Ткачев Петр Никитич
Новые книги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир мошенников, физиология мира мошенников. Соч. Л. М. Моро-Кристофа. Перев. со 2-го франц. издания Л. Д. Москва 1867 г.
    О значении и успехах новейшего международного права. Соч. И. Блунчли, проф. гейдельбергскаго университета. С.-Петербург, изд. Даманскаго.
    Антропологические очерки учений о праве и государстве. Соч. И. К. Блунчли. С.-Петербург, изд. Даманского 1867 г.
    Картины средневековой жизни. Соч. Густава Фрейтага. с 5-го немец. изд. перев. Корсака. Москва 1867 г.
    Оправданные, осужденные и укрывшиеся от суда. B. Н. Леонтьева. С.-Петербург 1868 г.

   

НОВЫЯ КНИГИ.

   1. Міръ мошенниковъ, физіологія міра мошенниковъ. Соч. Л. М. Моро-Кристофа. Перев. со 2-го франц. изданія Л. Д. Москва 1867 г.
   2. О значеніи и успѣхахъ новѣйшаго международнаго права. Соч. I. Блунчли, проф. гейдельбергскаго университета. С.-Петербургъ, изд. Даманскаго.
   3. Антропологическіе очерки ученій о правѣ и государствѣ. Соч. I. К. Блунчли. С.-Петербургъ, изд. Даманскаго 1867 г.
   4. Картины средневѣковой жизни. Соч. Густава Фрейтага. съ 5-го нѣмец. изд. перев. Корсака. Москва 1867 г.
   5. Оправданные, осужденные и укрывшіеся отъ суда. B. Н. Леонтьева. С.-Петербургъ 1868 г.
   
   "Міръ мошенниковъ" Моро Кристофа, извѣстнаго французскаго моралиста, служившаго нѣкогда въ полиціи и слѣдовательно, человѣка, ex oflicio нравственнаго, въ свое время надѣлалъ не малаго шуму. Книгу эту читали съ жадностію, въ короткое время она выдержала два изданія и, наконецъ, удостоилась русскаго перевода. Простодушный читатель, пожалуй, подумаетъ, что сочиненіе Моро-Кристофа дѣйствительно заслуживаетъ вниманія, такъ какъ успѣхъ ея надо же чѣмъ нибудь объяснить. Но если читатель вспомнитъ, что и "Петербургскія Трущобы " русскаго моралиста, г. Крестовскаго, чуть не поравнялись своимъ успѣхомъ съ календаремъ Гоппе и Корнфельда, то, вѣроятно, онъ сообразитъ, что успѣхъ книги еще не доказываетъ ея внутренняго достоинства. Но чему же она обязана, спроситъ любопытный читатель, своимъ шумнымъ появленіемъ на свѣтъ?--Во-первыхъ, своей нелѣпости, потому что всякая нелѣпость, доведенная до пошлости, имѣетъ свою знаменитость, а во-вторыхъ, соблазнительному заглавію, которое обѣщаетъ ввести насъ въ такой міръ, который всегда и вездѣ подстрекалъ человѣческое любопытство. Благодаря этимъ же обстоятельствамъ, сочиненіе Моро-Кристофа издано въ Москвѣ, потому что всякая нелѣпость должна быть издана непремѣнно въ Москвѣ. Это ужь такъ водится изстари. Жалко только, что скромный издатель скрылъ подъ буквами Л. Д. свое почтенное имя и тѣмъ лишилъ насъ удовольствіи воздать его подвигу должную хвалу....
   Моро-Кристофъ начинаетъ свою книгу полемикой съ знаменитымъ авторомъ: "Les Misérables, В. Гюго. Онъ несогласенъ и, Гюго относительно его взгляда на преступленія. Гюго, какъ и люди его партіи, видятъ причину преступленій въ народной бѣдности и невѣжествѣ.-- Совсѣмъ нѣтъ, отвѣчаютъ имъ моралисты, подобные Моро-Кристофу, причина преступленій -- не бѣдность и не невѣжество, а нравственная испорченность. Въ подтвержденіе этого мнѣнія они приводятъ слѣдующіе доводы устами Моро-Кристофа.
   
   "Когда мы посѣщаемъ тюрьмы или засѣданія исправительныхъ и уголовныхъ судовъ, то видъ этихъ несчастныхъ въ рубищахъ, которыхъ мы тамъ встрѣчаемъ, можетъ внушить намъ мысль о томъ, что бѣдность главная поставщица въ тюрьмы и суды. Но когда развернемъ эти рубища и осмотримъ, что прикрывается ими, то придемъ къ тому заключенію, что рубища служатъ скорѣе причиною пороковъ и безнравственности, чѣмъ бѣдности. Сверхъ того эти рубища не су гь единственная одежда, которою при врываются преступленія: весьма часто преступленіе, особенно воровство, совершаются людьми, изящно одѣтыми."
   
   Въ доказательство этой мысли Моро-Кристофъ совѣтуетъ Виктору Гюго справиться съ "великолѣпнымъ сочиненіемъ," его ученаго друга. "Сравнительная статистика Англіи и Франціи, (Statistique morale de l'Angleterre comparée avec celle de la France). Изъ этого сочиненія, равно какъ и изъ отчетовъ уголовныхъ французскихъ судовъ, либералы должны усмотрѣть слѣдующее:
   1) Наибольшее число преступленій противъ собственности, т. е. воровство, совершается въ самыхъ богатыхъ департаментахъ.
   2) На 22,000 ежегодно-обвиняемыхъ изъ девяти классовъ общества, почти 21,000 приходится на долю первыхъ восьми классовъ, которые имѣютъ постоянныя средства къ существованію; между тѣмъ какъ только 1200 обвиняемыхъ приходится на долю девятаго класса, къ которому причисляются бродяги, нищіе, развратныя женщины, несчастныя.
   3) Изъ освобожденныхъ чаще всего впадаютъ въ новыя преступленія тѣ, которые выходили изъ мѣстъ заключенія съ наибольшимъ запасомъ денегъ и которые, во время заключенія, казались наилучшими работниками.
   4) Наконецъ, наибольшее число преступленій противъ собственности, и вообще всякаго рода преступленій, совершается въ такомъ возрастѣ, когда преступникъ владѣетъ всѣми силами тѣла, ума и воли, т. е. въ возрастѣ до 30 лѣтъ".
   "Итакъ", выводитъ отсюда великій статистикъ Моро-Кристофъ,-- бѣдность не есть мать преступленія" (стр. 10).
   Но послѣдуемъ дальше за великимъ моралистомъ, служившимъ въ парижской полиціи. Желая опровергнуть теорію своихъ противниковъ, видящихъ въ невѣжествѣ главный источникъ преступленія, Моро-Кристофъ разсуждаетъ такъ:
   
   "Между самыми образованными и самыми богатыми странами новаго времени, безспорно Англія, Франція, Бельгія и Соединенные Штаты занимаютъ первыя мѣста. Однако, доказано, что въ этихъ странахъ преступленіе, съ удивительнымъ постоянствомъ и роковою правильностью, слѣдуетъ прогрессивному движеніи) промышленности и просвѣщенія. Что касается до Франціи, то въ ту самую эпоху, про которую говоритъ Гюго, именно въ періодъ времени между 1825--1836 годами, ни въ одной странѣ промышленность и просвѣщеніе не были въ такомъ цвѣтущемъ состояніи, какъ въ ней. Однако, въ этотъ же самый періодъ времени, общее число обыкновенныхъ преступленій возрасло здѣсь до 40% вмѣсто 37.600 ихъ было до 70,000 Въ то arc время число вторичныхъ преступленія почти удвоилось (стр. 21).
   
   Такимъ образомъ, по мнѣнію Моро-Кристофа, образованіе увеличиваетъ сумму преступленій, и слѣдов. оно развращаетъ, а не совершенствуетъ человѣка. Такъ думаютъ моралисты, служащіе въ парижской префектурѣ. Но кого же хочетъ обмануть Моро-Кристофъ своими статистическими цифрами? И кто же не догадается, что онъ беретъ для своихъ выводовъ эпоху самой тяжелой реакціи, эпоху мрака и отупѣнія Франціи, которая продолжалась нѣсколько лѣтъ и послѣ 30-го года? А когда эпоха реставраціи кончилась, статистика представляетъ совершенно другіе факты. Съ 1836 года число преступленій значительно уменьшилось, потому что образованіе и богатство прогрессивно увеличились.-- Однако,-- великій статистикъ Моро-Кристофъ, которому все это очень хорошо извѣстно, нисколько этимъ не смущается.
   
   "Правда", говоритъ онъ, "преступленія за послѣднее время уменьшились, но причину такого уменьшенія слѣдуетъ искать въ лучшемъ устройствѣ полиціи и въ большей строгости наказаній" (стр. 22).
   
   Только совершеннымъ непониманіемъ смысла статистическихъ фактовъ можно оправдать подобное объясненіе. Уголовная статистика всѣхъ странъ и народовъ совершенно осязательно доказываетъ, что строгость наказаній никогда не уменьшаетъ, а скорѣе увеличиваетъ число преступленій. Что же касается до благоустроенной полиціи, то и это мнѣніе давно потеряло свой кредитъ: чѣмъ лучше устроена полиція, чѣмъ больше открытыхъ преступленій, слѣдовательно, съ улучшеніемъ полиціи, число преступниковъ, помѣщаемыхъ въ оффиціальныхъ отчетахъ, должно бы было увеличиться, а никакъ не уменьшиться.
   Впрочемъ Моро-Кристофъ, какъ бы инстинктивно чувствуя, что его статистическіе доводы не принадлежатъ къ числу безспорныхъ, старается подкрѣпить ихъ собственными своими наблюденіями.
   
   "Наблюденія, говоритъ онъ, "показали, что самые наглые азъ арестантовъ суть тѣ, которые получили какое нибудь образованіе въ школахъ. Тоже замѣчаемъ и въ парижскихъ тюрьмахъ, гдѣ малое число глупыхъ арестантовъ совершенно незамѣтно среди значительнаго большинства смышленыя".-- Всѣ почти директоры центральныхъ тюремъ единогласно утверждаютъ, что они, изучая вліяніе образованіи на нравственность арестантовъ, замѣтили вредное дѣйствіе его на порядокъ и нравственность" (стр. 12).
   
   Но что же понимаютъ моралисты, служащіе и неслужащіе въ полиціи, подъ словомъ нравственность? Основное правило ихъ морали состоитъ въ слѣдующемъ: "поступай относительно другихъ такъ, какъ ты хочешь, чтобы другіе поступали относительно тебя: т. е. пользуйся тѣмъ, что тебѣ законно принадлежитъ и не посягай на чужое".-- Слѣдовательно, ихъ нравственность немыслима безъ умѣнья регулировать свои желанія, соразмѣрять свои потребности съ законными -- въ обширномъ смыслѣ этого слова -- средствами къ ихъ удовлетворенію. Превосходно! На соразмѣрятъ значитъ сравнивать, считать, разсуждать. А сравненіе, счетоводство, разсужденіе суть чисто умственные процессы, слѣдовательно ихъ правильность и. точность зависитъ отъ умственнаго развитія человѣка.
   Послѣ неудачныхъ попытокъ опровергнуть своихъ противниковъ относительно ихъ взглядовъ на причины преступленій, Моро-Кристофъ торжественно объявляетъ, будто онъ, инспекторъ французскихъ тюремъ, юристъ, публицистъ, статистикъ, философъ, хиромантикъ и магъ, -- открылъ причину всѣхъ соціальныхъ недуговъ, въ томъ числѣ и преступленій, -- что онъ разгадалъ общественную загадку, которую до него никто не могъ разгадать. Причина всего зла-нравственная бѣдность, т. е. отсутствіе "добродѣтелей и хорошихъ качествъ сердца". Нравственная бѣдность -- вотъ разъясненіе общественной загадки, которую безъ этого слова никто не съумѣлъ бы разгадать; вотъ рѣшеніе задачи, которую никто не могъ бы рѣшить безъ этого слова." (стр. 25). Каково открытіе! И какъ все это просто, а поди ты, вѣдь до него никто этого не выдумалъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, говорить онъ самъ:
   
   "Достойно удивленіи (ужь по истинѣ достойно!) то постоянство и стараніе, съ которымъ экономисты, философы, романисты и правительство въ продолженій цѣлыхъ вѣковъ стремились отыскать причину богатства и бѣдности тамъ, гдѣ не могли найти ея. Ни одинъ изъ нихъ (бѣдняжки!) не могъ дойти до той истины, что общество бываетъ настолько богато или бѣдно въ матеріальномъ отношеніи, насколько оно богато или бѣдно нравственно" (стр. 26).
   
   А великій магъ и хиромантикъ Моро-Кристофъ дошелъ до этой истины, открылъ такъ сказать, новую Америку, -- теперь соціальный вопросъ рѣшенъ и якорь общественнаго спасенія брошенъ.
   Разгадавъ общественную загадку такимъ "новымъ и остроумнымъ способомъ, "какъ думаютъ русскіе издатели Моро-Кристофа, онъ приступаетъ къ характеристикѣ своего "міра мошенниковъ. Прежде всего здѣсь является вопросъ: есть ли на самомъ дѣлѣ особенный міръ мошенниковъ, и чѣмъ этотъ міръ, если онъ, дѣйствительно, существуетъ, отличается отъ обыкновеннаго міра? На этотъ вопросъ, еще ранѣе Моро-Кристофа, нѣкоторые мыслители дали положительный отвѣть. Такъ, напримѣръ, Викторъ Гюго, рѣшительно признаетъ существованіе какого-то особеннаго міра мерзавцевъ и мошенниковъ, и описываетъ этотъ міръ въ своемъ знаменитомъ романѣ слѣдующими поэтическими красками:
   
   "Всякое человѣческое общество", угверждаетъ онъ, "имѣетъ въ своей средѣ такъ называемую третью низшую категорію людей (le troisième dessous). Общественная почва вся покрыта подковами для добра или для зла, которые всегда существуютъ другъ возлѣ друга. Есть подкопы верхніе и нижніе, которые иногда обрушиваются подъ тяжестью цивилизаціи, и которые наше равнодушіе и наша безпечность часто топчутъ ногами, не замѣчая ихъ.-- Ниже, въ самомъ омутѣ, безъ всякой связи съ верхними этажами, существуетъ послѣдній подкопъ -- inferi. Это яма мрака -- страшное мѣсто. Общественный Уголино живетъ въ этомъ омутѣ. Это великій вертепъ зла. Эта пещера ниже всѣхъ и есть врагъ всѣхъ. Это отвращеніе абсолютное. Этотъ омутъ не знаетъ философовъ, его мечъ никогда не чинитъ перьевъ. Его чернота не имѣетъ ничего общаго съ чернотою чернилъ. Никогда пальцы мрака, которые корчатся подъ этимъ удушающимъ потолкомъ, не перелистывали книги и не касались ни до одного журнала. Этотъ омутъ имѣетъ цѣлью ломку всего; онъ подкапываетъ не только общественный порядокъ, но и философію, науку, и право, и мысль человѣческую, и цивилизацію, и революцію, и прогрессъ. Онъ -- мракъ, и представляетъ собою хаосъ. Поддерживающіе его своды суть произведенія невѣжества. Его имя -- воровство проституція, разбой, убійство".
   
   Все это очень ужасно и очень поэтично, по грѣшитъ противъ правды и логики. Даже самъ Моро-Кристофъ -- который, по словамъ русскаго издателя, можетъ сказать о себѣ: "никогда никто не вникалъ глубже меня въ свой предметъ, не разсматривалъ его старательнѣе меня и не достигалъ предположенной себѣ цѣли точнѣе и полнѣе меня,-- даже этотъ Моро-Кристофъ -- такъ досконально изучившій міръ "мошенниковъ," -- и онъ несогласенъ съ Гюго. По его мнѣнію, міръ мошенниковъ, какъ нѣчто совершенно отдѣльное отъ прочаго міра, хотя и дѣйствительно существуетъ, но онъ все же не такъ исключителенъ и не такъ далекъ отъ прочаго міра, какъ это полагаетъ французскій романистъ.
   
   "Викторъ Гюго", говоритъ Моро-Кристофъ,-- "заблуждается, допуская, будто нѣтъ ничего общаго между этимъ послѣднимъ разрядомъ людей, между inferi и другими высшими этажами. Міръ мошенниковъ,-- продолжаетъ этотъ великій мыслитель, -- состоитъ изъ всякаго рода дурныхъ людей, которые свергли съ себя иго закона честныхъ людей, и которые не будучи въ состояніи найти удовлетворенія своимъ страстямъ, при условіяхъ честной жизни, принужденъ искать въ преступленіи того, что преступленіе только и можетъ имъ доставить"(стр. 32).
   
   Итакъ міръ мошенниковъ -- міръ подземный. Прекрасно: значитъ, мѣстопребываніе его найдено. Чѣмъ же теперь отличается этотъ міръ отъ обыкновеннаго? Во-первыхъ, говоритъ Моро-Кристофъ, "онъ свергъ съ себя иго закона честныхъ людей". Но развѣ въ обыкновенномъ мірѣ, въ мірѣ другихъ людей, въ томъ мірѣ добродушныхъ моралистовъ и самодовольныхъ буржуа, среди которыхъ вращается Моро-Кристофъ, изъ которыхъ онъ выбираетъ себѣ друзей и знакомыхъ,-- развѣ въ этомъ мірѣ иго закона честныхъ людей "никогда не свергается, никогда не нарушается?" Если ваши знакомые были бы вполнѣ откровенные люди, г. Моро-Кристофъ, и если бы вы попросили ихъ порасказать вамъ ихъ біографіи, то вы убѣдились бы, что и въ обыкновеномъ мірѣ люди очень мало стѣсняются "игомъ закона честныхъ людей" и что тѣ немногіе, которые подчиняются ему съ рабскою покорностію, часто слывутъ за дураковъ. Вы увидѣли бы далѣе, что даже и самые закоснѣлые мошенники вашего міра не вполнѣ эмансипировали себя отъ ига этого закона. Впрочемъ вы и сами это признаете, допуская, что мошенники отличаются обыкновенно въ своихъ взаимныхъ сношеніяхъ необыкновенною честностью,-- честностью, доходящею часто до геройства. Итакъ первый признакъ, отличающій міръ мошенниковъ отъ міра честныхъ людей, несостостоятеленъ. Нѣтъ ли же какихъ нибудь другихъ признаковъ, болѣе рѣзкихъ?
   
   "Въ мірѣ мошенниковъ", говоритъ Моро-Кристофъ,"выработался свой особенный языкъ, своя особенная терминологія,-- дьявола, напримѣръ, они называютъ не "diable" а "boulanger", тюрьму -- не "prison", а "college", исповѣдника -- не "confesseur", а "babillard", полицейскаго коммиссара не "couiissaire' de police", а "cardeuil" и т. п.
   Но вѣдь эту терминологію, этотъ argot употребляютъ далеко не всѣ мошенники, -- онъ распространенъ только въ ихъ низшихъ слояхъ, и, слѣдовательно, не можетъ быть принять за отличительный признакъ всего мошенническаго міра. Моро-Кристофъ не затрудняется и выставляетъ еще третій признакъ:
   
   "Міръ мошенниковъ", говоритъ онъ, "есть огромная ассоціація многихъ классовъ преступниковъ, имѣющихъ свою аристократію, свою іерархію, свои права, свои степени знатности, свой пролетаріатъ и живущихъ подъ властью одного общаго закона" (стр. 33).
   Вотъ какъ. Какой же это такой законъ? "Законъ этотъ " поясняетъ Моро-Кристофъ, -- "состоитъ въ томъ, чтобы жить на счетъ тѣхъ, кто честно владѣетъ собственностію... Слово честно, подчеркнутое въ подлинникѣ, очевидно вставлено сюда только для вящаго униженія мошенниковъ, потому что, конечно, Моро-Кристофъ не станетъ доказывать нелѣпаго парадокса, будто мошенники обворовываютъ, обманываютъ и убиваютъ только честныхъ людей, и что ихъ руки никогда не подымаются на. негодяевъ, подобныхъ имъ.... Но вотъ, наконецъ, Моро-Кристофъ находитъ признакъ, рѣшительно отличающій людей открытаго имъ міра отъ обыкновенныхъ людей:
   
   "Они" разсказываетъ онъ, на 24 стр.-- "братья по Вельзевулу".
   
   Ну, теперь мы согласны, что мошенники совсѣмъ не похожи на обыкновенныхъ людей, потому что никто изъ обыкновенныхъ людей, насколько мы ихъ знаемъ, не состоятъ ни въ какомъ родствѣ съ Вельзевуломъ. Можетъ быть, конечно, мы ошибаемся, можетъ быть, насъ обманываетъ человѣческое лицемѣріе, можетъ быть, на самомъ дѣлѣ, родственныя отношенія съ Вельзевуломъ существуютъ и среди обыкновенныхъ людей, но только они тщательно скрываются и маскируются, однако все же, я думаю, было бы замѣтно: вѣдь шила въ мѣшкѣ не утаишь, какъ говоритъ пословица. Интересно бы было знать, какимъ именно образомъ, открылъ это родство Моро-Кристофъ въ мірѣ мошенниковъ; быть можетъ, этотъ способъ можно бы было примѣнить и къ нашему "неподземному" міру. Сами ли мошенники ему въ этомъ сознались, сновидѣніе ли ему такое приснилось, или это сообщилъ ему "его ученый другъ " Герри, или ему тутъ помогла хиромантія -- все это пока остается загадкою, которую, вѣроятно, никто не разгадаетъ кромѣ его самого.
   Но Моро-Кристофъ не шутитъ, онъ не думаетъ пугать насъ своимъ Вельзевуломъ, какъ маленькихъ дѣтей пугаютъ ягой-бабой; онъ дѣйствительно убѣжденъ въ родственныхъ связахъ мошенниковъ съ Вельзевуломъ, такъ что мы не знаемъ навѣрное, ужъ не съ хвостомъ ли они? И какой ужасъ -- эти циники, атеисты -- живутъ среди насъ, ежедневно, быть можетъ, встрѣчаются съ нами, даже говорятъ, и мы ихъ неузнаемъ, и мы ихъ терпимъ. Въ одной Франціи число такихъ лицъ, ежегодно открываемыхъ правосудіемъ, доходитъ до 200,000. Представьте же теперь, въ какомъ страшномъ омутѣ мы живемъ, въ какомъ ужасномъ обществѣ мы вращаемся!
   Послѣ такой мѣткой и опредѣленной характеристики міра мошенниковъ, которая обличаетъ въ Моро-Кристофѣ великаго знатока этого міра, -- онъ переходитъ изъ области своихъ статистическихъ и психологическихъ наблюденій въ болѣе свойственную ему сферу краніоскопіи, физіономистики и хиромантіи. И въ этой сферѣ онъ, дѣйствительно, чувствуетъ себя, какъ дома. Здѣсь для него все знакомо и нѣтъ никакихъ тайнъ. По вашимъ волосамъ, глазамъ, лбу, рту, по вашей улыбкѣ, по вашимъ ушамъ и морщинамъ, онъ сейчасъ же объяснитъ вамъ, что вы такой-то человѣкъ и какой у васъ характеръ. Если, напримѣръ, у васъ лоснящійся лобъ, то это явный признакъ холодной души и легкости характера; если морщины на вашемъ лбу идутъ горизонтально, параллельно бровямъ, то, значитъ, вы глубокомысленны; если же, на оборотъ, онѣ идутъ вертикально, между бровями, значитъ вы мстительны и склонны къ ненависти. Если у васъ густые и прямые волосы, значитъ у васъ грубый и тупой умъ. Рыжіе же волосы указываютъ или на чрезмѣрную злость или на чрезмѣрную доброту; каштановые или черные обнаруживаютъ энергію, пылкія страсти и сладострастность; бѣлокурые -- чувствительность и нѣжность (стр. 84, 85). Затѣмъ авторъ раскрываетъ передъ нами таинства хиромантіи и древней магіи. Къ той и другой наукѣ онъ относится съ большимъ уваженіемъ и говоритъ о нихъ совершенно серьезно.
   
   "Хиромантія", разсуждаетъ онъ, "основателемъ которой былъ Арпентиньи, имѣетъ своимъ предметомъ форму рукъ и характеристическіе знаки или линіи рукъ. Хиромантія, тайны которой намъ открылъ Дебародль (сочиненіе этого великаго мага, кажется, переведено на русскій языкъ и издано также московскимъ книгопродавцемъ) имѣетъ своимъ предметомъ узнать инстинкты и судьбу человѣка, по расположенію бугорковъ и линій рукъ; эта наука (для него, видите, это наука) была въ древности предметомъ магіи. По моему мнѣнію первая часть этой науки достойна изученія; но и второю не должно совсѣмъ пренебрегать".
   
   За этимъ вступленіемъ слѣдуетъ подробное изложеніе хиромантической и кабалистической доктрины. Для васъ пока еще, читатели, это terra incognita, и потому я полагаю, вамъ будетъ не безъинтересно познакомиться съ исто хотя издали, а о болѣе подробномъ ознакомленіи похлопочутъ ваши московскіе друзья вкупѣ съ московскими книгопродавцами. Слушайте и воспринимайте великія тайны, которыя вамъ откроетъ великій магъ и статистикъ Моро-Кристофъ.
   
   "Люли раздѣляются на семь категорій, соотвѣтственно семи главнымъ небеснымъ свѣтиламъ: солнцу, лунѣ, юпитеру, сатурну, меркурію, марсу и венерѣ; -- каждая изъ этихъ категорій, подвергаясь болѣе сильному вліянію одной главной планеты, можетъ также подвергаться вліянію второстепенныхъ планетъ, откуда, черезъ безчисленное смѣшеніе, происходитъ безконечное разнообразіе человѣческаго рода. Слѣдовательно, черезъ вліяніе господствующей небесной планеты, особенно притягивающей, люди получаютъ отличіе, какъ предметъ цвѣта" -- "Законы симпатіи, которые заставляютъ землю говоритъ и приводить въ соединеніе людей, своихъ дѣтей,-- обобщаютъ безчисленные міры твореніи. Такимъ образомъ человѣкъ находится въ зависимости отъ планетъ черезъ цѣпь всеобщаго согласія. Равнымъ образомъ это относится и къ тому, что магнетическое отраженіе небесной тверди можетъ надѣлять человѣка, подобно феямъ нашихъ сказокъ, при его рожденіи, добрыми или гнусными качествами, смотря по вліяніямъ планеты, надъ которой тяготѣетъ въ этотъ моментъ вращеніе міровъ. Въ центрѣ земли есть фокусъ планетнаго свѣта, вдыхающій и выдыхающій всеобщую жизненность, безирсстапно поддерживаемый питаніемъ солнца, которое постоянно идетъ отъ него, чтобы снова возвратиться къ псму. Самъ человѣкъ имѣетъ то центральное начало, которое влечетъ его къ водовороту свѣта подобно тому, какъ каждая планета имѣетъ ядро, соединяющее ее съ други мы такими же планетами. Человѣкъ есть микрокосмъ; судя ни аналогіямъ выходитъ, что все, происходящее въ большомъ мірѣ замѣчается въ маломъ. Но рука есть результатъ (?!) человѣка, его активный микрокосмъ. Слѣдовательно, когда аналогіи точны между идеями и формами, переходя отъ степени къ степени, отъ великаго къ малому, отъ вселенной къ человѣку, отъ человѣка къ рукѣ, мы выводимъ, что на рукѣ отпечатлѣваются признаки вселенной; равно изъ этого слѣдуетъ я то, что роковое назначеніе человѣка находится въ согласіи съ всеобщею гармоніею, рука должна носить знаки этой гармоніи, которой она также не чужда" (стр. 108--110).
   
   Вотъ вамъ читатель въ экстрактѣ хиромантическая теорія кабалистики. основанная еще въ глубокой древности, во времена младенческой безпомощности человѣческаго ума. Тогда она была весьма понятна и нисколько не удивительна. Но что вы скажете о мыслителѣ, который въ настоящее "время, въ этотъ вѣкъ положительныхъ знаній и развитія естественныхъ наукъ, считаетъ ее чѣмъ-то очень серьезнымъ и достойнымъ уваженія, примѣняетъ ее къ своимъ наблюденіямъ, пропагандируетъ и распространяетъ въ печати?.. Очевидно, это -- наглый шарлатанъ. Судите какъ хотите. А что вы скажете, также о почтенныхъ издателяхъ, которые переводятъ на русскій языкъ всю эту галиматью, да еще выдаютъ ее за нѣчто очень умное и оригинальное?!..

-----

   Отъ кабалистики хиромантиковъ легко перейдти къ кабалистикѣ юристовъ. Это тоже великіе маги, только нѣсколько въ другомъ родѣ. Свои науки они создаютъ такъ легко, скоро и основательно, какъ и первые. Для хиромантика достаточно нѣсколькихъ линій и бугорковъ на ладони человѣческой руки, чтобы, на основаніи этихъ линій и бугорковъ, создать цѣлую науку. Для юриста достаточно нѣсколькихъ клочковъ исписанной бумаги для того, чтобы на основаніи этихъ клочковъ создать цѣлую систему права. Самымъ поразительнымъ образчикомъ этой удивительной способности служитъ созданная ими, такъ называемая наука международнаго права. Подъ этимъ именемъ издаются обыкновенно сборники трактатовъ и обычаевъ, соблюдаемыхъ народами въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ другъ къ другу, Когда эти трактаты излагаются цѣликомъ безъ всякихъ комментаріевъ или съ комментаріями, имѣющими чисто историческій или казуистическій характеръ, тогда они такъ просто и называются сборниками или положительнымъ международнымъ правомъ. Когда же они излагаются не цѣликомъ или не въ подлинникѣ, а въ экстрактѣ или своими словами, и когда къ каждому изъ нихъ прибавляется разсужденіе, въ которомъ доказывается, что правило, изложенное въ данномъ трактатѣ, есть не только простой фактъ, но фактъ разумный, необходимый и вполнѣ согласный съ требованіями правды и справедливости, -- тогда эти сборники называются уже не сборниками, а наукою или теоріею международнаго права. И что это за податливая и на всѣ руки способная теорія! Вчера она признавала за частными лицами право морскаго корсарства въ военное время; сегодня она считаетъ это право незаконнымъ, и въ тоже время разрѣшаетъ партизанскую войну на сушѣ. Вчера она считала неприкосновеннымъ непріятельскій грузъ подъ нейтральнымъ флагомъ; сегодня же она объявляетъ, что нейтральный грузъ неприкосновененъ подъ какимъ бы флагомъ онъ ни шелъ: завтра, быть можетъ, она возвратится къ старымъ началамъ и признаетъ за лучшее реставрировать морскіе ордонансы Людовика XIV. Сегодня она считаетъ военною контрабандою такіе-то и такіе-то предметы, а, вчера, совсѣмъ другіе, а завтра, быть можетъ, ея взглядъ еще разъ измѣнится. Все здѣсь подчиняется и все зависитъ отъ личныхъ соображеній юристовъ-хиромантиковъ... Послѣ этого казалось бы трудно создать что нибудь постоянное и опредѣленное, но нѣтъ, -- юристы придумали особенную науку.
   Впрочемъ, сами юристы такъ мало увѣрены въ прочности фундамента этой науки, что всегда почти начинаютъ доказательствомъ возможности ея существованія и опроверженіемъ доводовъ, приводимыхъ обыкновенно противъ этой возможности. Разумѣется, доводы выбираются нарочито глупые и опровергаются съ истинно восхитительною легкостью. Послѣ этого торжествующій юристъ, очистивъ свою совѣсть отъ тяготѣвшаго на ней бремени, очень развязно приступаетъ къ изложенію содержанія важнѣйшихъ трактатовъ по международному праву, и къ каждому трактату прибавляетъ, конечно, поясненіе, изъ котораго слѣдуетъ, что разбираемый трактатъ представляетъ значительный шагъ развитія въ сравненіи съ своимъ прецедентомъ, и что онъ совершенно соотвѣтствуетъ правдѣ и справедливости. Этому изложенію частію предпосылается еще краткій очеркъ развитія и успѣховъ международнаго права, изъ котораго опять таки становится яснымъ, какъ день, что наука эта постоянно развивается и что въ будущемъ ей предстоитъ совершать великія дѣла и занять весьма почетное и видное мѣсто въ средѣ прочилъ общественныхъ наукъ."
   Таковъ общій рецептъ для составленія трактатовъ и руководствъ по международному праву, и книжка Блунчли ни на іоту не отступаетъ отъ этого рецепта, хотя, надо сознаться, исполняетъ его крайне небрежно и поверхностно. Начинается она, какъ водится, съ доказательствъ, что международное право, какъ теорія, какъ наука, существуетъ, и что оно основывается, будто бы на чувствѣ правды и справедливости, врожденныхъ человѣку. При этомъ Блунчли, неизвѣстно съ какою цѣлью, полагаетъ, будто понятіе о правѣ яснѣе представляется уму мужчины, нежели женщины; за то, взамѣнъ этого, онъ надѣляетъ обиженную имъ женщину болѣе инстинктивнымъ чувствомъ справедливости. Подѣливъ, такимъ образомъ, полюбовно правду и справедливость между людьми, онъ уже, безъ дальнѣйшихъ околичностей, прямо приступаетъ къ обоснованію международнаго права.
   
   "Принимая", говоритъ онъ, за несомнѣнную истину, что человѣку врожденно чувство справедливости и способность къ развитію въ себѣ понятія о правѣ, необходимо слѣдуетъ признать "вы полагаете? не на основаніи ли хиромантіи?) что международное право имѣетъ прочную основу и глубокій корень въ природѣ человѣка. Международное право есть законно-необходимый сознанный всѣми порядокъ, опредѣляющій отношенія государствъ между собою" (стр. 2).
   
   Законно-необходимый! Можно ли до того злоупотреблять словами? Тамъ, гдѣ все опредѣляется выгодами и интересами сильнѣйшихъ, гдѣ за каждымъ признано право войны, слѣдов. право нарушать трактаты въ случаѣ, если они окажутся, почему нибудь, невыгодными,-- тамъ понятіе о законной необходимости совершенно даже и немыслимо; оно находится въ совершенномъ противорѣчіи съ этимъ правомъ войны. Вся исторія Европы, съ самыхъ древнѣйшихъ и до самыхъ новѣйшихъ временъ, служитъ блистательнѣйшимъ опроверженіемъ этой фантастической теоріи законно-необходимаго въ сферѣ международныхъ отношеній, -- и обличаетъ иллюзію юристовъ съ большею даже очевидностью, чѣмъ современная паука обличаетъ шарлатанство маговъ и хиромантиковъ. Но оставимъ даже исторію,-- обратимся къ современной дѣйствительности: неужели даже пушки подъ Кениггрицомъ, неужели мексиканская экспедиція, прусско-австрійско-датская война, неужели Ментана не разбиваютъ въ прахъ теорію законной необходимости,-- неужели Пруссія отнимаетъ отъ Даніи Шлезвигъ подъ вліяніемъ чувства справедливости, врожденнаго пруссакамъ,-- неужели врожденное французамъ чувство правды и справедливости требовало раззоренія и опустошенія Мексики и ментанскаго побоища?.. Странное же это, однако, чувство справедливости, -- какія удивительныя требованія оно предъявляетъ, и какъ любитъ оно упиваться человѣческою кровью. И добро бы, если бы еще на престолахъ Пруссіи и Франціи сидѣли женщины,-- ну, тогда понятно: у женщинъ, по теоріи Блунчли, сознаніе права не должно быть такъ ясно, какъ у мужчинъ, -- а то вѣдь нѣтъ: и Вильгельмъ и Наполеонъ принадлежать къ мужскому полу,-- и министры у нихъ все мужчины. Но, можетъ быть, Наполеонъ, декретируя итальянскую и мексиканскую экспедиціи, дѣйствовалъ подъ вліяніемъ своей супруги, Евгеніи, и Бисмаркъ, присоединяя датскія провинціи къ Пруссіи и объявляя войну Австріи. находился подъ вліяніемъ очаровательной сеньоры Лукки? Если это дѣйствительно было такъ, то международное право, какъ наука, спасено, и мы преклоняемся передъ геніемъ великаго Блунчли, который своею теоріею распредѣленія правды и справедливости между двумя полами, такъ кстати выручилъ юристовъ изъ ихъ затруднительнаго положенія.
   Оказавъ эту услугу своей компаніи, Блунчли уже съ совершенною развязностью приступаетъ къ опроверженію скептическихъ воззрѣній нѣкоторыхъ юристовъ, утверждавшихъ, что международное право, въ смыслѣ права, науки, не существуетъ, -- опроверженія его очень курьезны и очень убѣдительны; для примѣра укажемъ хотя на одно изъ нихъ. Противники международнаго права, говорятъ, между прочимъ, что это такое за удивительное право, которое существуетъ безъ законодательства и суда, гдѣ все рѣшаетъ одна сила (стр. 3).
   
   "Если кто нибудь заявляетъ притязаніе на вещь, находящуюся но владѣніи другого, если кредиторъ требуетъ уплаты отъ должника,-- то обѣ стороны найдутъ въ государствѣ судью, который можетъ разрѣшить ихъ споръ на основаніи закона. Въ случаѣ похищенія собственности или личнаго оскорбленія, на защиту обиженнаго является прокуроръ или адвокатъ, присяжные рѣшаютъ вопросъ о виновности, судьи объявляютъ приговоръ, а государственная власть приводитъ его въ исполненіе. Когда же одно государство заявляетъ притязаніе на области, принадлежащія другому, или требуетъ удовлетворенія за нарушеніе своихъ интересовъ или само нагло нарушаетъ миръ и права другого государства, гдѣ судъ, къ которому могъ бы обратиться обиженный, кто удержитъ насиліе, возстановитъ право, защититъ слабаго противъ сильнаго? Обиженному государству остается единственное крайнее средство для защиты своихъ правъ,-- война, и въ войнѣ дѣло рѣшается превосходствомъ матеріальныхъ силъ одной изъ борющихся сторонъ", (стр. 10, 119).
   
   Такъ разсуждаютъ нѣкоторые юристы и разсуждаютъ они, какъ видите, совершенно справедливо. Но степенные юристы не одобряютъ такого нигилизма, и чтобы увернуться отъ его стрѣлъ, какъ вы думаете,-- какую штуку они выдумали?-- Они начинаютъ доказывать, будто на войнѣ правая сторона всегда побѣждаетъ. Какъ? они осмѣливаются сказать, что право есть сила и сила право! О, великое еретичество! Какъ могъ повернуться ихъ языкъ на такое невѣроятное правохульство. Нѣтъ, успокойтесь! Юристы степенные, побивающіе юристовъ-скептиковъ, никогда не договаривались до такой ереси: на войнѣ побѣждаетъ правда не потому, что право есть сила и сила есть право, а потому, видители, что "увѣренность въ правотѣ своего дѣла подкрѣпляетъ и ободряетъ войска, сознаніе же своей несправедливости вселяетъ въ нихъ смущеніе и робость" (стр. 11). О, великій Блунчли, о великіе юристы, кто. кромѣ васъ, могъ бы выдумать такую удивительную штуку?!-- Право это стоитъ "фокуса планетнаго свѣта, вдыхающаго и выдыхающаго всеобщую жизненность и безпрестанно поддерживаемаго питаніемъ солнца", -- о которомъ съ такою увѣренностью повѣствуетъ великій магъ Моро-Кристофъ.
   Доказавъ такимъ кабалистическимъ способомъ неосновательность возраженій, приводимыхъ противъ международнаго права, Блунчли, по общему рецепту, разсматриваетъ историческое развитіе какой-то идеи международнаго права, и сулитъ ему въ будущемъ блистательную перспективу. Затѣмъ слѣдуетъ очень краткое и очень поверхностное обозрѣніе главнѣйшихъ фактовъ изъ международныхъ отношеній, и въ заключеніе этого обозрѣнія г. Блунчли проситъ своихъ читателей убѣдиться, что международное право сдѣлало въ послѣднее время большіе успѣхи. А почему же и не убѣдиться? Но только если читатель убѣдится, то, конечно, онъ убѣдится единственно изъ любезности къ г. Блунчли, и ужь никакъ не потому, что прочелъ его книжку. Изъ этой книжки онъ не узнаетъ рѣшительно ничего такого, чего бы не зналъ и до нее. Зачѣмъ г. Блунчли изволилъ утруждать себя писаніемъ ея, зачѣмъ онъ для такого вздора отрывался отъ своихъ серьезныхъ занятій -- это вопросъ, весьма мало насъ интересующій, и отвѣчать на него мы не беремся. Но зачѣмъ г. Даманскій перевелъ и издалъ этотъ вздоръ -- это вопросъ весьма интересный и съ психологической, и со всякой другой точки зрѣнія. Когда, наконецъ, этотъ издатель перестанетъ мистифицировать нашу несчастную публику? И неужели онъ мало угодилъ ей своимъ Лабулэ? Бѣдная публика,-- твои услужливые издатели скоро совсѣмъ отобьютъ у тебя охоту тратить деньги на книги. Въ самомъ дѣлѣ, какъ ты ни терпѣлива и ни вынослива, а все же можетъ лопнуть и твое терпѣніе: что ни книга -- то глупость и глупость; раскроешь одну -- разсуждаетъ о хиромантіи; -- раскроешь другую -- натыкаешься на разсужденіе о распредѣленіи правды и справедливости между полами, -- раскроешь третью -- колоссальное невѣжество. Когда же, наконецъ, все это кончится?

-----

   Вмѣстѣ съ брошюркою Блунчли "О значеніи и успѣхахъ новѣйшаго международнаго права" тотъ же г. Даманскій, -- и тоже неизвѣстно для чего,-- издалъ другую брошюрку того же автора:, антропологическіе очерки о правѣ и государствѣ", въ которой весьма поверхностно и неудовлетворительно излагается воззрѣніе на право и государство Гуго Греція и Томазія; вся брошюрка занимаетъ какихъ нибудь 1 1/2 печатныхъ листовъ, и по своей ничтожности не заслуживаетъ ни малѣйшаго отзыва. Все, что мы можемъ сдѣлать по поводу ея, -- это предостеречь читателя отъ непроизводительной траты денегъ на ея покупку.

-----

   Сочиненіе Фрейтата: ..Картины средневѣковой жизни" заслуживаетъ полнаго вниманія со стороны читателей, необладающихъ большимъ запасомъ историческихъ свѣденій. Въ весьма легкой и удобочитаемой формѣ она знакомитъ ихъ съ важнѣйшими событіями европейской исторіи, начиная съ конца древняго міра и до реформаціоннаго періода.
   
   "Предлагаемая книга", говоритъ переводчикъ въ предисловіи, "есть по словамъ автора, самостоятельное цѣлое и въ тоже время первая часть болѣе обширнаго сочинскія, названнаго "Картинами изъ прошлаго Германіи" Bilder aus der deutschen Vergangenheit). Второй томъ его заключаетъ періодъ Габсбурговъ и реформаціи,-- третій переворотъ и реформы семнадцатаго вѣка, четвертый вѣкъ, Фридриха Великаго и новое время. Хотя авторъ въ своихъ картинахъ имѣетъ въ виду преимущественно исторію Германіи, но настоящая книга касается міровыхъ событій, каковы: переселеніе народовъ, монархіи Карла Великаго, крестовые походы и проч."
   
   Въ изложеніи Фрейтага хотя и пробивается нѣсколько нѣмецкій патріотизмъ, -- однако онъ смотритъ на прошлое трезвыми глазами и не морочитъ ни себя, ни другихъ несбыточными иллюзіями добраго стараго времени.
   
   "Напрасно," говоритъ онъ на первой же страницѣ, "стали бы мы искать добраго стараго времени. Даже ханжа, осуждающій Гегеля и Гумбольдта, какъ великихъ безбожниковъ, даже консервативный землевладѣлецъ, ратующій съ властями настоящаго времени за привилегіи своего сословія, даже и они, переносясь въ прошлыя столѣтія, сначала придутъ въ крайнее удивленіе, а йогомъ въ ужасъ при видѣ ихъ окружающаго."
   
   Затѣмъ, онъ рисуетъ въ весьма живой и увлекательной картинѣ бытъ германскаго землевладѣльца въ половинѣ XVI вѣка, и проводитъ параллель съ бытомъ того же землевладѣльца въ половинѣ XVII вѣка, спустя двѣнадцать лѣтъ послѣ окончанія великой германской войны,-- когда средневѣковыя основы народной жизни были окончательно расшатаны, но порядокъ еще не возстановился и жизнь не вошла въ свою обыденную мѣщанскую колею.
   
   "Стѣны древняго господскаго замка развалились; нерѣдко въ нихъ гостило чужеземное войско: пламя закоптило кучи развалинъ, неистовство опусти шило погреба и сундуки; домашнее хозяйство разрушено. Изъ камней стараго зданія землевладѣлецъ выстроилъ новый бѣдный домъ, съ толстыми стѣнами безъ украшеній. Большія окна смотрятъ внизъ на жалкую деревню, хижины которой лишь отчасти отстроены, и на поле, которое только нѣсколько лѣтъ тому назадъ вошло въ прежній сѣвооборотъ. Стадо овецъ кое-какъ пополнено, но лошадей еще мало, -- поселяне научились пахать коровами. Владѣлецъ замка не содержитъ болѣе всадниковъ и верховыхъ лошадей; подъ дырявымъ навѣсомъ стоитъ карета,-- неудобный ящикъ на кожаныхъ ремняхъ, составляющій тѣмъ не менѣе фамильную гордость, Домъ все еще окружаютъ стѣны и рвы съ подъемными мостами; входы защищены желѣзными замками и желѣзными запорами; страна еще не безопасна. Вблизи скрываются цыгане и шайки разбойниковъ; ежедневные разговоры идутъ о нападеніяхъ и страшныхъ убійствахъ, совершаемыхъ людьми съ вымазанными черной краской лицами. Въ домѣ больше спокойствія и порядка, въ деревнѣ тишина. Чувство порядка усилилось, и землевладѣлецъ самъ строго надзираетъ за дѣтьми, прислугой, крестьянами. Сельская школа въ жалкомъ упадкѣ; бѣдный кандидатъ обучаетъ дѣтей землевладѣльца. На дворѣ замка еще встрѣчаются какія-то дикія лица, но уже не верховые наемники, а отпускные солдаты, вступившіе въ мирныя гражданскія должности лѣсниковъ, разсыльныхъ при судахъ и тѣлохранителей владѣльца. Когда хозяинъ уходитъ изъ дому, съ головы его надаютъ большими локонами густые волосы; вмѣсто рыцарскаго меча на боку у него виситъ длинная и тонкая шпага; движенія и рѣчи его неуклюжи и сухи, кань будто онъ играетъ роль; "ваша милость"-- называютъ его граждане; незамужняя его дочь сдѣлалась Fräuein и demoiselle. Госпожа замка все еще носитъ на боку связку ключей, сильна въ рецептахъ и суевѣрныхъ домашнихъ средствахъ теченія, и страдаетъ отъ привидѣній въ старой башнѣ замка, пережившей войну. Но въ ожиданьи чьего-либо визита прялка уносится, наскоро надѣвается нарядное платье, на столѣ является скудное фамильное сокровище -- серебряные кубки и кружки; конюхъ или лакей, уполномоченный отдать поклонъ, одѣвается въ ливрею и въ комнатѣ курятъ благовонія. Посѣтитель является моднымъ любезникомъ, въ галунахъ и парикѣ, и обмѣнивается съ думскимъ поломъ многорѣчивыми комплиментами; онъ преданнѣйшій рабъ храброй и знатной дамы, восхваляетъ ея дочку, побѣдительницу сердецъ, за ея ангельскую красоту и слушаетъ ее недостойными ушами; но эти выточенные комплименты -- плохая маска грубыхъ нравовъ, -- нерѣдко прерываются пошлостями конюшни и бранью; когда истощились комплименты, и разговоръ становится непринужденнѣе, то больше всего онъ обращается на вещи уже не двусмысленныя; женщины привыкли слушать и отвѣчать, не съ наивнымъ простодушіемъ прежняго времени, но съ тайнымъ удовольствіемъ отъ вольности такого разговора; разсказывать грязные анекдоты или приводить въ притворное смущеніе женщинъ загадочными вопросами и ихъ неприличнымъ разрѣшеніемъ было тогда въ модѣ. Но надоѣлъ и этотъ разговоръ; между тѣмъ вино производитъ свое дѣйствіе: веселость становится шумнѣе, и въ концѣ концевъ наступаетъ здоровый кутежъ на старый нѣмецкій ладъ..." (Стр. 7--8).
   
   Изъ этого отрывка читатель можетъ составить себѣ полное понятіе о томъ, какъ относится Фрейтагъ къ описываемому имъ предмету. Въ живой картинѣ онъ представляетъ намъ жизнь землевладѣльца средней руки, отъ половины XVII стол.,-- его домашнее хозяйство, его время провожденіе и т. д. Такимъ же точно увлекательнымъ языкомъ написана и вся книга. Правда, въ ней читатель не найдетъ глубокихъ соображеній и новыхъ мыслей, оригинальныхъ сужденій и сопоставленій,-- но онъ найдетъ живой серьезный, картинный разсказъ-о различныхъ сторонахъ германской народной жизни, разсказъ,-- который не только его позабавитъ, но и дастъ ему хорошій запасъ полезныхъ историческихъ свѣденій.
   Въ самыхъ воззрѣніяхъ Фрейтага на народную жизнь, которую онъ желаетъ оживить передъ нами въ этихъ картинахъ, проглядываетъ ветхій идеализмъ отжившихъ теорій, но этимъ воззрѣніямъ не слѣдуетъ придавать никакой важности, потому что онѣ нисколько не портятъ впечатлѣнія, производимаго его живыми разсказами и нисколько не подкупаютъ безпристрастіе разскащика.

-----

   Книжка г. Леонтьева явилась весьма кстати и заслуживаетъ серьезнаго вниманія не одной только публики. Цѣль книги -- представитъ несоотвѣтствіе нашего теперешняго слѣдственнаго порядка, пропитаннаго во многихъ отношеніяхъ преданіями старой рутины, съ новымъ процессомъ, введеннымъ уставами 20 ноября 1864 г. Авторъ подвергаетъ критическому анализу предварительныя слѣдствія, произведенныя по замѣчательнѣйшимъ уголовнымъ процессамъ изъ практики новыхъ судовъ. Анализъ этотъ приводитъ къ тому выводу, что въ большинствѣ случаевъ предварительное слѣдствіе производилось съ одной стороны, крайне небрежно,-- что вредитъ уголовному правосудію и ослабляетъ силу уголовной репрессіи, съ другой,-- крайне односторонне, подъ вліяніемъ предвзятыхъ идей,-- отчего страдаютъ невинные и подрывается авторитетъ судебной власти. Кромѣ того не вывелись еще изъ моды пріемы стараго слѣдствія: запугиваніе, наушничанье и т. п. Примѣровъ мы не будемъ приводить, потому что въ книгѣ Леонтьева читатель найдетъ ихъ въ изобиліи. Въ предисловіи авторъ указываетъ на нѣкоторыя особенно темныя стороны нашего слѣдствія, напр. слишкомъ поспѣшные аресты, наушничанье и т. п. и развиваетъ при этомъ нѣсколько справедливыхъ мыслей о томъ, какія по закону должны быть обязанности судебнаго слѣдователя; указывая на рутинные пріемы нашихъ новыхъ слѣдствій, онъ останавливается въ особенности на двухъ изъ этихъ пріемовъ, крайне стѣснительныхъ для свободы гражданъ -- именно на легкости, съ которую заподозрѣнная личность подвергается тюремному заключенію, безъ достаточныхъ основаній, уликъ, и на домашнемъ обыскѣ. Относительно послѣдняго г. Леонтьевъ говоритъ слѣдующее:
   
   "Есть и еще одинъ изъ пріемовъ, употребляемыхъ при слѣдствіи безъ строгой разборчивости, вытекающій очевидно изъ слабаго сознанія того, какимъ униженіемъ должно пользоваться жилище частнаго лица и его спокойствіе. Пріемъ этотъ -- обыски и такъ называемыя выемки въ домахъ. Нужно-ли говорить, какъ мы далеки еще отъ того высокаго идеала, до котораго дошелъ въ этомъ отношеніи англійскій народъ... Домъ англичанина, по выраженію лорда Чатама, называется его крѣпостью. Почему? Потому-ли что его окружаетъ ровъ, защищаетъ валъ? Нѣтъ. Домъ этотъ можетъ быть прыгая соломою хижина... Въ него можетъ проникать дождь, ни король не можетъ этого сдѣлать".
   
   Послѣднія слова, конечно, должны быть поняты, какъ метафора; но, извѣстно, что министерство Пальмерстона. лишилось довѣрія палаты за то, что дозволило произвести обыски въ нѣкоторыхъ частныхъ домахъ по поводу покушенія Орсини противъ французскаго императора.
   
   "Судебная, и только одна судебная власть имѣетъ право въ Англіи разрѣшить произвести домовый обыскъ. Наши судебные слѣдователи -- члены суда, и потому мы, въ отношеніи внѣшней стороны дѣла, какъ бы пользуемся одинакимъ огражденіемъ, какъ и англійскіе подданные; на основаніи же 254 ст. ус. уг. судопр. полиціи при дознаніяхъ и собираніи свѣдѣній воспрещается дѣлать обыски и выемки въ домахъ. Но, во первыхъ, для той же полиціи сдѣлано исключеніе: по статьѣ 258, "въ тѣхъ случаяхъ, когда полиціею застигнуто совершающееся или только что совершившееся преступное дѣяніе, и также когда до прибытія судебнаго слѣдователя слѣды преступленія могла бы изгладиться..." Въ такихъ случаяхъ полиція замѣняетъ судебнаго слѣдователя, во всѣхъ его слѣдственныхъ дѣйствіяхъ, не требующихъ отлагательства, въ томъ числѣ "въ обыскахъ и выемкахъ". Это уже значительно ослабляетъ гарантію частнаго лица отъ того, что оно не будетъ потревожено безъ особой, крайней необходимости, такъ какъ извѣстно, что низшіе агенты полиціи, особенно въ провинціи, люди, не настолько подготовленные образованіемъ, чтобы понимать, какимъ уваженіемъ должно пользоваться жилище частнаго человѣка. Во-вторыхъ, въ виду того, что семейное спокойствіе, домашняя, внутренняя жизнь частнаго лица должны пользоваться такимъ же, если не большимъ уваженіемъ, какимъ по новымъ уставамъ пользуется и его личность, въ высшей степени полезно было бы, чтобы обыски въ частныхъ домахъ производились судебными слѣдователями не иначе, какъ по особымъ предварительнымъ постановленіямъ, подобно тому, какъ это предписываютъ новые судебные уставы для задержанія подозрѣваемаго лица. Такимъ образомъ, уваженіе частнаго жилища было бы опредѣлено закономъ ясно и отчетливо; прямымъ слѣдствіемъ этого было бы то. что не только полиція, но и судебный слѣдователь остерегался бы тревожить домашній очагъ частныхъ людей съ такою легкостью, съ какою это дѣлается теперь, хотя законъ, повидимому, и не одобряетъ такого образа дѣйствій. По отношенію ко всему, что касается уваженія правъ, гражданъ агентами власти и также предупрежденія нарушенія этихъ правъ, въ законѣ полезно, и даже необходимо, какъ говорится, ставить точки надъ о. Власть сама но себѣ имѣетъ столько силы и столько средствъ заставить уважать себя, что никакое постановленіе, обезпечивающее гражданъ отъ произвола и увлеченій агентовъ власти, не можетъ считаться ни лишнимъ, ни чрезмѣрно строгимъ, но отношенію къ этимъ агентамъ" (стр. 36).

П. Т.

"Дѣло", No 1, 1868

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru