Толстой Алексей Николаевич
Гр. Алексей Н. Толстой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Искры. Кн-во писателей в Москве.

   
   ГР. АЛЕКСЕЙ Н. ТОЛСТОЙ. Искры. Кн-во писателей в Москве. Стр. 186. Ц. 1 р. 50 к.
   Один за другим быстро выходят в свет новые сборники рассказов плодовитого беллетриста, и вот пред читателем уже девятый том собрания его сочинений. Конечно, он не может не походить на предыдущие: в даровании гр. Ал. Н. Толстого не мало склонности к причудливым положениям, но само по себе оно вовсе не сложно и не настолько разнообразно, чтобы разделенные известным промежутком времени его произведения сильно друг от друга отличались. Однако в настоящем томе есть кой-какие особенности, на которых небезынтересно несколько подробнее остановиться.
   Сам автор также отличает, по-видимому, этот томик, выделяя и объединяя его содержание в следующих вступительных строках: "Два духа, затосковавшие по любви, отыскивают друг друга в бездне времени и, соединясь, загораются жизнетворным огнем, лишь искры которого -- листы этой книги -- долетают до нашего сознания". Название сборника также "Искры", чем еще определеннее подчеркивается это авторское указание на сущность собранных в книжке рассказов.
   Давно уже замечено, однако, что читатель не всегда склонен следовать подобного рода авторским указаниям, и в данном случае, быть может, по причинам временным, но достаточно серьезным, невольно заинтересовывают не столько искры "животворного огня", т.е. любви вообще, сколько два оттенка этих искр, посылающих свет со страниц книги гр. Толстого; заинтересовывает некоторое отличие искр одного и другого рода. Ибо хотя действительно во всех рассказах эти искры любви сверкают, но, как известно, даже звезда от звезды разнствует, а уж искра от искры и подавно, и как звезды бывают мирные, мягкие, голубые и красные, зловещие, боевые, так равно и беллетристические искры. А кроме того, о любви пишет гр. Ал. Толстой не первый рассказ и не первую книжку -- причудливые романы насквозь насыщают страницы его произведений -- и ради новизны темы позволительно от безотносительного анализа любви, изображенной в его новой книжке, обратиться к внутреннему, так сказать, сравнению разных родов описанной им любви.
   Сравнение возможно по многим признакам, хотя бы вот и по указанному выше: любовь в рассказах мирных и военных. И сравнение это дает странные, неожиданные результаты: в то время, как искры любви обычной, мирной -- в современном значении слова -- действительно сверкают на страницах обычных рассказов прежнего типа (каковы "Рожь", "Невеста" и даже сумбурный, но живой рассказ "Искры") -- искръ) любви в рассказах военного содержания оказываются с художественной стороны самыми заправскими дешевыми фальшфеерами, с треском, чадом и обычным при бенгальском освещении извращением освещаемых предметов.
   Замечательно, что это сказывается и в мелком, и в крупном. В мелком -- в живой убедительности частностей и мелких деталей в одном, натянутости, тусклости и смешных противоречиях в другом случае. В крупном: автор утрачивает в своих военных рассказах ту свою отличительную черту, которая столь характерна для его творчества в целом и также для перечисленных выше "мирных" рассказов, напечатанных в том же IX томе.
   Эта черта -- причудливость и необузданность авторского воображения. "Герои мои -- замечает он в рассказе "Искры" -- сами захотели в обыденном и житейском найти чудесное и милое", и в общем это сказано метко. Герои гр. Ал. Толстого -- и самые удачные в художественном отношении -- обыкновенно ведут автономное от авторской воли существование, и никогда нельзя ни предвидеть, ни предугадать, что тот или иной персонаж скажет или сделает на следующей странице. Конечно, это свойство сплошь да рядом уводит героев гр. Толстого далеко за границы правдоподобия, но уводит зато и от банальности; а притом и самое-то это неправдоподобие часто прощаешь автору, ибо оно все-таки занимательно, что обусловливается, разумеется, тем, что для его воображения все эти гиперболы были реальны, что он сам в них верит, заражая и читателя своею верой. И интересные, живые "Искры" (рассказ, а не книжка), чудесная "Рожь", полная юмора "Невеста" помимо всего прочего заключают в себе эту прелесть убедительной внезапности, прелесть подлинной, жизненной, а не книжной новизны, которой нам не познать без помощи художника с его интуитивным воображением.
   С внешней стороны -- причуд и гипербол воображения в военных рассказах гр. Ал. Толстого как будто еще больше, чем в мирных, но от них веет такой холодной и преднамеренной надуманностью, что только удивляешься, как художник сам этого не почувствовал. И в результате с первых же страниц не только предчувствуешь финал, но даже более или менее угадываешь, каким путем автор приведет к нему своих героев. Конечно, в рассказе "Под водой" герой преодолевает на своей подводной лодке "Кэт" такие преграды и опасности, какие десяти Жюль Вернам не снились, конечно, его положение будет абсолютно безвыходно, большая часть его команды погибнет, продовольствия останется на несколько часов, а то даже и всего на одну минуту; кислород в резервуарах иссякнет, перископ будет сбит, и т.д. и т.д. -- все, что сопровождает искони подвиги необыкновенных героев, -- а затем будет сделано неимоверное усилие и произойдет чудо: усилие увенчается успехом, герой будет спасен и выскажет по сему случаю подобающую сентенцию; а так как задание у автора определенное: надобно найти искру "животворного огня", то сентенция эта будет выражена героем в письме к Татьяне Александровне и гласить будет так: "лишь те блаженны, кто вернется на землю для любви".
   Читатель видит, до чего все это беспросветно банально. Рассказ просто скучно читать, и если оставить в стороне его философию и отнестись к нему просто, как к материалу для развлечения чтением, то не получишь и этого: нет даже и обычной у автора занимательности. Все приключения его героев и подводной лодки -- либо газетная корреспонденция, либо натянутая выдумка, прежде всего беспомощная, так сказать, технически. Мы и сейчас без скуки можем перечесть приключения капитана Немо у Жюля Верна, потому что там художник фантазирует уверенно, ярко, как полновластный хозяин над своим техническим, географическим и вообще специальным материалом. Но кого же увлечет гр. Ал. Толстой своими техническими описаниями? Вот образчики последних: "Силой взрыва и воды "Кэт" далеко отшвырнуло от тонущего корабля и затянуло на большую глубину. Обшивка дала трещины; текло также сквозь сальники разбитого перископа. На глубине она пробыла недолго: освобожденная от тяжести двух мин, медленно всплыла, немного не дошла до поверхности, остановилась, и незаметно, по мере того, как наливалась в нее сквозь поранения вода, начала тонуть". Достаточно гимназических познаний из физики, чтобы с улыбкой отнестись к этому качанию треснувшей подводной лодки вниз, вверх, потом вниз! Обшивка дала трещины, но подводная лодка знать ничего не желает и с большой глубины идет себе вверх, потому что... освобождена от тяжести двух мин! Или: "У "Кэт" были минные аппараты и скорострельная пушечка -- вооружение скорее для атаки. Но не на них, а на особые иллюминаторы, которые, уничтожая отчасти преломление воды, позволяли различать на глубине опасные предметы, и надеялся главным образом Андрей Николаевич". Иллюминаторы, действительно, особые, ибо, как известно, царствующие на дне морском потемки нимало не зависят от "преломления воды", как выражается автор. А кроме того: ведь это не только не объяснение, не только не черта что-либо, хотя бы и фантастически, изображающая: это просто тусклая отписка незнания, ибо нет ничего легче, как сказать: "особые иллюминаторы" и этим ограничиться.
   В рассказе "Буря" нет фланирующей под водою треснувшей субмарины, нет особых иллюминаторов", но их с успехом (в смысле художественном) заменяет общий тон рассказа. Здесь есть аристократические "благотворительные тетушки, убежденные в том, что немцы (дело происходит в самом начале войны), придя, например, и увидя, какие они добрые и светские, немедленно поймут свое место и бросят грубить и воевать". Здесь есть добровольно сдавшийся в плен немецкий солдат, заявляющий: "Будьте очень осторожны сегодня ночью: наши солдаты злы, зачем вы продолжаете сопротивляться. Я также был очень зол, но, как видите, изменил долгу, потому что слишком хотел кушать". Читатель уже подготовлен этими примерами отношения автора к явлениям войны и невольно ждет очередного умиления. Ждет и дождется, -- как в частном, так и в целом. Вот перевязочный пункт: "Доктор, в одном белом халате, работал на холоду. От радостного, как у всех сейчас (ну, конечно), и жуткого возбуждения, он резко вдруг крикнул мне: "Что вы глазами хлопаете, потрудитесь заняться, вон у человека рука болтается!" -- по-видимому, у этого последнего возбуждение было тоже радостное (ведь "у всех")...
   Чего-то еще недостает? Да, шаблон не заполнен, нет еще с одной стороны великодушия, с другой вероломства и коварства. Но минуту терпения, еще страница, еще и... "Увязая в снегу, Василий Васильевич подбежал к раненому, и, говоря почему-то по-французски -- "Потерпите еще немного, сейчас будут санитары", -- засунул руки ему подмышки, силясь приподнять. Голова раненого запрокинулась. Потухшими, ненавидящими глазами он уперся в глаза Василия Васильевича, высвободил из снега кулак, в котором был зажат револьвер, и выстрелил в упор два раза".
   Подобное коварство не может, разумеется, остаться безнаказанным, такое великодушие должно быть всемерно поощряемо и награждаемо. Так именно и поступает автор: стрелявший гибнет под ударами штыков разъяренных солдат, а Василий Васильевич не только не гибнет, но, напротив, только ранен и этим приобретает любовь жены, каковая и есть тут же работающая Елена, на которую прикрикнул радостно возбужденный доктор, прежде не отвечавшая взаимностью на горячую любовь мужа. Теперь -- другое дело, коль скоро муж столь пострадал от коварства: "Елена быстро припала, обхватила его голову, прижалась щекой к лицу и проговорила нежно и опасливо: -- Родной, единственный, любимый... Всегда буду тебе служить... -- Василий Васильевич все вспомнил и все понял, и закрыл глаза. Он чувствовал за веками хрустальное небо, белые ветви и родное, человеческое, любимое лицо". -- Вот теперь шаблон выполнен, и рассказ, действительно, на этом и кончается.
   И невольно приходит на память окончание другого, в этой же книжке напечатанного, любопытного и живого рассказа "Дым", где изображен известный беллетрист, упрощающий (вплоть до полного уничтожения) написанный им замысловатый, надуманный рассказ, кажущийся ему фальшивым при сопоставлении с простыми, но красноречивыми житейскими фактами: "Под утро Ивану Сергеевичу снилось, что будто сидит он у стола и пишет, а из головы его валит клубами черный, густой дым",
   Можно ли поступить опрометчивее: напечатать под одной обложкой рассказ с таким окончанием и "Бурю" с Еленой, Василием Васильевичем, хрустальным небом и фальшью газетного умиления... Ведь это самоубийство!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru