Lib.ru/Классика: Ткачев Петр Никитич. Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

Четвертое сословіе или Пролетаріатъ. Изслѣдованія В. Г. Рилля. Перев. съ 5-го нѣмецкаго изд. Ландау. С.-Петербургъ, 1867 г.

О значеніи искуства въ цивилизаціи. Е. Эдельсона. С.-Петербургъ, 1867.

Историческіе этюды о женщинѣ. I. Женщина первобытная. Михаила Библіомана. С.-Петербургъ, 1867.

Едва ли въ какомъ изъ западно-европейскихъ государствъ можно найти столько живыхъ воспоминаній, живыхъ памятниковъ "добраго стараго времени," какъ въ современной намъ Германіи. Повидимому, она стоитъ во главѣ европейской цивилизаціи, но въ то же время несомнѣнно, что надъ нею еще носится духъ средневѣковаго варварства,-- отсюда рядомъ съ разными новѣйшими изобрѣтеніями и усовершенствованіями, вы встрѣчаете тамъ самые курьезные анахронизмы вродѣ средневѣковыхъ цѣховъ, гильдій, корпорацій, и т. и. Потому нѣтъ ничего удивительнаго, что и ея ученые и публицисты до сихъ поръ еще не могутъ окончательно отрѣшиться отъ средневѣковаго изувѣрства, до сихъ поръ но могутъ забыть средневѣковыхъ тенденцій. Такимъ образомъ въ нѣмецкой литературѣ рядомъ съ крайними положеніями современной науки мы видимъ самыя дикія заблужденія "добраго стараго времени".

Глубокій анализъ настоящаго и трезвый взглядъ на будущее здѣсь смѣшивается съ отжившими преданіями прошлаго. Подобно тому знаменитому ваятелю, который, силою своего генія, вдохнулъ въ кусокъ мрамора живую душу, они мечтаютъ силою своего слова оживить разлагающійся организмъ средневѣковой жизни и превратить его въ живую дѣйствительность. Они мечтаютъ реставрировать то доброе старое время, когда каждый членъ общества былъ прежде всего членомъ какой нибудь корпораціи; когда каждый былъ прикрѣпленъ къ одному какому нибудь мѣсту, съ котораго онъ не могъ и не долженъ былъ сдвинуться, когда дворянство отличалось гостепріимствомъ и семейными добродѣтелями; когда мастера смотрѣли па своихъ слугъ и подмастерьевъ какъ на своихъ домочадцевъ; когда кавалеры становились передъ дамами на колѣни и пѣли имъ серенады подъ окнами; когда великодушная рука помѣщика втайнѣ благодѣтельствовала и помогала бѣдному крестьянину, изнемогавшему подъ бременемъ барщины; когда доброму селянину не было нужды искать работы на сторонѣ; когда среди нисшихъ слоевъ общества процвѣтали всевозможныя добродѣтели, и т. д.

Вотъ это-то заманчивое старое время и хочетъ воскресить маленькая плеяда курьезныхъ публицистовъ, среди которыхъ Рилль является звѣздою первой величины. Рилль--это безпорно одинъ изъ проницательнѣйшихъ, талантливѣйшихъ и въ то же время самыхъ отсталыхъ публицистовъ современной Германіи. Онъ обладаетъ обширною историческою эрудиціей), онъ умѣетъ необыкновенно вѣрно схватывать данныя отношенія, по чуть дѣло касается его разсудочной способности, чуть только понадобится объяснить схваченное отношеніе, сдѣлать выводъ изъ историческихъ данныхъ, какъ вдругъ онъ теряетъ всю свою проницательность и превращается въ какого-то скудоумнаго старца, ворчащаго и брюжжащаго на все, что только дышетъ жизнію и молодостію. Съ непреклонною послѣдовательностію ненавидитъ Рилль все живое и молодое. И эта ненависть не безпричинная: Рилль понимаетъ и видитъ, какъ молодая жизнь подтачиваетъ и разрушаетъ тѣ полу-сгнившіе обломки средневѣковой общественности, которые онъ считаетъ священными памятниками прошлога благополучія человѣчества, вѣрнымъ голосомъ его будущаго счастія. онъ смутно чувствуетъ законность и неизбѣжность такого разрушенія и потому онъ всѣми силами старается доказать его невозможность и беззаконность. Слушая эти доказательства, невольно спрашиваешь себя: къ чему же онъ такъ волнуется и къ чему же онъ подымаетъ вето эту страшную бурю противъ ненавистнаго ему "духа времени?" Вѣдь все это только "мечтанія" и "фантастическія утопіи," вѣдь никто не могъ и но можетъ "совершенно уничтожить самыя корпораціи и вырвать вѣру въ ихъ необходимость" (Рилль, четвертое сословіе стр. 14). Чего же слѣдовательно безпокоиться? Однако Рилль безпокоится и негодуетъ: не служитъ ли это доказательствомъ, что онъ самъ какъ бы недовѣряетъ своимъ словамъ, что онъ самъ сомнѣвается въ дѣйствительности тѣхъ средствъ, которыя предлагаетъ для уврачеванія общественныхъ язвъ? Насквозь пропитанный средневѣковыми преданіями, умъ его до того сроднился съ формами средневѣковаго быта, что онъ заключаетъ даже въ эти формы и молодую, протестующую жизнь. Все протестующее, все враждебное средневѣковому порядку вещей, онъ сваливаетъ въ одну группу и приклеиваетъ къ ней ярлыкъ съ надписью "четвертое сословіе." Невидимому надпись эта не имѣетъ особеннаго значенія, повидимому это только условное названіе и ничего болѣе. Но въ сущности, совсѣмъ не такъ. Окрестивъ протестантовъ именемъ четвертаго сословія, онъ хотѣлъ этимъ показать, что они, по самому положенію своему въ обществѣ, лишены всякихъ шансовъ не только на возможность осуществленія своихъ тенденцій, но даже на возможность продолжительнаго существованія. Въ самомъ дѣлѣ, по своимъ тенденціямъ это сословіе отрицаетъ всякую замкнутость, всякія сословія, т. е. отрицаетъ само себя? А при такомъ самоотрицаніи, при такомъ самопротиворѣчіи развѣ оно можетъ долго существовать, развѣ оно можетъ вообіце существовать? Конечно нѣтъ. Оно должно или отказаться отъ своихъ "мечтательныхъ теорій" или уничтожиться, т. е. распасться па свои составные элементы, и каждый изъ этихъ элементовъ присоединится къ той общественной группѣ, отъ которой онъ оторвался. Такую именно будущность и предсказываетъ ему Гилль.

Все это очень можетъ быть и все это совершенно справедливо, но только при томъ предположеніи, что ярлыкъ, придѣланный Гиллемъ къ анализируемой имъ группѣ лицъ, дѣйствительно вѣренъ и вполнѣ точенъ, если же нѣтъ, если съ понятіемъ объ этой группѣ совершенно не вяжется понятіе о сословіи, въ такомъ случаѣ въ ея существованіи нѣтъ ни малѣйшаго самопротиворѣчія и ей нисколько не грозитъ та роковая участь, которую подготовилъ для нея нѣмецкій публицистъ. Изъ кого же состоитъ та общественная группа, которую Рилль назвалъ четвертымъ сословіемъ?

На это самъ Рилль отвѣчаетъ такимъ образомъ: "оно образуется изъ отлагающихся и разлагающихся частей аристократіи, гражданства и крестьянства; оно собираетъ подъ своимъ флагомъ тѣхъ, которые оставили свои знамена, мародеровъ стараго общества, и образуетъ изъ нихъ новую, страшную своею силою, армію." (Рилль, стр. 1) Однимъ словомъ, къ этой группѣ принадлежатъ всѣ тѣ, которые поставлены условіями современной общественной жизни въ положеніе пролетаріевъ, т. е. людей, ничего неимѣющихъ для удовлетворенія своихъ потребностей, кромѣ головы и рукъ, людей, у которыхъ потребности всегда выше удовлетворенія, слѣдовательно людей вѣчно ищущихъ работы, рѣдко ее находящихъ, людей недовольныхъ и неудовлетворенныхъ, чувствующихъ и сознающихъ (въ большей или меньшей степени) свое шаткое, ненадежное, ничѣмъ необезпеченное положеніе въ современномъ обществѣ. Различныя обстоятельства оторвали ихъ отъ тѣхъ прочно-сложившихся и опредѣлившихся общественныхъ группъ, которыя выработала средневѣковая жизнь. Потому въ составъ этого пролетаріата входятъ самые разнообразные элементы отъ каждаго сословія. Эти разнообразные элементы именно въ силу своего разнообразія и не могутъ сплотиться въ одну цѣлостную группу, въ сословіе. Чтобы сплотиться въ сословіе, нужно имѣть общіе, и притомъ исключительные интересы,-- такихъ интересовъ у современныхъ пролетаріевъ нѣтъ и не можетъ быть. Какіе общіе интересы могутъ связывать обнищавшаго дворянина и оставшагося за штатомъ чиновника, фабричнаго рабочаго и обанкрутившагося торгаша, литературнаго пролетарія и какого ни- будь бродягу. У всѣхъ у нихъ есть сознаніе необезпеченности, шаткости своего положенія, всѣ они чувствуютъ недовольство своимъ безвыходнымъ положеніемъ, но однако этого сознанія и недовольства еще слишкомъ мало, чтобы сплотить ихъ въ замкнутое сословіе. Потому всѣ эти пролетаріи тѣснѣе связаны съ тѣми сословіями, изъ которыхъ они вышли, нежели другъ съ другомъ. Чиновникъ пролетарій но чувствуетъ ни малѣйшей солидарности съ пролетаріемъ бродягою и считаетъ своею обязанностію относиться къ нему съ самымъ высокомѣрнымъ презрѣніемъ, точно также пролетарій умственной работы относится къ какому нибудь обнищавшему торгашу или мошеннику-аферисту.

Пролетаріи фабричные не питаютъ никакихъ дружелюбныхъ чувствъ къ пролетаріямъ земледѣльцамъ. Окрестить всѣ эти разнообразные и часто враждебно относящіеся другъ къ другу элементы однимъ общимъ именемъ четвертаго сословія -- это значитъ употреблять слово сословіе въ томъ именно смыслѣ, въ какомъ его никогда не употребляли. Слѣдовательно пролетаріатъ никогда не можетъ выродиться въ особое сословіе. Но съ другой стороны, съ тѣми сословіями, изъ которыхъ вышли пролетаріи, они связываются только чисто-внѣшнею формальною связью, -- дѣйствительныхъ же общихъ интересовъ между ними нѣтъ; напротивъ, между ними существуетъ общій антагонизмъ, скрытая злоба и ненависть. Такимъ образомъ, принадлежа къ своему сословію но своему образу жизни, по своимъ привычкамъ и преданіямъ, они въ тоже время вносятъ въ это сословіе духъ разъединенности и антагонизма, боязнь за будущее, неувѣренность въ настоящемъ, недовольство существующимъ. При такихъ условіяхъ сословіе не можетъ представлять собою плотнаго замкнутаго цѣлого, оно постепенно должно разлагаться; корпоративныя узы, связывавшія прежде его членовъ, постепенно начинаютъ расторгаться, каждый думаетъ только о себѣ, каждый трепещетъ за свою судьбу, каждый видитъ другъ въ другѣ не сотоварища, а врага, посягающаго на его благосостояніе. Таково дѣйствіе современнаго пролетаріата по отношенію къ сословной разграниченности. Потому Рилль совершенно напрасно полагаетъ, будто современный пролетаріатъ приведетъ въ концѣ концовъ къ реставрированію отжившихъ средневѣковыхъ корпорацій. "Именно тѣмъ, говоритъ онъ (стр. 5), что четвертое сословіе составляетъ оппозицію противъ другихъ сословій, оно заставляетъ послѣднихъ еще болѣе сосредоточиваться въ самихъ себѣ, въ своихъ особенностяхъ, и вмѣсто того, чтобы сдѣлаться всеобщимъ, оно само, четвертое сословіе, тѣмъ болѣе должно обособляться, чѣмъ вѣрнѣе оно остается своему принципу -- уничтоженія всякаго сословнаго распредѣленія. Такимъ образомъ, вездѣ устроено такъ, чтобы деревья не проломили небо".-- Хотя нельзя не сочувствовать такому благонамѣренному взгляду на природу, однако нельзя также не согласиться, что въ настоящемъ случаѣ онъ мало примѣнимъ къ дѣлу. Ожидать отъ такъ называемаго четвертаго сословія Рилля возсозданія средневѣковыхъ формъ общественности -это значитъ думать, что деревья будутъ росли вверхъ корнями и внизъ вѣтвями. Но намъ кажется, что и самъ Рилль не вѣритъ въ эти мечты, хотя изъ приведенныхъ выписокъ несомнѣнно слѣдуетъ, что онъ ихъ раздѣляетъ. Если бы Рилль вѣрилъ въ ихъ осуществимость, то онъ долженъ бы былъ отнестись къ своему "четвертому сословію", съ нѣкоторою нѣжностью и даже любовью, но онъ вездѣ относится къ нему съ ожесточеніемъ. Людей, принадлежащихъ къ нему, онъ называетъ не иначе, какъ людьми "испорченными", гнилыми членами общества, представляющими собою "громадный лазаретъ, наполненный больными въ гражданскомъ, нравственномъ и художественномъ отношеніяхъ, -- образцовую клинику, великолѣпно устроенную для поучительныхъ культурно-историческихъ наблюденій" (стр. 34). Приблизительно, онъ смотритъ на нихъ съ такой же именно точки зрѣнія, съ какой смотрятъ на нашихъ нигилистовъ и реалистовъ Гг. Стебницкіе, Соловьевы, Авенаріусы и легіонъ ихъ единомышленниковъ; особенно сильно достается отъ него журналистикѣ и литераторамъ. Читая его выходки противъ нихъ, такъ и кажется, что читаешь статьи сотрудниковъ Всемірнаго Труда и Литературной Библіотеки, въ нѣмецкомъ переводѣ. Въ литераторствѣ ищутъ себѣ убѣжище, по мнѣнію Рилля, "отвергнутые не только обществомъ, но и государствомъ, люди потерпѣвшіе кораблекрушеніе въ житейскомъ морѣ и напрасно добивающіеся "барскаго существованія" (стр. 45). "Не мысли и убѣжденія руководятъ литераторами -- ими руководитъ зависть, презрѣнное честолюбіе, желаніе "посибаритничать", пощеголять "блестящею роскошью, золотыми цѣпочками, шампанскимъ" (стр. 45), пріобрѣсти популярность, вѣсъ и значеніе въ обществѣ, и т. п. "Кто хотѣлъ жать не сѣя, говоритъ Рилль, тотъ дѣлался литераторомъ; кто самымъ краткимъ и легкимъ путемъ хотѣлъ пріобрѣсти политическій вѣсъ, дѣлался журналистомъ, подобно тому, какъ въ фалангу журнальныхъ критиковъ легко вступали люди, желавшіе играть роль въ артистическомъ мірѣ, но въ то же время чувствовавшіе свою неспособность быть художниками".-- Конечно все это можетъ быть справедливо въ примѣненіи къ отдѣльнымъ случаямъ, но обвинять въ этомъ огуломъ всю журналистику, всѣхъ литераторовъ, которые осмѣливаются не соглашаться съ Биллемъ во взглядахъ на средневѣковыя формы общественнаго быта, несправедливо. Но это еще но все: гнѣвъ Билля обрушивается но только на всѣхъ тѣхъ, которые, но его мнѣнію, принадлежатъ къ четвертому сословію, но также и на все средневѣковое общество, подготовившее, своими "соціальными проступками", -- какъ онъ выражается -- возможность возникновенія этого сословія. Анализируя его составъ и образованіе, онъ убѣждается, что четвертое сословіе является результатомъ совокупной дѣятельности всѣхъ элементовъ средневѣковой общественности. Такимъ образомъ средневѣковое общество само приготовило язву,-- въ своемъ логическомъ развитіи оно само дошло до саморазрушенія. Но оставимъ на время соображенія Билля и обратимся къ его историческимъ наблюденіямъ, анализу образованія такъ называемаго имъ четвертаго сословія. Этотъ анализъ, надо сознаться, иногда поражаетъ своею меткостью, а иногда своею крайнею недальновидностью. Однако эта недальновидность, какъ мы увидимъ ниже, можетъ быть скорѣе отнесена на счетъ желанія Билля утѣшить и убаюкать себя, нежели на счетъ его непроницательности.

Усиленіе королевской власти въ западной Европѣ, западно-еврейское бюрократическое государство и западно-европейскій конституціонный либерализмъ, далѣе западно-европейское католическое духовенство--всѣ эти элементы средневѣковой общественности не сдѣлали, по мнѣнію Билля, ничего "какъ только содѣйствовали образованію четвертаго сословія", т. е. пролетаріата (стр. 11). "Короли, говоритъ онъ, разрушили самостоятельное могущество значительнаго дворянства; они уничтожили средневѣковое многосложное государственно-гражданское раздѣленіе общества; они уничтожили также я сословныя привилегіи и, мало-по-малу, усыпили сословное представительство". "Ришелье, разрушая самостоятельность французской аристократіи, завербовалъ этимъ многочисленныхъ членовъ для четвертаго сословія. Когда нѣмецкіе монахи, чтобы противодѣйствовать наслѣдственной аристократіи, во множествѣ раздавали высокіе титулы безъ соотвѣтственныхъ къ тому матеріальныхъ средствъ, то они сами того не подозрѣвая, такимъ образомъ, сдѣлались разсадниками школъ, гдѣ выросло четвертое сословіе, которое впослѣдствіи рѣзче всѣхъ должно было выступить противъ того понятія о подданномъ, для утвержденія котораго предпринимались эти мѣры".

"Бюрократическое государство смотрѣло на общество только съ точки зрѣнія администраціи. Всѣ сословія раздѣлялись для него на двѣ значительныя группы: "служащихъ" и "гражданъ", т. е. состоящихъ на государственной службѣ и несостоящихъ въ ней. Гордость, заключающаяся въ этомъ различіи, въ незначительныхъ мѣстностяхъ и мѣстечкахъ ужаснымъ образомъ ослабила отрадное самосознаніе гражданина." Множество ослѣпленныхъ людей, которые были бы отличными столярами и сапожниками, предпочли имъ блестящую нищету человѣческаго пролетаріата. Ремесленникъ терялъ къ самому себѣ всякое уваженіе, когда видѣлъ, какъ неизмѣримо выше его считалъ себя всякій чиновникъ, который успѣлъ положить чернильное пятно на листъ гербовой бумаги".

"Чиновничество, какъ искуственное сословіе, разрушая я разлагая, вторглось въ другія. Здоровый, естественный корпоративный духъ превратился въ уродливый и противуестественный. Справедливая гордость своимъ великимъ призваніемъ и достоинство общественнаго положеніи сдѣлались раздражительною дерзостью, въ отношеніи къ тѣмъ изъ своихъ гражданскихъ сословныхъ товарищей, которые, вмѣсто гербовыхъ пуговицъ на чиновничьемъ фракѣ, имѣли кожаный передникъ. Но бюрократическое государство и изъ политическаго принципа, стремилось уравнять корпоративное раздѣленіе общества, потому что ему гораздо легче было управлять обществомъ однообразнымъ, чѣмъ равнообразнымъ, потому что централизація государственнаго управленіи неминуемо влечетъ за собою и централизацію общества, и потому, наконецъ, что государство для него не болѣе какъ мертвый организмъ, между тѣмъ какъ историческое раздѣленіе общества стремится развивать органическую жизнь и безъ сомнѣнія составляетъ противурѣчіе съ мертво-табельнымъ управленіемъ бюрократіи".

"Такъ какъ бюрократическое управленіе мѣритъ благосостояніе народа не его внутреннимъ здоровьемъ и силою, а внѣшними обстоятельствами, то оно употребляло всѣ свои усилія, чтобы увеличить число душъ (?), не заботясь о томъ, возвыситъ ли новоприбывшая масса народное благосостояніе или только станетъ эксплоатировать его. Абсолютная свобода промысловъ, патентованное мастерство,-- вотъ волшебныя средства, которыми бюрократія думала увеличить народное благосостояніе. И когда, послѣ этого, цѣлыя массы пролетаріевъ внезапно поставили нѣмецкую бюрократію въ ужасно неловкое положеніе, то она и понятъ не могла, откуда взялись яти люди, хотя она сама строила печи для искуснаго высиживанія сотнями тысячъ цыплятъ четвертаго сословія" (стр. 11, 12) Хотя во всемъ этомъ много преувеличенія, хотя нѣмецкой бюрократіи приписываются такія дѣйствія, въ которыхъ она была почти неповинна (какъ напр. дарованіе полной свободы промысламъ и проч.)--однако въ приведенныхъ словахъ Рилля много горькой правды. Да, бюрократія была могучимъ рычагомъ, создавшимъ массы чиновническаго пролетаріата,-- отрывая производительныхъ работниковъ осъ производительной дѣятельности, и превращая ихъ въ какія-то ходячія машины,-- весьма убыточныя для народа и весьма стѣснительныя для развитія народной промышленности.

Въ томъ же духѣ, какъ и бюрократическое государство, -- въ духѣ нивеллированія сословій и уничтоженія средневѣковыхъ общественныхъ корпорацій, дѣйствовали, но мнѣнію Рилля, и конституціонные либералы, "видѣвшіе въ человѣкѣ не члена той или другой корпораціи, а только члена государства, которому они охотно приносили въ жертву все общество со всѣми его посторонними подраздѣленіями. "

Въ этомъ же духѣ дѣйствовали и католицизмъ, и философы XVIII вѣка, и современная демократія. Благодаря этимъ-то вреднымъ вліяніямъ и стали ослабѣвать и порываться узы средневѣковыхъ корпорацій, стали уничтожаться тѣ перегородки, которыя такъ долго раздѣляли средневѣковое общество. Билль, въ качествѣ присяжнаго защитника средневѣковыхъ формъ быта, разумѣется, скорбитъ объ этомъ печальномъ обстоятельствѣ. Но въ этой, весьма понятной, скорби ясно просвѣчивается его консервативный оптимизма., въ желчныхъ выходкахъ слышатся какія-то неопредѣленныя надежды. что все это можно еще поправить и повернуть на старый ладъ. Вглядитесь въ самомъ дѣлѣ на тѣ причины, которыя, по его мнѣнію, поколебали твердыя основы средневѣковой общественности. Въ этихъ причинахъ нѣтъ въ сущности ничего роковаго, неизбѣжнаго, ихъ легко можно устранить, они не составляютъ логическаго вывода изъ основныхъ началъ средневѣковой жизни, напротивъ, это только неправильное уклоненіе отъ того истиннаго пути, на которомъ стояло средневѣковое человѣчество,-- это только "спеціальныя преступленія" отдѣльныхъ сословій (стр. 2), по собственному выраженію Билля. Такимъ образомъ чтобы польстить и обнадежить свой старческій оптимизмъ Билль, не только рѣшается игнорировать ту коренную и основную причину, которая разрушила твердыни средневѣковаго общества и которая лежала въ экономическомъ строѣ этого самого общества,-- онъ даже отважно отвергаетъ ее, утверждая, будто ее выдумали французскіе публицисты, единственно изъ злобы и ненависти къ "доброму старому времени." Нѣмецкіе писатели, говоритъ онъ, занимающіеся разработкою соціальнаго вопроса, особенно въ періодической печати, обыкновенно но примѣру французовъ (бѣдные нѣмецкіе писатели! Билль не хочетъ даже допустить въ нихъ ни малѣйшей доля оригинальности) слишкомъ долго и исключительно останавливаются на. промышленномъ пролетаріатѣ. "Но, продолжаетъ онъ, корень соціальнаго вопроса лежитъ совсѣмъ не въ отношеніи труда къ капиталу, а въ отношеніи обычая къ гражданскому разложенію. Соціальный вопросъ есть прежде всего вопросъ этическій, а потомъ уже экономическій. Рабочій сперва отказывается отъ своего обычая, и потомъ уже чувствуетъ себя бѣднымъ, а не на оборотъ" -- (стр. 66). И такъ, вотъ гдѣ корень современнаго зла, "рабочій отказывается отъ своего обычая", т. е. онъ вышелъ изъ той колеи, въ которую втиснула его средневѣковая жизнь, онъ забылъ преданія своихъ отцовъ и дѣдовъ, и оттого онъ почувствовалъ себя бѣднымъ,-- и оттого онъ сдѣлался пролетаріемъ. Возвратите его къ "его старому обычаю", возвратите его къ той обстановкѣ, среди которой жили его дѣды и прадѣды, и вы уничтожите пролетаріатъ, а сдѣлать это, по мнѣнію Рилля, совсѣмъ нетрудно: для этого ненужно трогать его экономическое положеніе, такъ какъ вопросъ идетъ "не объ отношеніи труда къ капиталу," а только объ этическихъ воззрѣніяхъ рабочаго, слѣдовательно стоитъ только немножко перевоспитать его, внушить ему нѣкоторыя изъ средневѣковыхъ понятій па общественныя отношенія, и дѣло въ шляпѣ. Таковы мечты консервативнаго оптимизма. Но едва ли самъ консерватизмъ вѣритъ имъ, потому что онъ фальшивитъ: только фальшью можно объяснить его странныя претензіи игнорировать въ экономическомъ вопросѣ экономическую сторону и сосредоточивать все свое вниманіе на сторонѣ этической. Допустимъ, что дѣйствительно рабочій оттого сдѣлался пролетаріемъ, что отказался отъ своего прежняго обычая, оторвался отъ той семейной патріархальности, которая, по понятіямъ Рилля, сохраняла въ чистотѣ его нравственность и строго дисциплинировала его потребности, но вотъ вопросъ: самъ ли онъ оторвался или его насильно оторвали? Если онъ самъ оторвался, то Рилль правъ, отдавая въ настоящемъ случаѣ предпочтеніе этической сторонѣ передъ экономической; если же нѣтъ--если его оторвали отъ стараго обычая и старой обстановки роковыя, неизбѣжныя силы, и если эти силы выросли на экономической почвѣ средневѣковой жизни, то очевидно оптимизмъ Рилля не имѣетъ въ себѣ ни малѣйшаго основанія и не можетъ быть ничѣмъ оправданъ. Вопросъ этотъ самъ Рилль рѣшаетъ противъ себя, онъ самъ не можетъ не сознаться, что чрезвычайное развитіе промышленности, замѣнивъ ручное производство машиннымъ, вырвало рабочаго изъ его прежней обстановки и поставило его въ совершенно новыя условія жизни. "Машинообразное употребленіе фабричнаго пролетарія его хозяиномъ, говоритъ Рилль,-- составляетъ крайнюю противуположность съ жизнью и дѣятельностью бъ семьѣ. Фабричный рабочій,-- который нѳ обладаетъ никакою промышленною способностью, а служитъ только простою механическою силою на ряду съ прочими механическими силами фабричной машины, который долженъ оставаться равнодушнымъ, если на сто мѣсто завтра поставятъ ребенка, а послѣ завтра онъ будетъ замѣненъ какимъ нибудь винтомъ или вновь придѣланнымъ рычагомъ,-- этотъ рабочій, съ которымъ фабрикантъ въ сущности ничего болѣе не можетъ сдѣлать, какъ только употреблять его на время и потомъ бросать какъ ненужную вещь,-- безспорно крайне расположенъ къ переходу въ четвертое сословіе" (стр. 67), т. е. въ пролетаріатъ. Машины разрушили прежнюю связь хозяина съ мастеровыми и подмастерьями,-- машины сдѣлали невозможнымъ существованіе цеховъ, и въ корнѣ измѣнили средневѣковой процессъ промышленнаго производства, -- машины создали обширные промышленные центры, куда стекаются со всѣхъ сторонъ милльоны рабочихъ, для того чтобы весь день и частъ ночи играть безсмысленную роль какого иибудь живого рычага или винта.-- Машины разрушили семейную жизнь рабочаго, отнявъ у него жену и дѣтей и приковавъ ихъ къ своимъ гигантскимъ, вѣчно-вертящимся и оглушительно-шумящимъ колесамъ. Уничтожьте машины, изгладьте изъ памяти человѣчества воспоминанія о его промышленныхъ успѣхахъ и изобрѣтеніяхъ,-- и тогда, и только тогда вамъ, быть можетъ, удастся реставрировать средневѣковые цехи и корпораціи, средневѣковую замкнутость и сословную разъединенность, средневѣковую патріархальность и средневѣковыя добродѣтели. Но вы, не смотря на весь вашъ оптимизмъ, сознаетесь, что не въ силахъ этого сдѣлать, потому что вы съ умысломъ скрываете настоящую причину развитія современнаго рабочаго пролетаріата. А если вы, по собственному сознанію, не можете удержать и направить въ другое русло быстро-несущійся потокъ промышленной жизни, то значитъ и лекарства, рекомендуемыя вами для излеченія общественныхъ болѣзней, никуда негодятся, и вы только попусту тѣшите себя занимаясь совершенно безполезнымъ анализомъ ихъ цѣлительныхъ свойствъ.

Тотъ же ошибочный взглядъ, который заставляетъ Рилля маскировать настоящую причину развитія современнаго пролетаріата, ослѣпляетъ его и относительно другихъ фракцій своего "четвертаго сословія." Такъ, напримѣръ, возникновеніе нѣмецкаго умственнаго пролетаріата, т. е. пролетаріата умственной работы -- этого многознаменательнаго явленія нашего вѣка, -- онъ объясняетъ вліяніемъ Франціи съ одной стороны, съ другой "пренебреженіемъ къ промышленности и торговлѣ." "Нѣмецкій литературный міръ, при своемъ первоначальномъ появленіи,-- говоритъ Рилль,-- былъ результатомъ соціальной болѣзни. Непомѣрное уваженіе къ умственной работѣ и пренебреженіе къ промышленной, лихорадочно охватили умы въ началѣ XVIII ст., и прежняя полезная дѣятельность рабочаго и промышленнаго люда ослабѣвала по мѣрѣ того, какъ учено-литературная слава образованныхъ людей стала приближаться къ своему апогею. Это обратная сторона духовнаго возрожденія гражданства. Эта болѣзненная односторонность поддерживалась сверху и снизу и мы сами еще подвергались ей въ молодости. Бюрократическое государство старалось но возможности игнорировать самостоятельныя силы промышленности и торговли, потому что, по его принципамъ, политическій и соціальный вѣсь государства зависитъ отъ ученаго и чиновническаго міра. Впродолженіи всего домашняго періода реставраціоннаго времени героями дня то и дѣло были: чиновники (разумѣется не государственные люди), литераторы, виртуозы и театральныя пѣвицы. Подобно тому какъ но времена крестовыхъ походовъ все бралось за оружіе, а за неимѣніемъ его, по крайней мѣрѣ, за палку, даже дѣти составляли цѣлые полки, въ рядахъ сражающихся встрѣчались и женщины, такъ теперь все устремилось къ научному знанію."

"Женщины стряпали книги, скрипки и литература были игрушками дѣтей, которыя--посмотришь -- уже попали въ знаменитости ученаго и артистическаго міра. Донъ-кихотство литераторскаго честолюбія есть одна изъ замѣчательныхъ соціальныхъ характеристическихъ чертъ нашего времени. Ремесленникъ, который въ прежнее время съ извѣстною гордостью завѣщалъ своимъ дѣтямъ и внукамъ свое честное ремесло, вздумалъ теперь улучшить ихъ участь, заставляя ихъ заниматься не полезнымъ ремесломъ, а науками. Бѣдныя вдовы голодали и собирали даже милостыню единственно для того, чтобы доставить своимъ возлюбленнымъ чадамъ средства къ ихъ обученію. Онѣ проливали слезы радости, когда наступало давно желанное время выпуска ихъ дѣтей, имѣвшихъ тогда, уже законное право пользоваться всѣми привилегіями чиновничьяго пролетаріата. Казалось, будто единственное достойное призваніе человѣка могло только вытекать изъ поверхностно-нахватанныхъ познаній о какой нибудь обѣщающей хлѣбъ наукѣ, и тотъ, кто не зубрилъ 8 лѣтъ Бредера и Бутмана для того, чтобы забыть ихъ на 9-мъ году, считался полу-зрѣлымъ недорослемъ" (стр. 41, 42).

Все, что говоритъ здѣсь Билль о Германіи, съ одинаковымъ правомъ можетъ быть отнесено и ко всякой другой странѣ. Въ послѣднее столѣтіе число лицъ занятыхъ производствомъ, такъ называемыхъ, невещественныхъ, духовныхъ продуктовъ быстро возрастаетъ, и мы совершенно согласны съ Гилломъ, что этихъ продуктовъ производится гораздо болѣе, чѣмъ сколько нужно народу и сколько онъ въ состояніи оплатить." Мы согласны съ нимъ также и въ томъ, что "этотъ излишекъ духовныхъ продуктовъ, который не есть какое нибудь моментальное явленіе, но который все болѣе ростетъ съ каждымъ днемъ, свидѣтельствуетъ о болѣзненномъ состояніи народнаго труда и противуестественномъ распредѣленіи въ народѣ рабочихъ его силъ." (стр. 27). Но причину этого, "противуестественнаго распредѣленія рабочихъ силъ," нельзя видѣть тамъ, гдѣ хочетъ ее видѣть Гплль. Онъ приписываетъ ее съ одной стороны вліянію бюрократическаго государства, съ другой -- вліянію какой-то странной болѣзни, охватившей умы современнаго человѣчества, болѣзни, заставляющей его слишкомъ высоко преувеличивать значеніе умственнаго труда и слишкомъ пренебрежительно относиться къ труду ремесленному, промышленному. Онъ полагаетъ, что будто не злая необходимость, а пустая прихоть, глупый капризъ, безсмысленная мода заставляютъ ремесленника, "который въ прежнее время съ извѣстною гордостью завѣщалъ своимъ дѣтямъ и внукамъ свое честное ремесло,"-- посылать своихъ дѣтей не въ мастерскую, а въ школы и гимназіи; что будто только глупая рутина удерживаетъ чиновника отъ обученія своихъ дѣтей ремесламъ, что будто только женская недальновидность заставляетъ бѣдныхъ вдовъ " голодать и даже собирать- милостыню, единственно для того, чтобы доставить стоимъ возлюбленнымъ чадамъ средство къ ихъ обученію. " -- О, если бы все ото было такъ, какъ бы легко тогда было излечивать соціальныя болѣзни и водворять гармонію въ общественныхъ отношеніяхъ. Но въ томъ-то и бѣда, что всѣ эти ненормальныя явленія вызываются совсѣмъ не единичною глупостью и тупостью, не единичною несообразительностью" -- а общими причинами, глубоко лежащими въ самомъ корнѣ экономической жизни народа,-- причинами, съ неумолимымъ деспотизмомъ подчиняющими себѣ индивидуальныя желанія и побужденія.-- На рынкѣ механическаго и физическаго труда, благодаря конкуренціи машинъ,-- предложеніе давно уже стоитъ выше спроса,-- потому естественный инстинктъ самосохраненія заставляетъ людей бѣжать толпами съ этого рынка на другой рынокъ -- на рынокъ такъ называемаго умственнаго, духовнаго труда. Этимъ послѣднимъ рынкомъ заправляютъ богатые люди,-- помѣщики, рантьеры и т. п., у которыхъ, за удовлетвореніемъ всѣхъ ихъ реальныхъ потребностей, остается еще очень много денегъ для забавъ и развлеченій,-- эти-то деньги и текутъ па рынокъ духовнаго труда и, благодаря имъ, спросъ на немъ стоитъ довольно высоко. Однако, это еще не главная причина сравнительной высоты спроса на этомъ рынкѣ,-- главная же причина состоитъ въ томъ, что каждый работникъ, привлекаемый къ умственному труду, является на рынокъ въ одно и тоже время и въ качествѣ предлагателя, и въ качествѣ требователя. Каждый производитель духовныхъ продуктовъ есть вмѣстѣ съ тѣмъ и потребитель ихъ; первое немыслимо безъ послѣдняго, хотя нельзя сказать того же наоборотъ. Со всѣмъ не то на рынкѣ механическаго труда, физическій работникъ является на рынокъ только съ предложеніемъ своего труда, и почти никогда не является съ требованіемъ продуктовъ этого труда. Ліонскіе и брюссельскіе пролетаріи выдѣлываютъ восхитительныя кружева и чудный бархатъ, но сами они въ своемъ домашнемъ обиходѣ весьма удобно обходятся безъ кружевъ и бархата. По бѣдный литераторъ и ученый, услаждая досуги праздныхъ людей, не можетъ обойтись безъ продуктовъ духовнаго труда своихъ собратій по ремеслу. Такимъ образомъ, почти каждое увеличеніе предложенія на рынкѣ духовнаго труда, влечетъ за собою соотвѣтственное увеличеніе спроса,-- потому положеніе этого рынка сравнительно выгоднѣе рынковъ механическаго труда; это обстоятельство отчасти и служитъ приманкою, привлекающею къ нему толпы рабочихъ, отрывающею безчисленное множество людей отъ производства вещественныхъ продуктовъ, и заставляющею ихъ посвящать свою жизнь ремеслу, въ большой части случаевъ, столько же эфемерному, сколько и въ высшей степени убыточному для народа. Хотя заработная плата на рынкѣ духовнаго труда нѣсколько выше заработной платы, установившейся на рынкѣ механическаго труда,-- хотя самый плохой литераторъ получаетъ больше, чѣмъ самый искусный и трудолюбивый фабричный, однако, умственный трудъ ставитъ умственнаго работника въ такія условія, которыя, но необходимости, заставляютъ его расширить свой бюджетъ и въ концѣ концовъ, почти уравниваютъ его положеніе съ положеніемъ физическаго труженика. Притомъ же, чрезмѣрный, хотя и неизбѣжный, приливъ рабочихъ силъ къ рынку духовнаго труда съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе будетъ уменьшать литературный гонорарій.

Вотъ та истинная экономическая причина, которая вызываетъ и обусловливаетъ существованіе умственнаго пролетаріата, "этой, какъ говоритъ Рилль,-- гораздо болѣе ѣдкой сатиры на народное благосостояніе, чѣмъ безвыходное положеніе фабричныхъ рабочихъ и крестьянъ." (стр. 27) Вы видите, что и здѣсь Рилль поступилъ точно также, какъ онъ поступалъ по отношенію къ пролетаріату физической работы. Онъ скрылъ главную причину и выдвинулъ на первый планъ второстепенныя и несущественныя. Такова обычная тактика людей его партіи; они всегда хватаются за второстепенныя причины и избѣгаютъ указаній на коренныя, потому что ихъ цѣлительныя снадобья очень удобно примѣняются къ первымъ и совершенно безсильны относительно послѣднихъ. Такимъ же образомъ относится Рилль и къ другимъ составнымъ частямъ современнаго пролетаріата. Приведенныхъ примѣровъ мы полагаемъ вполнѣ достаточно для того, чтобы показать, что это отношеніе въ основѣ своей невѣрно, и что, вслѣдствіе этого фальшиваго отношенія, и самый вопросъ о пролетаріатѣ выставляется Риллемъ въ совершенно ложномъ свѣтѣ.

Теперь мы посмотримъ, какъ понимаетъ Рилль самую, такъ сказать, сущность современнаго пролетаріата, т. е. что, по его мнѣнію, дѣлаетъ современнаго нищаго и голодающаго рабочаго -- пролетаріемъ. Вѣдь нищіе, и голодающіе рабочіе существовали всегда и вездѣ, оптимисты (къ числу которыхъ принадлежитъ и Рилль) увѣряютъ даже, что теперь ихъ стало несравненно меньше, чѣмъ прежде, -- однако никогда прежде бѣдные не возбуждали такихъ серьезныхъ оппозицій со стороны всѣхъ благомыслящихъ людей, какъ въ нашъ вѣкъ. Прежде голодные нищіе, огромными массами бродившіе но селамъ и городамъ, ввѣрялись благоусмотрѣнію и попеченію мѣстныхъ полицейскихъ властей. И мѣстныя полицейскія власти расправлялись съ ними по-своему. Теперь же на это явленіе смотрятъ нѣсколько иначе, и даютъ ему въ ряду другихъ соціальныхъ вопросовъ право гражданства. Чѣмъ же современное нищенство отличается отъ прежняго? Вотъ какъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ Рилль: "Почти у каждаго захолустья разставлены были, въ прежнее время висѣлицы, служившія большею частью къ охраненію собственности отъ грабежа и поджога. Статистика совершаемыхъ преступленій свидѣтельствуетъ, какъ нельзя вѣрнѣе, о громадной цифрѣ народной бѣдности. И не смотря на то, въ сущности, прежній, достигшій гигантскихъ размѣровъ пролетаріатъ но былъ такъ страшенъ и опасенъ, какъ современное четвертое сословіе. Бѣдныя массы еще не дошли до сознанія собственнаго положенія. Нищіе смотрѣли на свою бѣдность, какъ на опредѣленіе промысла и покорялись ей. Они не разсуждали о различіи между богатымъ и бѣднымъ; они не роптали на свою судьбу и не задавали себѣ вопроса: почему все это такъ, а по иначе? На свой голодъ, на свои бѣдствія смотрѣли они какъ на необходимость, подобно тому какъ смотрятъ на дождь, грозу и дурную погоду. Въ древнихъ лифляндскихъ лѣтописяхъ разсказываютъ о страшномъ голодѣ, постигшемъ эту страну въ 1607 г., и достигшемъ такихъ размѣровъ, что терзаемые голодомъ зарѣзывали своихъ сосѣдей, и даже родственниковъ, и питались ихъ мясомъ. За страшный этотъ пиръ палачъ насчитался висѣлицею и колесованіемъ и затѣмъ опять наступило спокойствіе и нигдѣ не сказано, чтобы тамъ, при этихъ крайнихъ бѣдствіяхъ, бѣдные вооружались противъ состоятельныхъ и богатыхъ."

Еще въ концѣ пятнадцатаго столѣтія крестьяне въ различныхъ мѣстахъ Германіи сами называли себя "бѣдными людьми" и носили это названіе, какъ совершенно почетный титулъ, который они считали для себя столь же необходимымъ, какъ болѣе счастливые,-- титулы рыцарей и бароновъ. Зависть бѣдныхъ въ отношеніи къ богатымъ хотя можетъ быть и существовала, но она не была организована. Пролетаріатъ, не смотря на свое ужасное распространеніе, но чувствовалъ себя связаннымъ одною общею идеею. Это общее сознаніе пролетаріата, какъ четвертаго сословія, пробудилось, какъ мы уже сказали выше, въ оппозиціи противъ праздности и бездѣйствія, противъ высокомѣрія и надменности богатыхъ, противъ языческаго поклоненія мамону. Въ лѣсахъ сѣверной Америки странствуютъ, можетъ быть, тысячи самыхъ несчастныхъ пролетаріевъ, однако тамъ въ настоящее время такъ же не можетъ быть и рѣчи обо. опасности пролетаріата, о пауперизмѣ, о четвертомъ сословіи, какъ во время оно въ Германіи. Только тамъ, гдѣ бѣдность, вслѣдствіе столкновенія съ высокомѣріемъ и надменностью богатыхъ и особеннаго своего распространенія, достигаетъ корпоративнаго сознанія, тамъ оно получаетъ соціальное значеніе. Только тогда, когда свѣтъ общаго образованія озарилъ и бѣдность, она узнала насколько она бѣдна. Четвертое сословіе заключаетъ въ себѣ достигшую самосознанія бѣдность, и фактъ, что бѣдность сто лѣтъ тому назадъ имѣла гораздо обширнѣйшіе размѣры, чѣмъ въ настоящее время, не уменьшитъ уже озлобленія бѣдныхъ.-- Поэтому нисколько не успокоительно, если оказывается вполнѣ вѣрно, что бѣдность въ прежнее время была гораздо большая нежели теперь. Бѣдность нынѣшняя , и бѣдность прежняго времени -- это числа совершенно разнородныя, и ихъ ни въ какомъ случаѣ не должно сравнивать одно съ другимъ. Не обѣдненіе массы образуетъ злой духъ пауперизма, а ежедневно увеличивающееся сознаніе массы, что она бѣдна, --вотъ главная его причина. Мы потому находимъ въ прежнихъ сочиненіяхъ такъ мало матеріаловъ и замѣчаній, могущихъ служитъ источникомъ для исторіи бѣдности, что бѣдность въ то время вовсе не считалась какою-то опасною, разрушающею силою въ политической и соціальной жизни, а на нее смотрѣли какъ на частный фактъ, это было понятно само собою, оно разъ и навсегда уже было такъ, устроено Богомъ, какъ зима и лѣто, какъ день и ночь. Иначе усердные лѣтописцы, которые очень старательно проникали въ малѣйшія подробности общественной жизни, и съ особенною любовью занимались спеціальностями, непремѣнно оставили бы намъ богатый матеріалъ" (стр. 82--85). Изъ этого нѣсколько длиннаго отрывка, можно составить точное понятіе о взглядахъ Билля на сущность современнаго пролетаріата. Пролетаріатъ -- это бѣдность дошедшая до самосознанія, и это-то самосознаніе и отличаетъ ее отъ той бѣдности, которую знала и преслѣдовала полиція въ средніе вѣка. Противъ этой мысли нельзя спорить,-- но нельзя также согласиться, будто одно только сознаніе сообщаетъ современному пролетаріату тотъ опасный характеръ, который ему Рилль приписываетъ. Во-первыхъ это сознаніе далеко не обще, оно присуще только нѣкоторымъ фракціямъ пролетаріата, и совершенно чуждо другимъ; во-вторыхъ, и въ прежніе время бѣдняки не вполнѣ были лишены его,-- стоитъ только вспомнить эпоху крестьянскихъ войнъ, чтобы убѣдиться въ этомъ.-- Рилль по своему обыкновенію и здѣсь указалъ на одну причину явленія и утаилъ другую, несравненно болѣе важную. Мы укажемъ здѣсь па нее въ самыхъ общихъ чертахъ. Прежде, какъ справедливо замѣчаетъ Рилль, на бѣдность смотрѣли, какъ на частный фактъ, какъ на явленіе болѣе или менѣе случайное, потому и мѣры, принимаемыя противъ нее, имѣли также частный, случайный характеръ, и этотъ взглядъ былъ тогда вполнѣ вѣренъ. Дѣйствительно, въ вѣка всеобщей закрѣпленности народа, въ вѣка феодализма, крѣпостнаго права и цеховъ -- бѣдность, въ смыслѣ шаткости, необезпеченности человѣческаго существованія -- представляла собою ненормальное изъ ряду всѣхъ выходящее явленіе. Каждый человѣкъ пользовался, иди но крайней мѣрѣ, по общему правилу, долженъ было пользоваться простымъ вполнѣ опредѣленнымъ положеніемъ. Часто это положеніе было очень незавидно, но онъ до того уже свыкся съ нимъ, что не мечталъ ни о чемъ лучшемъ, считая свою долю роковою и неизбѣжною необходимостью. Крестьянинъ, прикрѣпленный къ землѣ; ремесленникъ, прикрѣпленный къ цеху, баронская дворня, прикрѣпленная къ двору феодала,-- жили очень плохо, но всегда они имѣли хотя и скудное, но постоянное обезпеченіе; иногда, правда, вслѣдствіе непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, они лишались этого обезпеченія,-- но эти непредвидѣнныя обстоятельства не были общимъ правиломъ, а только случайнымъ исключеніемъ. Съ уничтоженіемъ корпоративныхъ и феодальныхъ путъ положеніе рабочаго люда измѣнилось: то твердое обезпеченіе, которое онъ находилъ прежде въ крѣпостномъ правѣ и въ цехахъ, погибло для него безвозвратно; теперь онъ ни на что не могъ разсчитывать, ни за что не могъ поручиться. Его существованіе стало игрою случайностей, зависящею отъ ежедневныхъ колебаній цѣнъ на рынкѣ труда. А такъ какъ эти колебанія въ свою очередь обусловливались безчисленнымъ множествомъ самыхъ разнообразныхъ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ,-- то рабочій сегодня не въ состояніи сказать, что ожидаетъ его завтра, и такимъ образомъ постоянно чувствуетъ шаткость, ненадежность своего положенія,-- каждое мгновенье онъ можетъ лишиться работы и остаться нищимъ. Слѣдовательно, необезпеченность изъ частнаго случайнаго явленія, какимъ оно было въ средніе вѣка, стало .теперь на западѣ явленіемъ такъ сказать постояннымъ, нормальнымъ, вытекающимъ изъ самой сущности данныхъ экономическихъ принциповъ.-- Вотъ здѣсь-то и заключается коренная разница между прежнимъ и современнымъ пролетаріатомъ. Пролетаріатъ, какъ явленіе частное и случайное, не могъ возбуждать противъ себя серьезныхъ опасеній; напротивъ, пролетаріатъ, какъ явленіе общее и постоянное, не можетъ не возбуждать тревожныхъ опасеній со стороны всѣхъ благомыслящихъ людей. Этимъ я и покончу съ разборомъ книжки Рилля. Какъ résumé изъ всего сказаннаго, мы можемъ вывести такое заключеніе: Рилль фальшиво относится къ вопросу о современномъ пролетаріатѣ, онъ скрываетъ и маскируетъ истинныя причины его возникновенія, утверждая, будто "вопросъ о пролетаріатѣ не есть вопросъ экономическій, а болѣе вопросъ этическій" (стр. 65).-- Рилль этимъ самымъ показываетъ, что онъ не понимаетъ ни сущности, ни значенія современнаго пролетаріата;--это явленіе остается для него неразгаданнымъ сфинксомъ, и потому, разсуждая о немъ, онъ только вноситъ путаницу въ понятія своихъ читателей,-- а г. Ландау, переводя эти разсужденія на русскій языкъ, своимъ переводомъ еще болѣе увеличиваетъ эту путаницу. Приведенныхъ отрывковъ, я полагаю, достаточно для того, чтобы показать читателю, насколько удовлетворителенъ его переводъ,-- замѣчу только, что такимъ же точно русско-нѣмецкимъ слогомъ переведена и вся книга. Притомъ переводъ снабженъ примѣчаніями переводчика, примѣчаніями весьма курьезными, поучительными и даже патріотическими. Для образчика приведемъ два примѣра. На страницѣ 63 Рилль, разсказывая о жизни вестфальскаго рабочаго семейства, говоритъ: ,,очень часто мальчики тотчасъ послѣ конфирмаціи отправляются на заводы" и т. д; переводчикъ опасаясь, чтобы читатели не приняли слово конфирмація въ томъ смыслѣ, въ какомъ оно у насъ употребляется относительно преступниковъ, и но составили бы себѣ невыгоднаго понятія о нравственности вестфальскихъ дѣтей,-- спѣшитъ сдѣлать примѣчаніе: "у лютеранъ всѣ дѣти передъ первымъ своимъ причащеніемъ подвергаются испытанію въ религіозномъ знаніи, и это называется конфирмаціей". Какая удивительная предупредительность, какъ не поблагодарить за нее услужливаго переводчика! Другое примѣчаніе не столько въ поучительномъ, сколько въ патріотическомъ духѣ, еще курьезнѣе. Въ одномъ мѣстѣ Рилль говоритъ; "Hausgesinde -- это чисто-патріархальное отношеніе вѣрнаго слуги къ хозяйской семьѣ,-- есть, какъ мы уже сказали, главное достояніе однѣхъ лишь германскихъ народностей". Переводчикъ счелъ своимъ долгомъ обидѣться и не безъ ядовитости замѣчаетъ: "Должно полагать, что авторъ очень мало знакомъ съ русскою жизнію, если утверждаетъ, что подобное отношеніе прислуги и хозяевъ есть достояніе лишь однѣхъ германскихъ народностей" (стр. 65). За такую патріотическую вставку вы, г. Ландау, имѣете полное право требовать, чтобы вамъ простили дурной переводъ Рилля.

-----

Такъ какъ мы, по милости г. Немировскаго, уже заговорили объ аргументахъ, приводимыхъ эстетиками въ защиту искуства,-- то, кстати, скажемъ здѣсь два слова еще объ одномъ. Этотъ аргументъ, также, какъ и два предъидущіе, принадлежитъ къ той категоріи доводовъ, которые, по мнѣнію эстетиковъ, вытекаютъ изъ исходной точки зрѣнія самихъ же реалистовъ. Реалисты всѣ толкуютъ что-то о какой-то пользѣ;--прекрасно--соглашаются эстетики,-- мы тоже хотимъ пользы, и вотъ во имя этой-то пользы мы и защищаемъ искуство. Искуство полезно не только въ современной дѣйствительности,-- оно полезно было и въ историческомъ развитіи человѣчества, оно -- одинъ изъ могущественныхъ факторовъ въ исторіи цивилизаціи, безъ него прогрессъ едва ли былъ бы возможенъ, или, по крайней мѣрѣ, онъ не былъ бы такъ быстръ. Доказать основательность этого аргумента, показать великую задачу искуства въ развитіи человѣчества, великодушно принялъ на себя одинъ изъ нашихъ наиболѣе скучныхъ эстетиковъ г. Эдельсонъ, и съ этою цѣлью онъ написалъ и издалъ цѣлую книгу, подъ заглавіемъ: "О значеніи искуства въ цивилизаціи." Я сказалъ великодушно принялъ па себя, потому что дѣйствительно нужно имѣть много самоотверженнаго великодушія, чтобы браться за такой неблагодарный трудъ. Положимъ, что г. Эдельсону и дѣйствительно удалось бы доказать историческую, относительную полезность искуства, -- что же бы изъ этого вышло? Неужели это могло бы заставить реалистовъ измѣнить свой взглядъ на искуство? Нисколько, всѣ очень хорошо знаютъ и безъ г. Эдельсона, что всякое историческое явленіе имѣло свою относительную пользу, но слѣдуетъ ли, что мы должны считать всякое явленіе хорошимъ, нормальнымъ, и относиться къ нему не только благосклонно, но даже и одобрительно. Возьмемъ, напримѣръ, проституцію; намъ извѣстно, что относительная ея польза - фактъ исторически доказанный; но значитъ ли изъ этого, что она явленіе хорошее? Я сказалъ уже, что если бы даже вы, г. Эдельсонъ, и рѣшили вопросъ о пользѣ искуства утвердительно, то все-таки вы бы ничего этимъ не доказали, и никого бы не опровергли, по вы даже и не рѣшаете его. И доказать это нетрудно. Брошюрка г. Эдельсона состоитъ всего на всего изъ 92 страницъ крупнаго шрифта. Изъ этихъ 92 страницъ 47 страницъ, т. е. болѣе половины, заняты весьма скучною и совершенно уже устарѣвшею полемикою со взглядами на искуство Прудона и разныхъ русскихъ публицистовъ. Кромѣ пережевыванія старыхъ фразъ съ прибавкою нѣсколькихъ весьма неглубокомысленныхъ, чтобы не сказать нелѣпыхъ разсужденій самого автора, здѣсь читатель ничего не найдетъ. Другая половина книги посвящена разрѣшенію вопроса о значеніи искуства въ цивилизаціи. Какъ бы мы лично по смотрѣли на этотъ вопросъ, во всякомъ случаѣ, мы не можемъ не признать его вопросомъ весьма сложнымъ и запутаннымъ. Потому, по нашему мнѣнію, только тотъ можетъ отважиться разрѣшить его на 2 ¹/₂ печатныхъ листахъ, кто или не понимаетъ его, или обладаетъ прекрасною историческою эрудиціею и необыкновеннымъ умѣньемъ кратко и сжато излагать и группировать историческія данныя. Разумѣется, мы охотно готовы допустить относительно г. Эдѳльсона, какъ записнаго эстетика, скорѣе послѣднее, нежели первое предположеніе. Однако мы жестоко ошиблись. И въ этой половинѣ книги, какъ и въ первой, мы нашли только водянистыя разсужденія и измышленія собственной фабрикаціи г. Эдельсона, и полное отсутствіе всякихъ положительныхъ данныхъ, всякихъ историческихъ свѣденій. Единственными учеными резервуарами, изъ которыхъ весьма неискусною рукою черпалъ г. Эдельсонъ свои аргументы, были изслѣдованія Леонтьева: О поклоненіи Зевса въ древней Греціи, и Гегеля: Voriesungen über Aestetik. И изъ этихъ-то источниковъ онъ выбралъ именно то, что менѣе всего подтверждаетъ его мысль. Такъ, напримѣръ, изъ Гегеля онъ беретъ исторію прогресса живописи; все что можно вывести изъ этой исторіи, и что дѣйствительно выводитъ г. Эдельсонъ, это только то, что живопись въ своемъ прогрессивномъ развитіи послѣдовательно пережила нѣсколько періодовъ, начиная отъ византійской до нидерландской и нѣмецкой школъ, и что характеръ каждой изъ этихъ школъ обусловливался данными культурными условіями народной жизни. Что же изъ этого слѣдуетъ, и кто когда нибудь это отвергалъ и стоило ли для этого тревожить Гегеля? Другой, и притомъ послѣдній историческій фактъ, будто бы подтверждающій мысль г. Эдельсона, заимствованъ имъ у г. Леонтьева; фактъ этотъ состоитъ въ слѣдующемъ: Греческій зодчій Фидій вылѣпилъ статую Зевса въ такой совершенной и изящной формѣ, что никто изъ видѣвшихъ это удивительное произведеніе не могъ составить себѣ о богѣ другого понятія. Такимъ образомъ, "искуство, умозаключаетъ г. Леонтьевъ, а за нимъ и г. Эдельсонъ, въ данномъ случаѣ послужило не только къ окончательному выясненію типа верховнаго бога Олимпа, а слѣдовательно и къ окончательному просвѣтленію религіознаго сознанія (насколько это было возможно въ языческой религіи), но кромѣ того послужило и къ религіозному, а слѣдовательно и вообще къ культурному объединенію сначала Геллады, а потомъ и обитателей прочихъ земель." (стр. 53). Вся ошибка этого умозаключенія состоитъ въ томъ, что оно слѣдствіе принимаетъ за причину, а причину за слѣдствіе. Если бы во времена Фидія представленія о Зевсѣ различныхъ народовъ, населявшихъ Элладу, не были болѣе или менѣе тождественны, то какъ бы Фидіевъ Зевсъ не былъ прекрасенъ, Эллада никогда не признала бы его единственнымъ, истиннымъ воплощеніемъ своихъ понятій о верховномъ богѣ Олимпа. Но такъ какъ вслѣдствіе сходныхъ культурныхъ условій жизни греческихъ народностей, эти понятія были тоже до нѣкоторой степени сходны, то немудрено, что Зевсъ Фидія всѣмъ имъ приходился но вкусу. Кромѣ двухъ приведенныхъ здѣсь фактовъ г. Эдельсонъ не приводитъ никакихъ историческихъ данныхъ для оправданія исторической полезности искуства. Какова смѣлость и основательность! А еще господа эстетики смѣютъ упрекать своихъ противниковъ въ невѣжествѣ и верхоглядствѣ; мы, однако, не помнимъ, чтобы эти противники когда нибудь отваживались писать историческія изслѣдованія безъ историческихъ данныхъ; мы не помнимъ, чтобы они когда нибудь относились къ вопросамъ, которые они считаютъ на столько же существенными для себя, на сколько эстетики считаютъ существеннымъ вопросъ объ искуствѣ,-- съ тою легкомысленною неосновательностью, съ какою относится г. Эдельсонъ къ предмету своихъ изслѣдованій.

Бъ заключеніе упомянемъ еще о только-.что вышедшей книгѣ "Историческіе этюды о женщинѣ" Михаила Библіомана. Пока о ней мы ничего не можемъ сказать опредѣленнаго: это только первыя выпускъ изъ цѣлаго ряда выпусковъ, въ которыхъ авторъ думаетъ представить "толковый планъ, систематическую программу, такъ сказать конспектъ или эскизъ могущей появиться въ будущемъ исторіи женщины" (стр. 10). Задача, какъ видите, довольно скромная, и эта скромность со стороны русскаго библіомана весьма похвальна. Но намъ кажется, что даже и эта скромная задача едвали ему подъ-силу,-- такъ мы судимъ но первому выпуску. Изслѣдованіе Михаила Библіомана, если только можно назвать изслѣдованіями простыя выписки изъ болѣе или менѣе хорошихъ сочиненій,-- отличаются крайне компилятивнымъ характеромъ, отрывочны, безсвязны и не даютъ того, что авторъ, въ началѣ книги, обѣщаетъ дать своимъ читателямъ. Признавая на первой же строкѣ, что "общественное и семейное положеніе женщины, въ какой бы то ни было странѣ тѣсно связано съ нравами, обычаями, преданіями и образомъ жизни этой страны", онъ однако нигдѣ не раскрываетъ этой связи,-- онъ думаетъ, вѣроятно, что достаточно одного простаго заявленія, и очистивъ имъ свою совѣсть, онъ уже не считаетъ себя обязаннымъ провѣрять и доказывать историческими фактами эту общественную истину. Скажутъ, пожалуй, да зачѣмъ-же и доказывать общественную истину? А затѣмъ, что истина эта хотя всѣмъ извѣстна, но извѣстна въ слишкомъ общихъ чертахъ; никто, конечно, не сомнѣвается, что общественное и семейное положеніе женщины обусловливается извѣстными соціальными условіями,-- но какимъ образомъ обусловливается, насколько обусловливается, и какія изъ этихъ условій вліяютъ на нее больше, какія меньше--это знаютъ очень немногіе. И вотъ для разъясненія этого вопроса помощь исторіи не совсѣмъ лишняя. Конечно" мы раздѣляемъ мысли автора, будто для "яснаго пониманія настоящаго положенія женщины" необходимо узнать ея прошедшее"; по мы недоумѣваемъ, какимъ образомъ можно получить "ясное пониманіе настоящаго положенія женщинъ" -- узнавъ, напримѣръ, что убечуановъ женщина исполняетъ всѣ тяжкія работы, а мужчина только бьетъ ее и нечего не дѣлаетъ, или, что у древнихъ германцевъ женщины иногда призывались въ собранія свободныхъ мужей и рѣшали вмѣстѣ съ ними различные политическіе и общественные вопросы, или, что у древнихъ римлянъ -- женщина была отдалена отъ всякой общественной жизни, но въ семьѣ пользовалась довольно самостоятельнымъ положеніемъ; -- всѣ эти и безчисленное множество другихъ историческихъ фактовъ нисколько не прояснятъ моихъ взглядовъ на современное положеніе женщины, если только я ничего о немъ не знаю изъ другихъ источниковъ. Впрочемъ, мы охотно прощаемъ г. Библіоману это весьма естественное увлеченіе предметомъ своихъ изслѣдованій. Жаль только то, что увлеченіе не заставило его отнестись къ своему дѣлу съ нѣсколько большею серьезностью и основательностью; тогда онъ вѣроятно не ограничился бы однѣми выписками, а постарался бы какъ ни будь связать ихъ и сдѣлать ивъ нихъ какіе-нибудь болѣе благотворные выводы, чѣмъ тѣ, которые онъ изложилъ въ своемъ "заключеніи".-- Вѣдь то, о чемъ онъ съ такимъ пафосомъ объявляетъ въ атомъ "заключеніи",-- также старо, какъ и та историческая теорія, которую онъ развиваетъ въ своемъ введеніи. По этой оригинальной теоріи каждому вѣку предстоитъ рѣшить какой нибудь извѣстный общественный вопросъ, который передастся ему, по преемству, предыдущимъ вѣкомъ. Всѣ общественные вопросы рѣшаются по очереди, неизвѣстно кѣмъ и для чего установленной, и если какой нибудь вѣкъ вздумаетъ взяться за рѣшеніе неочереднаго вопроса--то онъ подвергается строгому дисциплинарному взысканію,-- неочередной вопросъ отъ него отымается и очередь снова возстановляется. Такимъ образомъ исторія представляетъ собою какъ-бы обширную канцелярію, въ которой начальникъ завелъ такой порядокъ, что ни одна бумага, помѣченная "во входящихъ" 2; не можетъ быть приведена въ исполненіе ранѣе бумаги, помѣченной No 1. "Потому,-- говоритъ нашъ философъ-библіоманъ, совершенно напрасно думаютъ иные, что можно совершенно оторваться отъ прошедшаго, забыть преданія, насъ тѣсно съ ними связующія, отбросить вопросы очередные, слѣдующіе за вопросами уже разрѣшенными, и создать собственною своею фантазіею вопросы для разрѣшенія, форму для жизни, содержаніе для формы. Подобные утописты, въ бреду своихъ метафизическихъ размышленій и незамѣчаютъ, какъ они падаютъ въ ровъ" (стр. 15). Бѣдные они люди! чего кажется проще вашего канцелярскаго взгляда на исторію,-- а вотъ подите же, до сихъ поръ не зарубятъ себѣ на носъ эти бѣдняжки, что въ исторіи прежде всего соблюдается очередь и постепенность, и что, напримѣръ, женскій вопросъ не раньше и не позже долженъ быть разрѣшенъ какъ въ XIX в. Почему это именно въ XIX вѣкѣ, а не XVIII, не XX или не XXI,-- объ этомъ уже и не спрашивайте. Такая, видите, очередь, и установилъ эту очередь никто иной, какъ Михаилъ Библіоманъ.-- Но, вѣдь, все-таки, скажете вы, долженъ же онъ былъ чѣмъ нибудь при этомъ руководствоваться;--по его словамъ, онъ руководствовался въ этомъ случаѣ слѣдующимъ соображеніемъ: "идеи, шевелившія умы мыслителей прошедшаго столѣтія, не коснулись женщины, именно потому (хорошо: потому!) женскій вопросъ и стоитъ на очереди въ нашъ вѣкъ." Но вы сами видите, что это соображеніе уже изъ рукъ вонъ плохо, и что слово потому -- вставлено въ эту фразу ни къ селу, ни къ городу. Слѣдовательно собственнымъ словамъ Библіомана довѣряться нельзя; онъ, очевидно, кривитъ душою; если же бы онъ былъ откровененъ, онъ, вѣроятно, сознался бы, что женскій вопросъ потому стоитъ на очереди, что ему_;Библіоману, пришла на умъ мысль написать и пустить въ продажу историческіе этюды о женщинѣ.-- Иначе, чѣмъ-бы онъ могъ оправдать появленіе своей книжки¹? Историческая теорія, какъ видите, явилась весьма кстати, она, въ нѣкоторомъ родѣ, играетъ роль рекламы Кача; и за это мы не винимъ еще г. Библіомана; можетъ быть, его этюды и въ самомъ дѣлѣ стоютъ рекламы, -- все будетъ зависѣть отъ того, насколько полезно и безполезно ихъ распространеніе въ массахъ читающей публики; если полезно, то почему-же и не написать рекламы? Но дѣйствительно-ли оно будетъ полезно--объ этомъ мы потолкуемъ при выходѣ послѣдующихъ выпусковъ.

П. Т.

"Дѣло", No 11, 1867

Оставить комментарий Ткачев Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 26/10/2017. 61k. Статистика. Статья: Критика Новые книги	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Четвертое сословие или Пролетариат. Исследования В. Г. Рилля. Перев. с 5-го немецкого изд. Ландау. С.-Петербург, 1867 г. О значении искусства в цивилизации. Е. Эдельсона. С.-Петербург, 1867. Исторические этюды о женщине. I. Женщина первобытная. Михаила Библиомана. С.-Петербург, 1867.

Ткачев Петр Никитич Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

Ткачев Петр Никитич
Новые книги