Толстой Алексей Николаевич
Англичане, когда они любезны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   "Я берег покидал туманный Альбиона..." Русские писатели об Англии. 1646--1945
   М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2001.
   

А.Н.Толстой

Англичане, когда они любезны

   В тот год, когда после отхода из Польши русские войска снова были брошены в наступление на обледенелые высоты Эрзерума, когда правительство и либеральная русская печать в сотый раз заявили о своей верности союзникам и готовности драться до последней капли мужицкой крови, когда под Ипром немцы выпустили хлор и пропахали весь английский фронт тяжелыми снарядами, -- тогда англичане стали говорить, что, в сущности, всегда любили русский народ и восхищались им и что русская душа -- это особенная душа, загадочная и мистическая, и англичанам именно этой души и нехватало для полноты бытия.
   В то время русскому патриотизму, -- у которого одно крылышко было подбито на фронте, другое -- в Царском Селе, -- хороша была и такая подачка. А тут еще похвалил не кто-нибудь, а сама Англия. Патриоты обрадовались ужасно. И от ужасной радости, когда человек не знает, что ему еще выкинуть, -- ударились в мистику.
   Оказалось, -- по их словам, -- что русский крестьянин со своей загадочной душой является как бы женской частью европейской цивилизации: призван к восприятию семени европейской цивилизации, и что он это сознает (метафизически) слепым женственным инстинктом и потому слепо и беззаветно будет умирать в боях за свое мужское начало, то есть за союзников.
   Подведено было ловко, философски. Сейчас немного странно писать эти слова, а тогда их с упоением повторяли в доброкачественных редакциях, в либеральном дыму, в изящных гостиных, на шумных банкетах, где будущие члены Временного правительства хлопали об пол бокалы с шампанским.
   Англичане ответили на энтузиазм энтузиазмом. Шесть русских журналистов и писателей были командированы редакциями в Англию -- посмотреть на жар английских чувств. В пути и во все время пребывания гостям были предоставлены восхитительные удобства (бесплатно), -- чтобы было чем помянуть гостеприимство.
   
   В промежутки между осмотрами военных заводов, флота и фронта устраивались для гостей банкеты с министрами и с членами королевского дома (с теми, которые любили крепкие напитки). На одном таком банкете герцог Девонширский, -- про которого третям сообщили, что у него "лицо Старой Англии", а лицо у него было багровое от постоянного употребления портвейна (напиток хорошего тона), с большим носом и усами, закрывающими рот, -- сказал гостям спич: "Чорт возьми! Я хорошо не понимаю, зачем вы сюда, собственно говоря, приехали, но, видимо, вы -- теплые ребята, -- давайте выпьем..." (За столом громкий и добродушный хохот, переходящий почти в умиление.)
   Это был стиль грубоватого добродушия, так сказать -- морской, соленый... (душа Старой Англии). Этого стиля держались почти все, кому требовалось производить впечатление на гостей. Только и видно было добродушнейших, -- почти что придурковатых, -- людей-рубах. Ты, мол, да я, мол, англичанин да русский, -- давай, парень, выпьем...
   Даже сэр Эдуард Грей (на другом банкете), задававший тон всей политике, прикинувшись простачком, похохатывал. Когда его спросили (я его спросил): много ли он путешествовал? -- он посмотрел на меня детскими глазами:
   -- Я никогда не был на континенте. (То есть он хотел сказать -- в Европе.)
   -- Почему?
   -- А я боюсь, что украдут мой багаж.
   Другого стиля гостям не показывали. При них неотлучно находились рубахи-парни, офицеры, по всей вероятности, из контрразведки. Они возили гостей и по театрам, и по выставкам, и в кабаки. Ночью Лондон погружался во мрак (из-за цеппелинов). Молчаливая, невидимая толпа шла по тротуарам. Только слышались свистки, вызывающие автомобили. Да время от времени в толпе вспыхивал и сейчас же гас фонарик полисмена, следящего за нравственностью. Белый свет фонарика падал на лицо женщины. Она шарахалась, пропадала в темноте. Рубахи-парни предупреждали: "Не ходите ночью по улицам, не стоит смешиваться со всяким сбродом".
   
   В подтверждение горячего интереса к русской душе в Лондоне наспех устроили русскую выставку. Помещалась она на Пикадилли. Через улицу протянута лента: "Русская выставка". У входа небольшая корректная афиша. Узкая лестница ведет глубоко в подвальное помещение. Там перед дверями на выставку стояли два человека: один -- унылый, худой блондин, другой -- жирненький, веселый, курчавый. На обоих надеты красные черкески с кинжалами, на голове -- высокие боярские шапки из кошачьего меха с большими медными восьмиконечными крестами. Это -- русские крестьяне. Так сказать, символ креста и меча. Представители загадочного народа. Далее в сводчатом зале за прилавками сидели в голубых кокошниках старые англичанки из разных благотворительных комитетов. Они продавали изделия русского национального гения -- какие-то ржавые замки, крестики, деревянные игрушки, тряпичные куклы. Все это было наспех изготовлено в нищих кварталах Лондона. Здесь же, между прочим, пристроилось несколько блестящих витрин, -- обуви, косметики, белья. Но это -- между прочим, бочком.
   В глубине зала были устроены "уголки России", этой загадочной страны, по которой отныне тосковала английская душа. Вот что-то вроде огромного комода с железной трубой, стол, лавка, на стене -- образа. На комоде лежит опять-таки в черкеске с патронами старик из папье-маше, в лаптях, у комода -- лопата и глиняный горшок. Все вместе изображают русскую избу того самого русского крестьянина, который с восторгом готов умереть за английскую цивилизацию.
   А вот -- нацменьшинства: на стене намалеван пригорок с мельницей. На полу брошена охапка соломы и сидят две куклы -- украинка и казак, одетые до крайности странно, видимо, из гардеробной дягилевского балета. Подпись: "Жнитво в Малороссии". Вот елка в клочьях ваты и кукла в кафтане с откидными рукавами, обшитыми перьями, -- целится из двухстволки в чучело медведя. Это -- Польша. Вот нарисовано море, льдина и эскимос в лодке с гарпуном. Это -- предвкушение будущего архангельского фронта. Вот, наконец, зверства немцев в оккупированной Польше: намалеван пожар, немецкая зверская рожа в каске, на полу сломанное колесо и два чучела в лапсердаках, с пейсами, в руках -- узлы. Выпучены стеклянные глаза, разинуты рты.
   Таков уголок России. Как видите, ничего не забыто. И нищета, и средневековая экзотика. На стене -- карта России. Смотри и делай выводыj премудрый сын Альбиона; перед тобой шестая часть земного шара, дикий и нищий народ, занятия: земледелие времен каменного века, охота и кустарный промысел. Ну, чем не место для колонии, когда победоносно окончится война, когда Россия растрясет последние деньжонки и вконец обессилеет. Словом, -- по скудоумию ли, или с тайным умыслом, но ловко было подстроено на выставке.
   
   Король пожелал видеть подданных своего кузена, представителей русского народа (шестерых журналистов) и передать им свои симпатии и выражение надежд на будущую вечную дружбу между двумя великими народами. Предстоял момент исторической важности.
   Рубахи-парни засуетились, "Хотя, -- говорили они, -- наш король, как личность, не является какой-нибудь особенно замечательной личностью, например, он приехал на фронт и во время парада упал с лошади, что некоторые мало воспитанные джентельмены приписали действию спиртных напитков, или он не блещет остроумием, как его покойный отец Эдуард, и не стоит во главе мужских мод законодателем... (Вы, например, помните, как Эдуард подвернул брюки во время дождя, и после того весь мир стал шить себе брюки с подвернутыми концами... А галстуки короля Эдуарда! А знаменитая расстегнутая пуговица внизу жилета!)... Словом, наш король -- тихий человек, но король -- это герб Англии, это символ и честь Англии, идея незыблемости общественного порядка".
   "Поэтому вам (шестерым журналистам) нужно приобрести атласные цилиндры и представляться в визитках, при черных галстуках и в перчатках, которые должны отнюдь не быть надетыми на руки, но лежать в левом кармане брюк (в полоску, при башмаках -- верх желтой кожи, головка -- лакированная)".
   В одиннадцать часов утра журналисты появились в вестибюле Букингемского дворца. Ливрейный лакей саженного роста отобрал у них новые цилиндры и перчатки, положил их на стол, а снятые пальто бросил на цилиндры, считая (с цинизмом), что цилиндры уже сыграли свою роль.
   В огромном холодноватом зале, где ноги утопали в малиновом ковре и где за большими окнами, опускающимися до самого пола, расстилалась снежная поляна с зеленеющей кое-где травой и проступали в глубине сквозь туман унылые очертания деревьев, -- в этой пустынной приемной представителей загадочного народа встретил министр двора.
   Это был человек с седыми усами, грустный на вид, в черном сюртуке. Он говорил вполголоса, так как была война и веселиться и прыгать было просто неприлично. Он бегло осмотрел, все ли в порядке у гостей и направился к высоким дверям, с боков которых стояли два таких же высоких лакея в зеленых ливреях. Двери раскрылись, и журналисты гуськом вошли в королевский кабинет. Министр двора очень ловко, не толкаясь и даже не указывая, но так, как будто это само собой вышло, выстроил представителей наискосок по кабинету, в линеечку. Затем став на левом фланге, слегка покрутил монокль на шнурке. На стенах висели портреты русских царей и цариц, английских королей и королев, австрийских императоров и императриц, а также картины, изображавшие сражения. Электричества, несмотря на туман за окном, не зажигали, видимо, все оттого же, что по случаю войны нечего распрыгиваться с электричеством.
   Незаметно вошел маленький человек, причесанный на прямой пробор. Его выпуклые, немигающие серые глаза с кровяными жилками, как стеклянные, глядели на правофлангового. Поглядели и перекатились к следующему, и так до конца, где министр двора изящно склонился. Маленький человек неожиданно вдруг густо кашлянул. Это был король. Та же бородка, те же усы серпом, что у Николая, но лицо другое -- меньше, маленькое, покрытое сеточкой кровяных жилок. Лицо человека, который, видно, хлебнул беспокойства, но держится, разве что в сумерки уйдет к себе, один, -- сидит, покашливает в пустом кабинете. Герб, символ, -- не легко.
   Король был одет в черный поношенный сюртук, в теплые брюки, по которым как-то не чувствовалось ног, в поношенные штиблеты (верх желтый, головка лакированная).
   Кашлянув, он снова принялся глядеть на правофлангового и заговорил глуховатым голосом:
   -- Я рад приветствовать вас, мистер такой-то, и вас, мистер такой-то... (Всех помянул...) Надеюсь, что гостеприимство, которое вы встретили, соответствует нашим чувствам. Теперь война, но бог хранит наше оружие. С помощью бога общими усилиями мы победим. Право, справедливость и нравственность восторжествуют. Передайте вашим соотечественникам, что Англия никогда не забудет тех жертв, которые Россия принесла в эту войну.
   Затем король быстро подал руку с правого фланга каждому, министр опять склонился, и король бодро вышел. Историческое мгновение было окончено и запечатлено в душах. Каждый твердо верил в королевское слово о том, что Англия не забудет о принесенных ей в жертву семи с половиной миллионах русских мужиков.
   
   Вот огромный, с железными фермами под потолком, зал спортивного клуба. Шипят дуговые фонари. Места -- амфитеатром. Народу много, преобладают солидные бритые джентельмены, в драповых пальто, в котелках. Курят толстые клубские сигары. Лакеи разносят виски.
   Посреди амфитеатра внизу -- помост для бокса. Там прыгают двое, хлопают по мордам, но на них не смотрят. Сегодня встреча на приз 175 фунтов двух чемпионов -- Гарлея и Джипа.
   Наконец вот они. Легко отогнув веревку, на помост плавным прыжком вскочил красивый, стройный, сухой юноша, сбросил мохнатый халат, омго иыл i арлск, любимец лондонской публики, ч^то противник, Джип, большеротый блондин, мало кому известный, влез неуклюже; поглядев на толпу, нахмурился. У него были толстые локти и коленки.
   "Пятнадцать фунтов за Гарлея"... "Держу"... "Двадцать пять фунтов за Гарлея"... "Держу", -- послышались голоса. Бойцам надели перчатки. Тренеры спрыгнули вниз и прильнули лицами к краю помоста. Ожидая сигнала, бойцы стояли в углах, положив руки на веревки. Толпа оживилась. Повсюду поднимались руки с растопыренными пальцами по числу фунтов. Несколько человек, вскочив на скамейки, кричали через весь зал другим, стоящим. Набивали цену.
   Раздался короткий свист. Бойцы сошлись, легко отскочили и начали похаживать, кружиться друг около друга танцующими движениями. Зал затих. Жужжали дуговые фонари. Гарлей прыгнул и несоразмерно большой кожаный кулак его въехал Джипу в лицо. Кое-где на скамейках удовлетворенно крякнули. Бойцы сцепились в обнимку и наминали друг другу бока. Первый круг окончен. Тренеры махали на них полотенцами. В разбитый рот Джипу кинули квасцов.
   "Пятьдесят фунтов за Гарлея! Кто пятьдесят фунтов за Гарлея?"... Опять выкинутые руки, побагровевшие от крика лица. Второй круг, третий и четвертый прошли однообразно. Джип прыгал, как чорт, махая кулачищами. Гарлей молотил его в глаза, в уши, в рот, под селезенку, свирепо выпятив подбородок, посапывал... "Так его, так его, Гарлей, молоти, молоти!" -- слышались голоса. Иногда лицо Джипа сплошь заливалось кровью. В крови белые трусики. Один глаз у него вспух, закрылся. Понемногу лицо превратилось в сырой бифштекс. "Молодец, Гарлей, лупи, малютка!"
   Состязание должно было окончиться, разумеется, нок-аутом, то есть ударом, после которого противник терял сознание (а иногда и жизнь). Один из таких ударов -- двойной: левой рукой снизу в подбородок, правой -- сбоку в челюсть; от этого происходит сотрясение мозжечка, челюсть соскакивает с мосолков, зубы вылетают, и счастливцы забирают денежки у букмекеров. К такому удару и готовился Гарлей. Он работал уверенно, сухо, как машина, был сух, только на спине его, на двигающихся лопатках все сильнее разливались красные пятна.
   -- Ого! -- стали поговаривать на скамьях, -- эти пятна начинают мне не нравиться. Теплота должна иметь выход из тела. Лучше кровь.
   Джип не жалел крови. Лез на кулаки. Но как Гарлей ни старался въехать ему двойным ударом, -- Джип летел кубарем, вскакивал весь в кровище (вместо лица у него было теперь одно вспухшее место с дыркой), размахивал кулаками, снова падал на колени, но от нокаута увертывался. В конце девятого круга его едва сволокли в угол помоста. Облили квасцами, отмассировали.
   А в зале фунты росли, лица багровели, густым дымом сигар заволакивались фонари. Весь десятый круг Джип только подставлял лопатки. Морду не давал. "Отдыхает", -- с ненавистью прохрипел кто-то из зрителей. А у Гарлея разливались пятна на спине. "Гарлей, подставь нос, кровь, кровь выпусти..." "Тише. Не мешайте работать..." "Алло! Семьдесят фунтов за Джипа..." Много голов с возмущением обернулись на этот голос.
   И на двенадцатом круге Джип снова начал попрыгивать, как будто освоился с одной дыркой, заменявшей ему на лице все остальные, и неожиданно въехал Гарлею в зубы так, что у того мотнулась голова. "Ого! Браво, Джип!"
   С плотно сжатым ртом, вытянув шею, Гарлей ходил вокруг противника, обдумывая удар, весь напряженный, как кошка. Вдруг бросившись всем телом вперед, нанес молниеносный двойной удар... И промахнулся. Весь зал глухо вздохнул. Голос: "Стыдно, Гарлей!" Тогда Гарлей, видимо, потерял самообладание и принялся колотить куда ни попало. Джип пятился, увертывался. До конца круга осталась секунда, распорядитель со свистком во рту уже поднял руку. И тогда неожиданно Джип повернулся волчком на одной ноге, выбросился так, что тело его оказалось на прямой линии рук, и раздались два глухих коротких удара. Гарлей опрокинулся, взмахнул руками, упал на спину, поднял колено и застыл... Стали считать: "Раз, два, три... Десять". Гарлей лежал, не шевелясь, без кровинки в лице... Голос: "Убит?.." Другой: "Похоже..."
   Гарлея подняли, понесли, голова его беспомощно висела. А Джип все еще стоял, крепко держась за веревку барьера. О нем точно забыли. Еще бы, -- три четверти зала осталось в дураках. Кто-то бросил ему халат, и он неловко полез вниз.
   -- А кто такой этот Джип? О нем совсем не было слышно.
   -- Да так, -- какой-то рабочий из предместья.
   Рубахи-парни привезли гостей в палату депутатов.
   При входе их попросили расписаться гусиным пером в древней книге, окованной медью. После этого они долго шли по готическим коридорам, до потолка уставленным книжными шкафами. Провожавший их член палаты, в цилиндре, так как члены верхней палаты заседают с покрытой головой (привилегия), остановился у одного из огромных окон и, подняв брови, значительным жестом указал на паркет:
   -- На этом месте стоял лицом к народу король Карл I, принужденный выслушать свой смертный приговор, подписанный Кромвелем.
   Вот палата лордов. Высокий зал с готическими сводами и стрельчатыми окнами, отделанный темным дубом. Кое-где на скамьях красного сафьяна дремлют лорды. В цилиндрах, сдвинутых на затылок, беседуют вполголоса. Сидит, положив руки в кружевных рукавах на колени, бритый и важный архиепископ. В глубине зала под малиновыми балдахинами -- пустые троны короля и королевы. На трибуне, вернее, -- у длинного стола, какой-то джентельмен в пиджачке читает доклад. Он уже читает шестой час подряд скучнейшим голосом. Немудрено, что лордов мало на скамьях, -- лорды дремлют.
   Внизу, посреди пустого места зала, лицом к докладчику сидит на продолговатом сафьяновом ящике страшно худой старик в белом парике из шелка, падающем ему двумя волнами на грудь. На плечах его пурпуровая мантия. Он неподвижен, как статуя в паноптикуме, и похож на мумию. Это лорд-канцлер, председатель палаты. Позади него на столе лежат золотой жезл и свиток хартии вольностей (дворянства).
   Сам он сидит на мешке с шерстью. Этот красный мешок считается его приходом, его владениями. Покуда он сидит на мешке, -- один господь бог может стащить его с этого места. Разумеется, теперь это лишь высшая привилегия -- сидеть на мешке с шерстью (некоторые из лордов также имеют эту привилегию). Шикарно, что и говорить!
   Но если покопаться в истории, то скромный мешок с шерстью начнет увеличиваться в размерах, превращаться в немалую земельку, в целый уезд, в графство с великолепным замком, с разрушенными фермами и полями, запущенными под луга для тонкорунных овец. И привилегия сидеть на мешке с шерстью окажется привилегией гнать по шеям мужиков со своей земли и разводить овец, торговать шерстью.
   Вот нижняя палата. Зал еще больше, -- черный дуб, скамья черной кожи. Здесь уже сидят буржуа, капиталисты, промышленники. Зал битком набит. На трибуне -- небольшой полный человек с красным от напряжения бритым лицом и седыми волосами. Это -- Асквит.
   -- Мы не вложим шпаги в ножны, покуда Германия не будет уничтожена, раздавлена...
   -- Хир, хир, хир! -- несется по скамьям одобрение.
   Но тут происходит то, что в кинотехнике называется "наплывом". Мои воспоминания мешаются, происходит сдвиг. Облачко находит на неумолимого Асквита... И снова яснеет... Тот же мрачный зал со стрельчатыми окнами, те же лица на черных скамьях... Но на трибуне вместо Асквита другое лицо, -- худое, хищное, неумолимое...
   -- Мы не вложим шпаги в ножны, покуда Советская Россия...
   -- Хир, хир, хир! -- несется по скамьям.
   Ну, и что же, на это можно ответить, вежливо, разумеется, по-парламентски, как и полагается разговаривать с просвещенными мореплавателями:
   -- Джентельмены, позвольте вас поздравить со взятием революционными войсками Сватоу!..
   
   1927 г.
   

Комментарии

   Англичане, когда они любезны. -- Впервые в журнале "Огонек". 1927. No 16. 17 апреля. С. 8--10. Печатается по кн.: Толстой Ал. Полное собрание сочинений. М., 1949. Т. 13. С. 32-42.
   Алексей Николаевич Толстой (1882--1945) в феврале-марте 1916 г. посетил Англию с группой журналистов и писателей. По материалам поездки написал отрывок "Бокс" для книги "Путешествие в Англию в 1916 году", в которую должны были войти, видимо, и приводимые здесь другие отрывки. Позднее, в 1927 г., в момент очередного кризиса англо-русских отношений, опубликовал в "Огоньке" фельетон под названием "Англичане, когда они любезны". Очерк является продолжением статьи "В гостях у англичан", но написан с иных позиций.
   С. 369. ...другое лицо -- министр иностранных дел в 1924--1929 гг. Остин Чемберлен, разорвавший в 1927 г. дипломатические отношения с СССР.
   Сватоу -- порт на Южно-Китайском море, взятый 24 сентября 1927 г. китайскими революционными войсками.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru