Тихонов Владимир Алексеевич
Казак

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Рассказ доктора)

Владимир Алексеевич Тихонов

Казак
(Рассказ доктора)

   Мы отступали. Отступление началось с раннего утра, но мы -- простые смертные -- не знали этого, и только к полудню пронеслось по отряду страшное слово "отступаем"... К вечеру мне уж казалось, что отступление наше длится целую неделю. Я был болен -- у меня начинался тиф. Старший врач того лазарета, в котором я состоял ординатором, уж не раз советовал мне, отбросив всякую фанаберию, просто-напросто улечься в лазаретной фуре; но я перемогался: мне хотелось на ногах выносить мою болезнь, и я шёл, спотыкаясь, падая, часто отставая от своего места, но шёл, упорно отказываясь присесть где-нибудь. Сзади нас двигался наш небольшой отряд, и оттуда, время от времени, раздавался то глухой раскат орудий, то треск ружейной перестрелки. Мы шли лесом густым, болотистым, почти безо всяких дорог. Это страшно затрудняло наше отступление. То и дело слышались крики солдат, поднимавших какую-нибудь свалившуюся фуру или вытаскивавших засевшее орудие.
   Ночь надвигалась быстро, но ни откуда не было слышно о бивуаке или хотя бы о непродолжительном привале. Просека, по которой мы двигались, становилась всё темнее и темнее. Я ждал, что с закатом солнца мне будет лучше, но ожидания мои не оправдались, жар не проходил и начинался даже лёгонький бред: но я всё шёл, почему-то настойчиво уверяя себя, что так лучше. Я ужасно боялся слечь, мне казалось, что если я лягу, то уже наверно умру, а мне так не хотелось умирать. Делая неимоверные усилия, чтобы не упасть и не расшибиться, хватаясь за что попало руками, я всё старался не отстать от нашего лазарета. Голова моя горела, на ногах как будто были гири. На меня уже никто не обращал внимания, каждый был занят своим делом.
   Настала ночь, и настала не так, как это бывает у нас на севере, а вдруг, неожиданно, словно газовый рожок завернули. Всякая перестрелка прекратилась. Тяжёлое, чёрное небо опустилось к самым верхушкам леса. Болотною сыростью повеяло от земли. А я всё шёл, напрягая последние силы. Теперь я уже не отдавал себе ясного отчёта, где я. Я не знал, что за люди идут рядом со мной: был ли то наш лазарет, или то была какая-нибудь часть пехоты, или, наконец, даже артиллерия -- я не знал. Я просто шёл за этой глухо рокотавшей волной движущейся толпы.
   А в голову лезли самые несообразные мысли. -- "Зачем я здесь? -- думалось мне. -- Как хорошо теперь дома: сестра Варя вернулась с урока, она развязывает ноты и что-то весело, бойко и оживлённо рассказывает, все её слушают, даже Коля покинул аспидную доску и уставил на неё свои большие глаза; и все её понимают, а я вот не могу, как ни стараюсь, но не могу понять, о чём идёт речь; впрочем, это оттого, что у меня голова болит и сильный жар. Отчего они не догадались намочить полотенце и положить мне на голову?.. Кто это сейчас толкнул меня? Это, вероятно, или дерево, или солдат... Нет, дерево было с другой стороны... А вот Коле надо решить арифметическую задачу. Зачем учат арифметику, когда всё это можно сделать алгебраически... Я всегда был слаб в математике; потом вот я никак не могу выучиться кататься на коньках... Это вероятно потому, что я -- трус. Боже мой, если бы я знал, что мы будем отступать ночью, я бы ни за что не пошёл на войну! А как бы хорошо теперь было присесть отдохнуть... хоть на минутку... Сейчас бы все силы вернулись... Только как же присесть... тут затопчут... Если отойти в сторону... Вот удивительно, здесь совсем нет пеньков... Какой странный лес, его вероятно никогда не рубят. У нас в Заозёрье, на поляне в бору, всегда светло, солнце играет, и такой сухой, высокий бугорок... Вон там, там дальше тоже как будто светлое пятно... Да нет, это у меня в глазах -- это от жару... Вероятно, тиф... А кто будет меня лечить?.. Попрошу Николая Васильевича, а, впрочем, безразлично... В госпитале на кровати очень удобно... Кто же это мне сейчас крикнул: "Чего разлёгся?" Крикнул и прошёл. Это вероятно офицер, потому что у солдат голоса не такие... Я сейчас... Я только отдохну минутку... Вот лимонаду бы теперь хорошо, только не того, что в бутылках... а такого, как мама готовит: большой стеклянный кувшин, и там плавают кружочки лимонов и апельсинов и лёд... Только поменьше сахару... Я не люблю сладко, потому что мне... так неудобно под боком"...
   -- Ах ты, Господи! Да никак живой! -- произнёс кто-то над самым моим ухом.
   Я открыл глаза и приподнял голову. В лесу было светлее, очевидно взошла луна. Около меня на коленях возился какой-то человек, тут же стояла лошадь.
   -- А? Что такое? -- спросил я, ещё хорошенько не сознавая, где я, и что со мной.
   -- Что это вы отстали, ваше благородие? -- спросил наклонившийся ко мне человек.
   -- Я болен! А разве я отстал? Где отряд?
   -- Ге! Отряд, поди, за версту отсюда.
   -- Вот как! Так надо туда...
   И я хотя с некоторым трудом, но встал на ноги, -- маленький отдых всё-таки восстановил мои силы.
   -- А вы какого полка будете, ваше благородие?
   -- Нет, я ведь доктор, я при лазарете.
   -- А! Вот что! Ну, ваш лазарет теперь далеко, нескоро нагоните, коли на бивуак не встали.
   -- Так как же быть? Что же мы будем делать? -- недоумевал я.
   -- Лишь бы отряд нагнать, а там уж спокойно доберётесь. Пойдёмте вместе, я вас провожу.
   -- А ты кто же? -- спросил я моего спутника.
   -- Я -- казак! -- ответил тот, взбираясь на лошадь.
   Мы тронулись. Пройдя несколько шагов, я почувствовал, что силы снова начинают изменять мне, ноги подгибались, и я едва успевал за казаком; тот, вероятно, заметил это, потому что осадил лошадь, спешился и предложил мне занять его место.
   -- А я пешком не устану, -- прибавил он.
   Ехать было, конечно, гораздо легче, но тут меня стала одолевать сильная дремота, и чтобы не уснуть и не свалиться с лошади, я стал развлекать себя беседой с шагавшим рядом со мной казаком.
   -- А ты что, тоже отстал? -- спросил я его.
   -- Отстал!
   -- Каким же образом?
   -- Так, за своим делом! -- как-то неохотно отвечал он мне и прибавил шагу.
   Луна снова зашла за тучи, и в лесу наступила такая кромешная тьма, что становилось жутко. Лошадь то и дело останавливалась, фыркала и, только понукаемая своим хозяином, нерешительно пускалась вперёд.
   -- С версту, говоришь ты, отряд-то от нас? -- начал я, чтобы хоть чем-нибудь прервать тяготившее меня молчание.
   -- А кто его знает! Может с версту, а может и больше! Ну! Опять встала! Эка лошадёнка маятная! Нет этого хуже, как на чужом коне.
   -- А разве это не твоя лошадь?
   -- Нет, моя-то при полковом обозе... Ногу наколола -- хромает. А другую дней пять как убили, эту я из милиции взял... да вон какую шалаву подсунули.
   -- А чего же ты глядел, когда брал?
   -- Было время глядеть, и этой рад был. Стой!.. Тпру!.. Куда залезла -- прямо в болото, ишь как под ногами-то хлюпает. Держите-ка немного левее.
   Я взял влево. Наступило опять молчание. Я стал подыскивать какую-нибудь тему для разговора, но больная голова была мало изобретательна.
   -- А ты сам откуда? -- надумался наконец я.
   -- Мы с линии.
   -- Линеец, значит?
   -- Линеец... Ах ты, Господи, звёздочки-то ни одной даже на небе нет, -- прибавил он, с подавленным вздохом.
   -- А что?
   -- Да что! Места незнакомые, и заблудиться недолго; а "он" ведь за нами следом идёт.
   Я догадался, что этот "он" были турки, и мне сделалось жутко. Сонливость стала пропадать. Голова, хотя была и тяжела и горела, но возможность рокового столкновения вернула мне ясность мысли.
   -- Неужели же ты думаешь, что мы заплутались? -- робко спросил я казака.
   -- А кто ж его знает! Может и заплутались. Правей, правей держите, яма тут... Так и заплутаться недолго. Ну уж и сторонка проклятая! -- выругался он и толкнул лошадь в морду, та шарахнулась в сторону, и я, ударившись ногою о дерево, чуть не вылетел из седла.
   Но я не подал виду, что мне было больно, да мне и не до того было... Нервная дрожь охватила меня... Зубы стучали один о другой, сердце мучительно ныло.
   -- Куда же мы идём? -- начал я, едва выговаривая слова. -- Не лучше ли нам остановиться и подождать рассвета?
   -- Ну, этак, пожалуй, достоишься до того, что и шкуру с живого сдерут!
   Хотя слова эти казак произнёс как-то особенно резко и даже с некоторой злобой, но мне показалось, что и он не совсем спокоен.
   Я замолчал. В лесу было совсем тихо, только шаги лошади да хруст ломаемого ею сухого валежника нарушали эту тишину. Несколько раз мы останавливались и прислушивались. Казак даже припадал к земле. Но ничего не было слышно. Раз только коротко и жалобно, где-то вдали, провыл шакал и смолк. Ветру не было, а потому не шумели даже листья.
   -- Наши-то верно на бивуак стали, -- заметил мой спутник.
   -- Почему ты думаешь?
   -- Да ежели бы шли, так артиллерию по земле издали слышно.
   -- А до рассвету далеко?
   -- Какой ещё рассвет -- здесь ночи длинные. -- Это я беспременно тогда сторону потерял, -- начал после некоторого молчания казак, -- когда около вас остановился.
   -- Как сторону потерял? Какую сторону?
   -- Ну сторону, в которую, т. е. значит, идти-то нужно было. Потому от него-то я верно шёл и головой, он мне как раз по пути лежал.
   Я совсем не понял его последних слов и попросил объяснения. Слово за слово, сначала неохотно, а потом с решимостью раскаивающегося человека казак открыл мне возмутительную истину. Оказалось, что отстал он от отряда потому, что польстился на вооружение и на вещи убитого турецкого офицера. Будучи в цепи арьергарда и заметив в стороне от пути отступления нашего отряда лежавший труп, он сообразил, что при других обобрать его будет невозможно, а потому, незамеченный в общей суматохе, отъехал он в сторону и, выждав, когда последнее звено скрылось за деревьями, приступил к своему ужасному делу.
   -- Боже мой, да зачем же ты это сделал? -- воскликнул я, возмущённый его рассказом.
   -- Да наши говорили, что иногда вещи хорошие попадаются, -- как бы оправдывался он.
   -- Да ведь пойми же, что это грешно, наконец!
   -- Когда же не грешно... Известно, грешно... Вот теперь Бог-от и наказал! -- грустно заключил казак свою исповедь.
   После его рассказа мне стало ещё страшнее. Теперь я вспомнил, что когда я очнулся, он что-то шарил руками у меня на груди. Вероятно он так же обыскивал меня как и того убитого турка. Не приди я в себя, он обобрал бы меня и бросил одного умирать в лесу, может быть даже на съедение гиенам и шакалам. И с этим человеком я связан теперь, я не могу с ним расстаться, наши жизни висят на одном и том же волоске. Вот он идёт рядом со мною, я не вижу его лица, но оно представляется мне страшным... "Известно грешно!" -- сказал он... Правда, он сказал с грустью, но этого мало, в голосе его не было слышно умоляющего раскаяния. "Известно грешно", -- он говорит это потому, что он заплутался, его наказывает Бог; а не заплутайся он, он бы, может быть, и не подумал...
   -- Тш... Стой! -- тихим шёпотом прервал вдруг казак мои размышления.
   -- Что такое? -- испуганно спросил я.
   -- Люди! -- прошептал он опять. -- Вон видишь огонёк: беспременно это бивуак.
   -- Так что же, к ним скорей!
   -- Постой! Постой! Ещё может быть не наши. Турки это, надо полагать... Так я думаю, что это башибузуки.
   Кровь во мне остановилась, я поледенел от ужаса.
   -- Да почему ты думаешь, что это они? -- едва дыша, спросил я его.
   -- Так, примета у меня такая есть. Вот напасть-то! Слезай потихоньку, я лошадь зарежу.
   -- Зачем зарежешь? -- удивился я, машинально исполняя его приказание и сползая с лошади.
   -- Жеребёнок -- заржёт пожалуй... тогда беда, -- пропали, -- объяснил он, помогая мне слезать.
   -- А может это ещё и не турки, -- старался успокоить я себя.
   -- Давай-то Бог, только думаю я, что они.
   В это время, с той стороны, где мерцал огонёк, раздалось громкое лошадиное ржание. Как кошка метнулся казак на своего жеребчика, но в тот самый момент, когда он хотел схватить его за горло, молодой конёк громким, весёлым голосом уже отвечал на далёкое приветствие. Я бессильно опустился на землю, казак так и замер с приподнятыми руками. Было уже поздно.
   -- Погубила, подлая! -- проскрежетал он.
   -- Что нам делать? -- едва мог я прошептать.
   -- Вот что делать, -- начал казак после небольшого молчания, быстро, как бы захлёбываясь словами, словно боясь, что не успеет высказать всего. -- Вот что делать... Теперь всё равно, наши ли, чужие, а нас откроют. Мой грех, мне отвечать. Зачем вдвоём погибать, может Бог тебя и помилует... Ты притулись тут и не дыши... а я прямо с лошадью туда пойду; коли наши -- тебя найдём, а коли турки... ну, помолись за меня... живым не выпустят.
   -- Да нельзя ли нам бежать обоим?
   -- Где бежать!.. Сейчас оцепят... вон уж никак зашевелились. А увидят меня с лошадью, ну и подумают, что я один... Я и скажу, что один был... тебя и не догадаются... а ты повремени, как затихнут... ну и ползи назад всё... назад всё ползи... Э, никак заезжать уж начали... так и есть: пикет... на пикет наткнулись. Вот что! -- он торопливо порылся в кармане и достал что-то. -- Вот это я у него нашёл, -- начал он опять, передавая мне несколько золотых монет, -- это я у него нашёл, у турка... ты их куда знаешь... Покаюсь я тебе... жив он был... раненый, а жив, в те поры я и сторону потерял, а не с тобой; -- переметнулся он головой, переметнулся... барахтался ведь... ну вот я сбился... Так помолись за меня. Прощай, барин!.. Никодимом меня зовут. Дай тебе Господи счастливо выбраться, а мне мой грех выкупать надо. А полк ты мой разыщи и скажи им... я из войска... -- но он не договорил дальше, а заслышав объезжающая нас цепь уже близка, успел только прошептать: "За Никодима молись!" -- быстро взял под уздцы свою лошадку и зашагал навстречу приближавшимся всадникам. Вскоре послышался громкий оклик... Оклик был сделан не по-русски...
   Очевидно, нас объезжали со всех сторон, потому что вскоре я разглядел, как шагах в тридцати от меня проехали два всадника по направлению к мерцавшему вдали огню.
   Выждав довольно долго, я пополз назад... Я напрягал мои последние силы, чтобы проползти, а потом пройти как можно дальше... Далеко ли я ушёл от рокового места, я не знаю.
   Через две недели я очнулся в госпитале. Оказалось, что меня на другой же день подобрал наш отряд, который, будучи подкреплён свежими силами, подоспевшими как раз в эту ужасную ночь, опрокинул неприятельское войско и погнал его далеко в глубь Турции.
   Месяца через два я уже был в России, в недрах моего семейства. Деньги, оставленные мне казаком, я передал в пользу солдатских вдов и сирот, а матушка моя ещё до сих пор молится за упокой души раба Божьего Никодима, хотя мы наверное и не знаем, какая постигла его участь.
   Где ты теперь, мой казак? Если ты жив -- откликнись!..
  

------------------------------------

   Источник: Тихонов В. А. Военные и путевые очерки и рассказы. -- СПб: Типография Н. А. Лебедева, 1892. -- С. 47.
   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, апрель 2013 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru