Толстой Алексей Николаевич
Левиафан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   "Деготь или мед": Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917--1923).
   М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2006.
   

ЛЕВИАФАН3

   Часто приходится слышать: "Если бы не наша революция, то центральные державы были бы разбиты год тому назад. Если бы не этот рохля Керенский4 -- в июле свернули бы шею большевикам, ввели порядок в армию и война была бы окончена к прошлому Рождеству".
   На этих "если бы" и "кабы", в сослагательном наклонении, строится исторический взгляд на события у многих и многих даже серьезных людей. И от "бы" и "кабы" у них опускаются руки: "да, батенька мой, опозорились мы, как никто".
   А вот, тоже, "если бы Блюхер не подоспел, то Ватерлоо было бы выиграно Наполеоном и тогда...".
   "А если бы Юлий Цезарь побоялся перейти Рубикон..." и т. д.
   Можно написать очень интересную книгу "Всемирная история с точки зрения "бы" и "кабы"" -- но вряд ли она сослужила бы иную пользу, кроме развития у читателей сильнейшей неврастении.
   Неврастении я боюсь, и поэтому стараюсь держаться другого, более монументального взгляда: думаю, что исторические события складываются только под влиянием бессознательной психологии огромных народных масс. Во времена революций этот закон становится настолько очевидным и явно действующим, что целые народы захватываются воображением, как отдельные организмы, как полуразумно-трагические существа -- Левиафаны, с предопределенной судьбой.
   Левиафан -- как всем известно -- прожорливое, грузное, свирепое существо. Воспитывают его боги целыми столетиями, для обуздания насылают войны, чуму, революцию и пр. От этих встрясок он становится зрячим, организованным и прекрасным и начинает ревновать к богам. Такова легенда.
   Левиафан России, триста лет сидевший на цепях, был страшен. Выпущенный на свободу, он не сразу осознал, что это -- свобода, и продолжал лежать неподвижно. А когда почувствовал голод и стал поворачиваться -- тысячи просветительных секций в паническом страхе начали бросать ему в брюхо газеты, листки, брошюры, брошюрки, книги: "Левиафан, Левиафан, помни права человека". Но он не умел читать и хотел пищи и пищеварения.
   Помню лето 1917 года в Москве. Знойные, покрытые мусором улицы. Неряшливые любопытствующие, -- "где, что говорят?", "где, что продают?", -- толпы людей. Митинги -- сборища лентяев, зевак, обывателей, тоскующих по неизвестному будущему, и над задранными головами -- "оратель" с надутыми жилами. И у магазинов длинные очереди ленивых солдат за табаком и мануфактурой. Помню чувство медленного отвращения, понемногу проникавшее в меня. Ведь это -- заря свободы. Это -- народ, призванный к власти. Помню чувство бессильного отчаяния, когда приходили дурные вести с фронта. Помню, как в дыму запылавших усадеб и деревень почудился страшный призрак: раскосое, ухмыляющееся лицо Змея Тугарина, вдохновителя черного п[е]редела.
   Было ясно, -- не хотелось только верить, -- в России -- не революция, а -- ленивый бунт. Ничто не изменилось в своих сущностях, качественно осталось тем же, сломался только, рассыпался государственный аппарат, но все тысячи колес валялись такие же -- ржавые, непригодные.
   Было чувство гибели, стыда, отчаяния. И все это поливалось сверху потоками слов, ливнями трескучих фраз, проскакивающих через сознание без следа. Над Москвой трепался воткнутый бронзовому Пушкину в руку красный лоскут.
   Такой Россия не могла жить. Она была ни великой, ни просто государством, а -- табором, хаосом.
   Левиафан расправил члены и пополз искать пищи, наслаждаться пищеварением.
   Кто мог его остановить?
   Возвращаясь к сослагательной форме, я бы сказал: разве не страшно, если бы Россия осталась после мартовского переворота удовлетворенной? Разве сонный, незрячий народ мог быть великим, работать плечо о плечо со старшими братьями? Да, ему нужно было пройти кровавый, отчаянный, благословенный путь испытаний. Погибнуть или прозреть.
   От боли и отчаяния Левиафан должен бы поднять голову и прозреть. Боль и отчаяние должны организовать его хаотическое тело, укрепить в нем добро, волю и порядок.
   Большевики были этой болью и отчаянием России. Большевизм -- болезнь, таившаяся в ее недрах со времен подавленного бунта Стеньки Разина. Болезнь, изнурительная и долгая, застилала глаза народу, не давала ему осознать государственности, заставляла интеллигенцию лгать и бездействовать, вызывала непонятную тоску, больные мечты по какой-то блаженной анархии, о воле в безволии, о государстве без государства.
   И вот болезнь прорвалась и потекла по всем суставам кровавым гноем. Россия распалась. Но это распадение было инстинктом больного. Отпавшие части начали борьбу с болезнью и победили. Все нездоровое, шаткое, неоформленное сгорело и горит в этой борьбе.
   Теперь -- ближайшая задача: со свежими оздоровленными силами начать очищение Великороссии. Москва должна быть занята русскими войсками. Этого требует история, логика, гордость, порыв изболевшегося сердца. И там, в Москве, все те, кому дорого великое, а не малое, кому дорога свобода и мила, должны соединить в единый организм -- в тело прозревшего Левиафана -- все временно отторгнутые части.
   Россия была большой, теперь должна стать великой.
   Благословенны павшие за это дело -- их кровь легла под стены новой России.
   
   Начиная со второй статьи, "Левиафан", Толстой печатался в "Одесском листке". Газета эта, издававшаяся С.Ф. Штерном5, была заметно "правее" "Одесских новостей", которые даже советские историки характеризовали как "буржуазный орган радикального направления". Фактически "Одесский листок" являлся органом партии конституционных демократов, и Штерна называли "одесский Милюков". А в ноябре-декабре 1918 г. корреспондентом "Одесского листка" становится реальный Павел Николаевич Милюков, который печатает здесь свои "Листки из дневника".
   Правда, в ситуации 1918 г. нюансы сглаживались, и пламенные филиппики темпераментного умницы Станислава Радзинского в "Одесском листке" звучали не "правее" многих замечательных статей в "Одесских новостях".
   В "Одесском листке", кроме Толстого, работал еще один "гастролер" -- известный столичный журналист А. Яблоновский6.
   Конкурирующие газеты в конце 1918 г. вступили в открытый конфликт. "Одесские новости" утверждали, будто Добровольческая армия состоит из черносотенцев -- и "Одесский листок" резко осудил публикацию материалов, которые вредят общему делу. П.С. Юшкевич (публицист, брат писателя С.С. Юшкевича) в "Одесских новостях" обвинил "Одесский листок"7 в антидемократических настроениях правого блока, в антисемитизме, в том, что он якобы вступил в коалицию с пуришкевичами и бобринскими.
   В ответ "Одесский листок" заявил, что "стоит на почве коалиции с демократическими и умеренно-социалистическими партиями, в то же время со всей доступной ему силой обрушивается на демагогию, интернационализм, максимализм, заигрывание с большевиками, нападки на армию, подкоп под государственность и т. д."8.
   Статья "Левиафан" была опубликована в приложении к "Одесскому листку" No 227 от 27 (14) октября 1918 г., названном "Накануне возрождения России". По всей вероятности, приложение это связано было с оформлением "Союза Возрождения России".
   Контекст был самым престижным:
   
   В приложении к сегодняшнему No "Одесского листка" (стр. 3-6), посвященному вопросу возрождения и воссоединения России, помещены произведения следующих авторов:
   Академика И.А. Бунина -- стихотворение из цикла "Русь".
   Л.П. Гроссмана -- "Неистребимое".
   А.М. Де-Рибаса9 -- "Родина родин".
   Проф. К.А. Кузнецова -- "У берега".
   Академика Д.Н. Овсянико-Куликовского10 -- "Всероссийский простор".
   В.А. Розенберга11 -- "Прежде всего".
   Сторонний -- "Союз Возрождения России".
   Гр. А.Н. Толстого -- "Левиафан".
   Проф. В.Н. Твердохлебова -- "Экономическая предпосылка единой России".
   С.Ф. Штерна -- "Потерянный и возвращенный рай".
   С.С. Юшкевича -- "Сумерки".
   
   У Толстого здесь заметны мотивы, знакомые по статьям Бердяева и Чулкова 1917 г., по "Великому дурману" Бунина и по собственной статье Толстого "На костре": революции не было, был ленивый бунт. В испытании Россия перегорит, прозреет, выздоровеет -- и станет великой (ср.: "Между небом и землей"). Словом, Толстой прибегает здесь к модели необходимых страданий, без которых не преодолеть болезни -- "Большевики были этой болью и отчаянием России".
   Идея, что в недрах России со времен подавления бунта Стеньки Разина таится болезнь, вызывающая "непонятную тоску, больные мечты о какой-то блаженной анархии, о воле в безволии, о государстве без государства" -- напоминает сразу о многом: это и Андрей Белый с его мотивами больной татарской крови и клубящегося хаоса окраин, и группа "Скифы", поэтизирующая анархическую "волю", и нарождающееся евразийство.
   Толстой и здесь не умерил своего великорусского, государственнического пафоса: программа на ближайшее будущее -- взятие Москвы "русскими войсками". За этим следует двусмысленная фраза, которую можно прочесть и как обращение к большевикам -- даже если Москва останется большевистской:
   
   И там, в Москве, все те, кому дорого великое, а не малое, кому дорога свобода и мила, -- должны соединить в единый организм... все временно отторгнутые части.
   
   За вычетом оговорки о свободе, перед нами программа "единой и неделимой", на которой Толстой, как национал-большевики и евразийцы, помирится с советской властью.
   "Левиафан" предлагает еще одну метафору происходящего: на этот раз Толстой воспользовался знаменитым термином английского политического мыслителя конца XVII в. Т. Гоббса, определявшего государство как сверхчеловеческий организм. Но, вероятно, сам образ Левиафана возник у Толстого под впечатлением статей и стихов Волошина военных лет, вряд ли он знал Гоббса. Волошин писал в статье 1915 г.:
   
   Европейский материализм, создавший интенсивную машинную культуру и развивший молниеносную быстроту сообщений и обмена, дал возможность возникнуть величественным государственно-промышленным организмам, которые, естественно, начинают самостоятельное биологическое существование с пожирания друг друга.
   Трагедией человеческого духа в ближайшие времена будет борьба мыслящей, божественно-самосознающей, морально-ответственной за свою судьбу клеточки, включенной в стихийные пищеварительные процессы возникающих простейших организмов высшего порядка12.
   
   Особенно должно было запомниться ему стихотворение Волошина, которое, как мы знаем, широко обсуждалось в московских кругах, близких Толстому. Оно так и называлось "Левиафан":
   

Сердце его твердо, как камень,
И жестко, как нижний жернов...
На все высокое он смотрит смело.
Он царь надо всеми сынами гордости.
Иов, XLI

Множество, соединенное в одном
лице, именуется Государством --
Civitas. Таково происхождение Левиафана,
или, говоря почтительнее,--
этого Смертного Бога.
Гоббс. Левиафан

   Восставшему в гордыне дерзновенной,
   Лишенному владений и сынов,
   Простертому на стогнах городов,
   На гноище поруганной вселенной,--
   Мне -- Иову -- сказал Господь:
                                 "Смотри:
   Вот царь зверей, всех тварей завершенье,
   Левиафан!
   Тебе разверзну зренье,
   Чтоб видел ты как вне, так и внутри
   Частей его согласное строенье
   И славил правду мудрости Моей".
   И вот, как материк, из бездны пенной,
   Взмыв Океан, поднялся Зверь зверей --
   Чудовищный, огромный, многочленный...
   В звериных недрах глаз мой различал
   Тяжелых жерновов круговращенье,
   Вихрь лопастей, мерцание зерцал,
   И беглый огнь, и молний излученье.
   "Он в день седьмой был мною сотворен",--
   Сказал Господь,-- "Все жизни отправленья
   В нем дивно согласованы: Лишен
   Сознания -- он весь пищеваренье.
   И человечество издревле включено --
   В сплетенье жил на древе кровеносном
   Его хребта, и движет в нем оно
   Великий жернов сердца.
   Тусклым, косным
   Его ты видишь.
   Рдяною рекой
   Струится свет, мерцающий в огромных
   Чувствилищах.
   А глубже, в безднах темных,
   Зияет голод вечною тоской.
   Чтоб в этих недрах, медленных и злобных,
   Любовь и мысль таинственно воззвать,
   Я сотворю существ, ему подобных,
   И дам им власть друг друга пожирать".

* * *

   Из бури отвечал Господь:
                                                     "Кто ты,
   Чтоб весить мир весами суеты
   И смысл хулить моих предначертаний?
   Весь прах, вся плоть, посеянные мной,
   Не станут ли чистейшим из сияний,
   Когда любовь растопит мир земной?
   Сих косных тел алкание и злоба --
   Лишь первый шаг к пожарищам любви..."
   
   9 декабря 1915 г.
   Париж
   
   "Черный передел" -- Название террористической народовольческой организации 1870-х годов. Красный лоскут -- Реминисценция из поэмы "Двенадцать" А. Блока.
   

Примечания

   3 Одесский листок. 1918. 27 (14) окт. No 227. Приложение: Накануне возрождения России. В заглавии -- "Лавиафан" -- явно ошибка, далее в тексте "Левиафан".
   4 "Рохля Керенский" тогда был в Одессе, Толстой вскоре встретился с ним у Цетлиных.
   5 Штерн Сергей Федорович (1886-1947) -- одесский журналист, издатель "Одесского листка", затем в эмиграции в Берлине и Париже. В Париже издавал газету "Слово" (1922-1923), возглавлял одесское землячество. Во время войны занимался благотворительностью -- сбором пожертвований и оказанием помощи нуждающимся эмигрантам, работал в негласном комитете помощи евреям с матерью Марией и И.А. Кривошеиным, собирал и раздавал пособия семьям заключенных. Штерн носил желтую звезду, но уцелел (был женат на русской).
   6 Яблоновский Александр Александрович (1870-1934) -- журналист, политический фельетонист газеты "Киевская Мысль" (1905-1916), в 1916 г. перешел в "Русское слово". В 1918 г. писал для газет "Утро", "Вечер", "Киевская Мысль" (Киев), в 1920 г. -- "Парус" (Ростов). В 1920 г. из Новороссийска эвакуирован в Египет. Посылал корреспонденции в "Общее Дело". В 1921-1925 гг. жил в Берлине, с 1925 г. в Париже. Писал в газетах "Руль" (Берлин), "Возрождение" (Париж). Постоянный член правления Союза писателей и журналистов в Париже. На Первом съезде русских зарубежных писателей в Белграде (1928) избран председателем Совета Союза русских писателей и журналистов. Один из самых непримиримых борцов с большевизмом.
   7 Юшкевич П. Со ступеньки на ступеньку // Одесские новости. 1918. Mb 250. 21 (8) нояб. С. 2.
   8 Одесский листок. 1918. No 251. 22 (9) нояб.
   9 Де-Рибас Александр Михайлович (ум. в 1937) -- журналист, историк, в 1910-х годах директор Публичной библиотеки в Одессе.
   10 Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич (1853-1920) -- историк литературы, академик, автор "Истории русской интеллигенции". Жил в 1918-1919 гг. в Одессе, читал курс в Новороссийском университете, писал воспоминания (Пг., 1923). Редактировал "Южное слово" и "Современное слово", участвовал в журнале "Объединение" (1918-1919). Умер на собственной даче под Одессой в нищете.
   11 Розенберг Владимир Александрович -- бывший редактор газеты "Русские ведомости".
   12 Волошин М.А. Адские войны ("Биржевые ведомости", 7 августа 1915 г.) // Волошин М. Указ. соч. С. 147--148.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru