Lib.ru/Классика: Ткачев Петр Никитич. Новые книги

Новыя книги.

Мори: "Сонъ и Сновидѣнія". Перев. А. М. Пальховскаго. Москва. 1867.

Бенъ: "Объ изученіи характера". Перев. съ англ. Цитовичъ. Изд. Заленскаго и Любарскаго. Спб.

Ахматова: "Три сборника повѣстей и разсказовъ для дѣтей". 1. Сорокъ четыре повѣсти для дѣтей, 1 т. 1867. 2. Шестьдесятъ шесть повѣстей для дѣтей, 1 т. 1867. 3. Всего по немногу: семьдесятъ семь разсказовъ для дѣтей, съ двумя картинками. 2 т. 1867.

Николай Костомаровъ: "Историческія монографіи и изслѣдованія". Изд. Д. Е. Кожанчикова. T. III. Сиб. 1867.

Бокль: "Этюды". Перев. подъ ред. П. Н. Ткачева, Изд. Луканина. Сиб. 1867.

Извѣстный французскій писатель Мори, авторъ "Исторіи магіи и острологіи" (La magie et l'astrologie clans l'antiquité et au moyen âge), исторіи, имѣвшей въ свое время большой успѣхъ, издалъ недавно сборникъ своихъ психологическихъ наблюденій о снахъ, сновидѣніяхъ и другихъ душевныхъ состояніяхъ, имѣющихъ большое сходство со сномъ, какъ-то лунатизмѣ, сомнамбулизмѣ и г. п. большая часть этихъ наблюденій была еще раньше напечатана авторомъ кн. Annales medico-phisiologiques du système nerveux; собранныя теперь въ одной книгѣ они составляютъ весьма интересный матеріалъ если не для полнаго разсѣянія, то по крайней мѣрѣ для нѣкотораго разъясненія того фантастическаго мрака, которымъ до сихъ поръ покрыты эти загадочныя явленія. При этомъ надо замѣтить, что авторъ не ограничился одними только своими личными наблюденіями; онъ основательно знакомъ съ литературою этого вопроса, и потому постарался собратъ въ своей книгѣ все, что только было сдѣлано для его разъясненія. Поэтому его книга получаетъ еще больше интереса и научной основательности; правда, рядомъ съ этою научною основательностію вы встрѣтите въ ней и очень много ненаучнаго, произвольнаго и даже фантастическаго,-- недостатки общіе всѣмъ сочиненіямъ подобнаго рода, обусловливаемые, съ одной стороны, несовершенствомъ метода, съ другой -- младенческимъ состояніемъ нашихъ знаній относительно психической физіологіи. Поэтому книгою Мори нужно пользоваться осторожно, не упуская изъ вида ея достоинствъ и недостатковъ,-- указать на которые есть дѣло литературной критики. И мы, хотя и не имѣемъ претензій писать критическій разборъ этой книги,-- однако, по долгу библіографическаго рецензента, считаемъ своею обязанностью указать нашимъ читателямъ на то, что заслуживаетъ въ ней ихъ особеннаго вниманія, и на то, что составляетъ ея существенные недостатки.-- Кстати, мы считаемъ нелишнимъ упомянуть здѣсь объ одной критикѣ на книгу Мори, помѣщенной недавно въ одномъ русскомъ журналѣ. Дѣлаемъ мы это, съ одной стороны, для того, чтобы предостеречь публику отъ неосновательныхъ сужденіи, съ другой -- чтобы предостеречь редакцію этого молодаго еще журнала отъ помѣщенія неосновательныхъ критикъ.

Критикъ упомянутаго журнала начинаетъ свой разборъ весьма поучительнымъ заявленіемъ, что въ книгѣ Мори 406 страницъ, и что она стоитъ 2 руб. Сообщивъ читателю эти интересныя свѣденія, онъ продолжаетъ такимъ образомъ: но за то вы найдете въ ней такую массу небывальщинъ и столько сновидѣній, что ни одно произведеніе въ родѣ "Не любо не слушай, а врать не мѣшай", или какого нибудь сонника никогда не дастъ вамъ столько занимательнаго и любопытнаго."

Послѣ такого рѣзкаго мнѣнія слѣдовало бы ожидать, что авторъ постарается разъяснить своимъ читателямъ, въ чемъ заключается сходство книги Мори съ сонникомъ или съ "Не любо не слушай, а врать не мѣшай". Это было бы тѣмъ болѣе необходимо, что большинство нашихъ читателей не имѣютъ той подготовки и тѣхъ спеціальныхъ свѣденій, которыя нужны для самостоятельнаго рѣшенія вопроса о достоинствахъ и недостаткахъ такой книги, какъ книга Мори. Подобные отзывы безъ объясненія причинъ можно еще дѣлать о книгахъ, трактующихъ о предметахъ, доступныхъ пониманію каждаго,-- тутъ читатель имѣетъ всегда возможность провѣрить критика, потому что онъ понимаетъ его и знаетъ, на чемъ основываетъ онъ свое сужденіе, хотя бы критикъ и не разсказывалъ ему этого. Напротивъ, тамъ гдѣ идетъ дѣло о сочиненіяхъ, болѣе или менѣе спеціальныхъ,-- тамъ подобныя голословныя мнѣнія рѣшительно не могутъ быть терпимы: тамъ они въ высшей степени вредно дѣйствуютъ на читателя,-- заставляя его вѣрить критику на слово, внушая ему не разумные взгляды и извѣстныя симпатіи и антипатіи, ничѣмъ не осмысленныя.-- Эти соображенія должны были бы побудить критика, хоть чѣмъ нибудь обосновать свое остроумное уподобленіе книги Мори -- соннику; но онъ счелъ это совершенно излишнимъ.

Правда, какъ бы въ подтвержденіе своего мнѣнія онъ привелъ выписку изъ 17 и 18 стр. подлиника; но въ этой выпискѣ обыкновенный читатель не найдетъ ничего нелѣпаго, неправдоподобнаго и безсмысленнаго; въ ней говорится о вліяніи нервовъ на ослабленіе и ускореніе кровообращенія и о вліяніи кровообращенія на усыпленіе органовъ. Выписавъ это небольшое мѣсто, критикъ безъ дальнѣйшихъ объясненій обращается къ своему читателю съ такою тирадою: "Любезный читатель! здѣсь на небольшемъ пространствѣ сосредоточена такая страшная масса безсмыслія, такая прорва невѣжества, что право не знаешь, чему удивляться: странной ли формѣ умопомѣшательства г. Мори или безразсудной дерзости переводчика" и т, д., и т. д. Такой приговоръ ставитъ читатели въ совершеннѣйшій тупикъ: гдѣ же, въ какомъ именно положеніи Мори проявляется эта "масса безсмыслія" и эта "прорва невѣжества"?-- Въ томъ ли, что Мори утверждаетъ, будто "при усыпленіи органовъ кровообращеніе происходитъ медленнѣе въ артеріяхъ и въ особенности въ венахъ"? Но этотъ фактъ, какъ узнаетъ черезъ нѣсколько же страницъ читатель, вполнѣ доказанъ микроскопическими изслѣдованіями извѣстнаго англійскаго анатома Маршала Галля. Въ томъ ли, что медленность или остановка кровообращеніи притупляетъ или ослабляетъ чувствительность органа? Но опять таки это такой фактъ, достовѣрность котораго можетъ провѣрить каждый на себѣ, механически сжимая палецъ руки и такимъ образомъ замедляя или пріостанавливая на время движеніе кропи. Въ томъ ли -- что большая или меньшая способность нервовъ раздражаться, ихъ большая или меньшая впечатлительность обусловливаетъ правильность и неправильность кровообращенія, сжимая мускульныя стѣнки сосудовъ и опредѣляя такимъ образомъ ихъ діаметръ? Но и это опять таки фактъ столь общеизвѣстный, что ни одинъ даже гимназистъ не станетъ противъ него спорить, Въ томъ ли, что, приводя въ примѣръ горяченное состояніе человѣка, Мори цитируетъ доктора Сандра, написавшаго спеціальное сочиненіе о нервныхъ горячкахъ (De la fievre nerveuse, помѣщено въ Annales medico-phisiologiques)?-- Въ томъ ли... да впрочемъ, недовольно ли? Мы уже почти исчерпали всѣ главныя положенія отрывка, цитированнаго критикомъ -- гдѣ же тутъ масса безсмыслія и прорва невѣжества? Отчего вы не потрудились объяснить этого своимъ читателямъ, зачѣмъ оставлять ихъ въ странномъ недоумѣніи относительно такихъ вопросовъ, о которыхъ они не могутъ имѣть самостоятельнаго сужденія. Развѣ это добросовѣстно, и главное, развѣ это хоть сколько-нибудь умно? Вѣдь вы заставляете ихъ разыгрывать роль дураковъ, повторяющихъ сужденія, которыхъ они не могутъ ни провѣрить, ни понять, потому что вы не только не объяснили имъ своихъ мнѣній, по даже не познакомили ихъ съ содержаніемъ книги.

Приведеннаго отрывка критикъ считаетъ вполнѣ достаточнымъ для доказательства правильности своего уподобленія книги Мори соннику; между тѣмъ этотъ отрывокъ, взятый критикомъ изъ той главы, гдѣ авторъ разсматриваетъ физіологическія условія сна,-- не можетъ играть въ его книгѣ никакой существенной роли уже потому одному, что авторъ не развиваетъ въ немъ какой-нибудь собственной оригинальной теоріи, а дѣлаетъ только выводы изъ наблюденій разныхъ физіологовъ и анатомовъ, пользующихся заслуженнымъ авторитетомъ, какъ напр. Галлера, Гертли, Генле, Лайкона и др. Несравненно оригинальнѣе и важнѣе другая часть этого сочиненія, въ которомъ авторъ излагаетъ свою теорію сновидѣній, лунатизма и сомнамбулизма, объ этомъ критикъ не счелъ даже нужнымъ намекнуть; это наводитъ насъ на мысль, что критикъ совсѣмъ не читалъ разбираемой книги, а выписалъ просто первую, попавшуюся страницу. Мысль эта находитъ себѣ подтвержденіе въ томъ обстоятельствѣ, что критикъ смѣшиваетъ г. Пальховскаго, переводчика книги, съ ея авторомъ и послѣднему приписываетъ то, что говоритъ первый. Но всего болѣе поразило насъ въ этой недобросовѣстной критикѣ,-- это оригинальный взглядъ критика на труды Мори. Мори много лѣтъ уже занимается наблюденіями надъ сномъ и сновидѣніями; и такъ какъ подобныя наблюденія легче всего дѣлать надъ самимъ собою, то онъ съ самоотверженностью истиннаго ученаго производитъ надъ собою всевозможные эксперименты. "Я, говоритъ онъ наблюдаю себя то въ постели, то сидя въ креслѣ, въ ту минуту, когда сонъ начинаетъ овладѣвать много; съ точностью записываю обстоятельства, въ какихъ находился до сна, и прошу кого нибудь будить меня въ промежутки, болѣе или менѣе отдаленные отъ того момента, когда я забылся" и т. д.-- Такое безпрерывное самоистязаніе ради научныхъ цѣлей, такая удивительная преданность своему дѣлу, такое добросовѣстное отношеніе къ предмету своего изслѣдованія,-- только въ грубомъ и неразвитомъ человѣкѣ могутъ вызвать нахальныя насмѣшки. Развитой человѣкъ, какъ бы мало онъ не сочувствовалъ подобнымъ изслѣдованіямъ и какъ бы сильно не сомнѣвался въ цѣлесообразности такого метода,-- никогда не станетъ издѣваться надъ этимъ мученикомъ своей мысли. Онъ укажетъ ему его заблужденія, онъ докажетъ ему несостоятельность его научныхъ пріемовъ, но онъ никогда не обратится къ нему съ слѣдующими словами: "Для чего же вы истязуетесь, г. Мори? что же унизительнаго (??) соснуть маленько, когда спать хочется! а потъ тутъ еще и спитъ-то не спроста, а изъ любви къ истинѣ и наукѣ!" -- Какова прорва остроумія!

Изъ только-что приведеннаго отрывка читатель уже видитъ, каковъ долженъ быть характеръ метода Мори,-- это характеръ свойственный вообще методу психологическихъ изслѣдованій,-- характеръ чисто-субъективный, Изслѣдователь въ одно и то же время играетъ двѣ роли; онъ и субъектъ, и объектъ наблюденій. Тогда самыя эти наблюденія не могутъ имѣть той отчетливости и точности. какая возможна при методѣ объективномъ; одни и тѣ же психологическіе процессы различію сознаются и понимаются однимъ и тѣмъ же индивидуумомъ, при различныхъ условіяхъ; если же наблюденія производятся нѣсколькими лицами, то въ этомъ случаѣ еще труднѣе достигнуть какихъ нибудь общихъ результатовъ; субъективное чувство служитъ ихъ единственнымъ критеріумомъ. Разумѣется, на такомъ непрочномъ фундаментѣ нельзя созидать науку. Кромѣ всѣхъ этихъ недостатковъ, свойственныхъ вообще субъективному методу, методъ Мори вслѣдствіе особаго свойства изучаемыхъ имъ явленій требуетъ для своего примѣненія такихъ условій, которыя осуществимы только въ рѣдкихъ, исключительныхъ случаяхъ. Въ доказательство послушаемъ, что онъ самъ говоритъ о гноемъ методѣ: "Производить наблюденія почти всегда необходимо вдвоемъ, ибо прежде, чѣмъ умъ придетъ въ сознаніе самого себя, совершаются психологическіе "акты, воспоминаніе о которыхъ можетъ безъ сомнѣнія сохраниться и послѣ пробужденія, но эти факты бываютъ связаны съ такими проявленіями, констатировать которые можетъ только другое лицо. Такъ слова, произносимыя при засыпаніи, или во время безпокойнаго сновидѣнія, должны быть кѣмъ нибудь услышаны, дабы могли быть переданы вашъ. Жесты, позы точно также имѣютъ здѣсь свое значеніе. Наконецъ невозможность иной разъ разбудить самому себя въ данный моментъ какимъ нибудь механическимъ образомъ дѣлаетъ совершенно необходимымъ участіе втораго лица. Разумѣется, чтобы имѣть возможность собрать полезныя наблюденія, нужно быть предрасположеннымъ къ забытью, сновидѣніямъ и гипнагогическимъ галлюцинаціямъ, которыя опишу я ниже,-- а я-то именно ко всему этому и расположенъ. Немногіе начинаютъ видѣть сны такъ быстро и видѣть ихъ такъ часто, какъ я; весьма рѣдко воспоминаніе о снившемся ускользаетъ отъ меня; часто я помню свои сны въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ съ такою же отчетливостью,-- готовъ даже сказать, съ такою же живостью,-- какъ въ минуту пробужденія. Мало того: я легко засыпаю но вечерамъ и во время этихъ короткихъ мгновеній забытья и начинаю видѣть сны, связь которыхъ съ тѣмъ, что меня передъ тѣмъ занимало, я могу провѣрить черезъ нѣсколько же секундъ. Наконецъ, малѣйшее измѣненіе въ діэтѣ, малѣйшее уклоненіе отъ своихъ привычекъ пораждаетъ во мнѣ сновидѣнія или гипнагогическія галлюцинаціи, которыя совершенно расходятся съ сновидѣніями моей обыденной жизни" -- (стр. 3).

-- Наблюденія, возможныя при такихъ исключительныхъ условіяхъ, имѣютъ весьма слабый научный характеръ, потому что провѣрка ихъ весьма затруднительна,-- и, до тѣхъ поръ пока психологія будетъ черпать свои данныя и строить свои выводы на такихъ исключительныхъ наблюденіяхъ, она не достойна называться положительною наукою, она будетъ только аггреготамъ гипотезъ, болѣе или менѣе удачныхъ, болѣе или менѣе правдоподобныхъ.-- Однако, не смотря на то, что мы вполнѣ понимаемъ и признаемъ ненаучность субъективнаго метода, шаткость и произвольность получаемыхъ черезъ него наблюденій,-- мы все-таки думаемъ, что этотъ методъ и эти наблюденія имѣютъ важное значеніе для прогресса психологіи, что они способствуютъ ускоренію ея перехода отъ области субъективныхъ гипотезъ въ область истинной. опытной науки. При данномъ состояніи нашихъ естественнонаучныхъ знаній, мы не имѣемъ возможности подвергнуть психическую сторону человѣческой природы тѣмъ прямымъ и непосредственнымъ экспериментамъ, которые возможны и удобопримѣнимы относительно его физіологической стороны.-- Нѣтъ сомнѣнія, что съ дальнѣйшимъ развитіемъ естественныхъ наукъ эта невозможность устранится, тогда устранится самъ собою и ненаучный субъективный методъ; но наблюденія, добытыя имъ, останутся и эти наблюденія послужатъ точкою исхода, руководящею нитью для будущихъ экспериментаторовъ. Физіологія точно также началась съ чисто-субъективныхъ наблюденій, породившихъ безчисленное множество всевозможныхъ гипотезъ; хотя большая часть ихъ впослѣдствіи оказалась несостоятельною, но они принесли великую пользу наукѣ, заставляя людей постоянно изыскивать новые и новые способы для провѣрки ихъ и оцѣнки; они образовали, такъ сказать, прологъ къ истинной, положительной наукѣ о человѣкѣ.

Указавъ на недостатки самаго метода Мори, мы познакомимъ теперь читателя съ тѣми главными положеніями, которые онъ развиваетъ въ своей книгѣ. За исходную точку своей теоріи онъ беретъ тотъ физіологическій процессъ, который вызываетъ и обусловливаетъ сонъ въ человѣкѣ. Процессъ сводится къ тому общеизвѣстному факту, что усыпленіе органа обусловливается приливомъ къ нему крови; кровь, переполняя сосуды, движется медленнѣе, и вслѣдствіе этого чувствительность, воспріимчивость органа притупляется. Но приливъ крови это самая непосредственная причина сна: что же вызываетъ этотъ приливъ, что служитъ первою причиною сна?

Этотъ вопросъ рѣшается различно, Ныли такіе физіологи, которые полагали, что, во время бодрствованія, ткани въ организмѣ постоянно изнашиваются, и приливъ крови, вызывающій сонъ, обусловливается необходимостью востановленія потраченныхъ днемъ частицъ тѣла. Въ настоящее время мнѣніе это совершенно отвергнуто наукою, такъ какъ извѣстно, что процессъ питанія происходитъ безпрерывно, и притомъ приливъ крови къ органамъ есть одно изъ наименѣе благопріятныхъ условій питанія. Другіе объясняли причину сна какими-то особыми, таинственными отношеніями души къ тѣлу; третьи -- истощеніемъ какой-то жизненной или нервной силы и т. п., все это, разумѣется, были одни уловки, которыми ученые хотѣли прикрыть свое невѣжество. Повидимому, одно изъ наиболѣе удобопонятныхъ объясненій представляетъ Льюисъ въ своей физіологіи.

Извѣстно, напримѣръ, что если отрѣзать у лягушки ногу и начать возбуждать какимъ нибудь внѣшнимъ стимуломъ нервъ этой ноги то, но истеченіи нѣкотораго времени, нервъ теряетъ свою воспріимчивость и перестаетъ сокращать ея мышцы; если дать нерву отдохнуть, онъ постепенно вновь пріобрѣтаетъ утраченную способность и производитъ сокращенія. Не объясняетъ ли это сна? Нервы органовъ вслѣдствіе постоянныхъ возбужденій, дѣйствующихъ на нихъ въ теченіи дня, утрачиваютъ свою воспріимчивость и перестаютъ сокращать мышечныя стѣнки кровеносныхъ сосудовъ,-- вслѣдствіе этого сосуды переполняются кровью и т. я Почти такое же объясненіе сна даетъ и Мори. Но только онъ вводитъ въ это объясненіе совершенно повидимому непонятное выраженіе: нервная сила. Бодрствованіе истощаетъ, по его мнѣнію, нервную силу организма; -- вслѣдствіе этого организмъ засыпаетъ; во время сна эта сила какимъ-то таинственнымъ образомъ фабрикуется въ его организмѣ и наконецъ "когда по истеченіи извѣстнаго времени жизненная сила (теперь уже это не нервная, а жизненная сила) образуется въ немъ въ количествѣ болѣе, чѣмъ достаточномъ".... тогда человѣкъ просыпается. Разумѣется, это не объясненіе, а уклоненіе отъ всякаго объясненія подъ предлогомъ разныхъ нервныхъ и жизненныхъ силъ. Точно также и объясненіе Льюиса -- не объясненіе, а уловка. Что такое нервная воспріимчивость, нервная чувствительность, какъ не та же нервная (она же и жизненная) сила? Потому мы имѣемъ полное основаніе утверждать, что вопросъ этотъ въ наукѣ не рѣшенъ, и что Мори самъ впадаетъ въ ошибку и читателей своихъ вводитъ въ заблужденіе своею периною или жизненною силою. Пора бросить эти мистическія выраженія, пора убѣдиться, что эти asiles d'ingnorance должны быть упразднены навсегда въ чистой области опытной науки.

Такимъ образомъ, остова въ сторонѣ первую причину сна, ограничимся второю непосредственною. Вслѣдствіе замедленія кровообращенія ткань мозга точно также сжимается, какъ и ткань онѣмѣвшихъ членовъ. Отсюда ослабленіе вниманія и воли, дѣятельность которыхъ тѣсно связана съ быстротою кровообращенія въ мозгу Доказательствомъ этого можетъ служить тотъ общеизвѣстный "актъ, что мы, испытывая головную боль отъ прилива крови, чувствуя, что кровь сдавливаетъ нашъ мозгъ,-- замѣчаемъ, что намъ трудно сосредоточивать на чемъ нибудь наше вниманіе и что вообще мы становимся менѣе дѣятельными.

То же самое мы испытываемъ и при нервной боли, т. е. когда ослабленіе кровообращенія вызывается притупленіемъ нервной воспріимчивости.

Притупленіе воспріимчивости нервовъ, отъ котораго зависитъ сонъ, имѣетъ своимъ послѣдствіемъ притупленіе чувствительности, потому понятно, что во время глубокаго сна въ нѣкоторыхъ органахъ является совершенная анестезія (потеря чувствительности). Извѣстно, что есть люди, которыхъ во время сна можно ворочать, толкать, даже бить, и они не просыпаются. Прево разсказываетъ объ одномъ лицѣ, которому во время сна выжгли мозоль, и оно не проснулось. Но во время бодрствованія не всѣ части спинно-головной мозговой системы испытываютъ одинаковую дѣятельность,-- отсюда понятно, говоритъ Мори, "что каждая изъ частей нервной системы во время сна можетъ быть подвержена большей или меньшой оцѣпенѣлости, смотря но тому, болѣе или менѣе истощилась существующая въ ней сила (т. е. болѣе или менѣе ослабѣла нервная воспріимчивость). Спинной мозгъ, продолговатый мозгъ, мозжечокъ, четверныя тѣла, полушарія большаго мозга могутъ придти по въ одинаковое ослабленіе, подвергнуться неодинаковой оцѣпенѣлости, или, говоря проще, различныя части тѣла могутъ спать неодинаковымъ сномъ. Довольно простыя наблюденія указываютъ намъ на возможность неравенства итого усыпленія. Въ минуту пробужденія нѣкоторые члены, нѣкоторые мускулы остаются въ состояніи усыпленія долѣе другихъ. Желая быстро встать, мы часто шатаемся,-- оттого что мозжечокъ, регуляторъ движеній перемѣщенія, еще не вышелъ изъ усыпленія, отъ котораго уже освободились другія части мозга".-- "Точно также и при засыпаніи оцѣнененіе овладѣваетъ не вдругъ всѣми частями мозга. У человѣка, бредящаго на ходу, представленіе, иначе говоря, тѣ части мозга, которыми оно совершается, начинаютъ уже засыпать, между тѣмъ какъ спинной мозгъ и мозжечекъ остаются въ полной дѣятельности. У того, кто ко время сна совершенно безсознательно выдѣляетъ экскременты, продолговатый мозгъ -- главный регуляторъ всѣхъ движеній при испражненіи -- находится въ состояніи бодрствованія, между тѣмъ какъ большія полушарія и мозжечекъ усыплены, что бываетъ со всѣми большими отдѣлами спинно-головной мозговой системы, а также, быть можетъ, хотя и въ меньшей степени, съ системой симпатическаго нерва,-- то должно быть и съ различными внутренними частями головнаго мозга. Степень усыпленія каждой изъ нихъ должна измѣниться, смотря потому, насколько та или другая часть чувствуетъ потребность въ возстановленіи своей нервной силы. Къ несчастію, физіологи не знаютъ еще, какія отправленія свойственны этимъ различнымъ частямъ".... (стр. 20). Мало того,-- они не знаютъ даже, дѣйствительно ли) различные умственные акты регулируются различными, особыми, такъ сказать, спеціальными частями головнаго мозга. Но Мори принимаетъ это положеніе за фактъ и кладетъ его однимъ изъ основаній своей гипотезы сновидѣній. Онъ допускаетъ нѣсколько интеллектуальныхъ способностей: воспріятіе, память, воображеніе, волю, разсудокъ; каждая изъ этихъ способностей опредѣляется и регулируется спеціальною частью мозга,-- отъ прилива крови къ одной изъ этихъ частей происходитъ остановка, притупленіе ея функціи. Такъ какъ во снѣ различныя части мозга усыпляются неодинаково, то к воля, память, воображеніе, воспріятіе и разсудокъ проявляются но время сна далеко не съ одинаковою силою. "То умъ нашъ, говоритъ Мори, вызываетъ знакомые ему образы, напримѣръ, фигуру друга, родственника,-- но не припоминаетъ ихъ имени; то впечатлѣнія, передаваемыя намъ чувствами, въ значительной степени бодрствующими, не воспринимаются вполнѣ и мы приписываемъ имъ силу, которой они не имѣютъ. Въ первомъ случаѣ бываетъ атоніи памяти, во второмъ -- ослабленіе воспріятія. Иной разъ мы думаемъ, что участвуемъ въ событіяхъ невозможныхъ происшествіяхъ, бывшихъ до нашего рожденія; вѣримъ въ существованіе лицъ, о которыхъ знаемъ, что они умерли,-- признаемъ возможность мгновенно переноситься за нѣсколько сотъ миль: здѣсь въ состояніи ослабленія является уже разсудокъ" и т. д. (стр. 41, 42). Эта-то безпорядочная, негармоничная дѣятельность мозга,-- эта, такъ сказать, децентрализованная дѣятельность его отдѣльныхъ функцій и составляетъ то, что мы называемъ сновидѣніями. Характеръ сновидѣній зависитъ отъ столкновенія этихъ неодинаково усыпленныхъ функцій головного мозга. "Чѣмъ сильнѣе усыпленіе, тѣмъ сновидѣнія неопредѣленнѣе и проносятся быстрѣе; напротивъ, чѣмъ болѣе пробуждены но время сна нѣкоторые органы, тѣмъ болѣе слѣдовъ оставляетъ сновидѣніе Въ нашемъ сознаніи". Если же въ состояніи усыпленія находятся только нѣкоторыя чувства, только нѣкоторыя этого степенныя способности, и если напримѣръ бодрствуетъ разсудокъ, или память и воля, то мы можемъ во снѣ соединять послѣдовательно идеи, сочинять стихи, дѣлать ученыя открытія. Извѣстно, напримѣръ, что Вольтеръ сложилъ во снѣ одну изъ пѣсенъ Генріады; что композиторъ Тортини во снѣ написалъ свою знаменитую сонату въ "Дьяволѣ", и физіологъ Бурдахъ дѣлалъ во снѣ научныя открытія, и т. п. Всѣ ахи и многіе другіе общеизвѣстные Факты говорятъ безъ сомнѣнія въ пользу теоріи Мори.

Съ особенною силою дѣйствуетъ обыкновенно по снѣ намять, си дѣятельность и составляетъ, собственно говоря, содержаніе сновъ. Память вопроизводитъ передъ умомъ нашимъ образы, которые мы принимаемъ за дѣйствительные, реальные. "Эти образы, говоритъ Мори, возникаютъ передъ сознаніемъ не вслѣдствіе вниманія и воля, а сами собою, но извѣстному закону, зависящему отъ безсознательнаго движенія мозга"; -- "они господствуютъ надъ нашимъ вниманіемъ и волей и вслѣдствіе этого представляются намъ какъ бы объективными созданіями, какъ бы произведеніями, независящими отъ насъ самихъ и которыя мы созерцаемъ точно также, какъ внѣшніе предметы. Это не идеи, а чувственные обманы -- и эта-то объективность и служитъ именно причиною, почему мы вѣримъ въ ихъ реальность". Матеріалами для этихъ образовъ служатъ тѣ впечатлѣнія представленія и ощущенія, которыя мы воспринимали во время бодрствованія. Во снѣ намъ представляется то, что на яву мы видѣли, говорили, желали или дѣлали. Доказательствомъ этого служитъ тотъ фактъ, что когда наши идеи, наши ощущенія измѣняются,-- измѣняется и характеръ нашихъ сновидѣній. Но вотъ вопросъ, что вызываетъ эти образы? Почему въ нашей памяти вдругъ возникаетъ представленіе о человѣкѣ или о происшествіи, видѣнномъ нами нѣсколько лѣтъ назадъ? Въ книгѣ Мори можно найти чрезвычайно много случаевъ сновидѣній, въ которыхъ передъ человѣкомъ возникали образы, повидимому, совершенно забытые имъ, никогда не возбуждавшіе его вниманія во время бодрствованія "Однажды, разсказываетъ Мори, слово Мюссиданъ (Mussidan) вдругъ пришло мнѣ въ голову. Я зналъ тогда, что это было названіе города во Франціи, но гдѣ именно этотъ городъ -- мнѣ было неизвѣстно, или, лучше, я забылъ это. Нѣсколько времени спустя, я вижу во снѣ одно лицо, которое говоритъ мнѣ, что оно пріѣхало г-въ Мюссидана. Я спрашиваю, гдѣ находится этотъ городъ и мнѣ отвѣчаютъ, что это главное мѣсто въ кантонѣ департамента Дордонь. Въ концѣ этого сновидѣнія я просыпаюсь. То было утромъ. Сонъ ясно еще представлялся мнѣ, но я былъ въ сомнѣніи относительно вѣрности того, что сообщилъ мнѣ мой собесѣдникъ. Слово Мюссиданъ потомъ опять пришло мнѣ въ голову въ теченіе дня, но я все-таки не зналъ, гдѣ находится этотъ городъ. Спѣшу справиться въ географическомъ словарѣ и,-- къ своему большему удивленію,-- убѣждаюсь, что мой собесѣдникъ зналъ географію лучше меня, т. е. какъ само собою разумѣется, я припомнилъ во снѣ Фактъ, забытый во время бодрствованія и вложилъ въ уста другого то, что было моимъ собственнымъ воспоминаніемъ" (стр. 125).

Другой подобный же случай приключался съ однимъ знакомымъ Мори. По время своего дѣтства этотъ знакомый бывалъ въ окрестностяхъ Монбризина, гдѣ онъ воспитывался. Черезъ двадцать лѣтъ онъ отправился въ Форэ съ цѣлью взглянуть на мѣсто, гдѣ про шли его первые годы, и повидаться съ старыми друзьями отца, съ которыми онъ съ тѣхъ поръ не встрѣчался. И вотъ наканунѣ отъѣзда онъ видитъ во снѣ, что онъ около Монбризона въ какомъ-то мѣстѣ, котораго никогда не видѣлъ, и здѣсь онъ встрѣчаетъ человѣка, черты котораго ему тоже совершенно незнакомы, но который говоритъ, что онъ нѣкто Т. Это былъ другъ его отца, дѣйствительно видѣнный имъ въ дѣтствѣ, по котораго онъ совершенію забылъ и помнилъ только его имя. Черезъ нѣсколько дней Ф.-- такъ называетъ Мори своего знакомаго,-- пріѣхалъ въ Монбризонъ, и каково же было его удивленіе, когда онъ очутился въ мѣстности, видѣнной имъ во снѣ, встрѣтилъ того же Т., въ которомъ узналъ, прежде чѣмъ тотъ назвалъ себя, лицо, видѣнное имъ во снѣ. Только его черты немного постарѣли. Эти и подобные этимъ факты весьма естественно объясняютъ такъ называемые пророческіе сны, пророческія видѣнія,-- но они не даютъ намъ отвѣта относительно причины, возбуждающей въ насъ скрытыя воспоминанія. И путемъ субъективнаго метода эта причина никогда не разъяснится, но за нимъ все-таки останется та заслуга, что, благодаря ему, данное явленіе, казавшееся прежде чѣмъ-то таинственнымъ, сверхъестественнымъ, освѣщено теперь настоящимъ свѣтомъ и сведено къ факту настолько же удобопонятному, насколько и естественному.-- Мало того, субъективный методъ, не имѣя возможности указать на первую причину, вызывающую въ памяти тотъ или другой образа., можетъ однако опредѣлить связь, соединяющую различныя представленія,-- ту нить, которая сцѣпляетъ образы и происшествія, являющіеся намъ въ сновидѣніи. Очень рѣдко между ними можно уловить то правильное соотношеніе, которое называется ассоціаціей представленіи, правильнымъ сочетаніемъ идей, однако если тщательно наблюдать сны, то и въ нихъ можно открыть правильность и связность, только идеи сочетаются не въ логическомъ порядкѣ (какъ бываетъ тогда, когда бодрствуетъ разсудокъ), а по ихъ сходственнымъ признакамъ, совершенно не зависящимъ отъ значенія идей и свойственнаго имъ характера. Иногда идеи сочетаются но созвучію выраженій ихъ, по сходству и подобію тѣхъ словъ, въ которыя мы ихъ воплощаемъ. Мори разсказываетъ но этому поводу слѣдующія, въ высшей степени интересныя наблюденія надъ своими собственными снами. "Мнѣ часто, говоритъ онъ, случается при пробужденіи собирать свои воспоминанія и стараться востановить занимавшій меня ночью сонъ. Такимъ образомъ однажды утромъ, когда я предавался такого рода работѣ, я вспомнилъ, что видѣлъ сонъ, начинавшійся съ пелеринажа (pèlerinage) въ Іерусалимъ или въ Мекку (не знаю навѣрное, чѣмъ я тогда былъ -- христіаниномъ или магометаниномъ). Потомъ вслѣдствіе ряда происшествій, мною забытыхъ, я очутился въ улицѣ Іакова, у химика Пельтье (Pelletier), и онъ во время разговора далъ мнѣ цинковую лопатку (pelle), послужившую мнѣ конькомъ, на которомъ а проѣзжалъ въ послѣдующемъ сновидѣніи, болѣе мимолетомъ, чѣмъ предшествующія, и которое а не могъ припомнить. Такимъ образомъ вотъ три идеи, три главныхъ сцены, которыя, очевидно, связи мы между собою словами: pèlerinage, Pelletier, pelle,-- т. е. тремя словами, начинающимися одинаково и соединившимися конечно по созвучію. Слѣдовательно, слова эти послужили связью для сновидѣнія, повидимому, весьма безсвязнаго. Однажды, продолжаетъ Мори, я сообщилъ объ этомъ наблюденіи одному знакомому мнѣ лицу, которое отвѣчало мнѣ, что оно весьма живо помнитъ сонъ такого же рода. Слова Jardin, Chardin et Janin. такъ тѣсно ассоціировались въ его умѣ, что онъ во снѣ поперемѣнно видѣлъ: Jardin des plantes, гдѣ встрѣтилъ путешественника но Персіи Chardin, который далъ ему, къ его большему удивленію (не знаю, было ли это вслѣдствіе анахронизма) романъ Jules Janiu'а: l'Ane mort et la femme guillotinée", (стр. 121). Мири приводитъ далѣе еще нѣсколько подобныхъ случаевъ, и въ заключеніе приходить къ слѣдующему выводу: "И такъ, говоритъ онъ, какъ сновидѣніи, такъ и бредъ умалишеннаго, оказываются не столь безсвязными, какъ это кажется съ перваго раза; только связь идей происходитъ въ этихъ случаяхъ посредствомъ ассоціаціи, неимѣющей въ себѣ ничего раціональнаго,-- посредствомъ аналогіи, которая вообще ускользаетъ отъ насъ при пробужденіи, которую мы схватываемъ, тѣмъ менѣе, что идеи становятся образа мы и что мы не привыкли видѣть, чтобы образы соединялись одинъ съ другимъ, какъ различные куски полотна подвижной панорамы. Мысли во время сновидѣнія, пишетъ Адольфъ Гарнье, оттого имѣютъ безпорядочный характеръ, что если при отсутствіи настоящаго воспріятія -- онѣ кажутся воспріятіями. Если во время бодрствованія я думаю о лицѣ, находящемся въ Италіи, если Италія заставляетъ не ни думать объ аркѣ Тита, Титъ объ евреяхъ, евреи о Пилозѣ,-- то я въ этомъ не нахожу ничего удивительнаго. Но если тѣ же самыя идеи явятся мнѣ во снѣ, то я увижу, что изъ Франціи я внезапно перенесся въ Италію, что Италія превратилась въ Іудею, Титъ въ Нилова и проч. (стр. 122, 123).

При нѣкоторыхъ усыпленіяхъ кромѣ памяти возбуждаются, или правильнѣе, не притупляются и другія функціи мозговой спинно-головной системы; иногда же нѣкоторые органы чувствъ, не только не притупляются, но даже положительно возбуждаются, что весьма просто объясняется съ точки зрѣнія гипотезы Мори, нарушенною во снѣ правильностію кровообращенія. Такое чрезвычайное возбужденіе однихъ органовъ и потеря чувствительности въ другихъ даетъ ключъ къ разгадкѣ тѣхъ явленій, которыя невѣжество окружаетъ обыкновенно какою-то таинственною фантастичностью, какою-то непонятною сверхъ-естественостью. Мы говоримъ здѣсь о такъ называемомъ естественномъ и искусственномъ сомнамбулизмѣ, о гипнотиризмѣ, экстазѣ и т. п. При всѣхъ этихъ психическихъ состояніяхъ въ организмѣ происходятъ процессы, аналогичные съ тѣми, которые происходятъ и во время сна; нарушенная правильность кровообращенія производитъ въ однихъ органахъ нервную атонію (ослабленіе), въ другихъ усиленную дѣятельность; нѣкоторыя функціи мозга прекращаютъ свои отправленія вслѣдствіе нервнаго притупленія тѣхъ частей мозга, отъ которыхъ они зависятъ, другія начинаютъ дѣйствовать съ большею энергію и т. д. Отъ столкновенія функцій мозговыхъ органовъ, неодинаково усыпленныхъ, говоритъ Мори, зависитъ характеръ сновидѣній, а отъ столкновенія функцій различныхъ частей спинно-головной системы вообще, неодинаково притупленныхъ или возбужденныхъ, зависитъ характеръ тѣхъ психическихъ состояній, которыя мы опредѣляемъ словами лунатизмъ, экстазъ, гипнотизмъ, сомнамбулизмъ и т. п.

Таковъ выводъ изъ наблюденій Мори. Намъ бы хотѣлось теперь познакомить читателей съ тѣмъ способомъ, какъ онъ примѣняетъ свою теорію сновидѣній къ только-что упомянутымъ психическимъ состояніямъ,-- но это завело бы насъ слишкомъ далеко, и растянуло бы нашу замѣтку за предѣлы библіографическаго обозрѣнія; потому ограничимся только приведенными выше выписками и объясненіями,-- надѣемся, что ихъ вполнѣ достаточно, для того чтобы составить себѣ понятіе о теоріи Мори и чтобы заинтересоваться его книгою Если наше предположеніе справедливо и если читатель дѣйствительно вздумаетъ самолично познакомиться съ разбираемою книгою, то мы считаемъ своею обязанностью предостеречь его относительно нѣкоторыхъ частей книги. Эти части принадлежатъ не перу Мори, но перу переводчика его, достославнаго примѣчателя -- г. Пальховскаго.

Г. Пальховскій одержимъ странною маніею примѣчать всякую книгу, которую онъ переводитъ (въ скобкахъ замѣтимъ, что эта манія стала вообще распространяться между нашими переводчиками). Взятая сама по себѣ, эта манія не представляетъ еще ничего особенно опаснаго или вредоноснаго,-- мы даже думаемъ, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ она можетъ быть полезна. Но если маніакъ-переводчикъ отличается тупоуміемъ, то признаемся, его примѣчанія не составятъ украшенія книги, и читатель поступитъ весьма благоразумно, если оставитъ неразрѣзанными даже тѣ страницы, на которыхъ переводчикъ примѣчаетъ. Просмотрѣвъ примѣчанія г. Пальховскаго, мы пришли къ тому заключенію, что личность примѣчателя обладаетъ въ совершенствѣ тѣми свойствами, которыя, какъ мы сказали, освобождаютъ читателя отъ необходимости читать примѣчанія переводчиковъ. Кто желаетъ провѣрить вѣрность нашего заключенія, тому рекомендуемъ прочесть хотя одно первое примѣчаніе на стр. 27--40, гдѣ г. Пальховскій полемизируетъ съ Фохтомъ и Молешоттомъ, цитируетъ Гризипгера и излагаетъ свои собственныя измышленія объ отношеніяхъ субъективнаго къ объективному; боязнь утомить читателей удерживаетъ насъ отъ выписокъ; а боязнь потерять даромъ время и бумагу удерживаетъ насъ отъ полемики съ г. Пальховскимъ, хотя мы знаемъ, что наша сдержанность заставитъ его отнести насъ къ поклонникамъ тѣхъ "мыслящихъ реалистовъ" (по понятіямъ г. Пальховскаго, названіе "мыслящій реалистъ" тождественно съ "безмозглый дуракъ"), относительно которыхъ онъ напередъ былъ увѣренъ, что они обругаютъ его за его примѣчанія. "Знаю, пророчески возвѣстилъ онъ въ своемъ 2-мъ примѣчаніи, стр. 91,-- что эти замѣчанія "мыслящимъ реалистамъ" и ихъ поклонникамъ покажутся весьма обскурантными. Но меня это не очень безпокоитъ". Еще бы! Чего тутъ безпокоиться: вѣдь на каждый ротокъ не накинешь платокъ, а особенно на "ротокъ" этихъ чудовищъ-"мыслящихъ реалистовъ", которые, какъ увѣряетъ г. Пальховскій, "безжалостно потѣшаются надъ неопытною юностью", морочатъ гимназистовъ, юныхъ студентовъ, дѣвицъ безотвѣтныхъ". Да у нихъ и не ротокъ",-- а цѣлая пасть, непремѣнно пасть!

-----

Субъективный методъ въ приложеніи къ изученію явленій, совершающихся въ человѣкѣ во время сна, требуетъ для своего правильнаго примѣненія такихъ чрезвычайныхъ условій, которыя, какъ мы показали, весьма рѣдко могутъ быть вполнѣ осуществимы. Но отношенію же къ изученію, такъ сказать, нормальныхъ психическихъ состояній человѣка, т: е. его чувствъ, мыслей и ощущеній во время бодрствованія,-- примѣненіе этого метода представляетъ меньше подобныхъ затрудненій, но за то наблюденіе явленій этого рода требуетъ болѣе глубокаго анализа и проницательности, нежели наблюденіе явленій сна. Тамъ главную роль играетъ память,-- способность возстановлять съ полною живостью и рельефностью тѣ образы, которые намъ являлись во время сна, тѣ чувства и мысли, которыя мы тогда переживали. Здѣсь же наблюдатель долженъ обладать не только умѣньемъ ясно констатировать данный психическій актъ, но и точно его анализировать, разлагать его на его составные элементы, и каждый элементъ -- на его составныя части; какъ труденъ такой анализъ -- это доказываетъ намъ вся психологическая литература. Психологи никогда почти не доводятъ его до конца, указавъ на нѣкоторые изъ наиболѣе крупныхъ элементовъ сложнаго психическаго акта,-они прекращаютъ анализированіе; они удовлетворяются найденными фактами и, принимая ихъ за факты односложные, недопускающіе дальнѣйшаго разложенія, прямо относятъ ихъ къ разряду, такъ называемыхъ, "основныхъ силъ души". Надо замѣтить, что эти основныя силы" души играютъ у психологовъ роль такихъ же asiles d'ignorance, какъ нервная и жизненная сила у физіологовъ. Чуть-только психологъ не умѣетъ, или но нѣкоторымъ соображеніямъ (неимѣющимъ ничего общаго съ наукою) не желаетъ анализировать данное свойство или качество человѣка, онъ сейчасъ же и провозглашаетъ его "основнымъ". И такихъ "основныхъ" свойствъ набралось съ теченіемъ времени превеликое множество; особенно были на этотъ счетъ неумѣренны френологи. Но ихъ классификаціи у человѣка оказывалось тридцать патъ или семь "основныхъ" наклонностей: влюбчивость была особою основною наклонностью; любовь къ потомству -- особою; любовь къ ближнимъ -- особою; любовь къ жизни вообще -- особою; скрытность -- особою; откровенность -- особою, и т. д. Среди такого удивительнаго множества особыхъ основныхъ наклонностей совершенно утратилось всякое понятіе о единствѣ Человѣческаго характера; онъ сдѣлался какимъ-то страннымъ аггреготомъ всевозможныхъ противуположныхъ "основныхъ" качествъ, неизвѣстно откуда появившихся и неизвѣстно какимъ образомъ могущихъ вмѣстѣ уживаться. Не говоря уже о томъ, что все это было чрезвычайно непонятно, это было и крайне вредно какъ для прогресса психологіи, такъ и для образованія раціональныхъ взглядовъ на воспитаніе. Психологія успокаивалась на своемъ поверхностномъ анализѣ и подъ благовидною прикрышкою, ловко скрывала отъ глазъ профановъ свое жалкое безсиліе и спою полнѣйшую несостоятельность. Педагогика связывалась но рукамъ и нотамъ вымышленною классификаціею человѣческихъ основныхъ наклонностей; волею неволею она должна была сообразовать свои теоріи съ этими невѣжественными вымыслами; а нѣкоторые педагоги до того глубоко прониклись основностью "основныхъ" наклонностей, что вздумали даже примѣнять къ дѣлу воспитанія пресловутый принципъ laissez faire. Чтобы очистить психологію отъ этихъ ненаучныхъ гипотезъ, необходимъ былъ болѣе глубокій и основательный, субъективный анализъ. Попытку такого анализа представляетъ англійскій психологъ Бенъ въ своей книгѣ объ изученіи характера. Бенъ подробно разсматриваетъ всѣ, такъ называемыя френологами, основный наклонности или основные принципы нашей природы и въ результатѣ приходитъ, какъ и слѣдовало ожидать, къ тому выводу, что эти "основныя" наклонности суть наклонности сложныя, и что всѣ онѣ могутъ быть разложены на немногіе простѣйшіе элементы. Бенъ не доводитъ анализа до конца, онъ оставляетъ еще очень много психическихъ актовъ неразложенными и слишкомъ уже щедръ на всевозможныя эмоціи. Такъ у него является и нѣжная эмоція и эстетическая, и эмоція симпатіи, преслѣдованія цѣли, любопытства, гнѣва и т. д. Мало того, онъ, подобно френологамъ, надѣляетъ человѣка особымъ основнымъ качествомъ, которое называетъ альтрюизмомъ, попросту безкорыстную симпатіею къ окружающимъ насъ людямъ Бенъ самъ признаетъ, что допущеніе подобной "основной наклонности" противурѣчитъ другой "основной наклонности", тоже несомнѣнно существующей въ человѣкѣ; онъ самъ говоритъ: "дѣйствительно безкорыстіе есть видъ безсмыслицы, помѣшательства съ точки зрѣнія собственнаго интереса; оно противорѣчитъ самой природѣ живаго существа, которая и состоитъ въ томъ, чтобы стремиться къ удовольствію и избѣгать огорченія. Игнорируя этотъ основной принципъ нашей психической организаціи, мы окажемся на высотѣ безсмыслицы и безтолковости" и т. д.-- и, не смотря на не о это, продолжаетъ онъ, безкорыстіе есть тоже одинъ изъ основныхъ фактовъ нашей природы, ибо безъ него невозможны великія добродѣтели (стр. 442).

Чтобы дать понятіе нашимъ читателямъ о глубинѣ, осторожности и точности беневскаго анализа, позволимъ себѣ указать еще на его анализъ любви къ потомству.

Чувство любви родителей къ дѣтямъ признается большею частью психологовъ-френологовъ за основную, специфическую наклонность человѣка, за простое, а слѣдовательно врожденное чувство. Бенъ, при началѣ своего анализа, допускаетъ это предположеніе, "Допустимъ, говоритъ онъ, что одинъ Фактъ произведенія на свѣтъ Живаго существа специфически дѣйствуетъ на отдѣльную часть психическаго механизма; но еще больше несомнѣнно то, продолжаетъ онъ, что любовь родителей, какой она является въ большинствѣ случаевъ, содержитъ въ себѣ большую примѣсь ощущеній совершенно иного рода. Прежде всего должны быть выдѣлены послѣднія, а остатокъ, если онъ только окажется, можетъ пригодиться для признанія особаго органа любви къ дѣтямъ" (стр. 93). Такое добросовѣстное отношеніе къ изслѣдуемому предмету ручается за безпристрастіе и основательность анализа, и дѣйствительно этотъ анализъ по своей мѣткости и глубинѣ заслуживаетъ полнаго вниманія. Мы бы привели его здѣсь цѣликомъ, если бы только онъ былъ нѣсколько покороче, но чтобы дать о немъ понятіе читателямъ, укажемъ на его конечные результаты. Въ результатѣ оказалось, что чувство любви родителей слагается изъ слѣдующихъ шести элементовъ: 1) изъ чувства состраданія и участія, возбуждаемаго безпомощностью ребенка; 2) изъ чувства властолюбіи; 3) изъ чувства эстетическаго удовольствіи, возбуждаемаго въ насъ красивыми формами дѣтей; 4) Надежды и грезы, вызываемый воображеніемъ на счетъ неизвѣстной будущности того-же ребенка, служатъ однимъ изъ элементовъ родительской любви; элементъ этотъ названъ у френологовъ склонностью къ идеальности 5) изъ чувства эгоистическаго себялюбія, и наконецъ послѣднимъ 6) элементомъ является чувство привычки. "Мы перечислили, говоритъ Бенъ, шесть общихъ источниковъ человѣческаго интереса; во всѣхъ ихъ можетъ имѣть свой корень привязанность къ дѣтямъ и независимо отъ какого нибудь спеціальнаго основанія, если бы такое и существовало. Нѣжное чувство, чувство власти (оба слиты въ покровительствѣ), привычность заботы, эстетическія формы дѣтей, склонность къ идеальности, эгоистическое чувство вообще, все это участвуетъ въ образованіи родительской эмоціи; и какъ бы ни была сильна эта эмоція, но сочетаніе такихъ элементовъ, изъ которыхъ каждый достаточно силенъ и самъ но себѣ не можетъ считаться недостаточною причиною для объясненія сказанной эмоціи. Мы поэтому думаемъ, что не нужно торопиться, допуская особый органъ, исключительно назначенный для обнаруженія родительской любви, даже если и допустить вѣроятность существованія подобнаго органа. Намъ должны указать случаи, когда всѣ шесть перечисленныхъ элементовъ, каждый самъ по себѣ, не были развиты, а потому и всѣ вмѣстѣ не могли составить значительной силы, а между тѣмъ любовь къ дѣтямъ была несомнѣнна и сильна; и съ другой стороны намъ нужно знать и такіе случаи, когда въ тѣхъ же элементахъ не было недостатка, а между тѣмъ чувство любви къ дѣтямъ не было особенно замѣтно. Но никому не попадались случаи ни того, ни другого рода", (стр. 99, 100).

Что касается до перевода книги, то онъ сдѣланъ отмѣнно дурно,-такъ дурно, что хуже -- трудно даже себѣ что нибудь и представить. Фразы, въ родѣ напримѣръ слѣдующей: "Колбъ затрогиваетъ выпуклые пункты благорасположенія, по его трактиція не вездѣ одинаково состоятельна", (почему: не инконсистетина?) -- встрѣчаются сплошь и рядомъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нельзя даже добраться до смысла; очевидно, что г. Цитовичъ не знаетъ такъ, какъ бы слѣдовало знать переводчику,-- ни того языка, съ котораго онъ переводитъ, ни того, на который переводитъ. Это весьма прискорбно, потому что "урной переводъ можетъ отбить у нетерпѣливаго читатели охоту дочесть книгу до конца, а книгу Бена весьма не безполезно бы было прочесть всю отъ начала и до послѣдней страницы.

-----

Давно, очень давно подвизается на издательскомъ поприщѣ г-жа Ахматова, и подвизается такъ скромно, что какъ будто такой издательницы у насъ и не существуетъ. Литературная критика никогда и нигдѣ не касается ея; даже наши Фельетонные мусорщики, раскапывающіе разныя кучи грязи, обходятъ ее молчаніемъ, а между тѣмъ это самая разнообразная издательница въ своемъ однообразіи. Все, что есть самаго посредственнаго въ иностранныхъ литературахъ, все это переводится, компилируется и обобщается г-жею Ахматовою въ средѣ русскихъ дѣтей и отцовъ, малыхъ и старыхъ читателей г-жи Ахматовой.

Изданія ея разнообразны по заглавіямъ и именамъ сочинителей: въ нихъ разсказывается и о молодости Генриха IV, и объ осадѣ Монтобана, и о Людовикѣ XIV, и о чародѣйствѣ, и о черномъ пажѣ, и о черной пантерѣ, и о кафрахъ и о разныхъ скандальныхъ и нескандальныхъ бракахъ, о таинственныхъ и нетаинственныхъ приключеніяхъ и происшествіяхъ. Передъ вашими глазами проходятъ пестрою вереницею имена безчисленнаго множества романистовъ и нероманистовъ; рядомъ съ Понсонъ де-Террайлемъ вы встрѣчаете Хотинскаго, рядомъ съ Дюма -- Костомарова и все это спутывается и смѣшивается въ вашей головѣ. Пробѣжавъ за разъ нѣсколько изданій неутомимой издательницы, вы чувствуете, что вами овладѣваетъ какой-то дурманъ, вы испытываете въ одно и тоже время досаду, скуку и какую-то умственную пустоту. Такое дѣйствіе производятъ изданіи почтенной издательницы, когда вы проглотите ихъ, такъ сказать, оптомъ, въ большомъ пріемѣ; но знатоки этого дѣла говорятъ, что если вкушать эти удивительныя произведенія по малымъ дозамъ, то они производятъ совершенно иное впечатлѣніе, какъ они увѣряютъ, весьма пріятное и успокоительное. Къ несчастій, мы еще ни разу не рѣшались провѣрить личнымъ опытомъ этихъ завѣреній знатоковъ, и потому мы должны вѣрить имъ на слово, тѣмъ болѣе, что необыкновенный успѣхъ изданій г-жи Ахматовой служитъ какъ-бы подтвержденіемъ ихъ мнѣній.

Такимъ образомъ эти изданія имѣютъ много общаго съ различными наркотическими веществами, пріятно возбуждающими организма только тогда, когда въ ихъ пріемѣ соблюдена извѣстная доза. Вотъ это то свойство, общее имъ съ наркотическими веществами, и даетъ намъ право заключать о ихъ однообразіи. Въ самомъ дѣлѣ, какъ ни различны по своимъ заглавіямъ и по своимъ предметамъ сочиненія, издаваемыя г-жею Ахматовою, но на нихъ лежитъ печать какой-то непроходимой пошлости и безсвязности; къ этому сумбуру прибавляются, смотря по обстоятельствамъ, кое-какіе другіе посторонніе элементы: такъ, когда г-жа Ахматова имѣете въ виду большихъ читателей, она примѣшиваетъ элементъ клубничный, или элементъ таинственно-фантастичный; когда она имѣетъ въ виду маленькихъ дѣтей -- элементъ назидательно-поучительный. При этомъ нужно замѣтить еще, что и клубничное и фантастическое, и поучительное и назидательное излагается крайне безграмотнымъ и напыщеннымъ языкомъ. Для примѣра мы позволимъ себѣ привести слѣдующее назиданіе, взятое нами изъ сочиненія, предназначающагося для маленькихъ читателей. Разсказавъ довольно безтолково, что тряпки, собираемыя ветошниками, идутъ на нѣкоторыя полезныя употребленія, издательница заканчиваетъ свое разсужденіе слѣдующимъ поучительнымъ выводомъ: "Какъ легко произносить сужденія вскользь, необдуманно и какъ необходимо вникать въ силу вещей (?), для того чтобы справедливо взвѣсить всю цѣнность хотя бы тряпокъ и составить себѣ настоящее понятіе о важности и пользѣ, которую приносятъ ветошники съ своими лохмотьями! Запомнимъ же истину: ничтожества нѣтъ; все въ природѣ возвѣщаетъ неизбѣжность вѣчной жизни, только въ иномъ видѣ!" (Сорокъ четыре повѣсти для дѣтей, стр. 117).

Вотъ и назиданіе! Но это еще не самое лучшее: въ этой же статьѣ издательница развиваетъ странную мысль, будто химики достигли цѣли алхимиковъ и научились "извлекать чистое золото изо всякой дряни" (ib. стр. 116). Какіе это такіе химики умѣютъ извлекать золото изо всякой дряни? Скажите намъ пожалуйста, г-жа Ахматова; не принадлежатъ ли они къ числу подписчиковъ на ваши паданія и не надъ ними ли они производили свои эксперименты? Намъ кажется впрочемъ, что г-жа Ахматова нѣсколько ошиблась, что вмѣсто химиковъ она, вѣроятно, хотѣла сказать книжные промышленники. Въ такомъ случаѣ мы съ нею не споримъ, потому что она собственнымъ опытомъ доказала, что при данномъ уровнѣ развитія нашего общества имъ весьма не трудно всякую дрянь превращать, если не въ золото, то по крайней мѣрѣ въ деньги.

Бѣдные дѣти! и какими хитросплетенными сѣтями опутала нагъ ваша почтенная наставница. Она понимаетъ, что дѣти не сами выбираютъ себѣ книги, что объ этомъ заботятся ихъ нѣжные папаши и мамаши. Поэтому она прежде всего постаралась подкупить этихъ добрыхъ родителей. Съ этою цѣлію она стала снабжать ихъ удивительными произведеніями разныхъ Понсонъ-де Террайлей, Дюма, Браддонъ и другихъ восхитительныхъ романистовъ и романистокъ; добрые родители зачитывались до упоенія клубнично-фантастическими происшествіями, приключавшимися во времена разныхъ Генриховъ и Людовиковъ, и не могли довольно нахвалиться неподражаемымъ умѣніемъ г-жи Ахматовой выбирать для нихъ умственную пищу, "полезную для ума и пріятную для сердца", какъ выражается достойный конкурентъ г-жи Ахматовой, г Львовъ -- Подкупивъ такимъ образомъ умъ и сердце родителей и внушивъ имъ высокое понятіе о своемъ умѣньи выбирать пищу, приспособленную къ развитію питаемаго субъекта, почтенная издательница стала отважно и самоувѣренно предлагать пищу и для ихъ дѣтей. Сперва эта пища предлагалась въ видѣ формы періодическаго изданія, съ лаконическимъ названіемъ "Дѣло и Отдыхъ", или въ видѣ сборниковъ дѣтскихъ повѣстей и разсказовъ съ неменѣе заманчивыми хотя и менѣе лаконическими заглавіями Одинъ сборникъ она озаглавила: "Сорокъ четыре повѣсти для дѣтей",-- другой "Шестьдесятъ шесть повѣстей для дѣтей." -- итого уже 110 повѣстей; кажется, довольно, но нѣтъ, материнская заботливость о чужихъ дѣтяхъ не дала успокоиться г-жѣ Ахматовой и на 110 повѣстяхъ. Она издала еще третій сборникъ и уже въ 2-хь частяхъ съ такимъ же скромнымъ названіемъ: "Всего по немногу, или семьдесятъ семь разсказовъ для дѣтей, съ двумя картинками".-- Вотъ уже! подлинно "по немногу". Что же станется съ нашимъ книжнымъ рынкомъ, если г-жа Ахматова вздумаетъ когда нибудь издавать "по многу"? Что станется съ бѣдными родителями и бѣдными дѣтьми?

И такъ г-жа Ахматова въ назиданіе юнаго поколѣнія собрала (изъ журнала Дѣло и Отдыхъ) и издала въ видѣ трехъ сборниковъ 187 повѣстей и разсказовъ. Нея эта масса исписанныхъ и напечатанныхъ листовъ можетъ быть раздѣлена на двѣ категоріи: къ одной слѣдуетъ отнести такіе листы, въ которыхъ излагаются посильныя нравоученія, измышленныя самою издательницею или позаимствованыя ею у иностранныхъ писателей. Нравоученія эти излагаются въ двухъ формахъ: или просто въ формѣ голой проповѣди, или въ формѣ повѣсти, при этомъ, для того чтобы въ головахъ юныхъ читателей не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія на счетъ истиннаго смысла повѣсти, въ заключеніе ея приводится обыкновенно и та мораль, которую изъ нея должны извлечь эти юные читатели; мораль выражается въ нѣсколькихъ краткихъ, но сильныхъ силлогизмахъ, образчикъ которыхъ мы привели выше: "запомните истину, ничтожества нѣтъ; все въ природѣ...." и т. д. Иногда нравоученія эти принимаютъ форму не краткой сентенціи, а тягучей проповѣди,-- въ такомъ, напримѣръ, вкусѣ: "молодые друзья мои, убѣждаю васъ дорожить минутами досуга. Не бросайте ихъ даромъ. Привыкайте смолоду употреблять ихъ въ пользу. Они право драгоцѣннѣе золотой или брилліантовой ныли; обратите ихъ на благую цѣль. Одинъ изъ великихъ князей русскихъ..." ну, тучъ слѣдуетъ краткій, вводный разсказъ о томъ, какъ Мономахъ неутомимо трудился и "однихъ походовъ сдѣлалъ восемьдесятъ три (все-таки меньше, чѣмъ г-жа Ахмотова написала повѣстей) въ своей жизни." Потомъ опять идутъ прежнія причитанія: "не теряйте же часовъ и дней въ праздности и т. д. на цѣлую страницу (см. Сорокъ четыре повѣсти, стр. 7). Для вящаго убѣжденія юныхъ питомцевъ приводится еще въ примѣръ, кромѣ Мономаха, какой то французскій юристъ, "который", по завѣренію г-жи Ахматовой,-- "написалъ весьма цѣнную и большую книгу о законовѣденіи, употребивъ на этотъ трудъ только то время дня, когда его обыкновенно заставляли ждать обѣда" -- хороша же должна была быть эта книга! Отчего же вы ее не переведете и не издадите, г-жа Ахматова? Какое прекрасное нравоученіе могли бы вы къ ней присовокупить.

Но, чтобы дать самый совершенный обращикъ логичности, силы и убѣдительности нравоученій почтенной наставницы, мы позволимъ себѣ привести слѣдующую небольшую повѣсть но повѣсть, разсказъ не разсказъ, проповѣдь не проповѣдь, а такъ себѣ какую-то... ну, да вы сами увидите, что это такое. Называется это нѣчто такъ: "Сила воли -- первое условіе успѣха." Подумайте, какая идея развивается г-жею Ахматовою: "Желанія, вздохи и мечты о величіи, говоритъ Уилльямъ Уиртъ, не сдѣлаютъ васъ человѣкомъ великимъ. Молодые люди должны напрягать всѣ свои силы для достиженія высокой цѣли (обратите вниманіе на связь первой мысли со второю) Фостеръ въ своей прекрасной книгѣ "О твердости характера" доказываетъ, что каждый въ состояніи исполнить съ силою воля и упорнымъ трудомъ, стоитъ только приняться за дѣло съ непоколебимою рѣшительностью Аннибала, взбирающагося на Альпы(??). Обязанность каждаго пользоваться временемъ, своими способностями и случаемъ (опять прошу обратить вниманіе на логическую связь мыслей). Альфредъ, король англійскій, хотя былъ дѣятельнѣе всѣхъ своихъ подданныхъ, находилъ время и для наукъ (?). Фридрихъ великій, не смотря на то, что на немъ лежала тяжелая обуза управленія государствомъ, въ разгарѣ войны, находилъ еще возможность наканунѣ сраженія удѣлять время наукамъ и чтенію философовъ (?). Молодые люди, занятые даже по двѣнадцати часовъ въ сутки какими нибудь посторонними обязанностями, если посвятятъ по полутора часа на умственныя занятія, тѣмъ доставятъ себѣ, сложивъ часы эти вмѣстѣ, цѣлыхъ два мѣсяца въ годъ, употребленныхъ съ пользою для образованія ума!" (Шестьдесятъ шесть повѣстей для дѣтей, стр. 38, 39).

Мы нарочно привели всю эту статью цѣликомъ, для того чтобы представить нашимъ читателямъ обращикъ педагогическихъ способностей и наставническихъ пріемовъ г-жи Ахматовой. Думаемъ, что теперь никто не обвинитъ насъ въ слишкомъ пристрастномъ отношеніи къ ней; знатоки этого дѣла скорѣе упрекнутъ насъ, вѣроятно, за нашъ снисходительный тонъ.

Мы сказали, что всю массу произведеній, составленныхъ г-жею Ахматовою въ пользу и назиданіе юныхъ читателей, можно раздѣлить на произведенія чисто, нравоучительныя и произведенія не совсѣмъ нравоучительныя, такъ сказать описательныя; въ нихъ описываются разные предметы и явленія природы, преимущественно такіе, которые всего менѣе могутъ интересовать читателей, въ родѣ на примѣръ Зои, горы св. Михаила, водопада на рѣкѣ Замбези, стѣны св. Мартына въ Тиролѣ, острова Хуан-Фернандесъ и т. п. И описываются-то эти предметы или крайне безграмотно или крайне напыщенно, смотря потому, будетъ ли это описаніе переводное или самодѣльное. Мы избавимъ читателей отъ дальнѣйшихъ выписокъ такъ какъ вопервыхъ, и приведенныхъ уже достаточно для охарактеризованія слога почтенной издательницы, а вовторыхъ, намъ пора кончить съ г-жею Ахматовой. Мы занимались ею нѣсколько долѣе, чѣмъ того сами желали, но это потому, что мы глубоко убѣждены въ крайней вредности произведеній ею изданныхъ и считаемъ своею обязанностью выставить ихъ публикѣ въ настоящемъ свѣтѣ.

-----

Поспѣшимъ теперь указать на нѣкоторыя изъ тѣхъ новыхъ сочиненій, о которыхъ мы еще ничего не успѣли сказать въ прошлыхъ книжкахъ "Дѣла". Прежде всего упомянемъ о выходѣ въ свѣтъ третьяго тома "Историческихъ монографій и изслѣдованій Николая Костомарова". Въ этомъ томѣ помѣщены: памятная еще, вѣроятно, русской публикѣ, "Куликовская битва", возбудившая въ свое время не менѣе знаменитую битву между гг. Костомаровымъ и Аверкіевымъ; "Ливонская война", которая печаталась въ покойной "Библіотекѣ для чтенія", "Южная Русь въ концѣ XII вѣка"; "Литовская народная поэзія", и небольшая лекція, читанная имъ въ давно прошедшее время въ залѣ русскаго географическаго общества (въ 1863 году): "Объ отношеніи русской исторіи къ географіи и этнографіи". Къ этихъ сочиненіяхъ, напечатанныхъ впрочемъ въ разное время, и теперь впервые являющихся отдѣльнымъ изданіемъ, г. Костомаровъ остается вполнѣ вѣренъ самому себѣ. Мы видимъ передъ собою все того же основательнаго ученаго, серьезнаго изслѣдователя,-- изслѣдователя, отличающагося болѣе чуткою впечатлительностью художника, чѣмъ холоднымъ глубокомысліемъ философа. Съ особенною яркостью выставляется его художественный талантъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ повѣствуетъ о битвахъ вольнолюбиваго казачества съ Польшею, тутъ даже покидаетъ его свойственное ему безпристрастіе; симпатіи его видимо лежатъ на сторонѣ казачества. Польша представляется ему какимъ-то безпорядочнымъ гнѣздомъ своевольныхъ пановъ, какимъ то воплощеніемъ безсмысленной анархіи; казачество же -- чуть не идеаломъ общественнаго устройства, воплощеніемъ равенства и свободы. Нечего и говорить, сколько ненаучнаго пристрастія скрывается въ такомъ взглядѣ; мы считаемъ нужнымъ упомянуть здѣсь объ этомъ, такъ какъ въ этомъ именно пристрастіи и лежитъ, по нашему мнѣнію, причина того односторонняго объясненія мотивовъ польско-казацкихъ войнъ, которое даетъ имъ г. Костомаровъ. Онъ видитъ въ нихъ какой-то протестъ казацкой вольности противъ панскаго деспотизма и произвола. Конечно духъ протеста игралъ нѣкоторую роль въ этой борьбѣ, но роль, разумѣется, весьма второстепенную. Будь Польша такою же чисто-демократическою общиною, какою было казачество, по мнѣнію г. Костомарова, казаки и тогда вели бы съ нею безпрерывныя войны, война была существеннѣйшимъ элементомъ ихъ жизни, вызываемымъ и обусловливаемымъ всѣмъ строемъ ихъ экономическаго быта; имъ были чужды понятія о болѣе производительномъ трудѣ, они были паразитами въ высшей степени опасными дли своихъ сосѣдей, и чѣмъ богаче и цивилизованнѣе были эти сосѣди, тѣмъ большая опасность грозила имъ со стороны дикаго казачества Польша естественно должна была стараться обуздать его, вступить съ нимъ въ борьбу; но эта борьба была не борьба противъ равенства и свободы, это просто была борьба высшей цивилизаціи съ нисшею.

Болѣе глубины мысли и вѣрности сужденій читатели найдутъ въ послѣдней статьѣ, помѣщенной въ сборникѣ "Объ отношеніи исторіи къ географіи и этнографіи". Въ этомъ небольшемъ разсужденіи г. Костомарова, весьма правильно, хотя и далеко не оригинально, опредѣляетъ то важное значеніе, которое имѣетъ дли исторія географіи и преимущественно этнографія страны. Мысль, разумѣется, очень не новая, никѣмъ въ настоящее время не оспариваемая, но тѣмъ не менѣе весьма мало принесшая практической пользы, вслѣдствіе ошибочнаго взгляда на этнографію. "Этнографіею называли, говоритъ г. Костомаровъ, замѣчанія или описаніи, касавшіяся того, какія формы домашняго быта сохраняются здѣсь и тамъ, какія игры и забавы въ употребленіи у народа. Но забывалось, что главный предметъ этнографіи, или науки о народѣ, не вещи народныя, а самъ народъ, не внѣшнія явленія его жизни, а самая жизнь. При томъ же давалось этнографіи значеніе очень тѣсное. Въ кругъ этой науки вводилось только то, что составляетъ особенности быта простонародья; все, что принадлежало другимъ классамъ народа, считалось невходящимъ въ эту пауку. Пляска сельскихъ дѣвушекъ была предметомъ этнографіи, но никто не осмѣлился бы внести въ этнографію описаніе бала и маскарада. Въ этомъ отношеніи этнографія представлялась въ прямомъ противорѣчіи съ исторіей, когда послѣдняя занималась исключительно верхними сферами. По нашему мнѣнію, если этнографія есть наука о народѣ, то кругъ ея слѣдуетъ распространить на цѣлый народъ и такимъ образомъ -- предметомъ этнографіи должна быть жизнь всѣхъ классовъ народа, и высшихъ и нисшихъ. Какъ наука о жизни она не можетъ ограничиться тѣмъ, что прежде всего бросается въ глаза съ перваго раза, но тѣмъ менѣе одними обычаями и чертами быта нисшихъ классовъ Въ этнографію должно входить вліяніе, какое имѣютъ на процессъ народной жизни законы и права, дѣйствующіе въ странѣ: складъ понятій и взглядовъ во всѣхъ классахъ народа, административныя и юридическія отправленія, принятіе и усвоеніе результатовъ современнаго воспитанія и науки, политическія понятія и тенденціи, соотношеніе внѣшнихъ явленій и политическихъ событій съ народными взглядами. Этнографъ долженъ быть современнымъ историкомъ, какъ историкъ своимъ трудомъ излагаетъ старую этнографію". При такомъ широкомъ понятіи объ этнографіи дѣйствительно исторія не мыслима безъ нея и историкъ непремѣнно долженъ быть этнографомъ уже потому, что онъ историкъ, а этнографъ -- дѣлается историкомъ уже потому, что онъ этнографъ.

-----

Маленькая книжка, изданная г. Луканинымъ, подъ заглавіемъ "Этюды" Бокля заключаетъ въ себѣ двѣ большія статьи автора Цивилизаціи Европы: "О вліяніи женщинъ на успѣхи знанія" и "О свободѣ" Милля. Изъ нихъ одна уже извѣстна русской публикѣ, а другая является въ полномъ видѣ въ первый разъ въ русской печати. Собственно говоря, одна только эта статья и придаетъ значеніе этой книгѣ. Но нѣкоторымъ обстоятельствамъ наша публика не можетъ читать книгу Милля "О свободѣ" въ подлинникѣ, потому для нея недурно познакомиться съ нею хотя въ компиляціи. Компиляція, сдѣланная изъ нея Боклемъ, весьма удовлетворительна; Бокль самъ, до извѣстной степени, раздѣляетъ взгляды Милля на свободу и потому онъ является не только простымъ компиляторомъ ихъ, но и пропагандистомъ. Кромѣ того статья Бокля "О свободѣ" Милля въ высшей степени любопытна еще потому, что въ ней этотъ замѣчательный мыслитель необыкновенно вѣрно и мѣтко опредѣляетъ существенный характеръ Милля и его дѣятельности. "Это, говоритъ онъ, единственный англичанинъ, нынѣ живущій, который счастливо умѣетъ объединять практику и теорію". Съ особенную рельефностью выступаетъ эта тенденція въ трактатѣ Милля "О политической Экономіи". Здѣсь передъ нашими глазами происходитъ самый процессъ смѣшенія отвлеченныхъ умозрѣній съ повседневною рутиною,-- такъ называемой теоріи съ такъ называемою практикою. Тотъ же характеръ преобладаетъ и въ его книгѣ "О свободѣ"; тѣмъ же характеромъ запечатлѣны и всѣ его произведенія, если разсматривать ихъ въ общей совокупности, тѣмъ же характеромъ отличается и вся его дѣятельность, въ которой вы его видите то основательнымъ мыслителемъ то искуснымъ практикомъ. "Потому-то, говоритъ Бокль, и заслуживаютъ особаго уваженія его мнѣнія, что онѣ выработаны человѣкомъ одинаково знакомымъ съ обѣими противуположными сторонами жизни", теоріею и практикою.

Здѣсь и коренится, по мнѣнію Бокля, главная причина популярности Милля; практикъ и теоретикъ слушаютъ его съ одинаковымъ вниманіемъ, потому что первый не находитъ его умозаключеній слишкомъ далекими отъ дѣйствительности, второй -- слишкомъ близкими. Въ этомъ отношеніи Милль составляетъ совершенную противоположность съ большею частью англійскихъ дѣятелей. Эти дѣятели являлись неперемѣнно то невѣжественными эмпириками, то теоретиками, ничего не смыслящими въ житейскихъ дѣлахъ. Такъ называемые непосредственные общественные дѣятели считаютъ излишнимъ знакомиться съ теоріей; люди же, занимающіеся преимущественно теоретическою разработкою вопросовъ, считаютъ "унизительнымъ для себя вникать во всѣ мелочи жизни. Оттого на писателей, какъ справедливо замѣчаетъ Лилль, смотритъ, какъ на беззаботныхъ дѣтей, которымъ нужно благодѣтельствовать, для которыхъ нужны подписки и пенсіоны. "Для нихъ, продолжаетъ онъ, получать пенсіонъ -- есть почетное отличіе, выпрашивать деньги -- признакъ ума. Изъ талантливыхъ людей дѣлаютъ наемниковъ, илъ выдаютъ пособія, похожія на милостыню, и они шумятъ, если имъ отковываютъ въ этой унизительной подачкѣ. Они съ жадностью хватаются за всякое преимущество я принимаютъ даже титулы и знаки отличія отъ перваго неразумнаго принца, готоваго дать имъ эти знаки. Они постоянно обращаются за средствами къ обществу, а потомъ удивляются, что общество такъ мало уважаетъ ихъ" и т. д., и т. д. Все это совершенію справедливо, хотя впрочемъ по отношенію къ русскимъ литераторамъ весьма мало примѣнимо, вслѣдствіе крайняго равнодушіи къ нимъ нашей публики. Зато весьма примѣнимы, какъ къ нашей, такъ и ко всякой другой литературѣ тѣ общія мысли, которыя онъ высказываетъ о характерѣ литературной дѣятельности но поводу дѣла Томаса Нулэ. "Мнѣ кажется, говоритъ онъ (стр. 114) что литераторы, защищая другъ друга, исполняютъ самую меньшую часть своего дѣла. Ихъ настоящее, дѣло -- и оно должно быть ихъ славою, защищать слабаго отъ сильнаго. Въ этомъ должна заключаться ихъ слава и гордость. Хорошо, сели бы въ каждой хижинѣ было извѣстно, что развитые люди сочувствуютъ низшимъ классамъ." Какъ думаете вы объ этомъ гг. Скарятины, Катковы и комп.? не правда ли, Бокль, имѣетъ весьма извращенныя понятія о литературной чести и объ обязанности литератора?

П. Т.

"Дѣло", No 8, 1867

Оставить комментарий Ткачев Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 14/09/2017. 71k. Статистика. Статья: Критика Новые книги	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Мори: "Сон и Сновидения". Перев. А. М. Пальховского. Москва. 1867. Бен: "Об изучении характера". Перев. с англ. Цитович. Изд. Заленского и Любарского. Спб. Ахматова: "Три сборника повестей и рассказов для детей". 1. Сорок четыре повести для детей, 1 т. 1867. 2. Шестьдесят шесть повестей для детей, 1 т. 1867. 3. Всего понемногу: семьдесят семь рассказов для детей, с двумя картинками. 2 т. 1867. Николай Костомаров: "Исторические монографии и исследования". Изд. Д. Е. Кожанчикова. T. III. Сиб. 1867. Бокль: "Этюды". Перев. под ред. П. Н. Ткачева, Изд. Луканина. Сиб. 1867.

Ткачев Петр Никитич Новые книги

Новыя книги.

Ткачев Петр Никитич
Новые книги