Тихорский Николай Яковлев
Чернокнижник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ЧЕРНОКНИЖНИК. Забытая фантастическая проза XIX века. Том II

   

Николай Тихорский

ЧЕРНОКНИЖНИК

Повесть

Говорили, что в этом лесу... издавна жил
и царствовал один злой волшебник или
чародей, кум и друг адского Вельзевула...
Карамзин

I

   В одной комнате Вороньего терема, слабо освещенной сквозь раскрашенные стекла, у открытого окна сидел старик Ганка; из этого окна видны были обширные поля его владений; вдали, на конце горизонта, возвышались горы, покрытые мрачным, непроходимым лесом. Часто взоры Ганки останавливались на этом лесе или на дороге, терявшейся в отдаленности. Осень давно уже наступила; инде пожелтевшие листья дерев придавали еще более живописности лесам. Погода была прекрасная, и светлое утро делало большую противоположность его мрачной комнате. Как тихая погода, была покойна жизнь Ганки; но мысли его теперь были так мрачны, как своды его жилища. С легким шумом и скрипом, подобно стону умирающего, отворилась дверь кабинета, и его дочь, прелестная, как добродетель и невинность, вошла в комнату; тихо подкралась она к старику и поцеловала его в лоб; Ганка оборотился, улыбка мелькнула между бороды и усов, он пожал ее руку и посадил возле себя.
   -- Вы меня звали, батюшка? -- спросила она.
   -- Да, дочь моя, -- завтра наступит для тебя важный день; то есть, завтра приедет твой жених.
   -- Завтра приедет Арсеньев? Неужели, батюшка? Вы шутите!
   -- О, нет, нет! не говори мне об этом еретике, неблагодарном; я воспитывал его, как сына; он презрел наши обыкновения и уехал к немцам учиться их затеям. Я говорю об Юме -- то есть, он твой жених; то есть, понимаешь ли?..
   -- Этот отчаянный старик, который только и говорит о войне и собаках!
   -- То есть, ты должна об нем говорить с почтением; я того хочу.
   -- Но, батюшка...
   -- Я не люблю, чтобы со мной спорили. Ступай в свою комнату и приготовляйся к завтрашнему дню.
   Маша встала, слезы показались у нее на глазах, и она вышла.
   -- Все пройдет, -- пробормотал Ганка. -- Юм человек благородный, честный, то есть пренебрегает заморщиною; богат, степенен: чего же ей? Но...
   Тут он взглянул на лес, поспешно встал и начал ходить по комнате.
   -- Эй! Григорий! -- слуга вошел.
   -- Скажи, пожалуйста: точно ли угадывает будущее, то есть, что будет с нами, -- колдун, живущий в лесу, который там синеется?
   -- Что и говорить, сударь! Не только угадывает, но даже показывает...
   -- Показывает! Что?
   -- Он вам покажет людей, которые за морем.
   -- Как?
   -- Я слышал от горничной нашей барышни, что Марья Петровна, бывши у него, видела Арсеньева.
   -- Арсеньева! То есть -- то есть -- моего воспитанника?
   -- Да, да!
   -- То есть -- это плохо. Не знаешь ли ты к нему дороги?
   -- Как не знать! Стоит войти в лес, попасть к Красной горе, а там можно дойти по берегу речки.
   -- Смотри же, ввечеру; но не делает ли он какого вреда людям, то есть, не опасно ли?
   -- Вовсе нет.
   -- Смотри же, молчи, никому ни слова, то есть, чтобы никто не знал; а между тем, я прочту добрую проповедь дочери, то есть -- можно ли брать на душу такой грех, то есть, водиться с чернокнижником!
   
   Ночь наступила, темная (как всегда бывает осенью). Молодой путешественник, заблудившийся в Волчьем лесу, тщетно искал выхода; усталая лошадь не могла идти далее; незнакомец сошел с нее и пошел вперед.
   Наряд на нем был смесь русского, тогдашнего (при Петре I), и немецкого; за поясом была пара пистолетов. Между дерев он увидел огонек; путешественник пошел туда. Это были развалины какого-то древнего строения; в одном окне оного, заваленного грудами камней, блистала свечка; подкравшись, он увидел почтенного старца, читавшего книгу. Тихо постучался он в дверь.
   -- Войди! -- сказал слабый голос внутри.
   Путешественник вошел в бедную, мохом обросшую келию.
   -- Здравствуй, Арсеньев! -- приветствовал таинственный. -- Впору ты приехал, -- днем позже -- ты потерял бы невесту.
   Изумленный Арсеньев не мог ничего отвечать.
   -- Как вы меня знаете? -- спросил он чрез несколько минут.
   -- Прежде, нежели ты вступил в этот лес, -- я уже знал все, к тебе относящееся. Садись, и не заботься о лошади, ее накормят. Миша! -- сказал он едва внятно, и громкий, пронзительный голос повторил в развалинах: "Миша!".
   Мальчик лет четырнадцати, похожий более на чертенка, косой, со всклоченными рыжими волосами, вывороченными ногами -- явился в комнату.
   -- Миша! Расседлай лошадь этого господина и принеси нам ужин.
   Арсеньев пришел в себя.
   -- Я узнаю тебя, -- сказал он, -- ты мошенник, бежавший из Любека, где хотели сжечь тебя, как чародея и обманщика; ты был пойман в шайке разбойников и присужден к виселице. Ты ушел опять, сделался учителем алхимии; я истратил у тебя все деньги так же, как и другие товарищи, не научась от тебя ничему; ты был узнан.
   -- Молодой человек! Проникая в прошедшее, я узнаю, о ком ты говоришь, о Рельмане; но вспомни его, и смотри на меня! Есть ли какое сходство между им и мною: тот ниже ростом; у него рыжие волосы; лет тридцати; я называюсь... Потом, ты видишь мой рост -- (он встал и выпрямился), -- волосы у меня были когда-то черные, но теперь убелели от времени.
   -- Мошенник! я всегда тебя узнаю! Не ты ли переменял, смотря по обстоятельствам, имя, голос, цвет волос? Я изобличу тебя.
   Он бросился на него и хотел сорвать накладную бороду.
   -- Дерзкий! Знаешь ли ты, что мне повинуются духи?
   -- Пустое! Знаю все твои уловки.
   При этом слове, он схватил его и бросил на землю.
   -- Арсеньев! -- сказал он жалостно, -- вспомни, что твоя невеста идет замуж, и я могу тебе помочь.
   Арсеньев пустил его.
   -- Арсеньев! обещаете ли вы мне награду и не изобличать меня, если я высватаю вам Марью Петровну?
   -- Молчание и двести рублей. Но объясни: что делается в доме Ганки?
   -- Старик ненавидит вас за то, что вы, по воле государя, уехали в Геттингенский университет. Юм сватается на его дочери.
   -- Этот старый черт! я...
   -- Его ожидают сюда завтра.
   -- А Маша?
   -- Маша помнит вас; недавно она была у меня; и я, признаюсь, желая снискать вашу милость, показал ваш образ известным мне способом.
   -- И это истина?
   -- Клянусь вам всем для меня священным.
   Арсеньев протянул руку, и Лот, боязливо стоявший возле стены, подошел к нему.
   -- Пойдем ужинать, -- сказал он, -- я не так беден, как вы думаете.
   Они вышли в другую комнату.
   -- О! И в самом деле: у тебя несколько стульев, картины, тюфяк с сеном. Стол, право, недурен, -- продолжал он, садясь, -- цыпленки, запеканка, молоко; как ты это все достал?
   -- Эту комнату с мебелью и со всеми чудесами, какие вы узнаете после, я нашел готовою. Здесь, когда-то, владетель замка содержал подобного мне...
   -- Обманщика, -- ну, продолжай.
   -- Положим, так; с вами нельзя спорить; после него двадцать лет она была пуста; молва, что здесь носится дух умершего чародея, не позволяла никому бывать в ней, и все сохранилось, как видите. Я знал этот слух, и...
   -- Пользуешься легковерием глупцов?
   -- Да, по милости их, вы кушаете цыпленка...
   -- Красная скала горит! -- сказал громкий голос в сводах комнаты.
   -- Останьтесь покуда одни, и не выходите за мною; кто-то идет сюда.
   -- Только не обманывай, слышишь, не то...
   -- Тс...
   Ночь сделалась еще темнее; и в лесу было темно, страшно и сыро, как в могиле.
   -- Видите ли, сударь, огонек? это на красной скале! Тише, не разбейте лба! Никто не знает, кто его разводит; там внизу -- вход в долину.
   -- То есть, куда мы идем! -- но скоро ли будет конец? Я устал, дрожу, то есть перезяб, как собака.
   -- Сейчас, погодите. Огонь загорелся сильнее; это значит, что колдун не сердит.
   -- Дай Бог! чтобы мы не по-пустому проходились; вон еще огонек, это что значит?
   -- Это его комната. Слышите ли музыку?
   -- Кто это играет?
   -- А почем знать! Но вот мы у дверей; прикажете ли постучать?
   Ганка кивнул головою; но дверь отворилась сама собой, и они вошли.
   -- Здравствуй, Ганка! -- сказал Лот. -- Ты пришел узнать судьбу своей дочери?
   -- Так точно, почтенный муж, я хочу знать: будет ли счастлива дочь моя?
   -- Положите на стол рубль, или более, -- прошептал Григорий, -- тогда он вам вернее скажет.
   Ганка поклонился, пробормотал несколько несвязных слов, между коими можно было только разобрать: "то есть, то есть благодарность, то есть, то есть" и исполнил наставление слуги.
   -- Не думайте, -- сказал Лот, -- чтобы я нуждался в этой безделице; но я принимаю ее, как величайший подарок, как милость моего благодетеля, -- благодетеля, коего прадед дал мне убежище в своей земле. Вы узнаете все; слуга ваш не может быть здесь.
   Григорий вышел.
   -- Итак, вы хотите узнать судьбу вашей дочери?
   -- Да, почтенный муж, то есть, будет ли она благополучна за Юмом?
   -- За Юмом? Вы узнаете.
   Но я считаю нужным описать его комнату.
   В углу было что-то подобное камину, возле чугунная печь; по углам стояли две какие-то статуи; окна были с железными решетками; на столе, закрытом черным сукном, горели восковые свечи; на нем лежали: оловянный шар на ремне, обнаженный меч, волшебный жезл и книга.
   Лот встал, посадил на кресла Ганку; очертил его мечом; взял оловянный шар, три раза бросил им в порог; потом стал посреди комнаты, сделал несколько кругов в воздухе волшебным жезлом и начал говорить на незнакомом Ганке языке.
   Первое удивление старика был легкий удар; потом в сводах раздалась приятная музыка, и громкий голос сказал:
   -- Маша любит Арсеньева, он ее суженый; и, несмотря на твое желание, она не будет за Юмом, но за тем, кого любит.
   -- Как? То есть...
   Ганка вскочил со стула; но в это время одна статуя медленно двинулась вперед и с поднятым жезлом стала перед Ганкой.
   Старик сел опять на место, и статуя удалилась.
   Лот протянул жезл -- свечи погасли; среди комнаты явилась жаровня, из нее вышел легкий пар, который чрез несколько минут образовал две фигуры, похожие на Арсеньева и Машу, в брачных венцах.
   -- То есть... то есть, -- закричал Ганка, и, в страхе забывшись, хотел встать, но все исчезло; зеленый свет наполнил комнату.
   -- Ни с места! -- сказала другая статуя; Ганка упал на кресла; опять удар, музыка, все исчезло, свечи загорелись, и статуи стоят в прежнем положении. Опершись на меч, закрыв другою рукою лицо и дрожа всем телом -- стоял Чернокнижник; когда он поднял голову, Ганка крестился и, как в лихорадке стучал зубами.
   -- Не бойтесь ничего, все прошло.
   Ганка все еще не мог прийти в себя и смотрел по углам комнаты.
   -- Можно ли встать? -- спросил он, -- то-есть...
   -- Можете свободно.
   -- Где же мой человек?
   -- В сенях вы найдете его и провожатого, который выведет вас из лесу; не опасайтесь ничего.
   Тихо поблагодарил старик обманщика и робко вышел из комнаты, оглядываясь при каждом шаге.
   -- Григорий, Григорий! -- сказал он.
   -- Я здесь, сударь.
   -- А вот и провожатый, -- завизжал Миша, освещая свое лицо фонарем.
   Ганка отступил назад, ибо думал видеть еще одно из бывших явлений.
   -- Ха! Ха! Что это вы? Я, право, не черт и вас не съем. Однако ж, -- (продолжал Миша, отойдя уже далеко от развалин), -- господин Ганка! Если вы не дадите мне на орехи, то я... осторожнее -- здесь камень, не разбейте носа!.. То я напущу на вас целую сотню чертей.
   -- Пожалуйста, не говори об этом, -- теперь здесь так, так... то есть, странно...
   -- Дайте на орехи, или...
   -- Пожалуйста, молчи. И расточатся срази его.
   -- Да сколько ни читайте, все не поможет, если я вас брошу. Здесь ров, не оступитесь.
   Ганка дал ему грош; но Миша не переставал шутить над ним.
   

II

   -- Признаюсь, ты порядочно проказничаешь, -- сказал Арсеньев вошедшему Лоту. -- Не знаю, как достало у меня терпения все это слушать и молчать.
   -- Я делал все для вашей пользы.
   -- Согласен; но твоя помощь мне что-то, право, не нравится.
   -- Как угодно! Идите завтра к Ганке, увидите его прием; увидите нового гостя; увидите развалины своего жилища, и -- призовете меня.
   -- Увидим!
   Они уже хотели идти спать, как вдруг дверь отворилась, и Миша вбежал с беспокойством в комнату.
   -- Батюшка! Батюшка! -- сказал Миша. -- Юм приехал.
   -- Тут еще нет беды!
   -- Он встретил нас на дороге, -- я отошел в сторону, и потом тихо следовал за ним. Но мне есть дело с вами переговорить, -- выйдите в другую комнату.
   Лот возвратился чрез несколько минут; в нем заметно было беспокойство.
   -- Мне наскучила жизнь обманщика, -- сказал он. -- Если я высватаю вам Машу, обещайте дать у вас пристанище мне с бедным сиротою.
   -- Обещаю; но что это значит?
   -- Гм! Завтра узнаете. Но, ради Бога! что бы ни было с вами у Ганки -- не горячитесь, и не говорите, что были у меня. Прощайте!
   Солнце только начинало восходить, когда проснулся Арсеньев; но представьте его удивление, когда он увидел себя в пустой комнате, где не было никакого признака, чтобы в ней кто жил; он отыскал комнату, в которой происходило столько чудес, но и там ничего не было. Долго звал он Лота и Мишу; но никто не отвечал ему. Он оседлал свою лошадь, сел на нее и поскакал в Вороний терем.
   
   В комнате, которую мы описали сначала, сидели Ганка и Юм.
   -- Да, -- сказал Юм, -- да, я отомщу обманщику, который набил тебе голову такою чепухой; да, и ты сам увидишь, что был обманут, -- да.
   -- То есть, братец, ты ничему не веришь; но...
   -- Да, но ты обещал, попробуй исполнить, да, и если выйдет не по пророчеству обманщика, тогда мы будем смеяться.
   -- А если, то есть...
   -- Да, если выйдет по пророчеству, то я отказываюсь от невесты.
   -- Вот тебе моя рука. Сегодня помолвка. Но что ты сидишь все со мною, а с невестой не сказал ни слова; надо с нею больше говорить; то есть, девушки любят, когда мужчины с ними болтают: о их прелестях, о своих, то есть... чувствах.
   -- Да, брат, твоя правда; но я, признаюсь, не умею говорить с ними, только хочу польстишь девушке, -- смотри, начну хвалить Стрелку или Звонишку; да, да.
   -- Ха! Ха! Ха! То есть, то-есть, у тебя только охота на уме ...ха! ха!.. Иди же к дочери.
   -- Ну, изволь! Да, -- (сказал он, остановись в дверях), -- после обеда к обманщику.
   -- То есть, к колдуну? -- Изволь!
   Маша сидела под окном и плакала, смотря в даль, когда вошел Юм; он поместился возле нее.
   -- Какая сегодня прекрасная погода, -- так начал он разговор.
   -- Да, -- сказала Маша, стараясь скрыть слезы.
   -- Да, -- отвечал он, -- да... да... да...
   Он долго твердил бы еще, не находя, что говорить, но тут пришла ему на мысль охота.
   -- Да, -- продолжал он, -- сегодня хорошо охотиться, -- да?
   -- Да, -- повторила в рассеянии Маша, всматриваясь вдоль по дороге.
   -- Да, да.
   -- Это он! -- вскричала Маша, протянула в окно руки, слезы полились из ее глаз. -- Это он! -- продолжала она, и, забывшись, обняла Юма.
   -- Да, -- сказал он, вырвался из ее объятий и бросился к дверям; к несчастью, Ганка подслушивал их разговор; не успел отойти и получил такой толчок в лоб, что растянулся на полу. Юм не останавливался, -- сказал еще раз: да, перескочил через него и ушел; ибо Маша следовала назади, и он воображал, что она гонится за ним.
   Ганка встал и потирал лоб, рассуждая: что это все значит?
   Вдруг плач и радостные восклицания послышались в комнате, куда выбежала Маша; Ганка пошел туда, и что же увидел!..
   Арсеньев и Маша обнимали друг друга; Юм кричал и сердился.
   Ганка потирал лоб и думал: "Это недобрая примета".
   -- Батюшка! -- сказала Маша. -- Неужели вы не узнали Арсеньева?
   И молодой человек бросился в его объятия.
   -- Еретик! -- кричал отец. -- Ты осквернил меня.
   Арсеньев отошел и сказал с грустью:
   -- Мой благодетель отвергает меня!
   -- Батюшка! Он все тот же: он так же любит нас; он повиновался Царю.
   -- Ганка! Если ты забудешь данное тобою слово, то я распорю тебе эту шишку вместе со лбом, -- сказал Юм.
   -- Ты кто такой? -- спросил гордо Арсеньев. -- Если не замолчишь, то я прострелю твое толстое брюхо.
   -- Арсеньев! -- произнесла умоляющим голосом Маша. -- Перестань, ради Бога!
   -- Арсеньев! -- сказал Ганка. -- Я люблю тебя; но не должен любить, ибо ты жил с еретиками. Не могу позволить тебе любить Машу, ибо она невеста их благородия (Юм поправил усы); не могу дать тебе пристанища, ибо опасно пустить волка в овчарню, то есть, тебя к Маше. Недаром эта шишка!
   -- Да, да, -- твердил Юм.
   -- Итак, все прелестные мечты мои разрушились, -- я не имею более отца, и Маша расцвела не для меня, -- сказал с отчаянием Арсеньев. -- Ах! Как горестно мое возвращение на родину. Простите! да ниспошлет нам Бог то спокойствие, которое вы похищаете у меня!
   Чрез несколько минут, он скакал уже по дороге к ветхому жилищу своих предков. Там встретил его Лот, не в виде чернокнижника, но просто как слуга, и чрезвычайно удивил его, когда показал несколько со вкусом отделанных им для него комнат. Он расспросил его о встрече, сделанной ему Ганкой, и с довольным видом сказал:
   -- Не правду ли я говорил? но не отчаивайтесь, я помогу вам; обещайте мне только пристанище у вас и кусок хлеба.
   Арсеньев обещал.
   

III

   Печально закатывалось солнце за голые деревья, обнаженные рукою осени, и между вершин этих дерев и груды камней, лучи его, пробираясь в узкое длинное окно, заделанное железною решеткою, освещая слабо мрачные своды, падали на камин и рисовали его в тесном углу, подобно гигантскому остову.
   Два человека с длинными черными бородами, в русских кафтанах, сидели на диком камне и всматривались в темные углы комнаты.
   -- Тьфу, черт, как я устал! Ушел, проклятый, и след простыл.
   -- Да полно, Ганка, озираться и читать молитвы, твой чернокнижник сам струсил, да...
   -- Нет, брат, что ни говори, а не быть добру, то есть, посмотри, что он с тобою сделает...
   -- Со мной! Увидим, -- сказал Юм, сжимая рукоятку охотничьего ножа.
   -- Слышишь ли? -- прервал его торопливо Ганка, подняв вверх нос и нюхая, как гончая собака, -- то есть, серой пахнет.
   -- Ха! Ха! Ха! Да полно, Ганка, смешить; я, кроме сырости, ничего не слышу.
   -- А я, брат, так слышу!
   -- Да так-то немудрено видеть чудеса, о которых ты рассказывал.
   -- То есть, смейся, смейся... смотри... смотри... -- закричал Ганка, пятясь за Юма.
   И точно, вместо статуи, которая вчера подходила к Ганке, на пьедестале стояло что-то белое, похожее на Мишу, и дразнило языком Ганку.
   Юм оборотился в ту сторону, но в комнате вдруг стало темно.
   -- Эй, брат! не шути, -- сказал Юм, -- да, не шути, не то...
   Опять сделалось светло.
   -- Ну, Ганка, что же тебя перепугало?
   Ганка протирал глаза; ибо, вместо Миши, прежняя статуя возвышалась на пьедестале.
   -- То есть, то есть, вместо этой статуи, я видел мальчика...
   -- Не эта ли статуя подходила к тебе вчера?
   -- Эта самая.
   -- А вот мы сейчас увидим; да...
   Юм подошел к статуе и начал ее осматривать; долго не мог он ничего открыть, наконец, в пьедестале нашел ручку.
   -- Это что такое? Посмотри, Ганка; да, подойди ближе.
   Ганка подошел к Юму и выглядывал из-за его плечей.
   Юм поворотил пружину -- статуя стала на одно колено; Юм поворотил опять -- она наклонилась.
   -- Смотри! И я колдун. Да, брат, видишь ли, какой обман.
   -- То есть, то есть, это забавно, -- и при этом слове, ободрясь, Ганка подошел ближе.
   Юм поворотил -- статуя сложила руки, Юм продолжал вертеть -- статуя выпрямилась, потом подняла ногу, потом руку, и наконец, отвесила жезлом удар по спине Ганки, который в это время стоял близко, и, наклонясь, рассматривал пружину; старик закричал, присел и не смел поднять вверх головы. Юм хохотал, и вертел по-прежнему -- статуя подняла опять руку, и Юм получил такой же подарок.
   -- Проклятая! -- закричал Юм и толкнул ее ногою. Статуя и пьедестал с громом и пламенем провалились сквозь пол.
   Ганка поднял голову, и, видя, что Юм чешет спину, принялся хохотать.
   -- Что, брат, то есть, досталось?
   -- И ты туда же смеешься, а сам, да, сам то же скушал.
   Между тем, как Юм осматривал место, где провалилась статуя, Ганка взглянул на камин, -- и что же: вместо дров, которые видны были в нем прежде, выглядывала оттуда голова Миши и дразнила старика.
   -- Смотри! Смотри! -- закричал Ганка, указывая на камин.
   -- Ну, что там еще?
   -- Смотри! В печке опять тот же бесенок.
   -- Я ничего не вижу, кроме дров.
   В печке точно были дрова, как и прежде.
   -- Ты бредишь, Ганка.
   Юм оборотился к окну, и та же голова начала опять дразнить Ганку.
   -- То есть, то есть, брат, опять...
   -- А вот мы увидим, -- сказал хладнокровно Юм, подходя к камину, в котором, как и прежде, видны были дрова.
   -- Ради Бога! не подходи близко, то есть, нас опять поколотят.
   -- Да, пускай попробует еще раз.
   Юм был уже в пяти шагах от камина, как вдруг из-за дров выскочил заяц, бросился под ноги Юму и ушел в двери.
   -- Держи, Ганка! -- закричал Юм, но Ганка сам бежал прытче зайца.
   В эту минуту, где ни взялись две своры борзых собак, и пустились за русаком. Юм, страстный охотник, забыл и камин, и чернокнижника, бросился за собаками, атукая и свистя. Ганка, услыша его голос, оборотился, увидел собак, и, воображая, что они за ним гонятся, пустился бежать еще шибче.
   Эта процессия долго находилась в следующем порядке: впереди заяц, далее, позади, Ганка, за ним собаки, а потом Юм; наконец заяц и собаки скрылись, Ганка от усталости упал, Юм запнулся на него и всею тяжестью своего благородия придавил будущего тестя.
   -- То есть, то есть, брат, у тебя нет ни совести, ни Бога, травить меня собаками.
   -- Да кто тебя травил, я и не думал; вольно тебе бежать прытче борзых. Ха, ха, ха!
   -- А собаки разве не твои?
   -- Да, брат, теперь только опомнился, ведь это мои собаки; да откуда их принесло нелегкое?
   -- То есть, брат, встанешь ли ты сегодня; мне тяжело.
   -- Да, брат, сегодня досталось. Как бы отыскать собак, а там опять к чернокнижнику.
   -- Нет, брат, воля твоя, я ни за что не пойду, то есть, моим бокам и то досталось.
   Они встали; Юм начал скликать собак, а Ганка побрел тихонько домой.
   

IV

   Несмотря ни на слезы, ни на горесть, ни на мольбы своей дочери, Ганка не переменил намерения; все, на что он согласился, была только отсрочка свадьбы на год.
   В день помолвки Юма и Маши гостей было довольно, все веселились, и никто не обращал внимания на слезы невесты. При конце обеда, когда вино туманило и двоило предметы, среди залы явился Лот с длинною бородою; платье его перевивали серые змеи, а также и шапку.
   -- Чернокнижник! -- шептали гости с ужасом.
   -- Ганка! -- произнес он. -- Помнишь ли ты время, когда принял и усыновил Арсеньева? Ты клялся быть ему отцом! Где твоя клятва? Ты отринул его за то, что он не хотел, подобно тебе, убегать спасительного просвещения. Ты сам усилил любовь его и своей дочери; не ты ли говорил ей: "Дочь моя! Люби его, он будет тебе некогда вместо меня". Не ты ли своими ласками награждал их взаимную нежность? -- и теперь, когда эта страсть составляет всю их радость, надежду и жизнь -- ты хочешь уничтожить ее для своих прихотей. Я пришел требовать твоего согласия на брак Арсеньева и Маши! отвечай!
   -- Я не могу, -- то есть, я дал слово Юму!
   -- Я знаю, он откажется!
   -- Никогда, -- закричал Юм, бросив на тарелку рака, -- скорей вареные раки будут ползать и вода превратится в вино, -- да, в вино, -- нежели я откажусь! -- да!
   -- Соглашайся же, Ганка! это все может случиться, и я уверяю тебя, что при малейшей опасности, Юм первым оставит свою невесту.
   -- О! Если я ее оставлю, тогда откажусь, да, тогда, а до того прошу убираться.
   -- Слабый смертный, ты забываешь, с кем говоришь!
   -- Знаю, брат, да, знаю! Не толкай меня, Ганка, я не побледнею от него, так как ты, да, -- смотри, что я с ним сделаю.
   Тут он соскочил с места и бросился к Лоту. В эту минуту раздался треск, шипение и каждый змей на его платье изрыгал огонь, так что чернокнижник, казалось, превратился в огненный столб. Юм отскочил от него и закрыл лицо руками, -- огонь опалил ему бороду; гости разбежались, куда глаза глядели, а Ганка стащил со стола ковер (которым, по древнему обыкновению, покрыт был стол), скатерть (она слалась сверх ковра), и, закутавшись в них, лежал недвижим.
   -- Страшитесь моего мщения! -- сказал Лот и вышел из комнаты.
   На улице все видели, как огненный человек пролетел по полю и бросился с моста в реку.
   

V

   Ночь покрывала природу. Снег большими охлопьями засыпал дорогу; ветер бушевал в полях; эта ночь не была темна, как могила, -- нет, но беловатый свет метели представлял что-то беспредельное -- без темноты и света, где взор не видел ни земли, ни неба и где человек на каждом шагу ожидал встретить гроб.
   Эта погода застигла в дороге трех путешественников -- то были: Ганка с дочерью и Юм. Первый читал молитвы, смотрел на дочь, как на безвременную жертву, и слезы лились по щекам его; он раскаивался, что решился отвезть ее в монастырь, дабы до свадьбы предохранить ее от козней чернокнижника, и твердо был уверен, что эту бурю наслал волшебник; он был готов в сию минуту отказать Юму, и даже забыл его саблю.
   Маша, не имея надежды соединиться с своим любезным, была равнодушна к жизни; но видимая смерть ужасала ее.
   Юм бранился, клял погоду, снег и ругал кучера.
   Сани тихо подвигались вперед, лошади опустили головы, кучер бросил вожжи, ибо дорога была потеряна и не было надежды выбиться из этой пустыни.
   Так провели наши несчастные странники четыре ужаснейших, самых длинных часа между надеждою жизни, и -- отверстою могилою.
   Наконец кучер сказал:
   -- Радуйтесь, сударь! Верно, из нас кто-нибудь счастлив: мы в лесу, лошади фыркают, они чуют жилье.
   Юм высунул голову и закричал:
   -- Да, точно, направо виден большой огонь; поворачивай туда! -- ну, слава Богу!
   -- Слава Богу! -- повторили путешественники вместе.
   -- Не отгадаешь ли ты, где мы? -- спросил Ганка у кучера.
   -- Хоть убейте, не знаю, -- отвечал он, -- постойте, налево, кажется, Красная гора, а это, где огонь горит, то место, где жил колдун.
   -- Колдун! -- закричал Ганка. -- Поворачивай назад, то есть, куда хочешь, только не туда.
   -- Помилуй, брат, -- воскликнул Юм, -- что ты, разве опять искать смерти? увидим, что он может сделать; да, увидим. От злых духов есть у меня крест, а от бездельников сабля; но вот мы остановились -- идите за мной.
   Он вынул саблю, пистолет и пошел вперед; за ним Маша и потом Ганка.
   Комната была та самая, в которой гадал Ганка, чисто прибранная, с тою же мебелью; хотя в ней никого не было, но видно, что кого-то ожидали: две восковые свечи горели на столе, и в камине разложен был огонек.
   -- О! здесь хорошо! -- сказал Юм. -- Да. Где же хозяин?
   Ответом было молчание.
   -- То есть, братец! перестань кричать, -- видишь, как Маша боится.
   Полчаса провели они в каком-то ожидании и тайном страхе; но, видя, что ничего нет ужасного, бесстрашный Юм велел принести водку и закуску, и принялся вместе с Ганкою пировать. Маша как будто что-то припоминала и делалась веселее, -- она попросила воды, ей подали в стакане; Маша надпила его и поставила. Юм, развеселенный вином, взял стакан, попробовал, не холодная ли, потом поднял его вверх и сказал:
   -- Да, -- вот теперь желал бы я, чтоб эта вода превратилась в водку. Ай!
   -- Что такое? -- спросил Ганка.
   -- Меня кто-то ударил.
   -- Ха! ха! ха! ха! -- раздалось в воздухе. Все перекрестились и, казалось, хотели увериться, что они обманулись.
   Несколько минут прошло в молчании; наконец, Маша взяла стакан, хотела пить; но только поднесла к губам и с ужасом поставила на стол.
   -- Это вино! -- сказала она.
   -- Вино! -- воскликнул Юм, взял стакан, попробовал и уронил на пол. -- Да, вино! -- прошептал он.
   Ужас увеличивался.
   Вдруг Ганка закрыл лицо и, указывая на стену, шептал:
   -- Смотрите! Смотрите!
   На ней носились, как тень, какие-то страшные лица.
   В это время кучер принес закуску; он развязал салфетку, в которой были вареные раки, и они поползли по столу; кучер отскочил; Ганка стучал зубами; Юм протирал глаза, Маша становилась покойнее и покойнее.
   -- Два условия, назначенные вами, исполнились! -- загремел голос. -- Соглашайтесь на предложение Арсеньева, или страшитесь моего мщения!
   -- Соглаш...
   -- Молчи, Ганка! -- воскликнул Юм, -- или я тебе первому раскрою лоб! Да, я не соглашаюсь, и увижу, что можешь ты мне сделать! явись сюда! Попробуй моей сабли!
   Он вынул ее и ударил по полу; она зазвучала, и эхо повторило этот звук.
   -- Итак, мщение!
   -- Мщение! Мщение! Мщение! -- загудели и завизжали тысяча голосов; поднялся страшный вой, лай, мяуканье, ржание, гром, свист, и между этим слышалась приятная музыка; только эти слова можно было разобрать из песни, петой стройно:
   -- Странница! Тебя... невидимые... силы... все для твоего... мужайся...
   Раздался ужасный удар, свечи и огонь в камине погасли.
   На стене явилась огненная надпись: "Соглашайтесь, пока есть время!"
   -- Нет! -- сказал Юм. -- Ганка! Если ты согласишься или уйдешь, то я прострелю тебя.
   Ганка не знал, что делать; он боялся оставить дочь, которая находилась, как будто, в обмороке, не менее, как и пистолетов Юма. Между тем, комнату наполнил зеленый свет, в котором являлись и исчезали разные мечтательные фигуры, вертясь около головы Ганки и Юма; первый кричал во все горло: "Да воскреснет Бог" и прочая, вмешивая иногда в молитву любимую поговорку "то есть", а второй махал саблею во все стороны, твердя тихонько: "да", и рубил один воздух.
   Опять гром, опять темнота и надпись: "Соглашайтесь!"
   -- Нет! -- кричал Юн.
   Комната наполнилась голубым светом, невидимая музыка заиграла похоронный марш, и погребальная церемония потянулась мимо их; тени внесли черный гроб, поставили пред отцом Маши, открыли его -- в нем лежал мертвый другой Ганка.
   Живой Ганка забыл читать молитву и прятался за Юма.
   Опять удар, -- темнота, -- надпись: "Последний раз требую: соглашайтесь!".
   -- Нет! -- кричал Юм.
   Красный свет страшно озарил комнату; явились два привидения: одно образ Юма, с длинными рогами; оно подходило к Ганке, вертело головою и хотело бодать его; тщетно Ганка пятился в угол, тщетно читал молитву, -- страшные рога были уже возле его живота. Ганка собрался с духом, прыгнул и очутился у дверей. Между тем, к Юму подходило другое привидение -- это была тень Арсеньева, вооруженная кинжалом, -- отчаянный храбрец выстрелил в нее из пистолета, пуля пролетела насквозь, но тень приближалась ближе, -- он чувствовал уже могильный холод, веявший от привидения, уже кинжал был у его горла. Юм не выдержал и опередил Ганку. Долго блуждал он по лесу в страхе, отчаянии и досаде; наконец, наткнулся на кого-то.
   -- Кто это? -- закричал он.
   -- Я, брат! то есть, Ганка.
   -- Что, верно, пришлось нам умирать здесь?
   -- Я говорил тебе, то есть, откажись!
   -- Да, брат! Я не думал, чтобы... в...
   -- Согласитесь ли вы теперь? -- сказал голос.
   Они обомлели.
   -- Согласен я, -- запищал Ганка, -- то есть, на брак Арсеньева и Маши.
   -- Отказываюсь от своей бывшей невесты, да, отказываюсь! -- ворчал Юм.
   Эпилог
   Вот сюжет для картины живописца, взятый из жизни семейства Ганки; это чрез год после описанных происшествий.
   Время перед вечером; местоположение -- хорошо обработанный сад; в отдаленности и в тени, садовник что-то прилежно работает; ему помогает рыжий, косой мальчик; читатель узнает в них Лота и его сына; ближе, на дерновой скамье, сидит Ганка, возле него пунш, он курит трубку и смотрит с сердечным удовольствием на юную чету -- Арсеньев рисует портрет с своей также милой и прелестной жены, которая между тем:
   
   На люльку опустясь,
   Ни молвишь, ни дышать не смея,
   Любуется плодом бесценным Гименея,
   Любуется его улыбкою сквозь сон.
   

Библиография

   Тихорский, Н. Я. Чернокнижник: Повесть // Сын Отечества и Северный архив. 1834. NoNo 19-20.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru