Толстой Лев Львович
Федька и я

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лев Львович Толстой

Федька и я

   Когда мы переехали жить из деревни в Москву, с нами переехал и лакей Григорий Иванович. Григорий взял с собой старшего сына своего Федьку, чтобы отдать его в какую-нибудь московскую городскую школу.
   Федька был мне ровесник, шустрый, белоголовый, стриженый мальчишка с хитрыми глазами и старообразным лицом и большой шалун.
   В Москве Федька стал ходить в городскую школу, а меня отдали в гимназию. По вечерам, когда мы приходили домой и находили свободное время, мы встречались с Федькой, играли вместе в лодыжки, привезенные из деревни, или бегали но двору. А иногда, когда у меня был в кармане свободный пятачок, мы отправлялись в колониальную лавку на перекрестке переулков и покупали там каких-нибудь сластей.
   Раз вечером, когда уже было темно и мы, насосавшись вдоволь карамелек, возвращались домой из колониальной лавочки, Федька, не доходя до нашего дома всего несколько шагов, вдруг подбежал к парадной двери соседнего с нами белого дома и изо всех сил дернул за круглую медную ручку ее звонка.
   Потом он бросился бежать, как заяц, и, поворотив в маши ворота, скрылся за ними. Конечно, я пустился за Федькой,
   Благополучно добежав до двери, я нашел Федьку в углу за воротами,
   -- О, дите сюда, тише, шепнул он, -- слушайте.
   Мы затихли и стали слушать. Дверь того подъезда, в который позвонил Федька, отворилась, и чей-то голос сказал: "Ишь, черти, балуются, непременно из соседнего дома. Погодите же!"
   И дверь с шумом захлопнулась Федька, оскалив зубы, хохотал и мотал головой от удовольствия.
   -- А если тебя поймают,--сказал я ему,-- вот попадет.
   -- Я убегу, -- сказал Федька так самоуверенно, что я поверил в то, что он никогда не попадется.
   -- Еще разве пойти дернуть, -- сказал он помолчав.
   -- Нет, брат, по моему --довольно, не советую, сказал я, -- я пойду теперь учиться.
   На другой день вечером Федька опять не утерпел и позвонил у соседнего с нашим чужого подъезда.
   Но на этот раз меня не было с ним, и я узнал об этом только уже после того, как Федька, взволнованный, вбежал в дом. Я понял по лицу его, что он опять звонил.
   Когда он вышел из буфета, где Григорий сидел и пил чай, я подошел к нему и спросил на ухо:
   -- Что, Федька, ты опять звонил?
   -- А то неужли ж! -- ответил он, -- вот ругалась горничная, беда! А и опять за воротами схоронился.
   В субботу я получил от мама мое жалованье за целый месяц -- десять копеек.
   В воскресенье вечером мы отправились с Федькой в колониальную лавку покупать на эти деньги сластей. Знал я, что ничего хорошего не было в том, что, когда у меня были деньги, я проедал их, хотя у нас и без того было всего довольно и даже слишком много; но мама не удерживала меня, и я делал это.
   Мы купили с Федькой яблочной пастилы, разделили пополам и съели ее, возвращаясь домой нашим переулком.
   Был зимний вечер. Стоял туман, гак что фонари тускло светили.
   Попадались пьяные пешком и на извозчиках, и мне было скучно на душе.
   Федька же не унывал. Он шел со мной рядом, смеясь и скаля зубы, и рассказывал, как он нынче утром попал камнем в самую голову кошке, которая пробиралась по соседнему с нашим двором забору.
   -- Так даже пискнула, -- хвастался Федька,-- через голову три раза перевернулась. Ей-Богу, правда.
   Мне было неприятно, что Федька хвастался таким гадким поступком, но я чувствовал, что упрекнуть Федьку у меня не было довольно уверенности и сил.
   Я был сам в распущенном, глупом настроении духа.
   Прошел пьяный мимо нас и толкнул Федьку в плечо,
   -- Чего толкаешься?--крикнул на него Федька,-- я тебя вот!
   И, подбежав к пьяному, он так толкнул его, что пьяный зашатался и упал с тротуара на улипu.
   Лежа лицом к мостовой, он ругался и бормотал что-то.
   Федька бросился бежать, и за ним. Пьяница, может быть, расшибся, разбил лицо в кровь, может быть, сломал себе что-нибудь; я чувствовал, что мы с Федькой сделали, что-то нехорошее и злое, но вернуться, поднять бедного пьяницу или, по крайней мере, помочь ему подняться, -- на эго у меня не хватило бы храбрости. Мы подбежали к тому белому дому, рядом с нашим, в подъезд которого Федька звонил.
   Федька остановился на минуту, взглянул на меня хитрыми глазами, подмигнул и сказал:
   -- Ну-ка вы, дерните разок за звоночек.
   Не знаю, что сделалось со той, что я так легко поддался в тот вечер Федькиным словам. Я вбежал на две ступеньки каменного крыльца и, схватившись за большую, круглую медную ручку звонка, дернул за нее.
   Федька бросился бежать и сейчас же скрылся за нашими воротами. ,
   Я бросился за ним. Но не успел я добежать до наших. ворот, как чьи-то здоровые и твердые, как клещи, руки схватили меня сзади за плечи.
   В ужасе я оглянулся и увидел усатое, красное лицо и громадную голову в бараньей шапке, и револьвер на ремне и саблю через плечо. Меня поймал городовой.
   Я затрясся от страха и сейчас же заревел.
   -- Ты что же это делаешь, каналья? -- сказал грубым, строгим голосом городовой,--в чужие подъезды звонишь? Постой же!
   -- Я из этого дома,--начал я оправдываться,-- разве ты не знаешь? Я тут живу.
   -- Врешь, братец, сказал городовой, -- кабы ты был сын здешнего барина, разве бы стал этак баловаться.
   -- Спросите коли хотите, -- пищал я, совсем растерявшись и чувствуя, что все для меня погибло.
   -- Спрошу, спрошу, -- говорил городовой, все так же крепко сжимая мое пальто в своих ручищах и так сильно, что мои панталоны, куртка и пальто, все поднялось кверху и жало меня снизу,
   И городовой повел меня на наш двор и позвонил у нашего подъезда.
   Григорий отпер дверь.
   Увидав его знакомую фигуру, я еще сильнее принялся рыдать.
   -- Что это еще? -- удивленно спросил Григорий, вглядываясь в меня и в городового и не различая нас хорошенько в полутемноте.
   -- Вот мальчик звонил у чужого подъезда, -- говорит, что здешнего барина сын; верно ли? -- сказал городовой.
   Я все рыдал отчаянным, испуганным голосом.
   Григорий вдруг понял все и рассердился.
   -- Ах, ты, дурак этакий, -- начал он, наступая на городового, -- да разве можно этак детей пугать. Смотри, что ты с ним сделал. Разве можно так с господскими детьми обращаться! .
   И Григорий вырвал меня из рук городового.
   -- К нам в полицию три раза жаловались, -- сказал городовой, начиная сам смущаться, -- что ж, нам иначе невозможно. Приказано было проследить, кто звонит.
   -- Я в первый раз только позвонил, -- пропищал я, трясясь всем телом и все еще не приходя в себя.
   Мы вошли уже в переднюю. Мама, услыхав из гостиной крик, выбежала к нам.
   -- Что такое? вскрикнула она в ужасе.
   Городовой и Григорий оба начали ей объяснять, в чем дело, каждый по своему. Мама так перепугалась, увидав мое состояние, что принялась бранить вместе с Григорием городового. Я чувствовал, что это было несправедливо, потому что городовой только исполнял свою обязанность, и молчал, горько плача,
   -- Дурак! -- продолжал Григорий пробирать городового, который снял шапку и все больше и больше смущался и даже не оправдывался больше, стоя в передней, -- разве можно этак обращаться с господскими; деликатными детьми. Мог бы донести, прийти н сказать. А то за шиворот привел. Ишь, молодец какой!
   Папа также услыхал из своего кабинета необыкновенный шум в передней и вышел к нам.
   Выслушав спокойно всю историю, он вынул сорок копеек из кармана, дал городовому и сказал:
   -- Вот тебе на чай. Спасибо. Иди с Богом,
   Потом папа посмотрел на меня и спросил:
   -- Ну, что, будешь еще звонить у чужих подъездов?
   Я ничего не ответил, потому что само собой было ясно, что звонить у чужих подъездов теперь у меня совершенно отпала охота.
   После слов папа городовой стал улыбаться добродушной улыбкой, поклонился и ушел.
   Я понемножку успокоился от моего испуга.
   В тот же вечер, отчасти по моей вине, все узнали, что главным виновником всей истории был Федька, звонивший не раз у чужого подъезда, тогда как я позвонил в него в первый и в последний раз в жизни.
   Григорий больше всех был взволнован этим. Вечером, когда Федька пришел в буфет, Григорий вдруг схватил его, расстегнул ему панталоны и, взяв несколько веток из метелки, стал его пороть.
   Федька орал благим матом, брыкал ногами и, наконец, был отпущен с миром.
   С тех пор и он перестал звонить у чужих подъездов, но оттого, что отец иногда порол его, думая этим его исправить, он не сделался лучше, а сделался хуже, еще больше озверел, привык лгать и замыкаться в себе, и теперь из Федьки вышел плохой человек; он мастеровой в городе Туле, горький пьянима, жестокий и грубый с своей семье...
   

-----------------------------------------------------

   Источник текста: Л. Л. Толстой. Правдивые рассказы для детей. -- С.-Петербург, 19О3.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru