Lib.ru/Классика: Толль Феликс Густавович. Жернов

ЖОРНОВЪ.

"Съ чего это взяли -- Ѳедору Тихонову дать прозваніе Жорнова? такъ размышлялъ я, въ десятый разъ разсматривая плотника, работавшаго на площадкѣ передъ мастерскою. -- "Съ словомъ "жорновъ," продолжалъ я разсуждать про себя, -- связано представленіе массивности, громадности размѣровъ, слѣпаго могущества, которое дробитъ, мельчитъ, измалываетъ все, что попадетъ подъ него, а Ѳедоръ, по видимому, менѣе всякаго другаго, можетъ быть признанъ олицетвореніемъ этихъ качествъ. Онъ не великъ ростомъ, не очень плечистъ; лицо его не выражаетъ ни особенной самоувѣренности, ни большой энергіи, на-противъ на немъ написана кротость, доброта, мягкость, уступчивость нрава. Небольшіе голубые глаза его почти всегда бываютъ потуплены; нѣсколько сутуловатый станъ, голова, постоянно наклоненная впередъ, армякъ, нетуго перетянутый кушакомъ, чтобы удобнѣе было заткнуть за него топоръ; тихая поступь, мѣрныя тѣлодвиженія, исполненныя обдуманности, лишенныя всякой лихорадочной рѣзкости, самая рѣчь, никогда не возвышающаяся до тона крика или брани, всегда кроткая, миролюбивая, голосъ его, въ которомъ нерѣдко поражали меня звуки задушевной грусти и преданности судьбѣ, наконецъ репутація Ѳедора, какъ человѣка честнаго и смирнаго, все это въ странномъ противорѣчіи съ прозваніемъ его. Съ чего же бы взяли -- дать ему такое прозваніе?"

Ѳедоръ принадлежалъ къ старожиламъ Завода, и потому жилъ въ особомъ, собственными руками построенномъ, домикѣ, съ женою Анною, послѣдовавшею за нимъ въ ссылку, и съ двумя дѣтьми на возрастѣ, прижитыми уже въ заводѣ, сыномъ лѣтъ четырнадцати и дочерью тринадцати. Изъ этого видно, что срокъ его заводской жизни, по прежнему закону опредѣлявшійся въ двадцать лѣтъ, уже истекалъ и ему скоро предстояло выйдти на поселеніе, или какъ выражаются въ сибирскомъ простонародьи, на пропитанье.

Ѳедоръ былъ, что называется, мужикъ-хозяинъ; домишка его былъ полною чашею, хотя онъ не промышлялъ продажею вина, какъ дѣлаютъ другіе рабочіе съ позволенія смотрителя и откупа. Нѣсколько денегъ принесъ онъ изъ Россіи съ собою въ заводъ, гдѣ плотничаньемъ, да телѣжнымъ мастерствомъ увеличилъ эту сумму и мало по малу, -- при помощи хозяйки, которая считалась вольною крестьянкою и потому не употреблялась на казенную работу, -- обзавелся всѣмъ нужнымъ въ домѣ. Но какъ ни въ нарядѣ, ни въ убранствѣ избы и образѣ жизни, Ѳедоръ не позволялъ себѣ и домашнимъ ни малѣйшей роскоши, то у него за всѣми расходами, еще и завелась копейка про черный день.

Вотъ, при какомъ случаѣ мнѣ удалось разъяснить себѣ причину прозванія, даннаго Ѳедору Тихонову.

Такъ какъ между рабочими были всевозможные ремесленники, то всѣ нужныя для винокурни вещи, начиная отъ самыхъ простыхъ, каковы: телѣги, тачки и т. под, до самыхъ сложныхъ, каковы: инструменты слесарные и другіе, дѣлались рабочими. Не могу положительно сказать -- принималось ли это въ соображеніе при первоначальномъ составленіи годоваго бюджета завода, или на всѣ эти вещи, кромѣ того, смотрителю отпускались отъ казны деньги: одно только замѣтилъ я, что въ позднѣйшихъ расходныхъ реестрахъ значились и многія такія вещи, которыя дѣлались въ заводѣ. Притомъ же мѣсто смотрителя считалось весьма выгоднымъ, т. е., хлѣбнымъ мѣстечкомъ.

Ѳедору, какъ искусному телѣжному мастеру, постоянно поручалось приготовленіе къ извѣстному сроку извѣстнаго количества колесъ, осей и дугъ, и даже цѣлыхъ телѣгъ и саней, а потому онъ большею частью работалъ одинъ подъ открытымъ небомъ передъ плотницкою мастерскою. Плотницкимъ старостою, около того времени, съ котораго начинается мой разсказъ, былъ Петръ Ивановъ по прозванію Рыжій, мужчина лѣтъ сорока съ небольшимъ, высокаго роста, плечистый, узловатый, какъ дубовый корень, съ рябымъ краснымъ лицомъ, маленькими глазами, смотрѣвшими мрачно и вмѣстѣ хитро, и огненнаго цвѣта волосами и бородой.

Петръ Ивановъ былъ человѣкъ мрачнаго, неуживчиваго нрава, хитрый, вкрадчивый и корыстолюбивый. Онъ слылъ въ заводѣ за богатаго рабочаго: домъ его былъ одинъ изъ лучшихъ; любовницу свою (жена его осталась въ Россіи) онъ одѣвалъ съ нѣкоторою роскошью, такъ что даже деревенскія бабы завидовали ей, и самъ обыкновенно бывалъ одѣтъ щегольски.

Петръ Ивановъ, какъ я узналъ изъ вѣрныхъ источниковъ, былъ единственный сынъ зажиточнаго торгующаго мѣщанина Ивана Забѣлина; онъ родился въ маленькомъ уѣздномъ городкѣ, въ которомъ отецъ его довольно счастливо торговалъ. Петръ обучался въ уѣздномъ училищѣ. -- Грамота далась ему безъ большаго труда, потому что природа надѣлила его бойкими способностями. Окончивъ курсъ, онъ сталъ помогать отцу въ его торговлѣ. Вскорѣ послѣ того отецъ женилъ его на купеческой дочери. Съ женою онъ жилъ довольно согласно и имѣлъ нѣсколькихъ дѣтей. Казалось бы, чего недоставало ему: семейное счастье, при матерьяльномъ довольствѣ; надежда на порядочное состояніе, почетъ по отцу между жителями города, которые называли Петра не иначе какъ по имени и отчеству или по фамиліи съ присовокупленіемъ слова: "господинъ." Но Петру не того нужно было. Онъ забралъ себѣ въ голову -- непремѣнно быть купцомъ и городскимъ головою; днемъ и ночью грезилъ -- какъ губернаторъ, ревизуя губернію, будетъ заѣзжать къ нему въ домъ, какъ у него всѣ чиновники по праздникамъ будутъ въ залѣ ждать, когда онъ приметъ ихъ, какъ городничій будетъ почитать за честь, когда онъ будетъ крестить у него, а уѣздный стряпчій будетъ въ поясъ кланяться ему, прося къ себѣ чаю откушать. Сталъ онъ думать -- какъ бы поскорѣе разбогатѣть до той степени, чтобы можно было записаться въ первую гильдію и приняться за оптовую торговлю. Мелочною торговлею скоро нельзя было разбогатѣть: оборотный капиталъ стараго Забѣлина былъ достаточенъ для того, чтобы съ процентовъ хорошо жить и, кромѣ того, по немногу приращать самый капиталъ. Но подрядъ, который старикъ, по настоянію Петра, взялъ на себя, доставилъ незначительную выгоду, по причинѣ непривычки обоихъ Забѣлиныхъ къ подряднымъ дѣламъ. А между тѣмъ червь честолюбія не давалъ Петру покоя и днемъ, ни ночью.

Дай чорту волосъ, возьметъ всю голову: Петръ думалъ, думалъ, да и надумался на свою бѣду. Тщетно молодая пригожая жена, провѣдавъ причину его задумчивости, часто говаривала ему:

-- Выбрось изъ головы эти мысли, милый мои, ненаглядный, Петръ Иванычъ! Не отъ Бога эти мысли; не отъ Бога, отъ самого, отъ сатаны! хочетъ лукавый твою душу погубить, въ огненной во гееннѣ потопить...

Зналъ Петръ и самъ, что мысли, бродившія у него въ головѣ, не Богомъ ниспосланы, но сладки были сатанинскія рѣчи, и потому Петръ не послушался жены. Когда, схвативъ свою сибирку и шапку, молодой Забелинъ съ утра пускался со двора, никому неизвѣстно -- куда? тщетно старшія дѣти ласкались къ нему, просясь погулять съ нимъ, какъ бывало прежде. Туда, куда Петръ ходилъ, не могли быть допущены невинные младенцы. Мрачно отталкивалъ онъ отъ себя малютокъ и, бормоча про себя непонятныя слова, быстрыми шагами удалялся. Случалось также и старикъ-отецъ, видя, что Петръ позднимъ вечеромъ куда-то собирается, уговаривалъ его остаться съ нимъ, не оставлять на ночь дома безъ хозяина, жены безъ мужа, дѣтей безъ родителя. Не слушался Петръ: бѣгалъ изъ дому, отъ добра добра ища. Бѣгалъ утромъ, подъ предлогомъ важнаго дѣла, вечеромъ, подъ видомъ, что надо одного знакомаго чиновника чаемъ поподчивать въ трактирѣ. Приходилъ Петръ домой также во всякое время и никому не говорилъ ни слова о томъ, что дѣлалъ внѣ дома, кого видѣлъ и что слыхалъ отъ людей. Да и никто не смѣлъ спрашивать его, потому что онъ возвращался домой еще пасмурнѣйшимъ, нежели уходилъ.

Часто также Петръ запирался въ избѣ, которую построилъ для себя въ огородѣ и отъ которой ключъ всегда носилъ при себѣ. Тамъ иногда просиживалъ онъ цѣлые часы, увѣряя, что занимался смѣтами по подрядамъ, и домашнимъ по неволѣ приходилось вѣрить словамъ его, потому что, какъ ни пытались -- никто не могъ проникнуть въ избу.

Городъ, въ которомъ жили Забѣлины, былъ на большой дорогѣ изъ Сибири, и бродяги частенько шалили въ немъ.-- Но съ нѣкотораго времени, пожары, которыхъ причинъ не могли раскрыть самыя тщательныя слѣдствія, стали случаться въ немъ все чаще и чаще. На этихъ пожарахъ пропадало множество вещей цѣнныхъ и хорошо припрятанныхъ осторожными хозяевами. Полиція стала бдительнѣе да и сами городскіе жители начали аккуратнѣе высылать ночной дозоръ.

Однажды... осенняя ночь была черна, хоть глазъ выколи... ни одна звѣздочка не появлялась изъ-за мрачной заслоны облаковъ. Мелкій дождь то принимался моросить, то на минуту переставалъ, то снова рѣшетилъ... Вѣтеръ жалобно вылъ на разные лады, словно причитывая надъ покойникомъ. --

Уложивъ спать дѣтей и жену, дождавшись, когда въ отцовой комнатѣ погаснетъ свѣча, Петръ одѣлся и торопливо вышелъ изъ дому, въ которомъ всѣ спали и не-кому было остановить его или хоть помолиться за его буйную головушку. Почти ощупью добрался онъ, по самымъ безлюднымъ переулкамъ, до уединеннаго кабака на самомъ выходѣ изъ города. Тамъ поджидали Петра какіе-то оборванные ребята, которые шумными возгласами привѣтствовали его и настоятельно потребовали отъ него водки. Петръ бросилъ на прилавокъ трехъ-рублевую бумажку и сталъ дожидаться, пока жадно напивалась безпутная ватага его пріятелей; потомъ сдѣлалъ какой-то знакъ и вывелъ ихъ изъ кабака. Самъ-пятый, пошелъ онъ переулками къ центру города, пробираясь около стѣнъ; товарищи его то раздѣлялись на партіи по двое и по трое, то, по сигналу, походившему на совиный крикъ, снова собирались въ одну кучу. Достигнувъ до болѣе людной части города, Петръ указалъ своимъ спутникамъ на двухъ-этажный деревянный домъ, а самъ отошелъ шаговъ на сто и всталъ, прижавшись въ уголъ, образуемый улицею.

Указанный имъ домъ былъ уже старъ и принадлежалъ очень богатому, но еще болѣе скупому купцу, Титу Савельеву. Никто не хотѣлъ нанимать нижняго жилья въ домѣ, и потому оно обращено было въ кладовую. Только въ одной изъ комнатъ его жили дворникъ и кухарка Савельева. Верхній этажъ занималъ самъ хозяинъ, не державшій при себѣ никакой прислуги, изъ опасенія, чтобъ она не подвела къ нему воровъ. Все это звалъ Петръ, потому что, особенно въ послѣднее время, частенько бывалъ у старика Савельева и даже былъ любимъ имъ, на сколько черствая душа Тита была способна привязаться къ кому нибудь.

Бывая у стараго скряги, Петръ всегда былъ встрѣчаемъ лаемъ огромной цѣпной собаки, которая, какъ онъ ни старался пріучать ее къ себѣ, никогда не подпускала его, чтобы приласкать и погладить ее. Но Савельевъ былъ до того ослѣпленъ своею скупостью, что и для вѣрнаго пса, сторожившаго его самого и все имущество, жалѣлъ лишней корки хлѣба, и часто приходилось голодать бѣдному барбосу. Видно, провѣдавъ объ этомъ обстоятельствѣ, кто-то, кому барбосъ былъ помѣхою, подбросилъ ему ломоть хлѣба, который собака съ жадностью съѣла и отъ котораго чрезъ нѣсколько часовъ околѣла. Не зная о подброшенномъ хлѣбѣ, Савельевъ приписалъ смерть собаки естественнымъ причинамъ, болѣзни или даже голоду, и рѣшилъ -- на дняхъ попросить у знакомаго ему мѣщанина собаки, а пока такъ и остался безъ караульщика. Посѣщая Савельева, Петръ пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы развѣдывать, гдѣ старикъ спитъ, гдѣ хранитъ своихъ любимцевъ -- денежки, гдѣ покойной жены его ожерелья и кольца. Послѣдствія показали, что и смерть собаки должна быть приписана Петру.

Вскорѣ послѣ того, какъ онъ притаился въ углу улицы, домъ Савельева запылалъ, какъ свѣча. Въ нѣсколько прыжковъ Петръ пробѣжалъ пространство, раздѣлявшее его отъ дома и, посреди пламени, влѣзъ въ одно изъ оконъ верхняго жилья, котораго раму вышибъ кулакомъ. Здѣсь онъ принялся шарить вездѣ, гдѣ зналъ, что есть деньги и драгоцѣнности. Съ помощью инструмента, который принесъ съ собою, отперъ онъ старомодное бюро и, при свѣтѣ пожара, сталъ загребать въ карманы червонцы, пачки ассигнацій и свертки съ чѣмъ-то тяжелымъ. Вдругъ, когда онъ уже намѣревался затворить бюро и уйдти прежнимъ путемъ, предсталъ передъ него изъ внутреннихъ комнатъ хозяинъ, котораго угомонить Петръ поручилъ одному изъ своихъ сообщниковъ. Долго не раздумывая, Петръ ударилъ старика по головѣ инструментомъ, который лежалъ на бюро. Савельевъ зашатался и залился кровью. Въ эту минуту раздались голоса и шумъ шаговъ нѣсколькихъ человѣкъ. Петръ бросился къ окну и занесъ въ него ногу, но почувствовалъ, что кто-то держитъ его сзади; онъ оглянулся: Савельевъ стоялъ непосредственно за нимъ, держась обѣими руками за полу его полушубка, и едва внятно шепталъ:

-- Отдай! отдай! голубчикъ, отдай!

Петръ былъ не чуждъ суевѣрія: испуганный появленіемъ старика, котораго почиталъ мертвымъ, онъ оттолкнулъ его отъ себя, и уже безъ всякой осторожности, не взглянувъ внизъ, поставилъ ногу на карнизъ и полѣзъ по выдавшимся оконечностямъ бревенъ. Еще не успѣлъ онъ опуститься до земли, какъ нѣсколько полицейскихъ солдатъ и ночныхъ сторожей, разставленныхъ для наблюденія, подбѣжали и схватили его.

Таковъ былъ плотничный староста Петръ Ивановъ по прозванію Рыжій.

Старостою онъ былъ сдѣланъ, во-первыхъ, за свою силу, внушавшую подчиненнымъ уваженіе и ручавшуюся за повиновеніе ихъ, а во-вторыхъ за то, что Петръ ни съ кѣмъ не былъ въ пріязненныхъ отношеніяхъ, слѣдовательно, по всему вѣроятію, не сталъ бы потворствовать шашнямъ и скрывать погрѣшности прочихъ рабочихъ. Казалось бы, что такое мнѣніе начальства Петръ долженъ былъ стараться поддержать тѣмъ, что въ точности исполнялъ бы свою обязанность и не подавалъ бы поводовъ къ уличенію себя въ противозаконныхъ поступкахъ рабочимъ, которые только и искали къ тому случаевъ. Но тутъ замѣшалось одно обстоятельство, внушившее Петру излишнюю самоувѣренность, и, вслѣдствіе того, сдѣлавшее его неосторожнымъ. Дѣло было вотъ въ чемъ.

Смотрителю завода, человѣку холостому и порядочному волокитѣ, приглянулась любовница Петра, дѣвка красивая, стройная и веселаго нрава. Какъ только она стала ходить на смотрительскій дворъ, Петръ почелъ себя вправѣ самовольно назначить себѣ изъ числа плотниковъ подстаросту, приходить на работу позже опредѣленнаго времени, только для повѣрки работъ, а уходить ранѣе звонка. Все бы это было не важно, потому что Петръ самъ былъ куда -- плохой плотникъ, такъ его хоть бы и вовсе не было, работа оттого не замедлилась бы, тѣмъ болѣе, что прочіе плотники всѣ были народъ искусный и привычный къ изстари положеннымъ и не очень обременительнымъ урокамъ. Но бѣда заключалась въ томъ, что, самъ отступая отъ заведеннаго порядка, Петръ отъ подчиненныхъ требовалъ самаго мелочнаго исполненія обязанностей, и на малѣйшія неисправности ихъ приносилъ жалобы нарядчику, а иногда и прямо смотрителю.

Случилось однажды, что плотникъ Степанъ Захаровъ загулялъ и на другой день не пришелъ на работу. Изба Ѳедора Тихонова была рядомъ со степановой, да, кромѣ того, они были кумовьями. Ѳедоръ, по просьбѣ степановой жены, объявилъ подстаростѣ, котораго самовольно назначилъ себѣ Петръ, что -- Степанъ, молъ, не можетъ: загулялъ... съ похмѣлья голова болитъ... Ты, молъ, не говори объ эвтомъ старостѣ.... А урокъ его мы собща промежъ собой раздѣлимъ съ робятами, да и вся недолга... Съ кѣмъ грѣха не бываетъ. Въ инорядъ и онъ за насъ сробитъ, когда съ нами такожъ случится...

Но подстароста подобранъ былъ Забѣлинымъ себѣ подъ-стать: такой же іуда, какъ и самъ Петръ. Ѳедору-то онъ сказалъ, что смолчитъ, а какъ только староста пришелъ, отозвалъ его къ сторонкѣ, да тутъ же и донесъ все -- какъ было.

По обыкновенію своему, Ѳедоръ работалъ передъ мастерскою подъ открытымъ небомъ. Вдругъ, видитъ: солдаты ведутъ на гауптвахту Степана Захарова. Застучало въ Ѳедорѣ сердце о ребра: понялъ онъ, кому обязанъ былъ Степанъ этою невзгодою. А тутъ, какъ разъ и Петръ идетъ изъ конторы: Ѳедоръ къ 7ему.

-- Зачто это, говоритъ: Захарыча-то на обвахту тащутъ?

-- Вѣстимо за что?... отвѣчалъ Петръ: -- умѣешь кататься, умѣй и саночки возить!... Къ вечеру еще и баню ему готовятъ.... Эдакъ вы ни одинъ скоро на работу не придете... у всѣхъ, пожалуй, похмѣлье найдется... Потакать вашему брату, такъ не далеко уйдешь...

-- Вашему брату!.. говоритъ Ѳедоръ: -- какому-такому нашему брату, Петръ Иванычъ? Кому же ты-то братъ? ужъ не смотрителю ли? Да и куда-жъ ты далеко уйдти хочешь?.. Нешто въ ундера, или въ офицеры произведутъ за ябедничество?.. Стыдно, Петра, свово брата-бѣдняка тонить и за что же? Ни онъ буянилъ, ништо!... А что на работу не пришелъ, такъ, вѣдь, робята согласились за него урокъ сробить... чего-жъ тебѣ еще?

-- А коли вы согласились за него урокъ исполнить, возразилъ Петръ: -- стало, ваши уроки малы... Я сегодня же доложу смотрителю, чтобы приказалъ прибавить, особливо тебѣ, за то, чтобъ ты впередъ горла не дралъ, заступаясь за пьяницу, да коря начальство...

Не въ моготу стало Ѳедору сносить наглость старосты: бросилъ онъ топоръ, который держалъ въ рукахъ, и подбѣжалъ къ Петру.

-- Начальство? вскричалъ онъ: -- Ахъ ты, гадина! Такъ и ты себя за начальство выдавать сталъ?.. Самъ своихъ обвязанностей не сполняешь, на работу чуть не къ полудню приходишь, а надъ другими строжишься... Да знаешь и ты, собачій сынъ, какъ, по нашему, съ такими зельями справляются?..

Лицо Петра, непривыкшаго къ такимъ рѣчамъ, побагровѣло отъ злости, глаза налились кровью: онъ молча ударилъ Ѳедора своимъ желѣзнымъ кулакомъ въ грудь. Но маленькій, невидный Ѳедоръ даже не покачнулся отъ этого удара: онъ только поднялъ кулакъ и, повидимому безъ малѣйшаго усилія, опустилъ его на плечо своего противника, который тотчасъ же упалъ на колѣни. Потомъ Ѳедоръ лѣвою рукою уцѣпилъ старосту за правое плечо и сказалъ со сдержаннымъ гнѣвомъ:

-- Попробуй заговорить смотрителю про уроки, узнаешь мою руку еще лучше того... Гнилушка эдакая...

И Ѳедоръ, отвернувшись отъ старосты, какъ ни въ чемъ не бывалъ, снова принялся за свою работу.

Испытавъ на себѣ силу Ѳедора, Петръ дѣйствительно не рѣшился исполнить свою угрозу; но даже похлопоталъ о томъ, чтобы Степана не больно наказывали.

Изъ этой сцены, которой я случайно былъ свидѣтелемъ, я заключилъ, что прозваніе "Жорновъ", дано было Ѳедору по шерсти. Впослѣдствіи я имѣлъ случай убѣдиться, что оно было подобрано удивительно мѣтко и удачно: не смотря на слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, Ѳедоръ одною рукою останавливалъ за колесо телѣгу на всемъ ходу лошади, игралъ восьмипудовою гирею какъ мячикомъ, вдавливалъ въ стѣну рукою огромный гвоздь и т. п., однимъ словомъ, былъ первый силачъ во всемъ заводѣ и во всѣхъ окрестностяхъ. Тогда также ясна мнѣ стала причина его всегдашняго спокойствія и кротости, качествъ, выражающихъ сознаніе силы и даруемыхъ природою именно такимъ существамъ, которыхъ порывы могутъ причинить наиболѣе зла. Все это заинтересовало меня и побудило добиваться причины ссылки въ заводъ Ѳедора Тихонова, по прозванію Жорнова. Вотъ при какомъ случаѣ мои старанія наконецъ увѣнчались успѣхомъ!

------

Послѣ знойнаго іюльскаго дня наступилъ такой же вечеръ. Солнце уже перешло далеко за-полдень, но лучи его продолжали жечь почти съ полуденною силою. Въ воздухѣ слышался запахъ дыма отъ горѣвшихъ въ отдаленіи лѣсовъ. Рѣчка Керева, какъ и всѣ горныя рѣки, весною бывавшая довольно быстрою и многоводною, -- теперь представлялась едва замѣтною синею лентою воды на днѣ глубокаго, неправильной формы, сухаго оврага.

Лѣтомъ заводъ представлялъ мало привлекательнаго. По повѣрью, утвердившемуся между рабочими, природа отказываетъ такого рода мѣстностямъ въ веселящихъ зрѣніе и слухъ человѣка дарахъ своихъ. Въ самомъ дѣлѣ, на всемъ протяженіи завода нигдѣ не было зелени, а потому и птицы не залетали въ него и веселое щебетанье ихъ не могло услаждать слуха его жителей. Но въ этомъ никакъ нельзя было винить великую Матерь всего сущаго, которой чуждо пристрастіе къ мѣстностямъ. Вольно было строителямъ завода не распорядиться, чтобы кой-гдѣ осталась группа или аллея деревъ. А между тѣмъ, пораздумавъ, и строителей не приходилось винить: заводъ назначался для ссыльныхъ, а всякая группа деревъ могла служить убѣжищемъ для тѣхъ изъ нихъ, которые не могли или не хотѣли дождаться минуты своего освобожденія. Поэтому и самый планъ завода, былъ такъ разсчитанъ, чтобы предоставить какъ можно менѣе удобства для укрывательства бѣглыхъ: заводъ раскидывался только двумя главными параллельными улицами по обоимъ берегамъ рѣки, черезъ которую переходили по плотинѣ. Только вслѣдствіе недостаточнаго надзора, рабочіе, вопреки плану, стали мало-по-малу оставлять между строеніями боковыя улицы и даже строиться въ сторонѣ отъ главныхъ.

Но кромѣ этого недостатка древесной зелени, подъ тѣнью которой укрывались бы пернатые пѣвцы и возникали бы зеленая былинка или яркій цвѣтокъ богатой сибирской флоры, кромѣ того, зелень не могла появляться въ заводѣ, еще и потому, что щепа отъ построекъ, толстымъ слоемъ покрывавшая въ немъ землю, еще не успѣла разложиться и образовать черноземный пластъ, удобный для произращенія травы. Впрочемъ, изъ этого не должно заключить, чтобы щепа предохраняла заводъ и отъ пыли: этого добра напротивъ, было въ немъ вдоволь и Богъ одинъ вѣдаетъ -- откуда она взялась въ немъ. Весною и осенью пыль превращалась въ мягкое тѣсто грязи, покрывавшее щепу. Но лѣтомъ она представлялась въ видѣ мельчайшаго сѣраго песка, который, при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра, подымался на воздухъ и садился на лицо, въ ноздри, лѣзъ въ глаза, уши и ротъ обывателей.

Лѣтомъ работы въ заводѣ начинаются очень рано: часу въ четвертомъ всѣ рабочіе уже на своихъ мѣстахъ, на которыхъ, съ перемѣжкою двухъ часовъ для обѣда, остаются до девяти часовъ вечера. А какъ уроки, задаваемые имъ старостами, не очень велики, то большая часть изъ нихъ отработывается еще часа за полтора или за два до вечерняго колокольчика и послѣднее время проводитъ въ разговорахъ и отдохновеніи отъ дневныхъ трудовъ.

Передъ плотницкою мастерскою, на довольно большой площадкѣ, покрытой щепою, обрубками лѣсинъ, досками и разными плотничными подѣлками, на восточной сторонѣ зданія мастерской, куда склонявшееся къ западу солнце отбрасывало отъ него густую тѣнь, на длинномъ бревнѣ сидѣлъ Ѳедоръ Тихоновъ, понюхивая табачокъ и самодовольно посматривая на оконченную и слаженную имъ въ тотъ день телѣгу. Какое-то доброе, миролюбивое чувство было разлито на его кроткомъ лицѣ, между тѣмъ какъ въ положеніи тѣла и облокоченныхъ на колѣняхъ рукахъ выражалась усталость и нѣга отдохновенія. Свѣтлорусые съ просѣдью волосы слиплись у него на лбу и вискахъ, лицо лоснилось потомъ, котораго капли дрожали и на длинной бородѣ. Горбъ, съ лѣтами образовавшійся у Ѳедора и какъ будто служившій символомъ тяжести жизни, не только не безобразилъ его, напротивъ, придавалъ фигурѣ его законченность, которой недоставало ей для выраженія характера нашего простонародья -- труда и покорности судьбѣ. Завидѣвъ издали Ѳедора, я подошелъ и сѣлъ на бревнѣ возлѣ него, стараясь не быть замѣченнымъ имъ, для того, чтобы не потревожить его dolce far niente. Но едва я опустился на бревно, какъ сотрясеніе въ сѣдалищѣ вывело Ѳедора изъ задумчивости: онъ обернулся и, снявъ шапку, но не подымаясь съ мѣста, промолвилъ:

-- Здравствуйте, батюшка! чтой-то васъ давно не видать нонче стало?

-- Я всякій день на мельницу хожу! отвѣчалъ я, возвративъ ему привѣтствіе, и, обрадовавшись случаю завязать разговоръ, продолжалъ:

-- Что, вѣрно, урокъ кончилъ, любезный, -- такъ и отдыхаешь? А телѣгу славную смастерилъ!... Хоть бы и не лѣсъ возить, такъ въ пору...

Ѳедоръ покачалъ головою и слегка засмѣялся, какъ-то вмѣстѣ хитро и ласково прищуриваясь.

-- Славная-то славная! сказалъ онъ, вытаскивая берестенную тавлинку, которую передъ тѣмъ спряталъ за-пазуху: -- Нешто сказать!.. свое дѣло разумѣемъ, сударь... Да только, вотъ, у васъ-то глазъ барскій, а не мужицкій... Отъ того вы вотъ и хвалите, а дѣла-то въ домекъ не возмете, что надо бы не похвалить, а пожурить за телѣжонку.... А мужицкій глазъ, тотъ и-и-и не похвалилъ бы... Нашъ братъ сперва бы съ мѣста тронулъ, да впередъ, да назадъ... да туда, да сюда, за оглобли-то и потаскалъ бы.... такъ и увидѣлъ бы, что хвалить-то не за что...

-- Въ самомъ дѣлѣ? воскликнулъ я: -- что же въ ней не хорошаго?

-- Да нехорошаго-то въ ней, какъ есть ничего нѣтъ.... отвѣчалъ Ѳедоръ: -- Телѣжонка -- какъ телѣжонка... прослужитъ свой срокъ не хуже другой всякой... Вѣдь мы эвтимъ мастерствомъ съизмала заправляемъ; такъ и стыдно бы сноровки не знать... Да только, ишь, немного лѣнь нонче одолѣвать стала... Ужъ старъ становлюсь... Вѣдь чего? Давно за полсотню перевалило лѣтъ-то... Такъ и немудрено.... Вотъ, знашь, по этой-то причинѣ и не захотѣлось заднія колеса новыя дѣлать, хоть и вижу, что къ эвтому скату слѣдовало бы новыя сдѣлать, потому что таковъ скатъ... что къ нему эвти заднія колеса не годятся... Переднія-то сдѣлалъ новыя, а заднія-то выбралъ изъ старенькихъ, да пообтесалъ, кой-гдѣ штучку вставилъ.... да и была не была.... Хоть они вовся и негожи.... Самъ вижу что не гожи для эвтого, для скату...

-- Не ужели тебѣ уже за пятьдесятъ лѣтъ, любезный? спросилъ я, пользуясь минутою наступившаго молчанія.

-- А какъ же бы вы думали? молвилъ Ѳедоръ: -- Еще и слишкомъ за пятьдесятъ лѣтъ... Да, вотъ, какъ! Вы только считайте: тридцать четыре мнѣ было какъ судиться зачалъ; три года въ острогѣ просидѣлъ; годъ шесть мѣсяцевъ сюда шелъ, да шестнадцать годовъ здѣсь.... Вотъ и возмите... не бойсь, немногаго до полудесятка за полсотню-то не хватаетъ...

-- Выходитъ -- твоя правда! сказалъ я: -- Но отчего жъ ты такъ долго судился?.. цѣлые три года? присовокупилъ я, давая разговору направленіе, сообразное съ моею давнишнею цѣлью -- довѣдаться причины ссылки Тихонова.

Ѳедоръ снялъ шапку, полною пятерней поскребъ въ затылкѣ и медленно, какъ будто затрудняясь отвѣтомъ, произнесъ:

-- Судился-то?.. А Богъ ихъ вѣ.... Судили долго... ну, и судился... Про то палатскимъ знать -- по-что долго?..

-- А ты изъ какихъ? спросилъ я.

-- Господскій, судырь, господскій... отвѣчалъ Ѳедоръ: -- в--ской губерніи... господъ Прилуцкихъ; то-бишь, были Прилуцкихъ, а тамъ барыня овдовѣла, да замужъ за маіора Недосужаева вышла, такъ и стали таперича Недосужаевыхъ.. Да только ужъ это опосля случилось... я ужъ судился какъ барыня-то свадьбу справляла... А какъ мнѣ сюда идти, она и опять овдовѣла.... Затѣмъ и долго судили меня, что барыня-то все дарила... Не хотѣлось ей, чтобъ меня сослали... Ну, да ужъ такъ, видно, на роду написано было...

-- А въ чемъ состояло твое дѣло? не можешь ли, любезный, разсказать мнѣ его?...

-- Разсказать? отчего жъ не разсказать? И все дѣло-то плевое... такъ сказать -- недостойное!... Извольте разсудить...

-- Были мы господина Прилуцкаго, старика... хорошій былъ человѣкъ -- старый баринъ-отъ, царство ему небесное... и хозяинъ рѣдкостный, и мужикамъ своимъ отецъ, и супротивъ другихъ помѣщиковъ такой сановитый... Всѣ сусѣди ему почтеніе оказывали и за совѣтомъ всѣ къ нему, да къ нему... И мужицкое, и свое барское дѣло ужъ такъ разумѣлъ, что только знай -- дѣлай по его словамъ, а выйдетъ все -- какъ по щучьему велѣнью... Были такіе, что баяли, будто онъ съ сатаною стакнулся -- прости меня, Госоди!... Да ужъ добръ былъ зѣло, такъ никто эвтому не вѣрилъ... П господа, вишь, брюсовынъ календаремъ прозвали: говорили, будто за то, что хорошо погоду угадывалъ... За недѣлю, бывало, скажетъ: вёдро будетъ... И ужъ безпремѣнно вёдро... А дождь, такъ дождю и быть... Таковъ былъ смышленый баринъ... Вѣстимо -- у такого у барина и мужику хорошо... На все порядки испоконъ-вѣка ведутся примѣрные, знаешь, какъ, что, куда, отколь?... свое дѣло справляешь, и самъ прокъ видишь... Домишка, али хозяйства твово, скотинки, али что, никто не тронетъ, кольми паче зорить тебя не станутъ!... Примѣрно сказать... господская же корысть, чтобъ мужики богаты были... Ужъ раззоренный хрисьянинъ -- и работникъ плохой... Съ тѣмъ возмите... Вотъ -- это, покамечѣ старый баринъ живъ былъ, все хорошо было... Мужики -- это богато жили, у инаго коровы по три, да куръ десятка два, да гуси, утки, пара лошадокъ... И избы все такія -- хоть куды... помѣстительныя и опрятныя... Деревня словно игрушка какая приглядная...

-- А много васъ душъ было? спросилъ я.

-- Душъ-то? Душъ ревизскихъ было полтораста, въ нашей деревнѣ-то, въ Прилучихѣ, полтораста, батюшка!... Да мы были не одни... тутъ еще была у барина Сафоновка, Куриловка, да Левелевка еще... да тѣ небольшія... и во всѣхъ-то, почитай, ста душъ не набиралось... Ну, и господа-то въ нашей въ Прилучихѣ проживали... И господскій домъ, какъ слѣдуетъ, былъ съ садомъ... съ пребольшимъ... Все въ акуратъ, какъ надлежитъ быть у господъ...

Вотъ, какъ старый-то баринъ померъ, достались мы сыну... Одинъ только и былъ... Человѣкъ, такъ, не то, чтобы пожилой, да больной, а тоже добрый, и порядки всякіе, какъ были заведены у стараго барина, любилъ, только самъ-то досматривать за всѣмъ не могъ... такъ оно пошло ужъ не по прежнему... Притомъ и барыня-то... Молодой-то женатъ былъ... Ну, иное, видно, у молодой барыньки на умѣ было... Все -- какъ-бы коляски, да кареты, да все тамъ на заграничный манеръ... При старомъ-то баринѣ не смѣла... Ну, а молодой-то слабость къ ней имѣлъ и потачку всякую давалъ... Да только и тутъ еще нечто намъ было жить... не худо... Зачѣмъ Бога напрасно гнѣвить?... Особенно мнѣ и очинно хорошо было.

При старомъ баринѣ порядокъ такой заведенъ былъ, чтобы міръ самъ выбиралъ старосту, а баринъ только говорилъ -- ладенъ ли выбранный для него, али негожъ... Такъ меня робята все и выбирали, и барину я угодить съумѣлъ, и онъ все гожимъ признавалъ... Такъ и при молодомъ остался старостой... Молодой-то еще больше мнѣ вѣрилъ -- и женѣ много разъ наказывалъ: "Когда я умру, говорятъ, (а у него все смерть была на умѣ), ты, Марья Петровна, говоритъ, Ѳедора слушайся: онъ тебѣ и помощникъ, и управляющій, и работникъ... Знаетъ свое дѣло, и мужики его любятъ..." А любили меня робята за то главно, что я несамовольничалъ... Что приказано, сдѣлай для господина... Залѣнился кто, али загулялъ, стариковъ соберу: какъ опредѣлятъ... Наказать -- такъ накажемъ міромъ; а и такъ оставить -- такъ только постращаемъ... И господину никогда не жаловался, а все болѣе своимъ судомъ... Мужикъ я былъ зажиточный, хоть и не богатый... своимъ трудомъ нажилъ... Отъ отца не важно дѣло досталось, да и за женой, почитай, ничего не взялъ... Только ужъ работница она была лучше иного мужика...

Недолго это пожилъ молодой баринъ.... скончался.... вдова осталась... Зла мало было въ Марьѣ Петровнѣ... Тихая такая, скромная, кроткая... только наряжаться оченно любила... Ну, молода да пригожа была -- не мудрено... Меня слушалась во всемъ, что по хозяйству, а подъ конецъ и вовсе ни во что вступаться не стала... Я и продавалъ, и деньги получалъ, и на другія деревни ѣздилъ... Хлопотъ было много; да ужъ сынъ у меня подростать сталъ, помогать могъ матери дома... Двухъ работниковъ къ тому же нанималъ для своего хозяйства... Такъ и управлялись...

Барыня, въ первое-то время вдовства попріуныла и выѣзжать перестала къ сусѣднимъ помѣщикамъ и въ городъ... Сидитъ все, да плачетъ, али книжку читаетъ, али узоры вышиваетъ въ пяльцахъ... А потомъ... Въ нашемъ уѣздѣ, вишь, полкъ драгувскій стоялъ... Маіоръ-то, бравый такой изъ-себя, ѣзжалъ къ намъ еще при баринѣ, и на похоронахъ былъ, и послѣ похоронъ, сначала изрѣдка, а потомъ все чаще да чаще барыню навѣдывать сталъ, а тамъ она съ нимъ ужъ и кататься верхомъ стала ѣздить, и цѣлые дни они вмѣстѣ проводить стали...

Вотъ... разъ, воротился я изъ ближней деревни, куда нужно было по дѣлу побывать... Приходятъ ко мнѣ старики и говорятъ:

-- Плохо, молъ, братъ Ѳедоръ Тихонычъ! барыня, ишь, кажись, за эвтого за маіора замужъ хотитъ идти...

-- Что жъ? говорю я: -- дѣло молодое, притомъ женское... Маіоръ женихъ прихожій, и мундиръ на немъ такой красивый... Отчегожъ барынѣ за него и замужъ нехотѣть?...

-- Да, вѣдь, бѣда-то, говорятъ старики: въ томъ, что мы справились о маіорѣ въ городѣ... Про него молва не хороша... Пьетъ гораздо, и пьяный больно тяжелъ бываетъ... Да и окромя того о немъ разные не хорошіе слухи ходятъ... Домовая хозяйка у него мѣщанка вдова Подлипалова... Онъ ей и денегъ за квартиру не доплачиваетъ, и дочкѣ такое горе причинилъ, что и во вѣкъ не поправишь... Таперичи тяжела ходитъ, и сосѣди смѣются!... А какъ мать стала ему про эвто дѣло выговаривать, такъ онъ еще въ сердцахъ чуть всей косы ей не вытеребилъ!... Она было къ ихнему къ полковому ходила, такъ тотъ -- самъ холостой и на такія же дѣла мастеръ... Только засмѣялся да и говорятъ: "Что жъ мнѣ, матушка, съ маіоромъ дѣлать? Дѣло это, молъ, житейское..." Такъ и пошла бѣдная, ничего не дождавшись... А маіоръ не только что другое, такъ и съ квартеры съѣзжать-то не хотитъ... Надъ старухой Подлипалехой еще всячески издѣватся и тещей при всѣхъ называтъ... Какой онъ намъ помѣщикъ будетъ, коли съ чужими-то, неподвластными, такъ поступаетъ...

-- А можетъ, говорю: -- онъ это только надъ чужими такъ упражняется, а своихъ жалѣть будетъ... Притомъ, вѣдь, и мы-то барынины мужики, такъ ему и власти большой не будетъ...

-- Да ему что до того? говорятъ старики: -- мы вотъ и въ полку справлялись.... Его и тамъ не любятъ солдатики... Съ солдата взыскивать куда горазъ... На ученьи все зуботычины раздаетъ, а домой придутъ, такъ еще кой-кого и розгами наградитъ... Злой-презлой! Бѣда, говорятъ, Ѳедоръ Тихонычъ, коли такой злодѣй на нашей барынькѣ женится...

Разсудилъ я, раскинулъ умомъ, да и вижу, что, точно, бѣда да еще и не малая... Только не всему, что говорили старики, со словъ ихъ повѣрилъ я, а самъ спервоначалу справился -- такъ ли оно?... Оказалось, что не токма ни единымъ словомъ не онапраслили они маіора, а и мало еще знали... Звѣрь, просто, звѣрь оказался!...

Вотъ, разузнавши про все такое, пошелъ я къ барынѣ, да и говорю:

-- Такъ и такъ, молъ, матушка, Марья Петровна! Во, каковъ человѣкъ -- маіоръ-отъ!... Неужто вы, матушка, его намъ въ бары прочите?... Неужто ты насъ, своихъ дѣтей, ему, озорнику въ обиду дашь?... Тебѣ-то онъ, матушка, пожалуй, и угодитъ, потому -- человѣкъ молодой и красивый, а озорничать-то надъ кѣмъ, какъ не надъ нами станетъ!... Знаемъ мы, что твое дѣло молодое, и безъ мужа тебѣ не слѣдъ жить... Да, вѣдь, не клиномъ же на твоемъ маіорѣ и свѣтъ сошелся... Барыня ты красивая, богатая, заможная... Еще десятерыхъ, и лучше, и знатнѣе, и тороватѣе энтова сыщешь, коли захочешь...

А барыня смѣется...

-- Съ чего, говоритъ: -- ты это взялъ Ѳедоръ? маіоръ вовсе и не думаетъ на мнѣ жениться... Да и я вовсе замужъ еще не думаю выходить. Послѣ смерти перваго мужа моего едва годъ минулъ... Еще успѣемъ обсудить дѣло, когда маіоръ посватается, а этого, можетъ, и никогда не будетъ...

Вижу я -- виляетъ барыня: не хотитъ правду сказать... Пришли въ тотъ же день ко мнѣ старики...

-- Ну, что, Ѳедоръ Тиховычъ?

-- Да чего? говорю: -- сами ступайте... просите барыню; а меня не слушается... Лясы точитъ, да смѣется... Не хорошо дѣло!...

Такъ только и сказалъ, да и горько стало таково на душѣ. Они пошли.

На другой день старики собрались, да гурьбой на барскій дворъ и повалили, и стали передъ окнами на колѣняхъ. Барыня вышла на крылечко.

-- Чего, говоритъ: -- вамъ, ребятушки, нужно?

А они и завопили:

-- Не отдай, молъ, насъ въ обиду маіору Недосужаеву... Спаси насъ, матушка, отъ такой напасти!... Служили мы твоему тестюшкѣ, мужу, и тебѣ служимъ, сколько силъ нашихъ хватаетъ, да никогда обиды ни отъ кого не видали себѣ... А ты теперь насъ, своихъ дѣтей, чужому человѣку хочешь въ обиду отдать...

Разсердилась барыня: не по нраву ей это пришлось... Видно, ужъ у нихъ все порѣшено было съ маіоромъ-то.

-- Пошли, говорить: -- со двора, дурачье! учить меня вздумали, глупые... Что захочу, то и сдѣлаю, а ваше, дѣло -- повиноваться да молчать!...

Пріуныла деревня, да и было отъ чего: прежде барынька добрая, ласковая така была, а теперь, ишь, какъ приглянулся этотъ отцовъ сынъ^, такъ и со двора гонять стала, и дураками стариковъ обзывать...

Въ тотъ же день пріѣхалъ къ ней и маіоръ... А ѣздилъ-то онъ всегда тройкою, въ пошевняхъ, съ колокольцами да съ бубенчиками... Вотъ и видимъ... ѣдетъ... Ну, что-то будетъ?

Къ вечеру позвали меня къ барынѣ... Стою въ передней и жду, а у самого сердце недоброе чуетъ... будто такъ замретъ, да и опять отпуститъ, и съ-изнова замретъ... Изъ внутреннихъ покоевъ крупный разговоръ слышился... То маіоръ громко заговоритъ, а то барыня, да такъ жалобно, будто проситъ чего-то барыня... А маіоръ все ходитъ взадъ и впередъ, да горячится... будто ей отказываетъ въ чемъ-то...

-- Эхе! подумалъ я: -- Видно, дѣло-то у нихъ далеко зашло, коли ужъ и перебраниваться зачинаютъ...

Дворовый пошелъ и доложилъ барынѣ.

-- Ѳедоръ, молъ, Тихоновъ въ передней дожидаетъ приказаній.

А дверь-то въ горницы полою осталась; слышу -- Марья Петровна говоритъ тако ласково:

-- Пускай, говоритъ,-- Ѳедоръ обождетъ -- Я сейчасъ выйду, молъ...

А маіоръ и заревѣлъ что-то на ихнемъ-то языкѣ, на басурманскомъ...

-- Видно, за добрыя рѣчи коритъ, окаянный! думаю я.

Вдругъ, только-что дворовый воротился въ переднюю, слышу барынинъ голосъ будто дальше сталъ, -- ушла видно въ спальню, -- а маіора шаги и звякъ шпоръ ближе къ передней... Помолился я Николаю угоднику -- что бы не отдавалъ меня въ обиду, коли ужъ барыня головою выдаетъ злому человѣку... Да не успѣлъ еще я и молитвы кончить, какъ маіоръ и тутъ... Зубы стиснуты, кулаки сжаты... усами и глазами, словно звѣрь какой лютый, поводитъ....

-- Ты, говоритъ: Ѳедоръ Тихоновъ?

-- Я, молъ, ваше высокоблагородіе...

-- Ты народъ супротивъ барыни бунтуешь?..

-- Не я, молъ, ваше высокоблагородіе!..

-- Кто же?

-- Да никто, молъ, ваше высокоблагородіе, и не думалъ бунтовать народъ супротивъ нашей родной барыньки, потому -- насъ ей баринъ въ наслѣдство оставилъ... Про то я и староста, чтобы знать, что никто народа супротивъ барыни не бунтовалъ...

-- А что же значитъ, по твоему, что сначала ты, а потомъ вся деревня ей законы предписываете -- за кого замужъ выходить?..

-- А это, молъ?.. да какой же это ваше благородіе, бунтъ? Развѣ такой бунтъ бываетъ? что мужики барыньку попросятъ, чтобы ихъ въ обиду не давала... такъ, вѣдь, это свое дѣло... Все равно, что дѣти попросятъ, чтобы мать имъ перваго встрѣчнаго въ вотчимы не прочила... Изволите, ваше высокоблагородіе, напраслиной обзывать...

Такъ и сказалъ... ужъ сердце больно взяло; словно молоткомъ заколотило. А маіоръ, смотрю, ужъ не то красный, -- а синій сталъ...

-- Какъ? говоритъ, первому встрѣчному? Какъ? -- напраслиной обзывать?.. ахъ, ты -- мужикъ косолапый! да ты разсуждать передо мной, передъ царскимъ маіоромъ... да я тебя въ бараній рогъ согну!..

У самого и пѣна на усахъ... а я въ ту пору думаю:

-- Ну, куда ни шло!.. считаться, такъ будемъ считаться съ тобою, господинъ маіоръ царскій...

Да и говорю:

-- А чтожъ ты мнѣ, ваше высокоблагородіе, сдѣлаешь? Вѣдь, не ты мнѣ баринъ, не ты помещикъ... А зовутъ нашу помѣщицу Марьей Петровной Прилуцкой... ну, она и власть надъ вами всяку имѣетъ... А ты, ваше высокоблагородіе, не въ укоръ будь сказано -- маіоръ или не маіоръ?-- не наше дѣло про то знать... А озорничать будете въ барскомъ домѣ и надъ барскимъ хрестьяниномъ, барыню изобидѣть изволите, насъ же все не увѣришь, что такова твоя власть законная...

Не понутру маіору рѣчь моя показалась... полѣзъ онъ, словно медвѣдь какой да на меня... Я отъ него... Поймалъ онъ меня за бороду и ну трясти, а другую руку сжалъ въ кулакъ, да поскуламъ меня ей, поскуламъ, такъ и лупитъ... Я и туда, и сюда... нѣтъ! держитъ крѣпко за бороду... Фу, ты напасть!.. А меня -- изволите смекать -- отродясь, кромѣ роднаго батюшки, никто пальцемъ не трогивалъ... Такъ оно и обидно... окромя, что больно... Я закричалъ, да такъ, что вся дворня сбѣжалась въ переднюю... А барыня, (послѣ горничная сказывала) такъ перепужалась, что бросилась на постель лицомъ внизъ, да голову подушечкой и накрыла... Така распречувствительна была у насъ Марья Петровна...

Ѳедоръ замолчалъ и на его добромъ, кроткомъ лицѣ мелькнуло выраженіе горькой ироніи. Понюхавъ табачку, онъ долго укладывалъ тавлинку за пазуху и нѣсколько разъ крякалъ и глоталъ слюни, какъ будто что-то засѣло у него поперекъ горла. Думая отвлечь его отъ воспоминанія о возмутительной безхарактерности помѣщицы, я спросилъ:

-- Но что-же дворня?

Ѳедоръ встряхнулъ головой и, презрительно засмѣявшись, махнулъ рукой.

-- Дворня-то? сказалъ онъ: да что -- дворня? Вѣстимо дворня, такъ дворня и есть... Стоятъ, разинули рты и смотрятъ, какъ меня маіоръ дубаситъ... А иной еще я смѣется, да маіора же подзадориваетъ: "хорошенько, молъ ваше высокоблагородіе"!... Вишь дворовые-то хошь и изъ хресьянъ, а отъ хресьянъ-то отстали, къ барамъ не пристали...

Терпѣлъ, терпѣлъ я это, знаете, ажно кровь брызнула изо-рта; ну, и говорю подъ конецъ маіору:

-- Ваше, молъ, высокоблагородіе, оставьте! худо будетъ!.. Ей, оставьте!

А онъ и того пуще лѣзетъ... Разъ, да другой, да сотый... Въ ухо, да въ ухо, ажно три недѣли на эвто ухо я и слышать не сталъ... Вижу, неунимается... что за дьяволъ?.. Лопнуло у меня терпѣнье. Какъ взмахну я, да дамъ ему въ грудь раза... у него и дыханье захватило... и бороду мою выпустилъ изъ рукъ...

И будто въ подтвержденіе своихъ словъ, Ѳедоръ взмахнулъ кулакомъ и ударилъ по бревну, на которомъ сидѣлъ, причемъ глаза его сверкнули яростью и изъ нижней губы выступила кровь.

-- Измололъ бы я его, продолжалъ Ѳедоръ сдержаннымъ голосомъ: измололъ бы, да Богъ отъ грѣха избавилъ... хозяйкинъ голосъ услыхалъ я, такъ и остановился... Анна-то, знашь, справиться пришла, что долго нейду домой?.. Безпокойно, ишь, было ей.. что со мною сдѣлали?.. Пришла, да и видитъ... Ну, извѣстно дѣло... мою силу знаетъ... и испужалась, что я маіора-то покойникомъ сдѣлаю... Она и взмолилась:

-- Батюшка, молъ, Ѳедоръ Тихонычъ! пожалѣй свою и чужу хрисьянску душу... Будетъ, молъ, голубчикъ... Робятъ да меня вспомни...

У меня, знаете, какъ будто и отхолонуло сердце-то... Самому страшно стало за жену, да за робять; я и оставилъ маіора... А тутъ подбѣжали деньщики маіорскіе... одинъ-то въ кучерахъ, а другой въ камардинахъ при немъ находился, и всегда съ нимъ пріѣзжали къ намъ... Да, говорили робята, деньщики-то съ самаго начала тутъ въ передней находились и, какъ я ударилъ маіора, межъ народомъ стояли... А не подошли, видно, потому что думали. -- "Пусть мужичишка поломаетъ маіора за всѣхъ насъ"... А тутъ, какъ увидѣли, что у меня сердце-то прошло, да страхъ взялъ, они и подскочили вязать меня... Чего? не имъ бы связать меня, да и всей дворни не совладать бы, коли бы я самъ не дался...

-- А маіоръ что же? спросилъ я.

-- Маіоръ? презрительно произнесъ Ѳедоръ: маіору было не до меня и не до деньщиковъ. Онъ такъ и нырнулъ въ комнату, изогнувшись въ три погибели...

Въ эту минуту раздался мѣрный звонъ конторскаго колокола. Ѳедоръ всталъ со своего мѣста и, снявъ шапку, благоговѣйно перекрестился:

-- Слава тебѣ Господи, сказалъ онъ: вотъ и еще денекъ прошелъ!... Прощенья, просимъ, сударь!.. пора домой! Завтра опять раненько вставать...

-- Но, воскликнулъ я: ты не досказалъ мнѣ, за-что тебя судили?

Ѳедоръ остановился въ недоумѣніи и медленно произнесъ:

-- Какъ не досказалъ. Да вотъ за эвто и судили, что будто я народъ баламутилъ, да и за-то тоже, что маіора ударилъ...

-- Но что же съ маіоромъ потомъ сталось? спросилъ я.

-- А что съ нимъ сталось? торопливо отвѣчалъ Ѳедоръ, собирая свои инструменты: Женился на барынькѣ, на Марьѣ Петровнѣ... Изъ полка-то его слышь, выгнали... никто изъ товарищей съ нимъ служить не захотѣлъ... Ну, и далъ же онъ себя знать и самой барынѣ, да и мужичкамъ-то нашимъ... Какъ запилъ послѣ свадьбы, такъ и не просыпался... Пьяный озорничалъ въ деревнѣ... хресьянъ всѣхъ по міру пустилъ... Даже барыню, сказывали, бивалъ, случалось, подъ пьяную руку; барыня-то послѣ спохватилась... велѣла у меня прощенья просить, и деньги мнѣ въ острогъ присылала... и молебны служила, и палатскихъ задаривала, чтобы не слишкомъ строго судъ-то меня осудилъ... А дѣло-то, ишь, какъ чудно вышло... Передъ самымъ-то отправленьемъ въ Сибирь, вдругъ это мужикъ изъ деревни пріѣхалъ, да вѣсточку привезъ, что маіоръ-отъ съ перепою ножки протянулъ... А можетъ, ему къ эвтому и мой гостинецъ пригодился... прости меня, Господи: согрѣшилъ окаянный. И на покойника еще злость беретъ...

И, простившись со мною, Ѳедоръ пошелъ домой. Вскорѣ сгорбленный станъ его, съ тыкавшимъ въ горбъ топоромъ, весь облитый лучами заходящаго солнца, виднѣлся уже на плотинѣ... Вотъ, онъ повернулъ на право и скрылся за угломъ антошкинова дома.

А я все еще сидѣлъ на бревнѣ передъ мастерскою, размышляя о простомъ разсказѣ старика. И возникали въ воображеніи моемъ другія времена и другіе нравы, времена и нравы, до которыхъ мы, слава Богу, доживаемъ нынѣ!

Ф. ТОЛЛЬ.

С.-Петербургъ. 10 декабря 1859 года.

"Русское слово", No 3, 1860

Оставить комментарий Толль Феликс Густавович (bmn@lib.ru) Год: 1859 Обновлено: 01/03/2017. 50k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Толль Феликс Густавович Жернов

Толль Феликс Густавович
Жернов