Звездов много, молонья сверкует -- сколь неизречимы чудеса натуры! В городах -- машины, сияющие ночью улицы, умные вразумительные люди, вкусные вещества, и прочее. А в полях -- география, звездный свет, тихий ход рек, дыхание почвы, речь пахаря с встающим солнцем.
Миллиарды лет жили до меня мои предки -- неглупые старики.
Их жизнь и работа запечатлелись в голове моей. Я живой памятник своих предков и их завет и надежда. И то в этой голове, которая делалась миллионы веков, не хватает силы узреть весь мир, уложить его в сердце и сделать лучшим, чем он есть.
Имеем лишь слово -- инструмент нежный и из слов сплетаем и перекидываем тростниковые мосты меж своими живыми душами.
Хорошо в мире, без сомнения. Обжился я, притерпелся, а давно ли ставить ноги прямо вкрутую не мог, а полз корягой, верил всему, что видимо и не видимо.
И все таковые же были из нашей Тарараевки -- невидный обглоданный народ, не помнящий, как называется их уездный город или другой какой правительственный пункт.
Помню в Красную армию нас забрали. Приехали в Москву. Измордовались наши ребята в дороге. Слезли и очумели -- ну, теперь мы пропали.
Кто что спросит, а мы:
-- А? Што? А?
-- Откуда, земляки? -- А? Што?
Стоят дома, несоразмерные с человеком. Идет человек, крутит тростью и лопочет неведомо что. Играет где-то жалостная музыка. Жутко и чудно нам. Далеко остались матери и сестры -- жалко их стало, зря дома не любили их как следует.
И тут чепуха с нами пошла. Старые красноармейцы смеются над нами: пропали, говорят, теперь вы, товарищи. Лучше загодя проси у товарища Троцкого отпуска на побывку -- вон он в клубе, ступай.
Пришли мы, человека три, в клуб.
-- Вон, показывают, товарищ Троцкий.
-- Дак тож видимость одна, говорим мы, -- партрет.
Нет, -- отвечают, -- это не видимость, это у буржуев видимость и обман один, а у нас, у пролетариев, -- правда и живая личность. Проси отпуска. Мы разом: товарищ Троцкий, дозвольте домой на деревню к отцу-матери на побывку, вскорости возвратимся, а теперича надобно домой...
А товарищ Троцкий отвечает басом:
-- Что ж вы, товарищи, аль дезертировать захотели. Не успели приехать, уж побывку вам.
-- Да мы, товарищ Троцкий, не привыкли еще и по дому соскучились...
-- Ну, ступай, несознательный элемент, да живее оборачивайся, стало быть. Не распускайся в дороге: мажь сапоги, пуговицы пришивай, не будь рохлей, ты ведь будущий красный воин.
-- Покорно благодарим. Уж будьте покойны. -- Собрались мы и уехали. Командир наш дал нам по тыще даже: от товарища, -- говорит, -- Троцкого -- на харчи и табак, теперь вали смело. Такого уважительного товарища, должно, на свете еще не было.
-- Ну-с через месяц нас троих же, четвертый на поезд не сел, взяли в волость как дезертиров. Тут-то я до всего дознался: вспомнил, как похохатывал командир, когда давал нам по тыще, как у товарища Троцкого губы не шевелились при разговоре. Не живая личность, а живая картина была в клубе и за картиной сидел и рычал командир наш.
Ну, ничего. Приехавши в Москву, мы окончательно определились на красноармейскую службу. Сажать нас не посадили, а посмеялись и сказали: дураки вы, товарищи, надо ликвидировать вашу безграмотность и пройти с вами политграмоту. Вали каждый на свое место -- думай больше и гляди глазами.
Ничего себе настало время -- люди все ласковые и свои.
А через месяц я все-таки женился, не потому, что надобность особая была, а давали мануфактуры, самовар, койку большую, скатерти, посуду всякую, обмемблирование и прочий семейный причандал.
И отправил я супругу со всем казенным имуществом к родне -- и радость, и помощь. Теперь я понимаю политику и во жлобах не состою.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Баклажанов Е. <Платонов А. П.> Наша газета. 1923. 3 июля. Печатается по изданию: Платонов А. П. Усомнившийся Макар: Рассказы 1920-х годов; Стихотворения. М.: Время, 2011. С. 342-344.
Платонов Андрей Платонович (наст. имя и фамилия -- Андрей Платонович Климентов; 1899-1951) -- русский советский писатель и публицист. Участник Гражданской войны, военный корреспондент, рядовой, после демобилизации работал инженером. В 1941-1945 гг. служил военным корреспондентом. В 1930-1940 гг. подвергался нападкам, наиболее значительные произведения не были опубликованы.