Имя Петра пользовалось таким обаянием в Средней Азии, что и хивинский хан просил себе прав русского гражданства, рассчитывая, что звание русского подданного защитит его от притязаний бухарского хана, считавшего Хиву своею данницею.
В сущности, расчет Хивы был весьма нехитрый: подчиниться номинально государю, который, по отдаленности, не мог пользоваться фактически никакими правами сюзеренства, было, конечно, выгоднее подчинения ближайшему соседу. Тем не менее Петр решил воспользоваться случаем подчинить себе среднеазиатские ханства - в действительности. Дабы овладеть единственным для России путем в Индию и Китай, страны богатые и для русской торговли пока недоступные, он указал для русской предприимчивости два направления: со стороны Каспия и со стороны Иртыша.
В этих направлениях и двинуты были первые экспедиции наши в Среднюю Азию для возведения опорных пунктов и расследования путей.
Еще в 1700 году прибывший посланец хивинский вручил Петру Великому грамоту хана Шаниаза, который просил принять его, со всем подвластным ему народом, в подданство России.
Грамотою, от 30 июня того же года, Петр Великий изъявил свое соизволение и подтвердил его впоследствии, в 1703 году, новому хану хивинскому Аран Махмету, но ханы хивинские искали собственно защиты против Бухары, а Петр, занятый войнами со шведами и турками, не мог ничего предпринять в пользу ханов. Между тем, несмотря на принятие Хивы в подданство, у нас все таки продолжались торговые сношения и с Бухарою, от которой Хива была вне зависимости. В 1713 году в Астрахань приехал некто Ходжа Нефес, садыр одного из туркменских колен, и сошелся с князем Самановым,[1] которому и передал, что желает предложить русскому царю завладеть страною при Аму Дарье, где будто бы находится золотой песок. Он рассказал, что хивинцы, опасаясь России, засыпали то устье, которым Аму Дарья впадала в Каспийское море, но прибавил, что можно без больших усилий уничтожить плотину и возвратить реке прежнее течение, в чем русским будут помогать и туркмены.
Саманов проводил Нефеса в Петербург и, при посредстве гвардии поручика князя Бековича Черкасского,[2] представился вместе с туркменцем Петру Великому.
В то же время Петр Великий получил известие от губернатора сибирского князя Гагарина о том, что в Малой Бухарин, при городе Эркети (нынешний Яркенд), на реке Дарье находится золотой песок. Эркет или Яркенд стоит на р. Яркенд Дарье, которую, очевидно, у нас считали с Аму Дарьей тождественною. Предлагая завладеть городом Эркетом, кн. Гагарин считал нужным по дороге от Тобольска до Эркети построить крепости: первую на Иртыше близ Ямышева озера или Балхаша, а потом по усмотрению и другие. Он брался устроить крепости, оставить войска и даже содержать их из доходов Сибирской губернии.
Находившийся в то время в России хивинский посол Ашур бек подтвердил показания кн. Гагарина и предлагал Петру Великому близ того места, где прежде впадала Аму Дарья в Каспийское море, построить крепость и снабдить ее гарнизоном.
Война с Карлом XII была блистательно окончена, и на свободе Петр усердно занялся своею давнишнею мыслью открыть путь в Индию. Петр обласкал Ашур бека, послал с ним в подарок хану 6 пушек с порохом и снарядами и поручил ему проехать в Индию, откуда привезти барсов и попугаев.
Впоследствии, когда сделалось известным об убиении хана, Ашур бек был задержан в Астрахани, а пушки отобраны и, кажется, пошли с Бековичем.
Не столько золото, сколько возможность обратить величайшую из рек Средней Азии, Аму, в Каспийское море и тем открыть удобный путь сообщения России с отдаленнейшими странами, заставила Петра предпринять экспедиции со стороны Каспийского моря и Сибири.[3]
Начальником экспедиции от Астрахани в Хиву избран был лейб гвардии Преображенского полка капитан поручик князь Александр Бекович Черкасский.
29 мая 1714 года состоялся царский именной указ об отправлении князя Александра Черкасского в Хиву с поздравлением хана по случаю вступления его на ханство, а оттуда в Бухару под предлогом торговли. Ближнему боярину и воеводе казанскому Салтыкову повелено было дать Бековичу тысячи полторы воинских людей, пять тысяч рублей денег на все расходы и сверх того исполнять без замедления все другие его требования.
13 августа того же года Бекович прибыл в Казань, а 28 октября в Астрахани отряд уже сел на суда (2 шкуны, 27 морских стругов и 1 буса).
Отряд экспедиции состоял из 1900 человек, в том числе 1650 человек регулярной пехоты. 7 ноября вся флотилия из "астраханских черней" вышла в море и направилась к Гурьеву Городку; но по случаю льдов, затиравших суда, экспедиция принуждена была возвратиться в Астрахань в начале декабря, потеряв два струга при устье Урала и два при устье Терека.
Потребовав от Салтыкова высылки к весне в Гурьев Городок 500 яицких казаков и распорядившись о пополнении своей флотилии двадцатью вновь изготовленными бригантинами, Бекович отправился в отечество свое Кабарду и, возвратившись к весне в Астрахань, пустился в море 25 апреля 1715 года, направляясь по прежнему к устью Яика, где у Гурьева ждал уже высланный Салтыковым конный отряд яицких казаков. Сообразив под конец, что эту кавалерию взять на суда нет возможности, Бекович отпустил казаков домой, а с пехотою отплыл к Тюп Карагану.
Отдохнув здесь и собрав от туркмен сведения о степени возможности направить Аму Дарью по прежнему ее руслу, Бекович отправил астраханских дворян Федорова и Званского с туркменом Ходжой Нефесом для обозрения местности, а сам направился к Красным Водам, где предполагалось прежнее устье Аму и куда должна была прибыть рекогносцировочная партия названных дворян.
Партия эта двинулась на верблюдах по хивинской караванной дороге и, дойдя на 18 й день к урочищу Карагач, где их путь встречался с дорогою из Астрахани, они нашли здесь плотину в 5 верст длины, 1 1/2 аршина вышины и 3 сажени ширины.
Река Аму, бывшая тогда в разливе, доходила до самого этого вала.
Осмотрев затем дол, бывший прежде, по уверению туркменов, руслом Аму Дарьи, и убедившись в течение трехдневного пути по долу, что по обеим сторонам его есть следы селений и городов, а также бывших арыков (водопроводных оросительных канав), они направились на Красные Воды, по настоянию Нефеса, отказавшегося, несмотря на все просьбы русских дворян, вести их далее по руслу, из опасения нападений со стороны разбойничьих шаек. Также недалеко прошел и Тарановский, посланный из Красных Вод к урочищу Ата Ибрагим, до которого доходила первая партия; провожавшие его туркмены также отказались идти так далеко, и Тарановский возвратился назад, удовольствовавшись уверениями проводников, что дол действительно тянется вплоть до Каспия. Бекович также удовлетворился этими рекогносцировками, и легенда о древнем Яксарте приобрела в его глазах значение достоверного факта.
9 октября 1715 года экспедиция возвратилась в Астрахань.
Получив донесение Черкасского о результатах рекогносцировки, Петр I указал отправить флота поручика Кожина для описи берегов Каспия.
Вызванный в Петербург, Бекович поехал вслед за Петром в Ригу, сумел внушить государю надежды на успех вторичной экспедиции и получил за понесенные уже труды чин капитана гвардии.
Новою, написанною самим Петром инструкциею, заключавшей в себе 13 статей, повелевалось князю построить при бывшем устье Аму у Красноводского залива крепость на 1000 человек; другую построить у вала, что найден на уроч. Карагач.
Если окажется возможным обратить реку на старое русло и запереть проток ее к Аральскому морю, то перекопать старую плотину и устроить новую.
По приезде в Хиву склонить хана к русскому подданству, обещая наследственность ханского достоинства в его роде и русскую гвардию, которую, однако ж, он должен содержать на свой счет. Если это условие покажется тяжелым, то дать войску содержание от России, но только на один год. Если хан согласится на эти условия, то снарядить при его помощи две экспедиции, которые и отправить с караванами: одну к городу Эркети,[4] а другую с Кожиным "под видом купчины" в Индию к Моголу. Обе экспедиции должны были разведать пути и описать их подробно.
Во время пребывания в Хиве Бекович должен был разведать о бухарском хане и предложить ему также русскую гвардию, так как и там ханы "бедствуют от подданных".
В экспедиционный отряд поступили следующие войска:
а) Пехота: из губернии Астраханской, Казанской и Воронежской - полки: астраханский подполк. Кушникова в 1373 человека, казанский подполк. Хрущова в 1254 человека и азовский подполк. фон дер Виндена в 1100 человек, всего 3727 человек.
б) Кавалерия: драгунский полк майора Франкенберга - 617 человек, сводный из 5 эксадронов пензенских драгун и одного эскадрона из пленных шведов, живших в Астрахани.
в) Казаки: 15 сотен яицких атамана Бородина - 1500 человек и 5 сотен гребенских атамана Басманова 500 человек, всего 2000 человек.
г) Артиллерия: команда из 26 человек. Разного калибра орудий 22.
д) Морская команда - 232 человека, из них: 71 матрос, 146 новобранцев из солдатских и садовничьих детей, 4 офицера, 1 штурман и 10 нестроевых.
Кроме того при отряде состояло: 1 инженер и 2 ученика для руководства при построении крепостей, 4 лекаря, 21 человек дворян, 2 толмача, 15 писцов и 8 чиновников провиантского и комиссариатского ведомства (из них два фискала для наблюдения за остальными шестью).
Всего в отряде было 6655 человек. Провиант на солдат, драгун и казаков выдан из Казани на год, а из Астрахани, в морской поход, - на полгода.
Сверх провианта выдано на каждого солдата и драгуна по полупуду рыбы - сазанов или осетров коренных, да вина и уксусу по ведру на человека и по шубе каждому.
Жалованье штаб и обер офицерам регулярных войск определено выдать за год полное, армейское, а нижним чинам по 15 алтын в месяц.
Для купеческого каравана в Индию было накуплено товаров на 5000 р.
Флотилия экспедиционного отряда состояла из 138 разных судов.
Снаряжение экспедиции обошлось в 218 031 р. и 30 алтын с полушкою.
В день отплытия из Астрахани (в половине сентября 1716 г.) Бековича поразило большое несчастие: жена его и две дочери утонули. Это сильно подействовало на князя и, лишив его душевного спокойствия, впоследствии отразилось и на его умственных способностях. Оставив в Астрахани кавалерию, Бекович отправился с пехотою на судах к восточному берегу Каспия. Тюп Караган, представляя удобный промежуточный пункт между Астраханью и Красными Водами, обладая к тому же хорошим якорным местом, был избран Бековичем для укрепления, которое и названо было именем св. Петра; здесь оставлен полк Хрущова.
Место, однако же, было выбрано неудобное: на бесплодной и безлесной косе, пресной воды вовсе не было, а в колодцах она становилась горько соленою уже через сутки после их выкапывания, и потому приходилось постоянно зарывать старые и выкапывать новые колодцы.
С Тюп Карагана отправлены были два посольства: Воронин и Святой в Хиву сухим путем и Давыдов в Бухару, через Астрабад, куда его должен был доставить Кожин; но этот последний не исполнил поручения и, придя в Астрабад, не пустил на берег ни Давыдова, ни его спутников, несмотря на то, что хан астрабадский выслал проводников и лошадей для посольства.
Оставив в креп. Св. Петра казанский полк Хрущова с 11 пушками и отплыв еще 120 верст, Бекович остановился в заливе Бехтир Лиман (выше зал. Киндерли), который назвал своим именем - Александр Бай. Тут заложена была другая крепость, также названная по имени Бековича Александровскою, на месте весьма удобном к защите, почему в гарнизоне оставлены были только три роты казанского полка. Впоследствии, когда Бековичу пришло в голову прибавить к своему титулу еще громкое и грозное "Девлет Гирей", т. е. покоритель царств, то и крепость эту он переименовал в "Девлет Гирей". 3 ноября князь Бекович прибыл к Красным Водам и заложил здесь третью и последнюю крепость, у входа в Балканский залив.
Сюда же прибыл и Кожин, ложно уверявший Бековича, будто хан астрабадский отказал в пропуске подпоручику Давыдову чрез персидские владения по причине происшедшего будто бы в Персии бунта.
Для постройки крепости оставлен был фон дер Винден с азовским или коротояцким и астраханским полками, половина которых была еще "не в приезде, понеже их погодою морского разнесло и выметало по берегам на персидский кряж и на трухменской".[5]
Как и в Тюп Карагане, место было выбрано на безводной и безлесной косе, где в колодцах вода "малым отменна от морской и пески от моря потоплыя и вонь непомерная".[6] Протесты Кожина и фон дер Виндена, отказывавшегося даже от командования, ни к чему не повели. "Делай то, что велят, ты оставляешься на пробу", - ответил Бекович и уехал в Астрахань. Проба эта обошлась гарнизону недешево: из 2473 чел. к весне 1718 года осталось только 300 с небольшим, а в Тюп Карагане "и еще злее", как выражался Кожин. Таким образом, совершенно неизвестно для какой надобности, Бекович изменил приказ Петра I и вместо одной крепости построил три, куда и засадил почти всю пехоту свою, т. е. самый надежный элемент своего отряда... Главная и большая часть войск экспедиции, совершенно бесполезно для дела, оставлена была умирать в безводных и вонючих пребрежных укреплениях.
Самый путь избран был Бековичем, также вопреки воле Петра, не от Красных Вод по старому руслу Аму, а от Астрахани...
Немудрено, что подчиненные перестали доверять ему, а когда он вырядился в азиатский костюм, обрил голову и принял титул Девлет Гирея, т. е. покорителя царств, то подозрение этого кабардинского князька в измене зашевелилось в умах русских людей, отданных ему в команду...
Он изменил вере отцов ради женитьбы на христианке, дочери русского влиятельного князя, а братья его остались мусульманами и, конечно, как все мусульмане, не могли относиться к нему по прежнему. Когда жена и дети Бековича погибли, то весьма возможно, что эту катастрофу и родственники его, и сам он объясняли себе как наказание, ниспосланное Аллахом за измену вере отцов... Что могло теперь удерживать его в христианстве?
Если два брата его, Сиунча и Ак мурза, приехали потом в отряд с несколькими узденями мусульманами, то не ясно ли, что с ним примирились? Облекшись снова в татарский костюм, обрив голову и переменив самое имя, не обратился ли Бекович снова в прежнего татарина, хотя по внешности? А затем: погубив всю пехоту, более 3000 человек, еще до настоящего похода, а в походе предав и драгун хивинцам, разве он не загладил свой грех перед Аллахом и не поступил с русскими по рецепту Конрада Валленрода?
Возвратившись 20 февраля 1717 года на верблюдах в Астрахань, Бекович занялся приготовлениями к четвертому своему походу.
Кожин не хотел уже исполнять поручений князя Черкасского, не хотел участвовать в предполагаемой экспедиции, доказывая, что она не удастся, и требуя особого поручения в Индию. Он получил извещение от Аюки хана калмыцкого, что Хива собирает войска, чтобы встретить русских с оружием, что русские не найдут там ни воды, ни сена, что хивинцы хотят идти на красноводское укрепление и что посланных князем Черкасским гонцов держат "не в чести".
Кожин известил об этом государя, генерал адмирала графа Апраксина и князя Менпшкова, обвиняя Бековича в намерении "изменнически предать русское войско в руки варваров", а сам возвратился в Петербург. За такой самовольный поступок он был предан суду, но впоследствии, как кажется, прощен, когда предсказания его оправдались. Слухи, сообщенные Аюки ханом, были подтверждены и письмом из Хивы от Воронина и Святого.
Воронина держали под караулом до прибытия хана из похода, но и тут хан допустил Воронина к себе для свидания только через месяц и потом, приняв грамоты и дары, не давал ему никакого ответа и не отпускал обратно в Россию. В Хиве действительно собирались войска и уже отправлен был передовой отряд в 1000 человек навстречу русским. Таким образом князь Черкасский знал о приготовлениях хивинцев, но надеялся с ними справиться.
В состав отряда сухопутной экспедиции было назначено:
а) пехоты: две роты солдат, посаженных на лошадей, 300 чел.
б) кавалерии: драгунский полк 600 чел.
в) иррегулярных войск: яицких казаков 1400 чел., гребенских казаков 500 чел., черкесских узденей (с Сиюнчем и Ак мурзой, братьями Бековича) 22 чел., юртовских татар (калмыки) 32 чел., нагайских татар около 500 чел.
г) артиллерийских и морских чинов следует полагать около 100 чел. Всего 3454 чел. при 6 ти орудиях. Купеческий караван при отряде составился из 35 купцов (в том чисел 13 русских) со 161 чел. прислуги.
При отряде состояли: князь Саманов (Заманов), несколько астраханских дворян, подьячих и толмачей; проводником был прежний туркменец Ходжа Нефес.
Следовательно, всего в отряде должно полагать 3646 человек и из них пехоты только 300 человек!
Войску отпущено трехмесячное продовольствие, артиллерийские и другие припасы; под 2 роты пехоты куплено 297 лошадей, а под тяжести - 200 верблюдов. Казаки имели своих вьючных лошадей; драгунам куплено по 1 лошади на 2 х человек; кроме того под тяжести взято у астраханских, красноярских и других жителей до 300 арб и немалое число телег.
На Святой неделе 1717 года, в конце апреля, яицкие и гребенские казаки под командою секунд майора Пальчикова выступили к Гурьеву со всеми лошадьми остального отряда (пехота, драгуны, уздени и проч.), отправлявшегося на судах неделею позже к тому же Гурьеву.
Из лагеря под Гурьевым Бекович отправил 100 человек яицких казаков для усиления тюп караганского гарнизона, который потерял за зиму до 500 человек умершими (из 1254 чел.). Бекович рассчитывал пополнить отряд туркменами, подвластными Аюки хану, но туркмены, отговариваясь сильными жарами, прислали только 10 человек, с проводником Кашкою. Туркмены, как оказалось, уже снеслись с Хивою и держали нейтралитет до чьей нибудь победы. Под Гурьевым Бекович простоял без всякой надобности около месяца... Пропустив прохладное время, отряд точно дожидался жаров.
Стоянка здесь ознаменовалась ночным нападением каракалпаков, угнавших всех казацких лошадей и захвативших 60 казаков, стороживших табуны. Бекович, однако, пустился в погоню, выручил пленных и захватил еще несколько каракалпаков.
В начале июня, следовательно, в самое трудное для степного похода время, отряд выступил из Гурьева в поход. Так как из похода почти никто не вернулся, то сведения о событиях добывались допросами проводника Ходжи Нефеса и казака из татар Урахмета Ахметева. Числа их не сходятся день в день, но все таки приблизительно отряд выступил 8 июня, после Троицы.
Оставив слева большую караванную дорогу в Хиву, отряд направился, "для ради конских кормов и воды", малою, новою дорогою, которая шла поблизости морского берега и пересекала много речек. Через 8 дней отряд был уже на Эмбе, пройдя усиленными переходами, без дневок, 300 верст. Отдохнув здесь два дня, отряд двинулся к урочищу Богачат, откуда уже следовал по большой хивинской дороге на колодцы Дучкан, Мансулмас и Чилдан. Здесь на ночлеге бывшие при отряде калмыки и туркмены, вместе с проводником Кашкою, бежали - частью в свои аулы, частью в Хиву. Проводником сделался Ходжа Нефес, который и повел отряд на колодцы Сан, Косчигозы, Белявли, Дурали и Ялги су, или, вернее, Янгису.[7] Отсюда (за 8 дней хода до Хивы) Бекович отправил в Хиву дворянина Керейтова со 100 казаками для уверения хана в мирной цели своего посольства. Это было совершенно напрасно, потому что нисколько не гармонировало с титулом султана и "покорителя царств", который принял Бекович с начала похода. Бекович явно искал популярности у туркмен: обрил себе голову, надел черкесский костюм и намекал, говорят, что он и сам может быть ханом в Хиве.
Оставив при колодце Янгису до 1000 худоконных казаков со многими отсталыми, отряд направился на колодезь Шем милдун, реку Каракуммет и речку Акуль, которые обе выходят, по словам Нефеса, из Аму Дарьи.
Ни на одной карте нельзя найти ни одного из упомянутых названий, а существование на западном берегу Аральского моря развалин крепости Девлет Гирей, построенной, судя по преданиям туземцев, Бековичем, окончательно сбивает исследователя. Профессор А.И. Макшеев в своей книге "Исторический обзор Туркестана" считает реку Каракуммет и урочище Кара Гумбет у озера Айбугир, ныне высохшего, тождественными; а речку Аккуль (по русски - "белое озеро") - за тот же Айбугир. Ни подтверждать, ни опровергать этого совершенно невозможно, хотя можно допустить, что проводник Нефес умел различать озеро от речки и что речками могли называться большие арыки, капризно изменявшие данное им рукою человека направление. Под Ташкентом мы знаем арыки Бос су и Чаули, которые теперь на канавки не похожи и называются речками. То же самое было возможно 180 лет назад и в Хивинском ханстве.
Эта путаница проще всего объясняется тем, что маршрут этот записан со слов неграмотного проводника туркмена, который мог и забыть названия за неимением карты, если не сделал этого с умыслом. Ведь ему не прошло бы даром, что он бежал из отряда, если бы это узнали при его опросе. Он был, конечно, не настолько прост, чтобы в этом сознаваться... Во всяком случае, можно допустить, что с устья Эмбы Бекович прошел кратчайшим путем к Аральскому морю, заложил на берегу его укрепление Девлет Гирей и затем двинулся в Хивинский оазис.
На приложенной карте Средней Азии, составленной по ряду съемок со включением самых последних с карты Главного штаба, нет ни одного из названий урочищ и колодцев маршрута Нефеса. Поэтому на карте обозначен путь экспедиции наиболее вероятный, мимо озер Сам и Асмантай, доведя его только до Хивинского оазиса. За 200 лет, конечно, многие урочища и колодцы могли исчезнуть, а явились новые, и потому для предположений имеется известный простор, города же остались и тут простора нет. На наших глазах известный залив Аральского моря Айбугир пересох и исчез не только с карт, но и в местных названиях прежних урочищ.
Принимая на веру показания Нефеса и татарина Ахметева, окажется, что к 15 августа отряд был уже на Карагаче, при озерах или разливах Аму Дарьи, в 150 верстах от Хивы, и таким образом прошел голою степью до 1350 верст в течение 65 дней и в самое жаркое время года, когда обыкновенно стоит свыше 40® по Реомюру.
Почти на каждом привале и ночлеге приходилось рыть множество (до 35) колодцев в 2-4 сажени глубиною, и, таким образом, войска не знали отдыха. Такой тяжелый поход, в самое жаркое время, каковы июнь и июль месяцы, сопровождался, конечно, значительной убылью верблюдов и вьючных лошадей. Частые дневки для отдыха мало помогали в этом отношении, и мы видели, что на колодце Ялгысу или Янги су пришлось оставить 1000 казаков с присталыми конями. Спасшийся из плена казак Федор Емельянов на допросе показал, что, начиная от Гурьева до Хивинской земли, "провианту побросано и отсталых лошадей дорогою покинуто многое число... За дальностью и за недовольством кормов лошади многие пристали".
Между тем, вслед за прибытием в Хиву бежавших из отряда проводников туркменов, хан Ширгазы приказал заключить Керейтова и его конвой по тюрьмам, а сам поспешил собрать, сколько мог успеть, войска. Чтобы удостовериться в характере посольства, хан послал в отряд своих узденей с подарками Бековичу, который не принимал послов в течение двух дней, пока не подошли остававшиеся на Ялгысу 1000 казаков.
Это было сделано с целью показать хивинцам силы отряда. Слухи о многочисленности хивинских войск (их было на самом деле 24 000) подействовали и на Нефеса, который также бежал от русских. Князь Бекович, узнав о приготовлениях хана к войне, расположил отряд тылом к воде, оградив его с прочих трех сторон телегами и арбами.
На другой же день по прибытии русских к Карагачу 60 казаков, посланных на рыбную ловлю, были захвачены в плен, а 17 го числа к отряду подошла хивинская конница, которая без всяких предварительных объяснений понеслась в атаку.
Бой продолжался до ночи, при наступлении которой хивинцы отступили версты на две и расположились табором, охватив им отряд русских в виде полумесяца.
Предвидя новое нападение, Бекович окопал лагерь свой рвом и валом, который и вооружил своими шестью пушками. На следующий день бой возобновился и продолжался еще двое суток сряду (другие уверяют, что бой длился даже 5 дней). Вооруженные преимущественно сайдаками (луками), хивинцы, конечно, не моши причинить русским значительного вреда за закрытиями, а сами терпели от нашей артиллерии и ружей значительный урон. Вся наша потеря заключалась в 10 убитых. Видя безуспешность своих нападений, хивинцы приступили к переговорам.
Посол хивинский оправдывался, что нападение на наш отряд сделано без повеления хана и до его прибытия к войску.
Между тем хан Ширгазы собрал совет и предложил коварный план, придуманный его казначеем: войти в переговоры, заманить к себе русского предводителя и заставить его разделить войско на мелкие отряды, под предлогом размещения его на зимние квартиры по разным городам.
В русском лагере также совещались на военном совете. Майор Франкенберг и другие офицеры высказались решительно против переговоров; один Саманов был за них, и Бекович принял его мнение, основываясь на том, что отряд сильно утомлен, а лошади и верблюды, находившиеся тоже в окопах, не могли оставаться без пастьбы.
Во время этих совещаний, утром 20 августа, хивинцы возобновили нападения; но когда Бекович потребовал через одного татарина объяснения, то хан отвел свои войска в таборы, известив, что нападение произведено без его ведома туркменами и аральцами, а для большей убедительности хан показал нашим посланцам двух туркмен, из числа виновных будто бы в нападении, которых водили перед всем войском на тонкой веревке, продернутой одному в ноздрю, а другому в ухо.
Вскоре затем явились в русский лагерь два хивинских уполномоченных - Кулумбай и Назар Ходжа, с которыми и заключен был предварительный мирный договор, утвержденный с обеих сторон клятвою, причем эти уполномоченные целовали Коран, а князь Черкасский - крест. На другой день хан пригласил князя Бековича в свой стан для торжественного приема и для переговоров. Бекович тотчас отправился, вместе с братьями своими, Самановым и свитой, в сопровождении 700 человек казаков и драгун. Ханское войско разделилось и пропустило их к шатрам ханским, вблизи которых приготовлены были шатры и для Бековича.
На следующий день хан принял князя Черкасского, который подал ему грамоту и царские подарки, состоявшие из сукон, сахара, соболей, 9 блюд, 9 тарелок и 9 ложек серебряных и проч. Хан уверял его в добром расположении своем к русским, подтвердил клятвою и целованием Корана мирный договор, заключенный Кулумбаем и Назаром Ходжой, и угощал Бековича и Саманова обедом, в продолжение которого играла русская военная музыка.
После этого хан, со всем своим войском, двинулся назад к Хиве; с ними пошел и русский отряд. На другой день хан возвратил назад подарки с упреком, что сукна доставлены "драные", тогда как в царской грамоте значатся цельные. Разодрал сукно (на куски по 5 аршин) Саманов, с целью извлечь из этой операции какую то выгоду, "чтоб им чем можно выехать назад". Черкасский горько упрекал Саманова за эту проделку и даже плакал, но, не желая обнаружить истину, объявил, что это были его собственные подарки, а что царскими он будет дарить хана после.
Действительно, впоследствии Бекович снова дарил хана и его приближенных.
Перед отправлением в Хиву князь Бекович послал дворянина Званского известить майора фон Франкенберга и Пальчикова о дружеском приеме хана и своем отъезде в Хиву, причем предписывал им идти за ним следом со всем остальным отрядом.
Следуя через урочище Старая Хива (Куня Ургенч) и аральские пашни, хан расположился лагерем близ гор. Порсу на большом арыке Порсунгул, в двух днях пути от Хивы. Здесь Бекович имел новое свидание с ханом и вручил ему новые подарки. Главный отряд наш расположился верстах в трех от хивинского лагеря, так как ближе к Ставке Бековича не допустили хивинцы. На третий день хан объявил, что он не может поставить на квартирах в одном городе такой значительный отряд и потому просит разделить войско на несколько частей для отвода на квартиры в ближайшие к Хиве города.
К удивлению, Бекович согласился исполнить желание хана и дал фон Франкенбергу и Пальчикову соответствующие приказания, отпустив с хивинскими рассыльными и большую часть своего конвоя, т. е. 500 человек из 700, в русский лагерь.
Офицеры наши, менее князя доверчивые, поражены были нелепостью такого приказания. Узбекам, явившимся с предложением разделить отряд и идти с ними на квартиры, фон Франкенберг с неудовольствием объявил, что русским отрядом командует не хан, а князь Бекович. Два письменных приказания Бековича также не были исполнены. Дело казалось этим бравым офицерам так ясно, нелепость приказания была им так очевидна, что только после личного объяснения с Бековичем фон Франкенберга, ездившего для того нарочно в хивинскую Ставку, и только после угроз военным судом оба эти офицера предались на волю Божию и, разделив отряд на пять отдельных частей, распустили людей с присланными узбеками.
Таким образом, небольшие команды русских, в 450-500 человек, разошлись во все стороны под конвоем хивинцев, принимавших как будто дорогих своих гостей и разводивших их по квартирам. Хивинцы только того и ждали: еще не успел князь Черкасский слезть с коня, отдав последние приказания уходившему от него отряду, как хивинцы бросились на оставленный им при себе небольшой конвой и частию изрубили, частию взяли его в плен и ограбили. Экономов, князь Саманов и князь Черкасский, раздетые донага, были изрублены на глазах хана. Такой же участи подверглись и остальные отряды русских. Они перенесли столько трудов и лишений, так мужественно боролись и с природой, и с людьми, и все это как будто для того только, чтобы бесславно погибнуть в виду цели!
Истреблены, впрочем, были не все: наиболее сильные отобраны как рабочая сила. Их употребили на рытье каналов арыков, и самые большие из них, как, например, Палван Ата, по преданию, существующему в Хиве, выкопаны были русскими. Пленные шведы копали у нас Ладожский канал, стало быть, это было в порядке вещей. Наибольшее участие в избиении русских принимали жители г. Порсу, и во время хивинской экспедиции 1873 года потомки их жестоко поплатились по чистой случайности, так как наши и не знали даже, что имеют дело именно с теми, на ком лежала русская неотомщенная кровь.
Хан с торжеством возвратился в Хиву, встречаемый радостными толпами народа. С отрубленных голов снята была кожа и набита травою. У Адарских ворот на особо устроенной виселице выставлены были приготовленные таким образом головы Саманова и Экономова. Голова же Бековича отправлена была к хану бухарскому; но тот не принял послов, велел встретить их на дороге и сказать: "Если их хан людоед, то пусть обратно отнесут ему голову; а я не принимаю участия в его поступке".
Факт истребления русского отряда рассказывается еще и так:[8] во время переговоров Бекович требовал, чтобы запрудили русло Аму Дарьи, шедшее в Аральское море и, напротив, разрушили плотину, отклонившую реку от направления к Каспию. Хивинцы отговаривались труцностию выполнить эту задачу, и Бекович решился сделать это сам. Взяв аманатов, он заставил вести себя к Аму Дарье, где надо было строить плотину, чтоб отвести реку от Аральского моря.
Проводники повели русских безводными степями, и когда на шестой день жажда заставила русских разделиться отрядами, чтобы скорее найти воду, то хивинцы разбили их по частям.
Рассказ этот отчасти правдоподобен, пока дело идет об отводе р. Аму в Каспийское море: заветная мечта Великого Петра, конечно, должна была напомнить о себе первою, как только хивинцам можно было уже приказывать. Что касается до безводных переходов, то легендарность рассказа делается очевидною: стоя на большом арыке, в двух днях пути от Хивы и, значит, во всяком случае не далее как в четырех днях от р. Аму, странно было бы идти к реке пять дней, да вдобавок с какою то болотною водой, шторой всегда не хватало на отряд.
Замечательно, однако ж, что братья Бековича, с узденями, были отпущены на родину... Почему такая милость? Ради их мусульманства или предательства? Основываясь на неточных сведениях, сообщенных Нефесом, можно бы принять, что все число погибших и попавших в плен из отряда Бековича простиралось до 3000, а так как из Гурьева он выступил с 3646 чел., то недостающие 646 чел. могут быть отнесены на убыль в походе. Убыль в 1/4 наличного числа людей можно считать ничтожною ввиду неизбежного изнурения от громадности трудов и лишений; усиленные переходы в самую знойную пору оказались вовсе не так губительны, как можно было ожидать.
Приведя мнения лиц, писавших ранее о походе Бековича, что причинами гибели 3 1/2 тысячного русского отряда были коварство хивинцев, измена Аюки Хана калмыцкого и неразумная доверчивость Бековича, происходившая от нравственного его расстройства вследствие семейного горя, Макшеев говорит, что "немаловажною причиною... было также странное и двусмысленное положение Бековича, как мирного посланника с одной стороны и предводителя военного отряда, следовательно, неприятеля, - с другой". Макшеев разделяет это мнение, считает его справедливым, и потому можно бы подумать, что и он с Веселовским на месте Бековича также переселился бы в хивинский лагерь в качестве мирного посла и оттуда рассылал бы войскам глупые приказания в качестве военачальника!
Виноватым оказывается один Петр Великий, соединивший в одном лице две несовместимых обязанности! Но если мы обратим внимание на то, что Бекович вместо одной крепости на Каспии, как было поведено Петром I, построил еще две ненужных и негодных, куда и засадил всю свою пехоту "на пробу", если припомним, что у фон Вендена в азовском и астраханском полках из 2473 чел. на Красных Водах погибло за зиму 2173 чел., а на Тюп Карагане у Хрущева, в Казанском полку, из 1254 чел. пострадали, по свидетельству Кожина, почти все[9] без всякой пользы для похода в Хиву; если, наконец, укажем, что в четвертую свою экспедицию он простоял у Гурьева, без всякой надобности, лишний месяц и тронулся в поход только с наступлением жаров, а затем, одержав победу над хивинцами, отдал свои войска в распоряжение хана для размещения будто бы по квартирам, то объяснять все это нравственным расстройством будет трудновато. К тому же о зимних квартирах в августе, при хивинском климате, и думать рановато. Надо было захватить любой город и основаться в нем.
Весь урон, причиненный безумными распоряжениями православного татарина, превысил 6000 чел. и 6 орудий.
Весть о плачевной участи экспедиции князя Черкасского прежде всего дошла в новые укрепления при Тюп Карагане и Красных Водах; креп. Св. Петра еще не была окончена, а между тем, с получением печальной вести, начались нападения туркмен. На военном совете решено было прекратить постройку крепости в предположенных размерах и, ограничившись готовыми уже постройками, замкнуть занятое ими пространство забором и обнести валом. Недостаток дров, которых нельзя было найти ближе Астрахани, вынудил командирование туда части гарнизона, достигшей благополучно цели назначения, но не возвратившейся назад, так как море уже замерзло.
В Красноводской крепости известие получено еще в августе от туркмен, которые напали на команду, посланную за дровами, и захватили 26 человек в плен. Подступив затем к крепости, они объявили высланному для переговоров переводчику, что отряд князя Черкасского истреблен и что они намерены овладеть крепостью. 10 сентября они и действительно напали на крепость с сухого пути и с моря, ворвались в нее, но были выбиты. Устроив на косе, соединявшей крепость с материком, ложемент из мучных кулей, гарнизон отбил еще несколько нападений туркменов, но уже было очевидно, что, по крайнему неравенству сил, долго держаться было невозможно. Собранный военный совет решил оставить укрепление и возвратиться в Астрахань на судах, омелевших при крепости. 3 октября весь отряд сел на суда и отплыл в море, но буря разнесла суда, из которых некоторые потерпели крушение, а другие были прибиты к устьям Куры, где и прозимовали, и только весною 1718 г. возвратились в Астрахань. Погибло в море до 400 человек.
Еще в сентябре 1717 г. сенату было донесено из Астрахани о печальном исходе хивинской экспедиции; Петр Великий прислал приказание казанскому губернатору усилить гарнизоны на Тюп Карагане и Красных Водах, но это приказание опоздало, так как гарнизоны уже оставили укрепления и воротились в Астрахань.
Так окончилась знаменитая по преодоленным трудностям и первая русская экспедиция в степи Средней Азии, подававшая вначале столь блестящие надежды.
Напрасно сваливать вину на калмыцкого хана Аюку, на проводников и прочих. Отряд дошел и победил - значит, разные предшествовавшие обманы влияния на исход дела не имели.
Вся вина падает на фон Франкенберга и Пальчикова, не сумевших отличать законных приказаний от незаконных и повиновавшихся начальнику, который, во первых, был полусумасшедшим, а во вторых - в плену. Приказание, о котором идет речь, мог отдать либо изменник, либо полоумный. Ничтожному отряду в 3000 чел. нельзя расходиться среди враждебного населения и сдаваться на его милость и добродушие.
В цельной массе такой отряд, с лучшим вооружением, чем у врага, представлял уже силу, для которой вопрос о сдаче на милость врага даже не должен был существовать. Если приказание разойтись отдаст изменник, передавшийся неприятелю, то приказание незаконно и Франкенберг с Пальчиковым не имели права исполнять его. Если Бекович не был изменником, а только душевно больным, то приказания его являются нулевыми, как бред, ни для кого не обязательный, и исполнять их преступно. Если он, перейдя в лагерь хивинцев, боялся их и передавал своим лишь приказы хана, то опять его приказы незаконны, ибо это приказы врага.
Неудачи нисколько, однако ж, не отклонили Петра от его видов на Среднюю Азию. Возвратясь из за границы, 10 октября 1717 г. государь в торжественной аудиенции принял бухарского посла, который, став на колени, поклонился царю от лица хана. Затем посол поздравил царя с победою над шведами и просил от имени эмира прислать в Бухару девять шведок и отправить послом "разумного человека". Петр воспользовался случаем и назначил послом в Бухару весьма образованного итальянца, служившего секретарем ориентальной экспедиции посольского приказа, по имени Флорио Беневени. Ему поручено было утвердить русское влияние в Бухаре и "буде возможно заключить с нею оборонительный алианц", а хану предложить гвардию из русских. Кроме того Беневени должен был собрать сведения о торговле и особенно разведать о реках золотоносных.
В сентябре 1718 г. наш посол выехал из Москвы и, нагнав в Астрахани возвращавшееся бухарское посольство, условился с последним относительно дальнейшего направления пути. Решено было ехать на Шемаху, через Персию (Шемаха тогда принадлежала Персии). В июле следующего года оба посла прибыли в Шемаху, но здесь, по случаю враждебных отношений Персии к Бухаре, посланники были задержаны в продолжение целого года. Беневени приписывал это раздражению персиян против русских вследствие самоуправия и буйства переводчика посольской канцелярии Димитраки Петричиса, посланного курьером в Персию. Этот грек наказал плетьми одного из посланных Аюки хана к персидскому шаху за то, что тот не явился к нему по первому зову, и затем запер его в своей квартире, освободив только после угроз шемахинского хана.
Когда наконец Беневени вздумал выехать из города назад в Россию, то посольский дом был окружен войсками и 16 человек русских встречены были выстрелами. Завязалась перестрелка, в которой с нашей стороны убито было трое, у неприятеля же пятеро. Русские заперлись и согласились на мир только под условием немедленного отправления к шаху. Не дожидаясь, однако же, разрешения, посольство выехало из города 11 августа 1719 г., за несколько часов до нападения лезгин, разграбивших город.
По прибытии послов в Тегеран шах, хотя и извинялся перед Беневени в задержках, ему причиненных, и обещал отправить его немедленно в дальнейший путь, но беспрерывные возмущения задержали посольство еще более полугода. Вследствие всех этих задержек Беневени прибыл в Бухару только в 1721 г., в первых числах ноября.
Положение дел в Бухаре в это время было весьма плачевно. Беспрерывные войны с Хивою и возмущения узбеков делали положение эмира ненадежным. Вот причина, почему Бекович в продолжение трехлетнего пребывания своего в Бухаре не мог заключить никаких договоров с правителем ее, весьма охотно желавшим соглашения, но боявшимся узбеков. Посол должен был сноситься с эмиром то через евнуха, то через его сестру и няньку. В письмах в Россию посол постоянно жаловался на коварство и варварство туземного правительства. Из Бухары посла выпустили также после долгих затруднений. Для возвращения в Россию Беневени, согласно полученному приказу, направился было в Персию, имея в виду присоединиться к русским отрядам, занимавшим тогда северные пределы ее. Достигнув Аму Дарьи при Керки, он был встречен туркменами, намеревавшимися его ограбить. Это побудило Беневени бежать назад, в Бухару, где он получил из России указ, дозволявший ему избрать для возвращения путь, какой он сам заблагорассудит.
Во время пребывания Беневени в Бухаре хивинцы часто присылали к нему гонцов с приглашением приехать к ним. Они боялись мщения России за Бековича и потому искали примирения с нею. Опасаясь оставаться долее в Бухаре, где уже намеревались покончить с посольством, Беневени решился воспользоваться приглашением хивинцев и в ночь на 8 апреля 1725 г. тайком бежал из Бухары по направлению к Хиве, куда и прибыл чрез 11 дней. Шах Ширгазы принял его ласково и между прочим, в дружеском разговоре на одном из своих праздников, сказал послу за тайну: "Государь ваш не знает намерений князя Бековича, - он действовал для своей личной выгоды".[10] Это бросает новый свет на действия Бековича: с этой точки зрения становится понятным и принятое Бековичем прозвище "Покорителя царств" (Девлет Гирея), и бритье головы, и азиатский костюм, и прочее.
Между тем приближенные хана обирали посла и всеми мерами его задерживали. Любимец ханский Достум бей простер свою бесцеремонность до того, что увел у посла лучшего коня, посланного бухарским эмиром в подарок государю, но когда посол объявил, что коня берут не у него, а у его государя, которому конь принадлежит, то лошадь возвратили.
Чтобы избежать плена, Беневени вынужден был и из Хивы бежать тайком, выпросив у хана тайную прощальную аудиенцию. Хан согласился и на прощанье просил передать государю, что князь Бекович, считая себя из рода Гюрджи Хана, сам хотел сделаться хивинским ханом.
В начале августа Беневени оставил Хиву и в 25 дней достиг Гурьева - городка, откуда прибыл в Астрахань к 17 сентября.
Беневени, не успевший приобрести для России ни политических, ни торговых выгод, весьма внимательно разведывал о минеральных богатствах края. На пути в Бухару, при переправе через Аму Дарью, он нашел в песчаных ее берегах искры золота, почему несколько горстей этого песку отправил из Бухары к Петру Великому при шифрованном письме, написанном на полях письма обыкновенного. В этом же письме он сообщал, что, хотя "р. Аму Дарья начало свое имеет не из золотых руд", но в нее впадает р. Гиокча, берущая начало близ Бадакшана, из гор, богатых золотом. Горные жители, обитающие у истоков этой реки, для добывания золота стригут овец и шерсть их зарывают в грязь и песок; потом, спустя несколько времени, вытаскивают ее на берег, просушивают и затем вытряхивают чистое золото. В горах же, по словам посла, "добывать золото и серебро запрещено и тамошние беки держат вокруг стражу".
В вышеупомянутом шифрованном письме о среднеазиатском золоте Беневени писал государю: "Со всякою покорностию последнее мое слово предлагаю, что ежели вы желаете себе авантаж добрый и хорошую казну прибрать, лучшего способа я не сыскал, что к описанным местам собираться войною: сила все резоны уничтожает. Посторонних велико опасение не будет, ибо все генерально между собою драки имеют". Тут же посол добавлял и другую приятную для государя весть о прежнем течении Аму в Каспийское море. Он доносил, что Аму Дарья в прежнее время действительно впадала в Каспийское море, но только не вся, а одним лишь рукавом, другим же она всегда вливалась в Аральское море. Вследствие же каких причин произошло запружение рукава, впадавшего в Каспий, ему в Бухаре положительно ничего не говорили. По догадкам одних, река высыхала по мере того, как поселения на ней пустели; по другим - на берегах ее жил когда то воинственный народ, грабивший Хиву и Бухару, вследствие чего и та и другая решили, что для того, чтобы победить этот народ, единственное средство - лишить его воды. Построили плотину, и берега реки тотчас опустели, когда русло ее иссякло.
Нельзя не отдать полной справедливости энергии и добросовестности почтенного Беневени. К сожалению, однако же, труды его не привели ни к чему: персидский поход неожиданно прервался, а вскоре затем последовала и кончина Великого Императора.
Беневени прибыл в Астрахань, когда на престоле российском сидела Екатерина I.
Правительство перенесло катастрофу, постигшую Бековича, довольно безразлично - может быть, и потому, что неудача породила преувеличенные понятия о трудностях похода в Хиву, и с тех пор до 1839 г., т. е. в течение 122 лет, на вероломство, всегдашние грабежи и разбои хивинцев правительство наше отвечало одним только "презрением". При удобных случаях забывали прошлое и старались установить дружеские сношения с Хивою. Так, в 1793 году, вследствие особой просьбы хивинского хана, отправлен был в Хиву императрицею Екатериною П глазной врач надворный советник (везде, впрочем, называвшийся майором) Бланкенагель, который нашел глаза дяди Фезаль Бия неизлечимыми. Невежественные хивинцы требовали, однако же, исцеления, грозя врачу в противном случае смертию. Фезаль Бий ослеп, а Бланкенагель засажен в яму, ограблен и приговорен к смерти. Однако же, благодаря тому, что до ареста своего успел вылечить до 300 больных туркмен и хивинцев, ему удалось склонить некоторых из них на свою сторону и с помощью их бежать из Хивы, через Мангишлак, в Астрахань.
В 1818 г. оренбургский военный губернатор Эссен послал в Хиву с письмом поручика 4 го башкирского кантона Абдул Насыра Субганкулова, по поводу жалобы купцов Лазарева и Енушева на ограбление их каравана хивинскими разбойниками. Поручик избавился от казни только тем, что доказал принадлежность свою к магометанской вере и обрил голову. Аталык послал с ним к Эссену предупреждение, что всякий посланец будет либо казнен, либо обращен в рабство.
Однако в 1819 году в Хиву был послан караванбаши Ата нияз и коллежский советник Бекчурин, 70 летний старик мусульманин. Но, по словам рапорта Эссена государю, "чиновник сей принят был там с сугубым раздражением, четыре месяца содержан под крепкою стражею в унизительном месте и, наконец, не быв выслушан, отправлен в Россию без всякого ответа".
Глава II
В 1824 г. послан был в Бухару известный вооруженный караван, под конвоем из 625 человек, при двух орудиях. Начальником каравана назначен был полковник Циолковский, знаменитый уже своими неудачами в степных походах. 13 января за Дарьею, в песках Кизил Кум, близ урочища Биш Тюбе, на караван напала шайка хивинцев. Циолковский доносил, что хивинцев было 8000 и что караван застигнут в дефиле. Теперь уже не тайна, что у Биш Тюбе никакого дефиле нет, а что касается до цифры нападавших, то она, конечно, преувеличена, так как в маловодной степи ходить такими сильными отрядами невозможно, даже и для хивипцев. Караван наш, по словам Циолковского, сидел в блокаде за завалами 12 дней. Где же брали воду 8000 хивинцев? Здравый смысл не допускает верить донесению Циолковского, а недобросовестность этого офицера, сделавшаяся очевидною впоследствии, еще усиливает составившееся убеждение, что Циолковский просто струсил. Как бы то ни было, но товары были брошены в добычу хивинцам, под предлогом недостачи воды и дров, а конвой налегке потянулся обратно...
Хивинцы преследовали его еще 6 дней и, наконец, отстали. Так погибло предприятие, обещавшее оживить торговлю, упрочить сношения с центральным рынком Средней Азии - Бухарою и поднять наше политическое влияние. Генерал лейтенант Иванин в "Описании зимнего похода в Хиву 1839-1840 г." говорит, между прочим, что Циолковский "был ненавидим подчиненными и не мог не опасаться, что при первой неудачной стычке его выдадут головой". Трудно понять хорошенько, что значит "выдать головою", если то, что войска не идут вслед за начальником и предоставляют ему идти одному на верную погибель, то это, конечно, возможно только при условии, что начальник идет вперед, а этого, по характеру Циолковского, ожидать было нельзя и, следовательно, опасение было совершенно напрасно. Другое дело, если под выражением "выдать головою" разумеется какая нибудь неосторожность, которой всегда опасается нелюбимый начальник. Если бы Циолковский рискнул пробиться в Бухару, что, конечно, было возможно, то даже и без товаров он принес бы громадную пользу, ввиду предполагавшейся зимней экспедиции против Хивы. Неудачный выбор начальника стоил казне 290 000 р., считая и пособия купцам в 60 000 р., да 547 000 потеряли купцы.
В 1824 г. зимой предпринята была новая экспедиция к устьям Эмбы для наказания морских разбойников и для исследования путей в Хиву. Поручение это возложено было на полковника Генерального штаба Берга. Из Сарайчиковской крепости выступило 500 чел. пехоты, 400 казаков оренбургского войска и 4 орудия, а из Гурьева 3 полка уральского войска (1200 чел.) и 2 орудия. Такой сильный состав (2310 чел. при шести орудиях) и приготовления, обличавшие расчет на продолжительную экспедицию, явно указывали на тайную цель движения: поиск против Хивы. Нивелировка была только предлогом.
Обоз отряда состоял из 872 пароконных повозок с 1744 лошадьми (уральцы поставили 600, оренбуржцы 600 и башкиры 544). Продовольствие составляло 30 000 пудов. Шанцевый инструмент состоял из 200 топоров, 400 мотыг и 100 лопат. Взято было, для безводных переходов, 2000 турсуков (целые бараньи шкуры с завязанными лапками - для воды). Понятно, что с такими тяжестями нельзя делать легкого набега: кроме того, для наказания морских разбойников мотыга не нужна, - отсюда прямо вытекала уверенность, что в случае возможности отряд не ограничится разбойниками и съемкой...
Это убеждение существовало не только между русскими, но между киргизами, от которых перешло и к хивинцам. Носились слухи, что в Хиве распространилась такая паника, что уже отлиты были золотые ключи...
Как бы то ни было, но 16 декабря отряд выступил из Сарайчиковской крепости, а через 6 дней, 22 го числа, на устье Эмбы уже взято было в плен 260 разбойников, которые и отправлены в Гурьев с конвоем из 230 человек пехоты и 220 казаков, при 2 орудиях. Дальше идти было трудно, по неимению теплой одежды и потому еще, что тяжести везлись не на верблюдах, а на телегах (!). Поэтому Берг 7 января 1825 года отправил обратно остальную пехоту и 4 сотни казаков при 2 орудиях, а тяжести навьючил на верблюдов. До 10 января он с остальными 1000 казаками шел по берегу Каспия, 13 го поднялся на Устюрт, 27 го был уже на Аральском море, прошел 80 верст по берегу этого моря к югу и 11 февраля пошел назад напрямик к Нижнему Уралу, а 4 марта воротился в Сарайчиковскую, потеряв по день прихода 20 человек умершими, 42 больными и 1842 лошади. Экспедиция стоила 196 570 р. Результатами были съемки и барометрическая нивелировка. Хивинцы считали, однако же, поход этот неудавшеюся попыткою завоевать Хиву, а присмиревшие было разбойники опять принялись за старое.
Берг представил план нового похода в Хиву: на этот раз он считал невозможным двигаться без опорных пунктов, которые бы служили и складами запасов.
Место для такого укрепления Берг указал на урочище Донгуз Тау, но так как он сам видел это урочище только зимою, когда в камышах и чиях укрывались киргизские аулы, а расспросить о том, можно ли кочевать здесь летом, - не догадался, то в результате оказалось, что когда 14 лет спустя предпринята была знаменитая экспедиция Перовского и на Донгуз Тау решено было построить укрепление, то посланный наверняка отряд, во первых, не дошел до урочища в данном составе (обоз и пехота были оставлены на дороге), а во вторых - и летучему отряду из 200 башкир не пришлось даже отдохнуть на Донгуз Тау по совершенному безводию и недостатку травы. Так как укрепление где нибудь надо было строить, то, за неимением поблизости лучшего, выбрали урочище Чушка Куль при р. Ак Булак с солонцеватою водою, а это имело роковые последствия.
В 1825 г., тотчас по возвращении Берга, 11 марта полковник Щапов с 500 казаками и 2 орудиями быстро двинулся из форпоста Кош Уральского, расчебарил аулы сообщников Юлашана, взял 128 человек пленных и 21 го числа был уже дома.
В 1831 г. 16 августа из Кизильской крепости высланы были 50 человек конной пехоты, 100 казаков, 300 башкир и 2 орудия с полковником Генсом для рекогносцировки рек: Карт, Аят, Суюндук.
Хотя эти волнения и беспорядки были прекращены вооруженною рукою, а между тем грабежи и увоз людей на Каспий не только не прекращались, но еще усилились. Дерзость хищников дошла до того, что, например, весною 1836 г. был захвачен смотритель эмбенских вод, а осенью - командир 4 пушечного бота со всею командою, с орудиями и со шлюпкою. Полагали тогда, что число наших пленных в Хиве доходило до 2000 душ, да вдвое или втрое против этого числа, вероятно, погибли при захвате и во время обратных походов или от изнурительных работ во время неволи.
В 1836 г. предпринята была весьма замечательная зимняя экспедиция по льду на полуостров Бузачи (в Каспийском море) для наказания киргизского рода адаевцев, у которых преимущественно находили убежище морские разбойники и эмиссары хивинские. Отряд уральских казаков под начальством полковника Мансурова, из 1 штаб офицера, 10 обер офицеров, 9 урядников и 530 казаков, выступил 20 декабря из Гурьева и направился морем по льду на санях к укреплению Ново Александровскому, где были заготовлены для отряда продовольственные запасы. За Прорвинскими островами сильные ветры взломали лед и 1 1/2сотни были мгновенно оторваны и унесены на льдинах в открытое море. Было от чего прийти в отчаяние непривычному человеку, но уральцы выросли в борьбе со стихиями и тотчас нашлись: они связывали льдины арканами с помощью втыкаемых в льдины пик и устроили, таким образом, род ледяного моста до спертого у берега льда, на который и переправились, потеряв всего двух лошадей. 2 января 1837 г. отряд прибыл в укрепление НовоАлександровское и на другой же день выступил снова двумя колоннами через залив Кайдан. Киргизы никак не ожидали гостей в такую пору и потому были застигнуты врасплох: 53 человека пленных и множество скота были трофеями наших удальцов, сделавших в течение 20 дней до 1200 верст, зимою, при морозах не менее 15® Реомюра, и потерявших только двух человек умершими и нескольких ранеными.
В 1836 г. для наказания киргизов, ограбивших в Больших Барсуках наш караван, Перовский вызвал из башкир 1000 охотников и напустил их на виновных... Наказание было довольно чувствительно и не стоило нам ни гроша.
К башкирам придали, впрочем, для бодрости 30 пехотных солдат, посаженных на лошадей, и 2 пушки. Весь отряд был поручен генерал майору Дренякину. Выступив 4 июля из Орска и Хабарной с продовольствием на 20 дней во вьюках (536 вьюков) и на 15 дней в обозе отряд догнал грабителей за Эмбою, в 500 верстах от линии, выручил пленных приказчиков, отбил товары, захватил главных разбойников и угнал скот на покрытие военных издержек и на добычу башкирам. Через 20 дней молодецкий поиск, сделав 1000 верст в оба конца, воротился на линию, потеряв только одного башкира! Два других отряда - войскового старшины Осипова и подполковника Геке - также ходили расчебаривать киргиз за набеги; а подполковник Падуров с двумя сотнями слетал на р. Хобду разгонять хивинских сборщиков податей, пожаловавших обирать наших киргизов.
С 1837 г. в Оренбургской степи начались волнения, поднятие мятежным султаном Каипом, к которому вскоре присоединились два батыра: Исетай и Джуламан со своими шайками.
В 1838 г. снаряжена была большая экспедиция в степь для уничтожения партии Исетая и Джуламана, сильной и численностию (разбойников было до 3000), и сочувствием народа.
Исетай был прежде старшиною во Внутренней орде. Бежал он за Урал в 1837 году и соединился тут с давнишним беглецом султаном Каип Галиевым, разбойничавшим в 1832 году у линии, а потом сидевшим смирно в Хиве до 1835 года. В 1838 г., выдав за хивинского хана свою дочь, Каип получил звание хана западных киргизов и явился собирать с них подати.
Джуламан ушел от нас еще в 1820 году, после занятия нами илецкой линии, и с тех пор враждовал с нами.
Войска двинуты были тремя колоннами: из Орска пошло (в начале августа) 450 казаков и 50 конных стрелков с двумя орудиями, под начальством полковника Геке; вслед за ним двинулся из Орска же полковник Мансуров с 180 казаками, 500 башкирами и 150 человек пехоты при 4 х орудиях. Оба отряда имели провианта на два месяца. Геке соединился с султаном правителем западной части орды Айчуваковым, напал врасплох на Исетая и разбил его наголову, причем сам Исетай был убит. У нас же ранено 7 человек.
Мансуров действовал также удачно в верховьях р. Иргиза и разгромил аулы рода Дюрт Кары. Но, кажется, этот род не принадлежал к числу сторонников ни Исетая, ни Джуламана... Джуламан ушел за Эмбу, а главный руководитель волнений, султан Каип, бежал в Хиву.
Взамен этих предводителей тотчас явились новые: Касым - сын бывшего хана Средней орды Вали и, значит, внук Аблая, - и его сын Кенисара.
Кенисара прославился тем, что когда под Ташкентом был убит его брат, он заманил к себе в 1836 году 40 ташкентцев и вероломно зарезал их. Султан Касим, нуждаясь в порохе и свинце, отправился в 1840 г. в Ташкент с своим семейством и приверженцами. Ташкентский бек, мстя за 40 ташкентцев, также изменнически напал на аулы Касима и убил как его, так и всю семью и всю шайку...
Дойдя до р. Большого Иргиза, отряды принуждены были воротиться, потому что не захватили с собой теплой одежды (!), и люди стали сильно хворать. Таким образом, отряды не достигли цели, не усмирили непокорных, а только оттеснили их за Эмбу.
Третья колонна полковника Падурова, из 500 башкир и 50 человек конной пехоты при 2 х орудиях, выступила в начале июля из Никольского отряда, дошла до р. Малой Хобды, никого не встретила и также вернулась. Эта бесплодная экспедиция, казалось, должна была убедить, что действовать против степи набегами неразумно, ибо мятежники всегда заблаговременно уйдут, а на месте останутся только не считающие за собой никакой вины мирные кочевники. Единственное сколько нибудь отвечающее цели средство заключается в устройстве укреплений на пути отступления мятежников или, наконец, в высылке постоянных отрядов на те же пункты. Еще лучше было бы, если бы летовки и зимовки кочевников лежали в пределах прочно занятой нами территории, оцепленной укреплениями, тогда кочевник не приобретал бы привычки подчиняться по очереди и нам, и соседям, то есть никому вполне. До 1838 г. мы не раз уже имели случай убедиться в невозможности гоняться по степям за ускользающим между рук противником. Ничего, кроме расходов казне, обоюдного разорения пограничным жителям и озлобления невинно потерпевших киргизов, не приносили наши экспедиции, а все таки сидеть сложа руки, когда кругом идут разбои, не приходилось, и вот снова затягивалась старая песня без конца и без результатов, снова посылались отряды на военную прогулку!
6 марта 1838 г. из Николаевского укрепления выслан был для наказания Касыма Аблаева (отца Кенисары) на р. Улу Тургай отряд из 1000 оренбургских казаков, 1000 киргизов и 800 башкир при 2 орудиях под начальством войскового старшины Лебедева. Лошади и верблюды мятежников к весне были весьма худы и не могли далеко уйти от многочисленного и легкого отряда, захватившего поэтому богатую добычу. Но благодаря неожиданному бурану и выпавшему снегу Лебедев должен был воротиться, не захватив Аблаевых.
Кенисара, дождавшись ухода русских подальше, ограбил наших киргизов, истребил пикет у Ключевской станицы, ограбил Троицкий караван на несколько сот тысяч рублей. Затем бросился на Эмбу, подкрался к отряду, заготовлявшему сено для хивинской экспедиции, и отогнал 3000 башкирских лошадей и 180 волов.
Тотчас высланы были опять отряды Лебедева, Жемчужни кова и Падурова, но хищников и след простыл.
Из этого перечня видно, что даже в случае удачи набеги наши ни к чему не вели, кроме разорения: ограбив дочиста попавшихся на глаза и под руку киргизов, чаще всего ни в чем не повинных и потому не ожидавших грозы, так как виноватые почти всегда уходили заранее, мы сами толкали их на грабеж, потому что другого средства не умереть с голоду в степи и нет. Если удавалось отбить забарантованный скот, то отряд, считая его своей добычей, распоряжался им по хозяйски - продавал с аукциона и т. п., так что скот редко попадал в руки прежнего хозяина. Чтобы избежать подобных злоупотреблений и оградить невинных, правительство запретило пограничным начальникам преследовать киргизов в аулы. Киргизы увидели в этом ослабление власти начальства и перестали слушаться, начали кочевать на луговых местах казаков оренбургской линии, а грабежи усилились. Перовский просил тогда разрешения принять свои меры, но уже не экспедиции, а экзекуции с содействием султанов правителей. Предполагалось не отнимать у грабителей скот, а отбирать только подписку, что скот и все награбленное будет возвращено к такому то сроку. Отряд должен был оставаться в степи до тех пор, пока требования пограничного начальства не будут удовлетворены. Здесь, очевидно, наказывались не киргизы, а те русские, которым доводилось участвовать в экзекуции.
В 1834 г. обер квартермейстер Жемчужников, с 60 человек пехоты, 200 казаков при 1 орудии, послан был на хребет Карагай, где соединился с обоими двухсотенными отрядами султанов правителей для содействия им в экзекуции на пространстве от Орска до Каракумов. Аулы захвачены были врасплох и дали пресловутую подписку... Отряд ждал, ждал исполнения и, наконец, ушел, а барантачи, конечно, ничего не исполнили.
Видя безуспешность своих мероприятий, Перовский задумал завоевать Хиву, бывшую, по его мнению, главною виновницею всех неустройств в киргизских степях. Хива подстрекала подвластных нам киргизов в возмущениях, заманивая их в свое подданство, облагала их податями; собирала зякет (таможенную пошлину) с наших караванов, следовавших по степи. Наконец, хивинцы постановили правилом, чтобы наши караваны, в какие бы места Средней Азии ни отправлялись, непременно следовали бы через Хиву, где им угрожала пошлина, возвышенная уже до крайних размеров. В 1833 году дерзость хивинцев дошла до того, что в Оренбург был прислан хивинский зякетчи (сборщик зякета) для объявления купцам русским и бухарским, что караваны их неминуемо будут ограблены, если не пойдут через Хиву.
Глава III
Независимо от уничтожения нашей торговли на востоке постоянными грабежами караванов и побуждениями к тому же киргизов, хивинское правительство издавна покровительствовало еще и морским разбойникам, которые захватывали ежегодно на Каспийском море множество мирных рыбопромышленников, продавали их потом на всех рынках Востока, и всего более в Хиве.[11]
Еще в XVIII веке правительство наше начало изыскивать способы к освобождению русских подданных из неволи на Дальнем Востоке: так, Высочайшим указом от 28 января 1767 г. повелевалось "захватывать заложников и принуждать азиятцев выкупать оных русскими пленными". Это была действительно единственная мера, на которой нельзя было не остановиться, видя на оренбургской и сибирской линиях, а также и в Астрахани множество хивинских и бухарских купцов, свободно торгующих и проживающих, в то время как наши купцы не смели показываться в ханствах, не подвергаясь, особенно в Хиве, опасности попасть в вечное рабство.
Однако ж упомянутым указом 1767 г. дозволялось задерживать только тех, кои "будут изобличены в увозе здешних людей"; такое ограничение, по затруднительности изобличения, лишило этот указ всякого значения, как то и доказали последствия.
Все хлопоты правительства русского достигнуть освобождения невольников наших посредством переговоров оказались напрасными и убедили только в том, что с хивинским и бухарским правительствами нельзя пускаться ни в какие переговоры, нельзя заключать никаких условий, остающихся всегда мертвою буквою.
Наконец, ассигновано было правительством 3000 рублей для выкупа наших пленных; но и это не повело ни к чему, так как рабовладельцы не хотели расстаться с работниками ни за какой выкуп; действовать же другими путями, например, способствуя побегам чрез разных тайных агентов, было весьма затруднительно и рискованно, ибо в случае поимки пленным угрожала смерть или еще горшее рабство.
В 30 х годах нынешнего века дело о русских пленных находилось, по окончательным разысканиям, в следующем положении.
Поощряемые выгодными ценами, киргизы и туркмены похищали русских людей на Каспии и даже на линии и сбывали их в соседственные им области Средней Азии, преимущественно же в Хиву, где томилось более 2000 русских. Пленники русские продавались в Хиве на базарах;[12] знатнейшие хивинские сановники принимали участие в таком торге, а купцы хивинские, посещавшие ежегодно Россию, проживая между киргизами, по делам торговым, всячески поощряли их к захвату пленных, закупая их вперед и оставляя задатки.
Не одни магометане поставляли русских невольников, находились пройдохи и из русских. Подвиги одного из них, Зайчикова, рассказаны Ивановым в его "Хивинской экспедиции 1830-1840 годов". В десяти верстах от Оренбурга, за Уралом, Зайчиков имел пашни, для обработки которых и нанимал мужиков, а между тем давал знать своим покупателям - киргизам. Те караулили добычу на дороге и захватывали целые семьи. Спекуляция Зайчикова оказалась весьма выгодною, но под конец была обнаружена, и негодяй был сослан в Сибирь на каторгу. Замечательно, как равнодушно относилось тогда общество к подобным господам и даже сама власть: Зайчиков только для вида выехал из Оренбурга, сделал небольшой объезд и воротился с паспортом на имя Деева. Новый купец поселился в доме сосланного, т. е. в своем; все это знали и никто об этом не заикнулся. Плохо понятая уголовная давность и всеобщий примиритель - время изгладили понемногу самое воспоминание о подвигах времен Волконского, и теперь Деевы - купцы как купцы. Это подтверждает и Захарьин. Даль называет его "маркитант наш Зайчиков или Деев".
Русские пленники находились под бдительным надзором, и пойманному на первом побеге разрезывали пятки и набивали в рану рубленой щетины или отрезывали нос и уши; за второй побег сажали на кол. Ввиду таких наказаний редко кому приходила охота бежать.
Желая воздействовать на Хиву так или иначе, наше правительство старалось сблизиться с Бухарою и в 1834 г. послало туда молодого ориенталиста барона Демезона,[13] служившего тогда в Оренбурге. Бухара и сама покупала русских пленных, и чтобы русский посланец не проведал о их числе, Демезона засадили в отведенном ему помещении под почетный караул и никого к нему не допускали. Во время официальных выездов его окружал конвой, не допускавший никаких сношений с посторонними. Тем не менее бухарский хан обещал оставаться нейтральным в случае столкновения нашего с Хивою.
Чтобы сколько нибудь облегчить участь наших пленных, наше министерство иностранных дел, не допуская задержания хивинских подданных из опасения повредить этим вообще торговле нашей на Востоке (так как находившиеся в пределах империи хивинцы были исключительно купцы или их агенты), предложило, в 1835 году, образовать в Оренбурге благотворительное общество (со щедрым, но секретным пособием от казны), главнейшим предметом действий которого было бы освобождение русских пленных из неволи. Оренбургские власти, обсудив это предложение, пришли к такому заключению, что если бы секрет был обнаружен и казенный источник значительных средств предполагавшегося комитета, а также цель его действий сделались бы известными местным, т. е. оренбургским жителям, а через них и азиатцам, то этим еще более увеличились бы кичливость и дерзость среднеазиатцев, дав им повод думать, что русское правительство действительно не может с ними справиться и потому как бы платит дань. По всему этому благотворительный комитет не состоялся и решено было, наконец, действовать силою оружия.
Мы уже говорили в своем месте, что по возвращении из своего зимнего поиска в 1825 году полковник Берг представил план нового похода против Хивы. Прежде всего, по мнению Берга, надобно было устроить укрепление на Донгуз Тау, где и учредить запасы.
С линии отряд должен был выступить осенью, отдохнуть на Донгуз Тау и, выждав снега, двинуться через Устюрт. Таким образом, безводная пустыня была бы пройдена без лишений - снег давал бы воду.
Сам Перовский был, однако же, другого мнения: он предпочитал прежде утвердиться на Сыр Дарье, основать здесь русскую колонию и затем двинуться по восточному берегу Аральского моря, а не по западному. При этом тяжести отряда могли бы везтись на косных лодках, которые бы можно было доставить с Эмбы или с Волги.
В 1836 г. Перовский поручил двум офицерам Генерального штаба (Иванину и Никифорову) составить проект основания укрепления на низовьях Сыр Дарьи с колонией на 1000 человек. Но вскоре взгляд Перовского изменился и на сцену выступил старый план Берга.
Осенью 1835 года из Орска был командирован в Бухару, с бухарским караваном, прапорщик Виткевич, переодетый в азиатское платье. Еще в 1823 году он был сослан в Орск рядовым, с лишением дворянства, по конфирмации цесаревича Константина, за организацию в Польше тайного общества "черных братьев". В ссылке он изучил узбекский и персидский языки и, в качестве переводчика, оказал немало услуг посетившему край в 1829 г. Александру Гумбольдту, который и ходатайствовал о его награждени. Сухтелен прикомандировал его к пограничной комиссии, произвел в 1830 г. в унтер офицеры, а в 1831 г. - в портупей прапорщики. Перовский произвел его в 1834 г. в прапорщики и взял к себе адъютантом.
Прибыв в Бухару, Виткевич снял халат и ездил по городу в офицерском мундире, отказавшись сидеть взаперти. Поэтому и сведения, им доставленные, были довольно обстоятельны.
В 1834 г. начавшиеся в Афганистане междоусобия вызвали одного из многочисленных мелких правителей, Дост Мухаммеда, попытать счастия в России, так как англичане поддерживали его противников: Шаха Шуджу на юге и Камрака в Герате. Посланец Доста добрался до Оренбурга только в 1836 г. Перовский писал в министерство иностранных дел, что если мы не под держим Доста, то англичане подчинят себе Афганистан, а затем и другие народности Средней Азии, которые будут снабжены оружием, порохом и деньгами и превратятся в опасных врагов наших. На первый раз предполагалось послать Виткевича с предметами обмундирования и снаряжения для афганцев и несколько инструкторов офицеров и оружейников под видом мирных путешественников. Виткевич вызван был в Петербург и в 1837 г. был послан в Персию в распоряжение русского агента полковника Гра Симонича. В это время персидский шах шел к Герату; главным советчиком был Симонич; в походе участвовал и батальон русских солдат, сформированный шахом из наших дезертиров. Очевидно, что в Герате мы и непосредственно могли помочь Досту, при посредстве Персии, тогда как иным путем проникнуть в Афганистан было почти невозможно. Поэтому тогдашний директор азиатского департамента Родофиникин дал понять Виткевичу, что Дост Мухаммеду можно обещать 2 миллиона деньгами и 2 миллиона товарами. Герат предполагалось отнять от Камрака и передать братьям Доста, захватившим Кандагар, если они признают протекторат Персии. Переговоры об этом возложены были на Виткевича, который вез и письмо к Досту.
Предполагалось заключить союз с Достом против Хивы. Следуя с персидской армией к Герату, Виткевич отделился от нее в Нишапуре и через Систан и Кандагар проехал в Кабул, где тогда вел уже переговоры - и также о союзе - английский агент Борне. Дост Мухаммед предпочел Россию и выпроводил Бориса. В 1838 г. Виткевич воротился к персидским войскам, стоявшим под Гератом; отсюда проехал снова в Кандагар, а затем, через Систан, воротился в Тегеран и в начале 1839 года прибыл в Петербург с массою ценных материалов, маршрутов и съемок. Представившись министрам военному и иностранных дел, он был обласкан ими и обнадежен в щедрых наградах, между которыми не последнюю роль играл перевод в гвардию. Накануне представления государю, когда надежды должны были оправдаться, Виткевич найден был в нумере гостиницы, где он остановился, застреленным, а все бумаги его исчезнувшими. Обстановка была похожа или подделана под самоубийство, а в печке виднелась и груда пепла от сгоревшей бумаги. Следствие ничего не раскрыло...
Трудно, однако, допустить, чтобы человек, бившийся столько лет, чтобы поправить свою карьеру, отказался от нее как раз накануне исполнения самых пылких мечтаний, на девятый день по приезде в Петербург. Многие подозревали в этом загадочном происшествии английскую руку... Кому более всех должны быть интересны бумаги Виткевича, как не англичанам? Кто наиболее был раздражен неудачей Бориса и сердит на Виткевича, как не англичане? Они даже затеяли из за этого войну с Афганистаном, кончившуюся для них страшною катастрофой в 1841 и 1842 гг. Как бы то ни было, а смерть Виткевича лишила нас важных сведений об Афганистане; исчез и договор, заключенный им с Дост Мухаммедом. Единственная бумага, которая осталась на столе в нумере гостинницы, оказалась письмом Виткевича о том, что он сам сжег свои бумаги...
Летом 1836 года последовало Высочайшее повеление о задержании, как на оренбургской и сибирской линиях, так и в гор. Астрахани, всех хивинцев с тем, чтобы они были освобождены не прежде, как по удовлетворению всех справедливых требований России, особенно по освобождению наших пленников.
В Оренбурге повеление это исполнено было 28 августа, когда торговцы хивинские были на меновом дворе, готовые к выступлению караваном. Задержанные хивинцы помещены были в Оренбурге и по уездным городам на гауптвахтах, в острогах и в свободных казенных зданиях, где только было можно; на содержание каждому назначено было по 50 коп. ассигнациями в сутки, но, по составлении ими артелей, оказалось достаточным отпускать по 25 коп.
Всего задержано 572 хивинца с товарами на 1 400 000 р.
Задержанные прибегали ко всевозможным уловкам: отказывались от подданства Хивы, уверяли, что товары принадлежат не им, а бухарцам; некоторые даже заявляли желание вступить в русское подданство, но все это оставлено без внимания.
Арест хивинских купцов и запрещение, наложенное на их товары, прежде всего всполошило московских гостиннодворцев и фабрикантов села Ивановского, которые отпустили хивинцам товар в краткосрочный кредит. Явившись в Оренбург, купцы наши стали хлопотать о возвращени своих товаров. Началась разборка тюков, сложенных в сараях, под видением таможенных чиновников, и так как нередко товар одного хозяина попадал к другому, то возникали новые жалобы, новые хлопоты, новая возня.
Многие из хивинских купцов избегли ареста самым простым способом: они только надели чалмы, как бухарцы, и благополучно выбрались в степь.
Вместе с тем ханы Хивы и Бухары извещены были о принятой мере, причем первому пояснены были все неприязненные его действия с объявлением, что заложники могут бьггь выручены только освобождением всех русских пленных, у него находящихся.
Хан поспешил прислать в январе 1837 г. с посыльным нашим татарином своего посланца Кабылбая (правителя одной половины города Ургенча), но ему было объявлено, что признать его посланником при тогдашних обстоятельствах нельзя и что раньше всяких переговоров Хива должна освободить всех русских пленных; привезенные им письма были, однако же, рассмотрены: одно, без подписи, было, по уверению Кабылбая, от хана на Высочайшее имя, другое от мехтера (министра финансов) на имя военного губернатора; но ни в одном из них не говорилось ни слова об освобождении пленных. Хан, между прочим, приписывал все несогласия частным действиям придворных и жаловался на построение нами укрепления Ново Александровского.
Посол был отправлен назад и снабжен письмом вице канцлера к хану, от которого еще раз и категорически требовалось выдать всех русских пленных и не позже, как через 4 месяца.
Вскоре за тем (15 сентября) прибыл новый гонец из Хивы, с письмом на имя председателя пограничной комиссии о том, что хан приказал собрать и отправить на родину всех наших пленных; в конце октября получено известие и от Кабылбая с берегов Эмбы, о том, что он с русскими пленными следует в Оренбург. Тотчас сделаны были распоряжения к принятию нескольких сот наших соотечественников; но когда наконец 18 ноября прибыл бухарский караван и с ним посланец хивинский Кабылбай, то оказалось возвращенных всего 25 человек, но зато это были люди, пробывшие в неволе по 30-40 лет, один даже 55, следовательно, с хивинской точки зрения, народ ни к чему не годный.
Однако ж возвращение и такого числа пленных было неслыханным до того событием, и потому оно было торжественно отпраздновано: весь город встретил вырученных из неволи земляков невдалеке от менового двора; духовенство отслужило благодарственное молебствие под открытым небом и окропило возвращенных святою водою, а купечество угостило их обедом.
Кабылбаю вновь, письменно и словесно, подтверждено было, что задержанные хивинцы не будут освобождены до возвращения на родину всех наших пленных; подарки отвергнуты, а товары хивинские, привезенные 20 купцами в свите посланца, были возвращены обратно за печатями. За возвращенных же из неволи 25 русских немедленно освобождено было 5 хивинцев со всем их имуществом. Кабылбаю дано и письмо к народу, как бы прокламация:
"Одиннадцать лет перед сим приезжал в Сарайчиковскую крепость Вуиз Нияз и объявил, что прислан от владетеля хивинского с поклоном и что хан Алл акул хочет жить с Россией в дружбе, а в подарок привел слонов и аргамаков".
По высочайшему повелению Государя Императора ему отвечали: "Кто держит в неволе наших людей, тот нам недруг. Привезите их и тогда говорите о дружбе. От врагов подарков мы не принимаем и приятельских переговоров не ведем".
Ответ этот тогда написали на бумаге и вручили Вуиз Ниязу.
"Требования нашего вы не исполнили... а прислали Кабылбая да с ним больных и старых, и то только 25 человек, русских невольников. Наконец, с Нагуманом вы писали, что высылаете пленных, и обманули... (пропускаем повторения).
Подумайте, что вы делали с посылаемыми от нас.
За 44 года перед сим был послан к вам по вашей же просьбе лекарь Бланкенагель для лечения слепого Фазыс Бека. Вы содержали его под караулом и хотели убить.
19 лет назад был послан к вам из Оренбурга поручик Субханкулов. Вы его держали под караулом.
Через год потом был послан к вам из Грузии гвардии капитан Муравьев; вы его держали под караулом в Ильгильди... Так ли мы поступаем с вашими?"
Далее шли угрозы напустить на Хиву киргизов, которые к нам натаскают хивинцев, сколько хочешь. А мы их будем отсылать подальше и употребим на казенные работы.
"Посмотрим, кто наберет больше людей, вы или мы?"
Хан хивинский, видя, что наступает время расплаты за все беззаконные поступки хивинцев, и не видя уже возможности отделаться, по прежнему, одними обещаниями, старался склонить Бухару к союзу против России; но эмир бухарский не только отказал ему в союзе, но даже отправил в Россию посла для скрепления дружественных к нам отношений. Посланец привел с собою слона в подарок Государю и представил трех выбежавших из хивинской неволи русских. Посол был допущен в Петербург, а в октябре 1839 г. отправился восвояси, вместе с горными инженерами, капитаном Ковалевским и поручиком Гернгросом, посланными, по просьбе эмира, для разыскания в Бухаре рудных месторождений.
В августе же 1838 г. с бухарским караваном прибыли еще два хивинские посланца с 5 челов. русских пленных. В представленном ими письме (по прежнему без подписи и печати) просилось о присылке в Хиву русского чиновника для сбора и принятия наших пленных, русские же пленные присланы были не от хана, а от одного купца, родственники коего задержаны были в Оренбурге.
Один посланец был отпущен, а другой с 12 челов. прислуги был задержан. Мехтеру же было написано: "Доколе не исполните требований наших, не признаем послов ваших, и потому не присылайте их, они будут задержаны наряду с прочими".
Несмотря на то, через год, в августе 1839 года, прибыли новые два посланца хивинские, и на этот раз уже с 80 русскими пленными, из числа которых 32 человека были взяты с Каспийского моря весною того же года. Хан посылал их Государю в подарок, как "свою долю", которую получает из добычи морских разбойников. Посольство это вызвано было, как оказалось, устройством на pp. Эмбе и Ак Булаке наших укреплений, назначавшихся служить складочными пунктами для предстоявшего в Хиву похода. Цель приготовлявшегося поиска заключалась в понуждении хана выдать всех русских пленных и предоставить караванной торговле нашей полную свободу. Между тем, несмотря на столько положительных обещаний хана освободить русских пленных, несмотря на беспрестанно отправляемые им посольства, он продолжал подстрекать киргизов и туркменов к захватыванию пленных. В том же 1839 году взято было с моря до 150 чел. рыбаков.
Все это делалось с расчетом захватить как можно больше русских, чтобы не убыточно было разменивать их на задержанных в России хивинцев.
Тогдашний вице канцлер Нессельроде и военный министр граф Чернышев не только не сочувствовали идее похода, ввиду ничтожности намеченных результатов, но и всячески противодействовали в этом Перовскому. Испросив разрешения явиться в Петербург для личного доклада, Перовский добился наконец разрешения императора Николая I, когда на возражения Чернышева сказал Государю решительным тоном:
- Государь, я принимаю экспедицию на свой страх и на свою личную ответственность.
- Когда так, то с Богом! - ответил император.
Через несколько дней составлен был особый комитет из Нессельроде, Чернышева и Перовского.
Высочайше утвержденный 12 марта 1839 г. журнал этого комитета определял:
1. Приступить немедленно, со всевозможною деятельностию, ко всем приготовлениям для поиска в Хиву и основать немедленно необходимые на пути туда склады и становища.
2. Содержать истинную цель предприятия в тайне, действуя под предлогом посылки одной только ученой экспедиции к Аральскому морю.
3. Отложить самый поход до окончания дел Англии в Афганистане, дабы влияние или впечатление действий наших в Средней Азии имело более веса и дабы Англия собственными завоеваниями своими лишила себя права беспокоить правительство наше требованием разных объяснений ; но ни в каком случае не откладывать похода далее весны 1840 года.
4. В случае удачи предприятия[14] сменить хана Хивы и заменить его надежным султаном кайсацким; упрочить по возможности порядок, освободить всех пленников и дать полную свободу нашей торговле.
5. Определить, на основании сметы, на это предприятие до 1 700 000 руб. ассигнациями[15] (1 698 000 руб. собственно) и 12 000 червонных, снабдить отряд оружием и необходимыми снарядами; разрешить оренбургскому военному губернатору пользоваться всеми пособиями от местного артиллерийского и инженерного начальства; и наконец:
6. Предоставить поверку и окончательное утверждение всех отчетов по сему делу оренбургскому военному губернатору, который обязан впоследствии представить о порядке поверки этой особое соображение.
Это было установлено в тех видах, что большая часть закупок (верблюды, фураж, хлеб и проч.) должна была производиться у кочующих инородцев, с которыми трудно было бы вести дело форменным порядком, с расписками, квитанциями и т. п. оправдательными документами. Очевидно, что поверка была почти невозможна, и ловкие люди прекрасно этим воспользовались. Главная доля закупок возложена была на генерала майора Циолковского, генерала лейтенанта Толмачева, генерал майоров Генса, Рокасовского, полковников Кожевникова и Кузьминского, подполковника Иванина, гвардии капитана Дебу, штаб ротмистра Габбе, есаула Сычугова, поручика Иванова и доктора коллежского советника Даля. По тогдашнему складу понятий, казенные покупки были кладом для умеющего ими пользоваться. Иванин в описании зимнего похода в Хиву в 1839-1840 годах весьма часто намекает на злоупотребления. "Если бы, - говорит он, - после похода в Хиву назначено было следствие по этим злоупотреблениям, как после Крымской войны, то без сомнения нашли бы не одного виновного в злоупотреблениях". Лучше всех устроил свои дела Циолковский: ему поручено было купить верблюдов; затем, когда он нашел, что выгоднее нанимать их, то лучшие из купленных были перепроданы маркитанту Зайчикову (он же Деев). Так как Циолковский почти все время похода распоряжался верблюдами, переменял их, отпускал вожаков и проч., и так как верблюды ни разу не могли быть усчитаны, то ничего нет мудреного, что состояние Циолковского возросло до полумиллиона. Бедный польский шляхтич, поступив юнкером в пехоту и затем писцом в дивизионный штаб Эссена, сумел обратить на себя внимание этого генерала и, с назначением его оренбургским военным губернатором, перешел и сам в штаб Оренбургского корпуса. Назначенный впоследствии командиром башкирского и мещерякского войска, Циолковский получил в награду 2000 десятин лучшей земли, а после похода прикупил еще до 8000 дес. Как заготовлялись разные предметы снаряжения в самих войсках, можно судить из того, что, например, командир 1 го Оренбургского казачьего полка барон Корф, вместо того, чтобы на отпущенные деньги купить в Симбирске теплые рукавицы, чулки и валенки, распорядился наделать их из разного старья: чулки и рукавицы из старых вальтранов, а валенки из потертых уже потников. Это было выгодно, но едва ли стоило шитья - ибо, во первых, нисколько не грело, а во вторых, весьма скоро истрепалось.
10 октября 1839 г. последовало еще дополнительное распоряжение о действиях наших по занятию Хивы, а также составлен был проект обязательного акта, коим, по утверждении нового правительства в Хиве, предполагалось прекратить на будущее время все несогласия с этим ханством.
Самого хана, как уже сказано в пункте 4 постановления комитета, решено было заменить каким нибудь из надежных киргизских султанов. Самым надежным казался тогда султан - правитель западной части орды Бай Мухамед Айчуваков; его то и решено было сделать хивинским ханом. Кстати, это должно было заинтересовать киргизов в успехе предприятия. Устроено было торжественное заседание военного совета в Оренбурге. Айчувакова приняли с почетом, для него необычным, усадили его на почетное место, рядом с генералом губернатором, и затем, разъяснив цель похода, спросили: "Хочешь ли ты занять хивинский престол?"
- Какой это престол! - возразил султан, - я даже не смею и называть его таким словом, потому что так называется и трон русского царя! Хивинский же впору назвать разве только трундуком![16] Моя кибитка, моя семья и мой аул дороже для меня всей Хивы. Срамиться я также не хочу. Если русские штыки не будут беречь поставленного ими хана, то он ничего не будет значить, а я не хочу уступать презренным хивинцам.
Совет признал эти доводы основательными, и решено было оставить при Айчувакове русскую гвардию, как это и входило в планы Петра I.
С этого времени Айчувакову был придан титул "степенства", которым он и пользовался до самой смерти.
Итак, до похода оставался еще год сроку. Сначала предположено было выступить раннею весною 1840 года, но обстоятельства заставили поспешить делом и предпринять поход четырьмя месяцами ранее, т. е. осенью 1839 года.
Предпочтение это было основано на том, что, выступив из Оренбурга в начале весны 1840 г., отряду пришлось бы проходить к Хиве безводными соляными степями, в самое знойное время, тогда как позднею осенью или зимою отряд мог избегнуть по крайней мере двух тяжелых испытаний: жары и безводья.
Эти доводы можно было предвидеть и заранее, но тут прибавилось новое, уже непредвиденное обстоятельство: башкиры, возившие по наряду на Эмбу разные запасы и строившие потом укрепления Эмбенское и Ак Булакское, приведены были в крайне отчаянное положение недостатком продовольствия. Из 23 290 лошадей у них пало 8869, из 7878 чел. было больных цингою и сапом до 2000, из коих к этому времени умерло 199. Распущенные по окончании работ башкиры шли пешком, как голодные волки, отнимая у киргизов и верблюдов, и лошадей. Это заставило киргизов откочевать в глубь степи и тем чуть не расстроило предпринятую экспедицию: достать верблюдов было не у кого. Вызванный в Оренбург Айчуваков обещал уладить дело и дал слово нанять верблюдов во что бы то ни стало, но не иначе, как теперь же, не откладывая до зимы, когда киргизы откочуют еще дальше.
"Оказалось гораздо выгоднейшим, - писал Перовский, - не покупать верблюдов, как было предположено, а нанять их, обще с возчиками, потому что обошлись бы несравненно дороже и, кроме того, без тщательного за ними присмотра самих хозяев большею частию не выдержали бы похода; наемка же эта не может быть произведена зимою, когда все кайсаки сидят неподвижно на отдаленных зимовьях своих, а только летом, через посредство султанов правителей; вот почему я также нашелся вынужденным обеспечить предприятие в этой важнейшей потребности и нанять верблюдов ныне же, не теряя времени. По сим причинам, то есть, как для значительного сокращения издержек (за верблюдов надо было платить со дня найма), так и для того, чтобы не потерпеть в степях недостатка в воде, я принужден буду выступить, не дожидаясь весны, и вероятно в ноябре месяце, хотя обстоятельство это в сущности своей и не противоречит Высочайше утвержденному журналу, потому что отряд достигает цели своей не ранее тамошней весны".
Между тем известия, доходившие к нам в 1839 г. из Средней Азии, были самые неутешительные: купцы и агенты уверяли, например, что в Хиву прибыло из Кабула 25 англичан,[17] предлагая хивинскому хану помощь против России войсками и деньгами, - слух казался тем вероятнее, что в это время англичане уже заняли Кабул, изгнав расположенного к нам Дост Мухаммеда. Этим объясняли в Оренбурге и нерешительность хивинского хана, который то соглашался выдать всех русских пленных, то вдруг отдумывал. Такие происки англичан заставили поторопиться экспедициею.
Вместе с тем из Оренбурга была изгнана английская евангелическая миссия, засевшая там с начала тридцатых годов под предлогом проповеди христианства среди киргизов, а на самом деле занимавшаяся шпионством, сношениями с Хивой и Бухарой и возбуждением их против России. Куда англичане не могли проникнуть с оружием, туда они являлись с аршином, а если и аршином достать не могли, - не церемонились пустить в ход и Евангелие!
Никого из киргиз евангелисты в свою веру не обратили, да и не старались об этом, но зато английский посол в Тегеране отлично знал о приготовлениях к ученой экспедиции, в которой не было ни одного ученого...
Так как, вследствие пожаров, приготовления не могли быть окончены ранее осени, то оставалось решить только один вопрос: когда идти лучше - зимой или летом?
Сначала думали выступить раннею весной, пройти весь путь до Хивы в 50 дней, сделать свое дело, а осенью назад. Пехоту везти на верблюдах. Если в корзинах, то по 3 человека на верблюда, а если в длинных повозках на высоких колесах с широкими ободьями, то по 8 и 10 человек на каждого верблюда.
Но тут стали вспоминать разные исторические примеры зимних походов.
Примеры Чингисхана, прошедшего с 200 000 армиею по снегу степь Гоби для покорения Китая (1211 г.) и степь Бек пак (в нынешней Акмолинской области) при движении на Хиву в 1219 г. Примеры Тамерлана, начинавшего свои нашествия к Сибири или к Уралу всегда зимою; так, в январе 1391 г. он двинулся от Ташкента к р. Ишиму и Тоболу, откормил здесь весною коней, а затем в 10 дней прошел до 1000 верст, настиг Тохтамыша при р. Кондурче, в нынешней Самарской губернии, и разбил его. Наконец, примеры из нашего собственного опыта: а) зимний поход воевод Ушатого и Курбского в 1499 г. (при Иване III) к берегам Иртыша и Оби, когда русским пришлось пройти на лыжах до 3000 верст; б) походы 1800 г. в Швецию, по льду через Балтийское море, князя Багратиона из Або, через Аландские острова, а оттуда Кульнева к берегам Швеции, Барклая де Толли из Вазы через Кваркен к Гриссельгаму (в два дня сделано 100 верст, но артиллерию пришлось бросить); графа Шувалова из Улеоборга, чрез Торнео, - в Улео.
Поход 12 года также казался многим доказательством того, что "морозы русскому человеку нипочем". Зимняя экспедиция Берга, о которой мы уже говорили, также склоняла оренбургское начальство в пользу зимы. На беду, у нас вздумали еще посоветоваться с русским фельдмаршалом, хотя и английским главнокомандующим, железным герцогом Веллингтоном, который тогда считался у нас первым военным авторитетом за победу над Наполеоном под Ватерлоо. Авторитет этот не признавали только пруссаки, приписывавшие эту победу, и не без основания, своему фельдмаршалу Блюхеру, да французы, считавшие, что сам Веллингтон был разбит ими под Ватерлоо и что бой был возобновлен и обратился в поражение французов только с прибытием пруссаков Блюхера.
Веллингтон в совете не отказал и высказался в пользу зимних походов через безводные степи, потому что вода будет всюду под ногами в виде снега. Все это решило вопрос в пользу зимы. Кстати еще вспомнили, что Бекович ходил в Хиву летом, "в июле, в самый зной", что одна из главных причин неудачи его заключалась в утомлении людей и большой убыли (будто до 1/4 части отряда), но забыли при этом, что главное дело было сделано: отряд дошел до хивинских поселений, разбил хивинское войско, и ему оставалось только уметь воспользоваться победою, а для этого недоставало только здравого смысла в предводителе...
Забыли также знаменитый поиск яицких казаков в 1602 г. на столицу ханства Ургенч (ныне Куня Ургенч) для захвата себе женщин и добычи: совершенный летом и вполне удачно, набег этот окончился гибелью всех 1000 казаков только из за массы тяжестей добычи, с которою казаки едва тащились назад и были настигнуты.
Забыли также про бураны, способные занести дорогу до невозможности движения, а поля до невозможности держать вьючный скот на подножном корму. Забыли, что верблюд вообще плохо справляется с глубоким снегом и своею мягкою ступнею не может разгребать снег для отыскания осенней травы; забыли это и не взяли с собой корма для верблюдов. Забыли про то, что для добывания воды из снегу нужен громадный запас дров, следовательно, и множество лишних верблюдов, множество лишних погонщиков, которых тоже надобно кормить, а следовательно, везти для них запасы на новых верблюдах и т. д.
А главное, забыли то, что уж если предпочли зимнюю экспедицию, то ее надо предпринимать на хорошо выкормленных перед тем лошадях и верблюдах, а для этого надо собраться задолго до зимы в местности, ближайшей к безводной степи, а затем быстро пройти ее по первому снегу, когда нет еще ни особенных буранов, ни морозов.
Несмотря на то что главным противником зимнего похода был нач. штаба Оренбургского отдельного корпуса барон Рокасовский, все таки Перовский предпочел зимнюю экспедицию, за которую стоял почему то генерал Станислав Циолковский...
План похода был составлен на следующих основаниях.
1) Устроить на пути в Хиву укрепление, которое бы послужило складочным местом для экспедиции.
2) Главный отряд составить из 5000 человек, из которых 3000 пойдут в Хиву, остальные же 2000 назначаются для прикрытия операционной линии.
3) Все заготовления, как по удобству и дешевизне, так и для лучшего надзора, произвести в г. Оренбурге, откуда выступить и главным силам отряда.
4) По мере заготовления запасов к походу перевозить их наряженными от башкирского войска подводами из Оренбурга внутрь степи, в устроенное для того складочное место.
5) Для прикрытия транспортов с запасами, направленных с линии на промежуточный пункт, составить особый отряд, не входящий в состав главных сил.
6) Перевозку всех тяжестей главного отряда произвести на верблюдах, которых и собрать в потребном числе в течение лета, от подвластных нам киргизских родов.
7) Заняв и укрепив Хиву или какой либо другой хивинский город, действовать по обстоятельствам.
В удаче предприятия никто не сомневался: хивинцев считали не воинственными, в верность войска из туркмен не верили, в верность артиллеристов из русских пленных - еще менее, хивинского оружия не боялись, знали, что огнестрельного оружия в Хиве мало, что порох плохой и что ядра не отвечают калибру орудий и потому загоняются с войлоком.
Весь вопрос состоял в том, как бы добраться до этого разбойничьего гнезда, а уж разнести его никто не считал задачей. Хивинцы - это азиатские плантаторы рабовладельцы; в час расчета им придется еще подумать и о том, как оставить семью на руках озлобленных рабов.
Итак, удача казалась несомненною.
На все издержки по экспедиции ассигновано было из сумм военного министерства 1 700 000 р. ассигн. и 12 000 червонных (т. е. 521 714 р. 28 2/7 коп. нынешнего курса); исполнение самой экспедиции возложено было на тогдашнего оренбурского военного губернатора генерал майора Перовского.
Войска Оренбургского корпуса, из которых надобно было сделать выбор людей для экспедиционного отряда, в то время имели налицо: офицеров - 2202 человек и нижних чинов - 113 517 человек.
Пехота Оренбургского корпуса имела важные недостатки: она не только никогда не участвовала в делах против неприятеля, не делала никаких походов, но даже и не собиралась никогда в лагери. Многие из нижних чинов завели оседлость, построили дома, занялись земледелием и торговлею, так что регулярные линейные батальоны постепенно и незаметно обратились как бы в поселенное войско. Для пресечения этого и чтобы подвинуть военное образование пехоты Оренбургского корпуса, генерал Перовский передвинул все батальоны на новые места и начал собирать части войск в лагери, что несколько улучшило дисциплину и фронтовое образование. Да и личный состав оренбургской пехоты весьма не благоприятствовал успешности военного образования: так, в апреле 1839 г. в семи оренбургских линейных батальонах считалось: русских рекрутов - 582, поляков - 2127 (из них 549 высланных в Оренбург после восстания 1831 года), сосланных и наказанных - 1694. Всего - 4403 человек.