Björnstjerne Björnson by Hjalmar Hjortt Boyesen (Бьернстьерне Бьернсонъ -- статья Хьяльмара Хьорта Вонзена въ Scribners Magazine sa 1881 г.).
Björnsterne Björnsons stories (Разсказы Бернстьерне Бьернсона, критическая статья въ Atlantic Monthly -- январь 1883 г.).
Norways constitutional struggle -- by Björnstjerne Bjërnson (Конституціонная борьба въ Норвегіи, статья Бьернстьерне Бьернсона въ Scribners Magazine sa 1880 г.
Af mine Foredrag от Republiken, ved Björnstjerne Bjërnson. Kristia, nia. 1880 г. (Изъ моихъ рѣчей о республикѣ, соч. Бьернстьерне Бьернсона).
Moderne Geister. Literarische Bildnisse aus dem Neunzehnten Jahrhundert von Georg Brandes.-- Francfurt 1882. (Новые умы, литературные портрета XIX столѣтія -- соч. Георга Брандеса).
Норвежская литература очень мало извѣстна въ остальной Европѣ, особливо у насъ. Однако, она можетъ похвастаться поэтами, романистами и драматургами, которыми могла бы гордиться любая европейская нація.
Со времени Кальмарской Уніи культура и литературный языкъ Норвегіи вылились въ датскую форму, а основаніе Копенгагенскаго университета въ 1479 г. стало привлекать въ датскую столицу всѣхъ талантливыхъ норвежцевъ. Такъ величайшій изъ поэтовъ Норвегіи и одинъ изъ первыхъ ея драматурговъ, Людовигъ Гольбергъ, хотя родился въ Бергенѣ, но получилъ университетскій дипломъ, жилъ и умеръ (въ 1754 г.) въ Копенгагенѣ. Однако, съ возникновеніемъ въ приморскихъ городахъ богатаго и вліятельнаго коммерческаго класса, Норвегія вступила въ прямыя сношенія съ другими странами, преимущественно съ Англіей и Франціей и узы интеллектуальной зависимости отъ Даніи стали ослабѣвать. Уже лирическій поэтъ Туллинъ, умершій въ 1765 г., не выѣзжалъ изъ своего роднаго города Христіаніи и подражалъ англійскимъ и французскимъ писателямъ, а не датскимъ. Въ концѣ прошлаго столѣтія образсвалась такъ называемая "Норвежская поэтическая школа", подъ вліяніемъ идей Руссо, которыя естественно нашли готовую для себя почву въ странѣ, гдѣ вѣками существовало общественное равенство. Наиболѣе выдающимися писателями этой чисто національной школы были Брюнъ, Стормъ, Зетлицъ и Клаусъ Фриманнъ. На ихъ знамени было гордо написано: освобожденіе Норвегіи отъ ига Даніи и основаніе университета въ Христіаніи.
Съ достиженіемъ этихъ двухъ цѣлей и изданія въ 1814 г. новой конституціи начинается первая эпоха современной норвежской литературы, называемая эпохой Вергеланда-Вельгавена, по именамъ ея двухъ главнѣйшихъ дѣятелей. Она создала цѣлый циклъ замѣчательныхъ литературныхъ дѣятелей: основателя норвежскаго романа, Морица Христофера Ганзена, поэта Андреаса Мюнха; историковъ. П. А. Мюнха, Рудольфа Кейзера и Эрнеста Сарса; издателей народныхъ норвежскихъ сагъ Асбіорнсона и Моэ; лингвиста и создателя новаго языка для Норвегіи, основаннаго на древнихъ мѣстныхъ нарѣчіяхъ, Аасена и пр. Но наибольшей славой пользоваіись лирическій поэтъ Генрикъ Вергеландъ и его злѣйшій врагъ, также лирическій поэтъ и сатирикъ, Вельгавенъ. Первый изъ нихъ собралъ вокругъ себя всѣ либеральные умы всѣхъ, кто вѣрилъ въ возможность создать для Норвегіи самостоятельную, національную литературу; послѣдній, напротивъ, былъ главою консерваторовъ и хотѣлъ положить въ основу норвежской литературы иностранную, преимущественно датскую культуру. Вергеландъ сдѣлался глашатаемъ норвежскаго народа; онъ проповѣдывалъ самыя либеральныя идеи, былъ искреннимъ республиканцемъ, заботился о распространеніи образованія въ народѣ и въ своей лучшей поэмѣ "Вселенная, человѣчество и Мессія" художественно развилъ свой взглядъ на жизнь, какъ на борьбу, въ которой человѣкъ можетъ снова завоевать себѣ рай путемъ соціальной свободы и братской любви.
Національный духъ, пробужденный въ Норвегіи Вергеландомъ и изданіемъ народныхъ сагъ, создалъ настоящую національную литературу и цѣлый рядъ писателей, прославившихъ вторую эпоху современной норвежской литературы, начавшуюся въ пятидесятыхъ годахъ и называемую по имени ея главныхъ дѣятелей, эпохой Бьернсона-Ибзена. Несмотря на всѣ достоинства поэтовъ, особенно Христофера Янсона, Іонаса Ли и Генрика Ибзена, который извѣстенъ своими драмами и сатирами общественной жизни, отличающимися, впрочемъ, самыми антинародными взглядами, Бьернстьерне Бьернсонъ цѣлою головою выше ихъ всѣхъ. Онъ прямой наслѣдникъ Вергеланда, съ которымъ имѣетъ много общаго, какъ поэтъ и политическій дѣятель; онъ продолжаетъ начатое Вергеландомъ "великое дѣло созданія національной, самостоятельной литературы, въ независимой свободной Норвегіи. "Онъ, по словамъ одного изъ талантливыхъ молодыхъ романистовъ Норвегіи, Хьялмара Хьорта Бойзена, съ разсказами котораго знакомы читатели "Отечественныхъ Записокъ", "первый норвежскій поэтъ, котораго можно назвать во всѣхъ отношеніяхъ націнальнымъ. Народный геній, со всей его могучей силой и слабостями, вполнѣ олицетворялся въ немъ. Не проходитъ и года послѣ напечатанія имъ маленькаго стихотворенія, какъ оно уже переходитъ въ уста народа и всюду повторяется; композиторы борются изъ-за чести переложить его произведенія на музыку, и ихъ простыя, чисто народныя мелодіи прокладываютъ себѣ дорогу въ отдаленные уголки Норвегіи. Его романы, разсказы, поэмы и драмы коллективно выражаютъ высшій результатъ національной жизни, такъ что никто въ настоящее время не можетъ познакомиться съ норвежскою жизнью и норвежской исторіей иначе, какъ въ его сочиненіяхъ. Самые ярые его враги не менѣе одолжены ему, чѣмъ самые пламенные поклонники. Онъ въ большой мѣрѣ создалъ тотъ языкъ, который теперь царитъ въ Норвегіи; его идеи витаютъ въ воздухѣ и сдѣлались безсознательнымъ достояніемъ всѣхъ достигшихъ зрѣлаго возраста, съ тѣхъ поръ, какъ его титаническая фигура впервые показалась на интеллектуальномъ горизонтѣ Норвегіи".
Еще краснорѣчивѣе и цѣльнѣе характеризуетъ Бьернсона, извѣстный датскій критикъ Брандесъ, который отвелъ этому замѣчательному норвежскому поэту, романисту и драматургу почетное мѣсто среди своей галлереи "Новыхъ умовъ", рядомъ съ Миллемъ, Ренаномъ, Флоберомъ, и пр. "Бьернсонъ, говоритъ онъ:-- и внѣ своего отечества извѣстенъ, какъ великій поэтъ; для Норвегіи же онъ болѣе, чѣмъ поэтъ. Онъ нетолько подарилъ своему народу прекрасные разсказы, пѣсни и драмы, онъ живетъ съ этимъ народомъ, онъ дышитъ его жизнью и состоитъ съ нимъ въ неразрывной связи. Онъ не находитъ недостойнымъ для поэта взяться за прозаическую работу журналиста или народнаго оратора, когда можетъ борьбой съ заблужденіями и распространеніемъ простой, но еще непризнанной истины поднять хоть нѣсколько нравственный и политическій уровень норвежскаго народа. Въ извѣстной рѣчи, при открытіи памятника Вергеланду 17-го мая 1881 г. Бьернсонъ сказалъ между прочимъ о своемъ великомъ предшественникѣ, который изъ европейскихъ поэтовъ ближе всѣхъ подходитъ къ Шелли:-- "Вамъ вѣроятно извѣстно, что Генрикъ Вергеландъ долгое время носилъ въ карманѣ древесныя сѣмена и бросалъ ихъ горстями направо и налѣво, уговаривая своихъ товарищей дѣлать тоже, такъ какъ никто не знаетъ, что изъ этого можетъ выйти. Эта сердечная и поэтическая любовь къ отечеству выше всѣхъ произведеній его пера". Эти краснорѣчивыя слова можно въ нравственномъ отношеніи примѣнить къ самому Бьернсону. Онъ великій сѣятель въ Норвегіи. Страна эта скалистая, дикая, обнаженная. Сѣмя падаетъ на почву каменистую и не малое количество зеренъ уносится вѣтромъ. Но Бьернсонъ продолжаетъ неутомимо сѣять. Многое, что онъ посѣялъ, уже взошло, многія деревья, насаженныя имъ, уже цвѣтутъ, а что касается до плодовъ, то онъ въ своей работѣ думаетъ не объ одномъ только настоящемъ поколѣніи".
Съ помощью блестящаго этюда Брандеса, критической статьи въ "Atlantic Monthly", очерка Бойзена и краткой біографіи, составленной Андерсономъ, мы постараемся познакомить читателей съ этой замѣчательной современной личностью, слишкомъ мало извѣстной внѣ его отечества. Что же касается до его романовъ и разсказовъ, то мы разскажемъ ихъ содержаніе по возможности подробно и приведемъ лучшія изъ нихъ мѣста, пользуясь недавно изданнымъ въ Бостонѣ прекраснымъ и добросовѣстнымъ переводомъ на англійскій языкъ въ семи томахъ всѣхъ прозаическихъ сочиненій Бьернсона, который самъ выбралъ для этого труда профессора Расмуса Андерсона, написавшаго нѣсколько книгъ о Скандинавіи, и лично исправлялъ корректуры изданія, которое, поэтому, и названо "авторскимъ".
I. Бьернсонъ, какъ романистъ, поэтъ, драматургъ и политическій дѣятель.
Бьернстьерне Бьернсонъ родится 8-го декабря 1832 года въ Квикнэ, одномъ изъ приходовъ средней Норвегіи у подножія Дофрефьелда. Въ этой мѣстности природа мрачная, бѣдная, скалы почти обнаженныя, тамъ и сямъ виднѣются ель или береза, а почва такая плохая и климатъ такой суровый, что поселянинъ можетъ разсчитывать на урожай только однажды въ пять лѣтъ. Отецъ Бьернсона былъ лютеранскимъ пасторомъ въ долинѣ, по которой фермы были разбросаны очень далеко другъ отъ друга, какъ обыкновенно въ Норвегіи. Семи лѣтъ Бьернсонъ переселился вмѣстѣ съ своей семьей въ знаменитый Ромздаль, одну изъ самыхъ живописныхъ долинъ западной Норвегіи. Тутъ мрачные тоны горныхъ массъ представляютъ разительный контрастъ съ роскошной природой долинъ; глубокіе фіорды далеко врѣзываются въ землю. Въ иныхъ мѣстахъ горы съ снѣжными вершинами возвышаются почти перпендикулярно изъ воды, а въ другихъ, между фіордомъ и кряжемъ, тянутся золотистыя нивы, зеленые луга и густые лѣса. Изъ горныхъ ущелій выглядываютъ могучіе ледники, сжимающіе въ своихъ мертвыхъ объятіяхъ веселыя долины, а безконечные водопады ниспадаютъ словно потоки слезъ по морщинистымъ щекамъ кряжа. "Окружающая природа, справедливо замѣчаетъ Расмусъ Андерсонъ: -- много вліяетъ на развитіе генія и мы видимъ въ романахъ, поэмахъ и драмахъ Бьернсона очевидные плоды тѣхъ сѣмянъ, которыя запали въ его дѣтскую душу при видѣ величественныхъ картинъ, среди которыхъ онъ росъ. При этомъ вліяло нетолько лично производимое на него впечатлѣніе окружающей природой, но на немъ еще отражалось и то впечатлѣніе, которое эта природа производила на его предковъ и весь норвежскій народъ. Я хочу этимъ сказать, чти внѣшняя физическая природа Норвегіи сильно дѣйствовала на образованіе народнаго характера древнихъ скандинавовъ, а вмѣстѣ природа и народный характеръ вылили въ извѣстную форму религію, преданія и памятники устной и письменной словесности Норвегіи; общее же соединенное вліяніе всѣхъ этихъ элементовъ климата, природы, народнаго характера, народныхъ преданій и народной литературы дало роскошный плодъ въ геніѣ Бьернсона".
Двѣнадцати лѣтъ Бьернсонъ поступилъ въ общественную школу въ Молде, маленькомъ, приморскомъ городѣ Ромздальской долины, который также славится своимъ живописнымъ мѣстоположеніемъ. Но онъ учился плохо. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ здоровыхъ, не сентиментальныхъ мальчиковъ, которые составляютъ отчаяніе матерей и на которыхъ отцы, убѣдившись въ недѣйствительности всѣхъ педагогическихъ исправленій, машутъ рукой съ презрительной покорностью судьбѣ. Онъ питалъ инстинктивную, ничѣмъ непреодолимую ненависть къ книгамъ, и когда его уговаривали учиться прилежнѣе, онъ часто говорилъ: "Зачѣмъ вы хотите, чтобъ я такъ много учился и читалъ, я лучше хочу писать". Уже въ эти дѣтскіе годы онъ стремился быть поэтомъ, хотя всѣ окружающіе называли его дуракомъ. Его сильная, полудикая натура не признавала никакихъ стѣсненій; ему было душно въ школѣ и онъ жаждалъ вернуться домой въ горную долину, "гдѣ въ бурныхъ потокахъ форели выскакиваютъ по ночамъ изъ воды, гдѣ на тихой, свѣтлой поверхности фіордовъ лодка словно виситъ въ безпредѣльномъ голубомъ эѳирномъ пространствѣ". А когда наступали блаженныя лѣтнія вакаціи, онъ цѣлыми днями странствовалъ по лѣсамъ и горамъ; только голодъ и усталость могли загнать его обратно въ пасторскій домъ. Впрочемъ, въ послѣднее время своего пребыванія въ школѣ, онъ пристрастился къ чтенію, но не учебниковъ, а историческихъ разсказовъ, народныхъ былинъ и пѣсенъ норвежскаго народа, только-что тогда изданныхъ, и въ особенности поэмъ Вергеланда. Пятнадцати лѣтъ онъ организовалъ между товарищами общество для обсужденія политическихъ вопросовъ и началъ издавать рукописную газету, подъ названіемъ "Свобода". Понятно, что онъ заслужилъ этимъ прозвище агитатора. Это было въ 1848 году, когда носившіяся въ воздухѣ революціонныя идеи проникли въ самыя отдаленныя долины Норвегіи. Бьернсонъ въ своемъ маленькомъ обществѣ былъ главой крайней лѣвой или республиканской партіи, и при обсужденіи вопроса о выборѣ президента Французской республики, онъ подалъ голосъ за Ламартина, тогда какъ большинство высказалось за Луи-Наполеона.
Въ 1852 г. Бьернсонъ выдержалъ, наконецъ, экзаменъ, дающій право на поступленіе въ университетъ и отправился въ Христіанію, но въ университетѣ онъ, попрежнему, занимался очень лѣниво, и не кончилъ курса. Въ это время онъ былъ юноша здоровенный, рослый, почти атлетическаго сложенія, съ красивымъ, выразительнымъ лицомъ и такими живыми глазами, которые, увидавъ однажды, нельзя забыть. Эту замѣчательную внѣшность онъ, впрочемъ, сохранилъ до сихъ поръ, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ. "Стоитъ только посмотрѣть на Бьернсона, говоритъ Брандесъ:-- чтобы убѣдиться, что природа прекрасно создала его для жгучей, тяжелой борьбы, присущей литературной жизни. Не часто встрѣчаешь такія широкія плечи, или такое крѣпкое тѣлосложеніе; онъ точно высѣченъ изъ гранита. Въ отношеніи его нечего бояться, чтобы поэтическое творчество поразило легкія, какъ у Шиллера, или подѣйствовало на спинной мозгъ, какъ у Гейне. Онъ, вѣроятно, одинъ изъ всѣхъ современныхъ писателей не знаетъ, что такое нервы и не ослабляетъ своего могучаго организма ни возбуждающими средствами, ни жадной погоней за удовольствіями. Сильный, какъ дикій звѣрь, названіе котораго два раза встрѣчается въ его имени {Бьернъ -- медвѣдь; Бьернстьерне -- созвѣздіе Большой Медвѣдицы.}, мускулистый, безъ всякихъ слѣдовъ ожирѣнія, настоящій атлетъ, съ громадной головой, крѣпко стиснутымъ ртомъ и проницательнымъ взглядомъ -- вотъ какимъ онъ выступаетъ въ моемъ воспоминаніи".
Какъ невольно поражала всякаго фигура Бьернсона въ его студенческіе годы лучше всего доказываетъ разсказъ одного шведа, приведенный Андерсономъ. Этотъ шведъ, находясь въ Христіаніи въ 1853 году, замѣтилъ въ какомъ-то собраніи студентовъ юношу, съ очень красивымъ, умнымъ лицомъ, и спросилъ кто это. Ему отвѣчали: "Бьернстьерне Бьернсонъ, молодой человѣкъ, который хочетъ быть геніемъ". Одинъ изъ студентовъ, слыша этотъ отзывъ о своемъ товарищѣ, прибавилъ: "Это скорѣе молодой геній, который хочетъ быть человѣкомъ". Презирая научными занятіями, Бьернсонъ, дотолѣ только сочинившій нѣсколько народныхъ пѣсенъ, которыя поселяне распѣвали въ Ромздалѣ, теперь съ жаромъ предался журналистикѣ и театру. Его богато одаренная натура нашла исходъ своимъ дремавшимъ силамъ и онъ сдѣлался литераторомъ. Первымъ его литературнымъ дебютомъ была историческая драма "Вальбергъ", которую директоръ королевскаго театра въ Христіаніи принялъ и хотѣлъ поставить на сцену, но до перваго представленія самъ авторъ убѣдился въ ея недостаткахъ и, взявъ назадъ, уничтожилъ. Но видя свои недостатки, онъ, конечно, еще яснѣе видѣлъ ихъ въ произведеніяхъ другихъ, а потому принялся писать критическія статьи о театрѣ и рецензіи новыхъ книгъ прежде въ газетѣ "Aftenbladet", а потомъ въ "Morgenbladet". Въ то время норвежская сцена была исключительно въ рукахъ датчанъ и всѣ самые замѣчательные актеры были датчане. Директора театровъ наполняли свой репертуаръ произведеніями богатой драматической литературы Даніи, и только изрѣдка, для разнообразія, давали французскую комедію или водевиль, сильно изуродованные въ переводѣ. "Драма въ Норвегіи, замѣчаетъ Андерсонъ: -- была тогда тепличнымъ растеніемъ, она не имѣла корней въ народной почвѣ и не могла выражать народныхъ стремленій. Сами критики смотрѣли на театръ какъ на забаву, конечно, наиболѣе благородную и возвышенную, но все-таки забаву, которая интересовала на минуту и потомъ мгновенно забывалась. Юный патріотическій духъ Бьернсона не могъ примириться съ этимъ униженнымъ состояніемъ національнаго театра и въ рядѣ пламенныхъ, рѣзкихъ статей онъ напалъ на антрепренеровъ, актеровъ и публику, однимъ словомъ, на всѣхъ, кто, по его мнѣнію, рабски подчиняясь чужеземному вліянію, мѣшалъ развитію народной сцены. Конечно, онъ нажилъ себѣ много враговъ и газеты осыпали его бранью, но возбужденные имъ споры о нанаціональномъ театрѣ заставили многихъ задуматься и норвежская драма своимъ быстрымъ развитіемъ въ послѣдующее десятилѣтіе преимущественно обязана Бьернсону".
Однако, узкій горизонтъ норвежской столицы и ея университета, представлявшаго въ тѣ времена замкнутый кружокъ, въ которомъ нельзя было познакомиться съ европейскимъ прогрессомъ, сдавливалъ ростъ этого замѣчательнаго таланта. По счастію, двѣ поѣздки въ сосѣднія страны въ 1856 г., сначала въ Упсалу, гдѣ шведскіе студенты гостепріимно принимали своихъ датскихъ и норвежскихъ товарищей на международномъ студенческомъ съѣздѣ, а потомъ въ Амстердамъ, гдѣ онъ оставался нѣсколько мѣсяцевъ, расширили его кругозоръ и доставили ту свободу развитія его поэтическому дарованію, которой онъ такъ давно жаждалъ. Возвратясь въ Христіанію, онъ въ томъ же году началъ самъ издавать газету "Ilustreret Folkeblad" и напечаталъ свои первые разсказы: "Троидъ" и "Опасное ухаживанье". На слѣдующую зиму онъ перебрался въ Копенгагенъ и тутъ начинается самая горячая эпоха его творческой дѣятельности. Хотя до того времени онъ не подарилъ міру еще ни одного выходящаго изъ ряда произведеній, но, по словамъ Бойзена, "литературный міръ въ Копенгагенѣ и даже читающая публика смотрѣли на него, какъ на человѣка, которому суждено пробудить скандинавскій сѣверъ отъ долгаго интеллектуальнаго сна и начать новую литературную эру". Онъ самъ вѣрилъ въ свое призваніе и не заставилъ долго ждать своихъ доброжелателей. Въ 1857 г., послѣ маленькаго разсказа "Медвѣжій охотникъ", появился сначала въ иллюстрированной газетѣ, а потомъ отдѣльной книгой (Synnove Solbakken).
Этотъ первый и самый извѣстный изъ романовъ Бьернсона сразу доставилъ ему славу нетолько въ Скандинавіи, но и въ остальной Европѣ. "Синнове Солбаккенъ" переведенъ почти на всѣ европейскіе языки; тоже можно сказать о большинствѣ его другихъ романовъ и разсказовъ. Только у насъ въ Россіи они совершенно неизвѣстны, хотя переводъ талантливыхъ сельскихъ повѣстей скандинавскаго романиста, имѣющаго много общаго съ Тургеневымъ, былъ бы очень желателенъ, такъ какъ онѣ, по справедливому замѣчанію критика въ "Atlantic" и "составляютъ замѣчательный и своеобразный вкладъ въ общечеловѣческую литературу". Но для Норвегіи "Синнове Солбаккенъ" нетолько поэтическая сельская идилія, удивительно реальная по колориту и какъ бы пропитанная здоровымъ, свѣжимъ запахомъ сосенъ и березъ норвежскихъ горъ, но краеугольный камень современной литературы Норвегіи, совершенно освободившейся отъ ига датской культуры. Это первое крупное литературное произведеніе
Норвегіи, не носящее на себѣ датскаго отпечатка и совершенно новое, самостоятельное и оригинальное, какъ по формѣ, такъ и по одушевляющему его чисто народному духу.
Со времени отторженія Норвегіи отъ Даніи вошло въ моду относиться съ покровительственнымъ снисхожденіемъ къ поселянамъ. Имъ дали избирательныя права, но были убѣждены, что они всегда дозволятъ руководить собою. Литература поддерживала культъ какого-то идеальнаго крестьянина, выведеннаго, напримѣръ, въ Ютландскихъ разсказахъ Стена Стенерсона Блихера, который, двадцать лѣтъ прежде Ауэрбаха, писалъ сельскія повѣсти, но настоящій мужикъ оставался невѣдомымъ. Нѣсколько благонамѣренныхъ людей, какъ поэтъ Вергеландъ, пламенно заботились объ интеллектуальномъ и матеріальномъ развитіи народа, но это были исключенія, и между высшимъ и низшимъ классами не существовало истиннаго, здороваго сочувствія, а, по вѣрному замѣчанію Бойзена, "пока отсутствуетъ подобное гуманное единеніе съ народомъ, всѣ усилія распространить въ немъ образованіе не могутъ дать прочныхъ результатовъ". Норвежскіе крестьяне относились съ недовѣріемъ ко всему, что исходило отъ такъ называемыхъ "господъ"; а полезныя книги, распространяемыя между ними, отличались скучнымъ дидактическимъ характеромъ и нимало не соотвѣтствовали ни потребностямъ, ни вкусамъ народа. Самъ Вергеландъ, несмотря на самоотверженную и энергическую дѣятельность на пользу народа, не понималъ, что культура, представителями которой были онъ и его товарищи, отличалась чужеземнымъ характеромъ и не могла быть насильно привита къ народу, имѣвшему свою вѣковую національную жизнь, свою исторію, свои преданія. Что крестьяне, на которыхъ образованная буржуазія и аристократія смотрѣли съ полупрезрительнымъ снисхожденіемъ, были настоящіе представители норвежской націи, что они сохранили впродолженіи долгихъ лѣтъ тираніи и иноземнаго владычества историческій духъ скандинавскихъ героевъ, тогда какъ высшіе классы покланялись чужимъ божествамъ, что въ жилахъ поселянъ текла настоящая древняя, могучая кровь богатырей сагъ. Вотъ чему взялся научить своихъ соотечественниковъ Бьернсонъ. И это ученіе принесло самый благотворный плодъ; оно воодушевило норвежскій народъ жгучей энергіей, придало національной жизни новое направленіе и произвело мирную революцію въ національной политикѣ".
Конечно, къ этимъ великимъ результатамъ не привело еще появленіе на свѣтъ его первой сельской повѣсти. Хотя она, строго говоря, не тенденціозна, но это былъ первый шагъ Бьернсона по тому литературному и политическому пути, котораго онъ съ тѣхъ поръ снято держался. Авторъ "Синнове Солбаккенъ" впервые взглянулъ на народъ не съ высоты интеллектуальной культуры и представилъ его не какъ предметъ достойный сожалѣнія и благотворительныхъ заботъ, а какъ конкретное историческое явленіе, имѣющее такое же безспорное право на существованіе, какъ буржуазія и аристократія. Онъ описалъ душевную борьбу и мелкія событія ежедневной жизни поселянъ съ теплой любовью и живымъ реализмомъ, невѣдомыми дотолѣ на скандинавскомъ сѣверѣ. Онъ не подвергалъ своихъ героевъ анатомическому сѣченію современныхъ психологовъ, а просто описывалъ ихъ такими, какими ихъ самъ зналъ и видалъ; это отсутствіе всякихъ субъективныхъ размышленій придаетъ особую живость рисуемой имъ картинѣ сельской жизни. Съ другой стороны, и слогъ Бьёрнсона былъ столь же новымъ, сколько ново было отношеніе его къ изображаемой средѣ. Нельзя сказать, чтобъ онъ сознательно подражалъ языку древнихъ сагъ, съ которымъ его слогъ имѣетъ несомнѣнное сходство, но живя въ дѣтствѣ среди поселянъ, онъ до того сроднился съ ихъ языкомъ, что вполнѣ его усвоилъ. этимъ могучимъ, трезвымъ и лаконическимъ языкомъ, который впервые удивилъ читателей "Синнове Солбаккенъ", написаны и всѣ его послѣдующія произведенія, какъ романы, такъ и драмы; этимъ же языкомъ говоритъ онъ, произнося свои краснорѣчивыя политическія рѣчи въ общественныхъ собраніяхъ. "Я долженъ сознаться, разсказываетъ Бойзенъ: -- что сначала раздѣлялъ мнѣніе критиковъ Бьернсона, находящихъ, что лаконичность его выраженій не болѣе какъ искуственный литературный пріемъ, но когда на политическомъ митингѣ въ Гульдбрансдалѣ, въ іюлѣ 1873 года, я услыхалъ какъ изъ его устъ несся бурный потокъ короткихъ, сжатыхъ, полныхъ смысла фразъ, я почувствовалъ, что это человѣкъ древняго геройскаго пошиба, одушевленный величіемъ своего призванія и который справляется съ гранитной массой словъ такъ же легко, какъ съ перомъ или глиной. Подобный человѣкъ не прибѣгаетъ къ искуственнымъ пріемамъ рѣчи. Его мысль раскалена до-бѣла и слова несутся огненнымъ потокомъ, выражая точно и сильно каждый малѣйшій оттѣнокъ мысли. Если языкъ достигаетъ такого результата и вполнѣ выражаетъ одушевляющій его геній, то чего же болѣе требовать? Не все ли равно, откуда взялся этотъ языкъ и по какимъ образцамъ онъ вылитъ? Языкъ Бьёрнсона, кромѣ того, въ высшей степени колоритенъ и поэтиченъ; онъ способенъ выражать всѣ чувства, всѣ идеи и служитъ вѣрнымъ отголоскомъ характерныхъ чертъ народной физіономіи. Этотъ языкъ мало по малу входитъ въ плоть и кровь новаго поколѣнія и, какъ прекрасно выразился одинъ изъ его послѣдователей: языкъ Бьернсона -- языкъ будущаго".
"Синнове Солбаккенъ" открываетъ первую эпоху литературной дѣятельности Бьернсона, которая обнимаетъ собою четыре года, отъ 1857 до 1860 г., и къ ней относятся, кромѣ упомянутыхъ произведеній, два романа: "Арнъ" и "Счастливый юноша", и три разсказа "Отецъ", "Орлиное гнѣздо" и "желѣзная дорога и кладбище". Какъ герой "Синнове Солбаккенъ", Торбьёрнъ, представляетъ типъ сильнаго, буйнаго юноши, который, чтобъ созрѣть, нуждается въ умѣряющемъ дѣйствіи кротости и любви, такъ и Арнъ, являющійся олицетвореніемъ страстныхъ стремленій древнихъ норвежскихъ героевъ къ передвиженію, находитъ въ любви къ матери и къ женѣ могучія узы, которыя приковываютъ его къ родной долинѣ, несмотря на безпокойную жажду впечатлѣній. "Счастливый юноша" какъ бы служитъ продолженіемъ "Арна"; та нота спокойнаго довольства, которою звучатъ послѣднія страницы "Арна", слышится съ самаго начала "Счастливаго юноши". Это безконечная пѣснь свободной жизненной силы и любви; тутъ нѣтъ и тѣни душевной тревоги: жизнь течетъ среди улыбокъ и рѣдко выступающихъ слезъ къ заранѣе намѣченной счастливой цѣли. Эти три романа составляютъ главную сельскую трилогію Бьернсона и его поклонники расходятся во мнѣніи, которому изъ трехъ отдать пальму первенства, хотя большинство, особливо въ Норвегіи, предпочитаетъ "Арна". Такъ какъ мы далѣе разскажемъ подробно содержаніе этихъ и послѣдующихъ произведеній Бьернсона, то прибавимъ теперь къ общей ихъ характеристикѣ только мастерское сравненіе Бьернсона съ Ауэрбахомъ, которое составляетъ одну изъ самыхъ блестящихъ страницъ интереснаго этюда Брандеса о норвежскомъ романистѣ. Это сравненіе лучше всего характеризуетъ Бьернсона, какъ автора народныхъ сельскихъ разсказовъ.
"Бьернсону не были извѣстны деревенскія повѣсти Ауэрбаха и его послѣдователей, когда онъ выступилъ на этотъ путь, говоритъ Брандесъ:-- Ауэрбахъ его ничему не научилъ и ничего общаго онъ съ нимъ не имѣетъ. Особенно въ двухъ отношеніяхъ норвежскія повѣсти изъ крестьянскаго быта отличаются отъ нѣмецкихъ. Ауэрбахъ эпиченъ; онъ воспроизводитъ крестьянскую жизнь во всей ея полнотѣ; у него мы видимъ крестьянина въ ежедневныхъ его занятіяхъ въ полѣ и на скотномъ дворѣ. Бьернсонъ не исключительно эпическій писатель; драма въ эпосѣ -- вотъ его сила. Внѣшнія проявленія жизни онъ описываетъ только ради изображенія внутренней душевной жизни. Далѣе, въ сельскихъ разсказахъ, Ауэрбахъ держался своего міросозерцанія, а не точки зрѣнія выведенныхъ имъ героевъ и героинь. Онъ былъ ученый и мыслитель; онъ обладалъ богатымъ и многостороннимъ нѣмецкимъ развитіемъ своего времени. Онъ былъ ученикъ Шеллинга и выступилъ на литературное поприще, какъ авторъ романа о Спинозѣ, взглядъ котораго на жизнь онъ вполнѣ себѣ усвоилъ. Онъ съ любовью изображалъ крестьянина, но только какъ частицу природы и искалъ въ наивной душѣ крестьянина сѣмена того взгляда на жизнь, который считалъ самымъ правильнымъ. Ауэрбахъ, путемъ глубокихъ размышленій, создавалъ своихъ крестьянъ и старался тонкимъ психологическимъ анализомъ познакомить читателей съ тѣмъ, какъ думали и чувствовали его герои. Совершенно иначе относился къ своему предмету Бьернсонъ въ первую эпоху своего литературнаго развитія. Онъ не писалъ ни съ философской, ни съ политической точки зрѣнія. Онъ смотрѣлъ на жизнь глазами своихъ героевъ и героинь. Отсюда то удивительное единство и свѣжесть, которыми отличаются его сельскіе разсказы. Главное ихъ достоинство заключается въ поэтическомъ колоритѣ; тончайшая наблюдательность соединяется въ нихъ съ глубиною лиризма. На вопросъ, сдѣланный Арну, какъ онъ научился писать стихи, онъ отвѣчалъ: "Крѣпко сохраняя впечатлѣнія, которыя у другихъ улетучиваются". Бьернсонъ могъ бы дать такой же отвѣтъ, хотя онъ черпалъ свое вдохновеніе столько же въ своей наблюдательности, сколько въ народныхъ преданіяхъ, сказкахъ и пѣсняхъ".
Къ первой эпохѣ литературной дѣятельности Бьернсона, относятся первые его успѣхи въ области драмы. Еще до появленія "Синнове Солбаккена", онъ написалъ небольшую пьесу "Между Битвами" (Mellern Slagene), но директоръ копенгагенскаго театра забраковалъ ее, найдя слишкомъ грубой по сюжету и формѣ. Дѣло заключалось въ томъ, что содержаніе ея было заимствовано изъ старинныхъ норвежскихъ сагъ, а сжатый, рѣзкій, часто прозаическій слогъ представлялъ разительный контрастъ съ расплывающимися ямбами модныхъ въ то время датскихъ драмъ Эленшлэгера. Однако, эта маленькая драма была представлена въ Христіаніи и имѣла большой успѣхъ. Вслѣдъ за ней послѣдовала "Хромая Гульда" (Halte Hulda), а за тѣмъ появились: "Король Сивэръ" (Kong Sivaerre), "Сигурдъ Великій" (Sigurd Slembe), "Марія Стюартъ", "Медовой мѣсяцъ" (De Nygifte) и "Сигурдъ Крестоносецъ" (Sigurd Jorsalfar). Дважды самъ Бьернсонъ былъ директоромъ театра: отъ 1857 до 1859 г. въ Бергенѣ, а отъ 1865 по 1867 г. въ Христіаніи и, въ двойномъ качествѣ драматурга и директора театра, можно сказать, создалъ національную норвежскую сцену. Опытность, пріобрѣтенная имъ при завѣдываніи провинціальнымъ и столичнымъ театрами, оказала ему значительную помощь при созданіи его драматическихъ произведеній, хотя онъ никогда не достигъ до техническаго совершенства въ этомъ отношеніи. Въ его драмахъ болѣе поэзіи, чѣмъ дѣйствія, за исключеніемъ одной "Маріи Стюартъ", въ которой, быть можетъ, слишкомъ много дѣйствія. Съ другой стороны, будучи директоромъ театра, онъ имѣлъ возможность ставить на сцену какъ свои пьесы, такъ и пьесы своего соперника Ибзена, который вмѣстѣ съ нимъ раздѣляетъ славу созданія въ Норвегіи національной драмы.
Наибольшимъ сценическимъ успѣхомъ изъ названныхъ нами пьесъ пользовались "Марія Стюартъ" и "Медовый мѣсяцъ". Первая изъ нихъ, по словамъ Брандеса, "сильная, могучая пьеса полная драматизма. Отдѣльные факты: убійство Риччіо, смерть Дарнлея и бѣгство Маріи съ Ботвелемъ -- искусно соединены общей нитью драматическаго дѣйствія и только конецъ слабъ, или вѣрнѣе, драма ничѣмъ не кончается. Это произведеніе, вѣроятно, потому такъ удалась Бьернсону, что, стоя на шотландской почвѣ, онъ все-таки чувствовалъ себя какъ бы окруженнымъ норвежской природой. Шотландцы происходятъ изъ Норвегіи, говоритъ самъ Ботвель въ пьесѣ. Въ этомъ норвежско-шотландскомъ мірѣ скандинавскій поэтъ чувствуетъ себя какъ дома, и воспроизводимые имъ типы, сохраняя неразрывную связь съ мѣстнымъ колоритомъ, представляютъ всѣ черты средневѣкового норвежскаго характера. Между дѣйствующими лицами особенно выдѣляются пуританинъ Джакъ Ноксъ, сумрачный, хотя полный жизни Ботвель и слабохарактерный, недостойно унижающійся Дарилей. Сама Марія Стюартъ не вполнѣ удалась; она изображена какъ двойственное существо, то женственно-слабое, то мужественно-энергичное. Благодаря сѣверному идеализму и строгонравственнымъ взглядамъ Бьернсона, его Марія Стюартъ слишкомъ безупречна и болѣе характеризуется словами и дѣйствіями другихъ лицъ, чѣмъ своими собственными. Вообще, всѣ дѣйствующія лица этой драмы какіе-то психологи; они изучаютъ другъ друга, разбирая по косточкамъ и производятъ другъ на другѣ опыты. Даже пажъ Вильямъ Тэлоръ, словно докторъ, проводитъ діагнозъ душевнаго состоянія Дарнлея. Мурей и Дарнлей характеризуютъ другъ друга; Летингтонъ описываетъ Мурея и Дарнлея; Марія ищетъ ключъ къ пониманію характера Риччіо, а Ноксъ старается объяснить себѣ, что за человѣкъ Дарнлей. Самое убійство Риччіо не что иначе, какъ опытъ со стороны Дарнлея возвратить себѣ Марію страхомъ, такъ какъ ему не удалось сдѣлать этого любовью. Но если дѣйствующія лица драмы мыслятъ какъ психологи, то они говорятъ какъ поэты и поэтическій, чисто шекспировскій языкъ вполнѣ правдивъ, потому что всѣ люди эпохи возрожденія отличались поэтическимъ настроеніемъ".
"Медовый мѣсяцъ", одноактная пьеса, построена на борьбѣ молодой жены между врожденной любовью къ родителямъ и новой любовью къ мужу. Въ практической жизни бракъ для молодой дѣвушки чаще бываетъ освобожденіемъ, чѣмъ тягостнымъ разрывомъ, но если привязанность къ родителямъ беретъ верхъ надъ любовью къ мужу, то являются элементы настоящей драмы. Бьернсонъ очень хорошо задумалъ свою пьесу, но напрасно ввелъ въ нее третье лицо, которое подъ конецъ побуждаетъ молодыхъ броситься въ объятія другъ къ другу. До этого они дошли бы сами, и тогда поэтическая задача автора была бы гораздо лучше достигнута. Кромѣ того, благодаря излишнему пуританству Бьернсона, зритель въ теченіи всей пьесы недоумѣваетъ, въ полномъ ли смыслѣ Лаура жена Акселя, и это недоумѣніе уменьшаетъ интересъ пьесы.
Но гораздо важнѣе этихъ двухъ пьесъ историческія драмы Бьернсона, которыя положили прочное начало національному норвежскому театру. Какъ въ своихъ сельскихъ повѣстяхъ онъ старался резюмировать въ нѣсколькихъ, строго опредѣленныхъ типахъ современную народную жизнь, такъ въ своихъ драмахъ онъ поставилъ себѣ цѣлью представить типическія черты древней героической эпохи. Великіе основатели театра, Эсхилъ, Софоклъ и Эврипидъ перенесли на сцену народныя преданія, придавъ имъ драматическую форму; Бьернсонъ пошелъ по ихъ стопамъ и заимствовалъ сюжеты своихъ народныхъ драмъ изъ древнихъ норвежскихъ сагъ, изобилующихъ драматическими эпизодами. Первое мѣсто между ними занимаетъ трилогія "Сигурдъ Великій", которая въ чтеніи немного тяжела, но на сценѣ производитъ поражающее впечатлѣніе. Въ первой части Сигурдъ, храбрый юноша восемнадцати лѣтъ, входитъ въ часовню св. Олафа и обращается къ святому съ такой гордой рѣчью: "Выслушай меня, св. Олафъ! Сегодня я побилъ юнаго Бентина, а онъ былъ величайшимъ силачемъ во всей странѣ. Теперь я сильнѣе всѣхъ и могу пройти отъ Линдеснеса до сѣверной снѣговой границы, не снимая ни передъ кѣмъ шапки. Тамъ, гдѣ буду я, никто не посмѣетъ драться, грозить или клясться, а все будетъ тихо и мирно. Всякій, кто потерпѣлъ зло, найдетъ справедливость, и какъ прежде сильные давили слабыхъ, такъ я теперь помогу слабымъ давить сильныхъ. Теперь я могу идти въ тингъ {Народное собраніе, парламентъ.}. Теперь а могу прямо идти къ королю, смѣло сѣсть возлѣ него и сказать: "вотъ я!" Въ этихъ могучихъ стихахъ высказалось какъ нельзя лучше торжество силы, составлявшей главный элементъ героя въ тѣ времена. Сигурдъ смутно чувствуетъ, что онъ рожденъ для чего-то великаго и когда узнаетъ отъ своей матери, что его отецъ былъ король Магнусъ, то, обернувшись къ образу св. Олафа, восклицаетъ:
"Такъ я и ты родня!"
Облагораживающее или гибельное вліяніе на человѣка великаго призванія составляетъ основную идею почти всѣхъ драмъ Бьернсона. Сигурдъ не Гамлетъ, онъ не пугается результата своихъ мыслей, а, напротивъ, жаждетъ доказать геройскими подвигами, что онъ достойный сынъ своего отца. Не надо при этомъ забывать, что, по норвежскимъ законамъ, каждый сынъ короля, законный или нѣтъ, былъ наслѣдникомъ престола и имѣлъ право на свою долю королевства. Поэтому, Сигурдъ рѣшается пойти къ королю и требовать признанія своихъ правъ, но одинъ изъ норвежскихъ вождей, Коллъ Себьорнсонъ, убѣждаетъ его отказаться отъ безполезной попытки. Но глаза Сигурда уже открылись, передъ нимъ разстилается широкій кругозоръ и онъ уже не довольствуется своей прежней узкой жизнью, но чувствуетъ призваніе къ великимъ подвигамъ. Съ помощью Колла, онъ снаряжаетъ корабль и отправляется въ южныя моря. Во второй части драмы мы находимъ его, спустя восемь лѣтъ, въ Шотландіи, на берегахъ которой потерпѣлъ крушеніе его корабль. Онъ служитъ при дворѣ шотландскаго короля и прославилъ себя храбростью. Король посылаетъ его для защиты Гарольда, графа Оркнейскаго, изгнаннаго изъ своихъ владѣній роднымъ братомъ. Сигурдъ, послѣ небольшого эпизода любви съ Аудгильдой, юной родственницей Гарольда, миритъ братьевъ, а самъ отправляется въ крестовой походъ. Въ послѣдней части драмы Сигурдъ возвращается въ Норвегію по прошествіи еще восьми лѣтъ. Во время всѣхъ его похожденій мысль о томъ, что онъ король, не покидаетъ его, и онъ, наконецъ является къ своему брату, королю Гарольду, требуя признанія своихъ правъ. Король, человѣкъ слабохарактерный, сначала принимаетъ его хорошо, но, но совѣту царедворцевъ, боящихся, что ихъ вліяніе пропадетъ при Сигурдѣ, велитъ его арестовать. Сигурдъ спасается бѣгствомъ, и, проведя зиму среди финновъ, собираетъ цѣлую армію недовольныхъ. Начинается жестокая междоусобная война и Сигурдъ, ожесточенный жестокостью и несправедливостью короля, кроваво мститъ ему. Онъ, созданный быть благодѣтелемъ народа и желающій всѣмъ добра, вынужденъ судьбой дѣлать зло для достиженія своей цѣли. Наконецъ, онъ высаживается съ своими воинами ночью въ Бергенѣ и убиваетъ брата. Но тогда его покидаютъ всѣ приверженцы, и послѣ неудачной битвы, онъ попадаетъ въ плѣнъ и умираетъ въ страшныхъ пыткахъ. Драма оканчивается прекрасной сценой Сигурда съ матерью во время послѣдней битвы, роковой исходъ которой ясно предчувствуется.
Въ этой замѣчательной исторической драмѣ такъ искусно воспроизведена нравственная атмосфера XII столѣтія, что зритель или читатель безсознательно судитъ ея героя съ точки зрѣнія современныхъ ему идеаловъ и до конца ему сочувствуетъ, несмотря на всѣ его преступныя дѣйствія, вполнѣ сознавая, какъ психологически вѣрно благородный, довѣрчивый, любящій юноша мало-по-малу превращается въ суроваго, невольно жестокаго, но все-таки благороднаго человѣка. Въ концѣ-концовъ, Сигурдъ дѣйствуетъ не въ силу своего призванія, а борется за свое право и хотя справедливость на его сторонѣ, но въ борьбѣ съ узкими, личными интересами общества, онъ самъ настолько нарушаетъ своими поступками эту справедливость, что во имя ея роковая развязка является вполнѣ законной. Рядомъ съ Сигурдомъ выведена Бьернсономъ идеальная Аудгильда съ тѣмъ тонкимъ и глубокимъ знаніемъ женскаго сердца, благодаря которому героини его романовъ и драмъ представляютъ всегда прелестные, поистинѣ художественные типы. Извѣстный англійскій поэтъ и романистъ Робертъ Букананъ ставитъ Аудгильду, "по мастерской рисовкѣ характера", наровнѣ съ Миньоной и Маргаритой Гёте.
Постепенное развитіе человѣка въ хорошую или дурную сторону подъ вліяніемъ великой идеи или пламенной страсти -- любимая задача Бьернсона, и въ драмѣ "Хромая Гульда", любовь замѣняетъ мѣсто "королевской идеи", руководившей Сигурдомъ. Эйольфъ Финсонъ, одинъ изъ тѣлохранителей короля, любитъ Бульду, дочь вождя Гудлейка Аслаксона. Она отвѣчаетъ ему взаимностью, и они составляютъ заговоръ противъ Гудлейка, котораго Эйольфъ и убиваетъ. Всю свою жизнь Гульда провела въ зависимости и окруженная прозаическими ежедневными заботами, вынуждена была заглушать высшія, идеальныя стремленія своей души. Но при видѣ Эйольфа, въ сердцѣ ея загарается пламя непреодолимой страсти, ея сильная натура не признаетъ никакихъ преградъ и она прямо, гордо идетъ къ своей цѣли, не думая о средствахъ. Ея титаническая страсть до того величественна, что зритель увлекается и прощаетъ ей всѣ преступленія, хотя авторъ, относясь къ ней вполнѣ сочувственно, все-таки въ концѣ пьесы приноситъ своихъ героевъ, какъ и Сигурда, въ жертву идеѣ справедливости.
Небольшія одноактныя драмы: "Между Битвами", "Король Сивэръ" и "Сигурдъ Крестоносецъ" написаны Бьернсономъ съ цѣлью наполнить норвежскій репертуаръ чисто народными пьесами, и вытѣснить съ норвежской сцены французскіе водевили и оперетки, къ которымъ театральные директоры были обязаны, прибѣгать въ виду очень ограниченнаго числа большихъ національныхъ драмъ, написанныхъ имъ и Ибзеномъ. "Я хочу написать цѣлую серію чисто народныхъ пьесъ, говоритъ онъ самъ въ предисловіи къ "Сигурду Крестоностцу":-- съ грандіозными картинами, заимствованными изъ сагъ, но въ общедоступной формѣ. Подъ народной пьесой я разумѣю такую, которая была бы понятна всякой степени умственнаго развитія, а главное, слушая которую, всѣ питали бы братскія другъ къ другу чувства. Исторія народа лучшій предметъ для такой пьесы и она должна быть написана просто, но патетично; дѣйствіе должна развиваться ясно, логично и музыка должна быть необходимымъ ея элементомъ. Я увѣренъ, что старинная и новая историческая народная литература, съ сопровождающимъ ее комическимъ элементомъ, принесетъ большую пользу театру и сохранитъ его связь съ народомъ, гдѣ она еще не совершенно порвана, и такимъ образомъ театръ перестанетъ быть учрежденіемъ, исключительно предназначеннымъ для забавы одного привилегированнаго класса. Если мы не примемъ этого взгляда на нашу сцену, то она потеряетъ всякое право называться національной и лучшая ея цѣль соединять насъ, возвышая и освобождая, останется недостигнутой. Кромѣ того, мы не будемъ имѣть хорошихъ актеровъ, способныхъ на серьёзную игру, пока не замѣнимъ французскаго направленія національными потребностями нашего народа". Достойно полнаго вниманія, какъ исполнилъ Бьернсонъ эту важную и трудную задачу. Напримѣръ, въ "Сигурдѣ Крестоносцѣ" не видно ни малѣйшей дидактической тенденціи; авторъ просто развертываетъ панораму драматическихъ положеній, соединенныхъ общей нитью сюжета, который не бьетъ на внѣшній эффектъ, но возбуждаетъ въ душѣ зрителей національныя и общечеловѣческія чувства. Начиная пьесу съ того момента въ общеизвѣстной норвежскому народу сагѣ, когда возникла вражда между братьями, королемъ Эйстиномъ и Сигурдомъ Крестоносцемъ, онъ достигаетъ апогея въ рядѣ могучихъ сценъ, и логично приводитъ драму къ искусно подготовленной развязкѣ, къ примиренію братьевъ. Надо сознаться, что языкъ пьесы лишенъ поэтической прелести, но зато чрезвычайно простъ и выразителенъ.
Хотя романы, разсказы и драмы Бьернсона, относящіеся до первой эпохи его литературной дѣятельности, имѣли огромный успѣхъ на Скандинавскомъ полуостровѣ и даже въ Даніи, но нельзя сказать, чтобъ первыя его произведенія были встрѣчены единодушнымъ сочувствіемъ. Они слишкомъ противорѣчили господствовавшему тогда датскому направленію, чтобъ не встрѣтить оппозиціи, особенно въ датской прессѣ, гдѣ царили высокопарный паѳосъ Эленбурга, искуственное изящество Гертца и философскій идеализмъ Гейберга. Но читающая публика сразу высказалась за новаго народнаго писателя; его приняла подъ свое покровительство національно либеральная партія, въ глазахъ которой поэтическое произведеніе должно было непремѣнно отличаться національнымъ древне скандинавскимъ духомъ, строгой религіозностью и простодушно идиллическимъ характеромъ. Крестьянскія повѣсти Бьернсона явились полнѣйшимъ олицетвореніемъ литературной программы этой партіи и потому она стала всюду трубить о славѣ новаго поэта. Однако, несмотря на эту поддержку, ему приходилось бороться съ сильной въ то время консервативной партіей, которая преимущественно ненавидѣла Бьернсона за его журнальную дѣятельность. Эта борьба находила естественно отголосокъ въ его поэтическихъ произведеніяхъ и онъ влагалъ свои ощущенія и стремленія къ благу народа въ уста героевъ своихъ драмъ, древнихъ норвежскихъ вождей, какъ напримѣръ, Сигурда. Онъ самъ совмѣщалъ въ себѣ оба типа старой Норвегіи; онъ былъ и бардомъ и вождемъ или, въ современномъ смыслѣ, поэтомъ и трибуномъ. Поэтому, даже въ первую эпоху своей литературной дѣятельности, Бьернсонъ, рядомъ съ романами, разсказами и драмами, неустанно писалъ журнальныя статьи, съ жаромъ обсуждая всѣ политическіе и общественные вопросы.
Еще весьма молодымъ человѣкомъ Бьернсонъ началъ заниматься политикой и всю свою жизнь держался одного направленія, хотя мы увидимъ впослѣдствіи, какъ его національно-либеральныя идеи мало-по-малу перешли въ крайній радикализмъ. Но съ самаго начала онъ безъ устали боролся за самостоятельность Норвегіи. Извѣстно, что въ теченіи четырехсотъ лѣтъ Норвегія была дурно управляемой датской провинціей и что только въ 1814 году она присоединена къ Швеціи, какъ свободное союзное государство, пользующееся почти республиканской конституціей. Съ тѣхъ поръ Бернадотовская династія неоднократно старалась ограничить самостоятельность этой рѣдко населенной, скалистой страны и слить ее во-едино съ болѣе обширной и могущественной Швеціей. Эти усилія настолько удались, если не внутри, такъ извнѣ, что, по мѣткому выраженію Брандеса, "во всей Европѣ, даже въ Германіи смотрятъ на Норвегію, какъ на шведскую провинцію, своего рода мятежную Ирландію". Будучи редакторомъ "Бергенской Почты" въ 1858 г., юный Бьернсонъ уже смѣло противодѣйствовалъ этому плану поглощенія сильнымъ союзникомъ слабаго, и, благодаря его пламенной агитаціи, представители Бергена въ Стортингѣ, которые старались установить болѣе тѣсный таможенный союзъ между Швеціей и Норвегіей, лишились своихъ депутатскихъ мѣстъ. Въ 1857 г., въ Христіаніи, какъ редакторъ "Aftenbladet", онъ съ большимъ успѣхомъ выступилъ въ защиту права Норвегіи недопускать шведа въ качествѣ королевскаго намѣстника въ этой странѣ. Наконецъ, въ 1866 г., основавъ свою собственную газету "Сѣверный Народный Листокъ" "Norske Folkeblad", онъ явился ярымъ противникомъ правительственнаго предложенія о болѣе тѣсномъ союзѣ между двумя только династически связанными государствами, подъ чѣмъ скрывался столько разъ возстановляемый планъ уничтоженія норвежской государственной самобытности и народнаго самоуправленія.
Какъ мы уже сказали, въ журнальной своей дѣятельности. Бьернсонъ не исключительно держался политики, а, пламенно любя свое отечество, принималъ энергичное участіе въ каждомъ общественномъ вопросѣ, имѣвшемъ прямое или даже косвенное отношеніе къ нравственному и матеріальному развитію страны. Его имя тѣсно связано съ каждымъ либеральнымъ движеніемъ въ Норвегіи и многія изъ нихъ начались по его иниціативѣ. Между прочимъ онъ былъ горячимъ противникомъ смертной казни и въ 1856 г. спасъ газетной статьей жизнь одного несчастнаго поселянина, присужденнаго къ смерти. Этотъ эпизодъ изъ литературной и общественной дѣятельности Бьернсона такъ интересенъ, что мы разскажемъ его словами Магнуса Андерсона, который слышалъ его отъ самого Бьернсона.
"Во время путешествія Бьернсона по Американскимъ Соединеннымъ Штатамъ въ 1881 году, въ городѣ Мадиссонѣ къ нему пришелъ какой-то старикъ и, при видѣ его, расплакался какъ ребенокъ. Бьернсонъ былъ также очень растроганъ и, схвативъ его за руку, воскликнулъ: "Вы здѣсь, мой милый Арнъ?" Чтобы понять, повидимому, странную сцену, надо перенестись въ Норвегію за двадцать пять лѣтъ передъ тѣмъ. Арнъ Культерстадъ былъ красивый, здоровенный молодой человѣкъ. Онъ служилъ въ норвежской арміи сержантомъ и славился своей силой, добротой и честностью. Онъ былъ въ ссорѣ съ сосѣдомъ въ своемъ селеніи въ Вальдерской долинѣ Средней Норвегіи. Его противникъ былъ развратный, низкій негодяй и ему удалось, однажды, на какомъ-то праздникѣ напоить Арна и заставить его подписать бумагу, лишившую его фермы, которою владѣли его предки. Послѣ этого вражда съ каждымъ годомъ усиливалась и дошла до рукопашной драки, въ которой Арну были нанесены тяжелыя раны въ руку. Къ этому еще прибавилось отягчающее обстоятельство: престарѣлый отецъ Арна остался жить на фермѣ, перешедшей во владѣніе врага Арна и по норвежскимъ законамъ пользовался полнымъ содержаніемъ, но жестокое обращеніе съ нимъ новаго хозяина фермы ускорило его смерть. Тогда Арнъ поклялся отомстить за своего отца, но удобный къ этому случай найти было нелегко. Негодяй боялся Арна, благоразумно избѣгалъ его и никогда не выходилъ одинъ изъ дома. Однако, какъ-то рано утромъ, онъ отправился въ сосѣднее селеніе. Въ это самое время Арнъ случайно возвращался изъ лѣса съ ружьемъ. Они встрѣтились и Арнъ, поднявъ ружье, прицѣлился. Онъ былъ однимъ изъ лучшихъ стрѣлковъ въ Норвегіи, и попадалъ въ крыло птицы на лету. Онъ хотѣлъ только нанести врагу также рану въ руку, но въ самую минуту выстрѣла негодяй поскользнулся и пуля пронизала его сердце. Черезъ нѣсколько мгновеній онъ умеръ. Арна отдали подъ судъ и въ первой инстанціи онъ былъ приговоренъ къ смертной казни. Онъ апеллировалъ, и всѣ такъ были увѣрены въ его благородствѣ, что онъ одинъ безъ всякаго конвоя отправился изъ маленькаго городка, гдѣ его судили, въ столицу. Высшій судъ утвердилъ приговоръ низшаго. Такъ какъ не было прямыхъ уликъ, что Арнъ убилъ своего врага, то адвокатъ присовѣтывалъ ему не признаваться; когда эта уловка не удалась, то прибѣгли къ чистосердечному сознанію, но и это не привело ни къ чему. Казнь Арна была назначена черезъ нѣсколько дней. Въ это время въ Христіаніи жилъ молодой Бьернсонъ. Онъ зналъ объ этомъ дѣлѣ, прочиталъ отчеты о судебномъ разбирательствѣ и такъ заинтересовался бѣднымъ молодымъ человѣкомъ, что посѣтилъ тюрьму, желая увидѣть приговореннаго. Онъ долго разговаривалъ съ Арномъ и искренній разсказъ послѣдняго о томъ, какъ случилось несчастье, какъ онъ не хотѣлъ убитъ своего врага и какъ этотъ врагъ своими жестокими поступками вывелъ его изъ себя, сильно на него подѣйствовалъ. Прощаясь, Арнъ протянулъ къ нему руки и съ отчаяніемъ воскликнулъ: "Спасите меня!" Восторженный поэтъ рѣшился перевернуть небо и землю, чтобъ добиться помилованія несчастному. Онъ написалъ пламенную газетную статью, которую считаетъ доселѣ самой мастерской изъ всѣхъ когда-либо имъ написанныхъ. Вся страна взволновалась. Дочери и жены, какъ судей, постановившихъ приговоръ, такъ и министровъ подали королю петицію о помилованіи Арна. Король замѣнилъ смертную казнь пожизненнымъ тюремнымъ заключеніемъ. Однако, черезъ двадцать лѣтъ его выпустили на свободу; жена его уже умерла, а семейство было разбросано по бѣлому свѣту, такъ что онъ оказался однимъ на свѣтѣ. Одна изъ его дочерей была замужемъ и жила въ Америкѣ; онъ отправился къ ней и въ Висконсенѣ узналъ о пріѣздѣ въ этотъ городъ Бьернсона. "Вы мой второй отецъ и не знаете какъ я васъ люблю, произнесъ онъ, оправившись отъ волненія: -- я вамъ обязанъ жизнью". Арнъ не имѣлъ ни гроша и умиралъ отъ тоски по отечеству. Бьернсонъ принялъ его радушно, какъ брата, и отправилъ на свой счетъ въ Норвегію, гдѣ обѣщалъ взять на свою ферму, что, конечно, и исполнилъ".
Между первой эпохой литературной дѣятельности Бьернсона и второй, начало которой относится къ 1876 году, прошло шестнадцать лѣтъ. Въ продолженіи этого переходнаго періода, кромѣ журнальныхъ статей и мелкихъ стихотвореній, онъ подарилъ литературному міру двѣ группы произведеній. Между 1867 и 1869 годами появились три разсказа: "Блаккенъ", "Преданность" и "Задача жизни", романъ "Рыбачья дочь" и эпическая поэма "Арнліотъ Геллине" (Arnliot Gelline); а между 1872 и 1873 годами -- двѣ повѣсти: "Свадебный маршъ" и "Капитанъ Мансана". На всѣхъ этихъ произведеніяхъ лежитъ печать перерожденія; народный поэтъ, авторъ сельскихъ разсказовъ и національныхъ историческихъ драмъ, смотрѣвшій на жизнь съ точки зрѣнія описываемаго имъ народа, очевидно, уже не довольствуется этимъ наивнымъ, дѣтскимъ міросозерцаніемъ; его тяготятъ тѣсныя рамки узкихъ религіозныхъ и нравственныхъ теорій мистическаго идеалиста Грундвига, такъ долго плѣнявшаго его своей могучей вѣрой въ высокое призваніе Скандинавіи. Онъ обращаетъ свои жадные взоры къ прогрессивной Европѣ, которая до того времени была для него невѣдомой областью, и проводитъ зимніе мѣсяцы, въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, въ Германіи, Франціи и Италіи. Онъ читаетъ, учится, наблюдаетъ, мыслитъ и его произведенія въ эту переходную эпоху служатъ вѣрнымъ отголоскомъ той колоссальной, животворной работы, которая происходитъ въ его умѣ. Самая большая и замѣчательнѣйшая изъ повѣстей "Рыбачья дочь" поражаетъ прежде всего читателя тѣмъ, что тутъ попрежнему выведены крестьяне и описывается сельская жизнь, но горизонтъ ужь шире, характеры не отличаются прежнимъ наивнымъ идеализмомъ, самое изложеніе, оставаясь столь же реальнымъ и художественнымъ, обнаруживаетъ въ авторѣ большее интелектуальное развитіе. Это первое произведеніе Бьернсона, въ которомъ проведена идея; онъ задался цѣлью доказать, какъ непреодолима сила врожденнаго призванія и таланта. По словамъ Андерсона, самъ Бьернсонъ говорилъ ему, что въ "Рыбачьей дочери", стремящейся выйти изъ узкой деревенской среды и поступить на театръ, куда ее влечетъ артистическое призваніе, онъ изобразилъ самого себя. Читатель чувствуетъ, что авторъ въ этомъ романѣ ставитъ вопросы и даетъ отвѣты, что онъ со времени безхитростно идилическихъ "Синнове Солбаккенъ" и "Арна" повидалъ свѣтъ и оттуда вернулся къ поселянамъ, а не безвыѣздно живетъ среди нихъ, какъ прежде. Мелкіе разсказы и повѣсти дышатъ тѣмъ же свободнымъ, возмужалымъ развитіемъ таланта. "Свадебный маршъ", посвященный знаменитому датскому сказочнику Гансу-Христіану-Андерсону, послѣдняя изъ сельскихъ повѣстей Бьернсона, которыя его такъ прославили. Дѣйствіе происходитъ въ той же Норвегіи, дѣйствующія лица тѣ же норвежцы, но художникъ, видимо, изучалъ литературу и людей другихъ странъ, такъ что получилъ возможность создать изъ скандинавскихъ матеріаловъ новыхъ Ромео и Джуліету. Но всего болѣе печать переходной эпохи видна на повѣсти изъ итальянской жизни: "Капитанъ Мансана". Бьернсонъ написалъ ее по возвращеніи изъ Италіи и въ предисловіи онъ указаваетъ на психологическое развитіе характера "Мансаны", имѣющаго близкое сходство съ характеромъ Лассаля, какъ его мастерски объяснилъ Брандесъ въ своей книгѣ "XIX столѣтіе".
Только эпическая поэма "Арнліотъ Геллине" написана въ прежнемъ духѣ; это разсказъ объ одномъ изъ героевъ древнихъ сагъ, имѣющемъ много общаго съ Сигурдомъ и который, будучи въ глубинѣ души добрымъ и кроткимъ, становится разбойникомъ вслѣдствіе преслѣдованій злой судьбы. Даже въ художественномъ отношеніи эта поэма слабѣе его другихъ поэтическихъ произведеній, за исключеніемъ одной пѣсни: "Влеченіе Арнліота къ морю", которая, по словамъ Брандеса, "принадлежитъ къ самымъ изящнымъ стихотвореніямъ, когда-либо вдохновленнымъ моремъ. Байронъ описалъ неукротимую ярость моря, а Бьернсонъ изобразилъ его глубокую меланхолію, холодное спокойствіе и свободную свѣжесть волны, плескъ которой въ его стихахъ мелодиченъ, какъ колыбельная пѣснь". Хотя Бьернсонъ написалъ немного лирическихъ стихотвореній и они нѣсколько тяжеловаты по ф ормѣ, но они навсегда останутся въ памяти народа, какъ вѣрное выраженіе его задушевныхъ стремленій, а его пѣсни въ старо-норвежскомъ стилѣ отличаются такою колоритностью, какой не достигали ни Эленшлегеръ, ни Тегнеръ. Въ драмѣ Гульда есть маленькая баллада о бѣдномъ мальчикѣ, потерявшемъ лыжи и утопающемъ въ снѣгу, которую нѣмецкіе критики ставятъ рядомъ съ "Erlkönig" Гёте. Между всѣми мелкими стихотвореніями Бьернсона Брандесъ предпочитаетъ "Плачъ Бергліоты", увѣряя, что во всей новѣйшей поэзіи Сѣвера нѣтъ ничего, что бы производило такое впечатлѣніе, какъ повторяющіяся въ концѣ каждой строфы слова Бергліоты къ возницѣ, который везетъ трупы измѣннически убитыхъ мужа и сына:
"Поѣзжай тихо, какъ ѣздилъ Эйнаръ,
Мы всегда поспѣемъ домой".
Многія изъ патріотическихъ стихотвореній Бьернсона сдѣлались народными пѣснями и въ настоящее время національнымъ гимномъ Норвегіи сдѣлалось стихотвореніе, написанное имъ въ 1859 г. Приведемъ изъ него первыя три строфы:
"Да, мы пламенно любимъ горы Норвегіи, поднимающіяся изъ моря и покрытыя тысячами жилищъ; мы любимъ нашу родину, вспоминая о великихъ предкахъ и о навѣвающихъ сны древнихъ сагахъ. Таральдъ мечомъ проложилъ себѣ дорогу на престолъ Норвегіи; Гаконъ отстоялъ ея права съ помощью рѣчей Ойвинда; въ святой крови Олафа водрузился красный крестъ Христовъ; король Сивэръ далъ отпоръ епископамъ; крестьяне съ острыми сѣкирами встрѣчали всѣхъ враговъ; даже женщины сбѣгались на поля битвъ".
Не менѣе популярна пѣснь, вставленная въ романѣ "Рыбачья дочь". Постараемся передать ее въ нѣсколькихъ словахъ:
"Мою страну я защищу, мою страну я отстою и сына своего я научу ей преданно служить; моя молитва -- ея счастье, моя забота -- ея нужды -- отъ старыхъ снѣжныхъ горъ до хижипъ на морскомъ берегу. У насъ довольно солнца и дождя, у насъ поля золотятся зерномъ; но любовь болѣе богатства, болѣе лѣтняго тепла. У насъ много пѣвцовъ и сыновъ труда, много мужественныхъ сердецъ, которыя подняли бы сѣверную землю, еслибъ они только бились въ унисонъ. Во многихъ кровавыхъ битвахъ мы. доказали міру свою мощь и водружали норвежское знамя на побѣжденномъ, чужеземномъ берегу, но мы пойдемъ на новыя битвы подъ болѣе благороднымъ знаменемъ, ибо древній трехкопытный Сѣверъ соединитъ свое богатство и свою силу, восхваляя за то Бога. Снова братья подадутъ другъ другу руки и всѣ горные ручьи сольются въ одну рѣку. Эта сѣверная земля -- наша и мы любимъ каждый ея утесъ, каждый ея камень, отъ старыхъ снѣжныхъ горъ до хижинъ на морскомъ берегу. И наша любовь принесетъ желанный плодъ и страна скандинавовъ снова будетъ великой и единой".
Въ томъ же романѣ помѣщена прекрасная поэма о юномъ викингѣ, который вызываетъ на бой стараго вождя, "ибо старые должны уступить мѣсто молодымъ", побѣждаетъ его и беретъ его корабль по приказанію умирающаго вождя, повторяющаго своимъ воинамъ, что "старые должны уступить мѣсто молодымъ". Эта могучая поэма, кончающаяся словами юнаго героя: "Я жажду жизни храбрыхъ викинговъ, я жажду бурь и морскихъ валовъ", представляетъ, по словамъ самого Бьернсона, его борьбу въ молодости съ заграждавшими ему путь преградами, которыя онъ побѣдоносно поборолъ. Приведемъ еще небольшое стихотвореніе, которое Бьернсонъ считаетъ лучшимъ изъ своихъ поэтическихъ произведеній. Хотя оно впервые явилось на страницахъ романа "Арнъ" и слѣдовательно принадлежитъ къ первой эпохѣ его литературной дѣятельности, но какъ нельзя лучше выражаетъ его стремленія въ переходный періодъ.
"О, что я увижу за высокими горами? Снѣгъ мѣшаетъ мнѣ видѣть, и самыя деревья, кажется, жаждутъ заглянуть за снѣжныя вершины. Орелъ улетаетъ за высокія горы въ отдаленныя страны. Усыпанная плодами яблоня, не хочешь ли ты идти за высокія горы, или ты подождешь до другого раза? Кто двадцать лѣтъ жаждетъ лѣзть за высокія горы и не имѣетъ надежды заглянуть за ихъ вершины, тотъ съ каждымъ годомъ все мельчаетъ. Зачѣмъ поете вы, птицы? дайте мнѣ ваши крылья; за высокими горами должна быть красивѣе земля, деревья выше, небо яснѣе. Неужели я никогда не переберусь за высокія горы? Неужели эта ледяная темница будетъ моей могилой? Нѣтъ, впередъ, впередъ! Далеко, далеко, за высокія горы! Я умру, я сгорю, если останусь здѣсь. Мужество укажетъ мнѣ дорогу! нечего разбивать сердца на этомъ утесѣ"!
Мужество и талантъ указали Бьернсону дорогу "за высокія горы", такъ долго сдавливавшія его могучія силы, и онъ на свободномъ просторѣ доказалъ міру, на что былъ способенъ. Вторая эпоха его литературной дѣятельности или, какъ картинно выражается Брандесъ, "его вторая юность" началась, когда ему уже минуло сорокъ лѣтъ. При помощи знакомства съ Европой, европейскимъ прогрессомъ и европейскими мыслителями, онъ нашелъ въ самомъ себѣ новые источники вдохновенія. Современный міръ широко раскрылся передъ нимъ. Онъ, выражаясь его собственными словами, вдругъ нашелъ, "что глаза его видятъ и уши слышатъ". Самъ того не замѣчая, онъ подвергся вліянію, произведенному на его впечатлительный умъ идеями вѣка. Въ переходную эпоху его развитія, онъ жадно читалъ на всѣхъ языкахъ книги по естественнымъ наукамъ, критическія, философскія и историческія сочиненія, романы, и въ особенности текущіе журналы. Стюартъ Милль, Дарвинъ, Максъ Миллеръ, Тэнъ, научили его смотрѣть на религіозные, общественные и литературные вопросы новыми глазами. Молодая датская школа критики и поэзіи, возникшая въ 1871--1872 годахъ, какъ онъ самъ сознается, значительно помогла ему оторваться отъ старины. Значеніе восемнадцатаго вѣка и задачи девятнадцатаго стали для него ясными. "Благодаря обстоятельствамъ, въ которыхъ я находился въ молодости, говоритъ онъ въ одномъ частномъ письмѣ, отрывокъ котораго приводитъ Брандесъ: -- я долженъ былъ подчиниться идеалистическимъ теоріямъ Грунтвига. Но ничто въ мірѣ не можетъ меня подкупить, хотя я легко увлекаюсь. Правда меня непреодолимо влечетъ къ себѣ и я тотчасъ вышелъ изъ узкаго круга мыслей, какъ только открылись у меня глаза. Не трудно понять такую натуру. Я норвежецъ и человѣкъ. За послѣднее время даже могу сказать, что я настоящій человѣкъ. Я долженъ теперь объяснять самого себя людямъ и мнѣ кажется, что слово человѣкъ, въ настоящее время, возбуждаетъ все новыя понятія".
Первое большое произведеніе, въ которомъ Бьернсонъ выступилъ передъ публикой, послѣ окончательнаго развитія своего таланта, была драма "Банкротъ", имѣвшая громадный успѣхъ въ Норвегіи и даже въ Германіи. Рука поэта, нѣкогда подымавшая мечъ Сигурда, не побрезгала пересчитать деньги Тьсяьда и подвести итогъ его долгамъ. Бьернсонъ, первый изъ скандинавскихъ драматурговъ, серьёзно занялся финансовой трагикомедіей, вывелъ на чистоту все растлѣніе коммерческихъ нравовъ; и тѣмъ блестящѣе была одержанная имъ побѣда. Въ одно время съ "Банкротомъ" появилась другая комедія, "Редакторъ", кровавая сатира на продажность консервативной норвежской прессы. Затѣмъ быстро послѣдовали одно за другимъ романъ "Магигилѣда" и драма "Леонарда", въ которыхъ Бьернсонъ явился краснорѣчивымъ защитникомъ правъ женщинъ, комедія "Новая Система", большая драматическая поэма "Король", маленькій политическій трактатъ о республикѣ и разныя мелкія стихотворенія и журнальныя статьи.
Конечно, многіе -- и нетолько консервативная партія, но поклонники старинной теоріи искуства для искуства -- возстали противъ новаго направленія Бьернсона. Его послѣднія произведенія называютъ тенденціозными и видятъ въ нихъ упадокъ его художественнаго таланта. "Тенденція -- это пугало, справедливо говоритъ Брандесъ: -- которымъ во всѣхъ странахъ консерваторы хотятъ устранить изъ литературы прогрессивныя идеи, забывая, что тѣ самыя сочиненія, которыя они превозносятъ до небесъ, такъ же тенденціозны. Только къ старымъ тенденціямъ привыкли также, какъ человѣкъ привыкаетъ къ спертому воздуху въ комнатѣ, изъ которой онъ никогда не выходитъ. Очевидно, что нападаютъ не на тенденцію вообще, а на тенденціи, которыя не нравятся, именно на идеи вѣка, а эти идеи играютъ ту же роль въ современной поэзіи, какъ кровообращеніе въ человѣческомъ тѣлѣ. Хотя въ произведеніяхъ второй эпохи литературной дѣятельности Бьернсона и встрѣчаются слабыя мѣста, но каждый безпристрастный человѣкъ не можетъ не сознаться, что въ нихъ бьетъ ключемъ могучая, неподдѣльная, своеобразная поэзія. Горячая любовь къ истинѣ наложила печать на всѣ эти произведенія. Какое богатство новыхъ мыслей, какой смѣлый взглядъ на всѣ общественные и политическіе вопросы! Наконецъ, какое мягкое, гуманное отношеніе къ людямъ противоположнаго образа мыслей! Напримѣръ, епископъ, въ драмѣ "Леонарда", и король, въ драматической поэмѣ подъ тѣмъ же названіемъ, обрисованы очень сочувственно, даже идеализированы, хотя авторъ нападаетъ на олицетворяемыя ими теоріи и учрежденія". Что же касается до формы новыхъ произведеній Бьернсона, то Брандесъ указываетъ, что часто поклонники первыхъ литературныхъ произведеній знаменитыхъ авторовъ такъ привыкаютъ къ ихъ манерѣ, что упорно предпочитаютъ эти произведенія послѣдующимъ, хотя и болѣе зрѣлымъ; такъ "многіе предпочитаютъ Чайлѣдъ-Гарольда Байрона Донъ-Жуану, "Записки Охотника" Тургенева "Отцамъ и Дѣтямъ" и любовныя повѣсти Гейзе "Дѣтямъ Вѣка". "Правда, прибавляетъ Брандесъ:-- во второмъ періодѣ своей литературной дѣятельности, Бьернсонъ еще не достигъ той гармоніи и изящности формы, которыми отличаются его первыя произведенія, но немыслимо утверждать, что онъ пошелъ назадъ. Новый богатый и кипучій источникъ мыслей медленно пріискиваетъ себѣ подходящую форму и часто выступаетъ изъ опредѣленныхъ рамокъ. Но, несмотря на это, сколько технически прекрасныхъ произведеній подарилъ намъ Бьернсонъ въ послѣдніе годы. Развитіе дѣйствія въ Банкротѣ выше всего, что можно встрѣтить въ литературѣ всѣхъ странъ, а слогъ, которымъ написанъ "Редакторъ", особенно въ первомъ дѣйствіи, прелестнѣе всего написаннаге когда-либо Бьернсономъ".
Что касается до содержанія двухъ лучшихъ пьесъ старой манеры Бьернсона, то въ Банкротѣ описывается несостоятельность легкомысленнаго Эрика Братеберга, а въ Редакторѣ обрисованы отношенія редактора Штейнгофа къ газетѣ Ослакинъ, въ которой должна была появиться статья противъ камергеровъ, потомъ недопущенная къ печати. Эта комедія вообще считается отвѣтомъ Бьернсона на вызовъ, брошенный ему Ибзеномъ въ драмѣ "Юношескій Союзъ"; Ибзенъ вывелъ на сцену нечестнаго сторонника прогрессивной партіи, а Бьернсонъ, поднявъ перчатку, поставилъ въ своей комедіи рядомъ наглаго и низкаго представителя консервативной партіи съ благородными, возвышенными бойцами прогресса. Эти послѣдніе, три брата, представляютъ художественную аллегорію. Средній братъ Гольфданъ, побѣжденный въ политической борьбѣ, не кто иной, какъ Вергеландъ, который совершенно изнемогъ въ борьбѣ за свободу и въ послѣдніе годы своей жизни лежалъ больной, представляя передъ смертью болѣе поэтическій и величественный образъ, чѣмъ во все время своей долгой жизненной борьбы Въ младшемъ братѣ Горальдѣ, принимающемъ наслѣдіе Гольфдана, Бьернсонъ, вѣроятно, хотѣлъ олицетворить свои собственныя политическія стремленія. Старшій братъ Бакенъ, крестьянинъ, и жена его, которая хотя и не является на сцену, но играетъ въ пьесѣ важную роль, изображаютъ норвежскій народъ.
Романъ "Магигильда", задуманный Бьернсономъ во время лѣтняго путешествія по Норвегіи въ 1873 г. и написанный слѣдующей зимой въ Римѣ, вышелъ только въ 1877 году, одновременно въ оригиналѣ въ Копенгагенѣ и въ нѣмецкомъ переводѣ въ журналѣ "Rundschau". Если вѣрить словамъ самого автора, то этимъ произведеніемъ оканчивается его циклъ романовъ изъ норвежской жизни. Это будетъ тѣмъ печальнѣе, что нигдѣ еще его талантъ не высказался съ такой силой, какъ въ послѣднемъ романѣ, который вмѣстѣ съ тѣмъ есть первая попытка Бьернсона выйти на совершенно новый путь. Хотя онъ самъ считаетъ "Магигильду" наименѣе отдѣланнымъ изъ его сочиненій, но этотъ романъ безспорно составляетъ новую эпоху въ его дѣятельности, какъ романиста. Прочитавъ его внимательно, говоритъ критикъ въ "Atlantic":-- ясно видишь, какъ мало осталось прежняго Бьернсона и вмѣстѣ какъ много. Зоркая наблюдательность, творческое созданіе характеровъ, мастерская рисовка картинъ природы, живое воспроизведеніе ежедневной жизни, психологическое угадываніе душевныхъ порывовъ -- все это сохранилось въ послѣднемъ романѣ и напоминаетъ намъ о первыхъ. Но какъ измѣнилось отношеніе автора къ описываемому предмету! Онъ попрежнему рисуетъ норвежскую природу и норвежскіе характеры, но они уже не источникъ поэзіи, какъ бывало, а только фонъ, на которомъ отражается жизнь иного рода. Мрачное прозябаніе поселянъ онъ освящаетъ лучемъ свѣта изъ внѣшняго міра. Онъ выводитъ на сцену уже не счастливаго юношу, а страждущую женщину. Онъ задается вопросомъ, что дѣлать женщинѣ, съ возвышенными, идеальными стремленіями, благотворно дѣйствующей на всѣхъ окружающихъ, если судьба связала ее съ мужемъ чудовищемъ, котораго никакая волшебная сила не превратитъ въ человѣка? И отвѣчаетъ прямо: уйти отъ него. Но въ "Магигильдѣ", по нашему мнѣнію, авторъ имѣлъ болѣе высокую цѣль, чѣмъ уясненіе въ романической формѣ женскаго вопроса. Прекрасная женщина, выведенная имъ, изображаетъ, вѣроятно, Норвегію, связанную узами формальнаго брака, но не любви, и Бьернсонъ совѣтуетъ ей расторгнуть эти узы и освободиться отъ унижающаго ее ига".
Послѣ этого романа Бьернсонъ совершенно распрощался съ беллетристикой и только въ прошломъ году въ первой книжкѣ норвежскаго журнала "Nyt Tidsskrift" появился небольшой его разсказъ "Пыль", въ которомъ его новое направленіе обнаруживается еще рѣзче, чѣмъ въ "Магигильдѣ". Вся же его литературная дѣятельность въ послѣднее время сосредоточена исключительно на политикѣ. Въ драматической поэмѣ "Король" онъ выводитъ фантастическаго короля, который, убѣдившись въ томъ, что республика лучшая форма правленія, отказывается отъ престола и дѣлается пламеннымъ защитникомъ республики. Въ небольшой книжкѣ, изданной въ 1881 г., Бьернсонъ собралъ отрывки изъ своихъ политическихъ рѣчей за послѣднія пять лѣтъ, подъ заглавіемъ: "Изъ моихъ рѣчей о республикѣ". "Это элементарное изложеніе принциповъ народнаго самоуправленія, говоритъ критикъ американскаго журнала "American";-- отличается ясностью, логичностью и искренностью, которыя вполнѣ объясняютъ то могущественное вліяніе, которое авторъ имѣетъ на умы и сердца прогрессивной части своихъ соотечественниковъ". Хотя Бьернсонъ прямо доказываетъ, что республика въ настоящее время лучшая форма правленія для Норвегіи, но онъ ни мало не проповѣдываетъ революціи. Онъ, по его собственному выраженію, "хочетъ только правильно поставить вопросъ и возбудить его обсужденіе, такъ какъ однимъ этимъ путемъ можно достигнуть истины; что-же касается до результата, то онъ самъ позаботится о себѣ". Тѣмъ же, такъ сказать, теоретично республиканскимъ духомъ отличаются послѣднія стихотворенія и журнальныя статьи Бьернсона, который, по выраженію Брандеса, "вездѣ въ литературѣ и политикѣ ведетъ борьбу безъ ожесточенія". Многіе въ Норвегіи, преимущественно консерваторы, увѣряютъ, что Бьернсонъ, сдѣлавшись политическимъ дѣятелемъ, пересталъ быть поэтомъ. По ихъ мнѣнію, говоритъ Бойзенъ: -- поэтъ долженъ сидѣть въ запертомъ кабинетѣ съ опущенными сторами и, поднявъ глаза къ потолку, подбирать риѳмы къ отвлеченнымъ, безжизненнымъ тэмамъ. Въ глазахъ Бьернсона призваніе поэта гораздо шире и благороднѣе. Его поэзія органически связана съ его жизнью, а его жизнь -- съ жизнью народа. Въ ежедневной борьбѣ съ политическимъ обскурантизмомъ и суевѣріемъ, въ тѣсномъ единеніи со всѣми классами народа, въ мужественномъ стремленіи къ истинѣ, онъ черпаетъ вѣчно увеличивающійся запасъ знанія, который съ теченіемъ времени кристализуется въ его умѣ и принимаетъ поэтическую форму.
Замѣчательно, что та самая консервативная партія, которая теперь не признаетъ Бьернсона поэтомъ, провела въ Стортингѣ предложеніе о выдачѣ ему въ качествѣ поэта пенсіона изъ государственной казны. Правда, что тогда онъ еще не развернулъ своего радикальнаго и республиканскаго знамени, а съ тѣхъ поръ большинство въ Стортингѣ перешло на сторону мужицкой партіи и уже не можетъ быть рѣчи объ отнятіи этого пенсіона. Впрочемъ, надо отдать справедливость норвежскому парламенту: онъ считаетъ своимъ долгомъ назначать подобный пенсіонъ всѣмъ замѣчательнымъ литераторамъ, какихъ бы политическихъ мнѣній они ни держались. Такъ, кромѣ Бьернсона, такой пенсіонъ получаютъ: Ибзенъ, Іонасъ Ли, Христофоръ Янсонъ и нѣкоторые другіе.
Политическая дѣятельность Бьернсона выражается нетолько въ сочиненіяхъ и журнальныхъ статьяхъ, но въ энергичной парламентской и общественной агитаціи. Къ эпохѣ его литературнаго перерожденія относится его окончательное выступленіе на политическую арену, въ качествѣ народнаго трибуна. Политическія его рѣчи служатъ какъ бы вѣхами національнаго развитія Норвегіи. Со времени борьбы Стортинга съ правительствомъ о предѣлахъ королевскаго Veto, Бьернсонъ сдѣлался однимъ изъ главнѣйшихъ вождей радикальной партіи. Но въ 1880 году исторія съ королемъ, котораго онъ вызвалъ на дуэль за оскорбительныя выраженія, подвергла его судебному преслѣдованію и кромѣ того, протестантское духовенство, имѣющее очень сильное вліяніе въ Норвегіи, возбудило противъ него цѣлый рядъ мелкихъ преслѣдованій. Смѣшно сказать, что главной причиной ненависти духовенства противъ Бьернсона было отрицаніе имъ дьявола. Выведенный изъ терпѣнья и утомленный долгой, упорной борьбой, онъ уѣхалъ на время въ Германію и Америку. Его пребываніе въ Соединенныхъ Штатахъ было длиннымъ рядомъ овацій, а его публичныя лекція и статья въ Scribners magazine, о конституціонной борьбѣ въ Норвегіи имѣли огромный успѣхъ. Но онъ не могъ долго оставаться вдали отъ родины. "Я хочу жить въ Норвегіи, писалъ онъ Брандесу:-- въ Норвегіи бить и быть битымъ, въ Норвегіи пѣть и умереть". Возвратясь въ отечество въ 1881 г., онъ принялъ предводительство радикальной или такъ-называемой мужицкой партіи, хотя по скромности считаетъ своимъ главой популярнаго предсѣдателя Стортинга, Іогана Свердрупа, и съ новой энергіей повелъ борьбу съ правительствомъ въ парламентѣ. Какъ извѣстно, въ послѣднее время по его иниціативѣ, Стортингъ предалъ суду всѣхъ министровъ за неисполненіе изданнаго Стортингомъ закона, несмотря на Veto короля, который, по норвежской конституціи, можетъ пользоваться этимъ правомъ только до трехъ разъ, послѣ чего троекратно принятый парламентомъ бкль становится закономъ.
10-го августа 1882 года, вся Норвегія праздновала двадцатипятилѣній юбилей выхода въ свѣтъ "Синнове Солбаккенъ". Въ жилищѣ поэта въ Ольстадѣ собралось болѣе двухсотъ друзей и поклонниковъ его со всѣхъ концевъ Скандинавскаго Сѣвера. На блестящемъ банкетѣ было произнесено много рѣчей и получены безчисленныя телеграммы изъ Норвегіи, Швеціи, Даніи, Германіи, Франціи, Италіи и Америки. Только консервативная норвежская пресса, съ замѣчательной безтактностью и съ большей, чѣмъ когда яростью, набросилась на почтеннаго юбиляра. Бьернсонъ, однако, не обращалъ никакого вниманія на брань и клеветы, которыми его осыпаютъ враги. "Онъ знаетъ, по выраженію Брандеса:-- что за него стоитъ весь норвежскій народъ, въ чемъ изъ всѣхъ современныхъ поэтовъ можетъ съ нимъ сравниться только Викторъ Гюго. Произнося его имя, словно развертываешь знамя Норвегіи".
II. Синнове Солбаккинъ.
Въ большой долинѣ часто бываетъ, что одно высоко расположенное и открытое со всѣхъ сторонъ мѣстечко находится вѣчно подъ лучами солнца, которые разрисовываютъ его съ разсвѣта и до вечернихъ сумерекъ. Живущіе внизу подошвы горы и рѣдко пользующіеся солнцемъ называютъ такое мѣстечко Солбаккенъ или Солнечной горой. Героиня нашего разсказа жила именно въ такомъ мѣстечкѣ и ферма носила поэтому названіе Солбаккенъ. Осенью снѣгъ тутъ покрывалъ землю позже, а весною таялъ раньше, чѣмъ у сосѣдей.
Владѣльцы этой фермы принадлежали къ суровой норвежской сектѣ Гогіанъ или Чтецовъ, названныхъ такъ потому, что они читали библію усерднѣе другихъ. Мужа звали Гуттормъ, а жену Карена. У нихъ была дочь Синнове и сосѣди говорили, что на ихъ памяти не было такого красиваго ребенка, какъ Синнове Солбаккенъ. Съ младенчества родители брали ее съ собою въ церковь по воскресеньямъ, хотя Синнове сначала ничего не понимала и думала, что пасторъ во время службы бранитъ Слэва Бента, сидѣвшаго подъ каѳедрой. Но отецъ говорилъ "пусть привыкаетъ", а мать не любила оставлять дѣвочку одну дома. Съ годами, Карена взяла въ обычай отдавать дѣвочкѣ барана, овцу или свинью, какъ только они начинала хирѣть, и была увѣрена, что съ той минуты, какъ животное дѣлалось собственностью Синнове, оно начинало поправляться.
На противоположной сторонѣ долины и недалеко отъ подножія высокой горы находилась ферма по названію Гранлиденъ или Еловый Откосъ, такъ какъ она находилась среди большого еловаго лѣса, единственнаго въ околодкѣ на много миль во всѣ стороны. Прадѣдъ владѣльца фермы былъ одинъ изъ тѣхъ норвежцевъ, которые поджидали русскихъ въ Голштиніи и принесъ изъ этой экспедиціи въ своемъ ранцѣ много иностранныхъ сѣмянъ. Онъ посѣялъ ихъ вокругъ фермы и вышедшія растенія всѣ пропали одни за другими: принялись только еловыя шишки, какъ-то случайно попавшія между сѣменами. Съ теченіемъ времени выросъ густой еловый лѣсъ и теперь онъ окружалъ домъ со всѣхъ сторонъ. Голштинскаго солдата звали Торбъёрномъ и съ незапамятныхъ временъ владѣльцы фермы назывались по очереди Торбъёрномъ и Сэмундомъ. Но существовало преданіе, что только одному изъ нихъ улыбалась судьба, а отъ другого, напротивъ, отворачивалась, и именно отъ Торбъёрна. Теперешній владѣлецъ Гранлидена былъ Сэмундъ и когда у него родился сынъ, то, не желая нарушать стариннаго обычая онъ, назвалъ его Торбъёрномъ, но долго и часто думалъ о томъ, какъ предохранить его отъ грозившей ему судьбы. Онъ не былъ вполнѣ увѣренъ, по ему казалось, что мальчикъ обнаруживалъ своевольный характеръ. "Я это уничтожу", говорилъ онъ женѣ, и когда Торбъёрну было только три года, отецъ съ розгой въ рукѣ началъ учить его читать и брать съ собою въ поле. Съ своей стороны, Торбъёрнъ, проводя большую часть дня съ отцомъ и не смѣя съ нимъ много разговаривать, болѣе думалъ, чѣмъ говорилъ. Однажды, убирая на лугу мокрое сѣно, онъ невольно промолвилъ:
-- Отчего здѣсь сѣно мокрое, а вонъ тамъ въ Солбаккенѣ, оно сухо?
-- Оттого, что тамъ болѣе солнца, чѣмъ у насъ.
Впервые онъ теперь понялъ, что солнце, которое такъ ярко сіяло въ Солбаккенѣ, было нѣчто, чего они были лишены. Съ этихъ поръ онъ все чаще и чаще сталъ поглядывать на Солбаккенъ.
Еще болѣе интереса пріобрѣлъ въ его глазахъ Солбаккенъ, когда ему минуло семь лѣтъ. Отецъ нанялъ новаго работника Аслана, который, несмотря на то, что былъ молодой мальчикъ, видалъ уже многое. Этотъ Асланъ сталъ разсказывать Торбъёрну разныя страшныя сказки о Кари въ деревянной юбкѣ, о чортѣ въ деревянныхъ башмакахъ, о домовомъ, борода котораго запуталась въ вѣтвяхъ дерева и т. д. А когда изумленный мальчикъ спрашивалъ, гдѣ происходили всѣ эти чудеса, то получалъ одинъ отвѣтъ: "Въ Солбаккенѣ". Неудивительно, что онъ въ свободныя минуты не сводилъ глазъ съ Солбаккена.
-- Что съ нимъ такое, Господи! промолвила однажды въ воскресенье его мать: -- онъ съ самаго утра стоитъ у окошка и смотритъ на Солбаккенъ.
Торбъёрнъ ничего не понялъ, но покраснѣлъ, какъ ракъ, а когда Асланъ обратилъ на это вниманіе, то онъ схватилъ катехизисъ и сталъ читать.
-- Да, да, утѣшай себя священнымъ писаніемъ, прибавилъ Асланъ:-- тебѣ не видать ее, какъ своихъ ушей.
Прошла недѣля и Торбъёрнъ неожиданно спросилъ у матери:
-- Скажи, кто такая Синнове Солбаккенъ?
-- Это маленькая дѣвочка, которая будетъ владѣтельницей Солбаккена.
-- У нея деревянная юбка?
-- Это что значитъ? спросила мать съ удивленіемъ.
Мальчикъ почувствовалъ, что сказалъ глупость и молчалъ.
-- Красивѣе ребенка нѣтъ на свѣтѣ, прибавила мать: -- оттого, что она добрая, хорошая дѣвочка и усердно читаетъ библію.
Торбъёрнъ очень подружился съ Асланомъ и, несмотря на запрещеніе отца и даже частыя порки, тайкомъ бесѣдовалъ съ нимъ, научаясь отъ него многому. Такъ однажды маленькая сестра Торбъёрна, Ингрида, начала при матери пѣть любовную пѣснь и оказалось, что ее научилъ Торбъёрнъ, который самъ научился ей отъ Аслака. Въ другой разъ Ингрида стала божиться, и снова учителями ея оказались Торбъёрнъ и Асланъ. Наконецъ, въ одно воскресенье, когда отецъ былъ въ церкви, Торбъёрнъ, по наущенію Аслана, сталъ бросать снѣжками въ окна и въ Ингриду, а когда мать приказала ему перестать, то онъ не послушался; когда же она его схватила и ударила, онъ воскликнулъ въ азартѣ:
-- Смотри, я и сдачи дамъ. Вотъ мы какіе здѣсь.
На другой день Асланъ получилъ такую встрепку отъ Сэмунда, что врядъ ли бы остался живъ, еслибъ Карена не упросила мужа подумать о семьѣ. Избитый въ кровь Аслакъ убѣжалъ и болѣе его никто не видѣлъ, но въ продолженіи всей недѣли въ домѣ было что-то неладно. Являлся ленсмэндъ или судебный приставъ, Сэмундъ нѣсколько разъ куда-то отлучался, а Карена плакала и также уходила изъ дома. На вопросъ Торбъёрна, что случилось она отвѣчала только:
-- Это по милости Аслана.
Въ слѣдующее воскресенье, отецъ взялъ впервые Торбъёрна въ церковь. Торбъёрнъ былъ внѣ себя отъ счастья. Церковь извнѣ поразила его пестротой, а внутри безмолвіемъ; когда сотни головъ преклонились въ молитвѣ, онъ невольно опустилъ и свою голову. Потомъ началось пѣніе. Онъ былъ такъ очарованъ, что не замѣтилъ, какъ рядомъ съ отцомъ сѣлъ какой-то чужой мужчина.
Торбъёрнъ поднялъ глаза, но передъ нимъ былъ не домовой, а бѣлокурый мужчина, съ очень добрымъ лицомъ, большими голубыми глазами и высокимъ лбомъ. Онъ съ улыбкой отвѣтилъ на вопросъ Сэмунда.
-- Вонъ тамъ Синнове, сказалъ отецъ, посадивъ Торбъёрна на колѣни и указывая на противоположную скамью на женской половинѣ церкви.
Маленькая дѣвочка стояла на колѣняхъ на скамейкѣ и смотрѣла черезъ балюстраду. Она была еще бѣлокурѣе мужчины; волосы у нея были такія свѣтлые, какихъ онъ еще не видывалъ. На ея чепцѣ были красныя ленты и, увидавъ его, она улыбнулась, оскаливъ бѣлые зубы. Она держала въ одной рукѣ молитвенникъ, а въ другой желтый платокъ, которымъ ударяла по молитвеннику. Чѣмъ болѣе онъ смотрѣлъ на нее, тѣмъ она болѣе улыбалась. Онъ всталъ на колѣни на скамейку, какъ она, и дѣвочка ему кивнула головой. Онъ посмотрѣлъ на нее серьёзно и также кивнулъ головой. Она еще кивнула и онъ еще. Потомъ она перестала кивать и когда онъ совсѣмъ забылъ объ этомъ, снова кивнула.
-- Я также хочу смотрѣть, послышался голосъ сзади, и кто-то потянулъ его за ноги, такъ что онъ едва не упалъ.
Это былъ ловкій, коренастый мальчикъ съ свѣтлыми, но курчавыми волосами. Онъ быстро занялъ мѣсто Торбъёрна. Но тотъ наученный Асланомъ, какъ поступать съ забіяками, крѣпко ущипнулъ его. Мальчикъ не заплакалъ, но, соскочивъ съ скамьи, схватилъ Торбъёрна за оба уха. Тотъ дернулъ его изо всей силы за волосы. Мальчикъ все-таки не заплакалъ, а укусилъ Торбъёрна за палецъ, и Торбъёрнъ пихнулъ его такъ, что онъ упалъ лицомъ на полъ. Но въ эту минуту онъ почувствовалъ, что чья-то сильная рука подняла его на воздухъ.
-- Еслибъ мы не были въ церкви, я задалъ бы тебѣ! промолвилъ шопотомъ отецъ и такъ сжалъ ему руку, что боль отдалась въ ногѣ.
Торбъёрнъ вспомнилъ о Синнове и взглянулъ на нее. Она попрежнему стояла на колѣняхъ, но упорно смотрѣла въ пространство. Онъ понялъ, что сдѣлалъ нѣчто очень дурное. Какъ только она замѣтила, что онъ смотритъ на нее, то исчезла за перилами.
По окончаніи службы, Сэмундъ, съ сыномъ, подошелъ къ бѣлокурой женщинѣ, державшей за руку Синнове.
-- Этотъ мальчикъ, вѣроятно, никогда еще не бывалъ въ церкви? сказала она, потрепавъ его по головѣ.
-- Да, оттого онъ и подрался, отвѣчалъ Сэмундъ.
Торбъёрнъ подошелъ къ дѣвочкѣ, но она отскочила отъ него и схватилась за юбку матери.
По выходѣ изъ церкви, Сэмундъ началъ что-то разсказывать матери Синнове и она приказала дѣвочкѣ немного отстать. Торбъёрнъ воспользовался этимъ и пошелъ съ нею рядомъ. Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ они молча смотрѣли другъ на друга.
-- Да, а ты дѣвочка, которую зовутъ Синнове Солбаккенъ?
-- Да; я всегда слышала, что ты добрый мальчикъ.
-- Это не правда, я хуже всѣхъ дома.
-- Я никогда этого не слыхала. Мама, мама!
-- Ступай прочь, не мѣшай! крикнула на нее мать.
-- Я всегда слышалъ, что ты добрая дѣвочка, началъ Торбъёрнъ.
-- Да, когда я читаю библію.
-- Правда, что у васъ много чертей и домовыхъ? спросилъ Торбъёрнъ, подбочениваясь, какъ его научилъ Аслакъ.
-- Мама, мама! знаешь, что онъ говоритъ?..
-- Молчи!
Синнове снова попятилась и засунула себѣ въ ротъ кончикъ платка.
-- Правда, что у васъ каждую ночь музыка играетъ въ горѣ?
-- Нѣтъ.
-- Ты никогда не видала домовыхъ?
-- Никогда.
-- Ей Богу?
-- Фуй! никогда не слѣдуетъ божиться.
-- Ничего, произнесъ Торбъёрнъ и плюнулъ.
-- Это очень не хорошо и ты попадешь за это въ адъ.
-- Неужели? А кто у васъ всѣхъ сильнѣе?
-- Не знаю.
-- А у насъ отецъ. Онъ такъ силенъ, что побилъ Аслака, а Аслакъ очень сильный. Онъ разъ поднялъ лошадь.
-- Лошадь?
-- Да, это правда. Онъ мнѣ самъ сказалъ.
-- А кто это Аслакъ?
-- Очень дурной мальчикъ. Отецъ его такъ побилъ, какъ никогда на свѣтѣ еще не бивали мальчика.
-- У васъ бываютъ драки?
-- Да, иногда. А вы не деретесь?
-- Нѣтъ.
-- Что-жь вы дѣлаете?
-- Мать стряпаетъ, шьетъ, вяжетъ. Кари дѣлаетъ тоже, но не такъ хорошо. Она очень лѣнивая. Ганди ходитъ за коровой; отецъ и мальчики работаютъ въ полѣ или дома. А каждый вечеръ мы читаемъ библію и поемъ.
-- Всѣ?
-- Да.
-- Это должно быть скучно.
-- Скучно? Мама, онъ говоритъ... начала было Синнове, но впомнивъ, что мать не велѣла себя безпокоить, продолжала:-- а сколько у меня овецъ!
-- Неужели?
-- Да, и у двухъ зимой будутъ ярочки. У меня есть и коровы и свиньи. А у тебя развѣ нѣтъ?
-- Нѣтъ.
-- Если ты придешь ко мнѣ, то я тебѣ дамъ ягненка.
-- Это было бы отлично. Нельзя ли и Ингридѣ получить ягненка?
-- Кто такая Ингрида?
-- Да маленькая Ингрида.
-- Меньше тебя?
-- Конечно, меньше. Она съ тебя ростомъ.
-- О! такъ приведи ее съ собою, слышишь?
Онъ обѣщалъ.
-- И ты получишь ягненка, а она поросенка.
Онъ нашелъ, что это будетъ еще лучше. Но дальнѣйшій ихъ разговоръ былъ прерванъ. Родители окончили свой разговоръ и распростились.
Прошло нѣсколько мѣсяцевъ прежде, чѣмъ Торбъёрнъ и Ингрида посѣтили Солбаккенъ; Синнове отдала имъ визитъ и потомъ они часто видались. Они выросли вмѣстѣ и ходили въ одну школу. Торбъёрнъ и Синнове долго соперничали въ классѣ, но онъ кончилъ тѣмъ, что обогналъ ее и такъ хорошо учился, что обратилъ на себя вниманіе пастора. Ингрида была не такъ способна, но она и Синнове были такъ дружны, что всегда появлялись вмѣстѣ, и ихъ прозвали неразлучными. Случалось, что Синнове сердилась на Торбъёрна за его частыя ссоры съ товарищами и тогда Ингрида ихъ мирила. Но если слухъ объ его дракахъ доходилъ до матери Синнове, то его не пускали въ Солбаккенъ недѣлю или двѣ. Съ годами они всѣ трое похорошѣли. Синнове стала высокой, тонкой, граціозной молодой дѣвушкой, съ русыми волосами и спокойными голубыми глазами. Говоря, она улыбалась и всѣ юноши сходили съума отъ ея улыбокъ. Ингрида была меньше ростомъ и толще, но также бѣлокурая. Торбъёрнъ былъ средняго роста, но прекрасно сложенъ; волосы у него были каштановые, глаза темно голубые, черты лица рѣзкія.
Они всѣ трое приготовлялись у пастора къ конфирмаціи. Но тутъ остальные ученики часто приставали къ Торбъёрну, смѣясь, что онъ ухаживаетъ за Синнове, которой уже пошелъ шестнадцатый годъ. Онъ, наконецъ, не вытерпѣлъ и вызвалъ на бой цѣлую толпу. Онъ, однако, дрался такъ ловко, что нанесъ нѣсколькимъ очень тяжелые удары и справился со всѣми соперниками. Это побоище возбудило въ приходѣ много толковъ, которые еще усилились, когда съ одной стороны Торбъёрнъ пересталъ появляться въ Солбаккенѣ, а съ другой -- Синнове отказала нѣсколькимъ очень выгоднымъ женихамъ.
-- Ужь ты не дала ли кому слово? спрашивала у нея мать.
-- Нѣтъ, отвѣчала рѣшительно молодая дѣвушка.
Она считалась первой невѣстой въ приходѣ и потому естественно, что всѣ подозрѣвали, что она любитъ Торбъёрна, въ обществѣ котораго прежде постоянно находилась. Вообще Торбъёрна не очень долюбливали. Онъ былъ довольно рѣзокъ на сельскихъ праздникахъ или свадьбахъ и не разъ вступалъ въ драку.
Прошла зима и наступила весна. Синнове и Ингрида должны были вмѣстѣ отправиться на сэтеръ или горное пастбище, потому что Солбаккенская семья на этотъ годъ взяла долю въ Гранлидекомъ сэтерѣ. Наканунѣ того дня, когда молодыя дѣвушки должны были покинуть на время своихъ родителей, Торбъёрнъ встрѣтилъ Синнове въ лѣсу. Она плакала. Онъ подошелъ къ ней и, обнявъ ее, нѣжно спросилъ:
-- Ты меня дѣйствительно любишь, Синнове?
-- Да, отвѣчала она, рыдая.
-- И ты несчастлива?
Она не отвѣчала.
-- И ты несчастлива? повторилъ онъ.
Она продолжала плакать.
-- Синнове! продолжалъ онъ, прижимая ее къ своей груди:-- намъ надо съ тобою поговорить.
Они сѣли рядомъ на верескъ. Она осушила глаза и старалась улыбнуться, но не могла. Онъ взялъ ее за руку и посмотрѣлъ ей прямо въ глаза.
-- Отчего я не могу прійти къ тебѣ въ Солбаккенъ?
Она молчала.
-- Ты ни разу не говорила?
Отвѣта не было.
-- Отчего?
-- Я не смѣю, промолвила тихо Синнове.
Онъ насупилъ брови.
-- Такъ я вѣрно никогда ужь не попаду въ Солбаккенъ? Вмѣсто отвѣта, она стала выдергивать верескъ.
-- Конечно, я во многомъ виноватъ, продолжалъ Торбъёрнъ:-- но, право, я не дурной человѣкъ. Мнѣ вѣдь только двадцать лѣтъ и... если ты меня любишь...
Онъ остановился и не могъ продолжать.
-- Не говори этого, промолвила Синнове нѣжно: -- ты не знаешь... Даже Ингридѣ я не говорю... но я очень страдаю.
И она снова залилась слезами.
Онъ обнялъ ее и притянулъ къ себѣ.
-- Переговори съ твоими родителями и все устроится, сказалъ онъ шопотомъ.
-- Ахъ, еслибъ ты любилъ меня такъ, какъ я тебя люблю! промолвила она, обвивая руками его шею.
-- А развѣ я тебя не люблю? спросилъ онъ нѣжно.
-- Нѣтъ, нѣтъ. Ты никогда не слѣдуешь моему совѣту. Ты знаешь, что можетъ соединить насъ и не хочешь этого сдѣлать. О, еслибъ ты зналъ, какъ я желаю видѣть тебя въ Солбаккенѣ. Но про тебя ходятъ нехорошіе слухи и твои родители первые приносятъ ихъ въ Солбаккенъ.
-- Отчего ты мнѣ прежде объ этомъ не сказала?
-- Развѣ я тебѣ не говорила?
-- Нѣтъ, такъ не говорила.
-- Вѣроятно, я не смѣла, промолвила она, комкая свой передникъ.
Мысль, что она его боится, такъ тронула его, что онъ впервые ее поцѣловалъ. Это такъ ее удивило, что она перестала плакать и улыбнулась. Они перестали говорить, и только молча смотрѣли другъ на друга. Потомъ она тихонько отодвинулась отъ него и начала молча приглаживать свои немного растрепавшіеся волосы.
Онъ проводилъ ее до фермы и на прощаніе сказалъ: -- Ты долго не услышишь ничего дурного обо мнѣ.
Вернувшись домой, онъ объявилъ, что не пойдетъ на свадьбу къ дочери Нордхуга, которая должна была произойти въ слѣдующее воскресенье, причемъ празднество всегда продолжалось цѣлую недѣлю. Вся семья очень этому обрадовалась, такъ какъ всѣхъ пугала мысль, чтобъ онъ не затѣялъ новой ссоры, тѣмъ болѣе, что Кнудъ Нордхугъ былъ ужасный драчунъ и забіяка.
Во вторникъ Торбъёрнъ отправился съ товаромъ въ городъ. По дорогѣ его лошадь чего-то испугалась, понесла и опрокинула телегу. Торбъернъ пришелъ въ ярость и, остановивъ, наконецъ, лошадь, сталъ безжалостно бить ее ручкой бича по мордѣ. Вдругъ онъ услыхалъ громкій смѣхъ и, обернувшись, увидалъ Аслака, лежавшаго на травѣ.
Аслакъ въ послѣднее время вернулся въ приходъ. Онъ былъ разнощикомъ и любилъ посѣщать праздники, въ особенности, свадьбы. Онъ умѣлъ пѣть пѣсни и разсказывать сказки, и за это его угощали. Такимъ образомъ, узнавъ о свадьбѣ дочери Нордхуга, онъ отправился туда и уже пилъ тамъ три дня, но ушелъ, боясь, чтобъ на него не обрушилась затѣянная имъ же, по обыкновенію, ссора.
-- Тебѣ нельзя далѣе ѣхать, телега сломана, сказалъ онъ, обращаясь къ Торбъёрну: -- заходи на свадьбу: ферма тутъ рядомъ.
Дѣйствительно, нордхугская ферма была вблизи, и какъ Торбъёрну ни претило, а пришлось пойти туда вмѣстѣ съ Асланомъ.
Изъ двухэтажнаго дома неслись звуки музыки и топанье танцующихъ. Въ окнахъ виднѣлись лица. Передъ домомъ стояли группы. Торбъёрнъ видѣлъ, что всѣ спрашивали другъ друга, кто были новые гости; когда же его узнали и замѣтили вдали опрокинутую телегу, то танцы прекратились и вся толпа гостей высыпала на встрѣчу Торбъёрну и Аслану.
-- Да благословитъ Господь присутствующихъ! Побольше пива на столѣ, красивыхъ женщинъ въ комнатѣ, и хорошихъ скрипачей на стульяхъ! воскликнулъ Аслакъ, пробиваясь въ самую середину толпы.
Нѣкоторые засмѣялись, другіе насупили брови, а кто-то сказалъ:-- Аслакъ всегда веселъ.
Торбъёрнъ нашелъ многихъ знакомыхъ и разсказалъ имъ о случившемся съ нимъ несчастіи. Ему не позволили отправиться за своей лошадью и вещами, а послали за ними. Молодой товарищъ Торбъёрна по школѣ пригласилъ его отвѣдать свадебнаго пива, и всѣ вошли въ домъ. Одни, особливо женщины, хотѣли продолжать танцы, другіе предпочитали пить и слушать сказки Аслана.
-- Только будь осторожнѣе, промолвилъ одинъ изъ стариковъ.
Торбъёрнъ спросилъ, гдѣ остальное общество.
-- О, отвѣчали ему: -- здѣсь только-что была драка, и одни спятъ, другіе играютъ въ карты въ сараѣ, а третьи болтаютъ съ Кнудомъ Нордхугомъ.
Торбъёрнъ не спросилъ, гдѣ находился Кнудъ Нордхугъ.
-- Ну, разсказывай сказку, Аслакъ, произнесъ отецъ молодой, который молча пилъ пиво и курилъ трубку:-- позабавь насъ!
-- А другіе тоже просятъ? спросилъ Аслакъ, садясь верхомъ на стулъ нѣсколько поодаль отъ стола, вокругъ котораго помѣщались старики.
-- Конечно, я прошу, отвѣчалъ молодой, подавая ему кружку пива.
-- И многіе меня такъ попросятъ? сказалъ Аслакъ.
-- Можетъ быть, произнесла молодая, сидѣвшая на скамьѣ у стѣны и подала ему стопу вина:-- я очень люблю твои сказки.
Молодой посмотрѣлъ на свою жену, сухощавую женщину, лѣтъ двадцати, съ свѣтлымъ цвѣтомъ лица, большими глазами и жесткимъ выраженіемъ рта. Отецъ молодого взглянулъ на него.
-- Да, семья Нордхугъ всегда любила мои сказки! сказалъ Аслакъ:-- честь имъ и слава! прибавилъ онъ, осушая стаканъ водки, который ему подалъ одинъ изъ шаферовъ.
Онъ былъ безъ сюртука и правая рука его очень часто скользила по распущеннымъ волосамъ молодыхъ дѣвушекъ, сидѣвшихъ подлѣ него. Онѣ бранили его, но не двигались съ мѣста.
-- Да, да, я вамъ разскажу что-нибудь веселенькое, промолвилъ Аслакъ.
-- Чортъ возьми! бормоталъ старикъ, лежавшій поперегъ кровати. Онъ курилъ трубку и толкалъ ногами красивую, новую куртку, висѣвшую на задкѣ кровати.
-- Я вамъ разскажу то, что хочу, воскликнулъ Аслакъ: -- водка придаетъ храбрости!
И, схватившись обѣими руками за свои колѣна, онъ, покачиваясь со стороны на сторону, началъ:
-- Жила-была молодая дѣвушка. Какъ ее звали и въ какой долинѣ жила она -- все равно. Но она была хорошенькая и нравилась хозяину фермы, на которой служила работницей. Она получала хорошее жалованіе и однажды получила прибавку сверхъ ряды -- ребенка. Народъ говорилъ, что ребенокъ былъ хозяйскій, но хозяинъ этого не говорилъ, потому что былъ женатъ. Да и она не говорила этого, потому что была горда, бѣдняжка. Такъ, вѣроятно, и при крестинахъ солгали; впрочемъ, родившійся мальчикъ былъ отверженцемъ на семъ свѣтѣ и не все ли равно, что его окрестили ложью. Матери дали хижину вдали отъ фермы и это, конечно, не нравилось женѣ фермера. Когда бѣдняжка приходила на ферму, она плевала на нее, а когда мальчикъ выросъ и сталъ играть съ ея дѣтьми, то она приказывала гонять низкаго ублюдка. Днемъ и ночью просила жена мужа прогнать бѣдняжку. Онъ сопротивлялся, пока оставались въ немъ человѣческія чувства, но, наконецъ, онъ предался пьянству и тогда жена взяла верхъ надъ нимъ. Тяжела стала жизнь бѣдняжки, съ каждымъ годомъ все тяжелѣе; она едва не умерла съ голода и ея мальчикъ съ нею. Прошло восемь лѣтъ, но бѣдняжка все оставалась въ своей хижинѣ. Наконецъ, ее выгнали и она ушла. Но прежде вся ферма сгорѣла и съ нею пьяница-фермеръ. Жена его спаслась съ дѣтьми и стала громко кричать, что подожгла домъ гнусная дѣвка, жившая въ хижинѣ. Можетъ быть, она была права, а можетъ быть, и нѣтъ. Ея сынъ былъ странный мальчикъ. Восьми лѣтъ онъ понималъ, за что страдаетъ его мать. Она часто говорила ему объ этомъ, когда онъ спрашивалъ, зачѣмъ она вѣчно плачетъ. Она говорила ему объ этомъ наканунѣ того дня, когда они должны были покинуть свою хижину и онъ ушелъ изъ дома ночью, никто не зналъ куда. Но ее посадили на всю жизнь въ тюрьму, потому что она сказала судьѣ, что сама подожгла ферму. Мальчикъ остался въ деревнѣ и всякій ему помогалъ, помня, что у него такая преступная мать. Потомъ онъ перебрался въ другой приходъ и тамъ ему ужь не помогали, потому что не знали, что у него была преступная мать. Я не думаю, чтобъ онъ самъ разсказывалъ кому-нибудь объ этомъ. Говорятъ, что онъ спился съ кругу, но правда ли это или нѣтъ, пусть останется тайной, хотя, по правдѣ сказать, ему ничего другого не оставалось въ жизни, какъ сдѣлаться пьяницей. Онъ нехорошій, дурной человѣкъ -- это вѣрно; онъ никого не любитъ, а особенно тѣхъ, которые живутъ хорошо между собой или добры къ нему. Онъ желалъ бы, чтобъ всѣ походили на него, но высказываетъ это только въ пьяномъ видѣ. Тогда онъ плачетъ, но этотъ плачъ никого не трогаетъ. Онъ ни у кого не укралъ ни копейки и не сдѣлалъ ни одной изъ тѣхъ глупостей, которыя десятками дѣлаютъ другіе. Зачѣмъ же онъ плачетъ? Ахъ, если вы когда увидите, что онъ плачетъ, то не вѣрьте ему. Онъ, значитъ, пьянъ, и не обращайте на него вниманія.
Аслакъ откинулся на спинку стула и горько зарыдалъ, а потомъ заснулъ.
-- Свинья перепилась, промолвилъ старикъ, лежавшій на кровати:-- это всегда съ нимъ бываетъ.
-- Гадкая сказка! воскликнули женщины, вставая и направляясь къ дверямъ.
-- Онъ никогда другихъ не разсказываетъ, замѣтилъ престарѣлый мужчина, сидѣвшій на скамьѣ:-- Богъ знаетъ, зачѣмъ его слушаютъ, прибавилъ онъ, поглядывая на молодую.
Нѣкоторые ушли, другіе хотѣли позвать скрипача и начать снова танцы, по два-три голоса воскликнули:
-- Скрипачъ спитъ, не троньте его, онъ усталъ ухаживать за раненымъ въ дракѣ его съ товарищемъ Ларсомъ.
Люди, посланные за лошадью и вещами Торбъёрна, вернулись. Лошадь запрягли въ другую телегу, такъ какъ онъ хотѣлъ непремѣнно ѣхать далѣе. Молодой въ особенности старался его удержать.
-- Можетъ быть, я не такъ счастливъ, какъ кажется, сказалъ онъ, и это заставило задуматься Торбъёрна, но все-таки онъ рѣшилъ уѣхать до ночи.
Видя его рѣшимость, всѣ оставили его въ покоѣ и разошлись въ разныя стороны. Много было гостей на свадьбѣ, но царила тягостная тишина и незамѣтно было веселья. Торбъёрну понадобился гвоздь и онъ пошелъ его отыскивать; не найдя въ домѣ, онъ отправился къ навѣсу, стоявшему немного поодаль. Тамъ гвоздь нашелся и Торбъёрнъ сѣлъ у стѣнки, за которой находился сарай для телегъ и тележекъ. Вдругъ онъ услыхалъ за стѣнкой глухіе стоны.
-- Неужели это ты? промолвилъ съ трудомъ мужской голосъ.
-- Зачѣмъ ты пришелъ сюда? отвѣчалъ женскій голосъ, заглушаемый рыданіями.
-- На чьей же мнѣ играть свадьбѣ, какъ не на твоей.
"Это должно быть скрипачъ Ларсъ и молодая", подумалъ Торбъёрнъ.
Ларсъ былъ красивый, сильный юноша, мать котораго жила въ одной изъ хижинъ, принадлежавшей къ этой фермѣ.
-- Отчего ты не сказалъ, что любишь меня? спросила женщина съ глубокимъ вздохомъ.
-- Я думалъ, что это излишне между нами.
Наступило молчаніе.
-- Но ты зналъ, что онъ посѣщаетъ меня?
-- Я думалъ что между вами ничего не было.
Долго слышались только одни слезы.
-- Отчего ты не сказалъ, что любишь меня? послышалось снова.
-- Къ чему было сыну старухи Вирты говорить о любви съ дочерью Нордхуга, промолвилъ Ларсъ, тяжело переводя дыханіе.
-- Но мы давно смотримъ другъ другу въ глаза.
-- Ты была такъ горда, что я не смѣлъ заговорить о свадьбѣ. Однако, я только этого и желалъ. Каждый разъ, когда я тебя видѣлъ, я говорилъ себѣ: завтра я спрошу, хочетъ ли она быть моей женой. Потомъ я думалъ, что ты мною брезгаешь.