Трубецкой Евгений Николаевич
Новое язычество и его "огненные слова"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ответ Д. Д. Муретову.

   Национализм. Полемика 1909--1917
   М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
   

Евгений Трубецкой

Новое язычество и его "огненные слова".

Ответ Д. Д. Муретову

(Русская Мысль. Кн.VI. 1916. С. 89--94)

   Заканчивая полемику с Д. Д. Муретовым, я могу быть краток. Автор "Этюдов о национализме" жалуется на отсутствие возражений "по существу" в замечаниях критиков по поводу этих этюдов; он сетует на то, что его мысли оценивались исключительно с точки зрения критериев левого и правого.
   Критерием "левого и правого" я никогда не пользовался; и к статье Д. Д. Муретова я применял исключительно критерий этический, а не политический. Если тем не менее в моих замечаниях Д. Д. Муретов не нашел опровержения "по существу", это обусловливается тем, что задачей опровержения его мыслей я вовсе не задавался. Во-первых, я прекрасно понимаю, что аморализм не может быть опровергнут указанием на его аморальные последствия. Во-вторых, сама по себе статья Д. Д. Муретова не нуждалась в моем разборе, как "не вносящая чего-либо нового в обычную идеологию национализма". Новым для меня, как я заявил в самом начале моих замечаний, было единственно напечатание подобной статьи в Русской Мысли и отношение к ней П. Б. Струве {"Развенчание национализма", с. 79.}.
   П. Б. Струве утверждает, что истинный национализм покоится на нравственной основе, и хочет, чтобы национальный эрос был прежде всего этосом. Соответственно с этим для меня центр тяжести лежал на вопросе, как же может П. Б. Струве сочувствовать статье, где отрицается как раз эта самая дорогая ему мысль, где самым решительным образом утверждается, что национальный эрос обладает сам по себе самодавлеющей, независящей от нравственного начала ценностью.
   Очень сожалею, что П. Б. Струве уклонился от ответа на вопрос, относившийся непосредственно к нему, а не к Д. Д. Муретову. И это -- тем более, что этим вопросом объясняется все построение моей статьи. Мне вовсе не было надобности опровергать мыслей Д. Д. Муретова: мне было достаточно дать характеристику этих мыслей, чтобы тем самым доказать их несовместимость с основными началами жизнепонимания уважаемого редактора Русской Мысли {Слова Д. Д. Муретова: "я категорически отказываюсь рассматривать вопрос, поскольку опасна моя философия", покоятся на недоразумении. "Опасными" я считаю мысли Д. Д. Муретова только для философии П. Б. Струве и ни для кого другого. Д.Д. Муретову не было надобности отвечать на вопрос, который ему вовсе не ставился. Ему незачем было отказываться от сочувствия еврейским погромам, в чем я его не подозревал. Но для выяснения точки зрения редакции Русской Мысли было бы важно знать, вытекает или не вытекает оправдание погромов из предпосылок ее сотрудника и как относится к этим предпосылкам "этический" национализм самого П. Б. Струве. Жаль, что именно этотмой вопрос остался без ответа.}.
   Весь вопрос в том, верна или не верна эта характеристика? Заслуживает или не заслуживает точка зрения г. Муретова наименования "националистического аморализма"?
   Все попытки Д. Д. Муретова опровергнуть мои доводы преисполнены внутренних противоречий и тем самым лишний раз доказывают, насколько я был прав. Основное его возражение сводится к следующему.
   "Никакой низкой морально позиции я не занимал просто потому, что у меня в статье вовсе нет никакой моральной позиции. Поэтому нет у меня никакого аморализма. Аморализм есть с формальной стороны моральное учение, так как содержит в себе ответ (хотя и отрицательный) на вопрос о безусловно должном. Мой же вопрос вовсе не моральный: каким должно быть отношение к моему народу? а теоретический: как нужно ставить самый вопрос об отношении к народу? Вопрос этот логически первее, и ответ на него возвышается над различием морализма и аморализма".
   Нетрудно понять, в чем заключается скрытый софизм этого рассуждения. На самом деле "не моральный", а якобы "только теоретический" вопрос г. Муретова предрешает важнейший вопрос национальной этики. Ибо он ставится с единственной целью -- доказать, что вопрос о должном отношении к народу может получить правильное разрешение не в области этики, а в области изобретенной г. Муретовым "Эротической науки". Есть область поведения, где в конце концов должна решать не совесть, а любовь к моему народу выше совести. Я могу сознавать, что известное деяние есть грех; но, раз это деяние нужно для моего народа, я должен его совершить. "Грех, совершенный по любви, -- дурен. Принять любовь не значит оправдать грех, но принять ее можно только, как она есть, с ее подвигом и с ее грехом" ("Борьба за Эрос", с. 94).
   Г. Муретов советует принять любовь к русскому народу, как она есть, с ее подвигом и с ее грехом. В этом весь пафос его рассуждений: ибо национализм для него -- больше чем простой факт, служащий предметом описания. Это -- "норма поведения" {Буквальное его выражение, см. "Борьба за Эрос", с. 95.}. Г. Муретов прекрасно знает, что эта "норма поведения" приходит в столкновение с нормами морали. И, однако, напрасно он утверждает, что для него эти столкновения -- "просто факт", которому он, г. Муретов, не оказывает никакого содействия или попустительства. Вопрос о том, которое из двух требований я должен исполнить -- требование нравственной правды или требование "национального эроса", так или иначе нам навязывается, а потому должен быть решен. И г. Муретов решает его в том смысле, что в этом случае я должен принять на душу тяжелый грех "ради великой любви к своей родине и великой (выше разума идущей) веры в ее назначение".
   Если это не аморализм, то я не знаю, что вообще может называться аморализмом. Ведь отличительный признак нравственного веления, как такового, заключается именно в его безусловности и всеобщности. Утверждать, что нравственное веление, в случае коллизии, должно уступить какому-либо другому, значит признавать его обязательным лишь условно; иначе говоря, это значит отрицать его, так как веление условное по форме (гипотетическое) уже не есть веление нравственное. Принимать нравственные веления с оговоркой "поскольку их исполнение не вредно для родины", значит просто-напросто отрицать их как нравственные и превращать их в советы житейского благоразумия.
   Д. Д. Муретов пытается доказать, что и здесь нет аморализма. По его мнению, "принятие любви не отменяет нравственного суда. Признание в любви начала оправдывающего и снимающего вину (вроде вошедшего у нас в обычай оправдания убийств из ревности) есть великая мерзость. Принять любовь не значит оправдать грех, но принять ее можно, только как она есть, с ее подвигом и грехом" (с. 94).
   Иначе говоря, г. Муретов спасается от аморализма путем глубокого внутреннего противоречия: с одной стороны, нравственный закон безусловно обязателен и преступить его -- значит совершить великую мерзость. Но, с другой стороны, для меня безусловно обязательно нарушить эту безусловную обязанность и "совершить мерзость", если это нужно для родины. Представляю беспристрастному читателю решить вопрос, удастся или не удастся г. Муретову избежать здесь отмены нравственного закона!
   Одно противоречие влечет за собой другое. В учении Д. Д. Муретова -- их целая сеть. Забывши сказанное в начале статьи, что эрос "может быть и добрым, и злым", а потому "он сам по себе ни добр, ни зол" (с. 92), г. Муретов двумя страницами ниже заявляет без всяких оговорок, что эрос к высшему есть "стимул нравственного возвышения". Он говорит в пояснение этой мысли: "жизнь народности (как я ее понимаю) представляется мне таким громадным духовным капиталом, что претензия "растить в душе народной нетленную красоту" представляется для меня недоступной. А если бы я и ощутил в себе такую гордыню, то в моей совести прозвучал бы призыв Достоевского: смирись, гордый человек!" (с. 94).
   Вспомним утверждение Д. Д. Муретова, что в его рассуждениях о национализме нет никакой моральной позиции, и сопоставим его с этим призывом к совести во имя национального эроса; тогда нам станет очевидным внутреннее противоречие этого морализующего аморализма. С одной стороны, национальный эрос сам по себе -- ни добр, ни зол, а с другой стороны, сточки зрения нашего автора, он превращается в такую норму для совести, которая требует от личности безусловного поклонения и смирения.
   Ссылка на Достоевского в данном случае убийственна для автора "Этюдов о национализме", потому что именно она как нельзя более ярко изобличает внутреннюю неправду его точки зрения.
   То высшее, что требует от нас смирения, для Достоевского -- вовсе не народ сам по себе, а Христос, живущий в сознании народа. Сущность учения Достоевского сводится к тому, что над народом, как и над личностью, есть высшая, вселенская правда, пред которой должно смиряться; сущность учения Д. Д. Муретова заключается в том, что смиряться нужно перед народом, как таким. Достоевский был прежде всего христианином; поэтому в его миросозерцании "национальный эрос" имел лишь подчиненное значение; наоборот, г. Муретов подчеркивает мысль, что эрос национальный обладает ценностью самостоятельной, самодавлеющей, он есть нечто живущее о себе (с. 92--93). Отличие точки зрения Д. Д. Муретова от религиозной точки зрения Достоевского и славянофилов выражается, между прочим, и в том, что он считает возможным обосновать свой национализм без содействия каких-либо метафизических начал (см. Русская Мысль, май 1916 г., с. 125). Этот национализм, боготворящий народность, воспрещает обращаться к своему идолу с какими-либо нравственными требованиями; по мнению г. Муретова, можно говорить: "мы должны", но воспрещается говорить: "народ должен" (с. 95). Иными словами, это значит, что высшая норма есть над личностью, но не над народом. Совершенно очевидно, что мы имеем здесь не христианство Достоевского, а чистое язычество в буквальном смысле слова; ибо самое наименование "язычество" (от слова "язык" -- народ или нация) есть единственный этимологически правильный и точный по смыслу русский перевод иностранного слова "национализм" {Настоящая статья уже была сдана в набор, когда в письме одного корреспондента, лично мне незнакомого, я прочел следующие замечательно верные замечания по поводу моей полемики с Д. Д. Муретовым. "Думается, что не случайно отсутствие в русском языке своего слова для того понятия, которое обозначается словом "национализм". Русское народное самосознание его не выработало, потому что это слово ему не нужно. Какое-нибудь "племенство", "племенничество" могло бы народиться, но не народилось"... "Национализм племенной язычен. Это не игра слов, напоминающая о том, что "язык" некогда значило народ, племя. Он язычен, как противухристианское понятие. Поэтому в христианской морали ему нет места, степени, графы". Тот факт, что русские националисты для обозначения своего основного понятия не могут найти русского слова, -- как нельзя лучше изобличает фальшь их точки зрения и подтверждает то, что я неоднократно высказывал: русский национализм -- не более, как плохой перевод с немецкого.}. Если Д. Д. Муретов хочет быть последовательным в своем народопоклонстве, он должен усвоить этот перевод и ввести его в свой лексикон. Его мысль от этого, несомненно, выиграет в прямоте и в ясности.
   И пусть он не называет себя продолжателем старых славянофилов. Для них, как и для Достоевского, центр тяжести лежал не в народном, а в универсальном, во вселенской христианской правде. Они почитали свой народ, поскольку они считали его носителем этой правды, но обращались к нему со смелым словом изобличения, когда он от нее отклонялся. Иначе говоря, в отличие от г. Муретова их отношение к народу было свободным, а не рабским. Пусть вспомнит г. Муретов вдохновенные слова Хомякова о крепостнической России:
   
   В судах черна неправдой черной
   И игом рабства клеймена.
   
   Дерзнет ли он обратиться к Хомякову с увещанием: "смирись, гордый человек"? Так он, несомненно, должен поступить, если, сохраняя верность своим началам, он, в самом деле, любит свой народ "выше совести". В отличие от славянофилов и Достоевского, он должен брать Россию такою, как она есть, без их горделивого притязания напоминать своему народу про образ Божий над ним, -- образ, столько раз забытый и утраченный. Все мое разногласие с г. Муретовым, как и вообще с эпигонами славянофильства, обусловливается именно тем, что, не будучи славянофилом, я в данном случае продолжаю традиции Достоевского и старых славянофилов. Если мой оппонент называет мою точку зрения "моральным патриотизмом", это свидетельствует лишь о незнакомстве с ней, ибо во всех моих печатных выступлениях, относящихся к данному предмету, я утверждаю исключительно патриотизм христианский, в котором и национальное, и моральное начала подчинены религиозному. Не так давно на страницах Русской Мысли я высказывал мысль, что нормой для решения всех национальных вопросов является Пятидесятница -- "видение огненных язык", в коем выражается благословение всякой национальной индивидуальности. С этой точки зрения безусловно неверна и применяемая ко мне Д. Д. Муретовым характеристика: "кн. Трубецкой понял свою задачу как нравственное руководство историей и народной душой". Не я хочу руководить народной душой и историей; но, вслед за славянофилами, Достоевским и Соловьевым, я хочу, чтобы христианство ими руководило. У Достоевского и славянофилов я беру христианское зерно их учения, а мой противник -- его обветшалую, националистическую, языческую скорлупу. И в этой мертвой скорлупе он ищет тех огненных слов, которые "обожгли бы сердца и пробудили бы дремлющие души"!
   Что же удивительного в том, что это ему не удается! Скорлупа давно растрескалась и распалась; всякие попытки склеить из нее ветхого божка только обнаруживают жалкие противоречия мертворожденной мысли.
   Ответ подлинной, вселенской правды всему этому заблудшемуся исканию огненного слова резюмируется, действительно, огненными и не человеком сказанными словами.
   Что ищете живого с мертвыми!
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Евгений Трубецкой. Новое язычество него "огненные слова". Ответ Д. Д. Муретову // Русская Мысль. 1916. Июнь [Книга VI]. II отд. С. 89--94. Переиздается впервые. О полемике Е. Н. Трубецкого с Д. Д. Муретовым см. специально в статье: Н. Плотников, М. Колеров. Русский образ Германии: социал-либеральный аспект // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1999 год. М., 2000. С. 150--156.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru