Толстой Алексей Николаевич
Катенька

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из записок офицера).

Алексей Николаевич Толстой.
Катенька

(Из записок офицера)

   18 мая 1781 года я получил, наконец, командировку и стал поспешно готовиться в отъезд.
   Привлекала меня не выгодность ремонтного дела (я был достаточно богат), а желание поскорей вырваться из Петербурга на свежий ветер степей, провести остаток мая в деревнях (где по вечерам поют на озере девушки), поспать в бричке под открытым небом, мечтая о глазах, в которые в этот день успел заглянуть; послушать на взъезжей рассказы побывалыциков... словом, я был молод и жаждал приключений.
   И вот на третий день утром бричка моя, прогремев по деревянной мостовой Московской заставы, мягко понеслась мимо сосен и моховых болот торной дороги; побежали верстовые столбы навстречу, ласково покрикивал ямщик, и цветы можжевельника пахли так, что на глаза навертывались слезы.
   Я же, сбросив с плеч казенную шинель, сунул ее вместе с мундиром в чемодан, надел просторный халат и, закурив трубку, стал следить полет коршунов над лесом.
   Не описываю первого времени долгого пути -- дни были однообразны, и каждый увеличивал радость, и сердце мое сильнее щемила грусть.
   Что может быть слаще любовной печали? Есть ли в свете более желанная боль, чем мечты о той, которую еще не видел, но чей образ, ежечасно изменяясь, прекрасный и неуловимый, то склоняется во сне к губам, то сквозит за листьями дубравы, заманивая в глушь, то всплеснется в озере, и отовсюду слышится легкий его смех.
   Однажды, после полудня, я подъехал к земляной крепости, ворота которой были отворены и на чистом дворике два инвалида играли в карты, сидя на пушке, причем взятки записывали на зеленом лафете мелом.
   При моем появлении оба они подняли головы, защитив глаза от солнца, а я спросил строго:
   -- Где комендант?
   -- А вон там комендант, -- отвечал тот, кто был помоложе, ткнув пальцем по направлению деревянного, с воротами и забором, домика, прислоненного к крепостной стене...
   В прохладных сенях, куда я вошел, на меня залаял пес, но был настолько стар, что, едва прохрипев, принялся опять ловить блоху, кусавшую его.
   Не обратив на собаку внимания, я отворил дверь в комнату, обитую желтым тесом, с низким, но длинным окном; сквозь него солнечный луч играл на изразцовой лежанке, на которой сидел старый инвалид, занимаясь вязанием чулка.
   Кряхтя, инвалид поднялся мне навстречу и спросил:
   -- Кого вам, батюшка, надобно?..
   -- Коменданта! -- воскликнул я.
   -- Комендант спит, -- ответил старичок, -- пообедал и спать лег.
   -- Так разбуди его, скажи, что приехал адъютант Зарубный.
   Старый инвалид, качая головой, подошел к двери и стал осторожно стучать, на что после некоторого молчания послышалось шарканье туфель и сердитый голос:
   -- Вот я тебя поколочу -- меня будить...
   -- Ваше благородие, -- сказал старичок, слегка отступая, -- к вам приехали...
   Дверь тогда отворилась, и вошел комендант, с лицом, плохо бритым, красным и четырехугольным; на голове у него надет был коричневый колпак, а халат из тармаламы замаслен.
   -- Ну, что надо? -- сердито сказал комендант, беря у меня подорожную. -- Не могли подождать!
   И, читая, он надел очки.
   Но, увидев мой высокий в сравнении с ним чин, так растерялся, что уронил с носа очки и, сняв колпак, молвил:
   -- Сударь мой, не угодно ли присесть, -- и тотчас же добавил: -- Батюшка, изволили вы кушать?
   В это время ямщик внес мой чемодан, и я поспешил надеть мундир, из-за отсутствия которого вышло все недоразумение, и приосанился...
   Тогда бедный комендант воскликнул:
   -- Если так, то и я надену мундир, -- и, придерживая халат, вышел.
   Я же, присев на лавку у окна, принялся рассматривать гравюрные портреты генералов на стене, комендантов орден, лежащий вместе с парадной треуголкой и париком под стеклянной крышкой, и не заметил поэтому, как отворилась третья в комнате дверь и женский голос произнес:
   -- Ах, посторонний мужчина.
   Оглянувшись, все же я успел рассмотреть, пока захлопывались половинки, розовый подол платья, из-под которого выглядывала ножка в белом чулке, и нежную руку, поднесенную к груди; лицо же было скрыто от меня темными локонами...
   Сердце мое слегка билось; вошедший комендант попросил откушать.
   Мундир на коменданте был смят, узок, чрезвычайно пахнул листовым табаком, и высокий воротник врезывался в багровую его шею.
   Во все время обеда комендант посматривал на дверь и сопел носом, как мне показалось, тайно беспокоясь...
   Когда же я спросил, кто та дама в розовом, испугавшаяся меня, он уронил стакан и, откинувшись на спинку стула, испуганно выпучил глаза, а туго затянутая салфетка, торча за его затылком двумя ушами, увеличила сходство коменданта с ослом...
   -- У нас, сударь, нет никакой дамы, -- произнес он, заикаясь.
   Я понял, что комендант лжет, но пока не настаивал, хотя любопытство мое было разожжено.
   После обеда я лег в полутемной комнате коменданта на кожаный диван и, расстегнув мундир, слушал утомительное жужжание мух и скрип сверчка; но, когда веки смежились, сквозь дремоту услышал я негромкие голоса из столовой.
   -- Вот этого-то и нельзя, -- поспешным шепотом говорил комендант, -- ну, хочешь, я сошью тебе еще одно платье...
   -- Не хочу, -- отвечал капризный голос, -- сам носи, и запираться не хочу. Фу, какой ты противный... старый...
   -- Что же, -- ответил комендант, помолчав, -- зато я комендант.
   Я хотел было приподняться, чтобы поглядеть, кто так горячо спорит, но усталость превозмогла: голова моя сладко ушла в подушку, и тело отделилось от земли...
   ...Проснулся я от странного чувства -- близости человеческого существа; было совсем темно; протянув руку, я тронул шелковую юбку и, ощупывая, понял, что пальцы мои скользят по ноге, горячей, несмотря на покрывающую ее одежду...
   -- Кто тут? -- спросил я тихо.
   В ответ мне засмеялись, и на диван присела дама, раскинув по мне легкое платье; я приподнялся на локте, но горячие ее пальцы погладили меня под подбородком и ущипнули; я потянулся и, прижавшись губами к руке, весь задрожал...
   -- Тише, -- сказала дама и, легко толкнув меня, легла рядом, тесно придвинувшись.
   Каких безумств не делает молодость! И то, что читателю покажется невероятным, совершилось, -- наше объятие было шаловливо-сладко, прерываемое иногда нежным смехом незнакомки.
   Но, услышав дальние шаги, поспешно соскользнула с дивана моя возлюбленная и скрылась за дверью; я же крепко уснул и вторично был разбужен тяжелым топотом шагов и словами:
   -- Проснитесь, ваше благородие, несчастье...
   В испуге я сразу сел, сбросив ноги, и открыл глаза; передо мною стоял комендант в высоких ботфортах, в мундире, перевязанном портупеей, и колпаке; в руке же держал он железный фонарь.
   -- Что случилось? -- воскликнул я и, заслонив глаза от света, почувствовал, как пахнут духами мои пальцы... Потому улыбаясь, я плохо слушал доклад перепуганного толстяка.
   -- Как уснули вы, -- рассказал он, -- донесли мне, что близ крепости бродит шайка разбойников; тотчас же, в сопровождении моих солдат, я ускакал: как видите, вот потерял шляпу; нам почти удалось их окружить; но, возвратясь, я не нашел ни ваших лошадей, ни экипажа.
   -- И я не был с вами! -- воскликнул я. -- И беспечно спал!..
   Комендант тотчас поставил фонарь и, поглядев на меня искоса, спросил:
   -- А вы действительно спали?
   -- Вот ревнивец, не сидел же я с вашей женой.
   -- Женой! -- закричал комендант. -- Почему вы знаете, что я женат...
   -- Я видел и слышал, как вы разговаривали за дверью, послушайте, сейчас же познакомьте меня с вашей супругой.
   -- Она спит, -- застонал комендант, хватаясь за остатки волос, и вдруг сел на стул... -- Отложите хотя бы до утра, ваше благородие. Ах, это не женщина, а черт. Вот скоро год, как я женился, а сплю все время на этом диване, один, как перст...
   И, глядя на свой указательный палец, комендант зарыдал, я же участливо потрепал его по коленке.
   На следующее утро, волнуясь, я тщательно заплел косицу, перевязав ее лентой, выбрился и, охорашивая мундир, надушил усы.
   В столовой у самовара сидела моя вчерашняя возлюбленная, в том же розовом платье, скромно опустив глаза. Высоко подхваченные ее волосы были напудрены, углы подведенного рта приподняты, и на левой щеке у ней было маленькое родимое пятно.
   Увидев меня, она привстала и подала руку, которую я поцеловал...
   -- Катенька, -- воскликнул комендант, не сводя с жены ревнивых глаз, -- налей же его благородию чаю...
   -- Его благородие не обессудит, -- слегка покраснев, молвила Катенька и подняла на меня свои светло-зеленые, длинные, разрезанные вкось глаза.
   Я тотчас стал без умолку болтать, забавно описывая свое путешествие, и долго не мог понять: для чего Катенька, несмотря на прохладное утро, обмахивается веером.
   Она опускала веер на колени и поднимала вновь, то прикладывая к губам, то к уху и плечу, и слегка хмурила брови...
   Тогда я сообразил, что она говорит мне языком вееров, припомнил уроки петербургских модниц и прочел: "Разбойники выдуманы, ваши лошади в надежном месте... Вам будет скучно?"
   -- Нет, конечно, нет! -- воскликнул я с жаром.
   -- Чего нет? -- подозрительно спросил комендант.
   -- Разбойники, они не осмелятся вновь прийти.
   -- Эге, -- мрачно сказал комендант, -- тут есть чем поживиться...
   Катенька быстро опустила веер и приложила к сердцу.
   -- "Вы меня любите?"
   -- Безумно, да, да! -- воскликнул я...
   -- Что вы, батюшка, все "нет" да "да", -- забеспокоился комендант, -- живот, что ли, болит?..
   -- "...Нам нужно увидеться сегодня ночью. Придумайте, как устроить", -- прочел я на веере.
   -- Комендант, -- воскликнул я, вставая, -- идемте же осмотрим укрепления...
   Я проявил большой интерес к служебным обязанностям и торопил коменданта, чтобы усыпить его мнительность.
   Комендант шел впереди меня по форпостам и, размахивая руками, объяснял:
   -- Вот здесь мы починим, а здесь заткнем, а здесь... На полслове он обрывал и тер себе лоб, бормоча:
   -- Что она придумала?..
   Но я ободрил его:
   -- Вы лучший из комендантов, почтеннейший.
   Мы осмотрели арсенал, где сушилось белье и пегий теленок лежал в углу, жуя казенную портупею... Наскоро пробежали отчетные книги, причем комендант так быстро водил по строчкам пальцем, что мне казалось -- я скачу на тройке и смотрю под колеса.
   Потом пошли обедать. Катенька, разливая суп, раскраснелась и сложила губы так, что я, во избежание неосторожности, стал смотреть в стакан, успев все-таки прочесть на чудесном языке ее веера:
   -- "Торопитесь. Муж догадывается".
   Тогда, сделав строгое лицо, стал я объяснять, что не позволю разбойникам под носом у себя из крепости красть лошадей, поэтому приглашаю коменданта после обеда поехать со мной в лес для поимки негодяев.
   Комендант с радостью согласился и велел принести вина; я же подумал: "Ах, плут!"
   Выкурив после обеда по нескольку трубок и отдохнув, мы сели на верховых лошадей и, в сопровождении четырех пеших инвалидов, вооруженных с головы до ног, поехали в лес.
   Сердце мое сильно билось, и я, тихонько смеясь, горячил коня, прыгавшего через валежник.
   Между красных стволов показывалось заходящее солнце, в овраге же, куда мы спустились, было сыро и темно.
   Я положил руку на плечо коменданта и прошептал:
   -- Оцепим этот овраг; я подожду здесь, а вы поезжайте в обход и ждите, пока выстрелю из пистолета.
   Оставшись один, я видел, как со дна оврага поднимался белый туман; скоро хруст ветвей и шаги вдалеке затихли; тогда, ударив коня плетью, я поскакал в крепость...
   Катенька ждала меня в темных сенях и, когда я, запыхавшись и целуя ее в щеки, говорил: "Милая, родная, душа моя", откинула голову и стала так хохотать, что я, испугавшись, увлек ее к двери.
   -- Здесь нельзя оставаться, -- сказала она сквозь веселые слезы, -- услышит старикашка...
   -- Катенька, не мучай, -- молил я, -- минуты дороги...
   Катенька сжала мою руку и, соскочив с крыльца на дворик, подбежала к крытому тарантасу, стоящему под соломенным навесом. Смеясь, приподняла она платье и прыгнула в тарантас, преследуемая мной.
   Внутри тарантаса пахло кожей и пылью, и мы могли целоваться, не видимые никем.
   Катенька дергала меня за усы, щекотала, возилась, как котенок, и, сидя на коленях, говорила всякий вздор.
   Но вдруг за воротами послышался топот и громкий голос коменданта:
   -- Где он? Я не посмотрю на чины... Эй, дураки, чего смотрите, ищите их...
   Катенька закрыла мне рот рукой, смотря в окошко тарантаса, я же взялся за эфес шпаги, готовый на все.
   По дому, в сенях и на дворе ходили инвалиды, освещая фонарями все углы; комендант же топал ногами и махал обнаженной шпагой.
   Пробегая мимо тарантаса, он остановился и, подумав, открыл дверцу.
   -- А, -- воскликнул он, -- нашел, вяжи их!
   И направил на меня шпагу; я же, быстро вынув свою, скрестил клинки и, вышибив оружие из рук коменданта, кольнул его в плечо.
   Комендант охнул и сел на землю, а я, подняв пистолет, приказал инвалидам:
   -- Ни с места, я ваш начальник!
   Инвалиды отдали честь, стоя с фонарями; комендант же сказал:
   -- Вор, бери мою жену, вези куда хочешь!
   И вдруг закричал в ярости:
   -- Запрягайте лошадей в тарантас, везите их к черту!
   И, разорвав на груди кафтан, зарыдал... Так я обрел себе верную жену, а впоследствии сделался счастливым отцом четырех малюток.

Комментарии

   Впервые напечатан с посвящением О. Судейкиной в "Альманахе для всех", издание "Нового журнала для всех", 1911, книга 2.
   О. А. Судейкина -- жена художника С. Г. Судейкина.
   Авторская датировка -- 1910 год. Для сцены приезда героя рассказа в крепость, перекликающейся отдельными деталями с аналогичным эпизодом в повести А. Пушкина "Капитанская дочка", А. Толстой использовал как материал записки П С. Рунича (1747--1825) "Пугачевский бунт" ("Русская старина", 1870, т. II, стр. 63). Начало VII главы этих записок пересказывает следующая заметка А. Толстого в записной книжке 1909 года:
   "Из записок Рунича. 18 век. Рунич переодетый приезжает к воеводе в Шацк. В земляной крепости 4 старика подделывают лафет к пушке. В передней комнате воеводы спит слуга, держа в руках чулок, который вязал".
   Далее следует подробная запись диалога между Руничем и слугой и описание встречи с воеводой, в сравнительно небольшой переработке вошедшие в рассказ.
   В послереволюционные собрания сочинений рассказ автором не включался.
   Печатается по тексту III тома Сочинений "Книгоиздательства писателей в Москве", 2-е изд., 1917.
   
   Источник текста: Толстой А. Н. Собрание сочинений в десяти томах. Том 1. -- Москва, Гослитиздат, 1958.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru