Поэзія гр. Алексѣя Толстого. "Алексѣй Толстой принадлежитъ къ числу поэтовъ мыслителей; онъ былъ поэтомъ-борцомъ... который боролся оружіемъ свободнаго слова за права красоты и за жизненныя права человѣческой личности",-- такъ характеризуетъ А. Толстого Владиміръ Соловьевъ въ своей критической статьѣ о немъ ("Вѣстникъ Европы", No 5). Разбирая его стихотворенія, онъ останавливается на двухъ основныхъ мотивахъ его поэзіи -- на поклоненіи красотѣ и патріотизмѣ. По его словамъ, для Толстого красота "была дорога и священна, какъ сіяніе вѣчной истины и любви". Культъ красоты онъ понималъ не въ смыслѣ преклоненія передъ изящной и пріятной внѣшностью; для него онъ имѣлъ болѣе глубокое значеніе и находился въ тѣсной связи съ его философскими представленіями о жизни и мірѣ. Для Алексѣя Толстого любовь была движущимъ началомъ вселенной, а красота -- внѣшнимъ отраженіемъ этой любви. Мысль эта высказывается, напр., въ стихотвореніи:
Когда Глагола творческая сила
Толпы міровъ воззвала изъ ночи,
Любовь ихъ всѣ, какъ солнце, озарила
И лишь на землю къ намъ ея свѣтила
Нисходятъ порознь рѣдкіе лучи.
И порознь ихъ отыскивая жадно,
Мы ловимъ отблескъ вѣчной красоты:
Намъ вѣстью лѣсъ о ней звучитъ отрадной,
О ней потокъ гремитъ струею хладной
И говорятъ, качался, цвѣты.
Та же мысль выражена и въ слѣдующихъ прекрасныхъ строкахъ:
И всѣ сокровища природы,
Степей безбережный просторъ,
Туманный очеркъ дальнихъ горъ,
И моря пѣнистыя воды,
Земля, и солнце, и луна,
И всѣхъ созвѣздій хороводы,
И синей тверди глубина --
То все одно лишь отраженье,
Лишь тѣнь таинственныхъ красотъ,
Которыхъ вѣчное видѣнье
Въ душѣ избранника живетъ.
Переходя затѣмъ къ историко-патріотическимъ стихотвореніямъ Толстого, Вл. Соловьевъ говорить, что во всѣхъ этихъ стихотвореніяхъ выразился взглядъ Толстого на два основныхъ начала русской исторіи. "Со всею живостью поэтическаго представленія и со всею энергіей борца за идею, Толстой славилъ и въ прозѣ и въ стихахъ свой идеалъ истинно русской, европейской и христіанской монархіи, и громилъ ненавистный ему кошмаръ азіатскаго деспотизма. Начала истиннаго, національнаго строя онъ находилъ въ кіевской эпохѣ нашей исторіи; осуществленіе противоположнаго принципа онъ видѣлъ въ періодѣ Московскаго государства, къ которому относился съ яростной враждой. "Моя ненависть къ московскому періоду -- есть моя идіосинкразія", писалъ онъ въ одномъ письмѣ.
Взгляды Толстого на русскую исторію яснѣе всего высказаны въ его извѣстной балладѣ "Змѣй-Тугаринъ". Въ ней описывается, какъ кіевскій князь Владиміръ съ дружиною пировали на берегу Днѣпра, и какъ на этомъ пиру выступилъ Змѣй Тугаринъ съ пѣснею, въ которой онъ предсказывалъ будущность Россіи: татарское нашествіе и то, что за нимъ послѣдуетъ.
Идеалъ самого поэта выражается въ слѣдующихъ словахъ князя Владиміра, поднимающаго свою чару за "русскую Русь":
..."За древній обычай до дна ее пью,
За древнее русское вѣче!
За вольный, за честный славянскій народъ,
За колоколъ пью Новограда.
И если онъ даже во прахъ упадетъ,
Пусть звонъ его въ сердцѣ потомковъ живетъ.
Ой, ладо, ой, ладушко-ладо!
Указавъ на то, что, съ исторической точки зрѣнія, Толстой былъ неправъ въ своей идеализаціи кіевской Руси и повальномъ осужденіи Московскаго періода, Вл. Соловьевъ говорить далѣе, что, тѣмъ не менѣе, "какъ патріотъ-поэтъ Толстой былъ вправѣ избрать не историческую, а пророческую точку зрѣнія. Онъ не останавливался на матеріальныхъ необходимостяхъ и условіяхъ прошедшаго, а мѣрялъ его сверху -- нравственными потребностями настоящаго и упованіями будущаго. И тутъ онъ не ошибался. Для нашего настоящаго духовнаго исцѣленія и для нашихъ будущихъ задачъ нужны намъ, конечно, не монгольско-византійскія преданія московской эпохи, а развитіе христіанскихъ и истинно-національныхъ началъ, что какъ бы было обѣщано и предсказано свѣтлыми явленіями кіевской Руси".