Ткачев Петр Никитич
Новые книги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1. История кабаков в России, в связи с историею русскаго народа. Соч. Ивана Прыжова. Изд. М. О. Вольфа. Спб. 1868 г.
    2. Преступление и сумасшествие, пособие и диагностика сомнительных случаев душевных болезней. Для лекарей, психологов и судей. Соч. д-ра Зальбрига. Изд. Д-ра Шульца. С.-Петербург 1868 г.
    3. О влиянии суда на приговор присяжных. Соч. Юлия Глозера. Изд. Даманскаго. С.-Петербург 1868 г.
    4. Северный полюс и земля Ямал. Путевыя записки. Соч. Ю. И. Кушелевскаго. С.-Петербург 1868 г.

НОВЫЕ КНИГИ.

   1. Исторія кабаковъ въ Россіи, въ связи съ исторіею русскаго народа. Соч. Ивана Прыжова. Изд. М. О. Вольфа. Спб. 1868 г.
   2. Преступленіе и сумасшествіе, пособіе и діагностика сомнительныхъ случаевъ душевныхъ болѣзней. Для лекарей, психологовъ и судей. Соч. д-ра Зальбрига. Изд. Д-ра Шульца. С.-Петербургъ 1868 г.
   3. О вліяніи суда на приговоръ присяжныхъ. Соч. Юлія Глозера. Изд. Даманскаго. С.-Петербургъ 1868 г.
   4. Сѣверный полюсъ и земля Ямалъ. Путевыя записки. Соч. Ю. И. Кушелевскаго. С.-Петербургъ 1868 г.
   
   Сочиненіе г. Ивана Прыжова "Исторія кабаковъ въ Россіи въ связи съ исторіею русскаго народа" не отличается никакими литературными достоинствами и неудовлетворяетъ ни одному изъ тѣхъ условій, которыя могли бы сдѣлать его общедоступнымъ и интереснымъ для большинства читателей. За то оно удовлетворяетъ почти всѣмъ тѣмъ условіямъ, которымъ должна удовлетворять книга, предназначенная для спеціалиста, любящаго архивныя изысканія и выписки изъ старыхъ документовъ. Вообще книга г. Прыжова представляетъ собою только сборникъ сырого матеріала, собраннаго изъ разныхъ литературныхъ и нелитературныхъ источниковъ, матерьяла, совсѣмъ почти необработаннаго и несистематизированнаго. Такъ что называя трудъ г. Прыжова его сочиненіемъ, мы допускаемъ нѣкоторую литературную вольность, и дѣлаемъ автору комплиментъ, котораго онъ ни мало не заслуживаетъ. Г. Прыжовъ ничего не сочинилъ, понимая подъ этимъ словомъ самостоятельную, творческую работу автора надъ сырымъ матеріаломъ и его критическое отношеніе къ сгруппированнымъ фактамъ. Онъ выписываетъ и распредѣляетъ выписанное подъ извѣстныя рубрики. Этимъ ограничивается весь его трудъ, достойный, конечно, лучшей участи.
   Несмотря, однако, на всѣ эти недостатки, книга г. Прыжова заслуживаетъ полнаго вниманія, какъ по своему предмету, такъ и по обилію содержащагося въ ней сырого матеріала. Потому мы считаемъ не лишнимъ остановиться на ней нѣсколько подольше и ознакомить читателя съ ея содержаніемъ, ознакомить, разумѣется, въ самыхъ общихъ чертахъ, насколько это позволяютъ предѣлы библіографической замѣтки, надѣясь, что въ одной изъ послѣдующихъ книжекъ нашего журнала появится, по поводу ея болѣе подробная и обстоятельная статья.
   Исторія кабаковъ есть, безъ всякаго сомнѣнія, одна изъ интереснѣйшихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ печальнѣйшихъ страницъ въ исторіи Россіи. Кабакъ былъ главнымъ источникомъ фиска, и на отношеніи его къ народу отразился весь строй политическаго быта страны и отразился такимъ образомъ, что всѣ существеннѣйшія стороны этого быта раскрылись здѣсь съ особенною откровенностью и рельефностью. Потому на этихъ отношеніяхъ стоитъ остановиться, но мы не будемъ упрекать г. Прыжова, за то, что онъ всю свою "исторію кабаковъ" почти исключительно ограничилъ изслѣдованіемъ однихъ только этихъ отношеній, совершенно упуская изъ виду другія стороны вопроса.
   Русскій народъ часто упрекаютъ въ пьянствѣ; его укоряютъ за его невоздержность и неразсчетливость, -- негодуютъ за его безпечность, стыдитъ огромнымъ числомъ лицъ, ежегодно дѣлающихся жертвою спиртныхъ напитковъ. И на всѣ эти укоры и упреки, дѣлаемые разными экономистами-фельетонистами бѣдному народу ничего не остается возразить, какъ только чистосердечно покаятся въ своей несчастной слабости и просить у гг. фельетонистовъ и экономистовъ милостиваго снисхожденія. Но мы сомнѣваемся, чтобы гг. экономисты и фельетонисты смиловались надъ нимъ. Шутка ли до 40 милліоновъ ведеръ полугара ежегодно выпиваемъ, ежегодно несетъ въ кабаки до 300 милліоновъ рублей, и позволяя себѣ такую роскошь еще жалуется на свою бѣдность, ропщетъ на голодъ, ропщетъ на повинности, кто же виноватъ въ этой бѣдности, въ этомъ голодѣ, кто мѣшаетъ ему платить исправно повинности? Пьянство, одно пьянство. Не пьянствуй онъ -- у него ежегодно въ карманѣ 300 милліоновъ оставалось бы! И хлѣбъ бы подешевѣлъ, и недоимокъ не было бы, и начальство не сердилось бы, и все пошло бы, какъ по маслу: селянинъ спокойно наслаждался бы подъ сѣнью если не смоковницы, то, по крайней мѣрѣ, соломенной крыши, плодами рукъ своихъ, и съ аккуратностью нѣмецкаго булочника вносилъ бы въ установленные сроки установленные платежи. Да, гг. фельетонисты и экономисты, все это, дѣйствительно, быть можетъ и могло бы случится, еслибы не пьянствовалъ нашъ народъ; но онъ пьянствуетъ, горько пьянствуетъ, пьянствуетъ до смерти, пропиваетъ послѣднюю полушку, послѣднюю коровенку, пропиваетъ жену, дѣтей, пропиваетъ свою жизнь. Говорятъ, будто онъ такъ пьянствуетъ отъ горя да нужды. Но гг. фельетонисты и экономисты не придаютъ никакого значенія подобнымъ аргументамъ: по ихъ логикѣ, пьянствуютъ совсѣмъ не отъ горя и нужды, а наоборотъ горе и нужда являются вслѣдствіе пьянства. Такъ какъ логика эта до того крѣпко врѣзалась въ ихъ умы, что безъ нея они и шага не сдѣлаютъ на своемъ фельетонно-экономическомъ поприщѣ, такъ какъ логика эта кормитъ ихъ и питаетъ, то мы считаемъ совершенно безразсуднымъ требовать у нихъ, чтобы они отказались отъ нея, начали разсуждать по общепринятой, человѣческой логикѣ. Потому, мы становимся на ихъ точку зрѣнія и вмѣстѣ съ ними утверждаемъ, что большая часть горя и нужды русскаго народа происходитъ отъ его. непомѣрнаго пьянства. Ставъ на эту, во всѣхъ отношеніяхъ благонамѣренную, точку зрѣнія, мы все же не можемъ придти къ тому утѣшительному выводу, къ которому давно уже пришли гг. фельетонисты и экономисты, мы все же не можемъ согласиться съ ними, будто во всемъ своемъ горѣ и нуждѣ виноватъ одинъ только народъ. Гг. фельетонисты и экономисты усмотрятъ въ этомъ противорѣчіе съ только что высказанною нами мыслію о значеніи пьянства. Но противорѣчіе тутъ было, бы только тогда, когда бы мы наклонность народа къ пьянству приписывали исключительно только его доброй, свободной волѣ, его свободному самоопредѣленію. Но мы думаемъ и полагаемъ, что съ нами въ этомъ случаѣ согласятся гг. фельетонисты и экономисты, мы думаемъ, что воля народа не вполнѣ свободна, что самоопредѣленіе его не вполнѣ самостоятельно. Мы говоримъ, здѣсь, разумѣется не о гнетѣ окружающей его обстановки, не о вліяніи матеріальныхъ и нравственныхъ условій его жизни, нѣтъ, мы согласны съ экономистами, и фельетонистами, что человѣкъ -- царь міра, и что, облеченный въ этотъ высокій рангъ, онъ долженъ господствовать надъ окружающими его условіями, что воля его свободна, что она опредѣляется не внѣшними причинами, а зависитъ сама отъ себя и т. д.; но мы знаемъ, что гг. экономисты и фельетонисты питаютъ къ исторіи глубокое уваженіе, что они вѣруютъ въ историческое преемство не только идей, но нравовъ и привычекъ, вотъ объ этомъ-то историческомъ преемствѣ мы и говоримъ. Мы говоримъ, что воля даннаго поколѣнія опредѣляется его нравами и привычками, а эти нравы и привычки обусловливаются, въ свою очередь, нравами и привычками поколѣній предшествующихъ. Говоря это, мы ничего болѣе не дѣлаемъ, какъ только повторяемъ одну изъ любимѣйшихъ вокабулъ любого экономиста, любого историка, любого фельетониста. Потому мы надѣемся, что ни одинъ изъ этихъ почтенныхъ воздѣлывателей вертограда отечественной науки и литературы не станетъ насъ оспаривать, а напротивъ всѣ они, въ одинъ голосъ, закричатъ, что они сами всегда это утверждали и намѣрены утверждать до скончанія вѣка. Прекрасно. Теперь, слѣдовательно, остается только обратиться къ исторіи и освѣдомиться у нея, не записано ли на ея страницахъ какихъ нибудь такихъ обстоятельствъ, которыя, совершенно помимо и даже наперекоръ народной волѣ и народному желанію, развили въ немъ наклонность къ пьянству, наклонность преемственно переходящую отъ рода къ роду, отъ поколѣнія къ поколѣнію, факты, собранные въ книгѣ г. Прыжова, даютъ на этотъ вопросъ самый обстоятельнѣй и недвусмысленный отвѣтъ.
   Въ древнѣйшій періодъ русской исторіи, -- въ тотъ періодъ, когда, по понятімъ славянофиловъ, отчасти раздѣляемыхъ г. Прыжовымъ, русскій "міръ" пользовался вѣчевою свободою и самоуправленіемъ, когда онъ составлялъ одну, тѣсно-сплоченную семью, съ княземъ-отцемъ въ главѣ, когда въ немъ не было ни розни сословной, ни бюрократическихъ предковъ, когда у него всего было вдоволь, и т. д., -- тогда приготовленіе хмѣльныхъ напитковъ, меда, пива, а впослѣдствіи (съ XIII в.) и водки, не стѣснялось и не регулировалось правительственнымъ вмѣшательствомъ, а было предоставлено свободной дѣятельности частныхъ лицъ. Они, уплачивая извѣстныя бортныя, медовыя и др. подати, варили медъ и пиво, гнали водку въ такомъ количествѣ, въ какомъ требовалось для ихъ домашняго обихода, иногда и на продажу, которая также была свободна и которую никто не монополизировалъ. Съ развитіемъ княжеской масти, съ развитіемъ московской централизаціи и бюрократіи положеніе дѣлъ стало измѣняться, государство потребовало большихъ доходовъ. Нужно было достать ихъ, возложивъ на народъ уплату всѣхъ расходовъ, составлявшихъ бюджетъ московскаго государства. Тогда возникла мысль объ обложеніи налогомъ предметовъ народнаго потребленія, со всего, что продавалось и покупалось на рынкѣ, стали взиматься пошлины подъ различными названіями. Крѣпкіе спиртные напитки не избѣгли общей участи, только на нихъ фискъ налегъ съ особеннымъ усердіемъ и полнѣйшею безцеремонностію. Употребленіе хмѣльныхъ напитковъ съ одной стороны было очень распространено, -- съ другой, оно отнюдь не составляло первой, насущной потребности человѣческаго организма, потому обложеніе его высокою податью могло быть и очень выгоднымъ, и совершенно безопаснымъ. Но для того, чтобы извлекать изъ хмѣльнаго промысла всю ту выгоду, которую изъ него можно было извлечь, -- необходимо было монополизировать его, воспретить заниматься имъ частнымъ лицамъ, сдѣлать его казеннымъ промысломъ, казенною регаліею. Такъ и поступило правительство. Оно воспретило частнымъ людямъ заниматься приготовленіемъ и продажею медовъ и водки. Въ селахъ и городахъ появился удреи кабакъ. Запретили курить вино и сказали, чтобы "среднимъ и молодшимъ людямъ пиво варить и меду ставить отнюдь никому не давать и вина горячаго, и лучшимъ людямъ курить не давать". Вино велѣно было покупать въ кабакѣ. Сперва народъ и духовенство просили снести кабаки, потому что, какъ говорили они, "подлѣ государева кабака жить не мочно",-- но потомъ они и просить перестали и, волею неволею, должны были подчиниться новому порядку вещей. А порядокъ этотъ, стѣсняя и обременяя народъ, старался въ то же время привить къ нему необузданную наклонность къ пьянству. На каждый кабакъ былъ наложенъ извѣстный окладъ, опредѣляемый доходами предъидущихъ лѣтъ, откупными умами и другими обстоятельствами. Головы и цѣловальники, завѣдывавшіе кабацкимъ дѣломъ, обязаны были собирать и представлять въ Москву эти "кабацкія деньги" съ прибылью противъ прошлыхъ лѣтъ.
   
   "Для этого", говоритъ г. Прыжовъ, "цѣловальникамъ было дозволено дѣйствовать безстрашно (А. А. Э. III, 143), за прибыль ожидать государевы милости и въ томъ приборѣ никакою себѣ опасенія не держатъ, а главное питуховъ не отгонятъ" (А. А. Э. IV, 59).-- Цѣловальники такъ и поступали, они ничего не жалѣли, ничѣмъ не гнушались (лишь бы соблюсти царевъ указъ, и продать вина какъ можно больше. "Я, государь,-- доносилъ Михаилу Ѳедоровичу въ 1110 году Андрей Образцовъ, "я, государь никому не наровилъ, правилъ твои государевы доходы нещадно, побивалъ по смерть" (стр. 79).
   
   Но, если не смотря на все стараніе головъ и цѣловальниковъ, все-таки случался недоборъ, то казна не принимала никакихъ оправданій: ни того, что народъ пить не хочетъ, ни того, что ему пить не на что, и настоятельно требовала недобранныхъ суммъ. Сперва всякій недоборъ ставился въ вину головамъ и цѣловальникамъ, и они ставились на правежъ. Когда же съ нихъ взять бы по нечего, то правежъ обращался на выбравшихъ ихъ земскихъ людей, городскихъ и крестьянъ. Впослѣдствіи выборные постоянно старались взвалить вину на міръ, и съ міра выжимались недобранныя кабацкія деньги. Въ виду такой перспективы крестьяне, городскіе и всѣ земскіе люди спѣшили нести въ кабакъ свои послѣдніе гроши, они совершенно правильно разсуждали, что уже если непремѣнно нужно заплатить казнѣ такую-то сумму, то лучше уплатить ее въ видѣ платы за водку и пиво, чѣмъ въ видѣ казенной недоимки, взамѣнъ которой они ничего не могли надѣяться получить, кромѣ кнута и батожья. Недоборы падали обыкновенно на самыхъ бѣдныхъ, наименѣе зажиточныхъ людей, какъ это видно, напримѣръ, изъ слѣдующей челобитной:
   
   "Среднихъ и мелкихъ" людей города Пскова,-- на зажиточныхъ посадскихъ, которые всѣ недоборы съ нихъ, хотятъ взять и при обыскахъ ихъ однихъ во всемъ винятъ. При этихъ обыскахъ, говорится въ челобитной, "волочатъ стрѣльцами насъ сиротъ изъ домишекъ нашихъ за батогами; и сказывать велятъ въ сказкахъ, что ихъ же братья, прожиточные люди сказываютъ, и во всякихъ недоборахъ тѣ изможные прожиточные люди насъ бѣдныхъ сиротъ выдаютъ, и бьютъ на правежѣ жь большимъ боемъ и мы бѣдные тѣ недоборы платимъ изъ своихъ домишекъ и изъ станчимковъ" (Д. А. И. No 1, 23, 25).
   
   И такъ самою главною обязанностью головъ и цѣловальниковъ было блюсти объ умноженіи кабацкихъ доходовъ, т. е. о развитіи въ народѣ пьянства. Другая ихъ обязанность состояла въ преслѣдованіи корчемства. Народу, какъ мы сказали выше, запрещено было курить вино, варить пиво онъ могъ только по какому нибудь важному особенному случаю и притомъ испрашивая на то каждый разъ спеціальное разрѣшеніе. Если крестьянину приходила нужда, говоритъ г. Прыжовъ,
   
   "сварить пивца къ празднику или къ свадьбѣ, или къ родинамъ ил къ крестинамъ, словомъ, какъ выражался самъ народъ, -- "помолиться", онъ долженъ былъ идти въ съѣзжую избу, къ кабацкому головѣ и цѣловальникамъ и платить явку, впослѣдствіи подавать имъ челобитныя, да тѣ челобитный подписывать, именно на сколько дней того питья дадутъ и печатать тѣ челобитныя великаго государя печатью. Въ 1705 году въ знакъ явки въ Москвѣ давали позволительные виды изъ Ратуши, а въ городахъ и уѣздахъ Изъ земскихъ избъ на гербовой бумагѣ ярлыки" и т. д. (стр. 84.)
   
   Наваренное пиво и медъ предписывалось обыкновенно выпить все не долѣе какъ въ три, въ четыре дня и дольше въ домахъ не держать.
   
   "Чтобы выпить скорѣе этотъ наваренный напитокъ,-- говоритъ Ю. Крыжаничъ, люди пьютъ Черезъ силу и упиваются, а сосѣди, которымъ нечего выпить дома, и негдѣ купитъ напитка, сидятъ безъ стыда и не отходятъ отъ этого пива, пока чаютъ хоть одну каплю его. Дальше люди мелкаго счастіи не въ состояніи изготовить дома вина или пива, а корчмы нѣтъ, гдѣ бы они могли иногда выпить, кромѣ корчмы царской, гдѣ и мѣсто и посуда хуже всякаго свинаго хлѣва, и питье самое отвратительное (питье само прибридко) и продается по бѣсовски дорогой цѣнѣ. Кромѣ того и эти адскіе кабаки не подъ рукани у народа, но въ каждомъ большомъ городѣ одинъ или два только кабака. Поэтому, говорю я, мелкіе люди чуть ли не всегда лишены напитковъ и оттого дѣлаются чрезмѣрно жадны на питье, безстыдны и почти бѣшены, такъ что какую не подашь большую посуду съ виномъ, они считаютъ за заповѣдь божію и государеву выпить ее въ одинъ духъ. И когда они соберутъ нѣсколько деньженокъ и придутъ въ кабачный адъ, тогда сбѣсятся въ конецъ и пропиваютъ и рухлядь какая есть дона, и одежду съ плечь. И такъ, всякія злости и неподобіе и грѣхоты и тщеты и остуды Всего народа исходятъ изъ проклятаго корчемнаго самоторжія" (т. е. правительственной монополіи кабаковъ стр. 116).
   
   И такъ съ одной стороны, постановленія о кабацкихъ недоборахъ заставляли народъ, подъ угрозою правежа и "нещаднаго битья кнутомъ",-- нести въ кабакъ послѣднюю полушку, съ другой запрещеніе варить дома медъ и пиво, и централизированіе кабаковъ въ городахъ, вдали отъ крестьянскаго жилья, дѣлали крестьянъ, по выраженію Крыжанича, "чрезмѣрно жадными на питье, безстыдными и почти бѣшеными". Долго сдерживаемая потребность, при первой возможности удовлетворенія, проявлялась съ утроенною силою, и придя въ кабакъ крестьянинъ хотѣлъ за разъ вознаградить себя и за свое воздержаніе, и за свое далекое путешествіе, и за свои расходы, и онъ уже не выходилъ изъ него, пока не пропивалъ "и рухлядь, какая есть дома, и одежду съ плечь". Мѣшать этому буйному разгулу никто не имѣлъ права. При Иванѣ Грозномъ, говоритъ англійскій посолъ Флетчеръ, било запрещено, подъ страхомъ строгаго наказанія, отцу визывать изъ кабака своего сина, брату -- брата. Попавшій въ кабакъ билъ неприкосновенною личностію до тѣхъ поръ, пока не пропивалъ съ себя все до послѣдняго лохмотья и не изгонялся цѣловальникомъ, когда уже не было ничего пропивать. Потому нѣтъ ничего удивительнаго, что при такихъ условіяхъ пьянство развивалось въ русскомъ народѣ до чудовищныхъ размѣровъ. Во второй половинѣ 17-го вѣка (1660--4668 г.) Ю. Крыжаничъ писалъ:
   
   "Объ пьянствѣ нашемъ, что треба говорить! Да ты бы весь широкій свѣтъ кругомъ обошелъ, нигдѣ бы не нашелъ такого мерзкаго, гнуснаго и страшнаго пьянства, яко здѣсь на Руси".
   
   Но правительственныя постановленія, съ одной стороны, требующія отъ народа, чтобы онъ пьянствовалъ и грозящія ему за его ослушаніе правежомъ, съ другой, воспрещающія вольную продажу вина,-- очевидно впадали въ самопротиворѣчіе, требовали невозможнаго, противоестественнаго. Потому они должны были встрѣтить противодѣйствіе въ самой жизни, они должны были возбудить противъ себя реакцію; и дѣйствительно противодѣйствіе было и реакція не заставила себя ждать.
   
   "Весь этотъ бытъ съ кабаками и цѣловальниками,-- говоритъ г. Прыжовъ,-- съ подъячими въ кабакахъ, съ явкой питей, съ записываніемъ въ книги, сколько и когда выпито пива,-- все это было ново для народа, привыкшаго жить въ теченіи длиннаго ряда вѣковъ, при свободномъ пользованіи напитками, составлявшими такую же насущную потребность жизни, какъ и хлѣбъ. Народъ никакъ не могъ примириться съ этимъ новымъ положеніемъ дѣлъ и принималъ всѣ мѣры жить своей старой корчемной жизнью, хотя этотъ порядокъ жизни считался противузаконнымъ, сдѣлался преступленіемъ, недопускающимъ никакой милости. Поэтому, вдругъ вся русская земля оказалась повинною въ корчемствѣ и казнь за корчемство несла въ теченіи трехъ сотъ лѣтъ", (стр. 84),
   
   За корчемство брали тяжелые штрафы, били кнутомъ, пытали, отсѣкали руки и ссылали въ Сибирь. Облагали штрафами, пытали и били не только лицъ, уличенныхъ въ корчемствѣ, но и ихъ ближайшихъ сосѣдей, за "недоносъ". Если провинившіеся не могли заплатить штрафа, ихъ ставили на правежъ. А такъ какъ вся тяжесть "корчемныхъ выемокъ" падала на простой народъ, -- на народъ обнищавшій и раззорённый всяческими поборами, -- народъ, у котораго не было ничего, кромѣ черстваго куска хлѣба для утоленія голода, и жалкаго рубища для покрытія своей наготы, то понятно, что онъ не могъ платить тяжелыхъ штрафовъ и шелъ на правежъ. Правежъ совершался слѣдующимъ образомъ. Являлись стрѣльцы съ батогами, брали несостоятельнаго должника, босого ставили у приказа, передъ пріѣздомъ туда судей, и отпускали не прежде ихъ выхода. Правезчикъ, стоя возлѣ должника, билъ его по голой ногѣ безо всякаго милосердія, гибкой тростью, длиною локтя съ полтора. За расправой наблюдалъ изъ окна судья, расправа производилась ежедневно, кромѣ праздниковъ, отъ восхода солнца идо 10,или 11 часовъ утра и каждый должникъ подвергался правежу по, часу въ день, пока не выплачивалъ долга; впрочемъ, очень часто должниковъ били цѣлый день отъ утра и до ночи. Олеарій, бывшій въ Москвѣ въ 1633 и 1639 гг., приложилъ къ описанію своего путешествія картинку, изображающую правежъ и битье батогами и кнутомъ. Картина эта изображаетъ московскій Кремль, передъ которымъ обширная площадь и на ней множество людей, которыхъ, по словамъ Олеарія,
   
   "Бьютъ по колѣнамъ гибкими палками, толщиною въ мизинецъ, такъ сильно, что несчастные изнемогая отъ жестокой боли, испускаютъ громкіе крики и стоны, "или же бьютъ кнутомъ по обнаженной снинѣ, спустивъ руки несчастнаго на шею палача и ноги вытянувъ за привязанную къ нимъ веревку. Недовольствуясь правежомъ, корчемниковъ наказывали "нещаднымъ біеніемъ" батогами и кнутомъ".
   
   Занимающимся запрещенною продажею водки, говоритъ Олеарій,
   
   "Привѣшиваютъ "ляжку съ водкой и водятъ попарно отъ площади до кремля и обратно, въ сопровожденіи двухъ помощниковъ палача и все это время бьютъ кнутомъ".
   
   Правежъ жилъ съ кабакомъ до самаго XVIII в. Указомъ 1717 года велѣно было всѣхъ людей, находившихся подъ взысканіямъ по откупамъ, по питейнымъ сборамъ, а "если они помрутъ, то поручителей по нимъ, женъ ихъ и дѣтей", на правежъ не ставить, а отсылать ихъ всѣхъ на каторгу.
   
   "Но, говоритъ г. Прыжовъ,-- правежъ не прекращался. При Биронѣ, когда недоимки возросли до нѣсколькихъ милліоновъ, тогда, по словамъ Болтина, лучшихъ людей, забирая подъ караулъ и каждый день ставя розутыми на снѣгъ, били по щеколоткамъ и по пяткамъ палками, сіе повторяли ежедневно, пока не выплатятъ недоимку. По деревнямъ, продолжаетъ онъ, слышенъ былъ стукъ ударовъ палочныхъ по ногамъ, крикъ сихъ мучимыхъ, и рлачъ женъ и дѣтей, томимыхъ голодомъ и жаждою"... (стр. 114).
   
   Рядомъ съ царскими кабаками распространились по городамъ и кабаки боярскіе. Кабаками цари жаловали своихъ лучшихъ бояръ,, и бояре скоро поняли, что это "жалованье" для нихъ по! прибыльнѣе будетъ всякихъ вотчинъ и помѣстій. Кабакъ давалъ
   j имъ право монополизировать въ свою пользу народную страсть къ спиртнымъ напиткамъ, страсть, дошедшую въ это время, благодаря указаннымъ выше постановленіямъ, до гигантскихъ размѣровъ. Поняло и московское правительство, какую выгоду доставляетъ эксплуатація этой страстью и вотъ оно начинаетъ не только жаловать кабаками, но и отдавать ихъ на откупъ. Откупъ представлялъ для него то удобство, что, во-первыхъ, деньги въ казну поступали впередъ, во-вторыхъ, съ его плечъ снималась непріятная обязанность усчитывать и контролировать изворовавшуюся кабацкую администрацію. Зато народу отъ откупа стало не легче; откупщикъ, заплативъ казнѣ большія суммы, старался наверстать ихъ съ прибылью и выжималъ изъ народа его послѣдніе соки.
   Безсовѣстная эксплуатація откупщиковъ вызывала часто народные бунты и нѣсколько разъ правительство было вынуждено отмѣнять откупную систему и снова возстановлять единый царскій кабакъ. Но и этотъ кабакъ, какъ мы видѣли, былъ ничѣмъ не лучше откупа: только тамъ дѣйствовало грубое насиліе, пускались въ ходъ кнуты и батожья, а здѣсь хитрость, соблазны, обманъ, воровство и всякаго рода ухищренія. Потому народъ имъ былъ недоволенъ, такъ что, наконецъ, правительство сочло за лучшее -- его голоса въ этомъ дѣлѣ не принимать въ расчетъ и поступать такъ какъ будетъ для него удобнѣе.. Откупная система представляла для него гораздо больше удобствъ, хотя и менѣе выгодъ,-- (потому со второй половины XVIII вѣка ей отдается рѣшительное преимущество передъ казенною продажею. Какъ тяжко приходилось отъ нея народу, это можно видѣть изъ знаменитаго доноса, поданнаго Аннѣ Ивановнѣ на откупщиковъ и компанейщиковъ, разхищающихъ казну и спаивающихъ народъ. Въ этомъ доносѣ говорилось, между прочимъ:
   
   "И оные откупщики и компанейщики являются своимъ промысломъ, якобы великіе доброхоты и исполнители интересу В. И В., а они злодѣйствомъ своимъ и великимъ пронырствомъ дѣлаютъ великіе ущербы В. И. В.. вникнули въ народъ, яко ядовитыя зміи, пресыщающіе лестью, гоняще народъ къ великой нищетѣ и вѣчной погибели такими видами; какъ въ Москвѣ, такъ и во многихъ городахъ, расширяютъ и умножаютъ множество кабаковъ, такъ въ селахъ и въ деревняхъ, для своихъ плутовскихъ и великихъ прибытковъ. Первая язва отъ того пьянство: облѣнилося множество народу, вступили въ блудъ, во всякую нечистоту, въ тяжбы, въ убивство, въ великіе разбои и ослѣпоста пребезконечно, начаша творити блудъ содомскій, не знающе ни воскреснаго дня, ни господскихъ праздниковъ, и отъ того уродяся к множится сѣмя нечестивое, отъ того многія тысячи дѣльныхъ и годныхъ людей на всякія службы, смертью казнены, и другихъ множество народу бьютъ кнутомъ и посылаютъ на вѣчную работу въ каторгу; иныхъ множество простаго народу въ пьянствѣ умираютъ безвременно" и т. д. (стр. 258.)
   
   Хотя доносъ и преувеличиваетъ зло откупа, приписывая ему всѣ бѣдствія русскаго народа, всѣ его пороки и злодѣянія, однако ало это должно было быть очень велико, если ему можно было все это приписать. Само правительство не сомнѣвалось во всей вредности откупной системы и при Екатеринѣ II назначена (въ 1764 г.) особая коммисія, подъ предсѣдательствомъ графа фермора, для пріисканія средствъ къ улучшенію питейныхъ сборовъ. Но коммисія ничего не могла пріискать и объявила, что считаетъ за лучшее "по обстоятельствамъ времени" продолжить откупное содержаніе съ тѣмъ только измѣненіемъ, чтобы подрядъ на поставку вина принадлежалъ непосредственно самому правительству.
   Народъ протестовалъ какъ могъ и умѣлъ: писалъ доносы и челобитныя, потомъ когда челобитныя перестали принимать, а подателей начали нещадно наказывать кнутомъ, народъ сталъ грабить кабаки, разбивать посуду и во многихъ мѣстахъ отказывался даже пить. Но и за это его били кнутомъ и батогами, рвали ноздри и ссылали въ каторожныя работы. Откупщики строго наблюдали, чтобы никто не отваживалъ народа отъ кабака, и даже, когда народъ, по собственной иниціативѣ, отказывался пить,-- они всегда умѣли найти "наушниковъ" и "подстрекателей", на которыхъ и вымещали всѣ свои убытки. Начальство, въ этомъ случаѣ, всегда ихъ поддерживало и строго наказывало дерзкихъ бунтовщиковъ, осмѣливавшихся противодѣйствовать интересамъ откупа. Тутъ уже ничто не помогало: ни высокій санъ, ни почетное положеніе въ обществѣ, не принимались никакія оправданія, -- не щадились ничьи интересы, кромѣ интересовъ откупщиковъ. Такъ, напримѣръ, въ 1765 году, откупщики донесли, будто епископъ воронежскій преосвященный Тихонъ смущаетъ народъ, учитъ его не пить водки и тѣмъ подрываетъ казенный доходъ. Вслѣдстіе этого доноса епископъ былъ отрѣшенъ отъ своей епископіи и удаленъ на покой. Если такъ безцеремонно расправлялись съ епископами, заподозрѣиными въ противодѣйствіи откуду, то какъ же поступали съ простыми смертными?
   Преслѣдуя всевозможными карами, батогами, кнутами, каторгою и Сибирью протестъ народа противъ откупной системы, спаивавшей, развращавшей его, власти съ такою же энергіею преслѣдовали и корчемство -- этотъ неизбѣжный, логическій результатъ монополіи виннаго промысла. Чѣмъ болѣе усиливалась монополія, тѣмъ сильнѣе развивалось корчемство. Екатерина II въ секретномъ постановленіи Вяземскому признавалась, что "въ корчемствѣ столько виновныхъ есть, что и наказывать ихъ почти невозможно, понехои цѣлыя провинціи себя оному подвергли". Такъ, что преслѣдованіе корчемниковъ превращалось въ настоящую междоусобную войну: полковые и съѣзжіе дворы получали предписаніе "чинить вспоможенія откупщикамъ для поимки корчемниковъ", при выемкахъ совершились очень часто смертоубійства и раны.
   Въ 1817 году правительство, наконецъ, рѣшилось, по настоянію графа Гурьева, отмѣнить откупа и ввело снова казенную продажу вина. Повторилась прежняя исторія. Вмѣсто откупщиковъ, народъ начали спаивать кабачники и чиновники; число кабаковъ увеличивалось, возрастали недоимки и недоборы.
   
   "Питейные чиновники, говоритъ г. Прыжовъ, черезъ подставныхъ лицъ брали себѣ лучшіе питейные дома, раздачу кабаковъ обратили въ торговлю и сидѣльцы по кабакамъ, обремененные поборами, совершенно замѣняли собою откупщиковъ. Народъ пьянствовалъ но прежнему" (стр. 272).
   
   Черезъ 10 лѣтъ, именно въ 1827 г. нашли необходимымъ уничтожить казенную продажу и опять возстановить откупа. Старыя злоупотребленія повторились съ новою силою, пьянство и обнищаніе народа, корчемство и недоимки возростали съ каждымъ годомъ въ геометрической прогрессіи. Народъ протестовалъ безпорядками и волненіями, но эти безпорядки и волненія ни къ чему не приводили, какъ только къ усиленію гнета откупщиковъ. Возставшихъ усмиряли и строго наказывали и откупщики еще болѣе возвышали цѣну на вино и еще болѣе разбавляли его водою. Въ отчетѣ за 1860 г. министра внутреннихъ дѣлъ говорится, что во многихъ мѣстностяхъ откупщики продавали вмѣсто вина "грязную, разведенную разными припасами жидкость" по цѣнѣ отъ 12 до 20 р. с. за ведро. Чтобы заставить народъ, во что бы то ни стало пить, откупщики соблазняли его разными слухами и надеждами: его увѣ. ряли будто по цѣлковому отъ каждаго выпитаго имъ ведра пойдетъ на выкупъ земли и уплату недоимокъ. Но народъ не могъ долѣе выдержать; тяжесть была слишкомъ велика и слишкомъ повсемѣстна, потому и протестъ былъ твердъ и единодушенъ. Наученый горькимъ опытомъ, онъ сталъ воздерживаться отъ противузаконныхъ демонстрацій, онъ рѣшился не пить. И вотъ по всей землѣ русской, точно по волшебству какому, стали возникать и распространяться общества трезвости. Сперва они появились въ западныхъ губерніяхъ гродненской и виленской, потомъ перешли въ Великороссію, въ губерніи рязанскую, тульскую, орловскую, Владимірскую, калужскую, московскую, самарскую, казанскую, пензенскую, нижегородскую, костромскую, ярославскую и др. Зароки не пить повсюду сообщались съ удивительною быстротою; съ ослушниковъ брали штрафы и подвергали ихъ даже тѣлесному наказанію.
   
   "Послѣдствія этого, говоритъ г. Прыжовъ, были самыя благодатныя; пили только когда нужно, пьяныхъ не было, цѣна жизненнымъ припасамъ понижалась, повинности уплачивались исправно" (стр. 291).
   
   Радужныя мечты фельетонистовъ и экономистовъ стали осуществляться во очію. Но, помните ли вы, гг. фельетонисты и экономисты, чѣмъ все это кончилось?
   Откупщики струсили и прибѣгли къ обыкновенной своей тактикѣ; сперва они начали задабривать народъ, значительно понизили цѣну на водку, даже стали раздавать ее даромъ, во многихъ мѣстахъ приняли на себя уплату недоимокъ, распускали разные обольстительные слухи, -- подстрекали народъ, нарочно, ко всевозможнымъ безпорядкамъ, для того, чтобы придать политическое значеніе ихъ воздержанію и вызвать вмѣшательство власти. Наконецъ когда и это не помогло, они обратились къ доносу. Здѣсь мы будемъ говорить словами г. Прыжова, который, имѣя подъ руками множество матеріаловъ, относящихся къ этому интересному періоду, излагалъ только то, что фактически достовѣрно. Пусть всѣ тѣ господа, у которыхъ поворачивается языкъ корить нашъ народъ въ пьянствѣ, прочтутъ со вниманіемъ слѣдующую выписку и пусть они усладятся своей легкомысленной опрометчивости.
   
   "Прежде всего, утверждаетъ г. Прыжовъ, откупщики шли поклониться исправнику. Исправникъ пріѣзжалъ и начиналъ прицѣпляться, нѣтъ ли безпаспортныхъ, всѣ ли внесены повинности, отчего дурна дорога и потомъ мало по малу дѣло шло дальше. Вотъ мужики не пьютъ вина, а масляная приближается. Откупщикъ опять идетъ объясняться съ исправникомъ. Исправникъ, не желая дѣйствовать прямо въ пользу откупа, передаетъ дѣло во временное отдѣленіе, снабдивъ его надлежащими совѣтами. Временное отдѣленіе, прибывъ въ имѣніе одного графа, начинаетъ убѣждать мужиковъ, чтобы они пили водку. Начальство собираетъ крестьянъ", т. д. и т. д. Исторія всѣмъ понятная и знакомая. Наконецъ въ іюлѣ 1859 г., откупщики жаловались М. В. Д. и доносили ему на православныхъ священниковъ, удерживающихъ народъ отъ пьянства. Министръ сообщилъ объ этомъ оберъ-прокурору святѣйшаго синода, но святѣйшій синодъ отвѣчалъ ему на это, что и онъ благословляетъ священнослужителей ревностно содѣйствовать возникновенію въ нѣкоторыхъ городскихъ и сельскихъ сословіяхъ благой рѣшимости воздержанія отъ употребленія вина". Отвѣтъ этотъ пришелся совсѣмъ не по душѣ ни откупщикамъ, ни свѣтскому начальству, которое имѣло на этотъ вопросъ свои особые взгляды, весьма мало гармонировавшіе со взглядами святѣйшаго сипода. Въ возраженіе на отвѣтъ синода министръ финансовъ писалъ ему, "что совершенное запрещеніе горячаго вина посредствомъ сильно-дѣйствующихъ на умы простаго народа религіозныхъ угрозъ и клятвенныхъ обѣщаній не должно быть допускаемо, какъ противное не только общему понятію о пользѣ умѣреннаго употребленія вина, (и это и было самое главное) и тѣмъ постановленіямъ, на основаніи которыхъ правительство отдало питейные сборы въ откупное содержаніе" (сгр. 295, свод. о пит. сборѣ II, 240).
   
   Затѣмъ министръ финансовъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобы приговоры городскихъ и сельскихъ обществъ о воздержаніи уничтожить и впредь городскихъ собраній и сельскихъ сходокъ для сей цѣли не допускать.
   Послѣ этого всякое дальнѣйшее упорство со стороны народа относительно воздержанія, было совершенно невозможно и онъ долженъ былъ отказаться отъ обществъ трезвости, такъ какъ эти общества получили теперь значеніе непозволительной демонстраціи.
   Въ 1863 году откупа наконецъ опять были уничтожены и новая, понынѣ существующая акцизная система открыла свои дѣйствія. Анализировать и разбирать достоинства и недостатки акцизной системы здѣсь не мѣсто. Достаточно только указать на ея главнѣйшіе результаты, какъ относительно увеличенія питейныхъ доходовъ казны, такъ и относительно развитія въ народѣ пьянства вообще.
   Вотъ нѣкоторыя статистическія данныя, представленныя г. Прыжовымъ. Въ 1863 году, въ первый годъ акцизной системы чистый доходъ правительства съ виннаго промысла увеличился на 2,2% сравнительно съ доходами его при откупной системѣ. Въ томъ же 1863 г. народомъ издержано на вино болѣе чѣмъ на 300 милліоновъ противъ 1862 г. Количество выпитаго алкоголя въ великороссійскихъ губерніяхъ увеличилось на 101%, въ сибирскихъ -- на 134%. Послѣдствіемъ этого было чрезмѣрное увеличеніе числа умершихъ отъ употребленія вина и опившихся до смерти. Въ 1842 году умерло отъ употребленія крѣпкихъ напитковъ, или, по выраженію одного отчета, захлебнулосъ виномъ 939 человѣкъ. По исчисленію Заблоцкаго опившихся въ теченіи періода съ 1842--1852 г. было 7,562 чел., что составляетъ въ годъ среднимъ числомъ 756 чел.; въ 1855 число опившихся было 1,423; въ 1856--1,535; въ 1857--1,713; въ 1858--1,774; въ 1859--1,713; число же опившихся въ 1863 году и счесть трудно, говоритъ г. Прыжовъ. По свѣденіямъ Сѣверной Почты, число жертвъ преждевременной смерти за первую половину этого года равнялось 7,155 чел., въ томъ числѣ отъ пьянства ежедневно умирало семь человѣкъ, что составитъ въ полгода 1,274, а въ цѣлый годъ 2,548 чел. Въ Москвѣ, по отчету оберъ-полиціймейстера за 1842 годъ, взято за пьянство мужчинъ и женщинъ -- всего 7,224 чел., по отчету же за 1863 г. - 21,794 чел. Въ рязанской губерніи число умиравшихъ отъ пьянства было: въ 1854 -- 17 чел.; въ 1855 -- 24 чел., въ 1856 -- 26 чел.; въ 1857 -- 28; въ 1858 -- 32; въ 1859 -- 23; въ 1863 -- 98; въ 1864 -- 117 чел., тоже самое повторялось и въ другихъ губерніяхъ; такъ, напримѣръ, въ тверской губ. опившихся въ 1860 г. было 35 чел., въ 1862 -- 48 чел., въ 1863 -- 125 чел., въ 1864-- 132 чел.; въ Самарѣ въ 1862 г. опившихся было 48 чел., въ 1863 -- 198 чел.; въ Костромѣ въ теченіи 1842--53 годовъ, опившихся было больше всего въ 1850 г.-- именно 37 чел., затѣмъ были годы когда опившихся было не болѣе 7 (1852), 8 чел. (1853 г.); но въ 1863 число ихъ дошло по 179 чел. и т. д. и т. д.
   Цифры эти слишкомъ поучительны, и значеніе ихъ слишкомъ ясно само по себѣ, такъ что онѣ не нуждаются ни въ какихъ объясненіяхъ и коментаріяхъ съ нашей стороны. Ими мы и покончимъ съ книгою г. Прыжова. Знакомя читателя съ общимъ духомъ и направленіемъ, характеризующими отношенія административной власти къ кабаку и винному промыслу, мы, по недостатку мѣста, не могли вдаваться въ подробности и детали, несмотря на то, что эти подробности, во многихъ отношеніяхъ, крайне интересны и поучительны. Особенно любопытны подробности, касающіяся распоряженій относительно инородцевъ; имъ посвящена по преимуществу IX глава книги и мы рекомендуемъ обратить на нее вниманіе тѣмъ изъ нашихъ моралистовъ и политико-экономовъ, которые имѣютъ обыкновеніе укорять инородческія племена въ излишнемъ пристрастіи къ спиртнымъ напиткамъ.

-----

   Длинное и ученое заглавіе маленькой брошюрки док. Зольбрига не должно смущать и пугать даже и тѣхъ изъ нашихъ читателей, которые считаютъ себя совершеннѣйшими профанами по части психологіи и психіатріи. Въ этой брошюркѣ они не встрѣтятъ ничего такого, что бы могло заставить ихъ пожалѣть о своемъ невѣжествѣ, зѣвать и скучать. Нѣтъ, это весьма популярное, весьма интересное и весьма поверхностное указаніе нѣкоторыхъ діагностическихъ признаковъ одного изъ видовъ сумасшествія, извѣстнаго въ англійской практикѣ, подъ именемъ moral insanity, т. е. безнравственнаго сумасшествія -- сумасшествія, обусловливаемаго развитіемъ въ человѣкѣ порочныхъ, безнравственныхъ наклонностей. Не смотря на свою поверхностность, книжка эта можетъ быть очень полезна не только для нашихъ "лекарей, психологовъ и судей", для которыхъ она спеціально предназначается, но и для большинства нашей публики, изъ среды которой выходятъ присяжные засѣдатели. Потому мы считаемъ полезнымъ познакомить вкратцѣ нашихъ читателей съ ея не особенно обильнымъ содержаніемъ.
   Разсматривая историческое развитіе уголовнаго законодательства, нельзя не замѣтить въ немъ рѣзко выдающейся тенденціи дать рѣшительный перевѣсъ субъективному взгляду на преступленіе надъ объективнымъ. Было время, и время это было не слишкомъ давно,-- когда обращали исключительное вниманіе только на одну объективную сторону преступленія, совершенно упуская изъ виду субъективную, т. е. тѣ мотивы, тѣ побужденія, которыя вызвали его, которыя направили дѣятельность человѣка ко вреду его ближнихъ. Уголовное правосудіе знало одинъ только этотъ вредъ и ни о чемъ другомъ не заботилось. Кто бы, при какихъ бы условіяхъ не совершилъ его -- для него это было безразлично. Оно карало съ одинаковою жестокостью и дѣтей, и больныхъ, и сумасшедшихъ, и даже предметы неодушевленные. Оно дѣйствовало тогда какъ ребенокъ или какъ неразвитый слѣпецъ, непонимающій и незнающій, кто и что причиняетъ ему боль и дѣйствующій совершенно безсознательно противъ ея самой ближайшей и непосредственной причины. Это была тупая, дѣтская месть, это была инстинктивная, безсмысленная реакція; она могла существовать только при господствѣ дѣтскихъ, крайне узкихъ и неправильныхъ взглядовъ на явленія общественной жизни, и на человѣческую природу вообще. По мѣрѣ прогресса человѣческой мысли -- прогресса всегда опережающаго на нѣсколько столѣтій прогрессъ законодательства,-- такое воззрѣніе на преступленіе является чистѣйшимъ анахронизмомъ, анахронизмомъ столько же нелѣпымъ, сколько и вреднымъ. Маленькое дитя, безсознательно ударяя своими маленькими руками по всему, что ему причиняетъ боль, только по напрасну отбиваетъ себѣ руки, нисколько не устраняя настоящихъ причинъ зла. Точно также и общество, карая безразлично всѣхъ и каждаго, причинившихъ ему зло -- только по напрасну издерживается на карательныя мѣры, нисколько не упрочивая и не ограждая своей безопасности на будущее время. Чтобы бороться противъ зла, нужно понимать его истинныя причины,-- только тогда можно расчитывать на успѣхъ. Это тривіальное положеніе, болѣе ясное, чѣмъ дважды два четыре, и болѣе безспорное, чѣмъ любая геометрическая аксіома, -- не смотря на свою ясность и безспорность, въ теченіи длиннаго ряда вѣковъ, упорно отрицалось въ сферѣ уголовнаго права, даже и теперь справедливость его подвергается сомнѣніямъ и встрѣчаетъ разнаго рода возраженія. Однако, общее направленіе нашихъ знаній, общій прогрессъ нашей мысли не могли не отразиться на отношеніяхъ законодательства къ преступленію, тѣмъ болѣе, что вѣковый опытъ краснорѣчивѣе всякой философіи доказывалъ ему всю несостоятельность, всю вредоносность его прежнихъ взглядовъ на этотъ предметъ. Оно начинаетъ мало по малу понимать, что только тогда возможна успѣшная борьба съ преступленіемъ, когда непосредственно поражаются и устраняются самыя причины, порождающія его. А для этого прежде всего нужно уяснить себѣ эти причины, а чтобы уяснить ихъ себѣ, нужно раскрыть мотивы преступленія, проникнуть въ тѣ побужденія, мысли и желанія, подъ вліяніемъ которыхъ дѣйствовалъ преступникъ, -- анализировать общественныя и физіологическія условія его существованія. Поэтому существеннымъ вопросомъ для уголовнаго правосудія долженъ быть вопросъ не о фактѣ преступленія, не объ его объективной сторонѣ, а о его мотивахъ, о его внутреннемъ субъективномъ составѣ. Уголовное правосудіе современныхъ намъ законодательствъ далеко еще не возвысилось до такого раціональнаго пониманія своей задачи; преданія рутины, неосмысленныя требованія неразвитаго большинства, грубые инстинкты массы, понятія и взгляды, унаслѣдованныя отъ давно прошедшихъ временъ, давятъ и гнетутъ его, и оно не можетъ освободиться отъ ихъ тягостнаго вліянія даже и въ самыхъ цивилизованныхъ странахъ Европы. Но несмотря на это, оно, хотя и медленно, но все же движется впередъ по тому пути, который оказываетъ ему прогрессъ человѣческой мысли, человѣческихъ знаній, -- этотъ путь ведетъ, какъ мы показали, къ тому, чтобы доставить исключительное господство субъективному взгляду на преступленіе надъ объективнымъ, чтобы превратить судъ изъ учрежденія чисто-карательнаго въ учрежденіе чисто-охранительное и, такъ сказать, нравственно-медицинское. Съ каждымъ новымъ шагомъ по этому пути задача суда будетъ существенно измѣняться и вмѣстѣ съ этимъ будутъ измѣняться и самыя его функціи. Въ концѣ этого логическаго, и теперь уже неизбѣжнаго процесса видоизмѣненія задачи и функцій суда,-- судъ совершенно преобразуется по своей формѣ и сущности, и усвоитъ себѣ такіе аттрибуты и такого рода дѣятельность, которыя не будутъ имѣть ничего общаго съ аттрибутами и дѣятельностью современнаго, суда. Это не мечтательное пророчество, не пустая фантазія,-- это логическій выводъ изъ данныхъ отношеній, это неизбѣжное послѣдствіе субъективнаго взгляда на преступленіе,-- взгляда, являющагося въ свою очередь, необходимымъ выводомъ прогресса человѣческихъ знаній, Субъективный взглядъ требуетъ анализа, и вниканія, анализъ и вниканіе несовмѣстны съ караніемъ; кто все анализируетъ и во все вникаетъ, тотъ всепрощаетъ. Каранье обусловливается недостаточностью анализа и неполнымъ пониманіемъ причинъ человѣческихъ поступковъ: кто всѣхъ меньше анализируетъ, тотъ всѣхъ строже относится къ своимъ ближнимъ. Положеніе это безспорно вѣрно; исторія уголовныхъ законодательствъ и простой житейскій опытъ представляютъ обильныя тому доказательства. Когда люди не умѣли еще анализировать окружающихъ ихъ явленій, не умѣли дѣлать наблюденій ни надъ собою, ни надъ своими ближними, когда они совершенно не понимая и не догадываясь объ истинныхъ причинахъ и мотивахъ своихъ поступковъ, приписывали ихъ какой-то, имъ самимъ неясной врожденной силѣ, и придавали этой силі безусловную свободу и самоопредѣленность, тогда законы ихъ отличались чудовищною суровостью и абсолютностью: они карали жестоко и карали всѣхъ безъ исключенія. Но когда они начали наблюдать и вникать, когда они стали анализировать свои и чужіе поступки, когда умъ ихъ началъ обогащаться и психологическими и физіологическими знаніями, -- они поняли неразумность своего прежняго образа дѣйствія и устыдились своей прежней грубости, своему прежнему невѣжеству, и законы ихъ начали прогрессивно смягчаться и понятіе о юридической невмѣняемости стало расширяться все болѣе и болѣе. Прежде, какъ мы видѣли, даже и неодушевленные предметы считались субъектами вмѣненія, о невмѣняемости существъ одушевленныхъ и рѣчи не могло быть. Теперь же воззрѣнія на человѣческіе поступки такъ радикально измѣнились, что вмѣненіе ихъ перестало предполагаться, какъ нѣчто совершенно неизбѣжное, а напротивъ требуетъ спеціальнаго доказательства для каждаго отдѣльнаго случая. Правда, юридическая практика, еще далеко не отрѣшилась отъ рутинныхъ взглядовъ на этотъ вопросъ, но психологія, опирающаяся не на метафизическія умозрѣнія, а на. опытъ и физіологію, стремится съузить до возможной степени: кругъ внѣшнихъ дѣйствій и степенью этого съуженія опредѣляется ея прогрессъ. Всего нагляднѣе выражается эта тенденція современной психологіи -- въ области психіатріи; психіатрія, же съ каждымъ новымъ шагомъ впередъ все болѣе и болѣе расширяетъ кругъ человѣческихъ дѣйствій, подлежащихъ ея вѣдѣнію и пользованію; а расширеніе этого круга находится, какъ извѣстно, въ обратномъ отношеніи къ разширенію круга вмѣняемыхъ дѣйствій. Дѣйствія, считавшіяся еще недавно, совершенно нормальными, вполнѣ соотвѣтствующими съ здоровымъ состояніемъ организма, теперь, при ближайшемъ ихъ разсмотрѣніи, оказываются патологическими, ненормальными и потому невмѣняемыми. Понятіе о сумасшествіи -- разумѣя подъ этимъ словомъ всю совокупность душевныхъ болѣзней, -- раздвигается и расширяется до такой степени, что становится даже трудно опредѣлить границы, отдѣляющія дѣйствія съ явно патологическимъ характеромъ отъ дѣйствій здороваго человѣка. Поэтому вопросъ о вмѣняемости, по мѣрѣ развитія психіатріи, усложняется все болѣе и болѣе и даже и теперь уже онъ не можетъ быть сколько нибудь основательно рѣшенъ безъ участія опытныхъ психіатровъ. Но, къ несчастію, и въ этомъ случаѣ юридическая практика упорно держится старой рутины и оставляетъ почти "безъ всякаго вниманія требованія и указанія современной психіатріи; потому судьи юристы не особенно затрудняются при рѣшеніи одного изъ труднѣйшихъ вопросовъ для всякаго понимающаго дѣло спеціалиста -- вопроса о томъ: нормально или ненормально каждое преступное дѣйствіе, т. е. совершено ли оно въ здравомъ умѣ или въ сумасшествіи. Руководствуясь пріемами отжившей практики и постановленіями кодекса, постановленіями чуждыми пауки и составленными въ то еще время, когда психіатрія совсѣмъ не существовала, -- судьи не стѣсняются при опредѣленіи признаковъ сумасшествія. Если человѣкъ несетъ чепуху невообразимую, если всѣ его дѣйствія безцѣльны, а мысли несообразны съ обыкновенною человѣческою логикою, -- образцомъ которой судьи считаютъ свою логику если въ немъ замѣтно ослабленіе физическихъ силъ, или какое нибудь патологическое измѣненіе въ его тѣлесномъ организмѣ, тогда и только тогда рѣшаются они признать человѣка сумасшедшимъ и дѣйствія его невмѣняемыми. Иногда законъ еще тѣснѣе ограничиваетъ кругъ признаковъ, характеризующихъ, по его мнѣнію, патологичность, т. е. невмѣняемость человѣческихъ дѣйствій; такъ, напримѣръ, нашъ законъ только то дѣйствіе считаетъ совершеннымъ въ припадкѣ безумія или сумасшествія, относительно котораго нѣтъ сомнѣнія, что совершая его, преступникъ не могъ имѣть понятія "о противозаконности и самомъ свойствѣ своего дѣянія". Между тѣмъ психіатрія доказывала давно, что сумасшедшій можетъ не проявлять ни одного изъ тѣхъ патологическихъ симптомовъ, которые требуются рутинною практикою, какъ необходимыя sine qua non условія сумасшествія, что онъ можетъ и думать и говорить совершенно логично, что онъ можетъ имѣть совершенно ясное понятіе о свойствѣ своего дѣйствія, и все-таки это нисколько не помѣшаетъ ему быть человѣкомъ умственно разстроеннымъ и, слѣдовательно, не подлежать вмѣненію. Очень часто мы можемъ встрѣтить на скамьяхъ подсудимыхъ - людей, обвиняемыхъ въ тяжкихъ и весьма сложныхъ преступленіяхъ, требующихъ много искуства и времени, и совершившихъ эти преступленія полнымъ сознаніемъ, съ логическою послѣдовательностью и поразительною систематичностью. Юристъ увидитъ въ нихъ только людей порочныхъ, развратныхъ, вредныхъ, и пропишетъ имъ въ видахъ исправленія каторгу или тюрьму, -- тогда какъ психіатръ признаетъ ихъ сумасшедшими, невмѣняемыми и потому, отнюдь не подлежащими ни заключенію въ тюрьмѣ, ни ссылкѣ въ каторгу. По мнѣнію юриста въ дѣйствіяхъ этихъ преступниковъ проявилось только преступное настроеніе ихъ воли, между тѣмъ, по мнѣнію психіатра, это постоянное, упорное преступное настроеніе воли есть именно симптомъ, если и не прямо доказывающій сумасшествіе, то, по крайней мѣрѣ, дающій возможность допустить сильное предрасположеніе къ нему, предрасположеніе, требующее заботливаго леченія, а не каранія и публичнаго посрамленія.
   
   "Нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, говоритъ д-ръ Зольбригъ, что чисто моральный недостатокъ, преступное настроеніе и привычки сами по себѣ могутъ сильно предрасполагать къ помѣшательству и способствовать его проявленію. Фактъ, подтвержденный множествомъ примѣровъ, что человѣкъ, погрязшій въ страстяхъ и порокахъ, тѣмъ самымъ приводитъ волокна своего мозга и нервовъ въ такое ненормальное состояніе возбужденія, поддерживаетъ ихъ въ этомъ состояніи и способствуетъ такимъ разстройствамъ питанія въ нервныхъ центрахъ, которыя становятся ближайшею причиною умственнаго разстройства. Въ такихъ случаяхъ, при дальнѣйшемъ ходѣ этаго разстройства моментъ безнравственности долженъ занять специфическое мѣсто, даже опредѣляющее самый видъ болѣзни, это состояніе, которое мы хотимъ назвать "преступнымъ сумасшествіемъ", названіе, по нашему мнѣнію, крайне неудачное, потому что не выражаетъ правильно то понятіе, которое авторъ хотѣлъ имъ выразить и соединяетъ кромѣ того, съ сумасшествіемъ такое прилагательное, которое никоимъ образомъ не можетъ быть съ нимъ соединено; понятіе "сумасшествіе* не совмѣстно съ понятіемъ "преступное" и которое англичане опредѣляютъ выраженіемъ moral insanity, можетъ проявиться весьма разнообразно, можетъ развиться во всѣхъ возрастахъ, у лицъ обоего пола, всякаго класса и всякой степени образованія" (стр. 5).
   
   Если же moral insanity сопровождается симптомами, свойственными неистовству или меланхоліи (острой или хронической), или этотъ видъ психическаго разстройства подходитъ къ слабоумію, или сопровождается какими нибудь особыми нервными осложненіями, напримѣръ, мнимо-ощущеніями (галлюцинаціями), эпилептическими припадками и т. п., въ такомъ случаѣ вопросъ о вмѣняемости не представляетъ особыхъ затрудненій, и человѣкъ, даже совершенно невѣжественный въ психіатріи, какъ большинство юристовъ, не колеблясь признаетъ невмѣняемымъ лицо, страждущее подобнымъ психическимъ разстройствомъ. Но бѣда въ томъ, что этотъ родъ психическаго разстройства очень рѣдко сопровождается указанными выше признаками. Въ большей части случаевъ лицо, страждущее moral insanity, дѣйствуетъ повидимому совершенно благоразумно, логически и послѣдовательно защищаетъ свои поступки и свои теоретическія воззрѣнія; въ немъ не бываетъ замѣтно никакихъ сильныхъ аффектовъ, никакого разстройства въ нервной системѣ или въ другихъ существенныхъ органахъ тѣла. И вотъ въ этихъ-то случаяхъ, которые составляютъ большинство, юристы обыкновенно и попадаются въ просакъ. Съ самоувѣренностью неучей разрѣшаютъ они глубочайшіе и труднѣйшіе вопросы новѣйшей психіатріи и безъ малѣйшаго колебанія, безъ всякой тѣни даже сомнѣнія, больныхъ отсылаютъ на галеры, сумасшедшихъ запираютъ въ тюрьмы. Въ поученіе и назиданіе юристовъ невѣждъ и всѣхъ тѣхъ, которые содѣйствуютъ имъ или одобряютъ ихъ образъ дѣйствій, мы приводимъ здѣсь мысли психіатра Зольбрига относительно тѣхъ признаковъ, считаемыхъ обыкновенно невѣждами за самый вѣрный и надежный критерій оцѣнки подлинности сумасшествія.
   По мнѣнію Зольбрига, сохраненіе внѣшняго присутствія духа и, благоразумія не только не несовмѣстно съ разбираемымъ здѣсь видомъ психическаго разстройства, но, что, напротивъ, оно даже почти всегда свойственно многимъ помѣшаннымъ. Эти помѣшанные очень хорошо знаютъ, что вокругъ нихъ происходитъ, знаютъ лица и вещи, взятыя порознь, и вообще могутъ обсуждать ихъ совершенно вѣрно, если только они не приходятъ въ столкновеніе съ системою своихъ ложныхъ идей.
   
   "Хотя,-- говоритъ Зольбригъ,-- всѣ почти помѣшанные, страдающіе сумасшествіемъ (Wahnsinn), тщеславны, расположены къ спорамъ и легко раз сражаются, однако же многіе умѣютъ сдерживать на время свои аффекты, нерѣдко умѣютъ вполнѣ хорошо притворяться и нужно долговременное обращеніе съ подобными личностями, чтобы вѣрно разглядѣть ихъ во всѣхъ отношеніяхъ; нерѣдко нужно даже громадное терпѣніе, чтобы разсматривать и обсуждать ихъ хитрость, ихъ злостность и лукавство, не въ отдѣльности, какъ таковыя, а въ дѣйствительной связи съ болѣзненно-измѣненнымъ родомъ представленій и побужденій. Нравственная испорченность, грубый, шумливый эгоизмъ, подстрекающій къ униженію, подозрѣнію, оскорбленію другого, даже къ насилію, нерѣдко выступаетъ при сумасшествіи такъ методически и повидимому самостоятельнымъ образомъ, что даже въ донахъ для помѣшанныхъ спеціалистъ-наблюдатель иной разъ удивляется, а иногда введенный въ заблужденіе, основываетъ свой приговоръ преимущественно на соображеніяхъ нравственныхъ" (стр. 14).
   
   Точно также глубоко ошибаются тѣ, которые полагаютъ, будто сумасшедшій не можетъ думать логично. Напротивъ, онъ думаетъ нерѣдко гораздо логичнѣе здоровыхъ людей, только посылки, изъ которыхъ онъ развиваетъ свои идеи, бываютъ ложны по своей основѣ. Но открыть это коренное заблужденіе сумасшедшихъ до крайности трудно и для неопытнаго наблюдателя даже невозможно, потому что они умѣютъ часто съ необыкновенною послѣдовательностью развивать систему своихъ ложныхъ понятій, и съ необыкновеннымъ искуствомъ и діалектическою тонкостью разбивать всѣ противуставляемыя имъ возраженія. Въ сущности говоря, они по свойству и состоянію своего ума ничѣмъ не отличаются отъ разнаго рода метафизирующихъ философовъ и юристовъ. Только у послѣднихъ ложная идея лежитъ въ основаніи ихъ взглядовъ на окружающія явленія, а у первыхъ въ основаніи ихъ отношеніи къ окружающимъ явленіямъ, т. е. у послѣднихъ она относится къ категоріи понятій опредѣляющихъ теоретическое міросозерцаніе человѣка, а у первыхъ -- къ категоріи понятій, опредѣляющихъ его практическое, нравственное міросозерцаніе. Потому философы-метафизики только думаютъ глупо, сумасшедшіе же -- дѣйствуютъ глупо; первые наносятъ ущербъ только умственному капиталу человѣчества, прогрессу его мысли и знаній, -- вторые же посягаютъ на матеріальное благосостояніе, на юридическія права своихъ ближнихъ. А такъ какъ права, на которыя посягали метафизики, цѣнятся гораздо ниже тѣхъ правъ, на которыя обыкновенно посягаютъ сумасшедшіе,То вотъ почему первые терпятся и даже иногда уважаются, -- тогда какъ вторые запираются въ лечебницы и обливаются холодною водою.
   Итакъ, сумасшедшіе отличаются отъ философовъ и юристовъ метафизиковъ не по сущности своего психическаго разстройства, которое какъ у тѣхъ, такъ и другихъ совершенно одинаково, а по свойству и характеру своихъ ложныхъ представленій.
   
   "Ошибка какъ великихъ доктринеровъ всемірной исторіи, такъ и малыхъ доктринеровъ, обитателей домовъ для помѣшанныхъ, говоритъ Зольбригъ, заключается именно въ томъ, что тѣ и другіе забываютъ, какъ необходимо всякій разъ снова провѣрять справедливость основного положенія и въ случаѣ надобности исправлять его. При такомъ самонебреженіи и случается, конечно, что окончательное заключеніе выводовъ, не смотря на всю логику, здѣсь ведетъ къ утопіи, тамъ къ чудовищному и смѣшному, смотря по обстоятельствамъ" (стр. 13.).
   
   Логичность мыслей сумасшедшаго обусловливаетъ логичность, систематическую послѣдовательность его дѣйствій. Сумасшедшіе, по наблюденіямъ Зольбрига,-- умѣютъ выбрать время и случай, чтобы устранить, часто съ хитрымъ расчетомъ, препятствія, которыя встрѣчаются и достичь того, для чего обыкновенный путь кажется имъ невѣрнымъ. Ихъ искуство притворяться идетъ иногда такъ далеко, что оно обманываетъ даже врачей-психіатровъ, и ихъ выпускаютъ изъ больницы, считая выздоровѣвшими.
   Точно также не выдерживаетъ критики мысль, будто разстройство нервной системы, или другихъ болѣе или менѣе важныхъ органовъ тѣла, можетъ служить надежнымъ критеріумомъ при разрѣшеніи вопроса о дѣйствительности сумасшествія.
   
   "Съ тѣхъ поръ, говоритъ Зольбригъ,-- какъ о родѣ происхожденія психической болѣзни начался споръ между исключительными спиритуалистами и физіологами, и всюду принято было основное положеніе, что ближайшей причины умственнаго разстройства надо искать въ болѣзненномъ измѣненіи существа мозга, и что другія тѣлесныя болѣзни также могутъ подготовить умственное разстройство или способствовать внѣшнему его проявленію,-- съ тѣхъ поръ, говорю я, только несвѣдущія въ психіатріі (адвокатъ, судья, присяжный, свидѣтель) способенъ, соглашаясь со многими неспеціалистамиврачами, придавать большее значеніе тѣлесному страданію различныхъ органовъ тѣла. Въ сомнительномъ случаѣ ему стоитъ только указать на эти страданія, чтобы въ приговорѣ своемъ онъ склонился къ предположенію существованія умственнаго разстройства. Но это требованіе указанія тѣлеснаго разстройства совершенно нецѣлесообразно; оно отчасти вовсе не можетъ быть выполнено, но и выполненіе его не въ состояніи ничего доказать ни за, ни противъ существованія разстройства умственнаго. Все это основывается на слѣдующемъ:
   Тончайшіе физическіе и химическіе процессы въ мозговой и нервной субстанціи, тѣ молекулярныя жизненныя движенія и питательныя измѣненія, съ которыми соединена психическая дѣятельность, не допускаютъ вообще никакого точнаго контроля, особенно надъ живымъ субъектомъ. Даже тѣ патологическіе процессы, которые, послѣ психическихъ болѣзней, весьма за малыми исключеніями, можно доказать, при вскрытіи, мокро -- и микроскопически, только въ самыхъ рѣдкихъ случаяхъ представляютъ и относительно живого человѣка такія несомнѣнныя, внѣшнія діагностическія данныя, на основаніи которыхъ можетъ быть доказана каждая степень,-- всякое усиленіе органической болѣзни мозга, послѣдствіемъ которой было притомъ психическое разстройство. Но, по большей части, наоборотъ, не изъ специфическихъ тѣлесныхъ симптомовъ врачъ можетъ заключить объ опредѣленномъ умственномъ разстройствѣ, но изъ психическихъ симптомовъ заключаетъ онъ о степени и ходѣ измѣненія питанія мозга и нервной системы. Это именно имѣетъ мѣсто при такихъ хроническихъ и вторичныхъ формахъ, гдѣ внѣшнее проявленіе душевной жизни у больного мало или совсѣмъ не измѣняется, а вмѣстѣ съ тѣмъ существованіе умственнаго разстройства дѣлается для наблюдателя сомнительнымъ" (стр. 11).
   
   Специфическіе нервные припадки, эпилепсія, конвульсіи, анестезія, генезистезія, параличъ, нарастезія и др., сопровождая очень часто легкое разстройство мозга, очень рѣдко сопровождаетъ систематическое, укоренившееся умопомѣшательство. Такъ что для опредѣленія факта душевной болѣзни вообще, и въ особенности формы сумасшествія, признакъ опредѣленныхъ нервныхъ явленій вовсе не можетъ считаться безусловнымъ требованіемъ діагностики, а слѣдовательно и законъ не долженъ связывать имъ руки судей.
   Если умственное разстройство не всегда отражается на отправленіяхъ нервной системы; то еще рѣже отражается оно на отправленіяхъ другихъ органовъ тѣла, неимѣющихъ такого непосредственнаго соприкосновенія съ психическою дѣятельностью человѣка, какъ нервы. Хотя, конечно, психическая дѣятельность и обусловливается отчасти дѣятельностью органовъ пищеваренія и кровообращенія, -- однако новѣйшая психіатрія доказываетъ, что, во-первыхъ, разстройство этихъ органовъ рѣдко сопровождаетъ душевныя болѣзни, во-вторыхъ, оно очень часто является, не пріводя психическую жизнь человѣка въ ненормальное положеніе. Поэтому и этотъ критерій, какъ и всѣ предыдущіе, не можетъ быть признанъ не только вполнѣ, но даже и сколько нибудь надежнымъ и основательнымъ.
   Есть еще одинъ критерій, къ которому имѣютъ обыкновеніе прибѣгать судьи, въ сомнительныхъ случаяхъ,-- это именно общественная молва,-- та репутація, которою пользовался подсудимый до совершенія своего преступленія. Хорошая репутація служитъ признакомъ, дающимъ право предполагать ненормальность, патологическій характеръ преступнаго дѣйствія. Напримѣръ, еслибы вдругъ человѣкъ пользующійся репутаціею хорошаго отца семейства, убилъ, безъ всякаго повода, своего ребенка,-- или человѣкъ, извѣстный а честнаго, смирнаго и миролюбиваго, посягнулъ на чужую собственность или на общественный порядокъ и спокойствіе -- то, очевидно, весьма естественно было бы допустить, что, совершая преступленіе, онъ дѣйствовалъ въ ненормальномъ, болѣзненномъ состояніи дуй, дѣйствовалъ безсознательно, и потому не можетъ подлежать измѣненію. Такъ что, въ сомнительныхъ случаяхъ умопомѣшательства, добрая слава можетъ имѣть рѣшающее значеніе и всегда должна служить въ пользу предположенія о психическомъ разстройствѣ. Но глубоко заблуждаются юристы, выводя отсюда, по аналогію будто дурная слава имѣетъ тоже значеніе, какъ и добрая только въ обратномъ смыслѣ, и какъ первая говоритъ за предположеніе о невмѣняемости, такъ вторая противъ нее. Совсѣмъ нѣтъ, въ большей части случаевъ, дурная слава о предшествующей жизни преступника должна служить не опроверженіемъ предположенія о его умственномъ помѣшательствѣ, а напротивъ подтвержденіемъ потому что, какъ было уже выше сказано, нравственная испорченность является обыкновенно могущественнымъ, предрасполагаютъ моментомъ для умственнаго разстройства. Прокуроры, судья, присяжные не обращаютъ должнаго вниманія на это реально-психологическое отношеніе нравственной испорченности съ умственнымъ разстройствомъ, и потому черезъ-чуръ склонны придавать дурной славѣ безусловное значеніе ко вреду обвиняемаго.
   
   Будемъ остерегаться отъ подобныхъ ошибокъ, -- заключаетъ Зольбргъ свой психологическій анализъ критеріумовъ,-- противопоставимъ имъ правило которое выражается такимъ положеніемъ, что при обсужденіи противозаконнаго дѣянія, совершеннаго лицомъ, котораго вмѣняемость подлежитъ сомнѣнію, признакъ существованія безнравственныхъ и преступныхъ привычекъ вовсе не составляетъ основательнаго критерія противъ признанія умственнаго разстройства, такъ какъ существуетъ также и преступное сумасшествіе (moral insanity; и его можно предположить вездѣ, гдѣ вмѣстѣ съ преступнымъ дѣяніемъ являются я симптомы сомнительнаго умственнаго состоянія" (стр. 20).

-----

   Еще книжка, которую можно рекомендовать читателямъ -- юристамъ по спеціальности. Это сочиненіе вѣнскаго профессора Гловера: "О вліяніи суда на приговоръ присяжныхъ". Вопросъ объ отношеніяхъ судей къ присяжнымъ есть одинъ изъ самыхъ существеннѣйшихъ вопросовъ современнаго суда. Отъ того или другого рѣшенія его зависитъ характеръ и направленіе этого суда. По теоріи, по основной сущности состязательнаго процесса, роль судьи должна быть чисто пассивною и присяжные должны постановлять, свой приговоръ единственно на основаніи того впечатлѣнія, которое вынесли они изъ преній сторонъ. Чуть только судья вздумаетъ выйти изъ этой роли, чуть только вмѣсто простого датированія фактовъ захочетъ направлять присяжныхъ и предраспологать ихъ къ тому или другому рѣшенію, принципъ состязательнаго процесса нарушается, извращается его смыслъ и самый судъ присяжныхъ становится только излишнею, обязательною формальностью. Состязательный процессъ прежде всего требуетъ полнаго равенства сторонъ; судья же, излагающій аргументы сторонъ съ тайнымъ или явнымъ предрасположеніемъ въ пользу одной изъ нихъ, уничтожаетъ это равенство и, слѣдовательно, подрываетъ въ корнѣ основную идею процесса. Суды присяжныхъ только тогда и имѣютъ какой нибудь смыслъ, когда ихъ приговоръ вытекаетъ изъ непосредственнаго впечатлѣнія, сложившагося въ нихъ подъ вліяніемъ того равноправнаго, словеснаго состязанія, при которомъ они присутствовали въ качествѣ простыхъ свидѣтелей. Если же они поставлены въ необходимость давать свое заключеніе подъ вліяніемъ третьяго лица, если это лицо облечено въ отношеніи къ нимъ импонирующимъ авторитетомъ, въ такомъ случаѣ ихъ заключеніе совсѣмъ не будетъ выводомъ изъ состязанія сторонъ, эхомъ съ чужого голоса, и голоса въ этомъ дѣлѣ совсѣмъ не компетентнаго. потому что судья, по своему положенію и по своимъ отношеніямъ къ тяжущимся, не можетъ быть тѣмъ безпристрастнымъ свидѣтелемъ, какимъ долженъ быть присяжный.
   Итакъ логика процесса требуетъ полной самосостоятельности и независимости присяжныхъ по отношенію къ судьямъ. Всякое, слѣдовательно, стѣсненіе ихъ свободы, всякое насиліе ихъ совѣсти, всякое посягательство на независимость ихъ мысли нелогично, нелѣпо и, какъ все нелогичное и нелѣпое, должно повлечь за собою и вредныя практическія послѣдствія. Однако логика рѣдко уважается въ жизни и при практическомъ рѣшеніи вопроса объ отношеніяхъ судей къ присяжнымъ, объ удовлетвореніи ея требованіямъ думаютъ весьма мало, и эти отношенія опредѣляются не на основаніи какихъ нибудь раціональныхъ соображеній, а просто обусловливаются политическимъ строемъ даннаго общества, сложившимся опять таки подъ вліяніемъ чисто случайныхъ, и далеко не всегда разумныхъ факторовъ. Въ Англіи, напримѣръ, и Америкѣ присяжные пользуются относительно свободою и независимостью, благодаря нѣкоторому либерализму англійскихъ и американскихъ государственныхъ учрежденій. Во Франціи -- на оборотъ, свобода присяжныхъ -- мифъ, которымъ морочатъ глаза непосвященныхъ профановъ. Поэтому казалось бы, что всякія теоретическія препирательства на счетъ этого вопроса, по меньшей мѣрѣ, безплодны и не могутъ имѣть никакого серьезнаго, практическаго значенія. Отчасти это и правда, но только отчасти. Дѣло въ томъ, что политическій строй страны опредѣляетъ только общую формулу практическихъ отношеній судей и присяжныхъ. Формула эта при примѣненіи ея къ жизни, нуждается въ болѣе частномъ, и подробномъ опредѣленіи, въ болѣе точномъ уясненіи, въ болѣе удобопримѣнимомъ редижированіи. Безъ этого она останется неприложимою на практикѣ, мертвою буквою, отвлеченою формою, чуждою всякаго содержанія. Напримѣръ, законъ постановляетъ, что присяжное, не приступая къ обсужденію разсматриваемаго передъ ними дѣла, обязаны выслушать заключительную рѣчь судьи, въ которой послѣдній долженъ объяснить имъ ихъ обязанности, указать на подлежащіе законы, относительную, юридическую силу доказательствъ и т. п. Все это судья можетъ сдѣлать такимъ образомъ, что послѣ его рѣчи присяжные уже не будутъ "смѣть свое сужденіе имѣть" и вполнѣ и безусловно подчинятся его вліянію; но это же самое можетъ быть изложено и безъ всякаго посягательства на ихъ свободу и самостоятельность. Такимъ образомъ, эти общія границы, въ которыхъ должны вращаться, по формулѣ закона, отношенія судьи и присяжныхъ, могутъ быть болѣе или менѣе съужены и раздвинуты, смотря потому какъ понимается и прилагается эта формула. Или въ законѣ, положимъ, установилась формула, опредѣляющая взаимныя отношенія судей и присяжныхъ такимъ образомъ, что присяжные должны оцѣнивать съ своемъ вердиктѣ вопросъ о фактѣ, а судья вопросъ о правѣ. Теперь на практикѣ возникаетъ затрудненіе, какъ возможно фактическій вопросъ отдѣлить отъ юридическаго, т. е. какъ слѣдуетъ понимать значеніе обоихъ этихъ вопросовъ, для того, чтобы дѣятельность судей не сливалась съ дѣятельностью присяжныхъ, чтобы ни первые не заѣзжали въ область вторыхъ, ни вторые въ область первыхъ. Опять и здѣсь требуются практическія и теоретическія указанія и объясненія. Такія-то именно указанія и объясненія читатель найдетъ въ книгѣ Глозера. Глозеръ разсматриваетъ въ ней, собственно говоря, три слѣдующіе вопроса: въ чемъ именно заключается задача судей и въ чемъ состоитъ задача присяжныхъ? Какимъ образомъ дѣятельность одного изъ этихъ факторовъ суда переходитъ за предѣлы дѣятельности другого? Какія приняты мѣры предосторожности къ сохраненію на практикѣ раздѣльной черты между функціею судей и функціею присяжныхъ? Матеріалъ для рѣшенія этихъ вопросовъ черпаетъ онъ почти исключительно изъ англійскаго права и изъ англійскаго судопроизводства. Теоретическія разсужденія иллюстрированы примѣрами изъ англійской же судебной практики. Эта иллюстрація сообщаетъ книгѣ нѣкоторую занимательность, которая, однако, далеко не выкупаетъ сухости и вялости ея изложенія. По спеціальности своего предмета, по сухости изложенія книга эта можетъ быть доступна только лицамъ спеціально занимающимся юриспруденціей; для нихъ она будетъ полезна, но полезна не по теоретитескимъ возрѣніямъ автора, а по количеству сырого матеріала, взятаго по большей части изъ англійской практики и представляющаго не Пало поучительныхъ данныхъ для болѣе основательнаго рѣшенія вопросовъ, поставленныхъ авторомъ, чѣмъ онъ рѣшаетъ ихъ самъ.

-----

   Книга, появившаяся недавно въ окнахъ книжныхъ магазиновъ и обращая вниманіе прохожихъ своею обложкою, разукрашенною вычурными виньетками, на фонѣ которыхъ начертано славянскими буквами: "Сѣверный полюсъ и земля Ялмалъ", могла бы съ такимъ же точно правомъ быть озаглавлена: "Ю. И. Кушелевскій или человѣкъ рѣдкихъ достоинствъ", потому что о Сѣверномъ полюсѣ и землѣ Ялмалъ въ ней говорится почти столько же, сколько и о прекрасныхъ свойствахъ и качествахъ г. Ю. И. Кушелевскаго. Прочтя ее, по обязанности рецензента, мы не узнали ничего такого особенно важнаго и новаго о Сѣверномъ полюсѣ и самоѣдахъ, чего бы не знали и до нея, хотя признаемся,-- наши географическія и этнографическій познанія очень необширны и не переступаютъ за средній уровень. За то мы вынесли изъ этого чтенія много въ высшей степени интересныхъ и драгоцѣнныхъ свѣденій о личности самого автора, г. Ю. И. Кушелевскаго. Мы узнали, что онъ до такой степени одержимъ желаніемъ быть полезнымъ своимъ согражданамъ, что если потребуется, то и умереть за нихъ готовъ. Подъ вліяніемъ этого страшнаго желанія, какъ объясняетъ онъ на 7 и 8 стр., и предпринялъ онъ свою экспедицію къ Сѣверному полюсу. "Признаюсь, говоритъ онъ, мнѣ хотѣлось сдѣлать хотя одно (и неужели, будто бы и въ самомъ дѣлѣ только одно! Вы вѣрно скромничаете?) истинно полезное дѣло въ жизни и заслужить спасибо отъ благомыслящихъ людей". Какъ скромно и какъ похвально! Вотъ это-то и есть искренное благородство чувствъ: ничего кромѣ "спасибо" отъ "благомыслящихъ людей". Кто только тутъ подразумѣвается подъ "благомыслящими людьми"? Мы полагаемъ, что генералы, потому что къ генераламъ г. Кушелевскій чувствуетъ необыкновенное почтеніе и одинъ видъ особы, носящей генеральскія эполеты, ободряетъ и укрѣпляетъ его душевную энергію. При началѣ, второй экспедиціи съ нимъ приключились разнаго рода несчастія и его встрѣтили разнаго рода препятствія, которые, говоритъ онъ, имѣли вредное вліяніе на его здоровье, а слѣдовательно и на его энергію. Но въ Тобольскѣ онъ увидѣлъ генерала Лутковскаго и это снова возвратило ему бодрость и "усилило мое желаніе -- выражаясь его словами непременно осуществить свои планы" (стр. 10). Вотъ какое магическое дѣйствіе производитъ генеральское кепи на такихъ прекрасныхъ "во всѣхъ отношеніяхъ" людей, какимъ рисуетъ себя г. Кушелевскій.
   Но г. Кушелевскій не только тѣмъ замѣчателенъ, что онъ одержимъ желаніемъ сдѣлать "одно истинно-полезное дѣло въ жизни" и что онъ уважаетъ генераловъ, онъ замѣчателенъ еще и какъ патріотъ, притомъ патріотъ краснорѣчивый. На одномъ изъ острововъ, около которыхъ лежалъ его путь, нашелъ онъ остяковъ, которые были настолько грубы и невѣжественны, что не имѣли никакого понятія о русскихъ, не записывались въ ревизію и не платили ясака.
   
   "Увидѣвъ ихъ, повѣствуетъ г. Кушелевскій, а сталъ внушать имъ, что они нехорошо дѣлаютъ, что по настоящее время остаются неизвѣстными правительству. Я убѣждалъ ихъ подчиниться законной власти" (стр. 25).
   
   И внушалъ онъ имъ и убѣждалъ ихъ такъ, вѣроятно, внушительно и убѣдительно, что они
   
   "не говоря ни слова, отправились на свой островъ и, возвратись оттуда, привезли трехъ лисицъ въ оброкъ за три года. Сверхъ сего привезли съ собою рыбьаго жиру и ворвани для продажи, съ тѣмъ, чтобы заплатить за себя и повинности". "При этомъ, продолжаетъ г. Кушелевскій, они дали мнѣ слово, что будутъ каждый годъ сами пріѣзжать для положеніи ясака въ Обдорскѣ" (стр. 26).
   
   Вотъ что значитъ сила краснорѣчія, -- даже самоѣды и тѣ не въ силахъ противиться его чарующему вліянію. Конечно, за такой патріотическій подвигъ г. Кушелевскій получилъ "спасибо" отъ благомыслящихъ людей" и генералъ Лутковскій благодарилъ его въ глубинѣ души своей.
   Но г. Кушелевскій не только патріотъ, онъ еще притомъ и поэтъ, философъ и человѣкъ вообще очень благочестивый. Онъ разсказываетъ намъ, что каждый разъ, когда онъ сидѣлъ на скалѣ Урала и любовался сѣвернымъ сіяніемъ, въ его сердце
   
   "врывались неисповѣдимые чувства къ Богу, что тотъ Его можетъ понять, что Онъ есть и Единый, кто можетъ созерцать его мірозданіе, всѣмъ нравящееся, всѣхъ поражающее, и вмѣстѣ съ тѣмъ никому непонятное!... стр. (44).
   
   Смотря на снѣжныя скалы Урала, которыя онъ называетъ "дѣдами", -- г. Кушелевскій вопрошаетъ себя: что сдѣлалъ чловѣкъ во все то время, пока стоятъ эти скалы? И на этотъ глубокомъ!" елейный вопросъ отвѣчаетъ слѣдующимъ, не менѣе глубокомысленнымъ образомъ:
   
   "Съ той минуты какъ принялся онъ за изученіе природы, находя многое для себя непонятнымъ и блуждаясь въ сокровенностяхъ, составляетъ точное разузнаніе всего въ удѣлъ своему потомству. Такъ (какъ же такъ?) проходили дни и годы и дѣды-то не перестаютъ трудиться и незамѣтно уничтожая одно, созидаютъ другое. Человѣкъ же на все это смотритъ, осязаетъ даже, и все-таки не понимаетъ дѣдовскаго труда, и созналъ только ту одну для своей жизни усладу, что начало всему есть мудрость -- Богъ!" (стр. 45).
   
   Не мудренно, что такое краснорѣчіе должно было возымѣть благотворное дѣйствіе на грубыхъ и невѣжественныхъ самоѣдовъ.
   Мы могли бы привести и еще нѣсколько отрывковъ и эпизодовъ изъ "путешествія" г. Кушелевскаго, мѣтко характеризующихъ прекрасныя свойства его души,-- но полагаемъ, что читатели и теперь уже несомнѣваются, что авторъ -- отличный человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ и примѣрный гражданинъ. Поэтому намъ хотѣлось бы лучше сообщить имъ кое-что и о самоѣдахъ, о которыхъ авторъ толкуетъ, повидимому, очень подробно на нѣсколькихъ печатныхъ листахъ. Но увы! то что онъ говоритъ о самоѣдахъ, гораздо менѣе заслуживаетъ вниманія, чѣмъ то, что онъ говоритъ о самомъ себѣ. Говоря лично о своей особѣ и желая похвалить себя, онъ не утверждаетъ голословно -- я-молъ -- хорошій человѣкъ; нѣтъ онъ приводитъ просто нѣкоторые факты и изъ нихъ уже читатель самъ невольно выведетъ заключеніе, что г. Кушелевскій дѣйствительно долженъ быть хорошимъ человѣкомъ. Когда же онъ говоритъ о самоѣдахъ, онъ становится крайне лаконичнымъ и голословнымъ въ своихъ опредѣленіяхъ. Послушайте, какіе у нихъ физическія и нравственныя особенности!
   
   "Сила умѣренная, терпѣливы, скрытны къ постороннимъ, молчаливые, постоянные въ словѣ; (это все хорошія свойства, вотъ сейчасъ пойдутъ дурныя); неопрятные, лѣнивые, обжорливые, невоздержные, способности неразвиты (какія?), но не лишены здраваго смысла, довольно сострадательны къ нуждамъ ближняго, но расчетливые, корыстолюбивые, завистливые, властолюбивые и мстительные" (стр. 59).
   
   Однимъ словомъ, оказывается, что самоѣды обладаютъ почти всѣми общечеловѣческими свойствами. Характеристика весьма точная и опредѣленная. Кромѣ нее авторъ сообщаетъ еще интересныя свѣденія о нѣкоторыхъ самоѣдскихъ обычаяхъ, свѣденія, показывающія, что авторъ много наблюдалъ и умѣлъ выбирать предметы для своихъ наблюденій. Такъ, напримѣръ, онъ весьма подробно описываетъ, какъ самоѣдки вылавливаютъ вшей, не женируясь присутствіемъ постороннихъ лицъ, и какъ онѣ рвутъ и раскусываютъ ихъ зубами. Это до того заинтересовало любознательнаго автора, что онъ даже освѣдомился у самоѣдокъ: какой вкусъ имѣетъ вошь? На это и получи іъ отвѣтъ: что длинныя вши сладки, но противнаго вкуса не имѣютъ (стр. 73). Остается неизвѣстнымъ, провѣрилъ ли авторъ собственнымъ опытомъ показаніе самоѣдки или удовольствовался однимъ ея завѣреніемъ. Большая часть наблюденій автора отличается точно такимъ же вшивымъ характеромъ, и потому мы считаемъ излишнимъ знакомить съ ними нашихъ читателей, вполнѣ увѣренные, что и сами читатели не пожелаютъ подобнаго знакомства. Оберточныя виньетки и лубочныя картинки, которыми авторъ разукрасилъ свое "путешествіе", вполнѣ соотвѣтствуютъ тексту, и мы надѣемся, что они никого не введутъ въ соблазнъ и никто, ради нихъ, не захочетъ купить этой книги. Эта надежда насъ нѣсколько утѣшаетъ и примиряетъ съ нею.

П. Т.

"Дѣло", No 9, 1868

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru