Толстой Лев Николаевич
Письма П. С. Алексеева к Л. Н. Толстому

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Яснополянский сборник 2010: Статьи, материалы, публикации.
   Тула: Издательский дом "Ясная Поляна", 2010.
   

ПИСЬМА П. С. АЛЕКСЕЕВА Л. Н. ТОЛСТОМУ

Публикация А. М. Кураковой и Л. М. Новожиловой

   Петр Семенович Алексеев родился 17 марта 1849 г. в Москве, недалеко от Рогожской заставы, в семье потомственного почетного гражданина Семена Петровича Алексеева. Получил домашнее образование, учился во Второй московской гимназии, получил "Свидетельство на право поступления в студенты Университета" наравне с учениками классической гимназии, окончившими полный курс обучения. В августе 1867 г. П. С. Алексеев зачислен на медицинский факультет Московского университета. По окончании курса, 8 июня 1872 г., он был утвержден в степени лекаря и звании уездного врача. Работал в Москве, а с 1883 г.-- в Серпухове. В мае 1886 г., выйдя в отставку, он путешествовал по Соединенным Штатам и Канаде, изучая систему здравоохранения этих стран. Спустя два года получил назначение в Читу, где провел более пяти лет в качестве помощника областного врача Забайкальской области. В 1895 г. благодаря содействию Л. Н. Толстого был переведен в Ригу и последние пятнадцать лет жизни служил помощником Лифляндского губернского врачебного инспектора. Умер 27 июля 1913 г. П. С. Алексеев известен как сторонник Л. Н. Толстого в борьбе с пьянством.
   В декабре 1887 г. Л. Н. Толстой создал добровольное общество "Согласие против пьянства". Уже в 1988 г. с помощью писателя были изданы две книги П. С. Алексеева "О вреде употребления крепких напитков" (переложение книги доктора Ричардсона) и "Чем помочь великому горю? Как остановить пьянство?". Присланную Алексеевым из Читы новую книгу "О пьянстве" Толстой встретил с радостью. 27 ноября 1889 г. он пишет редактору журнала "Русская мысль" А. С. Суворину об этой новой работе Алексеева: "Теперь он написал основательную и полную богатого и совершенно нового для нашей публики материала статью о борьбе с пьянством и прислал ее мне из Читы, где он -- инспектор Врачебного управления, с тем чтобы я напечатал... Хорошо бы было, потому что желательно просветить большое количество наших невежественных читателей о том, что сделано и делается по этому вопросу в Европе и Америке, а статья вполне достигает этого". "У меня лежит прекрасная статья доктора Алексеева -- история борьбы против пьянства, и мне очень хочется написать к ней предисловие",-- делится Толстой своими планами с С. А. Рачинским. В 1891 г. книга П. С. Алексеева "О пьянстве" была издана редакцией журнала "Русская мысль" с предисловием Толстого "Для чего люди одурманиваются?".
   Объединенные глубоким убеждением, что алкоголизм -- злой враг современного человечества -- может быть уничтожен, Толстой и Алексеев старались возбудить живой интерес к борьбе с пьянством. "Сколько матерей, жен сводят пьяницы в преждевременные могилы, как велико число сирот, оставленных пьяницами на попечении других! Всего ужаса не опишешь, всего, что творит вино, не передать словами". Здесь же Алексеев приводит страшные цифры смертности в России от пьянства.
   Переписка А. Н. Толстого с П. С. Алексеевым хранится в отделе рукописей ГМТ в Москве. Сохранилось одно письмо Толстого Алексееву от 9 апреля 1890 г. Письмо, на которое отвечает Толстой, неизвестно.
   

1. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита Забайкальской области. Врачебное отделение
2-го февраля 1889 года

   Лев Николаевич!
   Позвольте дать весть о себе -- здесь мы с 13-го января, но еще не огляделись -- все нам ново и дико. Путь наш был труден, но благополучен -- 7 недель путешествовали, из коих 6 просидели в санях, а приехали в тарантасе -- около Читы на сотни верст снега очень мало -- в самом городе сыпучий песок и пыль. Здесь бывали в этом году морозы до 45 R {45 R (по шкале Реомюра) = 36 С.}. Мы ехали при 38 и раз при 42 около города Камска в декабре. Холод неприятен только при сырой погоде -- в Вятской губернии нам 30 градусов казались холоднее, нежели та же температура в Иркутске. Здесь мало чувствуешь холод -- каждый день 20 и более, но здесь так сухо и редок, что кажется гораздо менее.
   Голод нас беспокоил больше, нежели холод в дороге,-- мы запаслись не тем, чем следовало, съедобным, не послушались людей бывалых и часто голодали, ничего не доставая на станциях; в Западной Сибири можно было достать молоко, хлеб и яйца -- в Восточной же и этого не было. Питались и грелись мы чаем и кое-чем. Всю дорогу не пили ни водки, ни вина, ни пива, и здесь мы живем в этом отношении как и прежде.
   Чай здесь беспошлинный: 80 копеек за фунт, что в Москве рубля два. Все остальное дорого: муку привозят из Западной Сибири и с Амура, все продовольствие привозное -- мы точно на острове -- горы и степи отрезали нас от всего. Заботы о материальном по местным условиям выдвигаются вперед, хотят преобладать. С людьми здесь я мало еще познакомился -- пока привыкаю к службе и устраиваю хозяйство.
   Здесь центр буддизма, есть дацаны (монастыри) с тысячами лам в каждом из них; все ламы медики -- меня очень интересует познакомиться поближе с ними -- от товарищей-докторов, давно практикующих здесь, я слышу, что ламская медицина вовсе не шарлатанство, что многому можно научиться у них, и притом не столько относительно терапии, сколько относительно диагностики. Это меня очень удивляет! Вообще, есть что изучать здесь -- не говоря уже о богатой, своеобразной природе -- местное население -- буряты и тунгусы -- интересны. И в глубине Азии книга, переведенная Mrs Hapgood1, доставляет наслаждение -- я ей занят в настоящее время и долго буду углубляться в нее.
   Павлу Ивановичу Бирюкову я писал и просил его не забывать меня и присылать мне книжек по борьбе с пьянством и по медицине.
   Медицинские мои занятия таковы, что совершенно соответствуют моим взглядам, которые я высказал Вам. Дай Бог, чтобы и дальше то же продолжалось.
   Врачебное отделение напротив церкви, построенной декабристами: как только станет теплее -- я ее срисую и пришлю Вам образчик моей слабой художественной деятельности. Сохранились и дома, построенные декабристами. Рассказов о них я еще не слыхал, потому что мало завел знакомств; тут есть старожилы, которых мне интересно было бы порасспросить.
   Извините, что так расписался. Не забывайте меня.

Преданный Вам П. Алексеев.

   

2. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита
26 декабря 1889 г.

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   В июне написал Вам и получил ответ, а доселе все собирался опять написать Вам из Читы.
   Мы обжились здесь -- в течение года ко многому можно привыкнуть -- первое время все казалось дико -- теперь ко всему пригляделись, акклиматизировались. А природа здесь все-таки лучше людей. Чудное, жаркое, короткое лето легко сразу перешло в зиму: в сентябре выпал снег, который, ни разу не растая, лежит доселе. Пыли, как в прошлую зиму, нет, хотя на санях ездят только по рекам. Воздух чист, морозен -- 10 градусов теперь значит тепло, 20 прохладно, рано по утрам бывает 40. В домах везде тепло. Я хожу пешком в плаще на ямане (козле) -- и не холодно; только зябнет голова в бараньей папахе. Болезнь, обходящая весь мир, зашла к нам ровно через месяц после того, как она появилась в Петербурге,-- быстрота ее распространения равнялась быстроте хода почты. Теперь все выздоравливают от болезни, от которой никто не помирал, но которой за немногими исключениями перехворали все. Во многих казармах заболевало по 100 казаков разом; половина гимназистов не являлось в класс. Здесь инфлуенции не найти благоприятной почвы: степи, хребты и сопки вокруг нас, необъятные необитаемые пространства составляют такое приволье, что жить здесь можно в лоне природы, по законам природы, подражая полудиким аборигенам: ороченам и тунгусам. Вегетарианцам здесь только плохо: летом растительную пищу дают только ягоды и некоторые дикие корни -- а то круглый год здесь дикарям и полуцивилизованным бурятам приходится питаться исключительно мясом. Буряты едят и падаль. Читинский округ Забайкальской области, древняя Даурия,-- родина хлебных злаков, место, где доселе растут дико рожь и пшеница -- а между тем хлеб здесь редкость -- муку мы получаем (за исключением небольшого количества из Верхнеудинска) из Западной Сибири, из Томска, из Америки, из Сан-Франциско.
   Кроме дикого хлеба, есть дикие яблоки, растущие на сопке, которая видна из моего окна, дикие персики на Ингоде, дикий крыжовник и смородина под самым городом, дикие козы и олени, дикая лошадь Пржевальского, дикие ослы, як -- дикий монгольский бык, которого буряты приручают,-- как будто все дано для того, чтобы человек жил бы в Забайкалье как в раю -- а между тем живется большинству людей здесь очень плохо -- и плохо потому, что все ленивы и неподвижны. Охотно работают только на приисках, добывая золото; землю не пашут, ремеслами не занимаются -- покупают все готовое; лежат, спят и пьют по праздникам. Вчера у меня с поздравлением был чиновник, всего два года служащий здесь, интеллигент, молодой человек, которому предложено служить здесь за какую-то историю в России во время пребывания в учебном заведении -- и он был выпимши! -- а настоящие чиновники сибиряки или осибирячившиеся русские? Можете вообразить, каковы те.
   Читаю Temperance Record и Temperance Medical Journal, но писать ничего не пишу. На то, что послал Павлу Ивановичу Бирюкову в июне,-- я ответа еще не получал окончательно -- статья моя у него. Если увидите его или будете писать ему, не будете ли так добры попросить его дать мне знать о судьбе моей статьи. Описание моего путешествия из Москвы в Читу я послал в "Новое время", но с августа не получал ответа; послал в "Ниву" небольшое описание экскурсии в горы близ Читы -- тоже не получил ответа.
   Теперь я познакомился несколько с Забайкальем, с природой его и жителями и мог бы кое-что написать об нем. История Забайкалья мне тоже известна, потому что для губернатора я составлял хронологический перечень событий из истории Забайкалья и благодаря ему имел под руками почти всю литературу о Забайкалье. Он мне дал carte blanche писать даже корреспонденции в газеты, на что я, как чиновник, состоящий на государственной службе, без его разрешения права не имел бы. Я состою сотрудником Забайкальских областных ведомостей и только в этом жалком органе могу печатать -- а то все, что бы ни посылал, как бы канет в воду -- бесследно пропадает.
   Прошу Вашего совета, Лев Николаевич, наставления и указания, куда обращаться с тем, что вытекает из-под пера моего,-- мне отказ в напечатании не столь горек, как игнорирование и безвестная пропажа того, что пишу. Я шлю почтовые марки на ответ в редакции, за что не получаю даже простого ответа.
   Раньше 3 или 4 месяцев ответа нельзя иметь -- срок громадный. Об медицине и лечении без аптечных средств я приготовил кое-что и хотел бы писать Вам -- вышло популярно -- хотя язык мой и недостаточно популярен. Не позволите ли Вы послать мои мысли так, как они написаны?
   Не оставьте меня без известий и помяните меня.
   Глубоко уважающий Вас и преданный

П. Алексеев.

   Адрес: г. Чита Забайкальской области. Доктору П. С. Алексееву.
   

3. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита. Врачебное отделение
4-го июня 1889 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Глубоко благодарен Вам за письмо от 12 марта -- виноват, что так долго не отвечал. У нас здесь теперь самое глухое время, мы более нежели когда отрезаны от остального мира -- весною почта не ходит более месяца, иногда недель 6. Теперь только получаем мартовские газеты и письма от апреля -- все идет с одной стороны, даже американская почта доставляется через Западную Сибирь. Здесь зима не русская -- разливов рек, грязи нет -- остановки и задержки в Западной Сибири. По Байкалу в конце апреля почта идет льдом. После страшных ветров и густой пыли в марте, лесных пожаров в апреле у нас май весь прошел в дождях -- предсказывают необыкновенный урожай. Такой сырости, как в этом году, в Забайкалье не было лет 10; а по-нашему очень сухо: грязи не было вовсе на улицах, сейчас после дождя пыль.
   Только теперь в июне стало тепло -- градусов 35 на солнце, утром в тени 20. Зелень показалась только в мае. Растительность здесь какая-то своеобразная, необыкновенная: на песке роскошная трава, которую можно уже косить, на голых горах азалии, ирисы, разные душистые кустарники, которые у нас разводятся в садах. Деревьев вокруг Читы и в самой Чите нет -- все одни малорослые березы, сосёнки и лиственницы не выше сажени. Из нашего дома минут через 20 можно взобраться на высокую вулканическую сопку, откуда теперь весною восхитительный вид на долину Ингоды и Яблочный хребет на горизонте. Но в самом городе, который зовут песочницей, ничего, кроме жгучего песку и пыли.
   Теперь сезон, проезд высоких начальств, оживление в делопроизводстве и командировки. Я свыкся с моей должностью и начинаю привыкать к здешним людям. Временно исправляя должность областного и городового врача, я сталкиваюсь и с высшими чиновниками и низшими -- местными жителями. Последние почти все евреи. Живем мы в домике еврея в еврейском квартале. Евреи здесь мало похожи на евреев Западного края -- они очень обрусели, хотя язык, привычки и религиозный культ сохранили неизменно. Они пьют вино, но между тем нет ни пьяных, ни пьянства. Зато все остальное пропивается и проигрывается -- здесь редко кто не садится каждый вечер за винт. Отрадно, что военные -- губернатор и прокурор -- дают хороший пример -- ни тот, ни другой не пьет и не играет; но они, как и все служащие, "навозные", по выражению сибиряков, т. е. люди, которых навезли из России и которые не аборигены здесь и редко живут тут долго. Свежеприехавшие еще ничего, а прослужившие здесь лет 10--20 люди неприятные.
   Я мало еще познакомился с краем -- о ламской медицине слышал кое-что, видел лам, узнал о лечении бурят от д-ра Кирилова в Верхнеудинске -- но серьезного ничего еще не добыл. Сколько мне теперь выяснилось, кажется, что тибетская медицина лам -- сбор суеверий, тесно связанный с испорченным буддизмом. Настоящий буддизм в Индии (красные монахи, а здесь ламы желтые), здесь же у бурят много примеси шаманства. Что меня удивляет и что я очень ценю у бурятских лам -- жрецов-врачей, так это их необыкновенная добросовестность, терпеливая исполнительность и внимание, с которым они относятся к больным. Но рутина, суеверие и незнание, чем они лечат, поразительны у них. Лекарства из экскрементов, начиная с экскрементов далай-ламы и кончая собачьими, играют главную роль. Замечательны у них и пилюли, которые готовятся в течение года в то время, как над ними читают молитвы несколько тысяч монахов зараз; есть пилюли, которые способны размножаться самопроизвольно, по мнению лам.
   Но лечатся у лам в Забайкалье все -- архиерей говорил мне, что он советовался с ними, хотя и отказался принимать их лекарства.
   Хорошая сторона в тибетской медицине та, что ламы все обеспеченные люди, многих, если не всех, лечат даром, платы за вылечку или за визиты не назначают, живут у больных, леча их, или берут их к себе в дацаны (монастыри). Лама всегда ездит с почетом, самый простой из них имеет провожатого и никогда никуда не торопится -- он всегда едет шагом, по четкам бормоча молитвы.
   По собиранию предметов естественноисторических я еще ничего не делал, потому что писал о пьянстве.
   Раза два выходил в горы, но только для прогулки. Сегодня я посылаю Павлу Ивановичу Бирюкову то, что написал о пьянстве, с просьбой поместить мое писание в одном из журналов или издать по его усмотрению. Я и к Вам, Лев Николаевич, обращаюсь с просьбой не оставить это мое писание без Вашего внимания и содействовать (если оно на что годно) помещению его куда-либо2.
   Я понимаю, как скучны хлопоты об изданиях и печатаниях чужих произведений, но дальнее отовсюду положение мое дает мне смелость утруждать Павла Ивановича и Вас.
   Я столько же интересуюсь Temperance и Teetotalers {Трезвенностью и трезвенниками (англ.).} в Азии, как интересовался в Европе и хотел бы хоть чем-нибудь быть полезным делу. Последователей трезвости за эти 4 месяца я не мог найти, если не считать одного (полицейского надзирателя NB!). Жду от Вас книжечек о пьянстве и медицине, которые Вы обещались в последнем письме.
   "О лечении без лекарств" я подумываю и когда-нибудь изложу что-нибудь несоответствующее современной, привилегированной медицине.
   Перевод Mrs Hapgood прекрасен -- я наслаждался им и все перечитываю его; но все-таки по-русски многое должно быть сильнее, некоторые места у меня при чтении невольно переходили на русский язык.
   Извините, что так расписался и не знал меры. Надеюсь, не забудете меня.
   Остаюсь преданным и глубоко уважающим Вас

П. С. Алексеев.

   

4. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита
29 июля 1891 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Не знаю, как выразить Вам мою благодарность за внимание к моему писанию и за честь, которой я удостоился при издании моего труда "О пьянстве". В письме и на словах даже я затрудняюсь и всегда затруднялся бы высказать вполне, как бы мне хотелось выразить мою благодарность. Кроме того что Вы доставили мне радость и восторг лично, я особенно ценю то, что сделало Ваше участие для борьбы с пьянством вообще. Здесь я долго не услышу еще отзывов и влияния Вашего предисловия в России -- но перевод на английский язык я уже читал, знаю заметки о том в журнале Stead3 и выдержки из статьи Дюма4 в "Новом времени".
   Вы меня так поддержали, что я всецело готов посвятить себя борьбе с пьянством. Намерен дальше работать, читая о трезвости и думая, как вести борьбу с пьянством у нас в России.
   Позвольте обращаться к Вам за советом в будущем и не откажите дать весть о себе.
   Сидел я безвыездно 2 года в Чите, и вдруг мне пришлось побывать в Якутске. В 3 месяца я сделал 7000 верст, прожив 2 месяца в Якутске и 1 неделю в Иркутске. Я ездил в качестве переводчика и фотографа с некоей Miss Kate Morsden5, английской nurse {Медсестрой (англ.).}, пожелавшей оказать помощь прокаженным Якутской области.
   Она из Якутска отправилась в Вилюйск без меня, так как в Якутске я разошелся с ней во мнениях относительно ее поездки и не одобрил средства, на которые она путешествует. В материальном и медицинском отношении моя поездка не удалась -- но во многих других была мне очень полезна: она увеличила мою житейскую опытность, сделала меня более осторожным и менее доверчивым и была для меня интересна как для любителя путешествовать.
   Видел я Якутск -- страшное место ссылки, видел якутов, русских объякутившихся и забывших свой язык, тунгусов, бурят-шаманов, был в настоящей тайге, проведя 3 недели под открытым небом, переменив до 100 почтовых лодок, которые двигались то парусом, то лошадьми на бичеве, то людьми в лямке! Где не хватало ямщиков -- бабы запрягались в лямку, садились верхом на коней или за греби. Против течения мы на баграх мимо скал двигались по 2 или 3 версты в час. Видел я разгул на золотых приисках в Витиме, страшную нищету русского населения по Лене и богатство, довольство и самостоятельность якутов. Природа Севера поразила меня своей роскошью -- таких душистых, жирных, черноземельных степей, как около Якутска, нет в Забайкалье.
   Скопцы в Мархе (в 7 верстах от г. Якутска) благоденствуют -- они пионеры здешнего края -- до них здесь пшеница не рожалась -- теперь обилие ее; они садят овощи и арбузы, и земледельческий труд их замечателен. Они трудолюбивы и настойчивы. Мясо не едят, они все teetotalers и даже рабочим вино не дают. Книжки мои им понравились. Других teetotalers я встретил в дацанах. Из Иркутска я с женою возвращался через Забайкалье не спеша и заезжал в дацаны, т. е. ламские монастыри. Там тоже не пьют и не курят и живут очень близко к природе. У скопцов земля, а тут скот -- главное. Совершенно пастушеская жизнь, даже есть кочующие монастыри, передвигающиеся смотря по тому, где пастбища жирнее и где водопой доступнее. Ламы трудятся наравне с мирянами -- все буряты. Курят ладан, шепчут молитвы, перебирают четки, вертят молитвенные колеса, заставляют воду и ветер вертеть молитвенные мельницы. У бурята-шамана на шесте у дома висит шкура барана, принесенного в жертву,-- у бурята-буддиста развевается над домом флаг, на котором написаны тибетские молитвы. Духовенство в желтых халатах и простые монахи в красных мантиях. Кумирни в китайском стиле дали нам почувствовать, что мы действительно на далеком Востоке, и если не в Тибете, то все-таки у настоящих последователей Будды. Частицы индийской мудрости сохранились и здесь, и ламы гордятся своими познаниями и своим влиянием на человечество, часто указывая на то, что количество последователей Будды до настоящего времени превышает количество последователей других религий. Они по-восточному гостеприимны и хитры.
   После поездки я опять засяду в Чите. Общества трезвости я еще не мог устроить здесь по случаю разнообразия населения и разнохарактерности деятельности жителей. Все враждуют между собой и ни до чего не договориться. Однако в Зюльзе, станции около монгольской границы, есть церковное общество трезвости, с которым я корреспондирую. Останусь здесь дальше, может, и устрою что-либо -- сочувствующие есть, но их мало, и солидарности и сочувствия настоящего нет, все боятся, что выйдет что-нибудь казенное, принудительное. Жена составила кружок дам, которые шьют на арестантов. 7--8 жен офицеров или чиновников собираются у нас раз в неделю работать на приходящие партии. Я завел музыкальный кружок, сам играл в оркестре -- но после года существования это учреждение стало колебаться и теперь влачит жалкое существование. Здесь, в Чите, природа прекрасна, к климату можно привыкнуть -- но люди, люди -- с ними никак не сладишь. Трех лет здесь довольно -- тянет уже домой, хочется вернуться в Россию.
   Услышите про занятия, которые были бы по мне, про должность, которую я мог бы исправлять,-- вспомните обо мне и известите меня.
   Расстояние большая преграда -- из-за него много пропадает времени, а вместе с временем и много труда.
   Жажду получить весть о Вас от Вас самих.
   Извините, что так расписался и позволил себе непрошено после долгого молчания разболтаться.

Не забывайте преданного Вам
П. Алексеева.

   Адрес: г. Чита, доктору П. С. Алексееву.
   

5. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита
1 декабря 1891 г.

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Благодарю Вас за письмо от 17 сентября -- оно мне было большою радостью, дорогим, ценным подарком в здешней пустыне, в такое время, когда мы на месяцы отрезаны бываем отовсюду, когда по причине рекостава почта почти не ходит.
   Теперь у нас уже зима, и зима не китайская, а настоящая русская, снежная, морозная. В Чите снег редкость, санный путь исключение -- этот же год колес не видать, и, хотя снег лишь на вершок покрывает степи, езда великолепная -- все примерзло, ухабов нет; сугробов и заносов здесь не знают. Эта зима к урожаю -- скоту, однако, плохо, зимнего корма здесь заготовляют мало, а в степи выкапывать ветошь рогатому скоту трудно; лошади здесь на подножном корму, а скот пропадает в снежные зимы.
   В текущем году урожай был великолепный, ждут по снегу такой же и на будущий год. Дешевизна хлеба здесь небывалая: пуд ярицы, т. е. ржаного хлеба, 40 копеек, пуд пшеницы 60 и 70 коп. Лет 15 тому назад пуд пшеницы был 3 рубля 50 копеек; а при мне года три тому назад пуд пшеницы был 2 рубля.
   Урожай имеет всегда дурное влияние на торговлю: все в Забайкалье идет вяло, сбыту ни на что нет, денег ни у кого нет. Купцы плачут, ничего не закупают, и Чита пустеет. Сытый мужик ленив; он не везет хлеба на продажу, ничего не закупает; прислуги нельзя достать -- она жует дешевый хлеб по станицам и селам и нейдет в город; рабочие руки дороги, постройки не достраиваются; дров мало в продаже -- окрестные крестьяне неохотно слезают с печи, чтобы рубить даровой лес (тайга никому не принадлежит -- каждому предоставлено право рубить сколько хочет),-- лень возить в город.
   Здешний застой -- какая разница с условиями жизни в местах голода! Здесь жиреют, не знают, куда сбыть, а там голодают. Поскорей бы построили железную дорогу.
   Отрезано Забайкалье не только временно весной и осенью во время половодья и рекостава, а всегда -- круглый год -- устроиться здесь трудно благодаря расстояниям.
   Вы меня спрашиваете насчет Miss Kate Marsden, с которой я ездил в Якутск к прокаженным. Я этой особой очень разочарован. Вся поездка носила характер фарисейства, притворства и тщеславия. Мне теперь стыдно вспоминать, что я имел дело с подобной особой. Лучше было бы мне сперва пообдумать хорошенько мой шаг, а не бросаться прямо. Совестно вспоминать о всех тех нелепостях, свидетелем которых мне пришлось быть. Вместо искренности и простого отношения к делу все было фальшь, везде только казовая сторона. Под прикрытием благородных идей и возвышенных стремлений оказывается самолюбие, холодный расчет, желание позировать героиней. Проказа служила вывеской. Знакомый в Москве, которому я писал про M. M., назвал ее проказницей! но это слишком мягко. Из Иркутска в апреле я получил телеграмму от M. M., приглашавшей меня сопровождать ее в Якутск и Вилюйск в качестве переводчика. Она мне предоставила самому назначить вознаграждение. Я ответил, что готов ехать даром с тем только, чтобы путевые издержки были за ее счет. Благодаря любезности приамурского и иркутского генерал-губернаторов отпуск мне дали тотчас же. Я с женой поехал в Иркутск, где мы M. M. видели всего только два дня. Жена раскусила свою землячку и предупреждала меня, советуя не ехать дальше. Я не послушался, ослепленный блеском, окружавшим M. M. Мы выехали из Иркутска кортежем: впереди казак разгонял уличную толпу нагайкой, за ним ехал стоя полицмейстер, затем мы, за нами адъютант генерал-губернатора, чиновник особых поруче[ни]й, пристав, заседатель и наш казак -- всего шесть экипажей. В этом роде продолжалось всю дорогу до Лены: нас встречали власти, заседатели, волостные старшины, везде перед нами летали нарочные; земские квартиры были к нашим услугам -- все ждало нас, и мы триумфально, с помпом спешили на помощь прокаженным! -- Oh! My dear lepers! {О! Мои дорогие прокаженные! (англ.).} -- постоянно восклицала умиленно M. M. Партии арестантов, которые мы нагоняли в дороге, выстраивались перед нами. M. M. надевала шляпу с красным крестом, на левое плечо поверх шубы привязывали ей повязку красного креста, и она проходила перед фронтом. Во всех этапах и тюрьмах по пути ее ждали -- но при мне она не входила ни в одну из них.
   Эта комедия продолжалась, пока мы не поплыли по Лене в паузке. 3 недели пробыли мы на воде. Это было время покойное -- можно было одуматься; за все время плавания ничего смешного и театрального не было, напротив, было даже серьезно: пришлось питаться из котелка, как в военное время на бивуаке. Сухари, солонина и чай были нашей пищей. Я удивлялся героизму и выносливости M. M.: она безропотно переносила невзгоды нашего трехнедельного пикника. И холод, и голод, и вонь от мужичья, с которым мы жили, ей были нипочем. Меня только поражала неряшливость M. M. за это время. Такой неаккуратной, забывчивой растеряхи мне не пришлось еще видеть. Она выдает себя за trained nurse {Квалифицированную медсестру (англ.).} -- но простая наша сиделка аккуратнее и чистоплотнее ее. Она ни себя, ни свои вещи не может держать в порядке, а величается nurse, которая, приехав за десяток тысяч верст, и в Сибири и в Индии хочет ходить за прокаженными. Только в дороге она одета по-человечески, а то и в Иркутске, и в Якутске ходила не иначе как в форменном платье nurse всегда при орденах. Она обижалась, что моим погонам солдаты и полицейские отдают честь, а ей, когда она одна ходила по улицам Якутска, никто не кланялся. Доплыв до Якутска, мы узнали, что в Якутской области в Вилюйском округе не 300, как прежде говорили, а всего 64 прокаженных. В текущем году доктор их всех объехал, и М. М. поехала по готовым уже больным -- ей их не пришлось отыскивать; в Якутске врачи передавали мне, что проказа действительно существует, что положение больных ужасное, что одноплеменники их якуты плохо заботятся о них, выселяют их в тайгу, дают им скот и юрты и, не навещая их, выставляют им пищу в определенных местах. В Якутске у M. M. не оказалось достаточно денег ехать дальше -- ей ссудили из казенных сумм. Мне дальше на таких условиях не хотелось ехать. M. M. осталась недовольна мною -- она предложила мне дожидаться ее в Якутске, пока она съездит в Вилюйск, или вернуться домой. Я попросил ее дать мне прогоны обратно -- она выдала их мне, но так в обрез, что мне пришлось экономить всю дорогу, не давать на чай ямщикам -- а кое-где и голодать. 2700 верст я проехал один, проплыв по Лене 2000 верст против течения, меняя каждые 2 или 5 часов почтовые лодки. Я ехал бичевой, лошадьми, людьми и парусом.
   M. M. с чиновником особых поручений Якутского губернатора ездила в Вилюйский округ и раздала там прокаженным крестики, табак, чай и ситец. Она вернулась в Иркутск в сентябре. За это время ее компаньонка Miss Field читала публичные лекции о ней в Англии и собирала деньги ей. Вырезки из английских газет с описанием поездки по Сибири М. М. мне присылает. Цель благая -- помогать прокаженным, где бы они ни были и кто бы они ни были, дело святое,-- но к чему же тут полиция? И заседатель, и губернатор, и казак с нагайкой, и чуть не реквизиция с жителей, как в военное время?! Это был какой-то набег.-- I want everything official {Пусть все будет официально (англ.).},-- говаривала M. M. Это official все и испортило. Вместо покойного, настойчивого труда -- какая-то погоня за славой. Теперь трубят о героизме M. M., не зная, чем этот полет по Сибири сопровождался. Я предложил M. M. в Иркутске свои услуги как фотограф, так как фотограф, которого она наняла в Иркутске, не хотел ехать даром, а просил обеспечить его перед поездкой в Вилюйск. Я не доехал до прокаженных и снимал только для себя виды по дороге и в Якутске и несколько типов. Путешествие из Читы в Якутск и обратно -- особенно мое одиночество в почтовой лодке на Лене -- я описал и послал в Москву брату, чтобы он похлопотал поместить эту статью в одном из журналов. Я видел много интересного -- природа и люди там, на северо-востоке, очень своеобразны.
   Позволяю себе послать Вам 3 фотографии6 из Якутска. Они плохо напечатаны, потому что я дилетант-фотограф и не владею позитивным способом. Самое интересное, что я видел, кроме чудных живописных берегов Лены,-- это скопцы или, вернее, селения скопцов около Якутска. Они живут крайне разумно: трудолюбивы, аккуратны, бережливы -- они не курят и не пьют. Я описал их быт и хлебопашество в моей статье, которая теперь у брата.
   О трезвости я написал кое-что и послал в Петербургское общество трезвости.
   В Чите пока еще ничего нет подобного, в городе же Верхнеудинске проектируется Общество трезвости. Мне кажется, у нас в России можно было бы распространять понятия о трезвости и ратовать против пьянства при помощи сцены. Путем хороших комедий и драм можно было бы затрагивать публику сильнее, нежели путем брошюр и книг. У нас играют на сцене лучше, нежели за границей,-- интерес к театру у нас живее, нежели там. То, чем восхищаются за границей, у нас бы не стали и смотреть -- наши сцены гораздо выше заграничных. У нас нет уличных проповедников, путешествующих ревнителей трезвости -- сцена была бы могучим заменом всего этого. Специально в духе назидания написанная пьеса была бы ценнее книг о трезвости. Есть английские сценки, разные Temperance dramas -- но это детские пьесы. Сильного, настоящего мне ничего не известно.
   Что-нибудь Вашего пера, Лев Николаевич, было бы ценнейшим вкладом; если бы Вы стали проповедовать при помощи театра, учить трезвости посредством сцены, было бы, говоря по-сибирски, шибко ладно! Личным примером проповедовать, чем я ограничиваюсь здесь в Чите, плохо -- результатов не видно. Что прислуга моя не пьет, что я не бываю на обедах: ротных, батальонных, батарейных, полковых и войсковых, на праздниках семейных и общественных, оказывается недостаточным здесь. Есть в Чите от природы teetotalers -- но сделать кого-либо teetotalers мне еще не удалось.
   Не забывайте меня! В последнем Вашем письме в приписке Вы упоминаете о том, что похлопочете обо мне, поможете мне выбраться из Читы. Четвертый год я уже здесь -- пора освежиться. Надеюсь на Вас! Жена шлет Вам поклон и почтение.

С глубоким уважением остаюсь преданным Вам
П. Алексеев.

   

6. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита
12 июля 1892 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Давно не имею вести от Вас -- на мое ноябрьское письмо я не получил ответа; знаю о Вас только то, что Stead пишет в Review of Reviews и что есть о Вас в "Новом времени". Жажду получить хоть коротенькую весточку о Вашем здоровье и Вашем житье-бытье. Здесь, в пустынях Даурии, мы по-прежнему прозябаем вдали от всякого просветления в безлюдной пустоте. Лето у нас сырое, и год, как и прошлый, будет, вероятно, очень плодородный -- все дешево и все в изобилии, нет только потребителей: хлеб, скот, как и в прошлый год, в низких ценах, губернатор делает большие казенные закупки хлеба, потому что после урожайных годов в Забайкалье всегда бывают сухие бесплодные года и голод. Недалеко от Читы вверх по реке Ингода живут большими селениями русские -- у них масса хлеба, и от них запасают теперь на будущие года. Буряты мало пашут и этот год не очень благоденствуют, потому что зима была снежная и скот их, круглый год бывающий на подножном корму, захирел и еще не оправился. Но травы теперь очень хороши и обещают хороший осенний корм. После поездки моей в Якутск, которую описал Вам, я год безвыездно теперь сижу в Чите, и если и выезжаю, то только на короткие расстояния, напр. недавно верст за 20 в степь на праздник к бурятам, где после буддийского богослужения было угощение, состязания борцов и скачки. Служебного дела у меня теперь больше, потому что я за отъездом инспектора один во Врачебном отделении; но деятельность неплодотворная: все одни отчеты, свидетельствования и дача мнений по судебным медицинским вопросам. Дело иметь с бумагами здесь еще ничего, но когда приходится видаться с людьми, то очень трудно и тяжело, здесь делаются и на самом деле совершаются самые невозможные и неправдоподобные вещи. Люди грызутся из-за казенной копейки; все свершается на зеленом поле при зеленом вине, карты и вино не дают заикнуться о трезвости. В личном составе все перемешаны, Чита как бы станция на служебной дороге: только что приехал чиновник, как думает уже о перемещении. Мы уже считаемся старыми -- мы здесь 4-й год, и нам пора бы убраться отсюда. В последнем Вашем письме Вы помянули, что похлопочете обо мне,-- был бы очень Вам благодарен, если бы Вы поспособствовали переместиться мне отсюда на окраину ли, в Россию ли, на медицинскую или немедицинскую должность. Мое знание языков и теперешнее знакомство с канцелярщиной, быть может, и делает меня способным занять какое-либо место и вне Забайкалья. Путешествие в Якутск, тамошних скопцов и плавание мое по Лене я описал, но рукопись моя возвращена из московских редакций как непринятая для печати; она теперь в Петербурге, где доктор Константин Константинович Толстой7 (Миллионная, 31) будет предлагать ее редакциям.
   О трезвости я написал статью в медико-популярном смысле, а именно: "Здоровье и вино: полезно ли здоровым людям пить вино?" Показав, что ради содержащегося во всех крепких напитках спирта пьют вино, пиво и т. д., я описываю действие спирта на организм человека и показываю, что спирт не греет; не питает; не крепит и т. д.; затем описываю 4 стадии действия спирта, т. е. опьянение, затем привожу перечень болезней от питья вина, изменения в теле человека органов после винопития, говорю о пользе спирта как лекарства и заканчиваю современными взглядами на лечение пьянства, причем указываю, что умеренность не может ни предупредить, ни вылечить пьянство, а что только полная трезвость в состоянии это сделать. Статью эту, она небольшая, хотелось бы мне напечатать здесь, но у нас в Чите нет латинского шрифта в типографии, а отослать ее в Иркутск не стоит, вероятно, придется ей печататься Обществом трезвости в Петербурге, откуда я не раньше как через 3 месяца получу ответ, принята ли она или нет!
   Посылаю Вам при сем мною снятую фотографию с находящегося у меня бурятского бурхана -- точного и полного описания его я не могу дать еще, но могу только сообщить, что это есть изображение Поборения страстей. На желтом иноходце сидит синяя фигура, увешанная женскими головами, пожирающая человека, на ней diadema из черепов, сбруя из человеческой кожи, у седла игральные кости, книга, кошель с деньгами, в руках чашка; проводники с собачьей и слоновой головами. Точное, осмысленное объяснительное описание, если это Вас интересует, я пришлю Вам, когда получу его от знакомого мне ламы.
   Посылаю Вам также leaflets: "The Christian Kingdom Society" {Листки "Общество Христианского царства" (англ.).}, которые мне нравятся по идее и программе своей, несложной и простой. Извините, что расписался так и злоупотребляю Вашим вниманием и временем. Не забывайте меня и порадуйте меня известием о себе.

Преданный Вам П. Алексеев.

   

7. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита Забайкальской области
24 ноября 1892 г.

   Многоуважаемый Лев Николаевич, недавно Вы порадовали меня теплым письмом небольшим, открытым -- но крайне дорогим для меня, так как я уже целый год не получал вести от Вас. Письмо Ваше пришло во время отсутствия моего из Читы,-- что редко случается, потому что занятия мои всегда в городе. В этот раз я за товарища-доктора был в верстах в двухстах на юге от Читы вверх по реке Ингоде. Там я задержан был болезнею пристава, с которым ездил вскрывать труп и свидетельствовать поселенцев. 5 дней пришлось прожить в глухой деревне около бредящего больного среди степей под Яблоновым хребтом. К счастью, земская квартира была у хохлов-переселенцев (второе уже поколение), у них изба чище, нежели у русских, и пища вкуснее. Население вверх по Ингоде замечательно тем, что оно все переселенческое и поселенческое -- инородцев вовсе нет. На 20 тысяч нет ни одного бурята, тунгуса или орочона во всей окрестности. Следы древнейших жителей остались: под самым хребтом я нашел орудия каменного века: наконечники стрел из кремня и гробницы людей железного века -- это то, что в Англии называют камнями Друидов -- здесь их зовут маяками, потому что они маят в степи того, кто ищет пропавших в степи коней или скот. Издали на ровной глади степей камни и каменные плиты, ребром поставленные отвесно, делают впечатление коней или скота. Теперь вверх по Ингоде кроме хохлов живут и русские и "семейские". Семейскими называются бродяги, которые с семьями пришли из России два столетия тому назад,-- все семейские -- раскольники, они не прививают себе оспы, крайне здоровый и красивый народ, они все рослые и между ними много попадается великанов. Женщины носят древнерусский костюм. Под самым хребтом хлебопашество есть, но пшеница вымерзает, и все почти жители звероловы и зверобои: они ямами, тенётами, кряжами ловят соболя, лисицу, кабаргу (мошус) и изюбра (оленя); стреляют белку кремнёвыми ружьями на сошках (подставках). На дворах своих держат и плодят оленей, с которых спиливают рога для продажи китайцам. Панты эти до полупуда веса с каждого оленя продаются по 3 до 6 рублей фунт китайцам, которые готовят из них себе лекарство. И здесь, в глуши, все пьянство и все водка: сельские власти пьяны, сходы не обходятся без вина, от общественных должностей откупаются вином. В Чите все по-старому, карты и вино, вино и карты. Клуб место свиданий, место решений всяких вопросов и место взаимных угощений и обыгрываний. Нам надоело здесь. Хороших людей мало -- с двумя семействами мы очень сошлись -- они уехали на Амур, у нас есть теперь прекрасный человек в нахлебниках -- и он переводится и едет на днях в Варшаву. Высылают сюда все больше тех, которым неудобно, по семейным ли обстоятельствам и по своему собственному поведению, служить в России. Природой мы здесь уже насладились, обстановкой здешней пресытились -- тянет нас домой -- меня в Россию, жену в Англию, обоих на Запад. Уехать отсюда нельзя, иначе как будучи переведенным в другое место на служение. За четыре года здесь я ничего не приобрел -- жалованье и все, что доставалось с практикой, все проживается и проживается теперь. Я уже просился о переводе -- писал незнакомому мне лично директору медицинского департамента Льву Федоровичу Рагозину8,-- прося его дать мне соответствующее моему место в России. Не замолвите ли Вы, Лев Николаевич, обо мне словечко? Быть может, кто из Ваших знакомых знаком с Рагозиным или кем-либо из лиц высокопоставленных. Не откажитесь попросить кого-либо о моем переводе. Мне служить хотелось бы и не по одной медицинской части; что-нибудь административное, при губернских и областных правлениях, при губернаторах, чиновником по особым поручениям и тому подобное. Только по акцизу и полиции я не желал бы служить. Я последнее время написал два поучения, испещренных текстами из Св. Писания, и отослал их председателю Общества трезвости в Петербурге протоиерею Михайловскому9 -- они оба ему очень понравились, и он с сожалением известил меня, что духовная цензура не пропустила их. После того я написал о трезвости с медицинской точки зрения -- о влиянии вина на здоровье -- эти возвратили как к печати негодное по непопулярности изложения. Я теперь пытаюсь поместить это в журнал "Неделю" или другие журналы, отказываясь от гонорара. Из Англии меня снабжают литературой о трезвости и вегетарианизме, и мне есть что писать и чем умножать сведения по этим предметам. Практического применения здесь, в Чите, трезвости пока нет -- интереса никакого, одно только глумление и невнимание к словам и примеру. Пока высшее общество не дает надлежащего тона -- все будет напрасно. А жертв тут много -- я записываю здешние трагедии, которые производит вино, и коплю факты, чтобы убедить хоть тем, что делается под носом у каждого здесь.
   Извините за мое длинное писание -- надо же отвести душу. Не забывайте нас, Лев Николаевич, и порадуйте дальних почитателей Ваших вестью о себе. Надеюсь и предчувствую, что Вы напишете мне. Будьте здоровы!

Преданный Вам П. Алексеев.

   

8. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Чита Забайкальской области
18 октября 1893 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Давно не имел вести от Вас. Последнее Ваше письмо (открытое) было от 2 сентября прошлого года. Не допускаю мысли, что Вы забыли меня -- наверное, просто некогда писать мне. А весть от Вас мне теперь драгоценнее и нужнее, нежели в первые годы пребывания моего в Чите. Истекает пятый год нашего житья в пустыне,-- давно уже тянет домой, связь с западом как бы слабеет, чувствуешь, что грубеешь и застываешь здесь -- оживите письмом Вашим, Лев Николаевич, грустную нашу жизнь в Чите!
   Природа здесь, как всегда, как в 1889 году при приезде сюда, так и теперь, чудесна и всегда представляет интерес. Жаркое лето, холодная зима, отсутствие весны и осени, почти вечно безоблачное небо, необычная сила в земле, на которой все растет быстро, густо, все ярко и сочно, везде богатство зверем, дичью, рыбой, везде самые благоприятные условия для жизни при отсутствии не только эпидемий, но даже обычных заболеваний -- все хорошо, а дело только все портит и тормозит -- это отсутствие людей -- безлюдие, противоположность того, чем страдает Запад и Крайний Восток (Китай). Здесь ни в чем нет конкуренции, надо довольствоваться тем, что есть и выбирать не из чего. Те люди, которые налице, лентяи, избалованные роскошной обстановкой, нетребовательные тунеядцы, которым ни до чего нет дела. Крестьяне и казаки живут в довольстве без всяких потребностей, исключая самых элементарных; местами между ними регресс -- они превращаются из оседлых в кочевников, по границе Китая из православных делаются шаманами, везде соседи их буряты живут лучше русских, лама и здесь процветает, буддисты сохраняют свою самостоятельность. Чиновничество то же, что было при нашем приезде сюда -- также проводит время за вином и картами, несмотря на то что все прибывают сюда европейцы -- быстро, в год или два, превращаются в настоящих азиатов. В текущем году два статских советника, стоявших во главе учреждений в Чите, удалены со службы за темные дела: будто бы за казнокрадство, за то, что не отчитались в казенных деньгах. Движения ни в чем не видно, прогресса ни в общественной жизни, ни в нравственности не заметно -- хотелось бы освежиться, пожить среди других людей. К немногим здесь трезвым, вовсе ничего не пьющим, присоединился вегетарианец -- полковник No 1-го Конного полка. Он был кутилой, теперь не пьет, не курит -- что всего замечательнее здесь в Чите, где и архиерею трудно обходиться без мяса, питается растительной пищей и рыбой. Ему лет около 50-ти, и он вегетарианцем ведет уже третий месяц свою подвижную, военную жизнь. Мясо здесь (наилучшее) 5 копеек фунт, баран стоит 2 рубля, заяц 20 копеек; крупа гречневая дорога, плодов вовсе нет, муку лучших сортов мы получаем из Сан-Франциско и из Томска: местная крупчатка груба и идет только на простое печенье -- все приправы дороги и недоступны, да и не привозят их. Чита немного пообстроилась, но населения не прибавилось в ней за последние 5 лет -- все идет мимо нас на Амур. И мне там предлагали место медицинского инспектора, но так как Благовещенск-на-Амуре еще дальше от всего, чем Чита, и так как, заехавши на службу в Амурскую область, неудобно раньше трех лет проситься о переводе в Россию, то я отказался и решился еще ждать. В Петербург я писал в медицинский департамент директору его Рагозину и частно и официально докладные записки в январе и июле текущего года, но ответа не получал. Не похлопочете ли Вы обо мне, Лев Николаевич! Быть может, Вы знаете кого-либо в Петербурге, который мог бы замолвить обо мне слово у Рагозина? Я прошу в России место исправляющего] д[олжность] врачебного инспектора или члена врачебной управы и думаю, что, прослужив 5 лет в Сибири на соответствующей должности, я заслужил хоть бы из сострадания перевода в Россию. Мое знание языков и другие качества, быть может, могли бы дать мне возможность послужить и на других поприщах; я рад был бы поработать и на других, помимо медицинских, местах служения. Ни холеры, ни голода у нас не было -- напротив, в прошлом и текущем годах необычайный урожай и отсутствие всяких эпидемий. Теперь живут в Чите инженеры, которые проводят железную дорогу,-- они пока только ставят колышки и собираются уже на зимние квартиры, потому что земля уже замерзла. Не дождемся мы движения по рельсам -- хотелось бы гужом отправиться домой. Помогите в этом, Лев Николаевич! Извините, что так много наболтал -- и все о себе и ближайших окружающих, но уверенность, что Вы не забыли меня, дает мне смелость писать Вам. Жена шлет глубокий поклон Вам. Будьте здоровы!

Преданный Вам
П. С. Алексеев.

   P. S. В город Грайворон Курской губернии в "Христианское общество трезвости и воздержания" я на днях послал статью мою: "Вино и здоровье. Полезно ли здоровым пить вино?", в которой я вопрос о трезвости разбираю с медицинской точки зрения. Ваш П. Алексеев.
   

9. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Рига. Антонинская улица, 4. Пансион Мишке, 3
8 апреля 1895 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Позвольте дать о себе весть из нового места, из Риги. Мы здесь 2 недели -- и пока еще не осмотрелись; все здесь так разно от всего даже виданного мною, что я еще не освоился с здешней обстановкой. Русского здесь очень мало. Я в Германии не был и не живал в немецких городах, но думаю, что Рига мало отличается от типичного германского города; черепичные крыши, крутые скаты крыш, кирки, бульвары, узкие, извилистые улицы, теснота в старом городе -- все это отличает Ригу от русских городов.
   Пока нам живется здесь хорошо, и нельзя жаловаться на культуру и цивилизацию -- устроиться домом, завести хозяйство, так мало будучи знакомыми с Ригой, нам еще не удалось, зато мы в чистом и удобном пансионе на всем готовом. Аетом, когда выезжают на взморье и Рига пустеет, нам надо искать квартиру. Здесь все на немецкий лад -- все чинно, просто и аккуратно -- но нет изящества. Древнего тут много: и памятники старины, и остатки средневековых обычаев. Настоящего понятия о Риге я, разумеется, еще не имею, потому что пока только осмотрелся, но не познакомился ни с кем. А люди должны быть интересны здесь, судя хоть по тому, что Рига считается самым чистым городом в России, что кроме городского благоустройства здесь масса учебных заведений, и жизнь ведется правильная: в 11 часов все кончается, и дома запираются -- улицы пусты, и все спешат до 11 лечь спать,-- зато днем деловая жизнь кипит. Жена прочла книгу о штундистах {Секта рационалистического характера.} и очень благодарит Вас за доставленное удовольствие -- книгу мы посылкой отправили в Москву г-ну Моод, который доставит Вам ее. Жена невысокого мнения об этом романе, находит, что автор мало знаком с русской жизнью и с обстановкой низших классов в России. Я пробежал начало книги, она мне не понравилась по изложению -- все мне казалось ходульно, неестественно в описании отношений между собою этих простых и простодушных поселян. Удивительно, как хватает в Англии средств на написание подобных изданий,-- вероятно, только заглавие книги составляет главную притягательную силу -- ни описание быта и природы, ни выведенные характеры не заслуживают серьезного круга читателей. Я не мог дочитать этого романа, особенно когда в нем пошли небылицы про жизнь пересылаемых арестантов и картины тюремной жизни. Здесь, в Риге, центр (для России) немецкой книжной торговли -- множество книжных лавок и богатые книгохранилища. Русских книжных магазинов всего один. Несколько переводов "Хозяин и работник" на немецкий язык, и Ваш портрет выставлен во всех книжных магазинах. Библиотеки здесь хорошо организованы. Кроме легкой и удобной и дешевой доставки книг можно абонироваться на чтение журналов, которые доставляются чуть ли не десятками на дом. С русской колонией я еще не познакомился -- кажется, и здесь, как и на другой окраине, где мы были,-- она не постоянна в личном своем составе -- все здесь вновь прибывшие и еще не вполне сжившиеся с немецкими порядками.
   Извините, что так пространно расписался и позволил себе так много распространяться о своих впечатлениях.
   Не забывайте нас -- я не теряю надежды, что когда-нибудь и сюда, так как в Сибирь, получу от Вас весть.
   Желаю Вам здоровья и всего лучшего при исполнении Ваших нам дорогих намерений.

Остаюсь преданный Вам
П. Алексеев.

   

10. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Рига. Суворовская улица, No 31а, кварт. 6
21 декабря 1895 года

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Давно не имел вестей о Вас -- ни от Павла Ивановича Бирюкова, ни от кого-либо другого. Теперь я ближе от Вас по расстоянию, но как-то дальше по окружающей меня обстановке -- в Чите было больше русского, нежели я теперь нахожу в Риге,-- здесь -- Германия. Но и у немцев много хорошего, и здесь можно жить и наблюдать. Интересного много: остатки средневековых обычаев, привычек, обрядности -- вытесняемые новыми, современными обычаями; все сглаживается и совершенствуется; обрусение не во всем сказывается, улучшениям и здесь друг у друга учатся. Город Рига чистый, здоровый город, которым можно быть довольным. Зима настоящая, по-здешнему суровая -- до 20 градусов мороза уже было, и холод столь же чувствителен для нас, как в Чите,-- дома здесь построены не солидно, и теплых квартир мало. Санный путь, как в эту зиму, здесь редкость -- обыкновенно до января бывают все дожди. Я приготовил ко 2-му изданию мою брошюру о пьянстве и пишу воспоминания о моем пребывании в Чите и очерки путешествия моего через Японию обратно в Россию. Здесь интересуются трезвостью и предложили мне прочесть о положении Prohibition {Запрещение продажи спиртных напитков (англ.).} в Америке. Так как я 10 лет тому назад был в Америке, то для этой лекции выписываю современные сведения о трезвости из Нью-Йорка. Немцы все хотят узнать доподлинно в числах -- количество отрезвленных штатов, число трезвенников, обществ трезвости т. д. Здесь есть латвийское и эстонское общества трезвости. Немецкого еще нет, но отрадно, что некоторые из здешних выдающихся (молодых, разумеется) врачей интересуются трезвостью и между ними есть уже 3 teetotalers -- т. е. мои двойные коллеги. Врачей здесь масса -- несколько сот -- но живут все друг с другом мирно -- нет таких диких, суровых отношений к товарищам, как в Чите.
   Мне очень жаль, что Павел Иванович Бирюков забывает меня,-- я ему пишу, пишу -- и остаюсь без ответа, он, вероятно, в Москве или очень занят, иначе я не могу объяснить себе его молчание -- при его доброте и отзывчивости. В Риге только один русский книжный магазин, и то плохой -- он торгует учебниками. Книжных лавок немецких здесь множество, и они держат новости русской литературы -- издания Посредника можно найти во всех главных складах здесь. Библиотеки здесь полны и очень доступны, мы за 12 рублей в год получаем на дом 4 журнала, которые держим в течение недели. Почта здесь приходит 2 раза в день, не то что в Чите, 2 раза в неделю. Много хотелось бы еще сообщить Вам, но боюсь затруднить Вас и без того уже длинным письмом, в котором все толкую больше о себе и своих делах. Про Ваше здоровье, многоуважаемый Лев Николаевич, про Ваши труды хотелось бы узнать -- надеюсь, что попросите кого-нибудь дать мне весть о Вас.

С глубоким уважением остаюсь преданный Вам
П. Алексеев.

   

11. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Рига. Суворовская улица, 31а, кварт. 6
24 ноября 1899 г.

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   В местной газете Rigaer Tagoblatt прочел я сегодня о Вашем нездоровье, очень жалею, что постигла Вас эта боль, и сочувствую Вам особенно потому, что сам испытал печеночную колику вследствие желчных камней -- я принужден был в течение последних двух недель не являться на службу, пролежал неделю в постели и теперь желт, как лимон,-- желтуха упорная и обезображивающая все не уступает еще каломелю и Карлсбаду. Я, противник всякого лекарственного лечения, приверженец Naturheilmethode и Phsyhiatrie, должен принимать теперь аптечные средства. Товарищи очень внимательны ко мне и лечат меня по-своему, а аптекаря уступают 50% на отпускаемые мне лекарства, и я, безразлично как и при помощи чего, желал бы скорее поправиться, чтобы приняться за дело и не быть инвалидом. Враг печени не один алкоголь -- она не любит и жиры -- не одно пьянство, но и обжорство раздражает ее -- жена моя осенью три месяца была в Англии, и прислуга кормила меня слишком жирно -- я недоглядел и слишком поздно познал, что многие болезни самими нами вызываются. Мало могу сообщить об успехах трезвости в Риге: латвийские и немецкие общества трезвости здесь мелкие и носят характер религиозный или социалистический; в высших слоях общества они мало известны и игнорируются вполне. Недавно у меня был председатель либавского общества трезвости -- там, в Аибаве, движения против пьянства гораздо живее: общество деятельно и достигло некоторых благоприятных результатов. Здесь, в Риге, у меня только один единомышленник и истый трезвенник, который пописывает и в местных журналах.
   Сегодня день выезда нашего в Сибирь, 11 лет тому назад мы отправились из Москвы в Читу -- описание нашего пути в Русском вестнике в октябрьской и ноябрьской книжках (кончится в декабрьской т[екущего] г[ода]). Дикая Сибирь и цивилизованная Рига -- большие контрасты -- но там и здесь есть кого отрезвлять! Латыши и немцы пьют не одно пиво -- с каждым годом водка входит все в большее употребление, и здешние шнапс и спирт причиняют массу зла. Ждем монополию и уменьшение числа мест продажи крепких напитков -- перемена в потреблении их будет -- надо надеяться, что перемена к лучшему,-- с будущего года и в Риге станут возникать серьезные общества трезвости.
   Жена навестила своего брата в Англии -- она нашла, что он колонией разочарован -- не делом, а сотрудниками своими. Жена и я шлем Вам глубокий привет и пожелания скорого выздоровления.

Преданный Вам П. Алексеев.

   

12. П. С. Алексеев -- Л. Н. Толстому

Г. Рига. Суворовская улица, 31а, кварт. 6
5 января 1900 г.

   Многоуважаемый Лев Николаевич!
   Из телеграмм местных газет я узнал, что Вы поправляетесь,-- радуюсь Вашему выздоровлению и желаю Вам полного восстановления здоровья.
   В настоящее время я наслаждаюсь чтением Вашего "Воскресения" -- этапы, арестанты, политические напоминают мне Сибирь -- все так реально и живо описано, что я вижу все перед собою -- как будто я опять, как в 1893 году, поверяю санитарное состояние этапов и пересыльных команд, как будто снова беседую с политическими. Но все это мне приходится проделывать в постели: оправившись от желчной колики и желтухи, я слег из-за ноги: я слишком рано вышел из дома, натрудил ногу, и у меня в левой ноге образовался тромб -- закупоривание вены,-- ногу разнесло, и я принужден месяц лежать в постели. Жена моя внезапно лишилась матери перед Рождеством -- она ее видела, будучи в Англии 10 недель тому назад; старушка дожила до 79 года и была бодра и энергична до самой смерти. Эльмер (Алексей) Францевич Моод, как нам пишут, собирается открыть вегетарианский ресторан -- он все занят публичными чтениями.
   Посылаю Вам маленький медицинский труд, который я составил в библиотеке рижских врачей. Лекарствами, разумеется, не вылечить алкоголизма, но нелишне обратить внимание врачей на это состояние -- от докторов многое зависит в борьбе с пьянством.

Будьте здоровы и не забывайте преданного Вам
П. Алексеева.

   1 Хэпгуд (Hapgood) Изабелла Флоренс (1850--1928) -- американская переводчица и писательница. Перевела на английский язык "Детство", "Отрочество", "Юность", "О жизни" и др. произведения Л. Н. Толстого; состояла в переписке с ним, посещала Ясную Поляну и Хамовнический дом в Москве.
   2 Речь идет о рукописи книги П. С. Алексеева "О пьянстве", которую П. И. Бирюков впоследствии передал Л. Н. Толстому; книга вышла в издательстве редакции журнала "Русская мысль" с предисловием Л. Н. Толстого "Для чего люди одурманиваются?" (М., 1891).
   3 Стэд (Stead) Вильям Томас (1849--1912) -- английский публицист, путешественник, основатель журнала "Review of Reviews"; неоднократно бывал в России, в 1888 г. посетил Ясную Поляну; в библиотеке Л. Н. Толстого хранятся его сочинения и номера его журнала за 1890--1908 гг.
   4 Дюма (Dumas) Жорж (1866--1946) -- доктор философии, автор философских трудов; в яснополянской библиотеке Л. Н. Толстого хранится его книга "Tolstoy et la Philosophie de l'amour" (Paris: Hachette et t C-ie, 1893) с дарственной надписью автора.
   5 Марсден (Marsden) Кейт (1859--1931) -- английская сестра милосердия; всю свою жизнь посвятила борьбе с проказой; во время Русско-турецкой войны 1877--1878 гг. состояла в отряде английского Красного Креста и помогала русским раненым в дунайской армии. В 1891 г. прибыла в Россию для изучения поселений прокаженных и оказания им возможной помощи; благодаря ей в Якутском крае была создана колония для больных проказой, известная как Вилюйский лепрозорий; о своем путешествии написала книгу "On Sledge & Horseback to Outcast Siberian Lepers"; впоследствии в Америке читала лекции в пользу русских прокаженных. В России вышли статья о ней, "Мисс Кэт Марсден" (Нива. 1892. No 13), и книга "Англичанка Екатерина Марсден в Сибири у прокаженных" (СПб., 1894). Сегодня в Якутском государственном университете существует именная стипендия Кэт Марсден.
   6 Местонахожение фотографий неизвестно.
   7 Толстой Константин Константинович (1842--1913) -- врач-писатель, автор множества рефератов, обзоров, рецензий, критических и публицистических статей по вопросам здравоохранения и медицинского образования; окончив тульскую гимназию, поступил на медицинский факультет Московского университета, но за участие в студенческих беспорядках был исключен, затем поступил и прослушал полный курс в Петербургской медико-хирургической академии; служил ординатором 2-го военно-сухопутного госпиталя, земским врачом, затем врачом Главного дворцового управления; с 1873 г. был постоянным сотрудником "Московского врачебного вестника", "Медицинского обозрения", "Вестника общественной гигиены", "Судебной и практической медицины", "Нового журнала иностранной литературы" и других изданий. Личный фонд хранится в ИРЛИ. ф. 447.
   8 Рагозин Лев Федорович (1846--1908) окончил медицинский факультет Московского университета (1873), в 1871 г. был участником московского кружка "Самообразование и практическая деятельность", в середине 1870-х гг. состоял кассиром общества "Земля и воля"; впоследствии отошел от революционной деятельности, стал противником общественных движений; в 1900-х гг. директор медицинского департамента Министерства внутренних дел, тайный советник, председатель медицинского совета.
   9 Михайловский Василий Яковлевич (1834--1910) -- протоиерей, член учебного комитета при Святейшем синоде, православный писатель и проповедник, автор гимназических учебников по Закону Божию, активный участник различных церковных и общественных организаций; был председателем петербургского Общества трезвости; приобрел известность многочисленными изданиями религиозно-нравственного содержания; автор трудов "Англиканская церковь и ее отношение к православию" (1864), "Библейский богословский словарь" (1869), "Очерк истории христианской церкви", "Объяснение апостольских чтений" (1875), "Спутник православного поклонника в Святой земле" (1887), "Словарь православного церковного богослужебного языка и священных обрядов" и др.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru