Lib.ru/Классика: Толстой Лев Николаевич. Журналистика

ЖУРНАЛИСТИКА.

Странное мнѣніе о современной русской литературѣ.-- Степная барышня, повѣсть г. H. С.-- Ночь весною 1855 года въ Севастополѣ.-- Рубка лѣсу, разсказъ Л. H. Т.-- Домъ въ деревнѣ, разсказъ г. Полонскаго.-- Село Заквасино -- Панфилово тожь, повѣсть г. Е.-- Бояринъ, графини Ростопчиной и другія стихотворенія "Москвитянина".-- Стихи въ "Библіотекѣ для Чтенія".-- Серьёзныя статьи въ послѣднихъ книжкахъ "Современника" и "Библіотеки для Чтенія".-- Ау!, разсказъ г. Михайлова.-- Вторая часть романа Кандидатъ въ романисты.-- Школа гостепріимства, повѣсть г. Григоровича.-- Настя, повѣсть г. Моллера.

Прежде, чѣмъ начнемъ обзоръ журналовъ за послѣдніе два мѣсяца, произнесемъ всей современной литературѣ слѣдующій приговоръ словами одного сердитаго судьи: "Мы неслишкомъ-высокаго мнѣнія объ этой "литературѣ (подразумѣвая подъ словомъ литература бельлетристику "и то, что присоединяютъ къ ней журналы); мы недовольны ея физіономіей, ея характеромъ; мы скорбимъ о томъ, что она въ послѣднее "время измельчала"... Спѣшимъ прежде всего сказать, что это безпощадное и безапелляціонное осужденіе принадлежитъ не Фельетонисту "Сѣверной Пчелы", блюстителю чистоты русскаго языка, нелюбящему новой русской литературы, а рецензенту "Современника", замѣнившему на одинъ мѣсяцъ въ этомъ журналѣ Новаго Поэта. Мы не сказали бы ни слова объ этомъ мнѣніи, еслибъ Новый Поэтъ, отзывавшійся въ прежнее время о литературѣ какъ о средствѣ позабавить часъ-другой себя и другихъ, не началъ въ послѣднее время говорить о важности ея значенія, о высокомъ званіи писателя. Поэтому новое признаніе, что Новый Поэтъ опять получилъ неслишкомъ-высокое мнѣніе о измельчавшей литературѣ, привело насъ въ недоумѣніе, тѣмъ-болѣе, что онъ, согласившись вполнѣ, въ сентябрекой книжкѣ "Современника", съ приговоромъ своего сотрудника, высказаннымъ въ августѣ, прибавилъ еще отъ себя, что "исключительно умныя повѣсти ему наскучили и онъ "ищетъ теперь повѣстей, въ которыхъ было бы поменѣе ума и но- "болѣе поэзіи и жизни".

Все это, напомнивъ извѣстный стихъ:

Гони природу въ дверь -- она влетитъ въ окно,

привело насъ къ тому заключенію, что составитель пародій на все и на всѣхъ (см. "Стихотворенія Новаго Поэта", изданныя въ прошломъ мѣсяцѣ) напрасно принималъ на себя тонъ человѣка, смотрящаго на литературу съ серьёзной точки зрѣнія и отзывающагося о ней если не съ пристрастіемъ, то съ уваженіемъ. Въ нерасположеніи къ умнымъ повѣстямъ, Новый Поэтъ даже не замѣтилъ, что если литература измельчала, то какъ же она можетъ производить умныя повѣсти, какими онъ считаетъ: "Вокругъ да около", "Фразы" и "Поѣздку въ деревню" (напечатанныя въ "Отечественныхъ Запискахъ"), по поводу которыхъ и высказываетъ нелюбовь свою къ умнымъ повѣстямъ?

Не будемъ, впрочемъ, останавливаться на словахъ Новаго Поэта: мы увѣрены, что завтра онъ можетъ сказать совершенно-другое... Но на словахъ его сотрудника необходимо остановиться: въ нихъ видны застарѣлое убѣжденіе, заранѣе-заданная самому себѣ мысль, къ которой насильно подводятся всѣ литературныя явленія; видна, наконецъ, другая, практическая сторона извѣстной теоріи "Эстетическихъ отношеній искусства къ дѣйствительности", усыновленной критикой "Современника" въ разборѣ этой брошюры. Тамъ доказывалось теоретически, что искусство не имѣетъ другой цѣли, кромѣ подражанія, утилитарности; здѣсь говорится, что на практикѣ литература оказывается мелка и ничтожна. Прослѣдивъ далѣе "Замѣтки о Журналахъ" августовской книги "Современника", мы найдемъ еще болѣе странныхъ мнѣній и требованій. Такъ авторъ "Замѣтокъ" говоритъ, что "теперешней литературѣ готовится въ будущемъ тяжкій и справедливый упрекъ за то, что въ ней нѣтъ характера воспитательнаго".-- "Извѣстно, что русское общество (говоритъ онъ далѣе) въ своихъ наиболѣе развитыхъ представителяхъ, начало съ нѣкотораго времени усвоивать себѣ характеръ такъ-называемой положительности... Кто не встрѣчалъ теперь въ обществѣ людей молодыхъ, умныхъ, образованныхъ, въ высшей степени приличныхъ, для которыхъ (въ двадцать-пять лѣтъ съ небольшимъ), по-видимому, рѣшены уже всѣ вопросы жизни, которые говорятъ всегда умно и никогда глупо, касаясь до всего слегка, не "возмущаются никакимъ зломъ, сознавая (не безъ похвальной и интересной грусти), что оно неизбѣжно и неисправимо, которые съ готовностью (нѣсколько холодноватой) отдаютъ справедливость всякому доброму дѣлу, но сами не увлекаются никакими страстями, посмѣиваясь (впрочемъ, умѣренно и съ тактомъ) надъ всякимъ чувствомъ, надъ увлеченіемъ, и проч., и проч.". Такіе люди, дѣйствительно, встрѣчаются, и авторъ "Замѣтокъ" справедливо находятъ типъ ихъ въ лицѣ Владиміра Сергѣевича Астахова, въ повѣсти г. Тургенева "Затишье"; но для чего рисуетъ онъ портреты подобныхъ людей? Для того, чтобъ олицетворить въ нихъ современную русскую литературу! Надобно слишкомъ-мало быть знакому съ нею (другихъ предположеній не дѣлаемъ), чтобъ сравнить ее съ такимъ типомъ. Спрашиваемъ у каждаго, кто истинно любитъ русскую литературу: есть ли хоть сколько-нибудь сходства между этимъ апатическимъ, разочаровавшимся юношею и русскою литературою, которая грѣшитъ часто совершенно-противоположнымъ направленіемъ: пылкостью молодости, увлеченіемъ ко всякому вопросу, идеализаціей характеровъ, стремленіемъ облагородить темные факты и лица въ жизни, романтичностью происшествій, мелкимъ анализомъ самыхъ будничныхъ натуръ съ цѣлью открыть въ нихъ свѣтлыя стороны, наконецъ желаніемъ затронуть въ массѣ читателей тѣ струны, которыя сильнѣе и громче, хотя, можетъ-быть, иногда и болѣзненнѣе отзываются? Лица, подобныя Астахову, встрѣчаются, конечно, въ современныхъ повѣстяхъ, по авторы не восхищаются ими, не ставятъ ихъ идеаломъ, до котораго было бы желательно достигнуть; напротивъ, они разоблачаютъ такіе типы, осмѣиваютъ ихъ, низводятъ съ пьедестала, на который подняла ихъ собственная гордость и чужое потворство. Сказавъ, что и въ настоящую минуту въ нашей литературѣ есть нѣсколько превосходныхъ талантовъ, авторъ "Замѣтокъ" иронически прибавляетъ: "Впрочемъ, пожелаемъ имъ побольше энергіи (нѣкоторымъ также должно пожелать и побольше образованія, и соотвѣтствующаго таланту развитія сердца и другихъ человѣческихъ сторонъ) и да исчезнетъ навсегда характеризующая новѣйшія дарованія какая-то сдержанность, или, вѣрнѣе, осторожность, робость, можетъ быть недостатокъ вѣры въ собственный умъ и сердце -- печальное качество, парализирующее дѣятельность даже лучшихъ и благороднѣйшихъ нашихъ дарованій". Сознаемся, намъ было тяжело встрѣтить обвиненіе "превосходныхъ талантовъ" и "благороднѣйшихъ дарованій" въ недостаткѣ энергіи, образованія, чувства, и наконецъ въ сдержанности и робости. Не-уже-ли авторъ "Замѣтокъ" въ-самомъ-дѣлѣ такъ мало знакомъ съ русской литературой, ея направленіемъ, требованіями, неизбѣжными условіями?... Еслибъ даже все высказанное имъ было справедливо, развѣ литература виновата въ томъ, что въ ней не всякій мѣсяцъ являются геніальныя произведенія? Не литература создаетъ геніевъ, а геніи литературу...

Мы привели мнѣнія автора "Замѣтокъ" въ "Современникѣ" для того, чтобъ показать, какіе странные парадоксы являются по-временамъ въ этомъ журналѣ. Подробно говорить о нихъ и опровергать ихъ -- былъ бы лишній и напрасный трудъ. Авторъ самъ опровергаетъ себя, отзываясь далѣе въ своей статьѣ съ большой похвалой о статьяхъ г-на Дружинина въ "Библіотекѣ для Чтенія" (разборъ новаго изданія сочиненій Пушкина), о статьѣ г. Кудрявцева "Дантъ" ("Огеч. Записки"), о статьѣ г. Берга "Десять дней въ Севастополѣ" ("Москвитянинъ"), даже о повѣсти г-жи Нарской, напечатанной въ самомъ же "Современникѣ"; въ послѣдней онъ находитъ "милый, граціозный юморъ, вѣрность мотивовъ, твердость манеры", а о статьяхъ г. Дружинина говоритъ: "умно, благородно, вѣрно, свѣтло, горячо". Гдѣ же послѣ этого доказательства, что современная литература скудна, апатична, измельчала? Разборъ послѣднихъ произведеній въ однихъ журналахъ покажетъ всю несправедливость этого предположенія. Мы встрѣтимъ, конечно, и исключенія, по но нимъ было бы странно составлять себѣ общій выводъ о значеніи литературы. Начнемъ съ самого "Современника", такъ горько скорбящаго, что литература наша измельчала.

Первую встрѣчающуюся въ немъ повѣсть -- Степная барышня можно, пожалуй, причислить къ мелкой литературѣ. Какой-то господинъ довольно-дурнаго тона, проѣздомъ черезъ уѣздный городъ одной изъ степныхъ губерній, знакомится въ трактирѣ съ помѣщикомъ Зябликовымъ, его женою и дочерью Ѳеклушей. Старики изображены въ карикатурѣ, весьма-ненатуральной; Ѳеклуша нисколько не напоминаетъ своей тёзки-Теклы, въ шиллеровомъ "Валленштейнѣ". Собой она недурна, и авторъ весьма-тщательно описываетъ ея наружность, говоря между-прочимъ, что "изъ ея бирюзовыхъ глазъ, казалось, струились искры". Ума особеннаго въ Ѳеклушѣ незамѣтно, за-то она почти цѣлый день удитъ рыбу или играетъ на гитарѣ. Послѣднее обстоятельство чрезвычайно правится автору, начинающему очень- часто посѣщать интересную гитаристку. Это для него было весьма-удобно, потому-что онъ жилъ по сосѣдству въ деревнѣ своего пріятеля, а родители Ѳеклуши нисколько не присматривали за него, давая ей полную свободу проводить цѣлый день какъ вздумается. Отъ этого, разумѣется, о дочкѣ начинаютъ ходить разные невыгодные слухи. Пріятель автора увѣряетъ даже, что Ѳеклуша старается приворожить къ себѣ жениховъ, подсыпая имъ въ кушанье, когда они обѣдаютъ у Зябликовыхъ, какую-то траву, которую сама варитъ. Кромѣ-того, въ семействѣ этомъ была еще одна исторія, бросившая на него тѣнь. Старшая сестра Ѳеклуши была обманута какимъ-то негодяемъ и, чтобъ скрыть свой стыдъ, бѣжала изъ дома; ее, разумѣется, вскорѣ же остановили и вернули. Эта исторія, разсказанная автору горничной Ѳеклуши, участницей въ побѣгѣ ея сестры, лучшій эпизодъ въ повѣсти. Продолжая посѣщать степную барышню, авторъ обращается съ ней неочень-церемонно, играетъ съ ней въ кошки-мышки... "Одинъ разъ, когда я ее поймалъ (говоритъ онъ), она пугливо вскрикнула: видно, выраженіе моего лица не уступало кошачьему". Въ другой разъ онъ говоритъ ей вовсе-неделикатныя фразы, отъ которыхъ дѣвушка съ воплемъ убѣгаетъ. Потомъ, движимый раскаяніемъ, онъ рѣшается пренебречь уѣздными сплетнями и жениться на Ѳеклушѣ, сбираясь тотчасъ же послѣ свадьбы увезти ее за границу "для приданія ей лоску". Къ удивленію его, Ѳеклуша, вѣроятно, разгадавъ всю пустоту своего обожателя, отказываетъ ему на-отрѣзъ, говоря, что дала слово никогда не выходить замужъ. Черезъ три года, однакожь, авторъ получилъ извѣстіе, что Ѳеклуша вышла за землемѣра, а пріятель, у котораго онъ гостилъ въ деревнѣ, женился на дочери сосѣдняго помѣщика, также недурно-обрисованнаго.

Еслибъ современная русская литература состояла изъ повѣстей въ родѣ "Степной Барышни", авторъ "Замѣтокъ" въ "Современникѣ" имѣлъ бы основаніе сказать, что эта литература измельчала, потому-что описываетъ вяло и съ претензіями лица вовсе-неинтересныя, принадлежащія весьма-двусмысленному обществу; но въ слѣдующей же книгѣ того же журнала мы встрѣтились съ тремя разсказами, изъ которыхъ два въ-особенности, конечно, никто не упрекнетъ въ отсутствіи жизни, чувства, поэзіи.

Первый разсказъ: Ночь весною 1855 года въ Севастополѣ, переноситъ читателя въ городъ, которому суждено занять такое славное мѣсто въ исторіи, которому удивлялась вся Европа, передъ именемъ котораго благоговѣетъ вся Россія. Въ разсказѣ передается одинъ эпизодъ, но эпизодъ, дающій понятіе о томъ, какой родъ жизни вели наши воины въ осажденномъ городѣ. Авторъ рисуетъ нѣсколько портретовъ защитниковъ Севастополя. Прежде всего мы знакомимся съ пѣхотнымъ штабс-капитаномъ Михайловымъ. Онъ получаетъ письмо отъ своего бывшаго товарища, помѣщика и его жены, "блѣдной, голубоглазой Наташи, своей большой пріятельницы". Товарищъ пишетъ ему о провинціальныхъ слухахъ, по которымъ "паши заняли Евпаторію, такъ-что французамъ нѣтъ ужъ "сообщенія съ Балаклавой"; молодому офицеру хочется отличиться и получить Георгія; ратные товарищи сообщаютъ ему на севастопольскомъ бульварѣ, что, по ихъ мнѣнію, "на-дняхъ что-нибудь будетъ". Михаиловъ идетъ въ эту ночь съ ротой въ ложементы; ему предчувствуется, что онъ будетъ убитъ. Разставивъ людей на работы, онъ садится подъ брустверъ и, помолившись Богу, сбирается заснуть. Въ это время въ городѣ, у адъютанта Калугина сбираются товарищи пить чаи; они толкуютъ о Петербургѣ, о новостяхъ и смотрятъ въ открытое окно на летающія бомбы. Вдругъ пальба усиливается; офицеръ-ординарецъ пріѣзжаетъ къ генералу съ извѣстіемъ, что французы, подведя огромные резервы, атаковали ложементы, что убитъ полковой командиръ и много офицеровъ, и что требуютъ подкрѣпленія. Адъютанты скачутъ отдавать приказанія; на улицахъ начинаютъ показываться раненые солдаты, которыхъ ведутъ и несутъ съ бастіоновъ; жители выходятъ на крыльца домовъ посмотрѣть на канонаду. Одна старуха, смотря на бомбы, разсчитываетъ, что одна изъ нихъ упадетъ на ея домикъ въ слободкѣ. "Нѣтъ, это къ тётенькѣ Арникѣ въ садъ все попадаютъ" отвѣчаетъ маленькая дѣвочка и разсказываетъ, какъ она съ дяинькой ходила въ слободку. А какъ намъ только выходить, какъ одна бомба "прилетииить, какъ лопнииить, какъ засыплииить землею, такъ даже чуть "чуть насъ съ дяинькой однимъ оскрескомъ не задѣло"... Между-тѣмъ на темныхъ улицахъ появляется все больше-и-больше раненыхъ. На перевязочномъ пунктѣ "большая, высокая зала, освѣщенная свѣчами, съ "которыми доктора подходили осматривать раненыхъ, была буквально пол- "на. Носильщики безпрестанно вносили раненыхъ, складывали ихъ одинъ "подлѣ другаго на полъ. Говоръ разнообразныхъ вздоховъ, стоновъ, "хрипѣніи, прерываемый иногда пронзительнымъ крикомъ, носился по "всей комнатѣ"... Но отвернемся отъ этой тяжелой картины и послѣдуемъ за Калугинымъ, отправившимся на бастіонъ. И его тоже томитъ предчувствіе смерти, очень-обыкновенное, хотя и невсегда-сбывающееся. И онъ, видя летящую бомбу, ложится на землю, но, замѣтивъ впереди себя матросовъ, бодро поднимаетъ голову и идетъ мѣрными шагами въ блиндажъ, откуда командиръ бастіона посылаетъ ротмистра Праскухина въ правый ложементъ съ приказаніемъ находящемуся тамъ батальйону присоединиться къ своему полку. Праскухинъ передаетъ приказаніе Михайлову и вмѣстѣ съ нимъ ведетъ солдатъ къ мѣсту назначенія. Непріятель, замѣтивъ въ ложементахъ движеніе, начинаетъ стрѣлять чаще. Бомбы сыплются на батальйонъ. Одна изъ нихъ падаетъ въ самую средину его. "Ложись! крикнулъ чей-то голосъ. Михайловъ и Праскухинъ прилегли къ землѣ. Прошла секунда, показавшаяся часомъ, бомбу не рвало. Праскухинъ подумалъ, не напрасно ли онъ потревожился; можетъ-быть, бомба упала далеко и ему только казалось, что трубка шипитъ тутъ же. Но въ то же время глаза его на мгновеніе встрѣтились съ свѣтящейся трубкой на аршинъ отъ него крутившейся бомбы. Онъ упалъ на колѣна... Прошла еще секунда! секунда, въ которую цѣлый міръ чувствъ, мыслей, надеждъ, воспоминаній промелькнулъ въ его воображеніи". "Кого убьетъ, меня или Михайлова?" думаетъ Праскухинъ, и ожиданіе смерти не оставляетъ его. Ожиданіе сбывается: осколокъ бомбы убиваетъ на мѣстѣ Праскухина, Михайловъ только раненъ въ голову. Разсказъ оканчивается удивительною сценою разговора русскихъ и непріятелей во время короткаго перемирія, когда солдаты обѣихъ націй убираютъ тѣла своихъ падшихъ товарищей; но сцена эта, написанная, какъ мы уже сказали, превосходно, оставляетъ тяжелое, даже непріятное впечатлѣніе неумѣстной веселостью бесѣдующихъ, вздорной болтовней французовъ, и мы предпочитаемъ ей слѣдующую коротенькую картину разсвѣта надъ мѣстомъ почкой битвы:

"Сотни свѣжихъ, окровавленныхъ тѣлъ, людей, за два часа назадъ полныхъ разнообразныхъ высокихъ и мелкихъ надеждъ и желаній, съ окоченѣлыми членами лежали на росистой, цвѣтущей долинѣ, отдѣляющей бастіонъ отъ траншеи и на ровномъ полу Часовни Мертвыхъ въ Севастополѣ; сотни людей съ молитвами на пересохшихъ устахъ ворочались и стонали -- на носилкахъ, на койкахъ и на полу перевязочнаго пункта; а все также, какъ и въ прежніе дни, загорѣлась зарница надъ Сапунъ-Горою, поблѣднѣли мерцающія звѣзды, потянулъ бѣлый туманъ съ шумящаго темнаго моря, зажглась алая заря на востокѣ, разбѣжались багровыя длинныя тучи по свѣтло-лазурному горизонту, и все также, какъ и въ прежніе дни, обѣщая радость, любовь и "счастье всему ожившему міру, выплывало могучее, прекрасное свѣтило".

Если во всемъ этомъ нѣтъ жизни, чувства и поэзіи, то автору "Замѣтокъ" въ "Современникѣ" остается искать ихъ... только въ замѣткахъ Новаго Поэта.

Другой разсказъ, подписанный буквами Л. Н. Т., которыя читатель встрѣчаетъ съ такимъ удовольствіемъ, хотя и довольно-рѣдко, подъ прекрасными очерками, называется Рубка лѣсу и переноситъ насъ въ другой край Россіи, гдѣ также нѣсколько лѣтъ уже кипитъ война, не менѣе жестокая и упорная, хотя не въ такихъ размѣрахъ и не столь-кровопролитная. Артиллерійскій юнкеръ разсказываетъ небольшой эпизодъ изъ экспедиціи въ Большую Чечню. Въ зимнее раннее утро дивизіонъ батареи выступаетъ для прикрытія колонны, назначенной на рубку лѣса. Съ первыхъ же страницъ авторъ широкими, рельефными чертами рисуетъ солдатскіе тины, которые выходятъ у него даже лучше и полнѣе очерченныхъ въ предыдущемъ разсказѣ. Типы покорныхъ, начальствующихъ, суровыхъ, отчаянныхъ, хлопотливыхъ солдатъ обрисованы мастерски. Надобно было бы выписать цѣлыя страницы, чтобъ показать свойства этихъ типовъ и ихъ различіе. Разговоры ихъ -- верхъ естественности: важный фейерверкеръ Максимовъ, охотникъ говорить свысока и употреблять въ бесѣдѣ выраженія, имъ самимъ плохо- понимаемыя, забавникъ и привилегированный острякъ Чикинъ, молодецъ Антоновъ, сильно-безпокойный въ хмѣлю, смирный и недальній старикъ Ждановъ, охотникъ до пѣсенъ -- все это лица, выхваченныя живьемъ, съ натуры, а разговоръ ихъ, кажется, только-что подслушанъ и записанъ. Разсказъ Чикина о томъ, какъ онъ говоритъ мужикамъ, что "предводительствовалъ на Кавказѣ", заставляетъ смѣяться отъ души. Между-прочимъ, Чикинъ насказалъ землякамъ, что въ горахъ Тавлинцы камни вмѣсто хлѣба ѣдятъ и у нихъ но одному глазу во лбу, а мумры все рука-съ-рукой ходятъ, "такъ и родятся, такіе и отъ природы; ты имъ руки разорви, такъ кровь пойдетъ -- все равно, что китаецъ -- шапку съ него сними, она кровь пойдетъ". Максимовъ спрашиваетъ: "вѣрили ли земляки такому вздору? Чикинъ отвѣчаетъ: "Такой, право, народъ чудный, Ѳедоръ Максимычъ. Вѣрятъ всему, ей-Богу вѣрятъ! А сталъ имъ про гору Казбекъ сказывать, что на ней все лѣто снѣгъ не таитъ, такъ вовсе на смѣхъ подняли; милый человѣкъ, что ты говорятъ, малый, фастаешь? Видано ли дѣло большая гора, да на ней снѣгъ не будетъ таить; у насъ, малый въ ростопель, такъ какой бугоръ -- и тотъ прежде растаетъ, а въ лощинахъ снѣгъ лежитъ. "Поди ты!" заключилъ Чикинъ подмигивая.

Собственно говоря, въ бесѣдахъ солдатъ и заключается весь разсказъ Л. H. Т.; содержанія въ немъ нѣтъ никакого. Драматическую перипетію въ немъ составляетъ смерть одного солдата Веленчука, раненаго во время нападенія татаръ на отрядъ, отправившійся уже въ обратный путь. Являются, впрочемъ, въ концѣ разсказа портреты нѣсколькихъ офицеровъ; между ними замѣчательны: ротный командиръ Болховъ, которому ужасно надоѣлъ Кавказъ и который все-таки ни за что не хочетъ съ нимъ разстаться; скромный и бѣдный прапорщикъ; капитанъ Крафтъ изъ нѣмцевъ, хорошій офицеръ, но охотникъ прихвастнуть; капитанъ Тросенко, кажется, родившійся на Кавказѣ и спрашивающій: "Что, хорошо тамъ у васъ, въ Россіи? А я никогда туда не поѣду!" По, повторяемъ, главныя дѣйствующія лица разсказа все-таки солдаты. Окончимъ разборъ нѣсколькими строками, въ которыхъ авторъ дѣлаетъ общій выводъ о свойствахъ русскаго солдата:

"Я всегда и вездѣ, особенно на Кавказѣ, замѣчалъ особенный тактъ "у нашего солдата, во время опасности умалчивать и обходить тѣ вещи, "которыя могли бы невыгодно дѣйствовать на духъ товарищей. Духъ "русскаго солдата не основанъ такъ, какъ храбрость южныхъ народовъ, "на скоро воспламеняемомъ и остывающемъ энтузіазмѣ: его также трудно "разжечь, какъ и заставить упасть духомъ. Для него ненужны эфекты и краснорѣчивыя рѣчи; для него нужны, напротивъ, спокойствіе, "порядокъ и отсутствіе всего натянутаго. Въ русскомъ -- настоящемъ "русскомъ солдатѣ никогда не замѣтите хвастовства, ухорства, желанія отуманиться, разгорячиться во время опасности; напротивъ, скромность, простота и способность видѣть въ опасности совсѣмъ другое, чѣмъ опасность, составляютъ отличительныя черты его характера. Я видѣлъ солдата, раненаго въ ногу, въ первую минуту жалѣвшаго только о пробитомъ новомъ полушубкѣ."

Разсказъ г. Полонскаго: Домъ въ деревнѣ ("Соврем." No 9), составляетъ продолженіе его разсказа "Груня" ("Совр." No 4). Здѣсь автору уже шестнадцать лѣтъ, и онъ описываетъ просто, и мѣстами даже наивно, событія своей молодости, сознаваясь, что на "шестнадцатомъ году онъ былъ едва ли умнѣе, чѣмъ въ четырнадцать". Содержаніе разсказа несложно: авторъ проводитъ вакаціонный мѣсяцъ въ деревнѣ своего дальняго родственника Хрустина, въ молодости жившаго шибко, по теперь находящагося подъ начальствомъ тётки своей покойной жены, Аграфены Степановны, злой и сварливой старухи, бывшей причиною смерти старшей дочери Хрустина, Софьи, и очень-дурно обращающейся съ младшею дочерью его, Лизой. Замѣтимъ, что въ этой повѣсти, какъ и въ "Степной Барышнѣ", старшая сестра умираетъ отъ любви. За Лизу тоже сватался женихъ, но Аграфена Степановна отказала ему, не желая видѣть Лизу счастливою и не имѣя намѣренія отдавать отчета въ управленіи ея имѣніемъ. Молодому автору очень нравится Лиза, но, основываясь на розсказняхъ стараго лакея и своихъ собственныхъ, далеко непроницательныхъ наблюденіяхъ, онъ убѣждается, что она влюблена въ ихъ сосѣда, Скандинавцева, и рѣшается всѣми силами содѣйствовать счастью Лизы. Онъ помогаетъ имъ видѣться и передастъ однажды письмо Лизы къ Скандинавцеву и потомъ отвѣтъ его. Черезъ день послѣ этого письма Лиза исчезаетъ изъ дому; ее нигдѣ не могутъ найдти, но, къ удивленію автора, Скандинавцевъ не исчезаетъ вмѣстѣ съ нею, а спокойно остается жить въ своемъ помѣстьи. Дѣло объясняется тѣмъ, что Лиза убѣжала съ своимъ прежнимъ женихомъ и вышла за него замужъ, а Скандинавцевъ былъ другъ его и только помогалъ бѣгству. Разговоръ написанъ легко и живо и наполненъ занимательными подробностями, между которыми встрѣчается, однакожь, нѣсколько лишнихъ и растянутыхъ эпизодовъ, какъ, напримѣръ, посѣщенія подруги Лизы, Кати, и исторія съ письмомъ одного пріятеля автора.

Въ послѣднихъ книжкахъ "Москвитянина" (10-й и 11-й), лучшія статьи, хотя и помѣщены въ отдѣлѣ Словесности, по имѣютъ современный политическій интересъ. Таковы: Прогулка на Инкерманъ и Бельбекъ, Н. В. Б., и двѣ статьи о Нахимовѣ: Смерть и погребеніе Нахимова, того же автора; Въ память о Нахимовѣ, г. Погодина. Въ этихъ статьяхъ очень-много интереснаго, но мало литературнаго; то же должно сказать объ окончаніи Воспоминаній о походѣ въ Венгрію, г. Лугинскаго, и Изслѣдованій о балтійскихъ славянахъ. О двухъ послѣднихъ статьяхъ было уже говорено въ нашемъ журналѣ. Чисто литературная статья въ этихъ нумерахъ "Москвитянина" только одна: Село Заквасино -- Панфилово тожъ, но она могла бы очень-удобно не являться въ печати, и мы предпочитаемъ ей статью кн. Косторова о Енисейскихъ Тунгусахъ, тоже отнесенную въ отдѣлъ Словесности. Въ-самомъ-дѣлѣ, что за избитое содержаніе въ повѣсти г--на Е.! Въ село Заквасино пріѣзжаетъ дальній родственникъ владѣтельницы этого села, графъ Границкій, блистательный петербургскій франтъ. У старушки, какъ водится, есть хорошенькая племянница, кокетка, влюбляющаяся въ графа, который, какъ истинный левъ, играетъ любовью провинціалки, назначаетъ ей свиданія, кружитъ ей еще болѣе голову, по потомъ одумывается, и чтобъ вылечить дѣвушку отъ напрасной любви къ нему, притворяется пустымъ и даже глупымъ фатомъ. Потомъ онъ уѣзжаетъ изъ деревни; потомъ слѣдуетъ эпилогъ черезъ восемь лѣтъ. Границкій встрѣчаетъ Вѣру уже замужемъ, матерью семейства, только для-того, чтобъ сказать ей: "до свиданья въ небесахъ". Все это неново, неестественно и незанимательно. И все это еще лучшія статьи "Москвитянина". О критикѣ его и переводныхъ, статьяхъ не будемъ ничего говорить, и чтобъ не возвращаться къ нему болѣе, скажемъ нѣсколько словъ о стихахъ, помѣщенныхъ въ этомъ журналѣ, сравнивъ ихъ съ произведеніями петербургской музы въ послѣднемъ нумерѣ "Современника" и "Библіотеки для Чтенія".

О современныхъ стихотвореніяхъ было уже говорено въ августовской книжкѣ нашего журнала; но стихотворенія "Москвитянина" имѣютъ всегда "особый отпечатокъ" и ихъ нельзя не замѣтить. Въ десятой книжкѣ московскаго журнала помѣщено всего одно четверостишіе Къ портрету Л. Н. Автору удалось сказать два хорошіе стиха:

Онъ шлетъ на насъ своихъ французовъ,

Чтобъ на него они не шли;

но не-уже-ли къ нимъ нельзя было прибрать ничего лучше, кромѣ слѣдующихъ изысканныхъ фразъ:

Ковачъ злокозненныхъ союзовъ,

Мучитель счастія земли!"

Въ 11-мъ нумерѣ, перепечатаны изъ "Сѣверной Пчелы" два стихотворенія графини Ростопчиной: Сестрамъ Крестовоздвиженской Общины и Бояринъ; первое заслуживаетъ похвалы, кромѣ двухъ неловкихъ стиховъ:

Радѣютъ въ небесахъ о вашихъ головахъ,

Пусть лопнула картечь, пусть пуля свищетъ въ уши.

Графиня Ростопчина, какъ женщина, имѣетъ право не знать, что картечь не бомба и не граната, и лопнуть не можетъ, но за-то, какъ женщина, она сказала нѣсколько поэтическихъ, трогательныхъ словъ своимъ подругамъ, посвятившимъ себя высокому и благородному дѣлу. Она имѣла полное право сказать сестрамъ Общины:

Какъ женщины, вы нѣжны, сердобольны,

Но храбрымъ мужествомъ героямъ вы равны.

Вы служите Творцу не въ кельѣ монастырской

За крѣпкою стѣной обители святой;

Нѣтъ! вдохновенныя отвагой богатырской,

Какъ сестры, вы пошли за братьями на бой!

Къ-сожалѣнію, о второмъ стихотворенія графини Ростопчиной "Бояринъ", мы должны сказать, что не понимаемъ хорошенько ни цѣли, ни мысли его. Поэтъ описываетъ слѣдующими стихами своего боярина:

Онъ платье носитъ парчевое:

Быть можетъ, дорого оно --

За то оно вѣдь вѣковое

И будетъ въ родъ передано.

Въ немъ и привольно и широко,

Оно не жметъ и не тѣснитъ;

Грудь дышетъ ровно и широко

И богатырски станъ развитъ.

Не-уже-ли длятого, чтобъ быть настоящимъ бояриномъ, мы должны надѣть на себя кафтанъ нашихъ прапрадѣдовъ, вернуться къ тому времени, когда, бывало, на чудовищныхъ пирахъ:

Сердецъ веселье чародѣйка

Гуляетъ чарка по рукамъ;

Сама хозяйка въ душегрѣйкѣ

Подноситъ сладкій медъ гостямъ?

Развѣ все это необходимыя условія боярства? Развѣ каждый бояринъ долженъ умирать

. . . . . . .смертью славной

Подъ бѣдной рясой чернецовъ?

Развѣ не столь же почетна смерть боярина, положившаго голову свою на полѣ битвы, за отечество? "Бояринъ -- значитъ воевода" говоритъ графиня: но развѣ каждый бояринъ былъ воеводою? Вѣдь и на воеводствѣ были также не одни бояре... Не-уже-ли графиня забыла стихъ Державина, опредѣлявшій такъ боярина:

Боляринъ -- коль о всѣхъ болѣю, и пр.?

Что хотѣла сказать она слѣдующими темными стихами:

Такъ!... были на Руси бояре --

И будутъ, можетъ быть, опять?

Она, конечно, очень-хорошо знаетъ сама, что на Руси и теперь много бояръ, хоть они и не носятъ кафтановъ своихъ дѣдушекъ и шапокъ-мурмолокъ, потому-что истинное боярство заключается не въ наружныхъ признакахъ, не въ слѣпомъ пристрастіи къ устарѣлымъ Формамъ и понятіямъ, а въ благородствѣ мыслей, духа и характера, соединенныхъ съ разумнымъ пониманіемъ требованій современности. Графиня Ростопчина совершенно-права, говоря далѣе о бояринѣ:

Онъ гражданинъ; въ совѣтѣ царскомъ

Свободно, смѣло говоритъ;

Безстрашенъ, съ безкорыстьемъ барскимъ,

Онъ благо общее хранитъ.

Не льститъ онъ, не кривитъ душою,

Не лжетъ перомъ иль языкомъ,

Стоитъ за правду головою

Какъ Долгорукій предъ Петромъ!

Это все совершенно-справедливо, только графиня Ростоичина забыла, что Долгорукій засѣдалъ въ Сенатѣ не въ костюмѣ боярина временъ Алексѣя Михайловича...

Въ этомъ же нумерѣ "Москвитянина" г. Григорій Надхинъ напечаталъ Тысяча первое стихотвореніе по случаю нынѣшней войны. Стихи г. Надхина точно такіе же, какъ у гг. Кравченки, Татаринова и др. Очевидно, что каждый русскій, въ настоящую эпоху одушевленъ одинаковымъ патріотическимъ чувствомъ, однакожь не каждый можетъ написать хорошіе стихи. Отчего же поэты думаютъ, что всякій, кто когда-нибудь написалъ пару стиховъ, можетъ написать и "Тысяча-первое стихотвореніе"? Чѣмъ предметъ выше, тѣмъ слѣдовало бы обращаться съ нимъ съ большею осторожностью...

Въ августовской книжкѣ "Библіотеки для Чтенія" гг. Мей и Бене диктовъ напечатали также патріотическія стихотворенія. Стихи г. Мея сильны, хотя и очень-прозаичны. У г. Бенедиктова есть много удачныхъ строфъ и въ то же время наборъ звучныхъ, но не всегда меткихъ и чаще всего изысканныхъ эпитетовъ. Чѣмъ проще онъ выражается, тѣмъ стихъ у него выходитъ лучше, какъ, напримѣръ въ слѣдующихъ строфахъ, гдѣ изысканно только первое выраженіе:

Но, ломая грудью груди,

Русь, скажи своимъ врагамъ:

Прекратите звѣрство, люди!

Христіане, стыдно вамъ!

Что за чадомъ отуманенъ

Цѣлый міръ въ разумный вѣкъ!

Ты -- французъ, ты -- англичанинъ --

Гдѣ жь межь вами человѣкъ?

Изъ ученыхъ статей этого журнала можемъ назвать только окончаніе статьи г. Пекарскаго о Русскихъ мемуарахъ XVIIІ-го столѣтія и третью статью о Жизни Алкивіада, мѣстами наполненную уже слишкомъ-сухими подробностями. Критика "Сочиненій Пушкина", вся составленная изъ цитатъ и выписокъ мнѣній "Отечественныхъ Записокъ" сороковыхъ годовъ, не заключаетъ въ себѣ ничего новаго.

Въ августовской книжкѣ "Библіотеки для Чтенія" помѣщенъ разсказъ г. Михайлова Ау!, который мотъ бы быть занимателенъ, еслибъ авторъ получше отдѣлалъ и закончилъ его. Въ такомъ видѣ, какъ онъ напечатанъ, этотъ разсказъ -- довольно-блѣдный эскизъ, ничего не- оставляющій въ читателѣ. Съ крестьянкой деревни Сосновки, Мариной, у которой мужъ нѣсколько лѣтъ пропадаетъ въ столицѣ, не давая о себѣ никакого извѣстія, случается грѣхъ: у нея родится ребенокъ, и родные ея мужа выгоняютъ ее изъ своего дома. Еще хуже дѣлается положеніе бѣдной женщины, когда возвращается ея мужъ. Онъ рѣшительно приказываетъ, чтобъ въ его домѣ не было ребенка. Мать не хочетъ отдать ребенка въ чужія руки, а ея родные не берутъ его. Тогда мужъ заводитъ жену съ ребенкомъ въ лѣсъ и принуждаетъ ее оставить ребенка на какой-то полянѣ, а самъ отводитъ ее въ чащу и потомъ бросаетъ. Она бѣжитъ искать ребенка, кричитъ: ау! Лѣсъ отзывается ей тѣмъ же крикомъ въ разныхъ мѣстахъ. Обезсиленная, полупомѣшанная, истерзанная, она случайно находитъ дорогу въ деревню, но на всѣ разспросы крестьянъ отвѣчаетъ только однимъ словомъ: ау! Потомъ, отдохнувъ, опять бросается въ лѣсъ. "Тогда, тронутый горестью матери, Ефимъ показался у опушки лѣса съ ребенкомъ на рукахъ и остановилъ Марину". Этими словами, ничего-необъясняющими читателю, оканчивается разсказъ, изъ котораго могла бы выйдти полная картина, еслибъ г. Михайловъ не поторопился напечатать его въ такомъ неоконченномъ, неясномъ видѣ.

Есть еще въ этомъ нумерѣ "Библіотеки для Чтенія" нѣсколько большихъ и малыхъ статей, какъ, напримѣръ, Англійская литература и Аравія (изъ Справочнаго Словаря), типъ г. Моллера: Старьевщикъ, Философическое разсужденіе г. Руднева О воспитаніи въ Россіи въ XVI -- XVII вѣкѣ (на трехъ листкахъ); но говорить о подобныхъ произведеніяхъ было бы совершенно-напрасно. Мы не сказали бы ни слова и о второй части романа Кандидатъ въ романисты, которая еще скучнѣе первой, еслибъ не вспомнили, какъ огорчалась "Библіотека для Чтенія" словами "Отечественныхъ Записокъ", утверждавшихъ, что "Библіотека" издается внѣ времени и пространства. Этотъ странный, немножко-непріятный, но тѣмъ не менѣе неопровержимый Фактъ доказывался подробнымъ разборомъ статей "Библіотеки", и журналъ этотъ не могъ опровергнуть нашихъ выводовъ ничѣмъ, кромѣ громкихъ Фразъ и общихъ мѣстъ. Помѣщеніе исторій въ родѣ "Кандидатъ въ романисты" подтверждаетъ снова самымъ яснымъ и убѣдительнымъ образомъ высказанное нами мнѣніе. Всякій, кто слѣдитъ за успѣхами нашей литературы въ послѣднее время, знаетъ, что труды нашихъ лучшихъ писателей, клонятся къ возможно-вѣрному изображенію простонароднаго быта. Сочувствіе читателей къ подобному роду произведеній доказывается тою лестною извѣстностью, какую пріобрѣли въ публикѣ гг. Тургеневъ, Писемскій, Потѣхинъ, Островскій, Григоровичъ и другіе писатели, преимущественно бравшіе сюжеты свои изъ этого быта. Изъ журналовъ, одна "Библіотека для Чтенія" не одобряла этого рода произведеній въ своихъ критическихъ статьяхъ, отзываясь даже о Гоголѣ болѣе чѣмъ съ пренебреженіемъ. Думая, вѣроятно, что этого мало, она подарила наконецъ своихъ читателей цѣлымъ романомъ, полнымъ самыхъ грозныхъ филиппикъ противъ повѣстей изъ простонароднаго быта. Нужно ли прибавлять, что всѣ усилія автора "Кандидата въ романисты" пропали даромъ и что его безконечная и безполезная пародія хотя и возбуждаетъ улыбку, но улыбка эта относится не къ тѣмъ, кого осмѣиваетъ романъ, а къ тому, кто ихъ осмѣиваетъ?...

О сентябрской книжкѣ "Библіотеки" говорить нечего. Въ ней нѣтъ, по счастію, ни продолженія "Кандидата въ романисты", ни Справочнаго Словаря, за-то есть другія рѣдкости: восторженныя похвалы одного редактора "Библіотеки" г. Сенковскаго изданію другаго редактора того же журнала г. Старчевскаго. Изданіе это -- все тотъ же "Справочный Словарь", составленный, какъ мы уже неоднократно доказывали, на-половину изъ статей "Энциклопедическаго Лексикона", издававшагося г. Плюшаромъ, и на-половину изъ статей, наполненныхъ невѣрными и недостаточными свѣдѣніями. Есть также много рѣдкостей и въ Журналистикѣ этой книжки "Библіотеки", но все это не относится къ литературѣ. Переходимъ къ капитальному отдѣлу ея -- Русской Словесности, пройдя молчаніемъ одну изъ пустѣйшихъ повѣстей Клевета, г-жи Широковой, помѣщенную въ Смѣси.

Двѣ повѣсти: Школа гостепріимства г. Григоровича и Настя г. Моллера, составляютъ собственно бельлетрическій отдѣлъ этой книжки "Библіотеки", въ соединеніи съ переводами г. Мея изъ Анакреона и двумя стихотвореніями г. Бенедиктова, изъ которыхъ одно, гдѣ онъ говоритъ о Петрѣ-Великомъ, было бы, можетъ-быть, хорошо, еслибъ исключить изъ него множество изысканныхъ стиховъ и выраженій. Поговоримъ сначала о произведеніи г. Моллера оцѣнка котораго приведетъ насъ прямо къ заключенію о разсказѣ г. Григоровича.

Когда читаешь повѣсти, подобныя "Настѣ", невольно приходитъ мысль о томъ, какъ легко сдѣлаться писателемъ... извѣстнаго рода. Стоитъ только пріобрѣсти маленькій навыкъ выражаться легко и просто, читать года два-три все, что выходитъ по части русскихъ повѣстей, потомъ набить себѣ немножко руку переводами, составленіемъ маленькихъ журнальныхъ статеекъ по отдѣлу новостей, нѣсколькими фельетонами -- и дѣло сдѣлано, писатель готовъ! Познаній, изученій, наблюденія въ этомъ случаѣ не требуется, знакомства съ иностранными литературами также; можно даже плохо знать основные законы своего собственнаго языка и писать гладко по привычкѣ, по инстинкту, не отдавая себѣ отчета въ томъ, почему пишется такъ, а не иначе; самая орѳографія тутъ дѣло неважное: на это есть корректоры, а ошибки противъ языка можно приписать разсѣянности или странностямъ таланта. Даже воображеніе можетъ вовсе не играть никакой роли въ составленіи подобныхъ повѣстей. Припомни себѣ, что читалъ у другихъ, соедини въ одинъ разсказъ то, что попадалось въ разныхъ, придумай завязку самую обыкновенную, описывай то, что происходитъ всякій день передъ глазами: вѣрность изображеній и простота содержанія въ наше время самыя модныя условія разсказа; не заботься о сложной интригѣ, о характерахъ, описывай на десяти страницахъ то, что происходитъ въ-теченіе десяти минутъ (подъ предлогомъ психическаго анализа), перескакивай вдругъ черезъ десять лѣтъ (подъ предлогомъ живости разсказа, контраста картинъ), пересыпь все это общими мѣстами, громкими фразами и мнимо-юмористическими выходками -- и повѣсть выйдетъ ни чуть не хуже встрѣчаемыхъ всякій мѣсяцъ на страницахъ всякихъ журналовъ. Даже судьба такой повѣсти вовсе-непечальна: знакомые найдутъ, что она очень-мила, свалятъ всѣ ея недостатки и промахи на обстоятельства; критика, конечно, отзовется о ней съ пренебреженіемъ, но авторъ, въ свою очередь, можетъ доставить себѣ удовольствіе отдѣлать критика въ антикритикѣ и доказать, что критикъ ровно ничего не понимаетъ; а если повѣсть является въ журналѣ, то въ ея художественности нечего и сомнѣваться: редакторъ не преминетъ, при случаѣ, или по поводу чего бы то ни было, замѣтить читателямъ, что вотъ какой у него теперь даровитый сотрудникъ, что такая-то повѣсть только съ виду, пожалуй, похожа на пустячки, но что въ ней такъ много-много всего, и что во всякомъ случаѣ то, что печатается въ другомъ журналѣ въ подмётки негодится этой повѣсти. Такимъ образомъ повѣсть похвалена, имя сдѣлано, цѣль достигнута, и авторъ по-крайней-мѣрѣ самъ убѣжденъ въ томъ, что онъ если еще не талантъ, не художникъ, то, во всякомъ случаѣ, "замѣчательный бельлетристъ", отъ котораго наша литература въ-правѣ ожидать многаго.

Представимъ теперь рецептъ составленія повѣстей подобнаго рода. На Петербургской Сторонѣ, непремѣнно въ самой отдаленной улицѣ, живетъ бѣдный чиновникъ, какихъ мы встрѣчали сотнями въ повѣстяхъ сороковыхъ годовъ. Квартира его очень-бѣдная, но, какъ водится, опрятная (слѣдуетъ описаніе квартиры, взятое изъ тысячи подобныхъ описаній: кожаный диванъ, плющъ, статуя Наполеона безъ головы и проч. и проч.). Въ этой квартирѣ живетъ старикъ съ молоденькой дочкой. Фамилія старика Ласточкинъ, Курочкинъ, Зябликовъ или Пѣтушковъ -- все-равно. Дочку зовутъ, пожалуй, Настя; она, конечно, прехорошенькая, хотя и носитъ полинялое платье, старую шляпку и т. д. Старикъ все переписываетъ бумаги и говоритъ: мы люди маленькіе; дочка говоритъ: ахъ, папаша, какой вы право! Старику даютъ переписать бумагу на домъ, онъ переписываетъ ее больной, но не можетъ самъ отнести на дачу къ начальнику. За него отправляется Настя. Начальникъ, какъ водится, человѣкъ важный, недоступный; но семейство его, жена и дочь принимаютъ ласково бѣдную дѣвушку, дарятъ ее, покровительствуютъ ей, велятъ приходить но праздникамъ. Дѣвушка начинаетъ привыкать къ роскоши, дѣлать сравненіе своего бѣднаго положенія съ богатствомъ покровителей. Слѣдуютъ разсужденія о контрастахъ и общественныхъ отношеніяхъ. Между-тѣмъ положеніе Ласточкина улучшается; начальникъ не оставляетъ и его своимъ покровительствомъ... Авторъ перескакиваетъ черезъ четыре года. Настя невѣста; Настѣ пора замужъ; секретарь начальника, тихій и скромный человѣкъ, влюбился въ нее; Настю выдаютъ замужъ... Авторъ перескакиваетъ еще черезъ три года. Настя замужемъ, у Насти ребенокъ, но Настя встрѣчается случайно съ дочерью своего прежняго благодѣтеля, теперь уже княгиней. Княгиня требуетъ, чтобъ прежняя подруга ѣздила къ ней, и сама образовываетъ ее, вывозитъ съ собою въ свѣтъ. Настя, понявъ, что первое условіе порядочной женщины -- нарядъ, заставляетъ своего мужа работать день и ночь, чтобъ доставать деньги на наряды, и наконецъ развивается до того, что о ней начинаютъ говорить дурно, и княгиня не велитъ принимать ее. Тогда Настя раскаявается. Слѣдуетъ сцена примиренія, прощенія, семейнаго счастія, на чемъ можно, пожалуй, и остановиться также, какъ можно и продолжать сколько угодно. Подобныя повѣсти можно разсказывать нѣсколько лѣтъ сряду. Въ нихъ будетъ все давно извѣстно, но за-то все будетъ гладко, просто, будетъ легко читаться, а забываться еще легче.

Бываютъ повѣсти и другаго рода. Человѣкъ съ дарованіемъ испытаннымъ, доказаннымъ, создавшій много замѣчательнаго въ одномъ извѣстномъ родѣ, вдругъ вообразитъ себѣ, что онъ можетъ также прекрасно писать и въ другомъ совершенно-противоположномъ родѣ -- бросится, напримѣръ, въ натянутое остроуміе, въ шаржи, если писалъ до того времени вещи серьёзныя, полныя чувства и наблюдательности. Воля ваша, тяжело видѣть писателя не на своемъ мѣстѣ, не въ своей сферѣ, чувствовать, что онъ пишетъ на-скоро, не обдумывая, не перечитывая, понимать, что въ каждой фразѣ его заключается какъ-будто оправданіе себя передъ читателемъ, стараніе разсмѣшить его, скрытый вопросъ: не правда-ли^все это вѣдь не очень-дурно, вѣдь надъ этимъ можно посмѣяться? И онъ еще болѣе шаржируетъ свои лица, дѣлаетъ свои карикатуры еще смѣшнѣе, придумываетъ происшествія еще запутаннѣе, еще неправдоподобнѣе. Герой его разсказа, человѣкъ пустой и опрометчивый въ началѣ повѣсти, въ концѣ ея дѣлается просто сумасшедшимъ, нелѣпымъ. Онъ позвалъ къ себѣ въ деревню гостей, не бывъ самъ въ деревнѣ съ дѣтства, и нашелъ, что въ его господскомъ домѣ все развалилось, что ему самому жить негдѣ, сѣсть не на чемъ, ѣсть нечего. Вмѣсто того, чтобъ написать своимъ гостямъ, что онъ не можетъ принять ихъ по какимъ-нибудь причинамъ, онъ ждетъ ихъ, терзаясь каждую минуту. И гости являются одинъ за другимъ, и комическія сцены слѣдуютъ одна за другою, одна другой неестественнѣе, скучнѣе, невыносимѣе. И самыя лица гостей, сначала еще довольно-сносныя, подъ-конецъ теряютъ послѣдніе признаки человѣчности. И все это, сначала возбуждавшее улыбку, наконецъ выводитъ изъ терпѣнія, производитъ зѣвоту, сожалѣніе объ авторѣ, вынужденномъ рисовать такія пустыя, нелѣпыя сцены. Особенно это чувство становится невыносимымъ, когда хозяинъ, спасаясь бѣгствомъ отъ своихъ гостей, падаетъ въ лужи и прячется въ кусты, чтобъ его не поймали. Всѣ эти сцены недостойны искусства, недостойны художника, писателя съ талантомъ... Авторъ оправдываетъ свою повѣсть слѣдующимъ эпиграфомъ: "Самая незатѣйливая шутка и даже пустой фарсъ, "если только способны возбудить улыбку, во сто разъ полезнѣе сочиненія, наполненнаго непроницаемою мудростью, или даже посредственными, давно избитыми, дюжинными мыслями". Подъ этой тирадой подписано: изъ неизданной логики. Если подобная фраза можетъ встрѣтиться въ какой-нибудь логикѣ, то не иначе, какъ въ примѣръ парадокса. Пустой фарсъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть полезенъ, и никакъ неполезнѣе сочиненія, полнаго посредственными, даже избитыми мыслями. Авторъ забываетъ, что могутъ найдтись читатели, для которыхъ избитая мысль можетъ быть новостью, а посредственность прійдется по плечу, станетъ вровень съ ихъ понятіемъ, тогда- какъ пошлый фарсъ, если и понравится людямъ необразованнымъ, то во всякомъ случаѣ унижаетъ искусства художника, и, вмѣсто того, чтобъ дѣйствовать воспитательнымъ образомъ на очищеніе вкуса, будетъ только развивать дурной тонъ въ ущербъ эстетическимъ началамъ здравой литературы.

Больше ничего не скажемъ мы по поводу повѣстей въ сентябрской книжкѣ "Библіотеки для Чтенія".

"Отечественныя Записки", т. 102, 1855

Оставить комментарий Толстой Лев Николаевич (gabrielmv@yahoo.com) Год: 1855 Обновлено: 05/04/2019. 49k. Статистика. Статья: Критика О творчестве автора	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Странное мнение о современной русской литературе.- Степная барышня, повесть г. H. С.- Ночь весною 1855 года в Севастополе.- Рубка лесу, рассказ Л. H. Т.- Дом в деревне, рассказ г. Полонскаго.- Село Заквасино - Панфилово тожь, повесть г. Е.- Боярин, графини Ростопчиной и другие стихотворения "Москвитянина".- Стихи в "Библиотеке для Чтения".- Серьезные статьи в последних книжках "Современника" и "Библиотеки для Чтения".- Ау!, рассказ г. Михайлова.- Вторая часть романа Кандидат в романисты.- Школа гостеприимства, повесть г. Григоровича.- Настя, повесть г. Моллера.

Толстой Лев Николаевич Журналистика

ЖУРНАЛИСТИКА.

Толстой Лев Николаевич
Журналистика