Lib.ru/Классика: Тимирязев Климент Аркадьевич. Исторический метод в биологии

Историческій методъ въ біологіи.

II. Запросы физіологіи.

Мы убѣдились, что всѣ отрасли морфологическаго знанія, развивавшіяся или возникавшія вновь, въ теченіе цѣлаго вѣка, -- считая его съ момента появленія естественной системы классификаціи, -- что всѣ эти разнообразная и въ значительной мѣрѣ независимыя отрасли естествознанія, выражаясь словами Гёте, дружнымъ "хоромъ" свидѣтельствовали о единствѣ органическаго міра, о глубокомъ, коренномъ сходствѣ всего живущаго, несмотря на безконечное разнообразіе его отдѣльныхъ проявленій.

Таковъ блистательный результатъ примѣненія того сравнительнаго метода, который Контъ справедливо считалъ главнымъ аттрибутомъ біологической науки его времени.

Но, раскрывъ этотъ "таинственный законъ", сравнительный методъ оказался безсильнымъ дать ему объясненіе, раскрыть его причину. А объясненіе, очевидно, могло быть одно; оно заключалось въ допущеніи историческаго процесса развитія органическаго міра.

Такимъ образомъ, уже въ области морфологіи одинъ сравнительный методъ, обнаружившій внутреннюю связь формъ, оказался недостаточнымъ, его необходимо было дополнить изученіемъ ихъ преемственной послѣдовательности, т.-е. ихъ исторіи, но морфологія, какъ мы видѣли, еще не исчерпываетъ задачъ біологіи. Переходимъ теперь къ физіологіи и посмотримъ, къ какимъ общимъ выводамъ привели ея вѣковые успѣхи,-- понятно, по отношенію только къ занимающему насъ вопросу.

Физіологія разсматриваетъ организмы какъ явленія, это -- ихъ феноменологія; а такъ какъ она не ограничивается однимъ описаніемъ этихъ явленій, а, главнымъ образомъ, стремится раскрыть ихъ причины, то мы можемъ видѣть въ ней по преимуществу этіологію совершающихся въ организмахъ процессовъ. Отсюда очевидно, что преобладающій въ ней пріемъ изслѣдованія не наблюденіе, а опытъ, и задача ея не сравненіе, а объясненіе. Какъ морфологію характеризуетъ методъ сравнительнаго изученія, такъ физіологію характеризуетъ методъ экспериментальный. Посмотримъ, даетъ ли онъ въ свою очередь отвѣты на всѣ ея запросы, разрѣшаетъ ли онъ всѣ ея задачи?

Всѣ объективныя проявленія жизни сводятся къ тремъ категоріямъ явленій: это или превращенія вещества {Нельзя считать удачной очень распространенную замѣну слова превращеніе выраженіемъ "обмѣнъ" вещества, представляющимъ неточный переводъ нѣмецкаго "Stoffwechsel", такъ какъ не всякое превращеніе предполагаетъ обмѣнъ.}, или превращенія энергіи, или, наконецъ, превращенія формы. Въ любомъ почти процессѣ, совершающемся къ живомъ организмѣ, встрѣчаемся мы съ двумя или со всѣми тремя превращеніями, хотя, ради удобства изслѣдованія, обыкновенно мысленно выдѣляемъ одинъ изъ трехъ и разсматриваемъ его въ отдѣльности {Какъ на неудачный примѣръ подобнаго произвольнаго дѣленія, можно указать на физіологію растеній Пфеффера. Первый томъ ея озаглавленъ Stoffwechsel, а второй Kraftwechsel, и, между тѣмъ, въ первомъ по необходимости трактуется о превращеніи энергіи и наоборотъ.}.

Въ области первыхъ двухъ категорій явленій экспериментальный методъ является всесильнымъ, единственнымъ возможнымъ и необходимымъ. Съ этой точки зрѣнія физіологія является только физикой живыхъ тѣлъ, какъ это уже ясно сознавали нѣкоторые "отцы" физіологіи. Вѣрность этой точки отправленія доказывается двумя путями, и a priori, такъ какъ объяснять значитъ приводить болѣе сложное къ болѣе простому, a posteriori, такъ какъ только тѣ дѣятели науки, которые отправлялись отъ нея, "несли новый свѣтъ въ науку, двигали ее впередъ. Но въ послѣднее время тамъ и сямъ начинаютъ раздаваться голоса, утверждающіе, что этотъ путь не вѣренъ, что физика и химія безсильны разрѣшить задачи физіологіи, что и въ объективныхъ жизненныхъ явленіяхъ есть нѣчто, не поддающееся объясненію на основаніи законовъ, общихъ для міра живыхъ и не живыхъ существъ. Витализмъ, который, казалось, уже былъ сданъ въ архивъ, начинаетъ кое-гдѣ приподымать голову и затягивать свою старую пѣснь, встрѣчая сочувствіе со стороны всѣхъ, кто только нехотя мирились съ широкимъ разливомъ точнаго знанія, и, конечно, съ нескрываемою радостью привѣтствуютъ всѣ его воображаемые недочеты. Представителей точнаго Управленія въ наукѣ этотъ неовитализмъ, конечно, не потревожить; для нихъ ясно, что его ждетъ такая же участь, какая постигла и старый. Вся исторія науки -- только длинная повѣсть его пораженій. Но старый витализмъ, по крайней мѣрѣ, былъ послѣдователенъ; онъ гордо несъ свою голову, отрицая по всей линіи возможность примѣненія точнаго экспериментальнаго метода къ изученію жизненныхъ явленій и имѣлъ за себя обширную область не изслѣдованнаго наукой. Неовитализмъ вынужденъ выискивать въ наукѣ темные уголки, въ надеждѣ, что въ нихъ не скоро проникнетъ лучъ свѣта, который вынудитъ ихъ искать еще темнѣйшихъ. Когда Ванъ-Гельмонтъ явленія пищеваренія приписывалъ архею, то онъ былъ по-своему правъ; для его времени это слово такъ же удачно, какъ и всякое другое, прикрывало почти полное незнаніе. Но что же сказать о послѣдовательности представителя неовитализма -- Бунге, который хочетъ насъ увѣрить, что* когда мы съѣдимъ кусокъ хлѣба, дѣло обойдется по извѣстнымъ намъ законамъ химіи и физики, но когда мы проглотимъ кусочекъ хлѣба съ масломъ, то организмомъ будутъ пущены въ ходъ какіе-то плазматическіе инстинкты, т.-е. тѣ же вамъ-гельмонтовскіе археи, только микроскопическіе {Бунге, профессоръ физіологической химіи въ Дерптѣ, потомъ въ Базелѣ, въ первой главѣ своего Учебника физіологической и патологической, какъ извѣстно, выступилъ рѣшительнымъ защитникомъ витализма противъ современнаго "механизма". Слабость его частныхъ аргументовъ была въ свое время обнаружена физіологами, но самымъ сильнымъ возраженіемъ противъ Бунге, какъ противъ всѣхъ виталистовъ, служитъ тотъ фактъ, что въ заключеніи своего введенія онъ вынужденъ сознаться, что двигаться впередъ наука можетъ только въ направленіи "механизма", и со второй главы своей талантливой книги разстается съ воззрѣніями, высказанными въ первой.}?

