Lib.ru/Классика: Тургенев Иван Сергеевич. Тургенев И. С.: биобиблиографическая справка

ТУРГЕНЕВ, Иван Сергеевич [28.X(9.XI).1818, Орел -- 22.VIII(3.IX).1883, Буживаль, близ Парижа; похоронен на Волховом кладбище в Петербурге] -- прозаик, поэт, драматург, критик, публицист, мемуарист, переводчик. Родился в семье Сергея Николаевича и Варвары Петровны Тургеневых. Отец, отставной кавалерийский офицер, происходил из старинного дворянского рода, мать -- из малородовитой, но богатой помещичьей семьи Лутовиновых. Детство Т. прошло в родительском имении Спасском-Лутовинове, близ г. Мценска Орловской губ.; первым его учителем был крепостной секретарь его матери Федор Лобанов. В 1827 г. Т. переехал с семьей в Москву, где продолжил свое образование сначала в частных пансионах, затем под руководством московских педагогов II. Н. Погорельского, Д. Н. Дубенского и И. П. Клюшникова, позднее известного поэта. К четырнадцати годам Т. свободно говорил на трех иностранных языках и успел познакомиться с лучшими произведениями европейской и русской литературы. В 1833 г. он поступил в Московский университет, а в 1834 г. перевелся в Петербургский, где окончил в 1837 г. словесное отделение философского факультета.

В студенческие годы Т. начал писать. Его первыми поэтическими опытами были переводы, небольшие поэмы, лирические стихотворения и драма "Стено" (1834), написанные в модном тогда романтическом духе. Среди университетских профессоров Т. выделялся П. А. Плетнев, один из близких друзей А. С. Пушкина, "наставник старого века... не ученый, но по-своему -- мудрый" (Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 28 т.-- Т. XI.-- С. 18). Познакомившись с первыми сочинениями Т., Плетнев объяснил юному студенту их незрелость, но выделил и напечатал два наиболее удачных стихотворения, побуждая ученика продолжать занятия литературой.

Однако интересы Т. еще не были сосредоточены на литературном творчестве. Он считал недостаточным полученное им университетское образование и был прав: уровень преподавания филологических и философских дисциплин в Петербургском университете резко отставал тогда от достигнутого европейской наукой. Весной 1838 г. Т. уехал за границу, его привлекал Берлинский университет, который был в то время центром изучения философии Гегеля. В Берлине Т. слушал лекции по классической филологии, философии и истории. Но гораздо важнее было для него общение с дружеским кружком русских студентов, так же как и он, отправившихся на поиски последнего слова западной мысли. В это время Т. сблизился с молодым поэтом и мыслителем Н. В. Станкевичем и М. А. Бакуниным, впоследствии знаменитым революционером. Продолжилось и знакомство Т. с будущим историком Т. Н. Грановским, начавшееся еще в Петербурге. Т. попал в атмосферу напряженных умственных исканий и постоянных философских споров. Грандиозная система Гегеля увлекала Станкевича и его друзей возможностью ясных ответов на вечные вопросы бытия. Но отвлеченная мысль интересовала русскую молодежь не сама по себе, а тем, что открывала пути, ведущие к новому идеалу человека, и позволяла выработать программу нравственного самоусовершенствования. За всем этим уже вырисовывалась мечта о переустройстве жизни, о совершенствовании общества. Проникнутый такими настроениями, овладев самыми свежими выводами современной философской науки, Т. в 1841 г. возвращается в Россию.

Первые два года на родине посвящены поискам будущего поприща. Сначала Т. мечтает о преподавании философии и сдает магистерские экзамены, дававшие право на защиту диссертации и получение кафедры. Но путь к преподавательской деятельности оказывается закрытым в самом начале: надежды на восстановление кафедры философии в Московском университете, где Т. намеревался служить, нет. В конце 1842 г. Т. хлопочет о поступлении на службу в Министерство внутренних дел, занимавшееся тогда изучением вопроса о возможности освобождения крестьян. Готовясь к будущей должности, он составляет записку "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине", в которой пишет о необходимости серьезных перемен в хозяйственном и правовом положении крестьянского сословия. В 1843 г. Т. был зачислен в канцелярию министра, но вскоре разуверился в своих надеждах, потерял всякий интерес к службе и через два года вышел в отставку.

В том же году публикуется поэма Т. "Параша", а чуть позже -- сочувственный отзыв о ней В. Г. Белинского. Эти события решили судьбу Т.: отныне литература становится для него главным делом жизни.

Влияние В Г. Белинского во многом определило становление общественной и творческой позиции Т., Белинский помог ему встать на путь реализма. Но путь этот поначалу оказывается трудным. Молодой Т. пробует себя в самых разных жанрах: лирические стихотворения чередуются с критическими статьями, вслед за "Парашей" появляются стихотворные поэмы "Разговор" (1844), "Андрей" (1845), "Помещик" (1845), но вслед за ними, почти с такой же регулярностью, пишутся прозаические повести и рассказы -- "Андрей Колосов" (1844), "Три портрета" (1845), "Бретер" (1846), "Петушков" (1847). Кроме того, Т. пишет еще и пьесы -- драматический очерк "Неосторожность" (1843) и комедию "Безденежье" (1846). Начинающий писатель ищет свой путь. В нем виден ученик Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, но ученик, близкий к творческой зрелости. Используя лирические мотивы и типические характеры, введенные в литературу первыми русскими реалистами, Т. стремится переосмыслить их в духе трезво-аналитического, социального реализма 40 гг., выдвигающего на первый план изображение общественной среды и ее воздействий на человека. И все-таки он еще не может обрести подлинной самостоятельности, все его поиски сориентированы на эстетические каноны "натуральной школы" и свойственное ей отношение к действительности. Усвоенный им в 40 гг. круг идей Т. позднее охарактеризовал понятием "западничество", подразумевая при этом прежде всего оппозиционность крепостническому строю и признание благотворности европейского пути развития. Однако в сознании молодого Т. "западничество" приобрело особый колорит: оно окрашивалось скептическим отношением к большинству явлений русской общественной жизни и культуры. Т. изображал уродливость помещичьих и мещанских нравов, рисовал торжество пошлости над лучшими стремлениями и задатками личности, развенчивал романтизм в литературе и в жизни, развивал мысль о душевной раздвоенности и нравственной несостоятельности целого поколения. Почти во всех жанрах Т. использовал типичный для "натуральной школы" очерковый подход к материалу, позволявший автору занимать позицию объективного стороннего исследователя изображаемой жизни. Позиция эта была естественной для Т., но полностью удовлетворить его она не могла. Ему было трудно соединить с ней лирическое восприятие мира, увлеченность красотой природы и поэзией человеческих чувств, а между тем они тоже были органичны для него и не раз проявлялись в раннем его творчестве, особенно в лирике и в поэмах. Отношение Т. к действительности оказалось слишком противоречивым, чтобы сразу же обрести целостную форму. Он искал большую, важную тему, которая создала бы возможность гармоничного проявления всех сторон его дарования. Но такая тема не находилась, и Т. всерьез подумывал о том, чтобы оставить литературу.

Тем временем в его жизни происходил глубокий перелом. Еще в 1843 г. Т. познакомился с гастролировавшей в Петербурге знаменитой французской певицей Полиной Виардо и полюбил ее. В 1845 г. он на время последовал за нею во Францию, а в начале 1847 г. уехал за границу уже надолго. Почти три года прожил он сначала в Германии, потом в Париже и в Куртавнеле, поместье семьи Виардо. Отъезд вырвал Т. из привычной литературной и светской среды, новые условия жизни побудили его углубиться в себя и многое в себе переоценить. Он достигает настоящего профессионализма в своей писательской работе, его взгляды на искусство становятся более простыми и строгими. Французская революция 1848 г., очевидцем которой Т. оказывается вместе с приехавшим в Париж А. И. Герценом (их знакомство началось еще в Петербурге), писателя не увлекла. Уважение и сострадание к простым людям, участникам революционной борьбы, не переросло в сочувствие целям этой борьбы. В разлуке с родиной крепла любовь Т. к ней, усиливался его интерес к светлым сторонам русской жизни, самая вражда к крепостному праву становилась у него глубже и принципиальнее. В заграничном уединении пробуждались давние впечатления, сохранившиеся от детства или накопленные во время поездок на охоту в Спасское (летом и осенью 1846 г. Т. исходил с ружьем Орловскую, Курскую и Тульскую губ.). В памяти возникали картины деревенской и усадебной жизни, русские пейзажи, разговоры, встречи, бытовые сценки. Так зарождались "Записки охотника", которые принесли Т. широкую известность.

Еще перед отъездом за границу писатель передал в журнал "Современник" очерк "Хорь и Калиныч". Неожиданный успех очерка, опубликованного в начале 1847 г., навел Т. на мысль написать целый ряд других таких же. На протяжении пяти лет они появляются друг за другом на страницах "Современника", а в 1852 г. автор выпускает их отдельным изданием. Первые рассказы "Записок охотника" композиционно и стилистически еще очень близки к "физиологиям" "натуральной школы" -- бессюжетным описательным характеристикам общественных нравов, воспроизводившим ту или иную жизненную сферу со всеми присущими ей бытовыми, языковыми и этнографическими особенностями. Но чем дальше, тем чаще очерковое повествование Т. включает в себя элементы психологической новеллы, лирические этюды, пейзажи, философские размышления. Рассеянные по разным частям цикла зарисовки, сценки, ситуации связываются перекличками и повторами. Этнографические картины на глазах превращаются в своеобразную эпопею о народной жизни.

Все изображаемое увидено Т. в общенациональном масштабе. Изображению катастрофических последствий крепостного права для крестьянского хозяйства вторит тема оскудения и упадка хозяйства помещичьего. Эпизоды, изображающие помещичьи бесчинства в отношении крепостных, перекликаются с рассказами о дворянских междоусобицах, об издевательствах богатых и знатных бар над мелкопоместными или разорившимися дворянами. Разоблачая деспотизм и самодурство господ, Т. показывает развращающее влияние произвола на психологию народа, привыкающего считать нормой противоестественный порядок вещей. В конце концов крепостнический строй предстает у Т. злом, пагубным для всех сословий русского общества.

Не менее важен найденный Т. принцип изображения народа. Т. одним из первых пытается без прикрас изобразить противоречивость народного характера. Но именно он впервые показал тот же самый народ достойным восхищения, преклонения и любви. В зависимом, социально униженном русском крестьянстве Т. увидел главное средоточие живых сил нации, ее нравственного и творческого потенциала. Жизнь крестьянина впервые была понята как источник высших духовных ценностей. Поэтому протест против крепостного права приобретает у Т. особый характер: положение крестьянства воспринимается как состояние, противоестественное и несовместимое с национальным достоинством России. К тому же черты, родственные лучшим свойствам русского крестьянина, Т. открывает во многих представителях дворянской среды. Устремленность к справедливому, свободному, гармоническому бытию обнаружена и у тех, и у других. Россия предстает нацией молодой, внутренне не установившейся, исполненной многих еще не раскрытых возможностей.

"Записки охотника" сыграли переломную роль в творчестве Т. Обратившись к народной жизни, он нашел, наконец, ту тему, которая дала ему возможность быть одновременно наблюдателем фактов и универсальным мыслителем, аналитиком и лириком, беспощадным критиком действительности и творцом ее поэтической "апофеозы". В "Записках охотника" Т. впервые становится художником цельным, непротиворечивым, ничего не боящимся, ничего в себе не подавляющим. Выдающейся была роль книги Т. и в развитии всей русской литературы. Ею были проложены пути, ведущие к "Войне и миру", романам Ф. М. Достоевского, поэмам Н. А. Некрасова, сатирическому эпосу М. Е. Салтыкова-Щедрина. И в не меньшей степени -- к тем формам общественного сознания, которые породили демократические движения второй половины XIX в.

В 1850 г. автор "Записок охотника" возвращается в Россию. Происходит его тесное сближение с Некрасовым и кругом "Современника", постепенно превращавшегося в своеобразный центр русской литературной жизни. Т. сотрудничает в "Современнике" и как литературный критик: печатаются его рецензии и статьи о произведениях В. И. Даля, А. Н. Островского, Евг. Тур, Ф. И. Тютчева. Однако в скором времени на Т. обрушивается неожиданный удар. В 1852 г. он был арестован за опубликование -- в обход цензурных правил -- статьи, посвященной памяти Гоголя. У Т. были основания полагать, что настоящей причиной ареста послужило недовольство, которое вызвали в правительственных кругах его дружеские отношения с русскими революционерами-эмигрантами (прежде всего с Герценом и Бакуниным) и вся его предшествующая литературная деятельность. После месячного ареста Т. по распоряжению императора Николая 1 был сослан в свое имение без права выезда за пределы Орловской губ. В 1853 г. мера наказания была несколько смягчена разрешением приезжать в Петербург, но право выезда за границу было возвращено Т. только в 1856 г.

Время ареста и пребывания в Спасском (владельцем которого Т. стал еще в 1850 г. после смерти матери) дало новый толчок творческим поискам писателя. Т. подводит первые итоги уже довольно значительной работы и убеждается в необходимости найти для себя принципиально новую художественную манеру. Его перестают удовлетворять очерковость повествования и эскизность характеров, еще вполне уместные в "Записках охотника".

Поискам новых форм способствовал опыт драматургии, которой Т. отдал немало сил в предшествующие годы. Параллельно с народными рассказами он написал целый ряд пьес: "Где тонко -- там и рвется" (1847), "Нахлебник" (1848), "Холостяк" (1849), "Завтрак у предводителя" (1849), "Месяц в деревне" (1850), "Провинциалка" (1850), "Вечер в Сорренте" (1852). В области драматургии Т. долго сохранял уже преодоленные им в прозе привычки экспериментатора -- пробовал самые разные формы, то и дело изменяя направление поисков.. "Нахлебник" -- пьеса, тяготеющая к социальной мелодраме в духе распространенного тогда "сентиментального натурализма". "Завтрак у предводителя" -- веселая комедия, не лишенная сатирической остроты. "Где тонко -- там и рвется", "Провинциалка", "Вечер в Сорренте" -- типичные салонные пьесы, построенные на остроумном, полном намеков и недомолвок диалоге. "Месяц в деревне" -- серьезная и по-своему глубокая психологическая драма. Некоторые пьесы Т. имели успех, тем не менее после 1852 г. он навсегда прекращает работу для театра. Драматургия оказалась для Т. лишь творческой лабораторией, в которой сформировался один из важных для него принципов искусства. В рецензии на пьесу А. Н. Островского "Бедная невеста" (1852) Т. писал: "...психолог должен исчезнуть в художнике, как исчезает от глаз скелет под живым и теплым телом, которому он служит прочной, но невидимой опорой..." (V, 391). Драматургические опыты как раз и помогли Т. овладеть "невидимым" психологизмом и всей вытекающей из него стилистикой. Работая над пьесами, он учился обходиться без прямого авторского анализа и прямых авторских оценок, раскрывать характеры действующих лиц через их поступки, слова, взаимоотношения, находить конфликтные ситуации, побуждающие персонажей к словесному и действенному самораскрытию. Так прокладывался путь к особой форме эпической объективности. Принцип изображения был найден -- оставалось его применить.

В период ареста и ссылки Т. предпринимает попытку перейти к новым формам изображения народного быта: пишет повести "Муму" (1852) и "Постоялый двор" (1852), где "простые, ясные линии" объективной манеры приходят на смену прежней тургеневской стилистике. Здесь более драматично, чем раньше, звучит тема несправедливости и безнравственности помещичьего гнета, а в контрасте с ней достигают почти символической мощи темы русского богатырства и русской праведности, воплощенные в образах крепостных крестьян. Но по сравнению с "Записками охотника" усиливается тревожная мысль о том, что века крепостного рабства и длительное господство патриархальных отношений обернулись гражданской неразвитостью народа. Еще более отчетливо прозвучала та же мысль в переписке Т. с идеологами славянофильского движения К. С. и И. С. Аксаковыми. Аксаковы восторженно оценивали "Муму" и "Постоялый двор", усматривая в этих повестях наглядные подтверждения своих теорий. "Русский человек остался чистым и святым и тем самым... смирит гордых, исправит злых и спасет Общество",-- писал, напр., И. С. Аксаков (Русское обозрение.-- 1894.-- No 9.-- С. 27). "Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса",-- возражал славянофилам Т. (Письма. II, 72). Т., открывший в русском крестьянине праведность и крепость, волю и ум, мягкость и доброту, чувствительность и поэтичность, все яснее понимает, что этих качеств еще недостаточно для преобразования общества. Он начинает искать источники и силы исторического обновления внутри "образованного класса" и пишет ряд повестей о людях, "выломившихся" из социальной среды, к которой они принадлежат по своему происхождению и воспитанию. Этой теме посвящены "Дневник лишнего человека" (1850), "Два приятеля" (1853), "Затишье" (1854), "Переписка" (1854), "Яков Пасынков" (1856). В каждой из перечисленных повестей появлялась фигура героя, терпевшего неудачу в своих попытках заняться полезной деятельностью или найти личное счастье. Героя такого типа отличала возвышенность идеалов, отчужденность от официальной жизни общества, от обывательского быта. И в то же время -- практическая беспомощность и несостоятельность, постоянный разлад между словом и делом. Причиной драмы "лишнего человека" (тургеневская формула впоследствии стала общепринятой) Т. считал столкновение его духовных интересов и стремлений с российским общественным укладом, диким, косным, отсталым. Но это объяснение не отменяло вины самого героя. Критический анализ Т. часто беспощаден: типичными чертами "лишнего человека" оказываются эгоцентризм, обостренное самолюбие и обычные следствия этих качеств -- скептицизм, безволие и т. п. Типу "лишнего человека" иногда противопоставлен образ романтика-энтузиаста: такой герой, напротив, изображается человеком, не знающим себялюбия, всегда готовым к жертвам, скромным, кротким и добрым. Т. всматривается в черты обоих типов, пытаясь разглядеть в них хотя бы намек на появление исторического деятеля, способного пробудить русское общество, но долго не находит никаких оснований для надежды.

Перелом намечается, в первом тургеневском романе "Рудин" (1855), написанном в разгар проигранной Крымской войны, на пороге больших исторических перемен. Т. пытается осмыслить завершившуюся эпоху, выделив самое важное в ней, и самой важной из общественных проблем недавнего прошлого становится для него именно проблема "лишнего человека". Но увидена она теперь по-новому: "лишний человек" оказывается предметом дискуссии, в ходе которой сталкиваются различные точки зрения. Возникает образ противоречивый и многозначный. В жизнь других действующих лиц романа Рудин входит как пророк; ореолом пророческой исключительности окружены идеи и сами человеческие качества героя. Бросается в глаза облагораживающее воздействие речей Рудина на окружающих людей. Но очень скоро становится заметно, что Рудину не чужды рисовка, тщеславие и кокетство. Потом будет прямо сказано о его суетности, мелочности, деспотизме, а рядом сразу же зазвучит тема человеческой ущербности героя. Выясняется, что он не способен любить, сделать счастливым другого человека, страдать обычными человеческими муками, не способен к настойчивым усилиям, к повседневному труду, к творческим радостям и свершениям. И чем дальше, тем отчетливее вырисовывается взаимная внутренняя связь этих различных свойств. Очевидно, что пророческий пафос Рудина и вообще все качества, составляющие его исключительность, неотделимы от его слабостей и недостатков. Характер Рудина предстает своеобразной загадкой русской общественной жизни -- явлением удивительным и странным, ускользающим от любых окончательных суждений о нем.

Однако в эпилоге романа способ и масштаб изображения героя резко меняются. Все мелкое, тривиальное, эгоистическое в Рудине отходит на второй план как нечто несущественное. Открывается глубинная -- подвижническая -- сущность его жизненной позиции: перед читателем -- трагический герой, который стремится служить истине и добру, но именно в этом стремлении своем сталкивается со всем общественным порядком современной ему России. Герой вновь и вновь терпит неизбежные в его положении неудачи, но не хочет и не может приспособиться или отступить. В эпилоге удостоверено общенациональное, а в конце концов и общечеловеческое, значение рудинских исканий и рудинской судьбы. В образе Рудина соединяются приметы общественно-психологических типов, ранее противопоставлявшихся Т.: узнаваемые черты "лишнего человека" переплетаются с чертами пылкого романтика-энтузиаста, сливаются характерные свойства дворянина и разночинца, и, наконец, все это сложное сочетание включает в себя ассоциации, ведущие к образам народных правдоискателей -- странников и юродивых из "Записок охотника". По мере приближения романа к финалу фигура Рудина все определеннее становится воплощением родовых черт русской интеллигенции в целом и все определеннее утверждается мысль о высшем назначении лучших ее представителей. Т. понимает и признает, что их воздействие на основную массу людей, на окружающие обстоятельства несоразмерно их высокой цели. С узкопрактической точки зрения их жизнь может считаться даже бесплодной. Но значение русской интеллигенции Т. видит в другом: для него важна ее способность выдвинуть высокие, общезначимые идеалы, способность утвердить эти идеалы ценой героического самопожертвования.

В "Рудине" складывается своеобразная форма тургеневского романа, оказавшаяся впоследствии очень устойчивой. Концентрируя развитие сюжета вокруг одной напряженной коллизии, ограничивая пространственно-временную сферу и круг действующих лиц, заменяя развернутый психологический анализ лаконичным отбором характерных деталей, различными формами объективного самораскрытия героев, Т. в то же время укрупнял сюжет масштабностью возникавших в романе мировоззренческих споров и лирико-философской "концентрацией" повествования, знаменующей приближение сюжета к вечным вопросам бытия.

А ситуация в России между тем быстро изменялась. В конце 1857 г. правительство объявило о своем намерении освободить крестьян от крепостной зависимости. В следующем году началась подготовка реформы, вызывая споры и порождая многочисленные планы предстоящего переустройства. Волнения и надежды сторонников преобразований захватили Т.: после почти двухлетней поездки по Западной Европе он летом 1858 г. возвратился в Россию и сразу окунулся в атмосферу общественного оживления. Писатель становится негласным сотрудником Герцена, посылая обличительный материал в издававшийся за границей журнал "Колокол". Активно сотрудничает он и в "Современнике", собиравшем вокруг себя главные силы передовой литературы и публицистики. Постоянными сотрудниками "Современника" стали в это время Л. Н. Толстой, И. А. Гончаров, А. Н. Островский, Д. В. Григорович. Одновременно в редакции возрастало влияние Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова. На первых порах литераторы разных направлений выступали единым фронтом, но очень скоро появились первые признаки разлада. В 1858 г. повесть Т. "Ася" послужила поводом для полемики между Чернышевским и П. В. Анненковым, высказывавшими диаметрально противоположные оценки либеральной дворянской интеллигенции и ее роли в русской общественной жизни.

Эпоха начинавшегося подъема приносила не только отрадные впечатления. Признаки либерализации правительственной политики соседствовали с откровенно реакционными действиями власти, создавалось ощущение ненадежности первых и еще очень скромных достижений прогресса. Оживление общественного движения привело к острым идеологическим конфликтам между различными направлениями и группировками. Обстановка становилась все более напряженной и, как представлялось, опасной для политики реформ. Всю большую остроту приобретали и нравственно-философские проблемы, еще недавно многим казавшиеся отвлеченными. Начинался пересмотр вековечных основ морали, утрачивали былую силу ее религиозные основания, патриархальные традиции и нормы жизни. Уже в близком будущем представлялась возможной небывалая ранее активность как отдельных личностей, так и целых сословий.

Возникала необходимость заново, прямо и непосредственно, соотнести человеческую судьбу с мирозданием, свести личность с универсальными силами бытия и самыми общими законами человеческого существования. Только такая точка зрения могла обеспечить надежные ориентиры в изменчивом и противоречивом движении современной общественной жизни.

Весь этот круг проблем отразился в лирико-философских повестях Т.: "Фауст" (1856), "Поездка в Полесье" (1853--1857), "Ася", "Первая любовь" (1860). Создается своеобразнейшая форма элегии в прозе, которая помогает Т. уяснить некоторые важные особенности общественно-исторической ситуации середины XIX в. Одной из главных примет времени является для Т. процесс внутреннего освобождения личности, выходящей из своей прежней бессознательной слитности с обществом. Человек, убеждается Т., ищет для себя новой опоры и находит ее в природе, открывая возможность пережить в единении с нею гармонические состояния души. Но такая связь оказывается недолговечной и ограниченной, узкой: она бессильна поддержать личность в противоречиво-сложном переплетении человеческих отношений, в неизбежно увлекающем ее потоке истории. Со временем человек обнаруживает в своих взаимоотношениях с природой глубоко трагический смысл. Его жизнь находится во власти бездушной, безликой, безучастной силы. Само существование человечества не имеет для нее никакого значения, тем более очевидно ее безразличие к отдельному человеку, "существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти" (VII, 51). Человек с ужасом чувствует "свое одиночество, свою слабость, свою случайность" (VII, 51). Слепой, безликой, часто гибельной оказывается и живущая в нем самом грозная стихия страсти, всегда способная превратиться в отчужденную от личности, неуправляемую силу. Но эти мысли и ощущения не означают у Т. разочарования в жизни. Напротив, они оборачиваются романтически страстной любовью к бытию, жаждой свободы и счастья, жаждой бессмертия для неповторимой человеческой индивидуальности и сотворенной человеком красоты. Столь же важны поиски нравственной опоры, позволяющей противостоять пессимизму и отчаянию. Т. считает, что отторгнутое от целого, обособленное и ограниченное человеческое "я" должно искупить трагическую вину своего обособления, обрести новую, нетрадиционную связь с обществом. В лирико-философских повестях 50 гг. созревает мысль о спасительности "цепей долга", мысль о самоотречении как наиболее надежной нравственной позиции перед лицом неподвластных человеку сил и законов бытия. Мысль эта получает широкое социально-историческое обоснование в романе "Дворянское гнездо" (1858).

Приступая к работе, Т. стремился ответить на ближайшие запросы времени, но сделанное им переросло рамки сиюминутных потребностей. Роман изображает не просто судьбы отдельных людей, речь идет об исторической судьбе всего дворянского сословия, на протяжении почти полутора столетий обладавшего политической и духовной гегемонией в русском обществе. Воссоздавая родословную семьи Лаврецких, Т. показывает, как после указа о "вольности дворянства" от поколения к поколению нарастали культурный разрыв и социальные противоречия между дворянством и народом. Оторванность правящего сословия от родной почвы представляется Т. грозной опасностью, особенно серьезной ввиду предстоящих России преобразований. Поэтому он пытается найти в дворянской среде обнадеживающие признаки нравственного обновления. И такие признаки находятся: Т. вводит в свой роман героев нового типа -- прямодушных, честных, свободных от эгоизма, амбиций, рефлексии и других исторических пороков "лишних людей". Эти люди живо и непосредственно связаны с коренными стихиями народной жизни: опытом и традициями народного сознания во многом определяются их идеалы и нравственные принципы. Угадывается и возможность деятельного проявления их духовных сил. В споре с поверхностным, самодовольным бюрократом-западником Паншиным герой романа Федор Лаврецкий формулирует программу, по видимости скромную, но способную выдержать проверку самыми высокими идеальными критериями: "Пахать землю... и стараться как можно лучше ее пахать" (VII, 233). Избрана цель абсолютно чистая, бесспорная, исключающая любые нравственные сомнения, способная превратить "лишнего человека" (а на эту роль прежде были обречены лучшие представители дворянской интеллигенции) в человека, нужного всем. Пафос дела впервые соединяется у Т. с высокой поэзией любви. Любовь Лаврецкого к Лизе Калитиной преображает, его душу, становится возможным гармонический идеал, объединяющий в себе "честный, строгий труд", счастье "на всю жизнь", непоколебимые нравственные принципы и веру в высший смысл человеческого существования. Лаврецкий как будто бы не хочет и не ждет ничего невозможного. Какое-то время читатель может надеяться, что воссоединение "образованного меньшинства" с "почвенной" основой народной жизни приведет к благополучному разрешению проблем, терзающих современное общество и современного человека. Однако резкий поворот сюжета обнаруживает, что путь воссоединения интеллигенции с народом, если пройти его серьезно и ответственно, ведет не к счастью, а к необходимости самоотречения. Счастье оказывается несовместимым с требованиями долга. На фоне страданий, унижений и бедствий народа, на фоне неискупленных грехов целых сословий оно воспринимается как нечто непростительное и незаконное. Т. стремится показать, что в сложившихся условиях русской общественной жизни только путь самоотречения может привести человека к действительной вере в идеал, к народной правде и к возможности остаться "порядочным человеком до конца" (VII, 293). Т. видит, что обретенные таким образом возможности оплачиваются ценой страданий и внутренних потерь. Но высокая объективная ценность самоотречения для него тем не менее несомненна. В духовной жизни поколения, представленного Лаврецким и Лизой, происходит, по мысли Т., знаменательный исторический перелом. Лучшая часть "образованного меньшинства" обретает нравственное достоинство и независимость мысли; возникает прямая связь между работой сознания и всей практической жизнью человека. Т. показывает, что в новых исторических условиях дворянская культура сближается с народно-крестьянской нравственной традицией и обретает общенациональное содержание. Но в эпилоге "Дворянского гнезда" совершенно очевидно, что причастность к этой возвышенной духовной культуре как бы отрезает героя от будущего, от надвинувшихся задач переустройства страны. Лаврецкий отделен от следующего поколения непреодолимой нравственно-психологической дистанцией. А для них, преемников, как бы не существует все пережитое им, и ситуация у Т. такова, что все ценности предшественников действительно не нужны "новым людям". Ни тех, ни других Т. не винит. За разобщенностью двух поколений писатель улавливает действие общего закона российской истории: однажды обретенная ею система ценностей не наследуется и не передается от эпохи к эпохе. Но грусть, вызываемая этой мыслью в сознании героя и автора романа, пока еще светла. Лаврецкий не питает никаких темных чувств к молодому поколению, его благословение адресуется им -- преемникам, не ставшим наследниками. Столь же благожелательно отношение к будущим русским деятелям самого Т.: ведь именно им предстоит "дело делать, работать" (VII, 293).

Не случайно роман был встречен единодушным одобрением критики (особо выделялись отзывы П. В. Анненкова, Ап. Григорьева, Д. И. Писарева) и общим восторгом читателей: благородный нравственный пафос и светлая поэзия "Дворянского гнезда" привлекали всех. Год появления романа был временем наибольшей популярности Т., но слава и всеобщее одобрение не стали для него причиной самоуспокоенности. Через пять месяцев после выхода в свет "Дворянского гнезда" писатель начинает работу над романом "Накануне". В январе 1860 г. роман был опубликован и, в отличие от "Дворянского гнезда", вызвал бурную, разноречивую реакцию.

Героиню своего романа Т. поставил перед выбором, сразу же получившим в глазах читателей символический смысл. Елена Стахова олицетворяла молодую Россию, охваченную жаждой перемен. На место ее избранника претендовали ученый, художник, честный чиновник и революционер. И когда Елена отдавала свое сердце революционеру Инсарову, это воспринималось как ответ на возникавший у читателя вопрос: какой тип деятеля наиболее привлекателен для современной русской молодежи? Взгляды автора были во многом близки к симпатиям героини -- по собственному признанию Т., он развивал в романе "мысль о необходимости сознательно-героических натур...-- для того, чтобы дело продвинулось вперед" (Письма. III, 368). Разностороннюю характеристику людей такого типа заключала в себе статья "Гамлет и Дон Кихот", которую Т. писал параллельно с работой над романом. Новый герой найден Т. за пределами близкой и понятной ему дворянской среды, но это не мешает писателю воздать "бродяге, разночинцу" полную дань уважения. Инсаров предстает человеком, который все личное подчинил общим целям. Он наделен приметами того скромного, не сознающего себя героизма, который Т. ценил превыше всего: "сосредоточенная обдуманность единой и давней страсти" переходит в "непреклонность воли", в способность действовать вопреки любым враждебным обстоятельствам. Эти свойства героя подвергаются в романе многообразной проверке, и все испытания Инсаров выдерживает с честью. Однако представление Т. о "сознательно-героических натурах" и его отношение к ним оказались все-таки непростыми и неоднозначными. Т. улавливает в поведении и психологии Инсарова упрямство, ограниченность, прямолинейность. Все это оказывается оборотной стороной или даже непременной предпосылкой его нерассуждающего героизма. Не уходят герой и героиня нового романа и от тех трагических проблем, с которыми сталкивались Лаврецкий и Лиза Калитина. Великое дело освобождения целой страны соизмеряется с горестями отдельных, людей и оказывается его причиной. Встает вопрос о цене, которой оплачивается великая цель. И опять обнаруживается несовместимость долга, общего дела и счастья: болезнь и смерть Инсарова Елена воспринимает как возмездие за испытанные ими радости любви. Наконец, очень важно то, что Инсаров -- болгарин, а не русский и, как сказано в романе, "не мог быть русским" (VIII, 82). Его появление не разрешает противоречия, возникающие в движении русской жизни: такое разрешение, убеждает читателей Т., не может быть найдено вне родной почвы. В то же время фигура болгарина Инсарова воплощает в себе своеобразный упрек, адресованный русским общественным деятелям. Читатель-современник не мог не отметить слов Инсарова: "...последний мужик, последний нищий в Болгарии и я -- мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!" (VIII, 68). Т. явно хотел того, чтобы все прогрессивные общественные силы России, невзирая на сословные различия и несходство политических убеждений, объединились бы в таком же гармоническом, братском согласии. Однако в реальности такого согласия Т., видимо, не был уверен. На вопрос, будут ли в России люди, подобные Инсарову, концовка романа не давала определенного ответа.

Все это не могло не взволновать современников. Т., к какому бы лагерю они ни принадлежали. Передовая молодежь горячо приветствовала роман, находя в нем верное отражение своих стремлений, надежд и первых разочарований. Консервативная критика (Н. Ф. Павлов, М. И. Дараган), напротив, обрушилась на Елену Стахову, причем претензии к Т. высказывались в крайне резкой форме. Сочувственно отнеслась к образам героя и героини революционно-демократическая критика, но заключенный в романе политический урок оказался для нее совершенно неприемлемым. В статье "Когда же придет настоящий день?" Добролюбов решительно отверг идею гражданского мира и сотрудничества сословий в общем деле преобразования России. Программе национального единения критик противопоставил иное понимание задач, стоящих перед "русскими Инсаровыми". Речь шла о предстоящей борьбе с "внутренними турками", а в число последних попадали у Добролюбова не только крепостники-реакционеры, но и сторонники либеральных реформ. Это было вызовом главнейшим убеждениям и верованиям Т. Он пытался воспрепятствовать опубликованию статьи Добролюбова в "Современнике", но, натолкнувшись на сопротивление Некрасова, бесповоротно порвал с журналом. Это событие стало кульминационным пунктом размежевания революционного и либерального направлений в русской культуре.

Конфликт с редакцией "Современника" неприятно поразил Т. И все же он еще не терял надежды на объединение антикрепостнических сил. Летом 1860 г. Т. составил проект программы "Общества для распространения грамотности и первоначального образования", адресуя его всем просвещенным людям России, с призывом "свести в это благое дело могущество единодушных дружных усилий и светосознательной мысли" (XV, 245). Призыв Т. не получил отклика в общественных кругах, охваченных непримиримой борьбой вокруг начинавшейся реформы. Не встретил поддержки и более ранний проект Т.-- записка об основании журнала "Хозяйственный указатель", призванного стать единой трибуной общественного мнения по крестьянскому вопросу. Но неудачи и огорчения не ослабили творческой активности писателя. Напротив, опыт пережитого способствовал рождению грандиозного нового замысла. В течение года Т. пишет, а в феврале 1862 г. печатает роман "Отцы и дети".

Т. попытался показать русскому обществу трагический характер нараставших конфликтов. Читателю открываются хозяйственные неурядицы, косность и бессилие администрации, обнищание народа, разложение традиционного быта, разрушение вековых связей крестьянина с землей, общиной, семьей, устоями патриархальной морали. Бестолковость и беспомощность всех сословий перед лицом социального кризиса угрожает перерасти в разброд и хаос. На этом фоне развертывается спор о путях спасения России, который ведут герои, представляющие две основные партии русской интеллигенции. Программа либералов, главным защитником которой выступает Павел Петрович Кирсанов, основана на идеалах, по-своему высоких и благородных. Идеи достоинства и прав личности, самоуважения, чести, свободы объединяются в ней с мыслью о великом значении земледельческой общины и патриархальной семьи, с утверждением необходимости смирения перед народной верой и народной правдой. И все это осенено идеей прогресса, искренним уважением к таким понятиям, как "человечество" и "логика истории": речь идет о превращении России в подлинно цивилизованную страну. Люди, которые пытаются уверовать в эту программу и в меру своих сил ее осуществлять, предстают у Т. честными и не лишенными некоторых достоинств. Но очевидна их ограниченность, их неспособность справиться с водоворотом захлестнувших общество перемен. Идеалы этих людей безнадежно далеки от реальности, предпринимаемые ими половинчатые "преобразования" бессильны преодолеть разлад между помещиками и крестьянами, а к поискам неизведанных путей и смелых решений эти люди не готовы,-- не им спасти страну от катастрофы, на грани которой она находится. Такой вывод отчетливо просматривается в романе.

Либералам противопоставлен "нигилист" Базаров, в котором читатель без труда узнавал выразителей идей и настроений революционной молодежи. Базаров выражает эти идеи и настроения в самой крайней форме. Он провозглашает идею "полного и беспощадного отрицания", не признавая никаких пределов, способных ограничить ее осуществление. Существующий мир должен быть разрушен до основания -- иначе Россия никогда не выйдет из порочного круга механических перемен, которые лишь внешним образом перестраивают ее жизнь, не обновляя и не улучшая ее. Такова логика Базарова, поэтому вместе с "постановлениями" отжившего крепостнического строя и либеральным реформаторством он так же категорично отрицает любовь, поэзию, музыку, красоту природы, философское мышление, семейные связи, альтруистические чувства, такие нравственные категории, как долг, право, обязанность. Базаров выступает сознательным и беспощадным противником традиционного гуманизма: в глазах "нигилиста" гуманистическая культура оказывается прибежищем для слабых и робких, создавая иллюзии, способные стать их оправданием, придать человеческой слабости или пассивности возвышенный нравственный смысл. Гуманистическим идеалам просвещенной элиты и верованиям или предрассудкам невежественных масс "нигилист" одинаково противопоставляет истины естествознания, утверждающие жесткую логику жизни-борьбы. Базаров стремится начать историю заново, на голом месте, отбросив весь имеющийся опыт человечества, не считаясь ни с объективной логикой истории, ни с "мнением народным". И все это не только идеи -- перед читателем человек действительно новой формации, дерзкий, сильный, органически не способный к иллюзиям и компромиссам, достигший полной внутренней свободы, готовый идти к своей цели, ни с чем не считаясь, сокрушая или ненавидя все, что ему противится.

В спорах с Павлом Петровичем Базаров легко побеждает. На его стороне не только преимущество смелости и новизны его идейной позиции. Т. видит, что "нигилизм" глубоко связан с общественным неустройством и народным недовольством, что это естественное выражение духа времени, когда в России все переоценивается и переворачивается. Т. признает, что роль "передового класса" переходит от дворянской интеллигенции к разночинцам. Но все это лишь часть истины, открываемой читателю в "Отцах и детях". Т. проводит Базарова по кругам жизненных испытаний, они-то и обнаруживают с настоящей полнотой и объективностью меру правоты и неправоты героя. "Полное и беспощадное отрицание" оказывается оправданным как единственная в современных условиях серьезная попытка действительно изменить мир, покончив с противоречиями, которые не могут разрешить ни- усилия общественных партий, ни влияние вековых идеалов гуманистической культуры. Становится понятным и враждебный базаровский полемизм, направленный против классических традиций этой культуры: Т. готов признать, что пафос традиционного гуманизма многократно оборачивался примирением с несовершенством и несправедливостью мира. Однако для Т. бесспорно и то, что внутренняя логика "нигилизма" неизбежно ведет к свободе без обязательств, к действию без любви, к поискам без веры. Т. не находит в "нигилизме" созидающей творческой силы: те изменения, которые "нигилист" предусматривает для реально существующих, людей, по сути дела, равносильны уничтожению этих людей. "Нигилизм", по мысли Т., бросает вызов непреходящим ценностям духа и естественным основам жизни. В этом усматривается трагическая вина героя, причина его неизбежной гибели.

Трагической представляется Т. вся современная общественно-историческая ситуация в целом. Т. видит, что столкновение общественных партий оборачивается нарушением нормальной преемственности поколений: дети отказываются от наследия отцов, теряя связь с прошлым, с корнями своего бытия, отцы утрачивают естественную для их роли любовь к идущим на смену, старость и молодость перестают уравновешивать друг друга в общем течении жизни. Тема разобщенности поколений, намеченная Т. в "Дворянском гнезде", приобретает в "Отцах и детях" небывалую глубину -- рождается мысль о возможном разрыве "связи времен", о разрушительном проникновении общественных противоречий в основание самой жизни. Противоречие обнаруживается, наконец, и в самой натуре героя. Базаров, переживший любовь, страдания и своеобразную "мировую скорбь", уже не может быть цельным и последовательным разрушителем, безжалостным, непоколебимо самоуверенным, ломающим других просто по праву сильного. Но смириться, подчинив свою жизнь идее самоотречения, или искать утешения в искусстве, в чувстве исполненного долга, в самозабвенной любви к женщине Базаров тоже не может -- для этого он слишком зол, слишком горд, слишком необузданно, по-дикому свободен. Единственным возможным разрешением этого противоречия оказывается смерть.

Лишь последние строки романа заключают в себе намек на возможность иного разрешения непримиримых для современного сознания жизненных противоречий. На фоне эпохи, в ее пределах, жизнь Базарова должна быть признана бесплодной, но такому выводу противостоит лирическое напоминание о "вечном примирении и о жизни бесконечной" (VIII, 402). Автор как будто бы хочет сказать о том, что драма Базарова входит в мировую гармонию как ее необходимая составная часть. Речь идет о значении, которое может раскрыться лишь в масштабе вечности,-- значении непреходящем, таинственном и грандиозном. Так на новом витке своего развития мысль Т. возвращается к финалу "Рудина" -- к идее о высшем назначении героя-максималиста, о высокой судьбе и мировой роли русской интеллигенции.

Идеал национального единства ради спасительного обновления России продолжал оставаться для Т. главным ориентиром и в пору работы над "Отцами и детьми". Роман был проникнут тайной надеждой писателя на то, что созданная им картина, полно и беспристрастно изображающая трагическое состояние русского общества, сможет преобразить сознание читателей-современников, побудив их к сплочению. Но Т. вновь, и теперь уже более жестоко, ошибся. Вместо ожидаемого читательского прозрения разразился громкий литературный скандал. Т. был обескуражен и кричащим разноречием отзывов, и субъективной односторонностью большинства из них. Некоторые представители либеральной и консервативной критики (напр. М. Н. Катков) укоряли Т. за то, что он незаслуженно осмеял "отцов" и так же незаслуженно идеализировал радикально настроенную молодежь. В демократической критике (в статьях М. А. Антоновича, Ю. Г. Жуковского и Н. Г. Чернышевского) преобладала другая точка зрения: в романе усматривали апологию "отцов" и злую сатиру, на молодое поколение. Читатели тоже разделились на два лагеря, тяготея к той или иной односторонней оценке. Верные суждения Д. И. Писарева, критика радикально-демократического журнала "Русское слово", и Н. Н. Страхова, напечатавшего статью об "Отцах и детях" в почвенническом журнале "Время", не могли существенно изменить ситуацию. Оба критика, каждый по-своему, почувствовали глубину социально-философской проблематики романа и указали на объективное отношение автора к герою. Однако накал общественной борьбы исключал возможность широкого понимания писательской позиции, возвышавшейся "над схваткой". В сущности, произошел разрыв между Т. и основной массой его читателей.

Обиженный и разочарованный, Т. вновь уехал за границу и на протяжении нескольких лет почти не писал. В первой половине 60 гг. он опубликовал лишь небольшую повесть "Призраки" (1864) и лирико-философский этюд "Довольно" (1865), где звучали грустные мысли об эфемерности всех человеческих ценностей. Как и в повестях 50 гг., такие мысли приписывались героям, выступающим в роли повествователей, однако подлинный автор теперь уже не противопоставлял их безотрадному взгляду на мир никакой положительной альтернативы. Накапливалась усталость, перспективы дальнейшего творчества казались закрытыми, очерком "Довольно" Т. предполагал проститься с читателями навсегда.

Но отказаться от активного участия в литературной и общественной жизни Т. не смог. В Баден-Бадене и в Париже, где он провел большую часть последних двадцати лет жизни, его по-прежнему волновали перипетии кипевшей на родине политической борьбы, последствия освобождения крестьян в 1861 г., вопрос о современном состоянии и будущем России. В 1862--1863 гг. развернулась полемика Т. с Герценом, Н. П. Огаревым и Бакуниным. Т. оспаривал основное положение укреплявшегося тогда народнического социализма -- веру в крестьянскую общину и в социалистические инстинкты русского мужика. Т. точно подметил распад общинных связей в русской деревне и одним из первых указал на процесс обезземеливания беднейшего крестьянства, на быстрый рост и обогащение кулачества -- "буржуазии в дубленом тулупе". В переписке Т. ощущается разочарование в правительственной политике, недовольство робостью предпринятых реформ и репрессивными мерами, направленными против демократического движения. Но все наблюдения и выводы Т. в такой же . мере усиливали его скептическое отношение к революционным идеям и настроениям. Опыт послереформенных лет лишь укрепил в нем мысль о том, что постепенные преобразования являются единственным плодотворным путем общественного развития, а творческие силы истории следует искать не в народе, но в "меньшинстве образованного класса" (Письма. V, 49). Эти размышления и споры способствовали новому подъему творческой активности писателя: в 1867 г. Т. завершает работу над романом "Дым".

В "Дыме" Т. резко отошел от привычной для него жанровой структуры, сконцентрированной вокруг главного героя и героини. Сюжет нового романа разветвляется на несколько почти самостоятельных линий, связанных между собой главным образом смысловыми перекличками. Роман наполняется сатирическими и публицистическими мотивами, ранее мало свойственными манере Т. Главным объединяющим началом становится символико-философский образ "дыма", вовлекающий в поле своего тяготения все ключевые эпизоды и детали. Т. стремится воссоздать состояние общества в целом, воплотив кризисный характер современной ситуации в самом образном строе повествования.

Перед читателем -- жизнь, потерявшая внутреннюю связь и ясную цель. Люди беспорядочно мечутся и сталкиваются в напрасных поисках пути, теряя нравственную устойчивость и уверенность в себе, озлобляясь, пустея, мельчая. В лихорадочной сутолоке идей, сменяющих друг друга в общественном сознании, Т. не видит ни одной по-настоящему плодотворной. Однако появляются признаки того, что взгляд Т. на русскую историю начинает меняться. Прежде всего, концепция писателя уже не трагична: в неустойчивости современных общественных явлений, в неопределенности исторических перспектив он усматривает возможность надежды. А надежды свои автор "Дыма" возлагает на "повседневных строителей жизни", скромных и бескорыстных вершителей "малых дел". Их достоинства и заслуги далеки от идеалов Т., но он готов поверить в то, что скромные практики переходной эпохи исподволь готовят почву для будущего возрождения. В нач. 70 гг. Т. пишет: "Народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего, хорового развития, разложения и сложения; ей нужны помощники -- не вожаки, и лишь только тогда, когда этот период кончится, снова появятся крупные, оригинальные личности" (Письма. X, 296).

После выхода романа в свет Т. еще раз пришлось столкнуться с обидной для него реакцией критики. В критических суждениях о "Дыме" преобладала резко отрицательная оценка. Представители консервативного (М. П. Погодин), демократического (Г. Е. Благосветлов), либерального (А. М. Скабичевский) направлений с разных сторон обвиняли Т. в непонимании современной русской жизни. Среди крайне немногочисленных положительных отзывов выделялась лишь статья П. В. Анненкова, содержавшая объективный и глубокий анализ романа.

И вновь неудача не обескураживает Т. Он с живым интересом встречает общественный подъем 70 гг., связанный с героическими попытками народников найти революционный выход из переживаемого страной кризиса. Т. сближается с одним из вдохновителей "хождения в народ" П. Л. Лавровым, не раз выражает свои дружеские чувства видным участникам движения -- Г. Н. Лопатину, П. А. Кропоткину, С. М. Степняку-Кравчинскому, оказывает материальную помощь в издании народнического сборника "Вперед". Разочарование писателя в своих былых надеждах на правительство и либеральное дворянство все усиливается, соответственно усиливаются его симпатии к революционерам.

Вновь проявляется в эти годы и давний интерес Т. к народной теме, отошедшей на второй план в предшествующие десятилетия. Т. возвращается к "Запискам охотника" и дополняет книгу несколькими новыми рассказами. Продолжением попыток создать русский эпос явилась работа Т. над повестями "Бригадир" (1866), "Несчастная" (1869), "Странная история" (1870), "Степной король Лир" (1870), "Стук... стук... стук!.." (1871), "Пунин и Бабурин" (1874), "Часы" (1875) и др. На первый взгляд, Т. воскрешает здесь поэтику "натуральной школы", подчинившей изображение людей и событий задачам социальной типизации. Однако плотность и конкретность социально-бытовых характеристик, детальное изображение окружающей героев среды (как и постоянной их связи с нею) вступают в новое, плодотворное сопряжение с универсально-философским осмыслением характеров и ситуаций. Т. рисует типы, воплощающие коренные черты национального характера, типы в основе своей неподвластные меняющимся веяниям времени, иногда непосредственно сопоставимые с "вечными образами" мирового искусства. Предпринимая своеобразное художественное исследование этих типов, писатель стремится приблизиться к тайнам русской "сути", разгадать скрытый в ней социальный и нравственный потенциал. Ему открываются глубокие противоречия национальной психологии. Рядом с протестом и жаждой возмездия Т. обнаруживает побуждения, ведущие к всепрощению и смирению. Он видит, что бескомпромиссные поиски нравственной правды, страстные порывы к самоотречению и самопожертвованию могут причудливо совмещаться в массовом сознании с изуверством и фанатизмом, что в ужасающей темноте стихийного народного мироощущения всепоглощающие, самозабвенные чувства могут служить злу. В то же время Т. замечает, как широко распространилось в русском народе сознание несправедливости и непрочности современного порядка вещей, как возникающее повсюду предчувствие близкой гибели мира оборачивается потребностью немедленного и радикального действия, безудержным утопизмом, "отчаянной" готовностью к риску или даже к гибели ради торжества правды. Наблюдения писателя концентрируются в ощущении огромной, но иррациональной энергии, которая с кризисной напряженностью накапливается в недрах народной жизни, готовая вырваться наружу в каких-то непредсказуемых проявлениях. Это ощущение и заставляет Т. вновь и вновь приглядываться к "странностям" психологии и судьбы русского человека.

Не менее настойчив интерес Т. к скрытым ресурсам человеческой природы вообще. Стремление познать их воплотилось в целой группе "таинственных повестей": "Собака" (1870), "Сон" (1877), "Песнь торжествующей любви" (1881), "Клара Милич" (1883). Т. изображает явления человеческой психики, которые считались тогда непостижимо загадочными: его привлекают странные совпадения в желаниях и поступках разных людей, тайны наследственности, загадки психологии сна, примеры непонятной власти умерших над чувствами и волей живых, гипнотические внушения, галлюцинации, необъяснимые предчувствия и т. п. Поэтика "таинственных повестей" напоминала о традициях фантастической прозы романтиков (Э. По, В. Ф. Одоевского и др.). Но приемы романтического повествования были подчинены новым творческим принципам: соотношение сознательного и бессознательного в психике человека Т. изображал с учетом новейших идей позитивистского естествознания и вместе с тем с ясным пониманием недостаточности любых рациональных объяснений тайны. В итоге создавалась картина строго объективная, читателю открывался целый мир еще непознанных, но вполне реальных и, по-видимому, безграничных возможностей.

Интерес к масштабному, обобщающему осмыслению жизни по иному выразился в обращении Т. к мемуарному жанру. На протяжении 70 гг. складывался и неоднократно пополнялся цикл мемурно-автобиографических очерков "Литературные и житейские воспоминания", где писатель стремился связать собственную судьбу с историческими судьбами своего поколения, России и Запада. Все это. живо занимало Т., но все-таки в центре его внимания опять оказались сиюминутные настроения и действия передовой интеллигенции. В начале 1877 г. Т. опубликовал роман "Новь", в котором изображалось "хождение в народ", предпринятое революционной молодежью.

Новая политическая тема способствовала дальнейшей структурной перестройке тургеневского романа. Т. создал композицию, включавшую в себя истории многих почти равноправных героев, характеристики различных жизненных укладов, групповые портреты, изображение целого общественного движения. В романе показана закономерность "хождения в народ", его связь с углублением общественного кризиса, с бедственным положением русского крестьянства после реформ 60 гг. Отчетливо раскрывается и закономерность неудачи, которую потерпели революционеры: писатель видит, как революционные призывы наталкиваются на глухую стену непонимания, обусловленного темнотой и гражданской неразвитостью крестьянской массы. "Безымянная Русь" не готова к революции и, вероятнее всего, не нуждается в ней -- к такому заключению стремится привести читателя автор "Нови". Т., однако, не осуждает революционеров: мысль о практической несостоятельности их действий и целей совмещается в "Нови" с признанием нравственной силы революционных борцов. Более того, Т. убежден, что проблемы, поставленные на повестку дня народническим движением, должны быть разрешены. Он не согласен лишь с революционными методами переустройства России и противопоставляет им свою программу, развивающую финальный мотив "Дыма". Истинно полезными деятелями русского прогресса Т. стремится представить "постепеновцев", которые обновляют страну неспешной, но упорной и последовательной просветительско-реформаторской работой. Только теперь, отказавшись от последних надежд на либеральное дворянство, писатель ожидает появления "постепеновцев снизу", отводя решающую роль просветителям-демократам, вышедшим непосредственно из народной среды.

"Новь" не удовлетворила большинство участников изображенного в романе движения. Однако даже неблагоприятные отзывы идеологов народничества Н. К. Михайловского и П. Н. Ткачева не помешали постепенному преодолению недоразумения, возникшего между Т. и демократической молодежью еще в 60 гг., после "Отцов и детей". То, что Т. сочувствует стремлениям молодого поколения, становилось все более очевидным, а "постепеновская" программа писателя не противоречила идеям и планам той части народников, которая на рубеже 70--80 гг. уже не делала ставку на заговоры или террор. Настроения этого круга нашли отражение в относительно благоприятном отзыве о "Нови" П. Л. Лаврова. Наконец, сама устойчивость независимой и честной позиции Т., неизменное благородство его творческих целей с течением времени восторжествовали над предубежденным отношением к нему. Очередной приезд Т. в Россию в феврале 1879 г. неожиданно стал поводом для бурных чествований,. которыми встретили писателя самые широкие круги русской общественности. В то же время достигает апогея и мировая слава Т. Для писателей Запада он становится главным представителем русской культуры и одним из корифеев европейского реализма. Множатся переводы Т. на иностранные языки, видные западные писатели начинают ощущать его влияние на себе. Все большее значение приобретает переводческая деятельность самого Т., на протяжении ряда десятилетий являвшегося одним из главных пропагандистов русской литературы на Западе. В 1878 г. Т. вместе с В. Гюго руководит международным литературным конгрессом в Париже.

Весной 1882 г. обнаружились первые признаки тяжелой болезни, которая оказалась для Т. смертельной. Но в моменты временного облегчения страданий писатель продолжал работать и за несколько месяцев до смерти издал первую часть "Стихотворений в прозе". Этот цикл лирических миниатюр явился своеобразным прощанием Т. с жизнью, родиной и искусством. Последняя книга Т. собрала в себе главные темы и мотивы его творчества. Здесь выразилось преклонение перед силой самоотверженной любви и нравственным величием подвига, увлечение пылким идеализмом молодости, тончайшее чувство природы, поэзии и красоты, а рядом с этим -- ощущение разочарования и одиночества, ужас перед ничтожеством человека и всемогуществом разрушительных сил смерти, усталое отвращение к лжи, пошлости и глупости, к их неизбывному присутствию в человеческой жизни. И все это многообразие тем обрело эстетическую завершенность благодаря глубоко символическому обрамлению цикла. Книгу открывало стихотворение в прозе "Деревня" ("...на тысячу верст кругом Россия -- родной край" -- XIII, 143), а завершал ее "Русский язык", лирический гимн, исполненный веры Т. в великое предназначение своей страны: "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины -- ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя -- как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!" (XIII, 198).

Соч.: Собр. соч.: В 12 т. / Редкол.: М. А. Алексеев, Г. А. Бялый и др.-- М., 1975--1979; Полн. собр. соч. и писем; В 28 т. / Под ред. М. П. Алексеева и др.-- М.; Л., 1960--1968; Полн. собр. соч.: В 30 т.--2-е изд.--М., 1978--1986,--Т. 1 -- 12.

Лит.: Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1847 г. // Полн. собр. соч.: В 13 т.-- М., 1956.-- Т. X; Чернышевский Н. Г. Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтению повести Тургенева "Ася" // Полн. собр. соч.-- М., 1950.-- Т. 5; Григорьев А. А. И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа "Дворянское гнездо" // Григорьев Аполлон. Литературная критика.-- М., 1967; Анненков П. В. "Дворянское гнездо". Роман И. С. Тургенева // Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки.-- Спб.. 1879.-- Т. 2; Добролюбов Н. А. Когда же придет настоящий день? // Собр. соч.: В 9 т.-- М., 1963.-- Т. 6; Герцен А. И. Новая фаза в русской литературе // Собр. соч.: В 30 т.-- М., 1959.-- Т. 18; Писарев Д. И. Базаров // Соч.: В 4 т.-- М., 1955.-- Т. 2; Страхов Н. Н. "Отцы и дети" // Страхов Н. Н. Литературная критика.-- М., 1984; Салтыков-Щедрин М. Е. И. С. Тургенев // Полн. собр. соч.: В 20 т.-- М., 1940.--Т. 15; Михайловский Н. К. О Тургеневе // Михайловский Н. К. Литературно-критические статьи.-- М., 1957; Лавров П. Л. И. С. Тургенев и развитие русского общества // Литературное наследство.-- М., 1967.-- Т. 76; Воровский В. В. И. С. Тургенев как общественный деятель // Соч.: В 3 т.-- М., 1931.-- Т. 2; Луначарский А. В. Лекции о Тургеневе.-- М., 1918; Овсянико-Куликовский Д. Н. И С. Тургенев // Собр. соч.: В 9 т.-- 5-е изд.-- М.; Пгр., 1923.-- Т. 2; Клеман М. К. Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева.-- Л., 1934; Он же. И. С. Тургенев. Очерк жизни и творчества.-- Л., 1936; Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм.-- М.; Л., 1962; Богословский Н. В. Тургенев.-- 3-е изд.-- М., 1964; Библиография литературы об И. С. Тургеневе. 1918--1967.-- Л., 1970; Батюго А. Тургенев-романист.-- Л., 1972; Курляндская Г. Б. Художественный метод Тургенева-романиста.-- Тула, 1972; И. С. Тургенев в русской критике / Сост. К. И. Бонецкий.-- М.. 1953; Маркович В. М. Человек в романах И. С. Тургенева.-- Л., 1975; Петров С. М. И. С. Тургенев. Творческий путь.-- 2-е изд.-- М., 1979; Шаталов С. Е. Художественный мир И. С. Тургенева.-- М., 1979; Пустовойт П. Г. И. С. Тургенев -- художник слова.-- М., 1980; Лебедев Ю. В. Роман И. С. Тургенева "Отцы и дети".-- М., 1982; И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т.-- 2-е изд.-- М., 1983; Муратов А. Б. Тургенев-новеллист (1870--1880-е годы).-- Л., 1985; Роман И. С. Тургенева "Отцы и дети" в русской критике: Сб. / Сост. И. Н. Сухих.-- Л., 1986.

В. М. Маркович

Источник: "Русские писатели". Биобиблиографический словарь.

Том 2. М--Я. Под редакцией П. А. Николаева.

М., "Просвещение", 1990

Оставить комментарий Тургенев Иван Сергеевич (yes@lib.ru) Год: 1990 Обновлено: 07/08/2017. 63k. Статистика. Статья: Справочная Об авторе	Скачать FB2 Оценка: *3.5823** Ваша оценка:

Тургенев Иван Сергеевич Тургенев И. С.: биобиблиографическая справка

Тургенев Иван Сергеевич
Тургенев И. С.: биобиблиографическая справка