держать голову, пока ее не захлестнет волной.
   Сердечно Вас обнимаю.

Ваш И. Тургенев.

   Cosmopolis, 1896, No 8, с. 463--464; Письма, т. IX, с. 288--290, 423-424.
   1 6(18) июля 1872 г. у Полины Брюэр родилась дочь Жанна.
   2 В это время Флобер работал над завершением третьей редакции "Искушения святого Антония".
   3 Картина Э.-Т. Бланшара "Куртизанка", купленная Тургеневым, в 1872 г. была выставлена в Салоне.
   

ГЮСТАВ ФЛОБЕР -- ТУРГЕНЕВУ

21 июля (2 августа) 1873. Круассе

Samedi 2.

   C'est encore moi, mon bon!
   Je veux vous dire que j'ai lu les Eaux printanières, et relu le Gentilhomme de la steppe, dont je ne connaissais pas la seconde partie 1.
   Les Eaux printanières ne m'ont pas ravagé comme l'Abandonnée; mais j'en ai été troublé, mouillé, et comme vaguement distendu. C'est l'histoire de nous tous, hélas! Cela fait rougir sur son propre compte. Quel homme que mon ami Tourguéneff! Quel homme!
   L'intérieur de la confiserie, adorable, adorable! Et la promenade à deux le matin, quand ils causent sur un banc. Pantaleone, le caniche; Enée! Et la fin, la fin douce et lamentable! Ah! voilà un roman d'amour s'il en fut. Vous en savez long sur la vie, mon cher ami, et vous savez dire ce que vous savez, ce qui est plus rare.
   Je voudrais être professeur de rhétorique pour expliquer vos livres. Notez que je ne les expliquerais pas du tout. N'importe, je crois que je ferais comprendre même à un idiot certains artifices qui m'épatent. Exemple:1e contraste de vos deux femmes dans les Eaux printanières, et celui de leur entourage.
   Pour qualifier votre dernière œuvre, je ne trouve pas d'autre mot que celui-ci, qui est bien bête: charmant. Mais donnez-lui sa vraie signification, laguelle est profonde. Cela vous met le cœur en amour: on sourit, et on a envie de pleurer.
   Le début du Gentilhomme est bien cocasse. Cette fureur imbécile pose le caractère, très bien. Ce conte -- là, comme tous les bons livres, gagne à la seconde lecture.
   Donc, je compte sur vous vers le 10 septembre. Nous ne nous ennuierons pas ensemble.
   Amitiés aux amis. Et à vous, mon cher vieuXj mes plus hautes tendresses.

Gve Flaubert.

ПЕРЕВОД:

Суббота 2.

Это опять я, мой хороший!

   Хочу сказать Вам, что прочел "Вешние воды" и перечел "Степного дворянина", вторую часть которого не знал1.
   "Вешние воды" не произвели на меня того ошеломляющего впечатления, как "Несчастная", но они взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили. Это -- история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человек, мой друг Тургенев! Что за человек!
   Описание кондитерской -- просто чудо! И утренняя прогулка вдвоем, и разговор на скамейке. Пантолеоне, пудель; Эмиль! А конец, мягкий и щемящий конец! Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже.
   Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять Ваши книги. Заметьте, мне так и не удалось бы их разъяснить. И все-таки, думаю, я растолковал бы и самым тупоголовым некоторые тонкости, которые приводят меня в восторг. Например: контраст между обеими героинями "Вешних вод" и между окружением одной и другой.
   Чтобы определить Ваше последнее произведение, не нахожу другого слова, кроме слова очаровательно, хоть слово и глупое. Но верните ему первоначальный его смысл, а он глубок. Чтение этой повести располагает сердце к любви: улыбаешься и подступают слезы.
   Начало "Дворянина" очень забавно. В нелепой вспышке ярости сразу же виден характер, это превосходно. Повесть эта, как все хорошие книги, выигрывает при повторном чтении.
   Итак, я на Вас рассчитываю к 10 сентября. Вместе мы скучать не будем.
   Поклон друзьям. А Вас, мой дорогой старик, с величайшей нежностью обнимаю.

Гюстав Флобер.

   Flaubert, Correspondance, Suppl. 3, с. 97, в основу положен перевод: Флобер, письма, статьи, т. II, с. 127.
   1 Сборник рассказов Тургенева в переводе на французский язык под названием "Вешние воды", "Степной дворянин" ("Les Eaux prin-tanières", "Le Gentilhomme de la steppe", 1873); в него вошли рассказы "Чертопханов и Недопюскин", "Конец Чертопханова", объединенные этим названием; первый из них Флобер читал во французском издании "Записок охотника" (1855 или 1858 г.).
   

ТУРГЕНЕВ -- ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

25 июля (6 августа) 1873. Буживаль

Bougival.
(Seine-et-Oise). Maison Halgan.
Mercredi, 6 août 73.

   Vous me dites de trop bonnes choses, mon cher ami; elles me font rougir de plaisir -- et de confusion. C'est égal-- c'est très agréable -- et les vieux Latins avaient raison, quand ils parlaient de "laudari a laudato viro" 1.
   Je suis tout content et tout fier d'avoir fait plaisir à mon vieux Flaubert -- et à l'auteur d'"Antoine" 2. Et c'est très gentil à lui de me dire tout cela.
   Ma lettre ne vous trouvera peut-être pas à Croisset -- mais c'est égal: il faut qu'elle parte. Au 10 septembre j'arrive -- et nous ne nous ennuierons pas -- oh non!
   Savez-vous que toute notre bande (je parle de mes amis d'ici qui vous disent mille choses) s'en va à la fin de septembre à Nohant -- pour y passer une semaine au moins! Si vous veniez aussi -- ce serait le triomphe!
   Il fait une chaleur abominable -- et, malgré les volets fermés, je suis à peu près ruisselant. Ecrire est une chose héroïque -- dans de pareilles conditions -- aussi vous allez me permettre de vous embrasser sur les deux joues et de vous dire: au revoir et encore une fois merci.

Votre vieux fidèle Iv. Tourguéneff.

ПЕРЕВОД:

Буживаль.
(Сена и Уаза). Дом Альган.
Среда, 6 августа 73.

   Вы говорите мне слишком много приятных слов, мой дорогой друг; они заставляют меня краснеть от удовольствия и смущения. Но ничего -- это очень приятно -- и древние римляне были правы, когда говорили о "laudari a laudato viro" {"похвале из уст того, кого ты сам похвалил" (лат.).}1.
   Я очень доволен и горд, что доставил удовольствие старине Флоберу и автору "Антония" 2. А с его стороны было очень мило сказать мне все это.
   Быть может, мое письмо не застанет Вас в Круассе -- но его все равно нужно отослать. 10 сентября я приезжаю -- и мы с Вами не соскучимся -- о нет!
   Известно ли Вам, что вся наша компания (я имею в виду моих здешних друзей, которые передают вам тысячу приветов) в конце сентября собирается в Ноан, чтобы провести там по крайней мере неделю! Если бы Вы приехали тоже -- это было бы настоящее торжество!
   Здесь стоит ужасная жара -- и, несмотря на закрытые ставня, я обливаюсь потом. Писать в подобных условиях -- геройство, потому Вы разрешите мне расцеловать Вас в обе щеки и сказать! до свидания и еще раз спасибо.

Ваш верный старый Ив. Тургенев.

   Cosmopolis, 1896, No 8, с. 468; Письма, т. X, с. 133, 401.
   1 Выражение, вошедшее в поговорку, встречается в сочинениях Цицерона.
   2 Флобер работал над третьей редакцией "Искушения святого Антония",
   

ТУРГЕНЕВ -- ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

5 (17) июня 1874. Спасское

Spasskoïé.
Gouvernement d'Orel, ville de Mtsensk.
Mercredi, 17/5 juin 1874.

Mon cher ami,

   Je vous écris du fond de mon sac, où je suis arrivé ce matin et où je trouve votre lettre du l-er juin. Elle a mis du temps -- comme vous voyez -- mais ce n'est pas sa faute, ni celle de M-me Viardot. Je ne croyais pas rester si longtemps à Pétersbourg et à Moscou -- et j'avais donné un itinéraire -- ou plutôt un arrangement de mon temps qui se trouve être inexact. Ce qui est ennuyeux -- c'est que vous ne serez plus à Croisset à partir du 20 -- c'est-à-dire à partir d'après-demain -- et que cette lettre aura à courir après vous. Elle vous rattrapera, j'en suis sûr -- et pourtant -- cela me glace tant soit peu la plume.
   Ce n'est pas la première fois que je vous écris d'ici -- et vous connaissez l'endroit: c'est vert, doré, large, monotone, doux, vieillot et terriblement immobile. Un ennui patriarcal, lent et enveloppant. Si je puis travailler, je resterai ici quelques semaines; sinon, je pars comme une flèche pour Carlsbad -- et de là pour Paris. Mon séjour en Russie n'a pas été inutile -- en tous cas; j'ai trouvé -- à peu près -- ce que je cherchais; il est vrai que je suis moins-- beaucoup moins -- exigeant que vous; vous l'êtes trop. Vous êtes content du roman de Zola? 1 Je lui ai écrit; j'ai arrangé son affaire pour l'avenir -- ce n'est pas grand-chose; mais autant vaut cela que rien. Il continue à être fort lu en Russie -- et traduit: on vient de publier sa "Curée" 2.
   "Antoine" n'est décidément pas pour le gros public: les lecteurs ordinaires reculent épouvantés -- même en Russie. Je ne croyais pas mes compatriotes si mièvres que cela. Tant pis I Mais "Antoine" -- malgré tout -- est un livre qui restera 3.
   Je vous raconterai pas mal de choses qui vous feront rire -- une fois que je serai de retour -- et dans votre bon cabinet de Groisset. Il y a des choses bien bizarres -- et intéressantes -- dans ma "cara patria". Pour le moment, grâce à un léger abus de laitage auquel j'ai cru pouvoir me livrer, dans l'espoir que l'air natal ferait tout passer, je suis en proie à des coliques d'une violence!! Je crois qu'elles doivent se sentir jusque dans la forme des lettres des mots que j'écris... Ce n'est ni bizarre, ni intéressant -- quel chien d'estomac!
   Et quelle chienne de politique dans ce moment?!! Hein? Qu'en dites-vous? Ni vous, ni moi, nous n'aimons pas qu'on en parle -- mais le moyen de ne pas pousser au moins un Oh ou un Ha!
   Je pense avec plaisir au moment où nous pourrons reprendre nos petits dîners si gentils d'auteurs dramatiques siffles 4. En attendant, si cette lettre vous trouve perché sur un glacier quelconque du Righi, rafraichissez-vous à force!
   Quand vous écrivez à votre gentilissime nièce, faites-lui mes meilleures amitiés. Je vois bien que je ne la verrai pas en Russie.
   Etude de compatriote vu par derrière (le 16 јuin, par 16 degrés du chaleur).

0x01 graphic

   Lä-dessus (pas sur ce derrière) je vous embrasse et vous dis: au revoir.

Votre vieux Iv. Tourguéneff.

ПЕРЕВОД:

Спасское.
Орловская губерния, город Мценск.
Среда, 17/5 июня 1874.

Мой дорогой друг,

   Пишу Вам из моей дыры, куда я попал сегодня утром и где нашел Ваше письмо от 1-го июня. Оно пролежало немало времени -- как видите -- но не по вине почты, как и не по вине г-жи Виардо. Я не думал так долго задерживаться в Петербурге и Москве -- и сообщил маршрут или, вернее, распределение моего времени, оказавшееся неточным. Досадно лишь, что, начиная с 20-го -- то есть с послезавтрашнего дня, Вас уже не будет в Круассе и этому письму придется Вас догонять. Оно настигнет Вас, я в этом уверен, и все же это несколько сковывает мое перо.
   Я не в первый раз пишу Вам отсюда -- Вам знакома эта местность: вокруг все зелено, золотисто, просторно, однообразно, спокойно, ветхо и ужасающе неподвижно. Патриархальная скука, тягучая и засасывающая. Если я смогу работать, то пробуду здесь несколько недель; если же нет, стрелой полечу в Карлсбад -- а оттуда в Париж. Мое пребывание в России -- во всяком случае -- не было бесполезным; я нашел почти то, что искал, но ведь, по правде говоря, я менее -- гораздо менее -- требователен, чем Вы; Вы же требовательны чрезмерно. Довольны ли Вы романом Золя? й Я написал ему; я устроил его дела на будущее -- это не бог весть что; но лучше, чем ничего. Его по-прежнему много читают в России -- и переводят: только что опубликована его "Добыча"2.
   Решительно "Антоний" не для широкой публики: обыкновенные читатели в ужасе от него отшатнулись -- даже в России. Я не думал, что соотечественники мои такие жеманные. Тем хуже! Но "Антоний" -- книга, которая будет жить, несмотря ни на что 3.
   По возвращении я расскажу Вам в Вашем уютном кабинете в Круассе немало такого, что заставит Вас посмеяться. Есть очень странные -- и интересные -- вещи в "cara patria" {"дорогом отечестве" (ит.).}. A сейчас из-за легкого злоупотребления молочной пищей, которое я себе позволил в надежде, что, благодаря воздуху родных мест, все как-нибудь обойдется, меня мучают колики, и какой силы!! Они, должно быть, чувствуются даже в начертании букв тех слов, которые я пишу... Это и не удивительно и не интересно -- что за собачий желудок!
   А что за собачья политика в наши дни?!! А? Что Вы об этом скажете? Мы с Вами не любим, когда о ней говорят -- но как тут хотя бы не охнуть или не ахнуть!
   Я с удовольствием думаю о том времени, когда мы сможем возобновить наши скромные и такие приятные обеды освистанных драматургов 4. А пока, если это письмо еще застанет Вас на одном из ледников Риги, постарайтесь как можно лучше освежиться!
   Когда будете писать Вашей милейшей племяннице, передайте ей мои наилучшие пожелания. Мне ясно, что в России я ее не увижу.
   Рисунок соотечественника -- вид сзади (16 июня при 16 градусах тепла).