На встрѣчу идеямъ Бунге послышался сочувственный откликъ и съ крайняго Востока. Профессоръ Томскаго университета Коржинскій, въ своей вступительной лекціи въ курсъ ботаники {Издана отдѣльною брошюрой подъ названіемъ Что такое жизнь? Томскъ, 1888 г.}, выступилъ еще болѣе рѣшительнымъ защитникомъ витализма въ области физіологіи растеній, гдѣ онъ имѣетъ еще менѣе правъ на существованіе. Основную мысль этой научной profession de foi, какъ это вообще бываетъ съ виталистами, не желающими открыто порвать съ точною наукой, очень трудно уловить. Достаточно, напримѣръ, указать, что, прямо отрекаясь отъ "жизненной силы", г. Коржинскій отстаиваетъ какую-то "жизненную энергію", о которой сначала говорится, что она "не разложима на составные элементы", а вслѣдъ затѣмъ оказывается, что она только "результатъ совершающагося въ организмѣ процесса окисленія". Эта смутность общихъ понятій, впрочемъ, съ избыткомъ искупается черезъ-чуръ прозрачною ясностью примѣровъ, служащихъ для ихъ иллюстраціи. Голословно отрицая все, что сдѣлано физіологами, въ теченіе цѣлаго вѣка, для физическаго объясненія процессовъ роста (въ зависимости отъ дѣйствія тяжести и свѣта), уважаемый систематикъ предлагаетъ такое объясненіе: "По моему мнѣнію,-- пишетъ онъ,-- гораздо проще смотрѣть на эти явленія какъ на инстинктивное стремленіе корешка углубиться въ питательный субстратъ", "какъ на стремленіе стебля къ свѣту" {Даже и тогда, спросимъ мы, когда субстратъ не питателенъ и явленіе происходитъ въ темнотѣ? Впрочемъ, у г. Коржинскаго, пожалуй, найдется объясненіе и для такихъ случаевъ. Всѣ тѣ случаи, гдѣ изслѣдователю удалось овладѣть явленіемъ и по желанію вызывать вполнѣ опредѣленные результаты подъ вліяніемъ вполнѣ опредѣленныхъ причинъ, по мнѣнію г. Коржинскаго, могутъ быть объяснены какъ случаи "обманутаго инстинкта". Такимъ образомъ, произвольно извращается все содержаніе науки: тѣ явленія, которыя подчинились научному детерминизму, будутъ только случаями "обманутаго инстинкта" или самообольщенія изслѣдователя, настоящее же содержаніе науки составятъ только тѣ явленія, которыя еще не подчинились атому детерминизму и тѣшатъ виталиста своею кажущеюся капризностью.}, и поясняетъ выгоды подобнаго объясненія: "Разъ мы признаемъ эти явленія инстинктивными, то мы уже будемъ искать чины ихъ во внѣшнихъ раздражителяхъ, которые служатъ лишь импульсами къ тѣмъ или другимъ дѣйствіямъ". Никогда еще виталисты не говорили такимъ яснымъ языкомъ, какъ въ подчеркнутыхъ мною словахъ; никогда не сознавались они такъ откровенно въ томъ, въ чемъ ихъ противники имѣли основаніе ихъ подозрѣвать, т.-е. въ извѣстной умственной лѣни, въ готовности убаюкивать себя словами. Въ самомъ дѣлѣ, какое простое объясненіе: все сводится къ инстинкту растенія; сказано ничего не объясняющее слово и поколѣнія ученыхъ уволены отъ вѣковаго тяжелаго труда. Неужели, однако, неовиталисты не поймутъ основной истины, "что только простое можетъ бросать свѣтъ на сложное" {Claude Bernard: "La science expérimentale. Le problème de la physiologie générale", p. 104.} и что физіологу заимствовать свой языкъ у психолога не значить объяснять, а только затемнятъ смыслъ изучаемаго явленія?

Дѣйствительно, чего же проще: корень ищетъ, стебель стремится, протоплазма помнитъ и т. д.; но развѣ гг. виталисты забыли, что, вѣдь, и прежде природа боялась пустоты и т. д., да только изъ этого ничего не вышло. Пора понять, что витализмъ никогда не былъ и не можетъ быть положительною доктриной. Это -- только отрицаніе права науки на завтрашній день, самоувѣренное прорицаніе, что она никогда не объяснитъ того-то и того-то, Высказываемое, конечно, въ спокойной увѣренности, что если она сдѣлаетъ этотъ запретный шагъ, то загородку можно будетъ отнести на шагъ впередъ. Никто такъ не ошибался въ своихъ предсказаніяхъ, какъ пророки ограниченности человѣческаго знанія. И напрасно защитникъ неовитализма {Что такое жизнь? стр. 48.}, указывая на воображаемые успѣхи этого воззрѣнія, являющіяся будто бы на смѣну успѣхамъ механическаго воззрѣнія, дѣлаетъ выводъ, что наука не подвигается прямымъ путемъ, а лавируетъ то въ сторону механизма, то въ сторону витализма. Сравнивать можно только сравнимое,-- ничто нельзя сравнивать съ чѣмъ-нибудь,-- а неовитализмъ ничего не далъ наукѣ и по существу ничего дать не можетъ. Движенію впередъ, которое сообщило наукѣ механическое воззрѣніе, можно противуполагать только движеніе назадъ, -- наукѣ, какъ и жизни, нельзя давать "задній ходъ" впередъ. Представители точнаго метода указываютъ на то, что онъ далъ наукѣ въ прошломъ, и сами неовиталисты, устами Бунге, должны сознаться, что другаго метода не существуетъ и въ настоящемъ; они только желали бы, чтобъ имъ повѣрили на слово, что онъ чего-то не дастъ въ будущемъ. За однихъ говорятъ факты, неисчислимыя заслуги, весь поступательный ходъ науки; за другихъ -- только ихъ скрытыя вожделѣнія, тайная надежда, что вотъ-вотъ, наконецъ, гдѣ-нибудь она упрется въ стѣну.

Примѣненіе физическаго, экспериментальнаго метода, какъ уже замѣчено выше, дало наиболѣе блестящіе результаты по отношенію къ двумъ первымъ категоріямъ явленій -- превращенію вещества и энергіи. Дажесани виталисты сознаются, что здѣсь ихъ положеніе почти безнадежно и исторія науки показываетъ, какъ упорно, шагъ за шагомъ, завоевывала она свои современныя позиціи. Еще въ половинѣ прошлаго столѣтія Бюффонъ находилъ необходимымъ видѣть въ живыхъ тѣлахъ особое вещество, отличное отъ вещества тѣлъ неживой природы, но послѣ Лавуазье и первыхъ шаговъ растительной физіологіи, на порогѣ настоящаго столѣтія, пришлось убѣдить, что вещество это то же и поступаетъ въ организмы извнѣ" сохраняя всѣ основныя свойства. Тогда возникли новыя преграды: въ точеніе полувѣка признавали научнымъ догматомъ, что химикъ можетъ только разрушать, т.-е. анализировать, что одна жизнь обладаетъ тайною созиданія, т.-е. синтеза тѣхъ сложныхъ веществъ, изъ которыхъ слагается организмъ. Но успѣхи органической химіи, особенно послѣ, классическаго труда Бертло: "Chimie organique fondée sur la synthèse", разрушили эту твердыми" витализма. Этотъ коренной переворотъ въ воззрѣніяхъ на живую природу представляется молодому поколѣнію уже какимъ-то преданіемъ сѣдой, старины, а, между тѣмъ, онъ совершился на глазахъ нашего поколѣнія. Почти на-дняхъ наука привѣтствовала еще новую блестящую побѣду въ этомъ направленіи. Фишеръ, исходя изъ основнаго открытія Бутлерова, осуществилъ синтезъ тѣхъ сахаристыхъ веществъ, которыя даютъ начало большей части углеводовъ, изъ которыхъ слагается растительный организмъ. Изъ трехъ основныхъ группъ органическихъ веществъ: жировъ, углеводовъ, бѣлковъ, которыя даютъ начало организмамъ, не поддается синтезу химика только послѣдняя; но кто рѣшится утверждать послѣ всего, что сдѣлана синтетическою химіей, что и ихъ полученіе не представляется только вопросомъ времени?

Точно такъ же едва ли кто рѣшится утверждать, что жизненныя явленія, изучаемыя физіологомъ, не подчиняются и тому физическому -- закону, который лежитъ въ основѣ современныхъ представленій о природѣ, закону сохраненія энергіи. И Майеръ, и Гельмгольцъ, связавшіе свои имена съ этимъ величайшимъ научнымъ обобщеніемъ IX вѣка, примѣнили его одновременно къ явленіямъ живой и неоживленной природы, и едва ли теперь найдется виталистъ, который попытался бы указать въ организмахъ на явленіе, которое составляло бы исключеніе изъ этого закона. Когда ботаникъ наблюдаетъ фактъ колоссальнаго накопленія потенціальной энергіи, характеризующая растительный процессъ, онъ указываетъ, въ то же время, на внѣшній источникъ кинетической энергіи, на счетъ котораго образуется этотъ законъ, можетъ даже прослѣдить самый процессъ превращенія. И обратно, когда въ растеніи или еще болѣе въ животномъ физіологъ обнаруживаетъ проявленіе кинетичной энергіи, онъ можетъ прослѣдить, изъ какихъ запасовъ потенціальной энергіи берутъ они свое начало. Для жизненной силы ни здѣсь, ни тамъ не оказалось мѣста.

Намъ, конечно, недостало бы времени, еслибъ мы пожелали представить хотя бы самый блѣдный очеркъ того, что далъ экспериментальный физическій методъ въ этихъ двухъ направленіяхъ, это значило бы представитъ перечень всего содержанія физіологіи, такъ какъ, повторяемъ, виталогическія стремленія ничего не дали и датъ не могутъ. Къ тому же, это отвлекло бы насъ отъ нашей ближайшей задачи. Остановимся же только на нѣсколькихъ, наиболѣе крупныхъ, выводахъ физіологическихъ изслѣдованій, имѣющихъ непосредственное къ ней отношеніе.

Къ числу такихъ результатовъ физіологическаго изслѣдованія, прежде всего, должно отнести уничтоженіе границы между животнымъ и растительнымъ царствомъ. Мы относимъ это къ успѣхамъ физіологіи, а не морфологіи, такъ какъ и самое различіе всегда имѣло характеръ физіологическій, а не морфологическій; на это указываетъ уже глагольная форма предлагавшихся опредѣленій. По извѣстному изреченію Линнея, природа минерала, растенія і животнаго опредѣляется глаголами esse, vivere, sentire, откуда и дальнѣйшая формула: mineralia sont, vegetabilia vivunt et crescunt, animalia vivunt, crescnnt et sentiunt. Чѣмъ глубже изучались отправленія всѣхъ представителей того и другаго царства, тѣмъ живѣе чувствовалась невозможность провести между ними пограничную черту. Еще въ первой половинѣ этого столѣтія можно было видѣть это различіе въ химическомъ составѣ -- въ отсутствіи азота, отличающемъ будто бы растеніе отъ животнаго {Слѣды этого взгляда, представляющагося намъ чѣмъ-то архаическимъ, еще можно встрѣтить у Конта, на основаніи авторитета Берцеліуса, останавливающагося передъ загадочнымъ будто бы фактомъ, откуда берется азотъ травоядныхъ, когда его нѣтъ въ растеніи?}. Затѣмъ, различіе въ способѣ принятія пищи, которому придавалъ особое значеніе Кювье; химическая антитеза между процессомъ возстановленія и окисленія, краснорѣчиво выдвинутая впередъ въ Statique chimique des [etres organisées Дюма и Буссенго; физическая антитеза между превращеніемъ потенціальной энергіи въ кинетическую и обратнымъ процессомъ превращенія кинетичной энергіи въ потенціальную; способность къ движенію или ея отсутствіе; наконецъ, чувствительность, т.-е. способность отвѣчать на раздраженія,-- всѣ эти черты различія или исключительные аттрибуты организмовъ того или другаго царства падали по мѣрѣ того, какъ предлагались, и въ настоящее время физіологъ не можетъ указать ни на одно отправленіе, исключительно свойственное всѣмъ животнымъ и не встрѣчающееся у растеній, или наоборотъ. Остается область психическихъ явленій -- область сознанія; но кто же возьмется отвѣтить на вопросъ: гдѣ въ ряду существъ лежитъ этотъ порогъ, за которымъ объектъ становится, въ то же время, субъектомъ,-- въ предѣлахъ ли животнаго царства, или за ними? Мы одинаково безсильны признать въ сознаніи общее свойство животной жизни, отличающее ее отъ жизни растительной, или указать на ту ступень въ животной организаціи, съ которой беретъ начало этотъ юный аттрибутъ живаго существа, какъ безсильны указать и на тотъ моментъ, съ котораго возникаетъ онъ въ индивидуальной жизни человѣка.

Такимъ образомъ, между тѣмъ какъ всѣ отрасли науки о строеніи организмовъ согласно свидѣтельствуютъ о сходствѣ, о единствѣ всего живаго, какъ формы,-- физіологія, идя совершенно независимымъ путемъ, приходи къ такому же выводу относительно сходства функціональнаго, относительно единства всего живаго, какъ процесса. Но этотъ, единый въ своихъ основныхъ проявленіяхъ, процессъ, откуда беретъ онъ свое начало? Это единство, нельзя ли его распространить его далѣе: если исчезаетъ граница между sentire и vivere, то не удастся ли сгладить ее и между vivere и esse? Если вещество сохраняетъ въ организмѣ основныя свойства, присущія ему и внѣ организма, если оно преобразуете въ немъ подъ вліяніемъ тѣхъ же физическихъ силъ, какъ и внѣ его, и почему же, при надлежащемъ сочетаніи условій, при опредѣленномъ взаимодѣйствіи этихъ веществъ и этихъ силъ, не сложиться и тому, что мы признаемъ только результатомъ ихъ сложнаго сплетенія, т.-е. самому организму. Если намъ удается разложить сложный жизненный процессъ на его слагаемые химическіе и физическіе процессы, то не можемъ ли мы успѣть и въ образномъ направленіи? Если физіологія аналитическая оказалась столь плодотворною, то не можетъ ли возникнуть рядомъ съ нею или по ея слѣдамъ физіологія синтетическая? Другими словами, не возможно ли возникновеніе жизни вновь, а не безконечная только передача ея изъ поколѣнія поколѣніе? Это вѣковой, спорный вопросъ о самозарожденіи, generatio spa tanea, еще недавно служившій предметомъ такой страстной полемики. Вопросъ этотъ служить какъ бы пробнымъ камнемъ для испытанія того качества, которое и въ ученомъ, какъ и во всякомъ иномъ дѣятелѣ, должно идти впереди всѣхъ остальныхъ -- пробнымъ камнемъ его научной доброй извѣстности или, попросту говоря, честности. Ученый долженъ, прежде всего признавать, что оружіе, которымъ онъ успѣшно пользуется противъ свои противниковъ, такъ же остро, когда оно обращается противъ него самой. Если, возражая виталистамъ, мы обращаемся къ исторіи науки, указывая, что каждый ея шагъ, каждый успѣхъ былъ пораженіемъ витализма, то должно такъ же откровенно сознаться, что вся исторія попытокъ открыть само зарожденіе организмовъ была только рядомъ болѣе и болѣе рѣшительный пораженій. Закрывать глаза, зарывать голову въ песокъ, какъ легендарны страусъ, никогда не приносило пользы, не дѣлало чести наукѣ.

Извѣстно, что въ древности допускалась возможность самозарожденія такихъ сложныхъ, съ нашей современной точки зрѣнія, существъ, какъ ужи и змѣи, и этимъ объяснялась отчасти та легкость, съ которою, какъ мы видѣли, ископаемые животные остатки принимались за простую игру природы. Такія воззрѣнія, понятно, не могли долго держаться при свѣтѣ новой науки, замѣнившей повтореніе и переписываніе классическихъ текстовъ не посредственнымъ изученіемъ фактовъ. Тѣмъ не менѣе, уже почти на зарѣ современной научной эры такой выдающійся умъ, какъ Ванъ-Гельмонтъ, мои серьезно приводить рецепты для полученія живыхъ мышей -- изъ муки и стараго тряпья. Въ семнадцатомъ вѣкѣ вопросъ о самозарожденіи уже обсуждался на почвѣ опытовъ надъ зарожденіемъ личинокъ насѣкомыхъ, напримѣръ въ гніющемъ мясѣ. Итальянскій ученый Реди доказалъ, что личинки не зарождаются въ мясѣ, защищенномъ прозрачною тканью отъ мухъ, которыя кладутъ въ него свои, яйца. Съ открытіемъ міра микроскопическихъ существъ, надежды на открытіе самозарожденія возникли съ новою силой и привели во второй половинѣ XVIII вѣка къ классическому спору между Нидьмомъ и Спаланцани. Здѣсь, въ первый разъ, былъ примѣненъ тотъ пріемъ, который до послѣдняго времени, въ болѣе и болѣе усовершенствованій формѣ, служитъ для разрѣшенія этого вопроса, т.-е. пріемъ обезпложнінія нагрѣваніемъ въ закрытыхъ сосудахъ тѣхъ жидкостей, въ которыхъ клалось наблюдать это предполагаемое самозарожденіе. Результатъ оказался неблагопріятнымъ для защитниковъ существованія этого явленія. Съ открытіемъ кислорода и дыханія, они, однако, вновь воспрянули духомъ: быть можетъ,-- говорили они,-- нагрѣвая жидкость въ замкнутыхъ сосудахъ, измѣняли составъ воздуха и дѣлали его непригоднымъ для возникновенія жизни. Но и этимъ надеждамъ суждено было вскорѣ разсѣяться. Классическими опытами Швана было доказано, что обезпложенную жидкость можно приводить въ соприкосновеніе съ воздухомъ, лишь бы этотъ воздухъ былъ также обезпложенъ нагрѣваніемъ. Вслѣдъ за тѣмъ Шредеръ и фонъ-Фушъ, съ одной стороны, и Гельмгольцъ, съ другой, доказали, что обезпложиваніе заносящей зародышей среды, воздуха или жидкости, можетъ быть достигнуто и безъ нагрѣванія, простымъ процѣживаніемъ воздуха чрезъ вату, жидкости -- чрезъ пузырь. Этими изслѣдованіями вопросъ, можно сказать, былъ исчерпанъ, но вскорѣ полемика вспыхнула вновь съ небывалымъ оживленіемъ, можно даже сказать -- съ ожесточеніемъ, такъ какъ обѣ стороны, не довольствуясь научными аргументами, старались привлечь на свою сторону соображенія философскаго и даже религіознаго свойства. Многимъ, вѣроятно, еще памятна эта страстная полемика, возбужденная въ началѣ шестидесятыхъ годовъ работами Пуше и Пастера и завершившаяся извѣстною работой послѣдняго, составившею эпоху въ исторіи этого вопроса, если не по новизнѣ методовъ или аргументаціи, то по блестящей законченности и точности выполненія. На этотъ разъ надежды гетерогенистовъ, казалось, были разбиты окончательно, но не прошло и двухъ десятилѣтій, какъ они вновь ободрились; казалось, имъ удалось найти новое уязвимое мѣсто въ аргументаціи противниковъ. Вы объясняете результаты вашихъ обезпложиваній тѣмъ, что нагрѣваніемъ жидкости убиваете находившихся въ нихъ зародышей организмовъ,-- говорилъ послѣдній, упорный и талантливый защитникъ самозарожденія, Бастіанъ,-- но вотъ вамъ жидкости, прогрѣтыя до той температуры, которая несомнѣнно убиваетъ данный организмъ (бациллу), и, несмотря на то, послѣ охлажденія запаяннаго сосуда въ ней вновь появляются эти существа. Для обезпложенія необходимо нагрѣвать жидкость до температуры несравненно болѣе высокой. Значитъ,-- говорилъ Бастіанъ,-- ваше объясненіе невѣрно: можно убить организмы, находившіеся въ жидкости, и, тѣмъ не менѣе, они появятся вновь, очевидно, вслѣдствіе самозарожденія; обезпложиваніе же нагрѣваніемъ до болѣе высокой температуры объясняется не уничтоженіемъ организмовъ, а какимъ-нибудь болѣе глубокимъ измѣненіемъ самой жидкости, дѣлающимъ ее уже непригодною для зарожденія новыхъ организмовъ. Но и этотъ искусной экспериментальный парадоксъ привелъ только къ замѣчательному открытію Кона. Въ блестящемъ, по точности и опредѣленности результатовъ, изслѣдованіи, которой въ исторіи вопроса заслуживаетъ стать на ряду съ трудами Швана и Пастёра, Конъ доказалъ, что бактеріальные организмы въ различной степени сопротивляются дѣйствію высокой температуры, смотря по тому, представляютъ ли они только вегетативные органы или органы размноженія -- споры. Эти послѣднія убиваются только значительно болѣе высокими температурами {На что, впрочемъ, было указано ранѣе Пастеромъ.}, и температура полной стерилизаціи (какъ въ опытахъ Бастіана), но та сравнительно низкая, которая убиваетъ вегетативныя формы, а та, болѣе высокая, которая убиваетъ и споры. Такъ окончилась послѣдняя попытка подорвать убѣдительность опытовъ, отъ Спаланцани до Кона, неизмѣнно говорившихъ противъ возможности самозарожденія. Но оставалось еще одна коренное возраженіе противъ метода, въ теченіе цѣлаго вѣка употреблявшагося для разрѣшенія вопроса. Среда заражающая (воздухъ или жидкости) могла быть обезпложена простымъ отцѣживаніемъ зародышей организмовъ, но среда заражаемая {Т.-е. приносящая зачатки организмовъ.}, вещество, представляющее, съ точки зрѣнія гетерогенистовъ, тотъ пластическій матеріалъ, который долженъ организоваться, обезпложивалось неизмѣнно нагрѣваніемъ до такихъ температура при которыхъ свертываются бѣлковыя вещества, эта основа всякой жизни. Если мы желаемъ присутствовать при моментѣ организаціи вещества, то,конечно, должны, прежде всего, озаботиться, чтобы оно имѣло по возможности тѣ свойства, какія имѣетъ протоплазма въ живомъ организмѣ. Но можно ли ожидать, чтобы вещество стало организоваться въ нашей колбѣ, когда, такимъ образомъ измѣненное, оно не стало бы организоваться и въ живой клѣткѣ? Только въ восьмидесятыхъ годахъ экспериментальной техникѣ удалось вполнѣ преодолѣть и это препятствіе. Благодаря изобрѣтенію усовершенствованныхъ фильтровъ, мы можемъ теперь обезпложивать холоднымъ путемъ и заражаемую среду, какъ давно уже умѣли обезпложивать среду заражающую. Такимъ образомъ было устранено и это послѣднее и, быть можетъ, самое вѣское возраженіе.

Этотъ эскизъ, à voi d'oiseau, судьбы одного изъ наиболѣе страстно обсуждавшихся вопросовъ біологіи, показываетъ, какую пользу приноситъ наукѣ мысль хотя бы и ошибочная, но поставленная на реальную почву, и какъ рѣзко въ этомъ отношеніи дѣятельность гетерогенистовъ отличается отъ безплодныхъ воздыханій виталистовъ, въ лучшемъ случаѣ представляющихъ только варіаціи на старую Гамлетовскую поэму There are more things и т. п. Наука должна быть благодарна гетерогенистамъ, съ такимъ упорствомъ отстаивавшимъ свою идею, хотя бы уже за то, что, въ безуспѣшныхъ поискахъ за произвольнымъ зарожденіемъ, она нашла безцѣнный кладъ -- открыла непроизвольность зараженій и пріобрѣла тѣмъ средство для разумной борьбы съ заразными болѣзнями. Но, въ то же время, мы видимъ, какъ систематически тѣснили гетерогенистовъ ихъ противники, изъ окопа въ окопъ, начиная съ ужей и мышей и кончая бациллой, какъ съуживали область возможныхъ предположеній эти Реди, Спаланцани, Шваны, Коны, пока для предполагаемаго явленія не осталось болѣе мѣста въ рядахъ живыхъ существъ. Упорнымъ защитникамъ его, подобно Геккелю и Негели, оставалось только разсуждать о возможности возникновенія жизни при благопріятныхъ условіяхъ тепла и влажности, т.-е. повторять общія мѣста, встрѣчающіяся еще у Аристотеля.

Но должны ли мы на этомъ основаніи заключить, что переходъ отъ органической природы къ органической немыслимъ, невозможенъ? Такой выводъ ничѣмъ не оправдывался бы. Мы имѣемъ право сказать, что о не нашли тамъ, гдѣ искали. Далѣе мы представимъ соображенія, которыя дѣлаютъ мало вѣроятнымъ существованіе этого явленія въ настоящую ближайшія къ ней эпохи существованія нашей планеты. Но все это, конечно, не уничтожаетъ возможности раскрытія условій, при которыхъ оно когда-нибудь совершилось.

Такимъ образомъ, изъ числа наиболѣе общихъ выводовъ, къ которымъ приводитъ физіологія, по отношенію къ занимающему насъ вопросу мы должны отмѣтить два: изученіе жизненныхъ явленій, точно такъ же, какъ изученіе формъ живыхъ существъ, убѣждаетъ въ единствѣ органическаго міра, но о генетической связи этого единаго органическаго міра съ міромъ неорганическимъ наукѣ пока ничего не извѣстно. Не будемъ, однако, дѣлать изъ этого вывода преждевременнаго заключенія; исторія науки служитъ намъ предостереженіемъ; вспомнимъ, что, еще за нашу память, химія приводила къ такому же отрицательному выводу по отношенію къ возможнаго синтеза органическаго вещества, и воздержимся отъ повторенія такой же, бытъ можетъ, ошибки по отношенію къ органической формѣ.

Какъ бы то ни было, но разъ, что не существуетъ синтетической физіологіи, т.-е. возможности начинать съ процесса организаціи хотя бы простѣйшаго организма, то во всякомъ экспериментальномъ изслѣдованіи организмъ уже данъ съ цѣлою совокупностью сложныхъ внутреннихъ условій, владѣть которыми экспериментаторъ уже не въ состояніи. Это усложненіе то задачи, въ сравненіи съ задачей химика и физика, и является главною прчиной большей затруднительности физіологическаго изслѣдованія. Оно особенно ясно выступаетъ при изученіи той третьей категоріи явленій, коброй мы еще не коснулись,-- явленій превращенія формы, тѣхъ образовательныхъ процессовъ, которые характеризуютъ развитіе организмовъ. Вправѣ и мы сказать, что они также подчиняются физическимъ законамъ, общимъ съ неорганическою природой, или мы встрѣчаемъ здѣсь нѣчто исключительно имъ свойственное? И да, и нѣтъ. Съ одной стороны, совершенно не правы тѣ, кто полагаютъ, что формо-образовательные процессы ни въ чемъ не поддаются физическимъ объясненіямъ. Въ физіологіи растеній, а за послѣднее время и въ зоологіи обнаруживается новое экспериментально-морфологическое направленіе, успѣшно объясняющее зависимость этихъ процессовъ отъ физическихъ дѣятелей {См. мою статью Факторы органической эволюціи. Русская Мысль 1890 г.}. Съ другой стороны, никто не сталъ бы и пытаться однѣми этими причинами объяснить все, касающееся формы,-- пытаться объяснить ее, какъ вполнѣ понятный результатъ воздѣйствія на нее физическихъ факторовъ, вліяющихъ съ момента зачатія и до момента полнаго развитія. Если бы намъ даже удалось до малѣйшихъ подробностей изучить всѣ условія индивидуальнаго развитія того или другаго организма, мы, конечно, все же не успѣли бы объяснить, почему изъ двухъ, при на стоящихъ средствахъ изслѣдованія неразличимыхъ зачатковъ получаются двѣ рѣзко различныя формы. Еще менѣе удалось бы объяснить, почему этотъ процессъ развитія совершается какъ бы въ какомъ-то предвидѣніи условій существованія организма, неизмѣнно направляя его къ образованію органовъ прилаженныхъ одинъ къ другому и къ будущей обстановкѣ ихъ дѣйствія Эта особенность, представляющая одно изъ коренныхъ отличій органическая міра, во всѣ времена представлялась загадкой, побуждавшей мыслителей и ученыхъ искать ея разрѣшенія. Въ то же время, она служила самымъ вѣрнымъ оплотомъ и, казалось, неотразимымъ аргументомъ витализма. Это общее заключеніе о цѣлесообразности жизненныхъ процессовъ и ихъ продукта, органической формы, искало себѣ разрѣшенія въ телеологіи, въ ученіи о конечныхъ причинахъ, играющемъ такую видную роль еще въ Исторіи индуктивныхъ наукъ Юэля. "Въ организмахъ,-- говоритъ онъ,-- ихъ части не только подчинены законамъ, но служатъ извѣстнымъ цѣлямъ: здѣсь мы усматриваемъ не одинъ только законъ причинности, но и дѣйствіе конечныхъ причинъ". И, на основаніи этого заключенія, послѣднюю главу біологическаго отдѣла Юэль озаглавливаетъ: Ученіе о конечныхъ причинахъ въ физіологіи. Но это ученіе, конечно, не могло удовлетворить ученыхъ, какъ не удовлетворялъ и такихъ мыслителей, какъ Декартъ и Спиноза. Не болѣе успѣшною была, однако, и попытка обойтись безъ него представителей философскаго лагеря, совершенно противуположнаго Юэлю. Вотъ что писалъ еще въ 1864 году, слѣдовательно, уже черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ переворота, кореннымъ образомъ измѣнившаго воззрѣнія біологовъ, Литтре, одинъ изъ лучшихъ толкователей мыслей своего учителя {Въ Préface d'un disciple. Къ воззрѣніямъ самого Конта намъ еще придется вернуться.}. Указавъ совершенно вѣрно на то, что положительная наука, наслѣдовавъ отъ метафизики ученіе о конечныхъ причинахъ, вернула его ей обратно за ненадобностью, какъ совершенно негодное орудіе, онъ высказываетъ далѣе слѣдующую мысль: "... въ области біологіи нѣтъ повода спрашивать, почему живое вещество организуется въ формы, въ которыхъ орудія съ большею или меньшею отчетливостью прилажены къ ихъ цѣли, къ ихъ отправленію. Прилаживаться, такимъ образомъ, составляетъ одно изъ свойствъ, присущихъ этому веществу, какъ и свойство питаться, сокращаться, чувствовать, мыслить". Трудно было бы найти болѣе опредѣленное формулированіе взгляда, прямо противуположное тому, который руководитъ современною физіологіей. Можно было бы думать, что Клодъ Бернаръ отвѣчаетъ позитивисту Литтре, а не виталистамъ, слѣдующими строками своей извѣстной книги {Leèons sur les phénomènes de la vie commune aux animaux et aux vegetaux, p. 461.}: "Они (т.-е. виталисты) не умѣли, а, можетъ быть, и не могли еще провести различія между жизненными явленіями и свойствами, лежащими въ ихъ основѣ, и смѣшивали жизненное явленіе, т.-е. сложный и потому самому разложный комплексъ, имѣющій нѣчто исключительно ему присущее, со свойствомъ, которое по существу просто не разложимо и не представляетъ ничего исключительнаго въ живой или не оживленной природѣ. Однимъ словомъ, въ этомъ смыслѣ можно сказать, что не существуетъ жизненныхъ свойствъ, а только физическія свойства и жизненныя явленія, которыя составляютъ только сложные комплексы этихъ физическихъ свойствъ".

"Явленія, съ которыхъ начинается наше наблюденіе, все равно -- въ области живой или не оживленной природы, представляютъ собой факты очень южнаго порядка. Путь, которому слѣдуютъ всѣ науки, заключается въ разложеніи сложныхъ фактовъ на простые, представляющіе ихъ условія и причины. И когда въ этомъ нисходящемъ пути мы сталкиваемся съ томъ не разложимымъ, съ послѣднею ступенью достижимой въ настоящее время простоты, мы называемъ этотъ фактъ свойствомъ. Если явленіе сложно, если его можно объяснить другимъ явленіемъ, его не слѣдуетъ смѣшивать со свойствомъ; если же, наоборотъ, онъ представляется въ неразложимымъ, если мы не знаемъ другаго явленія, которое его объясняло бы, если его объясненіе лежитъ въ немъ самомъ, то мы его называть свойствомъ". "Такъ всегда было. Вотъ поученіе, которое мы выносимъ изъ философіи и исторіи науки: свойство есть названіе факта простаго, неразложимаго; явленіе -- названіе факта сложнаго, имѣющаго своимъ конечнымъ условіемъ свойства.

"Но такъ какъ прогрессъ науки безграниченъ, то оказывается, что фактъ простой для одной эпохи поддается анализу, разлагается; онъ ставится явленіемъ и свойство относится далѣе. Именно это и представляетъ нашъ случай. Жизненныя свойства, установленныя основателемъ этого теченія, чувствительность, раздражительность, тоничность и проч. для насъ, сложныя явленія". "При современномъ состояніи науки, многіе физіологи думаютъ, что нигдѣ и никогда не обнаруживается иныхъ свойствъ, кромѣ физико-химическихъ, и что жизненныя явленія только сложныя сочетанія фактовъ простыхъ или физико-химическихъ свойствъ".

Литтре дѣлаетъ именно эту ошибку,-- онъ слишкомъ рано произноситъ слово свойство и тѣмъ загораживаетъ наукѣ дальнѣйшій путь развитія. Цѣлесообразность организаціи -- не свойство, а крайне сложный фактъ, и задача физіологіи разложить его на простѣйшіе элементы, найти ему объясненіе.

Мы видимъ, слѣдовательно, что, въ вопросѣ о цѣлесообразности организаціи, физіологіи еще недавно предлагалось два исхода: или пойти за Юэлемъ, представлявшимъ воззрѣнія, можетъ быть, большинства его современниковъ, т.-е. свернуть съ вѣрнаго пути точнаго знанія и поплестись по старой, безплодной дорогѣ метафизики, или, по примѣру Литтре, признать, что путь науки здѣсь кончается, что далѣе ей уже некуда идти. Но нашелся и третій путь.

И здѣсь, какъ и въ области морфологіи, оставалось только одно: если настоящее не доставляетъ намъ объясненія, то приходится искать его прошломъ. Если совершенство организаціи не объяснимо, какъ результатъ процесса индивидуальнаго развитія, то не станетъ ли оно понятнымъ въ результатѣ историческаго процесса, представляющаго только его непосредственное продолженіе въ безконечную даль прошлаго? Сравненіе съ процесомъ умственнаго развитія человѣчества служитъ намъ ключомъ для этой разгадки. Если заурядный, не получившій современное образованіе человѣкъ обладаетъ въ наше время свѣдѣніями о природѣ, которымъ позавидовалъ бы Аристотель, то причина тому лежитъ не въ исключительно какомъ-нибудь умственномъ превосходствѣ, даже не въ томъ, что непосредственно окружило его въ періодъ его личнаго развитія, а, конечно, тѣхъ двадцати двухъ вѣкахъ, которые не даромъ же прожило съ тѣхъ поръ человѣчество. Точно такъ же очевидно, что и физіологическое совѣршенство, непонятное какъ непосредственное пріобрѣтеніе за періодъ индивидуальнаго развитія, можетъ быть понятно какъ наслѣдіе несмѣтныхъ вѣковъ историческаго процесса.

Въ этомъ допущеніи зависимости жизненныхъ явленій отъ историческаго процесса нерѣдко усматриваютъ какое-то отступленіе, какую-то будто измѣну, противорѣчіе основнымъ принципамъ экспериментальной науки. Химія, физика, механика, говорятъ, не знаютъ исторіи. Но это вѣрно только въ извѣстномъ, условномъ смыслѣ. Конечно, жизненный процессъ, является всегда только эпизодомъ, только отрывкомъ одного непрерывнаго явленія при началѣ котораго мы никогда не присутствуемъ, болѣе, чѣмъ процессъ неорганической природы, нуждается въ пособіи исторіи. Но, съ другой cтороны, развѣ существуетъ какое-нибудь явленіе, которое не было бы только звеномъ въ безконечной цѣпи причинной связи? Только абстрактное отношеніе къ явленію, причемъ изслѣдователь, отвлекаясь отъ реальной связи съ прошлымъ и будущимъ, произвольно опредѣляетъ границы изучаемаго явленія, освобождаетъ его отъ восхожденія къ прошлому. Всякое же не можно полное изученіе конкретнаго явленія неизмѣнно приводить къ изученію его исторіи. Для изученія законовъ равновѣсія и паденія довольно данныхъ экспериментальнаго метода и вычисленія; для объясненія почему именно упалъ домъ на Кузнецкомъ мосту, нужна его исторія. Для раскрытія законовъ движенія небесныхъ тѣлъ довольно законовъ механики, но для объясненія, почему планеты солнечной системы движутся имена такъ, а не иначе (т.-е. въ одну сторону и т. д.), нельзя было обойтись безъ попытки возстановить ихъ исторію, какъ это сдѣлали Кантъ и Далласъ. Съ извѣстной точки зрѣнія, и химія представляетъ хотя и отдаленную, но поучительную аналогію. Извѣстно остроумное опредѣленіе Жерара: "химія изучаетъ тѣла въ ихъ прошедшемъ и ихъ будущемъ". Когда передъ химикомъ находятся два изомѣрныхъ тѣла, въ которыхъ анализъ не обнаруживаетъ различія, онъ строитъ предположеніе объ ихъ происхожденіи, объ ихъ различномъ прошломъ, и только такимъ путемъ проливаетъ свѣтъ на ихъ настоящее, а, слѣдовательно, и на ихъ будущее. Чѣмъ же этотъ логическій пріемъ отличается отъ разсужденія физіолога: передъ нимъ также два непознаваемыхъ одноклѣточныхъ зародыша; его анализъ, т.-е. микроскопъ, уже безсиленъ обнаружить въ нихъ различіе, но ихъ различное прошлое имѣетъ вполнѣ объяснить ихъ различное будущее. Бертло, въ заключительныхъ строкахъ своихъ Leèons sur les méthodes générales de synthèse chimic organique, съ замѣчательною для того времени проницательностью, высказываетъ мысль, что всякая естественная классификація, все равно въ ботаникѣ, въ зоологіи или въ химіи, по существу своему генетическая, но только химія имѣетъ то громадное преимущество передъ другими двумя науками, что свою генетическую классификацію она реально воспроизводитъ путемъ синтеза {Въ то время мысль о томъ, что естественная классификація по существу аналитическая, была еще глубокою ересью въ глазахъ большинства французскихъ біологовъ; тѣмъ не менѣе, Бертло не отступаетъ передъ ея крайнимъ выводомъ, возможностью ея доказательства, современемъ и путемъ синтеза, но лишь указываетъ, что пока возможность этого доказательства составляетъ удѣлъ и, съ философской точки зрѣнія, главное преимущество химіи. Любопытно сравнить это мѣсто съ соотвѣтствующимъ мѣстомъ вышедшей только тремя годами ранѣе "Chimie organique fonsur la synthèse". Тамъ Бертло указываетъ скорѣе на различіе, чѣмъ на сходство одной точки для классификаціи въ біологіи и химіи. За этотъ краткій промежутокъ совершился коренной переворотъ въ біологіи и это доказываетъ, какъ узки многіе широкіе умы къ успѣхамъ научной мысли даже за предѣлами ихъ спеціальности.}. И дѣйствительно, для осуществленія своего синтеза, химикъ не можетъ ограничиться одними указали анализа; онъ вынужденъ создать гипотетическую исторію тѣла (стоитъ взглянуть хоть на родословную таблицу сахаристыхъ веществъ, которой Фишеръ поясняетъ ходъ своихъ блестящихъ открытій) и только затѣмъ уже экспериментально воспроизводить этотъ вѣрно угаданный историческій процессъ. Все различіе только въ масштабѣ, во времени, необходимомъ для осуществленія химическаго и біологическаго генезиса. Съ этой точки зрѣнія намъ понятно и то, что, при значительныхъ успѣхахъ физіологіи аналитической, мы не имѣемъ физіологіи синтетической. Еще болѣе, чѣмъ химикъ, физіологъ для своего синтеза (экспериментальнаго или только логическаго) не можетъ довольствоваться однимъ анализомъ жизненныхъ явленій; ему нужно еще знать исторію организмовъ,-- то, что Клодъ Бернаръ, видно, имѣя въ виду (приведенныя нами въ эпиграфѣ) слова Лапласа, называетъ l'état antérieur.

Итакъ, по отношенію къ формообразовательному процессу задача физіологіи и методы ея разрѣшенія являются двойственными. Во-первыхъ онъ долженъ стремиться и дѣйствительно (особенно въ физіологіи растеній) успѣваетъ раскрыть экспериментальнымъ путемъ основной механики этого процесса, а, во-вторыхъ, накопленнымъ дѣйствіемъ тѣхъ же факторовъ пытаться объяснить себѣ ихъ конечный результатъ -- образованіе формы, представляющей намъ какъ бы осуществленіе заранѣе намѣченной цѣли.

Но для этой новой отрасли біологическаго знанія, о необходимости которой такъ громко свидѣтельствовали вѣковые успѣхи и морфологіи, и физіологіи, напрасно стали бы мы искать соотвѣтствующаго отдѣла въ прежнихъ системахъ классификаціи положительныхъ наукъ. За то въ нихъ не трудно найти для него мѣсто по тому очевидному пробѣлу, который оставляетъ его отсутствіе.

Контъ дѣлить свою біологическую статику на анатомію, или статику отдѣльнаго организма, и біотаксію, или статику органическаго міра, какъ цѣлаго. Переходя къ біологической динамикѣ, онъ самъ обращаетъ вниманіе на то, что этотъ отдѣлъ остается безъ подраздѣленія, и вотъ теперь становится все болѣе и болѣе очевиднымъ, что и онъ долженъ представить намъ тѣ же два естественныя подраздѣленія: динамику индивидуальной жизни, т.-е. физіологію, и динамику органическаго міра, какъ цѣлаго, т.-е. его исторію, подобно тому, какъ въ слѣдующемъ отдѣлѣ, въ соціологіи, за статикой или ученіемъ о строеніи современнаго общества мы встрѣчаемъ его динамику, т.-е. исторію.

Еще очевиднѣе этотъ пробѣлъ у Юэля. Поставивъ въ концѣ своей системы циклъ наукъ, которыя онъ очень удачно называетъ сними (или историческими), т.-е. такими, которыя раскрываютъ результаты дѣятельности прежде дѣйствовавшихъ причинъ, онъ ограничиваетъ ихъ область геологіей въ тѣсномъ смыслѣ, т.-е. образованіемъ земной коры. По отношенію къ органическому міру онъ приводитъ господствовавшее въ то время и, по его мнѣнію, убѣдительное свидѣтельство ученыхъ, будто животныя и растительныя формы не являлись послѣдствіемъ непрерывнаго процесса развитія, а результатомъ отдѣльныхъ, не связанныхъ причинной связью творческихъ актовъ, на которые не можетъ пролить свѣта какой бы то ни было научный методъ. Именно въ этой-то, отсутствующей у Юэля біологической палеэтіологіи ищетъ современная физіологія дополненія своей этіологіи экспериментальной.

Только эта палеэтіологія можетъ заполнить ощущаемый пробѣлъ, разрѣшить вопросъ, который Юэль полагалъ возможнымъ обойти ссылкой на метафизическое ученіе о конечныхъ причинахъ, а Литтре -- отрицаніемъ самой возможности его постановки,-- вопросъ о причинѣ кажущейся цѣлесообразности въ организаціи живыхъ существъ.

Какъ бы то ни было, включимъ ли мы эту вновь возникшую отрасль біологіи въ систему Конта, подъ названіемъ біодинамики {Разумѣя подъ этимъ словомъ, какъ уже сказано, динамику органическаго міра какъ цѣлаго (въ пространствѣ и во времени), въ отличіе отъ физіологіи,-- динамики индивидуума, хотя бы и сравнительной.}, или въ систему Юэля, подъ названіемъ біологической палеэтіологіи {Или, наконецъ, назовемъ ее просто "біологіей" въ томъ новомъ ограниченномъ смыслѣ, который въ послѣднее время присвоенъ этому слову, вмѣсто освященнаго временемъ широкаго смысла, обозначавшаго всю совокупность знаній объ организмахъ. Эту замѣну едва ли можно считать удачной, такъ какъ она вынуждаетъ каждый разъ дѣлать оговорку, въ какомъ смыслѣ примѣняется давно установившійся терминъ.}, мы тѣмъ очевидно, заявляемъ фактъ, что, признавая вполнѣ могущество экспериментальнаго метода, мы, въ то же время, сознаемъ, что его одного недостаточно для объясненія всей совокупности явленій, совершающихся въ организмахъ, что для этого необходимо еще возможно полное возстановленіе ихъ историческаго прошлаго.

Значитъ, ни морфологія, со своимъ блестящимъ и плодотворнымъ сравнительнымъ методомъ, ни физіологія, со своимъ еще болѣе могущественнымъ экспериментальнымъ методомъ, не покрываютъ всей области біологіи, не исчерпываютъ ея задачъ; и та, и другая ищетъ дополненія въ методѣ историческомъ. Но между тѣмъ какъ морфологія, видя въ организмахъ только формы, предъявляетъ ему требованіе -- найти причину сходства этихъ формъ, физіологія, изучая формы въ связи съ происходящими въ нихъ процессами и вынося общее впечатлѣніе полнаго соотвѣтствія между тѣми и другими, требуетъ объяснить ей причину этого совершенства органическихъ формъ. Если первая, какъ мы сказали, могла бы довольствоваться однимъ раскрытіемъ въ природѣ историческаго процесса, то вторая выдвигаетъ новое, усложняющее условіе,-- чтобы этотъ процессъ давалъ начало формамъ, носящимъ печать совершенства, чтобъ это былъ процессъ историческаго прогресса.

Прежде чѣмъ перейти къ оцѣнкѣ ученія, которое дало одинъ отвѣтъ на эти оба запроса, выдвинутые вѣковыми, почти независимыми успѣхами двухъ отраслей біологической науки, мы должны еще остановиться на разсмотрѣніи тѣхъ обстоятельствъ, которыя вызвали, а равно и на тѣхъ, которыя тормазили успѣхи исторической идеи въ этой области человѣческаго знанія.

К. Тимирязевъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1892

Оставить комментарий Тимирязев Климент Аркадьевич (bmn@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 27/04/2023. 50k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Ваша оценка:
Аннотация: II. Запросы физиологии.

Тимирязев Климент Аркадьевич Исторический метод в биологии

Историческій методъ въ біологіи.

II. Запросы физіологіи.

Тимирязев Климент Аркадьевич
Исторический метод в биологии