Lib.ru/Классика: Тренёв Константин Андреевич. Миша

Константин Андреевич Тренев.
Миша

Когда старый Грач с Грачихой отъехали от ветряка, солнце уже низко стояло над снегами. Поднималась низовка. Ветряк работал бодро. Ветер дул навстречу, и Грачиха сидела в санях спиной к лошади.

Ехали молча. Только дед понукал лошадь. Четырехкрылый ветряк с холма все махал другому, далекому ветряку, по ту сторону буераков, манил к себе. Но тот стоял, грустно склонив одно крыло, подняв другое: не в силах выбраться из сугроба. А Грачиха смотрела на него и думала: не забыть заехать в кооператив, купить внукам гостинца. Дорога юркнула в балку, потом, сверкая под солнцем, поднялась на бугор, потянулась меж кукурузищ.

От накатанной дороги побежала в сторону узенькая запорошенная снегом дорожка. Она, видно, бежала, туда, в балку, откуда поднимался чуть заметный на снегу дым.

Когда сани поравнялись с этой дорожкой, дед Грач натянул вожжи, лошадь остановилась. Дед, не оборачиваясь, прорычал в мерзлую седую бороду:

-- Ну?

Бабка молчала и вздыхала.

-- Да ты мне тут пар не пускай. Ну?

-- Да уже и сама не знаю...

Бабка вытерла посиневший нос, спрятала глаза под красные веки.

-- Она не знает, старая стерва, не знает, лисица,-- зарычал дед, дернув за левую вожжу и что есть силы вытянув рыжую кобылу кнутом. Кобыла круто свернула на маленькую дорожку и побежала по ней скупо, нехотя. Но дед подхлестывал ее и кричал уже снегам:

-- Она не знает! Не она целый год грызла голову! Да его, сукиного сына, не то что ехать до него, на семи суборах его проклясть -- от родного дому до босяков в зятья пристал... Голодаешь? Ну и голодай, харцыз! Завоняла тебе родная хата? Сдыхай, шельмин сын, под чужим тыном!

Грач замолчал... Грачиха тоже молчала. Радостно и тревожно смотрела на убегающую из-под саней пушистую дорогу. Запахло дымом. Сани остановились в балке, у кособокой, наполовину занесенной снегом мазанки. Рядом ютились под обрывом еще с полдесятка таких же не огороженных, затерявшихся в сугробах. К мазанке прижался маленький сарайчик с раскрытой дверью и копна занесенной снегом соломы.

Выскочившая из сарайчика серая собака залилась хриплым лаем. Пегий поросенок остановился в черных дверях и тревожно хрюкал. Мазанка косилась на приезжих двумя маленькими окошками. Больше никого не было. Потом вышла, накинув свитку на голову, молодая женщина. Подошла к саням. Грачиха увидела под свиткой насторожившиеся маленькие серые глаза

-- Ну, здравствуй, дочка,-- сказала бабка ласково.-- А где же Миша?

Маленькие глаза ласково засветились, сверкнули большие зубы:

-- Миша у суседа. Зараз кликну. Да вы ж... в хату заходите.

-- Позовешь -- не откажемся, -- сказала бабка.-- Домна, кажись?

-- Домна.

Дед сидел молча, уставившись злыми, плачущими глазами в рыжий хвост.

Бабка вылезла из саней и, стряхивая с шубы солому, заковыляла к мазанке.

-- А вы ж, батя?

Грач буркнул:

-- Мне и тут ладно.

-- Оклунок-то хоть внеси.

Грач вылез из саней, швырнул на лошадь попону, потом взял в охапку полмешка муки и снес в сени. Хотел было вернуться к саням.

-- Что ж, батя, хоть через порог в хату плюньте,-- сказала Домна, улыбаясь и кланяясь.

Грач, отбивая рукавицей муку с тулупа, вошел в хату, покрестился на образа.

-- А вот и Миша...

Вошел Миша с белыми от солнца и ветра усами и бровями, с кирпичными щеками.

-- Здравствуй, сынок. Вот мы и приехали... Сердце-то родительское, видно, посговорчивей.

Миша стоял у порога. Голубые глаза смотрели в окно:

-- Сердце тут, мамаша, никакой сути не имеет, кроме как неприятность.

-- Ушел-то ты, сынок, из дому неладно.

-- Ушел я не через сердце, а через голос. При вас Омельян остался и все хозяйство. А мне от вас ничего покеда не нужно. Спасибо, что не забыли. Но только прошу я вас больше не ездить.

-- Да чего ж так-то?..

-- Да того, что я с вами никогда голоса не достигну. Вот вы только на двор, а сосед уж кричит: "Беги, Михай-ло, родители кулацкое благословение привезли..."

-- Полмешка муки в сенцах,-- сказала Домна.

Миша взглянул в сенцы, заморгал глазами, стал похож на мать.

-- Вот что, везите эту муку от греха до дому.

-- Да чего ж ради? -- воскликнула Домна.

-- Ай разбогател?

-- Я, батя, не за богатством, а от богатства сюды пришел.

-- Он за голодной смертью пришел. На прошлой неделе куска хлеба в хате не было. Кабы отец с чугунки не принес, сдохли б... А он, Мишка, за зиму четыре семьдесят заработал... Порося за два десять купили, а чем его кормить?

-- Это другое дело. А ты помолчи.

-- Чего ж это я буду молчать? Меня голосу еще не решали.

-- Гляди, решу.

-- А ну, попробуй.

Домна вытянула к Мише исхудавшую шею. Маленькое бескровное личико побелело от злобы. Голос захрипел:

-- Не я к тебе, ты ко мне в хату пришел. Ты через меня голос добыть хочешь, а я через тебя с голоду подыхай? Не желаешь кормить -- иди к родимцу за правами, куды хошь.

-- Да возьми же ты, дурная, в своей голове, что ежели дознаются, что я не порвал с родительским кулацким элементом, то сроду в правах не восстановят.

-- А грец тебя побей с твоими правами, когда жрать нечего...

-- Так ты чего ж? Шла за пролетария -- на кулацкий харч надеялась?

Домна стукнула кулаком по столу:

-- Да ты-то на что, мальчик, надеялся?

-- А ну цыц...

Домна подошла к порогу, отворила дверь.

-- Последний сказ: не берешь муку -- можешь сам убираться.

-- Не студи хату.

-- Не твоя. Уходи -- запру...

Миша молчал. Брови и усы пуще побелели на кирпичном лице.

Грач, не проронивший ни слова, поднялся со скамейки, надел капелюх.

-- Ну, мать, погостевала, едем. Ночь заходит.

Грачиха застонала:

-- Ох, сынок, сынок...

Грач спросил из сеней:

-- Так как же, Михайло? Брать муку аль оставить?

Михайло не сразу ответил:

-- Ладно... Ну-ка, ты... Дай там мешок под лавкой, пересыпать.

Миша пересыпал муку в свой мешок, а в отцовский быстро нагреб кизяков со снегом, вскинул его на плечи к отцу.

Грач не успел зарычать, а Миша уже шепнул:

-- Передом идите, батя, а вы, мамаша, следом. Не огорчайтесь: зараз буду крыть на всю балку почем зря.

Грач остановился на пороге:

-- Это... как... же?..

-- Да не всурьез. Чтоб голота чертова слыхала. Может, мамаша, выразится какое слово неподходящее, так вы безо внимания.

Шли от мазанки к саням гуськом: широко шагал прямо через сугроб Грач с мешком, Грачиха брела по снегу, спотыкаясь и барахтаясь, и не поспевала, а Миша вслед кричал громко, так, что слышали даже у крайней мазанки:

-- Убирайтесь с вашей кулацкой мукою к чертовой матери!.. Думаете оклунком муки пролетария купить? Большой интерес... Для меня рабочий класс в сто разов интересней всяких родителей. Вы с меня всю жизнь жилы тянули! Эксплататоры, кровопийцы! Теперь мы вам, сволочам, дадим ладу...

Грач не вынес:

-- Погоди, сукин ты сын. И я ж тебе дам ладу.

Бросил мешок в снег и вскочил в сани.

Бабка упала в сугроб.

Снег набился под платок, в рот.

-- А ну без баловства! -- закричал Миша.-- Поднимать вас батраков нету.

Подхватив ее под руки, поволок в сани и, оглянувшись на слепые окна, зашептал:

-- Через месяц голос верну, и Домну к грецу... Меня Уляша Савкина с весны ждет... Две телки, стригун и сама -- не с этой кошкой равнять. А к пахоте рыжую мне выдадите.

-- Я тебе выдам, бандитская харя!

-- Закон, батя, выдаст,-- сказал Миша и опять закричал изо всей мочи, хлестнув рыжую:

-- Вон, грабители, с пролетарского двора, чтоб духом не пахло!

До поворота на большую дорогу Грачи ехали молча.

Когда повернули, Грач спросил:

-- Что, стерва, набилась к сыночку на угощение?

-- Да разве ж он по-настоящему? Сказано ж -- пока голос добудет.

-- Добыл уж... Пока я живой, пущай не приходит, сукин сын. Пущай по другим местам свой голос пробует.

-- Что там уже... когда ж... спробовал.

-- А ты мудрая? -- вдруг закричал Грач.-- Намудрила, чтоб ты сдохла! Сорок седьмой год я от тебя терплю мудрости. За сорок семь годов ты мне со своею родней всю шею перетерла. А браты твои такие же были бандиты. В приданое за тобой что дали? Родитель мой, царство небесное, трех меринов в запряжке выговорил -- львы, а не кони. Также и все три телеги на железном ходу. За день до венца, мошенники, все прасолу сбыли... А мне что подсунули? Буланый -- с кострецом, чалый -- без зубов, а пегого вскорости ж посля свадьбы ободрал. А с саду урожай как поделили? Себе сто пудов антоновки, а мне четыре мешка кислиц!

-- Да уж и саду того тридцать годов звания не осталось, и браты давно на том свете, и самим пора...

-- Да я на страшном суду сыщу.

Ехать до хутора было еще версты четыре, через село.

Быстро вечерело.

Розовый снег быстро перекрашивался в синий.

Когда въехали в село, бабка вспомнила, что надо бы заехать в лавку -- ребятам гостинцы купить, да теперь уж рассердился старик, лучше молчать, не перечить,

Вон она и лавка-то еще открыта...

Грач вдруг повернул к лавке, остановился.

Бабка сидела не шевелясь.

-- Ну?

-- Чего это? -- притворилась Грачиха.

-- Чего сидишь печерицей?

--- Разве что внучкам купить...

-- Не собакам же.

Когда выезжали за село, уже стемнело и в избах зажигались огни.

Ехали молча.

Бабка стала думать, что давно уж, еще засветло, надо было подоить корову, а невестка больна...

-- Сто чертов тебе с твоими гостями! -- выругался вдруг Грач. -- Через вас корова спортится.

Хлестнул изо всей силы по лошади.

Лошадь так рванула, что бабка слетела с мешка в розвальни. Распахнулась шуба. Полу трепало ветром.

-- Да не волочи мне, стерва, шубу по снегу! -- закричал Грач, заботливо укутывая Грачиху и помогая ей сесть на мешок. -- Держи морду от ветру.

А ветер к ночи сразу усилился и, забегая со всех сторон, бросал в Грачей мерзлым снегом.

1929

---------------------------------------------------------

Источник текста: Повести и рассказы / К. Тренев; Сост. и предисл. М. О. Чудаковой. -- Москва: Сов. Россия, 1977. -- 350 с.; 20 см.

Оставить комментарий Тренёв Константин Андреевич (yes@lib.ru) Год: 1929 Обновлено: 04/07/2020. 12k. Статистика. Рассказ: Проза Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Тренёв Константин Андреевич Миша

Константин Андреевич Тренев. Миша

Тренёв Константин Андреевич
Миша

Константин Андреевич Тренев.
Миша