0x01 graphic

   Вслед за этим (не за этим задом) я Вас обнимаю и говорю: до свидания.

Ваш старый Ив. Тургенев.

   Cosmopolis, 1896, Да 9, с. 775--777; Письма, т. X, с. 244--245, 441-442.
   1 Роман Золя "Проступок аббата Муре".
   2 См. письмо Тургенева к Золя от 5(17) июня 1874 г.
   3 О судьбе "Искушения святого Антония" Тургенев пишет уклончиво, не опровергая версии о цензурном запрещении перевода в России и не уточняя ее.
   4 На обедах "освистанных драматургов", или "Обедах пяти", собирались Флобер, Тургенев, Золя, Доде, Э. де Гонкур. Каждый из участников был автором пьесы, потерпевшей неудачу. Первый из этих обедов состоялся 14 апреля 1874 г. после неуспеха политической комедии Флобера "Кандидат".
   

ГЮСТАВ ФЛОБЕР -- ТУРГЕНЕВУ

20 июня (2 июля) 1874. Калтбад-Риги

Jeudi, 2 juillet 1874.
Kaltbad, Righi, Suisse.

   Moi aussi, j'ai chaud, et je possède cette supériorité ou infériorité sur vous que je m'embête d'une faèon gigantesque. Je suis venu ici pour faire acte d'obéissance, parce qu'on m'a dit que l'air pur des montagnes me dérougirait et me calmerait les nerfs 1. Ainsi soit-il. Mais jusqu'à présent je ne ressens qu'un immense ennui, dû à la solitude et à l'oisiveté; et puis, je ne suis pas l'homme de la Nature: "ses merveilles" m'émeuvent moins que celles de l'Art. Elle m'écrase sans me fournir aucune "grande pensée". J'ai envie de lui dire intérieurement: "C'est beau; tout à l'heure je suis sorti de toi; dans quelques minutes j'y rentrerai; laisse-moi tranquille, je demande d'autres distractions".
   Les Alpes, du reste, sont en disproportion avec notre individu. C'est trop grand pour nous être utile. Voilà la troisième fois qu'elles me causent un désagréable effet. J'espère que c'est la dernière. Et puis mes compagnons, mon cher vieux, messieurs les étrangers qui habitent l'hôtel! tous Allemands ou Anglais, munis de bâtons et de lorgnettes. Hier, j'ai été tenté d'embrasser trois veaux que j'ai rencontrés dans un herbage, par humanité et besoin d'expansion.
   Mon voyage a mal commencé, car je me suis fait, à Lucerne, extraire une dent par un artiste de lieu. Huit jours avant de partir pour la Suisse, j'ai fait une tournée dans l'Orne et le Calvados, et j'ai enfin trouvé l'endroit où je gîterai mes deux bonshommes. Il me tarde de me mettre à ce bouquin'là, qui me fait d'avance une peur atroce 2.
   Vous me parlez de Saint Antoine et vous me dites que le gros public n'est pas pour lui. Je le savais d'avance, mais je croyais être plus largement compris du public d'élite. Sans Drumont et le petit Pelletan, je n'aurais pas eu d'articles élogieux 3. Je n'en vois venir aucun du coté de l'Allemagne 4. Tant pis! à la grâce de Dieu. Ce qui est fait, est fait; et puis, du moment que vous aimez cette œuvre-là, je suis payé. Legrand succès m'a quitté depuis Salammbô 5. Ce qui me reste sur le cœur, c'est l'échec de l'Education sentimentale 6. Qu'on n'ait pas compris ce livre-là, voilà ce qui m'étonne.
   J'ai vu jeudi dernier le bon Zola qui m'a donné de vos nouvelles (car votre lettre du 17 m'a rattrapé à Paris le lendemain). Sauf vous et moi, personne ne lui a parlé de la Conquête de Plassans 7, et il n'a pas eu un article, ni pour ni contre. Le temps est dur pour les Muses. Paris m'a d'ailleurs semblé plus bête et plus plat que jamais. Si détachés que nous soyons l'un et l'autre de la politique, nous ne pouvons pas nous empêcher d'en gémir, ne serait-ce que par dégoût physique.
   Ah! mon cher bon vieux Tourguéneff, que je voudrais être à l'automne pour vous avoir chez moi, à Croisset, pendant une bonne quinzaine! Vous apporterez votre besogne, et je vous montrerai les premières pages de Bouvard et Pécuchet, qui, espérons-le, seront faites; et puis, je vous ouïrai.
   Où êtes-vous présentement, en Russie ou à Carlsbad? Ce qui serait sublime, ce serait de revenir en France par le Righi. Mais les Decius ne sont plus de ce monde. Je résiste à l'envie de me rembarquer sur le lac et de passer le Saint-Gothard pour aller finir mon mois à Venise. Là, au moins, je m'amuserais.
   Ma nièce doit être actuellement au-delà de Stockholm, elle compte être revenue à Dieppe la fin de juillet.
   Pour m'occuper, je vais tâcher de creuser deux sujets encore fort obscurs. Mais je me connais, je ne ferai ici absolument rien. Il faudrait avoir vingt ans et se promener dans ces paysages avec la bien-aimée. Les chalets se mirant dans l'eau sont des nids à passion. Comme on la serrerait bien contre son cœur au bord des précipices! Quelles expansions, couchés sur l'herbe, au bruit des cascades, avec le bleu dans le cœur et sur la tête! Mais tout cela n'est plus à notre usage, mon vieux, et a toujours été fort peu au mien.
   Je répète qu'il fait atrocement chaud; les montagnes, couvertes de neige au sommet, sont éblouissantes. Phoebus darde toutes ses flèches. Messieurs les voyageurs confinés dans leurs chambres suent et boivent. Ce qu'on boit et ce qu'on mange en Helvétie 8 est effrayent. Partout des buvettes, des "restaurations"! Les domestiques de Kaltbad ont des tenues irréprochables: habit noir dès 7 heures du matin; et comme ils sont fort nombreux, il vous semble qu'on est servi par un peuple de notaires ou par une foule d'invités à un enterrement: on pense au sien, c'est gai.
   Ecrivez-moi souvent et longuement: vos lettres seront pour moi "la goutte d'eau dans le désert".
   Vers le 25, je compte bien quitter la Suisse; je resterai sans doute quelques jours à Paris.
   Adieu, cher grand ami, je vous embrasse de toutes mes forces. Votre

Gve Flaubert.

ПЕРЕВОД:

Четверг, 2 июля 1874.
Калтбад-Риги, Швейцария.

   Мне тоже жарко, но по сравнению с Вами у меня -- или у Вас по сравнению со мной -- есть то преимущество, что я совершенно изнываю от скуки. Я приехал сюда, дабы проявить послушание, ибо мне было сказано, что чистый горный воздух умерит красноту моей физиономии и успокоит мои нервы 1. Да будет так. Однако пока что я испытываю лишь безграничную скуку, вызванную одиночеством и безделием; и потом я не дитя Природы: ее "чудеса" волнуют меня меньше, чем "красоты" Искусства. Она подавляет меня, но не внушает мне никаких "великих мыслей". Мне хочется сказать ей в душе: "Ты прекрасна; только что я вышел из недр твоих; через несколько мгновений вернусь обратно; оставь меня в покое, я жажду иных развлечений". К тому же Альпы несоизмеримы с вашей личностью. Слишком грандиозны, чтобы приносить нам пользу. Вот уж третий раз они производят на меня неприятное впечатление. Надеюсь, и последний. А потом мои соседи, дорогой старина, господа иностранцы, проживающие в этой гостинице! Все немцы да англичане, вооруженные тростями и лорнетами. Вчера я увидел на лужку трех телят, и мне захотелось расцеловать их -- от тоски по человеческому обществу и потребности излить душу. Путешествие мое началось скверно, в Люцерне мне пришлось выдрать себе зуб у местного искусника. За неделю до отъезда в Швейцарию я совершил путешествие в Орн и Кальвадос и нашел наконец, где я приючу двух своих простаков. Мне не терпится засесть за эту книгу, которая заранее внушает мне превеликий страх 2.
   Вы пишете мне по поводу "Святого Антония", что он не для широкой публики. Я знал это заранее, но надеялся, что среди публики избранной найдется больше людей, которые меня поймут. Если бы не Дрюмон и Пеллетан-младший, не было бы ни одной благожелательной статьи 3. Нет ничего и из Германии 4. Тем хуже! Предадимся воле божьей; что сделано, то сделано, а потом, раз "Святой Антоний" нравится Вам, я вознагражден за все. Шумный успех покинул меня со времени "Саламбо" 5. От чего у меня до сих пор тяжело на душе, так это от провала "Воспитания чувств";6 мне удивительно, что эту книгу не поняли.
   В прошлый четверг я видел милейшего Золя, который сообщил мне вести о Вас (так как Ваше письмо от 27-го числа застало меня только на другой день в Париже). Кроме Вас и меня, никто ему и слова не сказал о "Завоевании Плассана" 7, и не появилось ни единой статьи ни "за", ни "против". Тяжелые времена настали для муз. Париж, впрочем, показался мне еще глупее и пошлее обычного. Как ни мало нас с Вами занимает политика, оба мы поневоле сетуем на нес, хотя бы из чисто физического отвращения.
   Ах, мой дорогой дружище Тургенев, как хотел бы я, чтобы уже была осень, тогда я залучу Вас к себе в Круассе на целых две недели! Вы возьмете с собой Вашу работу, я почитаю Вам первые страницы "Бувара и Пекгоше", которые, надо надеяться, к тому времени будут написаны, а затем стану слушать Вас.
   Где Вы сейчас, в России или в Карлсбаде? Великолепно было бы, если бы Вы вернулись во Францию через Риги. Но Дециев больше нет. Борюсь с желанием снова двинуться в путь по озеру н, миновав Сен-Готард, отправиться доживать этот месяц в Венецию. Там я бы хоть поразвлекся.
   Моя племянница теперь, должно быть, уже покинула Стокгольм. Она рассчитывает вернуться в Дьеп в конце июля.
   Чтобы не сидеть без дела, попробую повозиться с двумя сюжетами, еще очень неясными. Но я себя знаю, здесь я не буду делать решительно ничего. Сюда надо приехать в двадцать пять лет и гулять здесь с возлюбленной. Шале, рядами отражающиеся в озере,-- истинные гнездышки для влюбленных. Как славно было бы прижать ее к сердцу на краю пропасти; как легко было бы под шум водопадов излить друг другу душу, лежа в траве, когда и в сердце, и над головою сплошная голубизна! Но теперь все это не для нас, старина, а мне и всегда было не очень свойственно.
   Жара здесь, повторяю, стоит чудовищная, покрытые снегом горы ослепительны. Феб вовсю мечет свои стрелы. Господа путешественники, засев у себя в комнатах, обедают и пьют. Сколько едят и пьют в Гельвеции 8 -- страх берет. Повсюду кабачки, "ресторации". Слуги Р... безупречно одеты: черный фрак с девяти часов утра; и поскольку их очень много, создается впечатление, будто нам прислуживает полчище нотариусов или толпа людей, приглашенных на чьи-то похороны; невольно приходят на ум свои собственные,-- превесело.
   Пишите мне чащей больше; Ваши письма будут для меня "каплей воды в пустыне".
   Около 15 я надеюсь покинуть Швейцарию; возможно, несколько дней пробуду в Париже.
   Прощайте, мой дорогой великий друг, обнимаю Вас как можно крепче.

Ваш Гюстав Флобер.

   Flaubert, Correspondance, s. VII, с. 158--161, в основу положен перевод: Флобер, письма, статьи, т. II, с. 143--145.
   1 В июле 1874 г. Флобер лечился на швейцарском курорте Калтбад-Риги.
   2 Роман "Бувар и Пекюше".
   3 Э. Дрюмон (в газете "Bien public", 1874, 8 апреля) и К. Пеллетан (в газете "Rappel", 1874, 13 мая) -- авторы благожелательных рецензий на "Искушение святого Антония" Флобера.
   4 В Германии по просьбе Тургенева на "Искушение св. Антония" откликнулись Карл Френцель, Пауль Линдау, Юлиан Шмидт,
   5 Положительная оценка "Саламбо" (1862) содержалась в ряде французских рецензий, в том числе в статье Ж. Санд (в газете "Presse", 1863, 27 января) и в ее письме к автору "Саламбо", которое, по словам Флобера "дополняло... статью и даже превосходило ее" (Флобер, письма, статьи, т. II, с. 21).
   6 "Воспитание чувств" (1869) вызвало критические отклики во Франции (см.: Флобер, письма, статьи, т. II, с. 80) и благожелательные -- в русской критике (в статьях"!!. Страхова в "Заре" (1870, No 7), Л. Нелюбова в PB (1870, No 8), А. Суворина в BE (1870, No 1--2) и др.). О статье А. Суворина Тургенев сообщал Флоберу в письме от 18(30) января 1870 г. (Письма, т. VIII, с. 174, 365).
   7 См. письмо Тургенева к Золя от 5(17) июня 1874 г,
   8 Гельвеция -- латинское название Швейцарии.
   

ГЮСТАВ ФЛОБЕР -- ТУРГЕНЕВУ

13 (25) июня 1876. Круассе

Croisset, dimanche soir, 25 juin.

   Comme j'ai sauté hier matin sur votre lettre, mon bon cher vieux, en reconnaissant votre écriture! Car je commenèais à m'ennuyer de vous fortement I Donc, après nous être embrassés, causons.
   Je suis contrarié que vous le soyez à propos de vos affaires d'argent et de vos craintes sur votre santé. Espérons que vous vous trompetet que la goutte vous laissera tranquille.
   La mort de la pauvre mère Sand m'a fait une peine infinie. J'ai pleuré à son enterrement comme un veau, et par deux fois: la première en embrassant sa petite-fille Aurore (dont les yeux ce jour-là ressemblaient tellement aux siens que c'était comme une résurrection), et la seconde en voyant passer devant moi son cercueil.
   Il y a eu là de belles histoires! Pour ne pas blesser "l'opinion publique", l'éternel et exécrable on, on l'a portée à l'église. Je vous donnerai les détails de cette bassesse 1. J'avais le cœur bien serré, et j'ai eu positivement envie de tuer M. Adrien Marx. Sa seule vue m'a empêché de dîner, le soir, à Châteauroux. Oh! la tyrannie du Figarol Quelle peste publique! 2 J'étouffe de rage en songeant à ces cocos-là.
   Mes compagnons de route, Renan et le prince Napoléon, ont été charmants, celui-là parfait de tact et de convenance, et il a vu clair, dès le début, mieux que nous deux.
   Vous avez raison de regretter notre amie, car elle vous aimait beaucoup et ne parlait jamais de vous qu'en vous appelant "le bon Tourguéneff". Mais pourquoi la plaindre? Rien ne lui a manqué, et elle restera une très grande figure.
   Les bonnes gens de la campagne pleuraient beaucoup autour de sa fosse. Dans ce petit cimetière de campagne, on avait de la boue jusqu'aux chevilles. Une pluie douce tombait. Son enterrement ressemblait à un chapitre d'un de ses livres. Quarante-huit heures après, j'étais rentré dans mon Croisset où je me trouve étonnamment bien. Je jouis de la verdure, des arbres et du silence, d'une faèon toute nouvelle. Je me suis remis à l'eau froide (une hydrothérapie féroce), et je travaille comme un furieux.
   Mon Histoire d'un cœur simple sera finie sans doute vers la fin d'août. Après quoi, j'entamerai Hérodias3. Mais que c'est difficile! Nom de Dieu, que c'est difficile! Plus je vais et plus je m'en aperèois. Il me semble que la Prose franèaise peut arriver à une beauté dont on n'a pas l'idée. Ne trouvez-vous pas que nos amis sont peu préoccupés de la Beauté? 4 Et pourtant il n'y a dans le monde que cela d'important.
   Eh bien, et vous? Travaillez-vous? Saint-Julien avan-ce-t-il? C'est bête comme tout, ce que je vais vous dire; mais j'ai envie de voir èa imprimé en russe;5 sans compter qu'une traduction faite par vous "chatouille de mon coeur l'orgueilleuse faiblesse", seule ressemblance que j'aie avec Agamemnon 6.
   Quand vous êtes parti de Paris, vous n'aviez pas lu le nouveau bouquin de Renan 7. Il me paraît charmant. "Charmant" est le mot propre. Etes-vous de mon avis? Du reste, depuis quinze jours, j'ignore absolument ce qui se passe dans le monde, n'ayant pas lu une seule fois le moindre journal.
   Fromentin m'a envoyé son livre sur Les maîtres d'autrefois 8. Comme je connais fort peu la peinture hollandaise, il manque pour moi de l'intérêt qu'il aura pour vous. C'est ingénieux, mais trop long, trop long. Taine me paraît exercer une grande influence sur ledit Fromentin. Ah! j'oubliais! le poète Mallarmé (l'auteur du "Faune") m'a cadeauté d'un livre qu'il édite: "Vathek", conte oriental écrit, à la fin du siècle dernier, en langue franèaise par un Anglais 9. C'est drôle.
   J'entre en rêverie, et en désirs, quand je songe que cette feuille de papier va aller chez vous, dans votre maison que je ne connaîtrai jamais, et je me dépite de n'avoir pas de votre entourage une idée nette.
   Si vous avez chaud là-bas, ici il ne fait pas froid. Toute ma journée se passe, les jalousies closes, dans la compagnie exclusive de moi-même. Aux heures des repas, j'ai pour me distraire la vue de mon fidèle Emile et de mon lévrier.
   Ma nièce à qui je transmettrai votre bon souvenir, s'en va à la fin de ce mois aux Eaux-Bonnes avec son mari, et je ne bougerai d'ici qu'à la fin de septembre pour assister à la première de Daudet l0. Mais à cette époque vous serez revenu depuis longtemps aux Frênes.
   Vous apprendrez avec plaisir que les affaires de mon neveu ont l'air de prendre une bonne tournure. Il y a du moins un peu d'azur à l'horizon.
   Oui, mon bon vieux, tâchons, en dépit de tout, de nous tenir le bec hors de l'eau. Soignez-vous bien, bonne pioche et prompt retour.
   Je vous embrasse tendrement et fortement. Votre

Gve Flaubert.

   Écrivez-moi, hein?

ПЕРЕВОД:

Круассе, воскресенье
вечером, 25 июня.

   Как я набросился вчера утром на Ваше письмо, узнав его по почерку, мой добрый дорогой старина! Ибо уже сильно соскучился без Вас! Итак, обнявшись, побеседуем.
   Мне досадно, что Вы огорчены из-за Ваших денежных дел и опасений за свое здоровье. Будем надеяться, что Вы ошибаетесь и подагра оставит Вас в покое.
   Смерть матушки Санд причинила мне безмерное горе. Я ревел на ее похоронах, как теленок и дважды -- в первый раз, целуя ее внучку Аврору (чьи глаза в эту минуту были так похожи на ее глаза, что казалось, она воскресла), а во второй раз, когда мимо меня пронесли ее гроб.
   Хорошенькие дела там происходили! Для того, чтобы не оскорблять "общественного мнения" -- это вечное ненавистное "что скажут люди",-- ее отнесли в церковь. Я подробно расскажу Вам об этой низости 1. У меня было очень тяжело на сердце, и положительно хотелось убить господина Адриена Маркса. Один его вид мешал мне обедать вечером в Шатору. О, тирания "Фигаро"! Что за общественная зараза!2 Меня душит злоба при мысли об этих типах.
   Мои спутники, Ренан и принц Наполеон, были очаровательны, первый проявил безукоризненный такт и знание приличий; он с самого начала лучше нас обоих понял все.
   У Вас есть все основания скорбеть о нашем друге, ведь она очень Вас любила и, говоря о Вас, всегда называла Вас не иначе как "добрый Тургенев". Но надо ли ее жалеть? Ей было дано все, и она навсегда останется очень значительной фигурой.
   Деревенский люд горько плакал у ее могилы. На этом маленьком деревенском кладбище ноги увязали в грязи по щиколотку. Шел теплый дождь. Похороны ее вызывали в памяти главу одного из ее романов.
   Через двое суток я вернулся в свое Круассе, где чувствую себя удивительно хорошо! Как-то совсем по-новому наслаждаюсь зеленью, деревьями и тишиной. Опять начал обливаться холодной водой (жесточайшая гидротерапия!) и работаю как одержимый.
   Моя "История простой души" будет, по всей вероятности, завершена к концу августа. После чего я примусь за "Иродиаду" 3. Но до чего же это трудно! Дьявольски трудно! Чем дальше я продвигаюсь, тем больше это ощущаю. Мне кажется, французская проза способна достигнуть такой степени красоты, какой мы пока даже представить себе не можем. Вы не находите, что наши друзья слишком мало думают о Красоте? 4 А ведь только это и важно.
   Ну, а как Вы? Работаете? Подвигается ли "Святой Юлиан"? То, что я сейчас скажу, как и все прочее -- ужасно глупо, но мне очень хочется увидеть его напечатанным по-русски 5. Не говоря уже о том, что перевод, сделанный Вами, "польстит гордыне сердца моего" -- единственное, чем я похожу на Агамемнона 6.
   Вы уехали из Парижа, еще не прочитав новой книжки Ренана 7. По-моему, она очаровательна, именно очаровательна. Вы согласны со мной? Впрочем, вот уже две недели, как я представления не имею о том, что творится на свете, потому что ни разу не прочел Даже ни одной газеты.
   Фромантен прислал мне свою книгу о "старых мастерах"8. Я очень плохо знаю голландскую живопись, поэтому книга эта не представляет для меня того интереса, какой, несомненно, она вызовет у Вас. Это искусно написано, но слишком уж длинно, слишком! Мне кажется, что огромное влияние на этого самого Фромантена оказал Тэн. Да, чуть не забыл! Поэт Малларме (автор "Фавна") подарил мне книгу, им изданную: "Ватек", восточная повесть, написанная в конце прошлого века по-французски каким-то англичанином 9. Забавно.
   Как подумаю, что этот листок бумаги попадет к Вам, в Ваш дом, который я никогда не увижу, меня начинают одолевать всякие мечты (и желания), и мне становится грустно, что я не могу ясно представить себе обстановку, в которой Вы сейчас живете.
   У Вас там жарко, но и здесь не холодно. Провожу дни при спущенных жалюзи исключительно в обществе самого себя. Во время обеда развлекаюсь лицезрением моего верного Эмиля и моей борзой.
   Моя племянница, которой я передам от Вас привет, уезжает с мужем в конце месяца в Обон, а я сдвинусь с места лишь в конце сентября для того, чтобы присутствовать на премьере Доде 10. Но к тому времени Вы давным-давно уже будете во Френ.
   Вам доставит удовольствие узнать, что дела моего племянника принимают, кажется, хороший оборот. Во всяком случае, горизонт хоть немного проясняется.
   Да, дорогой старик, постараемся наперекор всему держаться на поверхности. Лечитесь, работайте и возвращайтесь поскорее.
   Крепко и нежно Вас обнимаю,

Ваш Гюстав Флобер.

   Пишите мне, хорошо?
   
   Flaubert, Correspondance, Suppl. 3, с. 311--312; в основу положен перевод: Флобер, письма, статьи, т. II, с. 176--177.
   1 Ж. Санд умерла 8 июня п. ст. 1876 г. Писательница относилась критически к официальной религии и, по мнению Флобера, не желала бы быть похороненной по католическому обряду.
   2 Корреспондент официальной буржуазной газеты "Figaro", приехавший на похороны Ж. Санд, олицетворял ненавистное Флоберу "общественное мнение".
   3 "Простое сердце", "Иродиада", "Легенда о святом Юлиане Милостивом" вошли в книгу Флобера "Три повести" (Париж, 1877).
   4 Имеются в виду Золя и Гонкур и отрицательное отношение Флобера к эстетике натурализма.
   5 Тургенев закончил перевод "Легенды о святом Юлиане Милостивом" лишь в начале марта 1877 г.; опубликован под названием "Католическая легенда о Юлиане Милостивом" в BE (1877, No 4) до появления "Легенды" в оригинале в газете "Bien public" (19--22 апреля 1877 г.).
   6 Цитата из трагедии Ж. Расина "Ифигения" (д. I, сц. I).
   7 Книга Ж.-Э. Ренана "Философские диалоги и фрагменты" (1876).
   8 Книга Э. Фромантена "Старые мастера. Бельгия -- Голландия" (1876).
   9 С. Малларме, автор эклоги "Послеполуденный отдых фавна", издал фантастическую повесть английского писателя У. Бекфорда -- "Батек".
   10 Роман А. Доде "Фромон младший и Рислер старший" (1874) был инсценирован совместно с писателем А. Бело. Пьеса издана позднее (1886 г.). По поводу романа Доде Тургенев писал в 1874 г. П. В. Анненкову: "...очень хорошая вещь" (Письма, т. X, с. 323).
   

ТУРГЕНЕВ -- ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

22 июня (4 июля) 1876. Спасское

Spasskoïé.
Gouv-t d'Orel, ville de Mtsensk.
Mardi 23 juin/4 juillet 76.

Mon bon vieux,

   Je vous écris d'ici à Croisset -- d'un Patmos à l'autre 1. J'ai reèu hier votre lettre -- et, vous voyez, je réponds sans tarder.
   Oui, la vie de M-me Sand a été remplie -- et cependant en parlant d'elle vous dUes: la pauvre mère Sand -- cette épithète s'applique bien aux morts -- car après tout -- ils sont bien à plaindre, la mort étant une chose hideuse. Je me rappelle les yeux de la petite Aurore: ils sont étonnants de profondeur et de bonté -- et ils ressemblent en effet à ceux de sa grand-mère. Ils sont presque trop bons pour des yeux d'enfant. Il paraît que Zola a écrit un long article sur M-me Sand dans sa revue russe; l'article est très beau -- mais un peu dur, dit-on. Zola ne peut pas juger M-me Sand d'une faèon complète. Il y a trop de distance entre eux 2.
   Je vous vois roulant des yeux féroces devant M-r Adrien Marx. Il faut une boue toute particulière pour faire pousser ces champignons-là.
   Vous travaillez à Croisset... Eh bien, je vais vous étonner -- jamais je n'ai travaillé comme je le fais depuis que je suis ici. Je passe des nuits blanches, courbé sur mon bureau! 3 Le suis repris par l'illusion qui fait croire qu'on peut dire -- non pas autre chose que ce qui a jamais été dit (èa -- èa m'est indifférent) -- mais autrement! Et remarquez qu'avec cela je suis accablé de besogne, d'affaires d'argent, d'administration, de fermage, que sais-je! (A ce propos, je puis vous dire que tout n'est pas aussi mauvais que je l'avais cru au premier moment -- et par parenthèse je suis enchanté de savoir qu'il y a un peu d'azur dans les affaires de votre neveu). Mais "St. Julien" souffre de cette exubérance d'activité; mon diable de roman s'est emparé de moi d'une faèon envahissante. Malgré tout, vous pouvez être tranquille: la traduction est déjà promise au N d'octobre du * Messager de l'Europe". Elle y paraîtra -- ou je serai mort.
   Je n'ai pas lu les articles de Fromentin, je n'ai pas lu le livre de Renan: je ne puis rien lire à présent -- si ce n'est le journal que je reèois ici, qui me parle des affaires d'Orient, et qui me fait rêver. Je crois que c'est le commencement de la fin! Mais que de têtes coupées, de femmes, de filles, d'enfants violés, éventrés d'ici là! Je crois aussi que nous (je parle des Russes) -- nous ne pouvons pas éviter la guerre 4.
   Vous voudriez connaître l'aspect de mon habitation? C'est bien laid -- tenez -- voici quelque chose d'approchant:

0x01 graphic

   Je ne sais si vous compreniez bien: c'est une maison en bois, très vieille, recouverte de planches, peinte à la détrempe d'une couleur lilas clair; il y a une verandah devant avec du lierre qui grimpe; les deux toits (a et b) sont en fer et peints en vert; le haut est inhabitable et les fenêtres sont clouées. Cette maisonnette est tout ce qui reste d'une vaste habitation en fer à cheval -- ainsi: 0x01 graphic
qui a été brûlée en 1840; le x -- c'est la maison que j'habite. Hier soir, avec votre lettre dans ma poche, j'étais assis sur le perron de ma verandah -- et devant moi une soixantaine de paysannes, presque toutes vêtues en rouge et fort laides (une seule excepté: une nouvelle mariée de 16 ans qui venait d'avoir les fièvres -- et ressemblait d'une faèon surprenante à la Vierge de St. Sixte à Dresde), dansaient comme des marmottes ou des ourses -- et chantaient avec des voix très âpres et dures --?- mais justes. C'était une petite fête qu'elles m'avaient demandé d'organiser -- ce qui était du reste très facile: deux seaux d'eau-de-vie -- des gâteaux et des noisettes -- et voilà. Elles se trémoussaient, je les regardais faire et me sentais horriblement triste.
   La petite Vierge de St. Sixte se nomme Marie, comme de juste.
   En voilà assez. Je vous écrirai encore avant de partir d'ici. En attendant je vous embrasse bien fort.

Votre vieux J. Tourguéneff.

   P. S. Je trouve que comme couleur de paysage tout est pâle ici -- le ciel, la verdure, la terre -- une pâleur assez chaude et dorée -- ce ne serait que joli, si les grandes lignes, les grands espaces uniformes n'y mettaient de la grandeur.
   

ПЕРЕВОД:

Спасское.
Орловской губ-и, город Мценск.
Вторник, 23* июня/4 июля 76.
* Так в подлиннике.

Мой добрый старина,

   Пишу Вам отсюда в Круассе -- с одного Патмоса на другой1. Письмо Ваше я получил вчера -- и, как видите, отвечаю немедленно.
   Да, жизнь г-жи Санд была наполнена до краев -- и, однако, говоря о ней, вы пишете: бедная матушка Санд. Конечно, этот эпитет вполне подходит к умершим -- ибо в конце концов они достойны жалости, ведь смерть -- такая мерзкая вещь. Я помню глаза маленькой Авроры: они удивительно глубокие и добрые -- и, действительно, походят на глаза ее бабушки. Они едва ли не слишком добрые для детских глаз. Золя, кажется, написал длинную статью о г-же Санд в своем русском журнале; статья очень хороша -- но, говорят, немного суховата. Золя не в состоянии в полной мере судить о г-же Санд. Между ними слишком большое расстояние 2.
   Я представляю себе, как Вы свирепо вращаете глазами, взирая на г-на Адриена Маркса. Нужна какая-то особая грязь для выращивания грибов такого сорта.
   Вы в Круассе работаете... Ну, так я Вас удивлю --никогда я еще не работал так, как с тех пор, что нахожусь здесь. Я провожу бессонные ночи, склонившись над письменным столом! 3 У меня вновь появилась иллюзия, заставляющая меня верить, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано (это-то мне безразлично) -- но иначе! И заметьте, что при этом я обременен повседневными заботами, денежными делами, управлением, сдачей земли в аренду и мало ли еще чем! По этому поводу я могу Вам сказать, что все обстоит не так уж плохо, как мне показалось в первую минуту -- кстати, я очень рад узнать, что в делах Вашего племянника появился какой-то просвет. Но "Св. Юлиан" страдает от этого избытка деятельности; мой проклятый роман совершенно меня поглотил. Несмотря на все это, Вы можете быть спокойны: перевод уже обещан в октябрьский номер "Вестника Европы". Он там появится -- или мне не жить на свете.
   Я не читал статей Фромантена, не читал и книги Ренана: я вообще сейчас не могу ничего читать -- кроме газеты, которую здесь получаю и которая сообщает о событиях на Востоке и заставляет меня размышлять. Думаю, что это начало конца! Но до тех пор сколько это сулит отрубленных голов, изнасилованных и истерзанных женщин, девушек, детей! Полагаю также, что мы (я имею в виду русских) не сможем избежать войны4.
   Вам хотелось бы представить себе вид моего жилища? Это весьма уродливо -- взгляните -- вот нечто похожее:

0x01 graphic

   Не знаю, хорошо ли Вы поняли: это деревянный дом, очень старый, обшитый тесом, выкрашенный клеевой краской в светло-лиловый цвет; спереди к дому пристроена веранда, увитая плющом; обе крыши (a и b) железные и выкрашены в зеленый цвет; верх нежилой, его окна заколочены. Этот домик -- все, что осталось от обширного жилища в форме подковы -- вот такого: -- 0x01 graphic
сгоревшего в 1840 г.; х -- это дом, в котором я живу. Вчера вечером я сидел на крыльце своей веранды с Вашим письмом в кармане -- а передо мной около шестидесяти крестьянок, почти сплошь одетых в красное и очень некрасивых (за исключением одной новобрачной 16 лет, у нее недавно была лихорадка -- и она удивительным образом напоминала Сикстинскую мадонну, находящуюся в Дрездене), плясали, точно сурки или медведицы, и пели пронзительными, резкими -- но верными голосами. Это был небольшой праздник, который я устроил по их просьбе -- что, впрочем, было очень легко: два ведра водки, сладкие пирожки и орехи -- вот и все. Они кружились, я смотрел на них, и мне было ужасно грустно.
   Маленькую Сикстинскую мадонну зовут Марией, как ей и положено.
   Ну, довольно. До отъезда отсюда я напишу Вам еще. А пока крепко Вас обнимаю,

Ваш старый И. Тургенев.

   P. S. Я нахожу, что в отношении красок пейзажа здесь все бледно -- небо, зелень, земля -- правда, бледность эта теплая и золотистая -- это было бы всего лишь мило, если бы широкие линии и бескрайний однообразный простор не придавали всему какое-то величие.
   
   Cosmopolis, 1896, No 9, с. 783--784; Письма, т. XI, с. 289--291, 412-413.
   1 Остров, где, по преданию, нашел убежище апостол Иоанн.
   2 Статья Золя "Жорж Занд и ее произведения" (BE, 1876, No 7).
   3 Тургенев работал над романом "Новь".
   4 30 июня Сербия и Черногория объявили войну Турции; после перехода турецкой границы начались активные наступления.
   

ГЮСТАВ ФЛОБЕР -- ТУРГЕНЕВУ

9 (21) января 1880. Круассе

Mercredi soir.

Deux mots seulement, mon bon cher vieux,

   1. Quand partez-vous, ou plutôt non: quand revenez-vous? Etes-vos moins inquiet sur les conséquences de votre voyage?
   2. Merci de m'avoir fait lire le roman de Tolstoï l. C'est de premier ordre. Quel peintre et quel psychologue! Les deux premiers volumes sont sublimes; mais le troisième dégringole affreusement. Il se répète et il philosophise. Enfin on voit le monsieur, l'auteur et le Russe, tandis que jusque-là on n'avait vu que la Nature et l'Humanité. Il me semble qu'il a parfois des choses à la Shakespeare. Je poussais des cris d'admiration pendant cette lecture... et elle est longue! Parlez-moi de l'auteur. Est-ce son premier livre? En tout cas, il a des boules! Oui, c'est bien fort, bien fort.
   J'ai fini ma Religion et je travaille au plan de mon dernier chapitre: l'Education 2.
   Ma nièce est venue passer ici trois jours pleins. Elle est repartie ce matin, et elle gémit sur l'abandon où la laisse notre grand ami, le grand Tourguéneff, quej'embrasse tendrement.
   Son vieux

Gve Flaubert.

ПЕРЕВОД:

Среда, вечер.

Всего несколько слов, мой дорогой добрый старина.

   1. Когда Вы уезжаете, или лучше сказать, когда Вы вернетесь? Вы уже не так беспокоитесь относительно последствий своей поездки?
   2. Спасибо, что заставили меня прочесть роман Толстого 1. Это первоклассно. Какой живописец и какой психолог! Первые два тома прекрасны; -- но третий -- ужасный спад. Он повторяется и философствует. Словом, уже начинаешь видеть самого этого господина, автора и русского, а до тех пор тебе являлись Природа и Человечество. Мне кажется, порой он напоминает Шекспира. Читая, я временами вскрикивал от восторга, а ведь читать пришлось долго. Расскажите мне об авторе. Это первая его книга? Во всяком случае, он сделал удачный ход. Да, это сильно, очень сильно.
   Я закончил теперь Религию и работаю над планом последней главы: Воспитание 2.
   Моя племянница провела здесь целых три дня. Сегодня утром она уехала и очень жаловалась на то, что ее совсем забыл наш большой друг, великий Тургенев, которого я нежно обнимаю.

Ваш старый
Гюстав Флобер.

   Flaubert, Correspondance, Suppl. 4, с. 298--299; в основу положен перевод: Флобер, письма, статьи, т. II, с. 253--254.
   1 Тургенев прислал Флоберу три тома "Войны и мира" Толстого. Во французском издании том третий имел подзаголовок: "Бородино. Французы в Москве. Эпилог".
   2 Главы романа Флобера "Бувар и Пекюше".
   

ТУРГЕНЕВ -- ПОСТАВУ ФЛОБЕРУ

12 (24) января 1880. Париж

50, rue de Douai.
Paris.
Samedi, 24 janv. 80.

Mon bon vieux,

   Vous ne pouvez vous imaginer quel plaisir m'a fait votre lettre et ce que vous dites du roman de Tolstoï. Votre approbation fortifie mes idées sur lui. Oui, c'est un homme très fort -- et pourtant vous avez mis le doigt sur la plaie: il s'est fait, lui aussi, un système de philosophie, à la fois mystique, enfantine et outrecuidante, qui a diablement gâté et son troisième volume, et le second roman qu'il a écrit après "La Guerre et la Paix" -- et où il se trouve aussi des choses absolument de premier ordre 1. Je ne sais ce que diront MM. les critiques (j'ai envoyé aussi "La Guerre et la Paix" à Daudet -- et à Zola) -- mais pour moi la chose est décidée: Flaubertus dixit. Le reste n'a pas d'importance.
   Je suis heureux de voir que vos bonshommes avancent 2. Je quitte Paris dans le courant de la semaine prochaine -- mais je me rappellerai à votre souvenir avant de m'en aller. En attendant je vous embrasse.

Votre Iv. Tourguéneff.

ПЕРЕВОД:

Улица Дуэ, 50.
Париж.
Суббота, 24 января 80.

Мой добрый старина,

   Вы не можете себе представить, как обрадовало меня Ваше письмо и то, что Вы говорите о романе Толстого. Ваше одобрение укрепляет мое собственное мнение о нем. Да, он человек выдающийся -- и тем не менее Вы нащупали его больное место: он выдумал себе философскую систему, одновременно мистическую, наивную и самоуверенную, которая чертовски испортила и третий том, и другой его роман, написанный после "Войны и мира" -- где тоже много действительно первоклассных страниц1. Не знаю, что скажут г. г. критики (я послал "Войну и мир" также Доде и Золя) -- но для меня это дело решенное: Flaubertus dixit {Это сказал Флобер (лат.).}. Прочее значения не имеет.
   Я очень рад, что оба Ваши человечка продвигаются вперед2.
   На будущей неделе я уезжаю из Парижа -- но до отъезда еще напомню Вам о себе. А пока обнимаю Вас.

Ваш Ив. Тургенев.

   Cosmopolis, 1896, No 10, с. 157; Письма, т. XII, кн. 2, с. 206, 382--383.
   1 "Анна Каренина".
   2 Работа над романом "Бувар и Пекюше".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru