Lib.ru/Классика: Ткачев Петр Никитич. Женский вопрос

П. Н. ТКАЧЕВ. ТОМ 1

М., ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТКАТОРЖАН, 1932

ЖЕНСКИЙ ВОПРОС⁵⁴

Никогда о женщинах не говорили так много, никогда права, их не заявлялись с такой энергиею и настойчивостью, как теперь. Всякая сколько-нибудь развитая женщина считает своей обязанностью пропагандировать мысль о равноправности своей с мужчинами, всякий сколько-нибудь развитый и либеральный мужчина считает своим долгом согласиться с нею и помогать ей в ее пропаганде. Пропаганда не ограничивается одними только теоретическими рассуждениями, -- она стремится перейти в чисто практическую деятельность. В Америке, Англии, Франции, Германии, Испании и даже у нас, в России, принимаются разные практические меры для уравнения мужчин и женщин в экономической области труда, для доставления им средств к самостоятельному и независимому существованию. С этой целью устраиваются "общества для вспомоществования трудящимся женщинам", "союзы женщин", "женские мастерские", "выставки женских работ", "конторы для приискания работ нуждающимся женщинам", "ремесленные школы для женщин", "женские артели" и т. д. и т. д. В Америке, Англии, Германии, Швейцарии и в последнее гремя во Франции собираются митинги по поводу "женского вопроса", устраиваются постоянные с'езды женщин, -- женские конференции для обсуждения способов практического осуществления женской равноправности. И все эти митинги и с'езды обыкновенно кончаются торжественным формулированием женских прав, постановлениями об устройстве обществ и контор для оказания помощи женскому труду, а иногда даже петициями о признании за женщинами законодательным порядком всех тех политических прав, которыми пользуются теперь одни только мужчины. Еще недавно одна из таких петиций представлена была в английский парламент за подписью более нежели 20.000 лиц. В числе подписавшихся встречаются имена женщин и мужчин, принадлежащих к высшей английской аристократии. В Америке в некоторых штатах женщины уже почти достигли полной политической равноправности с мужчинами. Наконец, на этих, так сказать, днях при центральном комитете международного союза мира в Берне образовался центральный международный женский комитет, поставивший себе задачею, -- как сказано в декларации центрального комитета, -- добиваться всеми мерами осуществления практической равноправности женщин и мужчин во всех сферах человеческой деятельности и преимущественно в сфере экономической.

Теоретическая пропаганда ведется еще с большею энергиею, чем практическая. По женскому вопросу образовалась целая обширная литература; ежегодно по поводу его исписывается бесчисленное множество книг и брюшюр и издаются даже специальные журналы и газеты. Общественное мнение в Старом и Новом Свете явно высказывается в пользу женщин. Среди такого общего настроения умов, рядом с этим почти повсеместным признанием (в принципе, разумеется) женской равноправности, с этою страстною, энергическою деятельностью большинства образованных женщин, -- каким-то странным диссонансом там и сям раздается голос небольшой кучки людей, стоящих как-то особняком и считающихся по всем другим вопросам крайними радикалами. Эти радикалы упорно отказываются петь в унисон со всеми о женских правах и женском труде и не перестают твердить вместе ультра-рутинерами, что женщина должна быть только самкою и что круг ее деятельности не должен выходить за пределы кухни, спальни и гостиной. На все насмешки, издевательства и хлесткие фразы своих антагонистов -- либералов -- они отвечают фактами и цифрами. Они пророчат гибель рабочему классу, если женский труд будет допущен на равных правах конкурировать мужским; они предсказывают погибель всему обществу, если женский ум наравне с мужским будет призван к решению общественных и политических вопросов. Хотя некоторые из аргументов, приводимых ими в защиту своих мнений, имеют чисто гипотетический характер и лишены всякого фактического основания (вроде, например, аргумента об умственной несостоятельности женщин), но зато другие аргументы до того неопровержимы, потому что основаны на цифрах, что отвергать их значит возражать прочив очевидности, против самых простых и общеизвестных математических аксиом. Но если эти аргументы так глубоко истинны, что даже почти не допускают против себя никаких возражений, то не следует ли отсюда, что либералы-эмансипаторы, ратуя за право женщин, жестоко заблуждаются, что все "женские предприятия" и женские стремления -- химеричны, бесплодны и неосуществимы и что "женский вопрос" не более не менее как мыльный пузырь, вздутый неизвестно кем и зачем? Если же это не так, если женский вопрос выдвинут на очередь существенными потребностями данной экономической жизни, если его решение в том направлении, в каком желают эмансипаторы, неизбежно и необходимо, то как же нам отделаться от аргументов радикалов? Кто же тут прав, кто не прав, кто заблуждается и кто идет по прямой дороге? Как примирить эти два совершенно противоположны и, повидимому, одинаково верные мнения? Где искать выхода из тех противоречии, которые являются сами собою даже при самом поверхностном знакомстве с женским вопросом?

Мы попытаемся указать здесь на те данные, которые могут послужить к решению этого вопроса; данные эти будут иметь строго фактический характер. Для нас теперь не имеют никакого значения нравственные аргументы, приводимые обыкновенно в изобилии защитниками и противниками женской эмансипации. Вопрос о справедливости женских притязаний, равно как и вопрос о женской правоспособности, в настоящую минуту нас нисколько не интересует. Как бы ни были теоретически решаемы эти вопросы, их решения никогда не будут иметь слишком заметного влияния на судьбу женщин и никогда не изменят их настоящего положения, если в самой жизни есть причины, делающие это изменение невозможным. Потому мы прежде всего обратимся к жизни, к практической действительности и посмотрим, как она ставит женский вопрос, как она его решает, какое она дает ему направление.

Есть люди, имеющие обыкновение все важные общественные перевороты об'яснять самыми неважными явлениями. Потому только, что эти явления им непосредственно предшествовали или с ними совпадали. Так некоторые историки приписывали переворот, произведенный в общественной жизни Франции французскою революциею, разрушительной (как они выражаются) философии XVIII века; рабочее движение 1848 года -- учениям социалистов и т. п. Точно так же и теперь есть не мало таких мыслителей, которые рады побожиться, что не напиши такая-то или такой-то того-то и того-то, не явись такая-то женщина или такой-то мужчина,-- так женского вопроса совсем бы и поднято не было, и что. следовательно, во всем виноваты беспокойные люди с их беспокойными теориями. Стоит только доказать тщету этих теорий и вредоносность этих людей, -- и все опять придет в прежнее положение, и все опять будет обстоять благополучно. Потому эти мыслители в эту сторону и напрягают все свои силы и всю свою деятельность; в своем ослеплении они не видят, что сражаются с ветряными мельницами и что их заряды не попадают в цель; они не понимают, что их силы и деятельность тратятся задаром и что если бы даже им удалось с математической ясностью доказать, что теории эмансипаторов нелепы до последней степени и что сами эмансипаторы развращены и безнравственны до nec plus ultra {До крайних пределов. Ред.},-- они все-таки не достигли бы своей цели и не заколотили бы в гроб женского вопроса. Жизнь сделала бы свое дело и сорвала бы крышку с гроба, как бы плотно ее к нему ни привинтили. Глубокомысленные мыслители остались бы в дураках и только задаром поиздержались бы на гвозди. Не либеральные теории, не те или другие выдающиеся личности, даже не общее движение нашего интеллектуального развития породили и вызвали на свет божий женский вопрос. Он явился как неизбежное следствие, как роковая необходимость логического развития экономических принципов, легших в основу социального быта европейской цивилизации.

Рассматривая историю развития этих принципов, мы видим, что они проходят три последовательные степени, три последовательные периода. В первый, период, который можно назвать периодом первобытной общественности или господства физической силы, преобладает экономическое равенство в самом грубом его виде; все равны друг другу по отношению к производству и потреблению; труд составляет для всех одинаковую тягостную обязанность, одинаковую роковую необходимость. Однако это, можно сказать, юридическое равенство в действительности не вполне соблюдается. Элемент физической силы постоянно более или менее нарушает его; более сильный старается освободиться от тяжелой обязанности "в поте лица хлеб свой добывать", более слабый начинает мало-по-малу входить в роль слуги, в роль вьючного животного. Женщина, как существо более слабое, обременяется работою; у многих диких племен (как, например, у большей части негров, у австралийцев и т. п.) она даже не читается за человека; на нее смотрят как на низшее существо, как на домашнее животное. Иногда, впрочем, на нее не только возлагаются все домашние работы, но и работы вне дома, как-то: уход за скотом, сбор хлеба, приготовление одежды и пищи, постройка домов и т. п. В последнее время у нас появилось много сочинений и журнальных статей, в которых читатель может найти подробности о положении женщин у диких народов, и потому нам нет надобности распространяться здесь об этом предмете. Во втором периоде -- периоде господства недвижимого капитала -- отношения, существовавшие в первом периоде, радикально изменяются: элементом, регулирующим их, является теперь не физическая сила, а материальное благосостояние человека, -- количество недвижимого капитала, находящегося в его обладании. Люди начинают различаться не по своей относительной силе, не по своим личным способностям, а по своему имуществу. При изменившемся регуляторе общественных отношений должно было измениться и положение женщин. Прежде, в первом периоде, они играли крайне унизительную роль в семье и вне семьи, потому что были физически слабы; но когда физическая сила перестала определять социальное положение человека тогда, разумеется, роль эта если не для всех, то, по крайней мере, для некоторых женщин совершенно переменилась.

С них сняты были обязанности домашнего раба; им предоставлено было право располагать своим временем, как угодно; все те преимущества и все то благополучие, которые вытекали из обладания недвижимою собственностью, распространялись и на женщин; они, как и их отцы, братья и мужья, получили драгоценную привилегию жить на чужой счет и, ничего не делая, иметь все в изобилии. Так как источники к существованию тунеядные. Собственники получали легко и без всякого личного труда и усилия, то они не имели ни малейшего основания свысока относиться к женщине-паразитке, не имели ни малейшего повода тяготиться ею и упрекать ее куском хлеба. Отсюда об'ясняется та равноправность, которою пользовались женщины в период средних веков, равноправность, которая оспаривается у них в наш цивилизованный век и которая кажется и теперь еще многим из нас каким-то странным анахронизмом, противоречащим естественным законам человеческой природы. А между тем анахронизм этот существовал и существовал несколько веков, и никто не находил его ни странным, ни неудобным, ни противоестественным.

Уже во времена Тацита, говорит автор "La femme pauvre du XIX siècle", женщины допускались к решению всех важных общественных вопросов, в совет свободных мужей; их голос имел решающее значение, девушки вотировали ранее стариков, и сенат, избранный с участием женщин, диктовал законы народу. Феодализм еще более упрочил политическую равноправность между женщиною и мужчиною. Женщины были возводимы в звание дюшесс, перов, судей, посланниц и т. п. Вместе с землею к ним переходили все права феодального сеньора, со всеми атрибутами широкой политической власти. Современные хроники говорят что женщины заправляли своими владениями с замечательным административным талантом. Трогательными красками описывает один современник скорбь аквитанцев по своей сеньорине Элеоноре, вышедшей замуж за Людовика VII; сеньорина, как оказывается из этого описания, была необыкновенно милостива к свсуну подданным, дала мудрые законы городским общинам и первая освободила торговлю от тяготевших над нею пошлин и стеснявших ее привилегий. С таким же талантом управляла своими владениями сеньорина Дина Бретанская, супруга двух французских королей, и многие другие, о которых упоминают тогдашние хроникеры.

Монтэнь утверждает, что женщины, наследовавшие перство, участвовали в юрисдикции перов на таких же правах, как и мужчины; они заседали даже в парламентах в качестве перов и при торжественных выходах и церемониях играли видные роли. Так, например, Моган -- графиня Артуа и Бургоня -- присутствовала, как пер, при коронации Филиппа V и держала над ним корону вместе с другими перами -- мужчинами; она принимала участие во многих знаменитых процессах того времени, в том числе и в процессе графа Артура, где она присутствовала в качестве судьи. Вообще в средние века, особенности в XIII и XIV столетиях; право суда было одним из весьма обыкновенных атрибутов не только владетельных графинь и герцогинь, но даже и настоятельниц монастырей. Настоятельницы Ремиремона и их деканиссы творили суд и расправу во всем округе своего аббатства и выбирали, вместе с канонницами, депутатов в парламент. Хроники свидетельствуют, что судебная власть переходила часто по наследству даже к молодым девушкам, и они в качестве феодальных рыцарей торжественно заседали на судейских скамьях, в судейском платье и в судейских шляпах.

Папы и короли всегда старались утверждать за женщинами их сеньоральные права и привилегии, тщательно оберегая их от насильственных притязаний властолюбивых сеньоров-мужчин. Так, например, когда соседний барон стал оспаривать у Эрменгарды, норбоннской виконтессы, право суда, король явился к ней на помощь и строго воспретил кому бы то ни было уклоняться от ее юрисдикции. Точно так же папа Иннокентий III торжественно признал полную компетентность юрисдикции Элеоноры, основываясь, как он говорил, "на древнем, обычном французском праве".

Пользуясь политическими правами, женщины не уклонялись и от обязанностей, вытекавших из этих прав: когда было нужно, они, не задумываясь, садились на коней, собирали своих вассалов и, предводительствуя ими, мужественно отражали нападения как внутренних, так и внешних врагов. В хрониках тогдашнего времени беспрестанно встречаются рассказы о геройской храбрости разных виконтесс, графинь и герцогинь, о их военных талантах и их трогательном патриотизме. Об одной, например, настоятельнице монастыря хроникер отзывается таким образом: "Она была отличным полководцем, неустрашимым солдатом и милостивою повелительницей; мужество ее воодушевляло гарнизон и ободряло и других женщин". В народной памяти французов долго сохранялись воспоминания о св. Женевьеве, дважды защитившей Париж, один раз от полчищ Аттилы, другой -- от франков; о Гаэте (1081 г.), прославившейся в битвах с византийским императором Комненом; о виконтессе норбоннской (1128--1192 гг.), о которой лангедокская хроника говорит, что она отличалась столько же мужскими, столько и женскими добродетелями; о Фредегунде (593 г.) и о многих других. В крестовых походах женщины принимали весьма деятельное участие вместе с рыцарями-мужчинами. Арабский историк этих походов Эмод-Эддин рассказывает, например, об одной даме, которая, снарядив на свой счет военный корабль и собрав своих вассалов ж числе 500 чел., отправилась во главе этого отряда в Палестину. Другой историк.

Ивн-Аладир, повествуя об осаде С. Жан-д'Арк, упоминает о трех, женщинах-всадницах, попавшихся в плен к мусульманам. Сестра монахиня Бово, рассказывая об осаде Иерусалима Саладином, говорит о себе: "Я, по возможности, исполняла все обязанности солдата: бросала камни с вала, засыпала бреши к т. п.; одета я была как солдат, на голове моей была надета тяжелая каска" и т. д. -- Одним словом, средние века изобиловали женщинами-воинами, ничем не уступавшими мужчинам и отличавшимися не только в качестве простых солдат, но и в качестве полководцев, военачальников. Читателю, желающему ближе познакомиться с этими предметами, рекомендую прочесть книжку, Вышедшую в запрошлом году "Les femmes militaires de la France, depuis les temps les plus icculèes jusqu'à nos jours, par A. Franchond et Jules Jadinier". Здесь помещены краткие биографии до 200 женщин, отличавшихся военными доблестями со времени галлов до первой империи.

Мысль о политической равноправности женщин с мужчинами так мало была чужда тому времени, что даже в период упадка феодальной системы, -- в тот период, когда значение земельной собственности стало значительно умаляться и круг политических прав, обусловливаемых ею, стал значительно суживаться, когда Начинало образовываться и укрепляться бюрократически централизированное государство, -- женщины не были устранены от Общественной деятельности. Правда, права их, опиравшиеся к вытекавшие из феодального строя общества, были сильно ограничены; от них отнята была самостоятельная юрисдикция, они перестали заседать в парламентах, они перестали ходить в поход и т. п.,-- но зато им был открыт доступ в администрацию. Места почтмейстеров, контролеров, их помощников, сборщиков косвенных податей и т. п. сплошь да рядом были заняты женщинами; еще во времена первой империи и реставрации можно было встретить сотни женщин, отправлявших эти должности в главных городах округов. К должностям архивариусов и библиотекарей женщины допускались на совершенно равных правах с мужчинами. И "они, -- говорит г-жа Добие, -- оказались весьма способными к отправлению этих обязанностей; наши юристы и до сих пор еще с чувством благодарности вспоминают о г-же Колонн, занимавшей в начале нынешнего века место архивариуса в архиве Сенского департамента. Она занимала это место 42 года и составила себе громкую известность, благодаря своей удивительной памяти, находчивости и замечательному умению без труда отыскивать всякий требуемый документ среди груды запыленных фолиантов" ("Femme pauvre" etc., стр. 213). Точно так же на места смотрителей тюрем, богаделен, приютов для найденышей" исправительных и разных других благотворительных и карательных заведений женщины допускались наравне с мужчинами. Право занимать эти места, много раз признанное за ними королевскими декретами, женщины удержали до конца XVIII века, и еще в 1789 г. две женщины, по свидетельству Бомарше, с большою славою управляли обширною тюрьмою La Force.

Мемуары того времени сохранили нам имена многих женщин, с успехом фигурировавших в ролях адвокатов, посланников: и т. п. Для примера упомянем здесь хоть об известной девице д'Еон де Бомон, начавшей свою карьеру с должности адвоката, служившей потом по финансовому управлению в должности королевского цензора (сборщика податей), впоследствии поступившей на военную службу и, наконец, прославившейся на дипломатическом поприще -- в качестве посланника при нескольких иностранных дворах⁵⁶. После ее смерти осталось множество написанных ею сочинений, изданных в Лондоне в 1775 г. Мы считаем не лишним привести здесь заглавия некоторых из них, потому что по одним уже этим заглавиям читатель будет в состоянии судить, какие интересы волновали в то время женщину и как широка была сфера доступной ей деятельности. Одно из них называется Mémoires sur mes différends aves M. le comte de Luerchy"; в нем весьма толково и обстоятельно автор рисует существовавшие в го время политические отношения между Францией и Англиею, потому сочинение это и до настоящего времени не лишено большого исторического интереса. Другие сочинения носят следующий заглавия: Histoire des papes; Histoire politique de la Pologne; Mémoires sur la Russie et son commerce avec l'Angle erre; Observations sur le royaume o'Angle'erre, son gouvernement, ses grands officiers etc.; Mémoires sur la regie des blés en Frânce, les mendiants, le domaine des rois; sur toutes les parties des finances de France etc.; Situation de la France dans l'Inde devant ia paix de 1760; Déailes sur l'Ecosse, etc., и множество других сочинений, длинный список которых мог бы утомить и самого терпеливого читателя.

Приведенных заглавий достаточно, чтобы показать разносторонность и обширность сведений г-жи д'Еон. Но могла ли бы г-жа д'Еон приобрести все эти разносторонние сведения, чувствовала ли бы она потребность приобретать их, если бы сфера женской деятельности ограничивалась в то время, как теперь, одной кухнею да спальнею, -- если бы и тогда, как теперь, из женского воспитания было бы старательно выкинуто все то, что не имеет прямого, непосредственного отношения к отправлениям самочных функций женщины? Конечно, не могла бы, конечно, не чувствовала бы.

Но в средние века женское образование ничем не отличалось от мужского. Все доступное мужчине считалось доступным и женщине; женщина изучала высшую математику и астрономию, писала на греческом языке оды, послания и ученые трактаты (Мария Стюарт, когда ей было всего только 12 лет, читала в Лувре длинный латинский трактат, написанный ею на заданную тему), писали рассуждения о сущности вещей, о боге и времени, двигали вперед медицину, переводили римских юристов и комментировали Аристотеля. "Среди варваров, разделивших между собой остатки Римской империи, -- говорит г-жа Добие, -- женщины сберегли и сохранили в монастырях традиции науки первых веков христианской эры, и в нашей полудикой Франции, у наших грубых Меровингов, были открыты для женщин знаменитые школы в Арле и Пуатье".

Женщины со всею свойственною им страстностью принялись тогда изучать и исследовать все, что в то время можно было изучать и исследовать. Скоро многие из них приобрели себе громкую славу, как замечательные ученые и как красноречивые профессора. На лекции Бертиллы, настоятельницы монастыря Шелле, стекались слушатели обоего пола не только со всей Галлии, но даже из соседних стран. Знаменитая настоятельница Пароклейского монастыря Элоиза прославилась своею школою, в которой она сама читала теологию, греческий и еврейский языки. Пример ее нашел себе много подражательниц и в других монастырях. Настоятельницы открывали высшие училища для женщин, и здесь женщинам сообщалась на греческом, латинском и еврейском языках вся мудрость того времени. Еще в XVIII веке мы встречаем женщин, возбуждавших справедливое удивление и уважение всего образованного мира. Сестра Паскаля, помогавшая ему, как говорят, во всех его ученых работах, по своей разносторонней учености и обширности сведений мало чем уступала этому талантливому мыслителю, совмещавшему в своей голове почти все знания, доступные его современникам. Не менее ее знаменита была ее современница, настоятельница Фонтеврского монастыря, переведшая на французский язык "Пир" Платона. Перевод этот, по свидетельству знатоков, ничем почти не уступает позднейшему переводу того же сочинения, сделанному Расином.

Женщинам дозволено было посещать высшие школы и университеты наравне с мужчинами. Еще во времена Росси можно было встретить в италианских университетах женщин, изучавших право и медицину. "Я имел счастие (в то время это уже считалось счастием), -- говорит этот экономист, -- знать таких женщин, одаренных обширными талантами и даже замечательным гением; в университете я сидел на одной скамье с женщинами, изучавшими право и медицину; вместе со мною степень доктора прав получила одна прехорошенькая дама", и т. д. (Rosei, "Cours d'econ. pol.", p. 4). Далее он упоминает об одной женщине, читавшей в этом же университете лекции по греческой литературе. Росси слушал у ней курс и был очарован ее ученостью, ее блестящим образованием, живым умом и "ее грациею". В других италианских университетах женщины точно так же допускались к профессуре; так, например, доктор прав Беттичиа Казадина читала лекции в знаменитом Болонском университете, Новелла и Бетина Кальдерини сменили на кафедре права, одна -- отца, другая -- мужа. И таких примеров можно бы было привести очень много, если бы мы не боялись утомить читателя длинными списками собственных имен.

В Сорбонне женщины слушали курсы вместе с мужчинами, при ученых докторских диспутах для них устроены были особенные места в зале академии, и из записок Сен-Симона видно, что присутствие женщин в этом центре французского ученого образования считалось делом нисколько не предосудительным, а, напротив, весьма обыкновенным, и никому и в голову тогда не приходило видеть в этом нечто безнравственное и скандальное, нечто не совместное с общественным порядком и спокойствием.

В университетах и коллегиях чаще всего можно было встретить женщин на медицинском факультете. На поприще медицинской теории и практики они уже издавна и с успехом конкурировали с мужчинами. Еще в глубокой древности мы встречаем в Греции женщин, изучавших медицину и пользовавшихся славою отличных докторов. Так, например, известно, что очень много женщин-докторов вышло из семейства Асклепидов, потомков Эскулапа; жрицы Аргоса славились своими медицинскими познаниями. Когда же медицина вышла из-под опеки религии, когда она перестала составлять часть языческой теологии, тогда афинские законодатели дозволили каждой свободной женщине изучать медицину и лечить больных. В Риме, в особенности после покорения Греции, мы находим множество женщин -- так называемых medicae, посвятивших себя изучению медицины, лечению больных. После падения Римской империи, среди наступившего периода мрака и невежества, италианские женщины все-таки не перестали заниматься медициною, и имена многих из этих женщин-докторов упоминаются рядом с именами знаменитейших докторов-мужчин. Они не уступали последним ни в практическом искусстве, ни в теоретической подготовке; в некоторых универитетах они занимали кафедры, и много специальных сочинений по медицинской части принадлежит их перу. Когда Солернская академия была в апогее своего величия, толпы слушателей стекались в аудиторию женщины-профессора, читавшей там медицинский курс.

Точно так же распространены были медицинские занятия среди женщин Галлии и древней Франции. Жены друидов были гак искусны в этой науке, что друиды приносили к ним самых безнадежных больных, твердо уверенные, что для них нет неизлечимых болезней. Когда же медицину перестали считать божественной наукою, а искусство лечить -- сверхъестественным делом, когда ее стали преподавать в университетах и коллегиях, французские женщины ревностно принялись изучать ее и скоро могли соперничать с италианскими докторами. До наших дней сохранилась грамота, пожалованная в 1250 году одной женщине, служившей домашним доктором при Людовике IX во время крестового похода. Грамота эта восхваляет великие способности и неподражаемое искусство королевского медика и назначает ему, в знак королевской милости и в ознаменование его заслуг, пожизненную пенсию.

Как обыкновенны были и каким всеобщим почетом и уважением пользовались в средние века женщины-доктора, это видно между прочим, из того, что во всех почти средневековых рассказах идеальная женщина непременно рисуется женщиною-медиком: такою изображают ее бретонские песни; такою представляет ее один знаменитый и в высшей степени характерный роман XIII века (Партенопеус-де-Блуа, напечатан в первый раз в Париже гг. Кронели и Робертом в 1834 г.), героиня которого знала лечебные свойства всех трав и вылечивала всевозможные болезни. Во многих женских школах (напр., в Сен-Сире) элементарная медицина и хирургия считались обязательными пред Сметами. Почти каждая владетельная баронесса, графиня и т. п. знала медицину настолько, что могла пользовать своих подданных без помощи постороннего медика. Правда, эти знания не имелистрого научного характера, однако практика этих женщин шла так удачно, что даже Парацельсий, отвергавший медицински; трактаты древних и медицину арабов, говорит, что ему не нужно никаких других наставников, кроме женщин с их опытною медициною. Но женщины, как мы сказали, славились не одною только медицинскою практикою, и в области теории они могли соперничать с мужчинами; так, г-жа Добие упоминает между прочим о г-же Клопион (актрисе), приобревшей себе огромную известность своими обширными познаниями в медицине, хирургии, фармацевтике и ботанике. До конца XVIII века мы еще встречаемся с именами ученых женщин-докторов; известно, что г-жи Ролан и Жанлис занимались медициною и лечили больных. Г-жа Добие считает г-жу Жанлис одним из последних женщин-медиков, но самою последнею была известная г-жа Кастанье, получившая докторский диплом в 1794 году. Это был последний диплом, выданный женщине; после этого женщин-докторов уже не встречается, -- да и мудрено было бы их встретить, когда им запрещено было слушать медицинские курсы и заниматься практикою. Медицина была об'явлена наукою, доступною для одних только мужчин.

Та же история повторилась и с акушерством. Прежде эта отрасль медицины находилась исключительно в руках женщин. Законодательство древней Франции строго воспрещало мужчине заниматься акушерством, и церковь грозила ослушнику отлучением. Предоставив, таким образом, женщинам монополию в этой сфере занятий, правительство дало им также право пользовать вообще все женские и детские болезни. Чтобы они не злоупотребляли этой монополиею и этим правом, в корпорацию акушерок упускались только женщины, теоретически образованные и практически опытные. Желающие заниматься этим делом должны были выдержать обширный и трудный экзамен и прослушать несколько лет курсы практической и теоретической анатомии, присутствуя при рассечении трупов женщин и детей. В обществе они занимали такое же положение, как и врачи-мужчины. "При общественных церемониях, при официальных празднествах, -- говорит г-жа Добие, -- эти акушерки пользовались правами, равными с правами врачей, и в собраниях медицинских корпорации они сидели рядом с ними, в своих форменных костюмах и со своими значками. Акушерка французской королевы носила на тонне зеленую шапочку. Почетные отличия, которыми их удостаивало общество и правительство, основательность и обширность их сведений, огромное влияние, которым они, по праву, пользовались, -- все это вместе взятое повело к тому, что мы имели до самой революции множество в высшей степени способных акушерок, пользовавшихся дружбою и доверием таких людей, как Севинье и Гриньоны. Еще при Генрихе IV акушерка королевы Марии Медичи оставила после себя целые фолианты рукописей, свидетельствующих об ее основательном знании своей профессии и об ее необыкновенной (для того времени, разумеется) эрудиции. С ее легкой руки и другие акушерки стали печатать и издавать свои сочинения; правда, теперь они устарели, потому что наука идет вперед, но если вспомнить, в каком положении находилась наука во времена Мольера, то как бы строго мы ни смотрели на эти работы женщин-докторов XVII и XVIII века, мы все-таки должны сознаться, что их знания стоят на одном ровне с познаниями мужчин, с тою только разницею, что ни одна из них не разражалась комическими проклятьями по поводу кровообращения, оспопрививания и др. открытий науки (стр. 357).

Когда у женщины отнято было право слушать медицинские курсы, когда медицина из общечеловеческой науки обращена была в науку исключительно мужскую, тогда, очевидно, положение акушерок должно было измениться. Изменение это началось с того, что к акушерским занятиям были допущены мужчины (первый раз был призван акушер-мужчина к одной из любовниц Людовика XV, но против этого нововведения тогда все восстали, и оно привилось только уже впоследствии), сперва на равных правах с женщинами, потом им предоставлены были некоторые особые привилегии, и, наконец, женщины были совсем им подчинены. Акушерка утратила свою прежнюю самостоятельность и превратилась в простую и безгласную помощницу акушера. От них же отнято было право лечить женские и детские болезни и вместе с этим был сужен круг их познаний; от нее теперь не требуется ни прежнего теоретического образования, ни прежней практической опытности; зато она теперь и не пользуется прежним уважением и почетом; ее общественное положение стало крайне непривлекательным, и в акушерки идут теперь только такие женщины, которым уже больше решительно некуда деваться.

Все эти факты, число которых мы могли бы еще более увеличить, если бы не боялись утомить наших читателей, весьма рельефно рисуют общественное положение женщины в период господства недвижимого капитала; все эти факты весьма красноречиво свидетельствуют, что в этот период женщина пользовалась несравненно большими правами, чем теперь, и что мысль о женской равноправности была менее чужда умам средневековых людей, нежели уму человека нашего столетия. Однако, всеми указанными выше правами и преимуществами обладали далеко не все женщины, -- а только небольшая часть их, только те и а бранные, которые имели счастие принадлежать к привилегированному сословию собственников. Вся остальная масса жен щин и в этот, как и в предыдущий, период попрежнему исполнял роль вьючных животных; и благодаря их-то безустанному труду, их поту и крови, женщины высших сословий завладели теми правами, о которых мы говорили выше и которые почти уравнивали ее с мужчиною. Но если не изменилось положение большинства женщин относительно труда и потребления, то зато оно до некоторой степени изменилось относительно мужчин, обреченных, подобно им, на крепостной труд, на вечное, безвыходное рабство. Прежде мужчина, пользуясь своею физическою силою, взваливая на плечи женщины все самые тяжелые и неприятные работы; теперь явилась другая сила -- сила капитала, перед которой должна была склониться физическая сила; новая сила стала теперь эксплоатировать старую с тою же беспощадной суровостью, с которой последняя эксплоатировала прежде женскую слабость, женское бессилие. Она сказала работнику: "Ты сильнее своей жены и дочери, ты больше можешь наработать, чем они, потому ты пойдешь в поле, ты будешь сеять, пахать, собирать хлеб, -- ты будешь свозить его и строить для него помещения, -- ты будешь копать руды, приготовлять оружие, равнять горы, рыть каналы и т. д. и т. д., -- а жена твоя и дочь пусть работают дома, они слабее тебя, и я хочу извлечь из их слабости все, что она может дать". Таким образом капитал распределил занятия между работником и работницею, между женщиною и мужчиною, совершенно беспристрастно, руководясь единственно соображениями о собственной выгоде и пользе. Благодаря атому новому распределению относительное положение мужчин и женщин рабочего класса уравнялось; от этого уравнения женщина, собственно говоря, ничего не выиграла, -- она попрежнему обременена была работою до последней возможности; только теперь это обременение распространилось и на мужчину, он подведен был под одно с нею ярмо -- вот и все. Однако, работая с нею под одним ярмом, мужчина все-таки не переставал сознавать, что его ноша все же тяжелее женской, что не будь его, владелец согнал бы со своей земли его жену и дочерей. Это сознание заставило его смотреть на женщину как на существо, до некоторой степени от него зависящее, ему подчиненное, так что равенство экономических условий, среди которых поставлены были в этот период работники мужчины и женщины, не повело к установлению той полной равноправности, которой можно было ожидать и которая до некоторой степени уже начала осуществляться в высших слоях общества. В рабочей семье женщина попрежнему играла второстепенную роль, и теперь, когда все почти время мужчина посвящал обязательному труду на владельца, ее ведению были исключительно предоставлены домашние работы, домашнее хозяйство. Благодаря этому последнему обстоятельству мужчина хотя и смотрел на нее несколько свысока, но все-таки дорожил ею, как экономическою силою; женщина была необходима в хозяйстве, женщина смотрела за детьми, обшивала и одевала мужа, брата, сыновей и т. п., она смотрела за домом, занималась стряпнею, пряжею; шитье и вязанье давали ей возможность досуг, остающийся от домашнего хозяйства, посвящать добыванию новых средств для поддержания всего семейства.

В третьем периоде, -- периоде преобладания движимого капитала над недвижимым, -- положение женщины снова изменилось, и изменилось самым существенным образом.

Характеристические особенности этого периода слишком общеизвестны, потому мы укажем здесь на них только в самых общих чертах.

Во втором периоде обладание землею давало собственнику право на труд всех тех, которые поселились на этой земле; с падением феодальной системы труд начинает освобождаться от стой крепостной зависимости, получает свободу и самостоятельность; прежде только недвижимая земельная собственность открывала человеку доступ ко всякого рода правам и привилегиям; прежде только человек, имеющий свободную землю, мог предводительствовать на войне, управлять во время мира, заседать в общегосударственных собраниях, занимать высшие государственные и духовные должности, производить суд и расправу и т. п. Когда же рядом с земледельческой промышленностью возникла промышленность торговая, ремесленная и мануфактурная, рядом с капиталом недвижимым возник капитал движимый, -- тогда исключительные привилегии феодалов стали постепенно распространяться и на владельцев этой новой силы -- на торговцев, ремесленников, банкиров, ростовщиков, фабрикантов и т. п. Высшее городское сословие получило разные льготы и права, купцы и ростовщики стали заправлять общественными делами, богатые буржуа засели в парламент, и потомки беглых и вольноотпущенных рабов возвысились до самых почетных и прибыльных должностей в государстве и церкви единственно благодаря свое му богатству. Но что же создало это богатство, где был источник, породивший его? Свободный труд, получивший теперь независимое, самостоятельное значение. "Имей землю, и все остальное придет само собою, без земли же -- ты будешь нищ и бесправен", -- так говорила экономическая мудрость феодального периода. "Трудись -- и ты можешь сделаться всем, чем ты хочешь, без труда же ты умрешь с голоду", -- так говорит экономическая мудрость промышленного века. При таком новом значении труда он не мог оставаться в прежних условиях: он освободился от тяготевшего над ним рабства, от всех оков и нужд, стеснявших его в средние века. Каждый бросился к труду, каждый бежал на рынок со своим предложением, надеясь получить на этом рынке всевозможные блага. Но, увы, уже с самого начала эта конкуренция не представляла для всех одинаковых шансов успеха. Свободный труд, вступив в борьбу с привилегированною собственностью, с крепостным трудом, явился на поле битвы с большим запасом всевозможных привилегии; он хотел биться с феодализмом его же оружием. И, быть может, благодаря только этим привилегиям он выиграл свое дело, но зато эти же привилегии сосредоточили в одних руках обширные движимые капиталы, которые, разрушив зависимость труда от земли, поработили его движимому капиталу, поработили не юридически, а фактически. Труд сохранил и до сих пор сохраняет свою свободу, свою самостоятельность, но эта свобода и самостоятельность, как всем известно, фиктивны, номинальны. Повидимому, каждый трудящийся, являющийся на рынок со своими предложениями, имеет такой же шанс добиться успеха, как и все остальные конкуренты; повидимому, все здесь зависит от личных усилий и личной предприимчивости, но в сущности над всем рынком господствует привилегия движимого капитала, привилегия, приобретенная им еще в первые моменты борьбы свободного труда с крепостным. В силу этой старой привилегии движимый капитал возрастал необыкновенно быстро, т.-е. быстро сосредоточивался в одних, немногих руках, которые и захватали себе всю торговую, ремесленную и фабричную промышленность. Труд, таким образом, из одной зависимости попал в другую. Движимый капитал, -- этот, как выражаются экономисты, "кристаллизованный труд" прошедшего, -- подчинил своему произволу труд настоящего. Подчинение это выражается в том, что капитал оценивает труд не по его действительной стоимости, а в интересах собственного барыша. А так как интерес барыша требует, чтобы труд ценился как можно дешевле, то заработная плата постоянно стремится опуститься до своего возможного minimum'a. Это обстоятельство вместе с тем значением, Которое получил в настоящее время труд, служит новым стимулом, заставляющим каждого работника стараться захватить в свои руки возможно большее количество труда. Трудясь, бедняк может надеяться достичь всего, чего ему хотелось; правда, благодаря привилегии капитала, он никогда ничего не достигал, -- или достигал только в очень редких случаях, -- но одна уже эта возможность надеяться заставляет его всецело отдаться труду; для него открыты все дороги, от него не требуется, повидимому, ничего такого, чему бы он не мог удовлетворить, от него не требуется, чтобы в его жилах текла особая кровь, чтобы его предки находились в близком родстве с богами или какими-нибудь героями древности, -- от него требуется только труд, труд и вечный труд. Таким образом труд из роковой, тяжелой обязанности, чем он был в первом периоде, из символа рабства и унижения, чем он был во втором периоде, -- в третьем периоде стал правом, почетным правом. Только в третьем периоде заговорили о праве натру д, и это право считается настолько важным и драгоценным, что современная демократия ставит формальное торжественное признание его за каждым человеком необходимым условием осуществления своей программы. И в принципе это признание уже и состоялось, но, как известно, от теоретического признания до фактического применения еще очень далеко. "Драгоценные права", вообще говоря, признаются людьми очень легко, -- но на деле они осуществляются с большим трудом. Та же судьба постигла и "право на труд"; в действительности им пользуются немногие, хотя в теории оно признано за всеми; в действительности оно добывается человеком с бою, после долгих усилий, разочарований, неудачных попыток и т. п., тогда как в принципе оно принадлежит ему с той самой минуты, как он стал человеком.

В первом периоде каждый старался трудиться как можно меньше, каждый старался взвалить свой труд на плечи своего соседа, во втором периоде труд считался роковым достоянием только подлых и низких людей, и оспаривать у них это достояние не могло притти в голову ни одному "благородному" человеку. В третьем же периоде все гоняются за трудом, каждый старается отнять его у своего соседа, каждый мечтает, как бы побольше захватить себе работы, как бы отбить ее у своего ближнего. При таком взгляде на труд, роковым образом вытекающем из существующих экономических условий данного общественного быта, положение женщины, как мы оказали, должно было снова измениться, -- и измениться, разумеется, не к лучшему. Когда труд был тяжелою, неизбежною обязанностью, когда труд, был символом рабства и унижения, мужчина старался по возможности высвободиться из-под его ига, обременяя им женщину до последней крайности или, во всяком случае, не удаляя ее с рынка труда, не воспрещая ей конкурировать с собою. Когда же труд сделался правом", -- его не стало хватать для женщины; женщина должна была удалиться с рынка, и от нее отнята была возможность конкурировать с мужчиною. Это изменение особенно резко проявилось в верхних слоях общества, и в книге г-жи Добие La femme pauvre du XIX siècle собрано много поучительных фактов" весьма метко характеризующих его. Подробно разбирать здесь эти факты, разумеется, не место,-- мы упомянем о некоторых из них, могущих дать приблизительное понятие о тех средствах, которые употреблялись в борьбе с женщиною за право на труд.

Мы говорили выше, что в ХVIII веке и даже в начале XIX века женщины допускались во Франции к отправлению обязанностей почтмейстеров, контролеров и их помощников, сборщиков податей и т. п., но с первой четверти нынешнего столетия французское правительство предприняло целый ряд систематических мер с целью отнять у женщин право на занятие этих должностей, и уже в 1817 году Моршанжи с горестью писал: "В наш неблагодарный и эгоистический век за женщинами не хотят признать никаких прав. Согнанным с трона, отстраненным от всякого участия в общественных делах, признанным не способными отправлять общественные должности,-- им только дозволяют продавать лотерейные билеты, торговать гербовой бумагой и табаком. Вот все, что считают возможным поручить им, -- вот мера их способностей! Вот до чего умалились их права!" Правительство Людовика-Филиппа постановило, ничем однакоже не мотивируя этого постановления, что " женщины не должны быть назначаемы на места почтмейстеров в главные города округов, а также в те города и селения, где заседает суд первой инстанции или коммерческий суд". Правительство Наполеона III подтвердило это постановление и дополнило его новым распоряжением, в силу которого женщинам воспрещалось занимать почтмейстерские места с окладом, превышающим 1000 фран., т.-е. 250 руб. в год. Средний оклад понижен до 850 франков, т.-е. до 212 ¹/₂ руб.; большинство же женщин получает теперь на этих местах не более 350 или 250 фр. в год, что составит на наши деньги от 87 ¹/₂ до 62 ¹/₂ руб. Получая такое ничтожное вознаграждение, они, однако, не освобождены ни от одной обязанности, возложенной на мужчину, получающего гораздо больше; за малейшее упущение по службе они караются так же строго, как и последние. Но это еще не все. Чтобы создать новые препятствия для женщин, закон постановил, что по почтовому ведомству могут служить только женщины, имеющие от роду не менее 25 и не более 35 л.; их мужьям воспрещается заниматься торговлею или каким-нибудь ремеслом, равно как занимать какую-нибудь общественную должность. Это последнее запрещение лишает почти всех замужних женщин возможности поступать на службу, потому, во-первых, что у всех их мужья чем-нибудь да заняты, во-вторых, потому, что одного скудного жалованья жены решительно недостаточно для содержания семьи. Мало того, женщина, занимающая должность почтмейстера, не имеет права выйти замуж без особого разрешения начальства, которое в этом случае пользуется правом абсолютного veto, без об'яснения даже причин отказа.

Все чиновники по выходе в отставку получают пенсии, соразмерные прежнему жалованью, но женщины-чиновницы составляют исключение из этого общего правила. Администрация, пользуясь их трудом, пока они в состоянии трудиться, не считает себя обязанной обеспечивать им кусок хлеба, когда силы оставят их и они не будут иметь возможности содержать своей работою себя и семью.

Такие же тонкие уловки употребляла и до сих пор употребляет администрация для вытеснения женщин и из других сфер общественной и государственной деятельности. Так, например, выше мы упомянули, что в XVIII веке и даже в первое время первой империи женщины постоянно замещались на должности сборщиц косвенных податей или, правильнее, доходов с фискальных регалий. Но с первой четверти нашего столетия на эти должности стали назначаться почти исключительно мужчины, женщины же отстранялись под разными и совсем неблаговидными предлогами. В 1815 г. на 350 чел. сборщиков считалось только 30 женщин, а в 1840 г.-- только три. Прежде на места хранителей и продавцов гербовой бумаги, равно как и на места при табачных складах почти сплошь назначались женщины, теперь же они исключительно замещаются одними мужчинами из отставных военных. Только самые незавидные из этих мест с нищенским окладом в 30 -- 40 фр. (т.-е. от 7 ¹/₂ до 10 руб.) в год великодушно оставлены женщинам. При складах гербовой бумаги мужчины получают от 1000 до 1700 фр. в год. женщины на тех же самых должностях никогда не получают более 1000 фр. В императорской типографии мужчина зарабатывает в день от 4 до 6 фр.. женщина, работая столько же и даже более, получает только от 2 до 2 фр. 50 сайт. Декретом 24 января 1860 г. начальство об'явило, что в случае болезни работник имеет право получать в день в виде пособия 1 фр. 50 сант., женщина же только 80 сайт., как будто лечение женщины обходится вдвое дешевле лечения мужчины.

Чтобы отстранить женщину от занятия должностей библиотекарей и архивариусов, администрация постановила, что эти должности могут быть замещаемы только лицами, прослушавшими трехгодичный курс Ecole des Chartes, доступ в которую был строго воспрещен женщинам. Для занятия низших должностей при библиотеках и архивах требуется теперь ученая степень бакалавра словесных наук, но так как женщины не допускаются к соисканию этих ученых степеней, то и эта карьера для них закрыта.

Приведенных примеров, мы полагаем, достаточно, чтобы показать читателю, какими способами устранялась женщина высших и средних классов от занятия общественных должностей {Чтобы читатель не подумал, будто мы слишком преувеличили прежние права и современное бесправие женщин, мы приведем здесь мнение об этом предмете Лионской академии, которую, конечно, никак нельзя заподозреть в этом случае в пристрастии. Несколько лет тому назад академии назначила премию за лучшее сочинение по венскому вопросу, в котором бы указаны были практические меры для уравнения заработной платы мужчин и женщин и открыты бы были новые пути для женской деятельности. Об'являя об этой премии, ученый трибунал Лиона отозвался следующим образом о влиянии нашего прогресса на положение женщины: "Прогресс нашего времени вместо того, чтобы улучшить печальное положение женщины, старался, повидимому, только ухудшить его, вырывая у женщин каждый день те занятия и труды, которые прежде были их неот'емлемым достоянием. Это постепенное отнятие у женщины ее прав, это постоянно возрастающее угнетение ее, столь противное справедливости и человеческому достоинству, породило множество физических и нравственных зол, которые с каждым днем обнаруживаются теперь все яснее и яснее".

После такого категорического заявления ученого трибунала никакие оптимистические соображения не могут иметь места, и мы должны примат" за факт, что экономический прогресс не был прогрессом относительно общественного положения женщины и что наш век дает ей в этом отношении гораздо менее, нежели предшествующие века. Примечание Ткачева.}. В последнее время мы замечаем однако в современном обществе противоположное движение, замечаем, что общественное мнение снова решительно становится на сторону женщины и требует возвращения ей ее гражданских и политических прав. Многие государства опять начинают открывать для женщин доступ в администрацию, и в Америке уже можно встретить женщин-чиновников и скоро, быть может, женщина будет назначена посланницей ко двору одной из западно-европейских держав. Чем же об'яснить эту удивительную странность? Каким образом те же самые причины, которые прогнали женщину с рынка труда, который отняли у нее возможность конкурировать с мужчиною, снова влекут ее на этот рынок, снова порождают конкуренцию мужского груда с женским? Чтобы об'яснить себе это явление, мыт должны показать, какую перемену произвел экономический прогресс в положении женщины низших, чернорабочих классов общества.

В первое время третьего периода положение женщин-работниц изменилось очень мало; на обязанности ее попрежнему лежали домашние работы; из ремесленных цехов она была исключена, и потому с развитием городской промышленности все резче и резче выступает наружу различие между ее деятельностью и ее образом жизни и деятельностью и образом жизни мужчин. Впрочем, это замечание относится только до горожан, в селах же и по уничтожении крепостного труда в положении женщины не произошло никакой перемены; только вследствие меньшей обеспеченности земледельца от нее потребовалась большая энергия в работе; заведуя домашним хозяйством, она должна была искать работу на стороне, так как без этого дополнительного заработка положение семьи не было достаточно гарантировано от всякого рода случайностей.

Однако городская промышленность скоро дала себя почувствовать и деревенской женщине. Введение машин и постепенная замена ручного труда механическим во всех тех производствах, которыми занимались женщины, произвели самый радикальный переворот в ее положении. О значении и характере этого переворота мы подробно говорили в другом месте ("Влияние экономического прогресса на положение женщины и семьи" ⁵⁶), теперь же мы ограничимся указанием на него в самых общих чертах. Машинное производство нанесло окончательный удар средневековым формам экономического быта и, сосредоточив всю промышленность в нескольких центрах, почти совершенно расстроило и уничтожило рабочую семью; вследствие этого женщина утратила теперь свое прежнее значение, которое держалось главным образом семьею; большую часть домашних работ отняла у нее фабрика, и она осталась без труда, -- потеряла всякое право на самостоятельное существование, так как в наш век право на существование почти отождествляется с правом на труд. Это влияние машинного производства с большею или меньшею силой отразилось на всех классах общества, и во всех семьях женщины почувствовали перемену в своем положении. Прежде у них были полны руки работы, они не искали и не просили ее, их насильно обременяли ею; теперь же они вдруг очутились почти без дела, прежде они могли смотреть на себя, как на весьма необходимых и полезных членов хозяйства, как на некоторую экономическую силу; теперь же они должны были сознаться, что стали паразитами, тяжелою обузою мужей, отцов и братьев. Но в этот период, когда труд признается единственным правом на существование, паразитизм немыслим, невозможен. Он может являться в единичных случаях, в виде более или менее редких исключений, но он не может сделаться нормальным положением целой половины рода человеческого. При господствующей промышленной системе, где все определяет конкуренция, доля каждого конкурента определяется его личным трудом, личными усилиями; в большей же части случаев, при существующей низкой оценке труда, личный труд и усилия одного человека дают возможность удовлетворять только его личным потребностям, а не потребностям других лиц; потому при данных экономических условиях женщина не может жить на счет мужчины, не может существовать без работы. Таким образом мы видим, что одна и та же экономическая причина вызвала два, повидимому, совершенно противоположные явления. Она сперва ограничила сферу женской деятельности домашнею работою, оттеснив ее от общественных дел; потом, отняв у нее даже и домашнюю работу, она снова заставила ее явиться на рынок общественного труда и начать конкуренцию с мужчиною.

Эта конкуренция прежде всего началась в низших, чернорабочих классах общества, потому что, собственно говоря, одни только эти классы и находятся в настоящее время под исключительным господством принципа, составляющего душу третьего периода. Для высших классов общества право на существование далеко еще не совпадает с правом на труд; у них еще есть и другие права, завещанные им от предков и дающие нм иногда возможность прекрасно существовать, не шевеля пальцем о палец; но это остатки прошлого, и с каждым годом они все более и более ограничиваются. В низших слоях общества женщины, как мы говорили выше, занимались не только работою исключительно для дома, но и работали для продажи; с развитием фабричной промышленности и с отпадением от женщины домашних работ некоторые из них вынуждены были пойти на рынок мужского труда и с бою добывать себе работу; другие же исключительно занялись теми отраслями труда, на которые прежде смотрели только как на дополнительную работу; сюда относились, по преимуществу, шитье, вышивание, вязанье, тканье. Но каждое новое десятилетие ознаменовывалось новыми открытиями в области механики, новыми техническими усовершенствованиями, новыми практическими приспособлениями силы пара к производству разного рода предметов человеческого общежития, и с каждым таким открытием и усовершенствованием круг так называемых ручных работ становился все уже и уже. Ткацкий паровой станок понизил до такой степени заработок ткачей и ткачих, что они должны были бросить ручное тканье. Та же история повторилась и в более близкое к нам время в области швейных и вязальных работ. Изобретение швейной и вязальной машины повлияло самым гибельным образом на задельную плату ручных швей. Этого не отрицает даже и Дауль ("Die Frauen-Arbeit etc."), усматривающий в этом изобретении одни только хорошие стороны. В Англии с введением швейной машины заработки швеи опустились с 10 шил. в неделю до 3 -- 4 шил. Поденная плата швеи не превышает на наши деньги 20 коп. в сутки, при чем она должна работать 16 -- 18 часов; за шитье рубашки белошвейка получает теперь с небольшим 7 к., что составит в день. -- полагая, что она может сшить 3 рубашки, -- 21 коп. Во Франции ручная швея зарабатывает 1 фр. 25 сайт. Это maximum. обыкновенная плата не превышает 1 фр. Точно такие же понижения потерпела в меньшей только степени заработная плата вязальщиц и вышивальщиц. Защитники машин убеждают, однако, не смущаться этими временными понижениями и обращают главное внимание на то. что если теперь и понизилась цена на швейные, вязальные и т. п. предметы, приготовляемые на машине, то зато швеи, вязальщицы и т. п. на машинах получили возможность зарабатывать в несколько раз (от 4 до 10 раз) более, чем прежде, что, кроме того, машинный труд менее утомителен ручного и менее вреден для здоровья и что, наконец, машинное производство, понизив в значительной степени цену на белье и одежду, сделало эти предметы более доступными для рабочих классов. Вот главнейшие аргументы, приводимые обыкновенно в защиту машин их сторонниками (и повторяемые Даулем без всякой критики): так как они весьма распространены и принимаются большинством на веру, основывающуюся совсем не на ясном понимании дела, а просто на рутине, то мы считаем необходимым остановиться здесь на них и подвергнуть их тщательному анализу.

Работая на машине, швея может заработать, положим, в 6 раз больше (см. об этом у Jules Simon'a "Ouvrière". р. 251), чем работая на руках; если цена сработанных вещей понизилась в два раза, то и тогда все-таки заработная плата машинной швеи будет в три раза превышать заработную плату ручной. Если последняя получает в день 25 копеек, то первая заработает 75 коп. Но ведь известно, что заработная плата зависит, с одной стороны, от спроса, а с другой, от предложения труда. Как бы много различных вещей ни нарабатывала в день женщина, но если в ее работе не нуждаются, то она все-таки получает менее, чем другая женщина, которая сработает в день гораздо меньшее количество вещей, но работа которой ищется. Не та польза, которую хозяин может извлечь из работницы, определяет ее заработную плату, а число лиц, ищущих у него работы. Это экономическое правило упускается из виду защитниками машин; они забывают, что при увеличении производительности труда выигрывают всегда только хозяева, рабочие могут выиграть, а могут и проиграть. Выиграют они только в том случае, когда рядом с увеличившеюся производительностью труда увеличится и потребность в рабочих руках. Но это случай очевидно невозможный, каждое усовершенствование в области машинного производства не только увеличивает число предметов, которые могут быть изготовляемы в данное время, но и уменьшает число рук, потребных для изготовления этих предметов. На обыкновенной швейной машине среднего формата, употребляемой французскими швеями, в день можно сработать 18 рубашек; для управления машиной, завязывания узлов и т. п. нужно всего три работницы, следовательно, благодаря швейной машине, для производства 1¹2 дюжины рубашек требуется теперь только три работницы, прежде же требовалось, по крайней мере, 6 человек, полагая, что каждая работница будет шить в день три рубашки, что почти невозможно.

Следовательно, введение швейной машины будет иметь своим последствием уменьшение спроса на женский труд, т.-е. понижение его цены, так как предложение остается все то же.

Говорят, что дешевизна вещей, изготовляемых на машине, в такой степени возвысит спрос на них, что все женские руки, занимающиеся теперь шитьем, найдут себе работу; если бы это могло действительно случиться, в таком случае положение женщин-швей нисколько не изменилось бы, так как не изменилось бы отношение между спросом и предложением. Но возможен ли этот случай? Если бы все швеи могли найти себе работу на машине, тогда число продуктов швейной промышленности внезапно увеличилось бы по самому умеренному счету в четыре раза; такая огромная масса товара нашла ли бы себе сбыт на рынке? Указывают на "беднейшие классы", которые, будто бы, явились бы тогда на рынок в качестве покупщиков. Но ведь "беднейшие классы" издерживают в настоящее время решительно все, что они получают: следовательно, усилить спрос на швейные продукты они могли бы только тогда, когда расширились бы их собственные покупательные средства. Рабочий понесет на рынок все ту же полушку, которую он носит и теперь; положим, что тогда он на эту полушку вместо одного платка получит два, но все-таки останутся два платка без покупателей. Если же фабрикант на одну полушку вместо двух платков даст четыре, т.-е. если он во столько же раз понизит рыночную цену своих вещей, во сколько машина увеличила производительность труда, и если он при этом не уменьшит заработную плату своих работниц, то он не извлечет для себя никакой пользы из машины и не станет делать на нее никаких затрат.

Следовательно, в самом лучшем и почти невозможном случае, положение женщин-швей после введения швейной машины насколько не улучшится, в случае же наиболее обыкновенном и вероятном оно должно ухудшиться {Мы говорим здесь о тех странах, в которых швейные машины не приготовляются туземными работниками и ввозятся из-за границы. В тех же государствах, где швейные машины приготовляются хотя вы даже только для домашнего обихода, выгнанное ими сокращение спроса на женский швейный труд вознаграждается очень скоро увеличением спроса женской работы в других отраслях труда. Это увеличение произойдет вследствие того обстоятельства, что развитие машиностроительной промышленности, находящейся исключительно в ведении мужчин, привлечет к себе много мужских рук из других отраслей фабричной промышленности, и сюда устремятся теперь швеи, оставшиеся без работы; так как их предложение будет вполне соответствовать спросу, то они и найдут себя здесь занятия, который вознаградит их за потерянную работу. Примечание Ткачева.}.

Но чем же, однако, об'яснить себе ту сравнительно высокую заработную плату, которую получают в настоящее время женщины, работающие на машине? Нам кажется, что об'яснить это весьма легко: во-первых, сравнивают ее не с нормальной, а с теперешней же, следовательно, до крайности низкой платой ручных швей; во-вторых, уменье шить на машине весьма еще не достаточно распространено среди рабочего населения (о чем свидетельствует и Дауль во многих местах своей "Frauen-Arbeit etc."), и потому искусные машинистки естественно должны пользоваться некоторою премиею; в-третьих, -- и что самое главное,-- машинная работа еще не окончательно вытеснила ручную, вследствие этого ценность швейных продуктов все еще держится на весьма значительной высоте и нет слишком заметной причины в цене между вещами, изготовляемыми на машине и на руках. Потому машинное производство дает огромные барыши и позволяет фабрикантам платить машинисткам несколько возвышенную плату для того, чтобы, с одной стороны, окончательно подорвать ручную работу, с другой -- привлечь к шитью на машине возможно большее число рук.

Защитники машин, в том числе и Дауль, полагают, что положение швей, имеющих возможность приобрести себе швейную машину, должно непременно улучшиться сравнительно с положением ручных швей; в доказательство они приводят цифры и точные вычисления. Против этих цифр и вычислений мы возражать не будем, мы не сомневаемся, что положение швей, имеющих машины, лучше положения швей, не имеющих машин. Но, во-первых, приобрести себе машину в состоянии только очень немногие работницы, да и то только что в первое время; с дальнейшими усовершенствованиями машины, она будет стоить все дороже и дороже, и машины менее дешевые не будут в силах конкурировать с дорогими. Швейная работа, подобно ткацкой, сосредоточится в больших мастерских, и мелкие артели швей постепенно должны будут уничтожаться. Таково общее свойство машинного производства, оно постоянно стремится к централизации рабочих сил и капиталов. Уже и теперь применение пара к швейной машине должно весьма невыгодно отозваться на положении мелких швейных мастерских, в которых работы производятся на ручных машинах. Во-вторых, высокие заработки хозяек швейных машин, как мы говорили, об'ясняются сравнительною новизною этого производства и тем, что ручная работа не окончательно еще вытеснена. Полагать же, будто швейная машина может надолго улучшить положение швей, это значит впадать в грубую ошибку относительно основных принципов данного экономического строя, это значит забывать самые элементарные начала господствующей экономической доктрины. Доктрина эта учит нас, что положение рабочих зависит от данного отношения капитала к труду, машины этих отношений нисколько не изменяют. Чего же ждут от них друзья рабочих?

Что касается второго аргумента защитников машин, именно относительно гигиенического их значения, то мы хотя и готовы, вместе с доктором Рекламой, признать, что работа на машине не так губительно действует на здоровье швеи, как ручная работа, однако мы еще не знаем, как отразится на нем машинное производство, когда оно сосредоточится в больших душных фабриках, а между тем такое сосредоточение совершенно неизбежно, и говоря о гигиеническом значении машин, мы непременно должны иметь его в виду. Кроме того, из того, что работа на машине полезнее для здоровья, чем работа на руках, еще не следует, чтобы она вообще была полезна, как бы ни было велико число часов, проведенных за работою; потому друзья рабочих, как нам кажется, слишком рано поспешили возрадоваться.

Третий аргумент, приводимый в защиту машинного производства, опять-таки обличает полнейшее невежество защитников относительно самых элементарных положений экономической науки. Эта наука, в лице лучших своих представителей, говорит нам, что при существующих отношениях капитала к труду средний уровень заработной платы всегда будет совпадать с средним уровнем самых необходимейших человеческих потребностей. Отсюда, как всякое повышение, так равно и всякое понижение цен на предметы первой необходимости (в том числе и одежду) вызывает соответствующее понижение или повышение заработной платы. Следовательно, что же выигрывает рабочий в случае падения на рынке цен на белье и одежду? Ровно ничего. Кто же выиграет?Выиграет только его хозяин.

Итак, последовательное применение машин в тех сферах труда, которые по преимуществу находились в монополии v женщин и в которых преобладала ручная работа, изменило, но отнюдь не улучшило положения женщин. Изменило же оно его в двух отношениях. Во-первых, работа, сделавшись машинной, перестала быть исключительно женскою. Из данных, приводимых Даулем в его книге, видно, что шитьем на машине очень часто, а в некоторых производствах почти исключительно занимаются одни мужчины. Во-вторых, уменьшение спроса на женский труд в этих сферах промышленности заставило обратиться их в другие, где прежде работали исключительно одни только мужчины.

Те же явления, только в слабейшей степени, вызвали машины и в высших слоях общества; подорвав значение женщины в семейном хозяйстве, лишив ее возможности с какою-нибудь выгодою для себя заниматься ручными ремеслами, они и ее заставили вступить в конкуренцию с мужчиною в тех отраслях труда, где она уже работала в период феодализма, откуда ее уже раз изгнала мужская конкуренция в начале третьего периода. То да победа, естественным образом, должна была остаться за мужчиною, потому что у женщины была своя собственная неприкосновенная сфера деятельности, куда она могла удалиться и куда она действительно удалилась, безо всякого даже бою. И теперь, когда у нее отнята и эта сфера, теперь, когда с каждым днем положение паразита становится все безотраднее и невыносимее, теперь, когда право на труд все более и более начинает совпадать с правом на существование, теперь женщина не сойдет с рынка без борьбы, и, что бы ей ни стоило, она вынесет эту борьбу, потому что она борется не за какие-нибудь отвлеченные теории, не за какие-нибудь абстрактные идеалы, не за какие-нибудь фантастические права, -- нет, она борется за нечто крайне реальное, крайне живое, она борется за собственное существование. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что она выйдет из этой борьбы победительницею.

В сферах промышленного, механического труда женщина если не вполне, то, по крайней мере, вполовину достигла победы и добилась того же права на труд, которым пользуются и мужчины. К каким же результатам повела эта победа? Ответом на этот вопрос должны служить цифры теперешних заработков мужчин и женщин. В сочинении Дауля приведено очень много подобных цифр, но они относятся по преимуществу к заработкам американской женщины. Следующие данные, собранные нами из различных источников, имеют в виду, напротив, главным образом европейскую работницу.

В Германии чулочная вязальщица получает за пару не более 5 грошей или 17 рейнских крейцеров, что составит на наши деньги около 15 коп., на работу их женщина, должна употребить, если не имеет никакого другого занятия, от двух до трех дней; следовательно, ее дневной заработок колеблется между 5 и 7 ¹/₂ коп.; кружевницы получают за локоть 3 гр. (около 3-х коп.); в день она может сработать всего пол-локтя, т.-е. ее дневной заработок равняется почти 1 ¹/₂ коп.; на фабрике женщина получает несколько более, именно от 2 до 3 тал. в неделю, что составит в день от 30 до 45 коп.; впрочем, это высшая плата, средний же уровень гораздо ниже.

В Англии работа иголкою доставляет работнице за 16 -- 18-часовой рабочий труд следующий заработок: швея получает от 3 до 4 шил. в неделю, что составит на наши деньги от 13 до 17 коп. в день; maximum заработка не превышает 7 шил., т.-е. 31 коп. в день; вязальщица зарабатывает от 12 ¹/₂ до 15 коп. На фабриках средняя заработная плата женщин от 3 -- 4 шил. и почти нигде не превышает 7 шил.

Относительно Франции мы можем сообщить следующие данные. Средняя заработная плата женщин на шелковых, льняных и шерстяных фабриках равна в день 25 коп., иногда доходит до 35 и даже до 40 коп., иногда падает до 20 и 15 коп.; ткачиха получает 1 фр. 50 сант., что составит около 37 ¹/₂ коп. в день; сучильщицы шелка -- 80 сант. (20 коп.), прядильщицы на шелковых фабриках -- 1 фр. 10 сант., на льняных -- 1 фр. 50 сант., на шерстяных -- 1 фр. 23 сант., на хлопчатобумажных -- 1 фр., чесальщицы шерсти получают в Мюлльгаузене 1 фр. 15 сант., в Лилле -- 1 фр. 25 сант., в Реймсе -- 1 фр. 40 сант., в Седоне и Девилле -- менее франка. Только в редких случаях задельная плата этих работниц возвышается до 1 фр. 75 сант. Мотальщицы едва зарабатывают 1 фр., maximum 1 фр. 25 сант., работая в день 13--14 часов.

Средняя заработная плана портних не превышает 1 фр. 42 сант., и только в редких случаях доходит до 2 фр. Эту плату получают обыкновенно закройщицы или особенно искусные швеи. В провинциальных городах цена рабочего часа портнихи редко превышает 5 сант., так что, работая в сутки 12 часов, на может заработать только 15 коп. В Париже есть много портних, считающих 3 сант. в час (менее 1 коп.) красною ценою. Белошвейки получают еще менее портних: цена их рабочего дня почти никогда не превышает 75 сант. (около 18 коп.). Так же скудны заработки кружевниц и вышивальщиц; так, в Диеппе кружевница, работая в сутки 15 часов, едва зарабатывает 25 сант., т.-е. 6 ¹/₂ коп. В Вогезах средняя заработная плата кружевниц равняется 80 сант. в день (20 коп.). Вышивальщица может заработать в день от 1 фр. 50 сант. до 2 фр. Однако, эта сравнительно высокая плата платится только за самое тонкое шитье, требующее большой чистоты, опрятности и умения; потому она доступна только для очень немногих. Обыкновенная вышивка оплачивается гораздо дешевле: вышивальщица, работающая почти целый день без отдыха, едва зарабатывает 20 -- 30 сант. Немногим счастливее работницы и в других отраслях женского труда; средний поденный заработок их редко превышает 1 фр. в день. Если же некоторые из них и получают более, то зато значительную Часть года остаются совсем без работы. Так, например, позументщицы хотя и зарабатывают иногда в день от 1 фр. 50 сант. до 2 фр., зато в течение 4 месяцев в году сидят совсем без работы. Вышивальшицы по шелку, бархату и сукну, получающие в день от 3 -- 4 фр., остаются без работы 6 месяцев и т. п. Шляпочницы за выкройку дюжины шляп получают 35 сант.; в день же за крайними усилиями можно выкроить только 2 дюжины. Перчаточницы в провинции зарабатывают в день 90 сант., в Париже несколько более, но никогда не более 1 фр. 42 сант.

При таких скудных заработках женщина-работница принуждена вести жизнь менее завидную, чем жизнь любой нищей. Работая с раннего утра до поздней ночи, подвергаясь всем губительным влияниям душной атмосферы, чрезмерного холода или жара, глотая пыль, вдыхая разные миазмы и т. п., она едва-едва в состоянии заработать себе кусок насущного хлеба. У Жюля Симона, в его "Ouvrière" представлен бюджет работницы, получающей 2 фр. в день; из этого бюджета оказывается, что работница может ежедневно издерживать на пищу и питье не более 9 коп., что она должна жить в каком-нибудь сыром подвале или в какой-нибудь холодной мансарде, на отопление которой не может тратить более 1 ¹/₄ коп. и т. п. А между тем 2 фр. считается теперь очень высокою заработною платою, и средний ее уровень, как мы видели, стоит гораздо ниже этой цифры. В Англии жизнь стоит еще дороже (в больших городах), чем в Париже. "В Париже, Лионе, Реймсе и друг, рабочие никогда не платят за свое помещение дороже 72--100 фр. в год, т.-е. 18--20 руб. В Лилле, Амиене, Сан-Кентене и друг., можно сплошь да рядом встретить такие квартиры, за которые платится 1 фр. или 75 сант., даже 30. 40 сант. Между тем, в Англии почти невозможно найти конуры, которая стоила бы менее 1 шил. в неделю; в Ливерпуле самые отвратительные подвалы ходят по 2 шил. в неделю, в Бренгаль-Грите, одном из самых отчаяннейших притонов лондонской нищеты, грязная, сырая комнатка в подвальном этаже стоит в неделю 2 ¹/₂ шил. ("Влияние экономического прогресса на положение женщин и семьи"). Таким образом, более половины недельного заработка должно итти на покрытие издержек по помещению. Что же остается на пищу, одежду, отопление, освещение и на разные непредвиденные расходы? Два шил., т.-е. около 60 коп. в неделю! В Германии жизнь несколько подешевле, но зато и заработная плата там меньше.

Итак, конкуренция, вызвав женщину на рынок промышленного труда, ограничила средства ее существования до такой стене ни, что она едва в состоянии удовлетворять существеннейшим потребностям своего организма. Вследствие этого является преждевременная старость, истощение сил и физическое уродство; женщины рабочих классов больших промышленных городов худы, бледны, малорослы, румянец здоровья никогда не оживляет их щек, лихорадочным огнем горят их глаза, средняя жизнь их редко превышает 17--20 лет, дети их такие же истощенные и худые, как они сами, половина их умирает, не дожив и до 5 лет. Постоянные лишения и недостаток пищи заставляют их искать утешения и поддержки в вине, которое еще более способствует быстрому истощению их слабых организмов. У всех писателей, статистиков и экономистов, занимавшихся рабочим вопросом, можно найти обильные подтверждения указываемых нами фактов, и потому мы не станем здесь много распространяться об этом предмете. Упомянем только еще об одном крайне невыгодном для рабочих последствии, вызванном конкуренцией) же женского труда. "Во всякой промышленности, -- говорит Чапман ("Report of Mr. Chapaman on Iorkschire"), -- в которой вместе с мужчинами работают женщины и дети, цена на труд определяется ценою детского труда (где работают мужчины и женщины, ценою женского труда; вообще определяющею нормою служит плата рабочих, труд которых ценится всего дешевле) -- и наоборот, во всех промышленностях, в которых женщины и дети не допущены к работе, заработная плата настолько велика, что дает возможность прокормить целую семью рабочего". Потому с введением механического, машинного производства и с развитием конкуренции женского труда с мужским заработная плата мужчин понизилась, -- понизилась если не абсолютно, то, по крайней мере, относительно цен на разные жизненные припасы, на квартиру и т. п., относительно потребностей рабочего, потребностей, развитых в нем своеобразными условиями промышленной жизни. Факт этого понижения неоспорим и доказывается, между прочим, сокращением средней жизни рабочего, уменьшением его роста, истощением, ослаблением его физических сил и т. п. В тех кварталах Лондона, которые по преимуществу населены рабочими, с трудом можно встретить человека, говорит один французский экономист, годящегося в солдаты. Об английских ткачах доктор Мичель говорит: "Телосложение их становится все слабее и слабее; все поколение приближается к росту лилипутов, старики их гораздо сильнее, чем молодые люди". Скоро то же самое можно будет сказать и обо всех рабочих: каждое новое поколение к уродствам и болезням, физическим и нравственным, унаследованным от отцов, прибавляет значительный запас благоприобретенных, который и передает вместе с отцовским наследством своему несчастному потомству. Таким образом, постепенно деградируется и вырождается раса рабочих. Совершенно, впрочем, опрометчиво предполагать, будто это обильное роковыми последствиями понижение заработной платы вызвано исключительно конкуренциею женского труда с мужским. Нет, едва ли еще не в большей мере влияла на него конкуренция другого рода: конкуренция капиталистов-предпринимателей. Интерес капиталиста-предпринимателя требует возможно большего расширения предприятия, потому что только при производстве в крупных размерах он может вполне извлечь всю выгоду из машин, потому, наконец, что машины стремятся концентрировать промышленность в немногих, но очень больших центрах. Расширение же производства находится в прямой зависимости от сбыта его продуктов; чем больше сбыт, тем шире будет производство. Сбыт же в свою очередь обусловливается количеством покупателей или, правильнее, отношением капиталов, привлеченных на рынок для покупки данных продуктов, и количеством или величиною стоимости этих продуктов. Чем больше этих капиталов или чем ниже эта стоимость, тем обширнее сбыт. Отсюда естественно стремление капиталиста-предпринимателя должно состоять в том, чтобы понизить до возможной степени меновую стоимость своих продуктов или, что одно и то же, сократить издержки на их производство т.-е. уменьшить плату за труд, так как она составляет самую видную часть этих издержек и притом во го удобней может быть сокращаема. Следовательно, неизбежность понижения заработной платы логически вытекает из самых условий существующей системы производства, и влияние конкуренции женского труда имело в этом случае только второстепенное значение. Однако этого значения все-таки нельзя отрицать. На нем антагонисты женской эмансипации основывают все свои новейшие аргументы против экономического уравнения мужчин и женщин. Выходя из той совершенно верной мысли, что цена на труд зависит от числа соискателей его, они утверждают, что с привлечением женщин на тот рынок, где прежде господствовали одни мужчины, число соискателей должно увеличиться и следствием этого увеличения будет, во-первых, понижение, заработном платы, во-вторых, усиление проституции, так как часть женщин увидит себя в роковой необходимости устраниться с того рынка, на котором нужно выдержать ей еще борьбу с мужчиною, на котором так трудно достается работа и так дешево платят за нее.

Отсюда антагонисты женской эмансипации выводят заключение, будто эта эмансипация, в конечном своем результате, ведет к бедности, нищете и разврату, и что потому все меры, предпринимаемые с целью осуществить экономическую равноправность мужчин и женщин, бесполезны, вредны и даже безнравственны.

Нужно быть крайне недальновидным, чтобы не видеть, что ни вод этот совсем не вытекает логически из тех фактов, на которых он основан. Мы признаем эти факты вполне и безусловно, но выведенное из них заключение мы считаем нелепым и даже бессмысленным. Все, что говорят факты -- это только то, что при данных отношениях труда к капиталу, при господствующей системе экономических отношений, расширение женских прав, признание за женщиною права на труд должно сопровождаться некоторыми невыгодными социальными последствиями. Но разве сохранение status quo {Существующего положения. Ред.}, -- если бы даже оно и было возможно,-- не будет сопровождаться последствиями еще более невыгодными, еще более ужасными. Устраненная от работы, лишенная права на труд, там, где этим правом измеряется и определяется право на существование, обреченная, вследствие разных механических усовершенствований в системе производства, на вечный паразитизм, женщина превратится в рабу мужчины, сделается парием общества; экономическая подчиненность будет иметь своим последствием понижение уровня ее умственного и нравственного развития, ее умственное и нравственное растление, развитие в ней чисто животных наклонностей и инстинктов, грязный разврат и, следовательно, падение общественных нравов, разнузданность страстей, физическое истощение и вырождение европейской расы. Что же лучше? Можно ли колебаться в выборе? Но и выбора-то тут нет; расширение прав женщины требуется самой жизнью; это не плод досужей фантазии увлекающихся умов, разгоряченных голов. Против логики жизни итти невозможно. Восставать против женской эмансипации -- значит не только пытаться удержать экономический прогресс, логическое развитие существующих экономических отношений; такие попытки не безрассудны и не невозможны, если раз доказано, что экономическое развитие следует по ложному, опасному пути; нет, это значит пытаться остановить прогресс человеческий, заставить ум человеческий не только не делать никаких новых открытый и усовершенствованна в области химии, физики, механики, но и забыть старые, отказаться от своего прошлого, отказаться от тех элементарных понятий, которые выработаны и укреплены в нем вековою цивилизацией, которые пустили в нем глубокие корни и легли в основу его нравственного и социального миросозерцания. Только безумец может думать об осуществимости подобных попыток, только безумец может отважиться на борьбу с человеческим разумом.

Следовательно, всякий препятствующий словом и делом практическому осуществлению равноправности женщин и мужчин действует не только против интересов женщины и всего общества, но и против здравого смысла; его деятельность не только вредна, но и нелепа, потому что она стремится к невозможной и неосуществимой цели.

Но как же примириться с теми фактами, на которые указывают антагонисты женской эмансипации? Примиряться с ними не следует, но нужно только правильно понять их, чтобы убедиться, что апеллировать к ним антагонисты не имеют ни малейшего права. Факты эти показывают, что экономические начала, характеризующие сущность третьего периода, достигли теперь такого пункта, где они роковым образом должны впасть в самопротиворечие,-- в самопротиворечие, которое делает невозможным их дальнейшее развитие и порождает хаос в практической жизни. Требуя, с одной стороны, чтобы каждый трудился, и обусловливая трудом право на существование, они в то же время ставят труд в такие условия, при которых он по мере своего распространения дает все менее и менее возможности существовать. Экономическая жизнь говорит: только тот имеет право существовать, кто трудится, -- но чем большее число лиц вздумает пред'явить свои права на труд, т.-е. чем больше будет предложений труда, тем он будет дешевле цениться и тем меньшему числу лиц он даст действительные средства к существованию. Таким образом, первое требование противоречит последнему положению и последнее положение уничтожает собою первое. Совместно существовать они не могут, -- одно из них должно быть неверно, одно из них должно быть устранено, примирение невозможно. Но которое же? Первое положение налагает на всех обязанность трудиться; второе положение требует, чтобы трудилось как можно меньшее число лиц, угрожая в противном случае бедностью, нищетою, голодною смертью. Отказаться от первого требования человечество не может, потому что один труд дает ему средства к существованию; но первое требование несовместимо со вторым, следовательно, оно неразумно, антисоциально; следовательно, те условия, в которые поставлен труд в Западной Европе, как противоречащие коренным основам общежития и не сообразные с истинным духом и направлением третьего периода, должны быть изменены и изменены таким образом, чтобы изгладилась дисгармония экономических отношений, чтобы противоположные начала экономической жизни слились в одно начало, способное внести любовь и гармонию в наш социальный быт. Указанные нами противоречия могут быть выражены таким образом: труд признается за право, присущее всем людям, с одной стороны, с другой -- возможность пользоваться этим правом, пользоваться вполне и безусловно, предоставляется только очень немногим, избранный. Так что противоречие является главным образом между правом и возможностью; с особенной рельефностью отразилось оно в женском вопросе. Экономическая жизнь требует признания за женщиною права на труд и в то же время ограничивает возможность труда для нее, так что женский вопрос страдает тем же недугам, как и социальный вопрос вообще; пугаться этого и отказываться поэтому разрешать его, как делают антагонисты женской эмансипации, это значит торжественно признать полную разумность, неизбежность и логичность существующего экономического status quo со всеми его противоречиями и анахронизмами.

Итак, женский вопрос, как и вопрос социальный, сводится к вопросу о том, как примирить право на труд (подразумевая под этим правом и право пользования всеми его продуктами, без чего оно не имеет никакого смысла) с возможностью для каждого практически осуществить это право.

Очевидно, что подобное примирение только и мыслимо,, только и возможно тогда, когда радикально изменится взгляд на труд, характеризующий третий период, когда труд выйдет из крепостной зависимости капитала, когда он не будет более измеряться его произвольной оценкой, когда в свою очередь и капитал утратит все свои привилегии, приобретенные им во время своего исключительного и безусловного господства.

Июля 25. 1868 года.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁵⁴ Статья "Женский вопрос" была помещена в качестве вступительной статьи к книге А. Дауля "Женский труд в применении к различным отраслям промышленной деятельности. Очерки 600 ремесл и занятий". ч. I. Переведена под редакцией Ткачева. Изд. Трубниковой и Стасовой. Петерб., 1869 год.

Статье Ткачева было предпослано следующее предисловие издательниц:

"Предлагаемая книга выбрана нами для перевода и издана по двум причинам. С одной стороны, она знакомит читателей с состоянием различных отраслей промышленности, связанных с женским трудом; с другой -- показывает, какую роль играют и какую могут играть женщины в этих сферах труда, -- она выясняет практическую возможность расширения женских прав, приложимости женского труда к различным отраслям промышленной деятельности. Однако, эта книга, -- богатая фактами и наблюдениями, страдает отсутствием рационального понимания женского вопроса во всей его широте и во всем его значении. Она обращает внимание только на одну сторону этого вопроса: на указание практической возможности для женщин добиться равного с мужчиною права на труд в промышленной сфере; но она упускает из виду те последствия, к каким может привести такая равноправность при данных условиях труда, и в какой степени осуществление ее может способствовать полному и всестороннему разрешению женского вопроса. Чтобы дополнить этот важный недостаток книги, мы сочли нужным поместить в русском "здании вместо предисловия экономиста Вирта, помещенного в немецком оригинале, статью г. Ткачева о женском вопросе, в которой, кроме исторических и статистических данных, могущих служить дополнением к данным, собранным автором книги, указано теоретическое и практическое значение мер, предлагаемых Даулем для разрешения женского вопроса, и определены те условия, при которых осуществление женской равноправности станет возможным не только в теории, но и на практике".

Высказанное в статье Ткачева мнение, что женский вопрос вызван не движением интеллектуального развития, а развитием определенных экономических принципов, шло вразрез с установившимися взглядами и вызвало возражение со стороны "Отечественных Записок", рецензент которых, обвинив Ткачева в желании "исключить женский вопрос из-под влияния умственного развития человечества, писал: "Таким образом, умственное развитие, которое справедливо считается двигателем прогресса, по мнению г. Ткачева, в женском вопросе ровно ни при чем. а если и играет какую-нибудь роль, то столь ничтожную, что о ней не стоит упоминать. Все дело вытекает из развития экономических принципов, как будто умственное развитие людей не влияет на экономический строй жизни... как будто умственные, нравственные, политические, одним словом, все явления общественной жизни не находятся в неразрывной связи между собой и не обусловливают друг друга ("Отечественные Записки", 1869 г., No 1, стр. 110--111).

По мнению автора рецензии, вопрос о равноправии женщин вытекает непосредственно из идеи труда. Как работница, женщина ничем не отличается от мужчины. Если она трудится, то ей должны быть предоставлены те же права, какими пользуются мужчины (там же, стр. 113--114).

Ткачев счел необходимым ответить на рецензию "Отечественных Записок". Он сделал это в заметке "По поводу книги Дауля "Женский труд" и статьи моей "Женский вопрос". Заметка эта была напечатана им в No 1 "Дела" за 1869 год. Ткачев находит необходимым подчеркнуть, что в статье своей "Женский вопрос" он проводил мысли, которым "всегда оставался верен". "Я полагаю, -- писал Ткачев,-- что все явления политического, нравственного и интеллектуального мира в последнем анализе сводятся к явлениям экономического мира и экономической структуре общества, как выражается Маркс. Развитие и направление экономических начал обусловливает собою развитие и направление политических и социальных отношений вообще, кладет свою печать на самый интеллектуальный процесс общества, на его мораль, на его политические и общественные воззрения. Отсюда, оставаясь верным этой исходной точке, я, встречаясь с каким-нибудь фактом, с каким-нибудь крупным явлением из общественной жизни, с какою-нибудь социальною теориею, с каким-нибудь нравственным правилом и воззрением, стараюсь прежде всего вывести его из данных экономических отношений, об'яснить его разными хозяйственными расчетами и соображениями. Отсюда для каждого, кроме рецензента "Отечественных Записок", должно быть понятно, почему с этой точки зрения мне должны казаться странными и недальновидными те историки, которые относят, например, французскую революцию к разрушительным началам вольнодумной философии XVIII века, тогда как с моей точки зрения самые эти разрушительные начала суть не более, как продукт, как результаты данных экономических отношений. Это не значит, что я отвергаю историческое значение идей и ставлю ни во что умственный прогресс; нет, это значит только, что я несколько иначе смотрю на историческую роль идей, чем смотрят на нее барды безграничного всемогущества человеческого интеллекта. Идея (я говорю, разумеется, об идеях из области общественных и нравственных наук) всегда является воплощением, выражением, если хотите, теоретическою реакциею какого-нибудь экономического интереса; прежде, чем она возникла, этот интерес уже существовал; она явилась для него и ради него. Справедливость этой мысли особенно ярко обнаруживается именно на философии XVIII века, и если бы рецензент был хоть сколько-нибудь знаком с предметом, о котором так отважно взялся толковать, то, вероятно, не счел бы моей ссылки на эту философию за "неудачно выбранный пример". Для того, чтобы победить в практической жизни, экономический интерес нуждается в двух вещах: в материальной силе и в организации этой силы. Материальная сила представляется по большей части людьми невежественными и непроницательными, неспособными к стройной, целесообразной организации. Поэтому для победы того или другого общественного элемента необходимо, чтобы на его сторону стала часть интеллигентного меньшинства. Это интеллигентное меньшинство придает материальной силе соответствующую организацию и направляет ее к определенней цели. Отсюда само собою становится понятным, как важна для социального прогресса вообще победа той или другой идеи. Распространение среди интеллигенции того или другого воззрения, той или другой морали. Отсюда само собою становится понятней и та роль, которую играют идеи в истории человеческого развития". "Вы говорите, -- продолжает Ткачев, обращаясь к рецензенту "Отечественных Записок":-- умственные, нравственные, политические, одним словом, все явления общественной жизни находятся в неразрывной связи между собой". Но я спрашиваю вас какая же это связь: связь ли это сосуществования или причинная связь? Если первая, то где же коренная причина, породившая все эти явления? Если вторая, то которое же из этих явлений следствие, которое причина? Ведь невозможно же, чтобы А было причиной В и в то же время В -- причиною А. Одно, следовательно, из двух: или А есть следствие, а В -- причина, или В есть следствие, а А -- причина, -- которое же из двух? Неужели вы не понимаете, что в этом и весь вопрос и что сказать: будто А обусловливает В., а В обусловливает А, -- это значит сказать величайшую бессмыслицу, которую нельзя оправдать даже таким городническим либерализмом, как, например, эти идеи не про нас, нам рано знать то, что знают другие..." (стр. 63--64). С такой общей точки зрения на историческую роль идеи Ткачев, по его словам, подошел и к женскому вопросу. Он хотел рассмотреть этот вопрос не с точки зрения отвлеченной справедливости", не "с точки зрения физиолога или психолога", а "с точки зрения экономической". Другими словами, он хотел, "устранив всякие посторонние влияния, определить, каким образом одно только историческое развитие экономических начал, без всякого посредства умственного прогресса, привело современное общество к женскому вопросу". "Для того, чтобы рельефнее выставить зависимость женского вопроса от данных экономических отношении, -- пояснял далее Ткачев, -- я счел за лучшее представить параллельное развитие экономических начал и женского вопроса. Историческое развитие экономических начал, как всем известно, представляет собою три периода: период господства физической силы, период господства недвижимого капитала, период (современный нам) господства движимого капитала. Сообразно с этими тремя периодами могут быть разделены и все явления общественной и политической жизни, так как каждый из них клал на эти явления свой особый отпечаток, придавал им своеобразный характер и направление. Женский вопрос не может быть исключением, и он действительно не составляет исключения. Вот все, что я хотел сказать в моей статье" (стр. 63 -- 66). "...Смысл моей статьи следующий. Рассмотрев в самых общих чертах влияние экономического прогресса на положение женского вопроса в различные фазисы человеческой истории, я... пришел к тому заключению, что в настоящее время экономическая равноправность мужчин и женщин вызывается с неизбежною необходимостью теми коренными экономическими началами, которые лежат в основе данного экономического status quo. С другой стороны, те же самые начала, которые требуют экономической равноправности женщин и мужчин, в случае удовлетворения этого требования, грозят такими последствиями, которые совершенно уничтожат эту равноправность. Женщины, допущенные на рынок труда на равных правах с мужчинами, понизят уровень заработной платы, увеличат бедность рабочего населения и усилят до крайних пределов развитие проституции. Таким образом, бедность и проституция -- вот те последствия, которые грозят обществу в случае полного удовлетворения требований экономических начал, лежащих в основе этого общества". Это положение вскрывает "то самопротиворечие, до которого дошли данные экономические начала в их прогрессивном развитии". Но это противоречие -- только частный вид общего противоречив, свойственного современному экономическому строю,-- противоречия между "правом на труд и возможностью трудиться". Только при устранении этого основного противоречия может быть разрешен удовлетворительно и женский вопроса (стр. 68 -- 69). "Я говорил в своей статье, продолжает Ткачев, -- что развитие экономических начал, изменив условия груда, заставило женщину требовать своих прав и изменило, таким образом, склад наших мыслей и чувств", что в настоящее время почти вся мыслящая часть человечества находит требования женщины вполне справедливыми и через это, разумеется, еще более увеличивает их значение. Но это отношение к женскому вопросу интеллигенции я не считаю причиною, вызвавшею женский вопрос, а только следствием экономического развития. И вот потому-то, что я считаю экономический прогресс главным фактором, выкинувшим на свет божий женский вопрос, я только о нем и говорил в моей статье, не считая нужным говорить о других, побочных обстоятельствах, тоже вызванных им же и оказавших некоторое влияние на положение женщины (правильнее, женщины интеллигентного меньшинства)" (стр. 70). Рецензент "Отечественных Записок" стоял, как мы видели, на иной точке зрения: он отстаивал теорию перерождения человечества под влиянием идей". "Из грубого воина, -- говорил он,-- полного суеверия и предрассудков, из буржуа, требующего полной свободы человеческих действий, человек перерабатывается в работника".-- "Вот неожиданное открытие и какое утешительное,-- замечает по этому поводу Ткачев, -- под влиянием идей буржуа превращается в работника, и таким образом скоро наступит то вожделенное время, когда сами собою, под влиянием одного этого чудесного перерождения, исчезнут с лица земли лень, тунеядство, эгоизм, исчезнет буржуазия и водворится на земле царство работников... Уж не переродятся ли кстати тогда и глупые люди в умных и невежды в сведущих? Как бы это было выгодно для вас, г. рецензент!"

⁵⁵ Лига мира и свободы -- международная буржуазно-демократическая пацифистская организация, устроившая в 60-е годы три интернациональных конгресса в Швейцарии. На первых двух конгрессах принимали участие и элементы революционно настроенные во главе с Бакуниным. Однако, убедившись в невозможности увлечь Лигу на революционный путь, Бакунин и его товарищи на втором ее конгрессе (1868 г.) вышли из состава Лиги.

⁵⁶ Д'Еон де Бомон известный авантюрист XVIII века. Ткачев ошибочно считает его женщиной. Д'Еон отличался женственной наружностью. В 1755 году французский король Людовик XV отправил его, переодетого женщиной, в Россию. Ему было поручено войти в непосредственное сношение с императрицею Елизаветой Петровной и установить тайную переписку между нею и Людовиком XV. Д'Еон удачно исполнил возложенную на него миссию. Кроме того, ему было поручено собирать сведения об отношениях России с другими государствами и о внутреннем ее положении. Материал, собранный д'Еоном, был использован им в нескольких сочинениях, посвященных русской политике, дипломатии и торговле, истории России и ее статистике. Подробнее о д'Еоне де Бомоне см. в книге Карновича "Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий", Спб., 1884 г.

⁵⁷ "Партенопеус де Блуа" -- средневековый рыцарский роман, написанный в XIII веке на каталонском наречии. Сюжет его отчасти заимствован из романа Апулея об Амуре и Психее. Впервые этот роман был издан в 1488 году в Таррагоне, а не в 1834 году, как сообщает Ткачев.

⁵⁸ Статья Ткачева "Влияние экономического прогресса на положение женщины и семьи",-- или точнее, ее пять первых глав, -- была напечатана в NoNo 1 и 2 "Женского Вестника" за 1866 год. Шестая глава была задержана цензурой; в архиве Главного управления по делам печати сохранились ее корректурные гранки (дело 1866 г., No 104. о журнале "Женский Вестник", лл. 99 и сл.). Окончание же статьи до нас не дошло. Возможно, что оно и не было написано Ткачевым, вследствие запрещения цензурой 6-й главы.

Оставить комментарий Ткачев Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1869 Обновлено: 27/04/2023. 99k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Ткачев Петр Никитич Женский вопрос

ЖЕНСКИЙ ВОПРОС54

ПРИМЕЧАНИЯ

Ткачев Петр Никитич
Женский вопрос

ЖЕНСКИЙ ВОПРОС⁵⁴