Lib.ru/Классика: Тихонов Владимир Алексеевич. Ковырлово

Владимир Алексеевич Тихонов

Ковырлово

-- Поедем на Ковырлово! -- предложил мне однажды Сергей Дмитриевич Грулёв.

-- На Ковырлово? А что такое это самое Ковырлово?

-- Это озеро... Понимаешь, озеро в лесу. Лес-то мой, мне бы давно посмотреть его нужно; ну, а ты уток постреляешь, -- уток там пропасть, хоть руками бери.

-- Ну, в таком случае поедем на Ковырлово! -- согласился я.

Через полчаса мы уже ехали в какой-то домоделанной, -- неладно скроенной, да крепко сшитой таратайке. День стоял довольно жаркий, дождей давно не было, и серая пыль неслась за нами целым облаком.

-- А каковы озими-то! А?.. -- восхищалось хозяйское сердце Сергея Дмитриевича густою зеленью расстилавшихся вокруг нас полей.

-- Дождя бы надо, -- заметил, не оборачиваясь, кучер Прохорыч, толстый, рыжеватый мужик.

-- Да, для яровых не мешало бы.

-- А послушай, Серёжа, -- спохватился я, -- как же я буду стрелять-то? Ведь ещё рано -- ведь до Петрова дня...

-- Ну вот!.. У нас когда хочешь стреляй... Да ведь ты всё равно ничего не убьёшь, так только -- попалишь для своего удовольствия, -- прошёлся он на мой счёт.

Прохорыч, при этом замечании своего барина, повернул свою лопату-бороду и, снисходительно улыбаясь, взглянул на меня. Охотник я был, действительно, самый жалкий: какая-нибудь подстреленная ворона для меня составляла целое событие.

До Ковырлово было вёрст двадцать. Дорога почти всё время шла полями; солнце, несмотря ещё на самое начало июня, жарило беспощадно. Посеревшая от пыли караковая тройка бежала, что называется, нога за ногу. Сергей Дмитриевич вскоре задремал. Прохорыч мурлыкал какую-то однообразную песенку...

Въехали в деревню... На улице пусто... Одни курицы бродят, да больной телёнок лежит посреди дороги и греется на солнышке; из-под ворот нас облаяла полусонная шавка.

Проехали.

Небольшое сельцо попалось нам на пути. Почти такая же пустота... Только, для разнообразия, около церкви ребятишки в бабки играют, да о сруб колодца свинья чешется.

За селом протянулся небольшой сосновый бор. Дорога сделалась песчаной, лошади пошли шагом. Воздух стал словно ещё теплее; смолой запахло. Тихо... Только кукушка где-то уныло кукует, -- на своё одиночество жалуется.

Но вот лес сразу оборвался на отлогом берегу широкой и судоходной реки С. На воде ни ряби, ни зыби, -- сверкает она на солнце так, что глазам смотреть больно. Но посвежело, как будто... Отстегнули пристяжных и въехали на дремавший у берега паром. Трое сонных татар взялись за вёсла.

-- Ну, теперь и Ковырлово недалеко, -- объявил мне Сергей Дмитриевич, когда мы выбрались на противоположный берег.

Лошади побежали дружнее. Началось чернолесье. Таратайку стало встряхивать сильнее по плохой лесной дорожке.

-- А что, молока мы у Улиты найдём? -- обратился Сергей Дмитриевич к Прохорычу.

-- Когда, чать, не найти! Ведь у неё корова есть, -- отозвался тот.

-- Это что за Улита? -- полюбопытствовал я.

-- А это мой лесник! За лесом у меня присматривает.

-- Как? Ты бабу лесником держишь?

-- Бабу. А что?

-- Да помилуй, как же баба за лесом углядит?

-- Ну, это какая баба!.. Моя Улита надёжнее всякого мужика. Это, брат, такая золотая старуха, что кого хочешь за пояс заткнёт.

-- Но ведь лес -- не бабье дело.

Прохорыч опять взглянул на меня: "Ишь, -- дескать, -- не верит".

-- Баба бабе рознь, -- продолжал Сергей Дмитриевич. -- Положим, я при ней и работника держу, так, старичка ветхого... но это так -- для проформы.

-- Лядащий он! -- заметил кучер.

-- Кто?

-- Да Амосыч-то...

Откуда-то потянуло дымком, и чрез минуту мы выехали на небольшую луговинку, в одном углу которой приютилась маленькая, закоптелая избушка.

-- Вон и Улита нас встречает, -- указал кнутом Прохорыч.

На пороге избушки стояла высокая и худая женщина лет пятидесяти. Встретила она нас молчаливым, но почтительным поклоном.

-- Ну, что, Улита, всё благополучно? -- обратился к ней Сергей Дмитриевич.

-- Всё благополучно, батюшка.

Я попристальнее взглянул на "золотую старуху". В ней было что-то нерусское: и тонкий горбатый нос, и большие, не потухшие ещё глаза -- напоминали что-то южное... Смуглая, загоревшая кожа на её впалых щеках и худой шее ещё более усиливала это впечатление.

-- Самоварчик ставить прикажете? -- осведомилась она.

-- Нет, самоварчик попозже, а теперь дай нам, если у тебя есть, молока, -- мы перекусим малость.

Расположившись на разостланном возле избы ковре -- в избе-то, по словам Улиты, очень душно было, мы принялись за разные привезённые с собою закуски.

Прохорыч отпрягал лошадей; возле него суетился какой-то дряхлый старикашка, больше мешавший, чем помогавший нашему кучеру.

-- Это и есть Амосыч-то? -- спросил я.

-- Он самый, -- ответил Сергей Дмитриевич и, повернувшись к старику, крикнул, с лёгкой насмешкой в голосе. -- Ну, что, Амосыч, не женился ещё?

-- Нет ещё, батюшка Сергей Митрич, нет ещё, -- зашамкал тот беззубым ртом, стараясь улыбаться, -- невест всё нетути... Вот старуху сватаю, да нейдёт что-то, -- кивнул он на подававшую нам в это время молоко Улиту.

Та не улыбнулась даже...

Из избы доносился до нас тихий и отрывистый разговор.

-- Кто это у тебя, Улита, там? -- спросил Сергей Дмитриевич.

-- Дочь пришла -- Варвара.

-- А с кем она разговаривает-то?

-- С охотником... Охотник зашёл, -- с ним.

-- Со Степаном?

-- С ним.

Говоря про охотника, Улита как будто конфузилась, словно ей неприятно про него было говорить.

-- Ну, вот что, -- обратился уже ко мне Сергей Дмитриевич, -- мы сейчас закусим -- и каждый по своему делу: я пойду лес смотреть, а ты вот с Амосычем -- на озеро за утками. Амосыч, цел у тебя челнок-то?

-- Цел, батюшка, Сергей Митрич, целёхонек.

Я заметил, что когда мой приятель говорил со стариком, то он значительно усиливал голос -- почти кричал.

-- Да что, он глух, что ли? -- спросил я.

-- Глух! Совсем глухой.

Из избы в это время вышел охотник. Это был молодой ещё парень, лет двадцати пяти; небольшая русая бородка красиво кудрявилась вокруг его широкого загорелого лица. Серые маленькие глазки смотрели бойко, но как-то холодно. Одет он был наполовину мужиком, наполовину загулявшим мастеровым.

-- Здравствуй, Степан! -- поздоровался с ним Грулёв.

-- Здравствуйте, Сергей Дмитриевич! -- лениво приподнимая фуражку, отозвался тот.

-- Охотишься?

-- Нет, какая теперь охота! Так брожу...

Вслед за охотником показалась и дочь Улиты, Варвара. Она была замечательно похожа на мать: тот же горбатый, тонкий нос, такие же большие чёрные глаза, но при этом она поражала замечательной красотой. Всё в ней было пропорционально, изящно и грациозно. Из-под красного, съехавшего немного на бок платка выбивалась прядь густых и чёрных безо всякого блеска волос.

-- Какова? -- подталкивая меня под бок, спросил вполголоса Сергей Дмитриевич.

Я даже не нашёлся, что и сказать, а только молча любовался ею.

-- А про её мать говорят, кто помнит, что ещё красивее была, -- продолжал он и, повернувшись к Варваре, ласково проговорил. -- Как живёшь-можешь, Варюша?

-- Благодарю покорно, Сергей Дмитриевич, помаленьку.

Голос у неё был грудной, нежный, как говорится -- бархатный, только какая-то необычайно грустная нотка звучала в нём.

Мы уже порядочно закусили, пора была отправляться и за утками. Достав из чехла свою двустволку, я направился через лес к озеру. Сзади меня поплёлся Амосыч, вооружённый какой-то лопаткой. Он объяснял мне, куда нужно идти и на какую тропинку сворачивать.

В лесу было совсем тихо, -- он едва-едва шумел своими вершинами. Только комары надоедливо пели, кружась вокруг нас целыми стаями, да какие-то маленькие птички весело щебетали, перелетая с ветки на ветку. Идти приходилось версты две, и путь был довольно неровный: то мы продирались между кустами малинника, то обходили какое-нибудь небольшое лесное болотце, то, наконец, взбирались по сухому валежнику на пригорок.

Амосыч шёл сзади и всё что-то бормотал себе под нос.

-- Ах, Боже мой! Боже мой! Вот грехи-то!.. Ведь родная мать... и вдруг... А! Вот напасть-то... Да и подлец же он!.. Право подлец! -- несвязно доносилось до меня.

-- Это ты про что, Амосыч? -- крикнул я, заинтересованный его бормотаньем.

-- Про что? Про Улиту... Про неё всё! Про неё -- про стару ведьму! -- зашамкал он своим глухим, старческим голосом, стараясь поравняться со мной.

-- Про Улиту -- про кровожадную аспиду! Про неё... Я говорил... говорил Сергею Митричу... Да разве он меня послушат? Он её, небось, больше слушат...

-- Про что же это ты говорил?

-- А про то, что добра тут не будет! Ишь, на старости лет беса тешить вздумала -- замуж собралась.

-- Замуж! За кого?

-- Да за Стёпку! За Степана-охотника!..

-- Вот что! Да ведь он, поди, лет на тридцать моложе её!

-- И то моложе! Моложе, вестимо, да на деньги зарится, разбойник! На деньги...

-- Да разве у неё деньги есть?

-- А то нет? Как не быть! Накопила, хрычовка... Ведь она скупуща!.. Вот теперь хошь с меня -- четыре рубля за харчи дерёт, -- а ведь голодом морит... голодом.

-- Ну, с тебя-то немного наживёшь, дедушка.

-- Ась? Немного?.. Да нешто я про то толкую?.. С Варвары нажилась она, с дочери, вот с кого.

-- С дочери? Это как?

-- Да замуж её выдала... за богатея выдала... за старого-старого, -- вот как я же, поди, коли не старше; ну, и обобрала зятя-то... дочиста обобрала, а теперь на её же деньги -- нако, что задумала!..

-- А у Варвары жив муж-то ещё?

-- Жив! Жив, только уж с печи не слезает, -- совсем старый... Вот Варвара-то всё и ждала, когда старый муж умрёт, чтобы за молодого-то замуж выйти -- за Степана-то, значит... А теперь -- накось что! Мать-то и отбивает, сама за него идти хочет...

-- Да неужели Степан сам не видит, на ком он женится?

-- Коли не видит! Только он тоже на деньги рассчитывает... Для него что! Для него деньги -- первое удовольствие!.. А Варвара-то теперь просто ума решилась совсем...

-- Да что, она любит его, что ли?

-- То-то, мол, любит!.. Ведь он на ней ещё прежде жениться-то обещал -- ещё когда девушкой была... обещал беспременно жениться.

-- Что же она тогда за него и не вышла?

-- Мать не допустила, -- за богатого, вишь, прочила. А у Стёпки-то всего и есть, что ружьё да гармоника, -- в том всё и богатство его.

-- Так убивается Варвара-то?

-- Беда -- убивается! Страх! Сегодня раза три грызться с матерью-то зачинали... Схватятся, насилу разнимешь... Только Степан и бьёт же её.

-- Кого?

-- Да Варвару-то.

-- За что же?

-- А чтобы матери не перечила...

-- А далеко ли Варвара живёт отсюда?

-- Вёрст двенадцать.

-- А Степан?

-- Ась? Степан-то? Там же, в тех же местах... Нет, что говорить -- тут пути не будет!.. Уж и я страху набрался с ней, с хрычовкой-то.

-- А тебе чего бояться-то?

-- Как чего?.. Теперь все знают, что у неё, у проклятой, деньги... Долго ли до греха, -- придут её убивать, ну и меня с ней вместе...

Перед нами, между стволами поредевшего леса, сверкнуло большое озеро. Чрез полминуты мы уже вышли к самому берегу. У Амосыча в тростнике оказался спрятанный челнок. Не без робости, чтобы не опрокинуть эту поистине утлую ладью, уселся я на передней скамеечке; старик поместился на корме и оттолкнулся своей лопаткой. Малейшее неосторожное движение грозило нам неминуемым купаньем.

-- А что, глубоко здесь?

-- Ась? Глыбко, глыбко; на средине-то сажени две, поди, а то, пожалуй, будет и больше!.. -- словно успокаивая меня, сообщил Амосыч.

Ковырлово было чрезвычайно живописно. Версты три в длину и с версту в ширину, оно походило скорее на кривой рукав какой-нибудь громадной реки, затерявшейся в охвативших её со всех сторон лесах. Один берег его при этом был значительно выше другого, и это ещё более усиливало сходство.

Мы плыли вдоль низкого берега, густо поросшего камышами. Амосыч едва слышно бурлил воду своей лопаткой. Солнце уже значительно перевалило за полдень, и поэтому лучи его не особенно сильно жгли наши спины. Комары на воде сделались ещё злее и надоедливее; то и дело приходилось хлопать себя то по щеке, то по шее, чтобы отгонять этих кровожадных варваров.

Я закурил папиросу. Амосыч последовал моему примеру и, достав откуда-то -- из-за пазухи, кажется, -- коротенькую деревянную трубочку и донельзя засаленный ситцевый кисет, начал чиркать серной спичкой о сухой борт челнока... Вскоре острый запах махорки стал долетать до меня. На воздухе он был мне приятен и казался даже ароматным.

-- А вон и утки! Слышу, -- шепчет мой кормчий.

-- Где? -- тихо переспрашиваю я его, не различая ничего своими близорукими глазами.

Не слышит.

-- Где же? -- повторяю я вопрос уже погромче и осторожно взвожу курки; опять не слышит.

-- Да где же утки-то? -- наконец совсем громко говорю я, оборачиваясь к нему...

Но уже поздно: по воде послышалось какое-то шлёпанье, и пара здоровых "крякуш" поднялась от нас шагах в пятидесяти... Прежде чем я успел выстрелить, они уже скрылись за лесом.

-- Прозевали! -- сокрушённо замечает Амосыч.

-- Поплывём дальше.

Под лодкой иногда начинают чуть слышно шуршать камыши, и тогда старик отъезжает на более чистое место. По воде быстро бегают и кружатся какие-то паучки... Но тсс!.. Из-за небольшого мыска показываются вдруг целых четыре утки. Очевидно, они не чуют нас. Спокойно опускают они свои красивые головки и долго бултыхают ими под водой... Далеко ещё... Но наша лодка идёт прямо на них, и расстояние всё сокращается и сокращается... Ружьё у меня уже наготове... Ещё... ещё немножко...

-- Ишь комаров-то сегодня сколько! -- раздражённо восклицает Амосыч.

Утки вскрикнули и быстро поднялись на воздух. Я наудачу посылаю им вслед два выстрела... Гулко прокатились они по воде и раскатистым эхом отозвались по встрепенувшемуся лесу... От чирков даже и перья не посыпались.

-- Эх, дедушка, дедушка! Спугнул ты мне уток-то со своими комарами! -- укоризненно замечаю я, поворачиваясь к корме.

-- Стреляй! Стреляй! -- шепчет мне старик и машет рукой наверх...

Над самой моей головой проносится "кряковая"... одна... другая... третья...

-- Ах, Боже мой! А ружьё-то и не заряжено!

А между тем, по всему озеру переполох пошёл: то там, то сям поднимаются чирки, нырки, кряковые, шилохвостые...

Торопливо и растерянно стараюсь я зарядить свою старую двустволку. Как-то неосторожно шомполом задеваю за свою фуражку, и она летит в воду. Амосыч нагибается, чтобы поднять её... Наш челнок "черпает" бортом.

-- Эка напасть какая!

Пока я отряхал свою несчастную фуражку, а старик выливал предусмотрительно захваченным с собою деревянным ковшом воду, набравшуюся в челнок, утки уже успокоились и попрятались в камышах.

Долго ещё плавали мы, но без всякого успеха. Близко утки нас к себе не подпускали, а на далёком расстоянии или ружьё не хватало, или я давал промахи.

Перед самым закатом солнца, я сделал-таки удачный выстрел, но и то убил не утку, а гагару. Пора была возвращаться и назад. По озеру легли ночные тени; высокий берег чётко отражался своими деревьями на его зеркальной глади. Лес замирал...

На душе было как-то необычайно покойно и хорошо.

-- Ишь ты, нас дожидаются! -- сообщил мне старик, когда мы сделали крутой поворот.

-- Где дожидаются?

-- А вон... вон Сергей Митрич на берегу стоит... Ой, да что это?! Что там такое попричилось?! -- вдруг заволновался он и начал грести сильнее.

-- Что там случилось?

-- А и невдомёк, право... Копошатся что-то!..

Когда мы подплыли поближе, Сергей Дмитриевич подбежал к самой воде и крикнул нам взволнованным голосом, чтобы скорее причаливали... Платье на нём было всё мокро...

Я быстро выскочил на берег. Прислонившись к высокой сосне, стоял охотник Степан, тупо глядя себе под ноги. Шагах в трёх от него обувался, сидя на земле, рыжий Прохорыч. Растрёпанная Улита ползала на коленях и что-то бессмысленно причитала.

-- Что такое тут? -- торопливо спросил я моего приятеля.

-- Да разве не видишь? Утопилась! -- как-то раздражённо крикнул он, указывая рукой...

Я взглянул... и тут только увидел лежавшую на траве Варвару.

-- Когда? Когда утопилась?

-- Да часа с два уже!.. Сейчас только вытащили... Вот он вытащил, -- и Сергей Дмитриевич показал на кучера...

-- Может быть, ещё можно спасти!..

-- Где уж, когда столько времени в воде пробыла...

-- Ой! Ой! Доченька! Доченька! Загубила я тебя! Загубила, окаянная! -- заголосила вдруг Улита, хватая себя за волосы.

-- Улита, перестань! Перестань, говорю! -- обратился к ней Грулёв.

Я наклонился к Варваре: лежит как живая, свежая, умытая, только какое-то безысходно-горькое выражение застыло на её плотно сомкнутых губах. Чёрные волосы разметались мокрыми змейками вокруг её строгой и прекрасной головки. Руки лежат на груди, и вдруг я заметил, что они крепко связаны тонкой верёвочкой.

Это обстоятельство сильно удивило меня, и в голове зародилась даже мысль, что тут дело не совсем просто.

-- Сергей Дмитриевич, отчего же у неё руки-то связаны? -- недоумевая обратился я к моему приятелю.

-- Сама связала -- чтобы не выплыть!..

-- Варюшенька! Варюшенька! Ой, ой, ой! -- продолжала голосить старуха и вдруг, вспрыгнув словно кошка, бросилась к Степану, который по-прежнему недвижимо стоял под сосною.

-- Сгинь! Сгинь! Окаянный! Ты всё... Ты смущал! Окаянный! -- страшно завизжала она.

Степан попятился назад и как-то смущённо проговорил ей:

-- Перестань...

-- Окаянный! Бес! Смутитель! -- не унималась старуха, стараясь зацепить его своими костлявыми пальцами.

Сергей Дмитриевич схватил её и с трудом оттащил от охотника.

Степан взял под мышку своё ружьё и медленно, не оборачиваясь, пошёл в лес и вскоре совершенно скрылся из наших глаз.

-- Далеко-то не отходи... понадобишься ещё! -- крикнул ему вслед Грулёв.

-- В монастырь! В монастырь я пойду! Ой! Пойду! Грехи свои замаливать... Пойду, Господи! -- продолжала метаться старуха.

-- Ну, вот что, -- обратился ко мне мой товарищ, -- ты вот с Прохорычем съезди в стан и попроси сюда станового, доктора, урядника, одним словом -- кого найдёшь, да поскорей проси. Расскажи, в чём дело, и скажи, что я прошу -- они не замедлят... Ты, Прохорыч, обуйся поскорей да поезжай вот с барином.

-- Обулся, Сергей Дмитриевич!

-- Ну, так ступайте... поезжайте...

-- Пару закладывайте, на паре-то скорее по лесу проедете! -- крикнул он нам вслед.

Через полчаса мы уже ехали с Прохорычем в стан. В лесу было совсем темно; лошади робко озирались по сторонам и фыркали.

-- Загубила старуха Варвару, -- начал после продолжительного молчания Прохорыч.

-- Да сама ли она себе руки-то связала? -- высказал я опять своё подозрение.

-- Сама! Я верёвку-то осматривал, -- видно, что сама связывала. Кабы кто другой, так совсем не так бы связано было.

-- Ты её вытащил?

-- Я, с Сергей Дмитричем вместе.

-- Долго искали?

-- Да с час, поди, коли не больше. Нешто скоро найдёшь!..

-- Как же мне вас не видать было?

-- Да из-за поворота-то тут ничего не видно.

-- Убивается теперь старуха-то?

-- Убивается! Страсть, как убивается! Как бы совсем не рехнулась от горя.

-- Да ведь не любила она Варвару, когда так с ней поступала!

-- Ну, как не любить! Ведь дочь всё-таки -- своё рождение, как не любить!

Вскоре мы выехали на берег реки, и те же сонные татары поместили нашу таратайку на перевоз.

Быстрые струйки зажурчали под низкими бортами парома... Становилось свежо. Большим красным шаром поднималась луна.

В прибрежных кустах соловьи допевали свои последние весенние песни...

------------------------------------

Источник: Тихонов В. А. Военные и путевые очерки и рассказы. -- СПб: Типография Н. А. Лебедева, 1892. -- С. 259.

OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, апрель 2013 г.

Оригинал здесь: Викитека.

Оставить комментарий Тихонов Владимир Алексеевич (bmn@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 25/04/2013. 22k. Статистика. Рассказ: Проза Военные и путевые очерки и рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Тихонов Владимир Алексеевич Ковырлово

Владимир Алексеевич Тихонов

Ковырлово

Тихонов Владимир Алексеевич
Ковырлово