Толстой Алексей Николаевич
Перед картинами Судейкина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Толстой.
Перед картинами Судейкина

   Передо мной картины Судейкина: вот -- чудесный, полный поэзии, радости и юмора, мир старинных пейзажей, дворянских усадеб, хороводов под зеленой синью рощи, жеманных молодых людей, влюбленных в сельских красавиц: оживший мир беспечной прелести и любви, над которым купидон, выхоленный в бабушкиных перинах, натягивает свой лук. Вот -- ярмарки, балаганы, петрушка, катанье под Новинским, где все пьяным-пьяно, где на тройке пролетают румяные купчихи, а курносый чиновник, томясь от вожделения, глядит им вслед. Вот -- жарко натопленные мещанские горницы, кабинеты в трактирах, с окошком на церковный двор, непомерные бабищи, рассолодевшие девки, половые с каторжными лицами, и тот же курносый чиновник утоляет вожделение за полбутылочкой рябиновой. Вот -- сказочный мир глиняных вятских игрушек. Вот -- упившийся сладострастием и ленью Восток, -- Грузия, Персия, Армения. Вот, наконец, портреты современных нам лиц, взятые в какой-то особой, таинственной, жуткой их сущности.
   Стоишь, очарованный этим несравненным поэтом, насмешником, мистиком, могучим и яростным колористом, и спрашиваешь, -- из каких глубин выросло это искусство?

*

   Для меня рассуждения об искусстве всегда сводятся к одному: искусство (живопись, музыка, поэзия и др.) это -- сеть, которою улавливается дух жизни и, уловленный, заковывается в кристаллы звука, слова, краски, формы.
   Кристаллы эти разрушаются временем, но искусство снова и снова закидывает сеть. По богатству улова судят о богатстве века. Но есть и другое различие в этих уловках вечности: степень их насыщенности вечным, тем, что в искусстве мы называем Красотой.
   Об этом, в сущности, и говорят, когда говорят об искусстве, или когда по нем судят о современном ему веке.

*

   Ловцы вечности строят свои формы из хрупкого и тленного материала жизни. Формы обуславливают содержание: жизнь довлеет над творчеством. Действительно, нельзя кровавый закат насытить радостью ясного утра. В этом трагедия искусства и его неуставаемая борьба с формой, -- с жизнью сегодняшнего дня.
   Только в редкие эпохи счастливого и пышного расцвета жизни искусство современно ей, -- тогда оно обожествляет эту жизнь, тогда -- улов щедрый и Красота совершенна.
   Но такие эпохи редки. Обычно взор искусства в поисках формы обращен назад, в глубь отошедшего времени, и чем тусклее современность, тем пронзительнее взор в глубину.
   Но здесь снова трагедия: давно отошедшие формы прекрасны, но мертвы, их не наполнить вином бытия, как не наполнить истлевшего меха. А то, что живо, -- тускло и безнадежно.
   Мы только что пережили подобное время в искусстве: десятилетие перед мировой войной.

*

   Связь искусства с жизнью -- связь в любви и ненависти одновременно. Связь эта предвозвещена огненным мечом Архангела, преградившего первому человеку райские врата. Мечта о райских вратах -- вечная тоска искусства. Оно приковано к жизни, но оно всегда впереди нее, одушевлено этой мечтой. Поэтому искусство всегда веще, пророчественно.
   Веще и пророчественно не содержание искусства, но само его качество, его окраска. Как по убору птиц, по их полету, мы говорим о весне и об осени, так по убору и взлету искусства мы гадаем о грядущих днях.

*

   Я помню, как в 1910 году мы ждали конца мира: хвост кометы Галлея должен был коснуться земли и мгновенно насытить воздух смертельными газами циана.
   Так за десятилетие перед мировой войной, перед гибелью Российской Империи, все русское искусство, сверху донизу, в смутном предчувствии гибели, было одним воплем смертельной тоски.
   В живописи была изысканность, сладострастие формы; в поэзии -- белая дама; в романе -- проповедь самоубийств; в музыке, наиболее ясновидящем из искусств, -- пылающий хаос. Поэма Огня -- прямое указание на грядущее потрясение мира.
   Этого мало: последнее поколение "ловцов вечности", в исступлении и смертельной тоске, начали размазывать себе лица похабными рисунками, становиться на голову и кричать, что весь мир кверху ногами.
   Свинцовая туча надвигалась, покрыла Россию, и Империя, со всей трехсотлетнею культурой, рухнула в бездну.
   Век был изжит.

*

   И вот, мы стоим по эту сторону бездны. Прошлое -- груда дымящихся развалин. Что же сталося с искусством? Оно погибло? Или его уцелевшие остатки доживают век?
   Об русском современном искусстве, во всем его объеме, говорить сейчас трудно: оно раскидано по свету и только теперь начинает собираться в ячейки. Но по отдельным частям его, преимущественно живописи и музыке, уже можно провидеть в нем новую кровь, свежую силу: преображение. Не осталось и следа разочарования и упадка. И уже ясно проступают его резкие грани: строгость, сила, простота, утверждение жизни, жажда овладения хаосом. Я повторяю, -- еще рано определять качество русского искусства. Никто не знает, какими дорогами пойдет Россия, каков путь ее искусства, но по его окраске, по его взлету уже чувствуется в тумане грядущего весенний расцвет, а не безнадежное угасание осени.
   Так, первые птицы, долетевшие до этого берега из тьмы гигантского пожара, еще окрашены кровавыми отблесками, но движения их сильны, кровь горяча и голос громок.

*

   Возвращаюсь к Судейкину. Определить этого поэта-живописца, то русского Ватто, то суздальского травщика, так же трудно, как трудно выразить словом славянскую стихию: какое-то единственное сочетание противоречий.
   Бывают в России такие лица: строгие, серые, раскольничьи глаза и усмешка рта, не предвещающая доброго. Эти лица не забываются, очарование их волнует. У первого человека, мне кажется, было такое лицо -- ясно, как зеркало, отражающее первоначальную и неуспокоенную двойственность души.
   В этой, гармонически успокоенной, возбужденной двойственности -- весь красочный и фантастический мир Судейкина.

*

   Судейкину омерзительна современность, -- асфальтовая улица со всей своей очевидной логикой, тусклые лица толпы, пыльные одежды. Его глаз пронизывает, как мираж, забытую господом богом прогорклую суету современности, и по каким-то неуловимым знакам, неясным очертаниям творит яркую и радостную жизнь в одеждах прошлого. Вот первое сочетание двойственности: Судейкин весь в прошлом, но он весь живой, радостный, реальный. В нем нет ни капли сладкого яда меланхолии. Современность подсовывает ему асфальтового, прогоркло от скуки, черта, и он пишет с него пышную, веселую девку в кокошнике и сарафане, и чувствуешь: она жива, она среди нас, -- нужна лишь творческая воля, чтобы, преодолев пыльную завесу современности, снова войти в росистый сад господа бога.

*

   Судейкин -- подчеркнуто русский художник. В нем очень выявлена та особая черта, которая простому глазу кажется насмешкой над самим собой: нарисует, например, человек от всей своей душевной взволнованности картину и под конец, где-нибудь сбоку, усмехнется, нарочно покажет кукиш, -- всё, мол, это нарочно... всё, мол, это пустячки.
   Черта эта -- стыдливость, или юродство, или лукавство, или, быть может, еще не осознанный инстинкт, -- лежит в самой основе русского человека. В его жилах текут две крови: прозрачная -- кровь Запада и дымная -- азиатская кровь. Еще не умом, но кровью русский человек знает больше, чем человек Запада, но инстинкт его до времени велит охранять это знание крови. Отсюда -- лукавство, заслоночки в тех местах, где -- вот-вот откроется провал в вечность, отсюда -- юродивое бормотанье Достоевского, отсюда -- хитрый, раскосый глаз в уголку каждой картины Судейкина.

*

   Три периода жизни Судейкина, -- он родился в старинной усадьбе Смоленской губернии, юношеские годы провел в Москве, зрелые в Петербурге, -- обусловили три основных грани его творчества: романтическую поэзию, реализм и изысканность.
   Старинная помещичья усадьба насытила его душу очарованием: волнистых полей, покрытых хлебами и пятнами мирно пасущейся скотины; проселочной дороги, по которой вдали, в облачке пыли, скачет в бричке отставной штабс-ротмистр, спеша куда-нибудь в гости; зеленым сумраком рощи, где босоногие красавицы в цветных сарафанах водят хоровод, а барин с трубкой под дубом глядит на них, ласковых, сильных, пугливых, и не наглядится...
   Москва раскрыла ему веселую, полнокровную, живую реальность. До ближайших к нам лет Москва не поддавалась унынию асфальтового черта: трамваи, семиэтажные дома, автомобили и пр. лишь увеличивали ее полнокровие. Никакими усилиями из этой развеселой деревни нельзя было сделать индустриальный, унылый город. Лихач с непомерным, ваточным задом запускал злого жеребца прямо с Тверской в переулки, на Живодерку, в такие места, которые могли переварить какую угодно логику, какое угодно уныние. Однажды Судейкин рассказал мне о том, как он пировал за Москвой-рекой, где-то в Девкином переулке, на купеческой свадьбе, -- сам Островский крякнул бы от удовольствия, слушая этот рассказ.
   Лет пятнадцать тому назад в самом разгаре был петербургский художественный период, выраженный в формуле: "Искусство для искусства". Формула эта была страшна и гибельна для малокровных, для творцов без сильного запаса творчества: у них она вырождалась в чистый эстетизм, в кружковщину. Но Судейкин приехал тогда в Петербург с такими залежами творчества, что эстетическая формула была для него лишь благодетельна: она организовала его талант и придала ему высшее очарование. Судейкин сразу же вышел на европейскую арену.

*

   Судейкин соединяет в себе два извечных противоречия, две культуры: Восток и Запад. Давнишний спор о путях русского искусства дает, в лице Судейкина, сильный перевес тем, кто утверждает, что культурная миссия России в соединении двух миров, Востока и Запада, двух враждебных и каждого в отдельности несовершенных миров, влекущихся и не могущих постигнуть друг друга, как два начала -- мужское и женское. Россия -- их мучительное слияние. Россия сегодняшнего дня -- исступленные, кровавые судороги двух слившихся, наконец, миров. Россия будущего -- благодать изобилия, цветение земли, мировая тишина. Русскому искусству -- венец на пиру.

Примечания

   Впервые -- журн. "Жар-птица". Париж -- Берлин, 1921, No 1. Позже статья не перепечатывалась.
   В годы эмиграции Толстой много и напряженно размышляет о прошлом и будущем не только литературы, но и искусства, предстает перед читателем в целом ряде своих выступлений как своеобразный художественный критик (см. также в наст, томе статьи "Россия Григорьева", "Голубой плащ").
   Национальное своеобразие искусства, глубина постижения особенностей национального характера (в противоположность агрессивной безнациональности крайних форм модернизма) являются, по убеждению Толстого, одной из центральных проблем развития искусства после революции.
   Некоторые размышления писателя несут на себе печать распространенных в ту пору идеалистических теорий (Россия как особый феномен, сочетающий в себе черты цивилизаций Запада и Востока).
   
   С у д е й к и н С. Ю. (1882 -- 1946) -- художник, связанный с объединениями "Мир искусства", "Голубая роза". Впоследствии эмигрант. "В творческом мышлении Судейкина ярче и полнее, чем у кого-либо из его сверстников, сказались основополагающие эстетические принципы "Мира искусства" -- стилизация, ретроспективизм и истолкование действительности как театрализованного зрелища" (В. П е т р о в. Мир искусства. М., "Изобразительное искусство", 1975, с. 30 -- 31).
   
   С. Судейкин был одним из активных участников артистического кабаре "Бродячая собака", с которым непродолжительное время в начале деятельности кабаре (1912) был связан А. Толстой (см.: Д. Коган. Сергей Юрьевич Судейкин. М., "Искусство", 1974, с. 78 -- 90).

--------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: А. Н. Толстой. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10. Публицистика -- М.: Художественная литература, 1986.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru