Тепляков Виктор Григорьевич
Письмо III из Турции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПИСЬМО III ИЗЪ Турціи.

Варна, 14 Апрѣля 1829 года.

   "Неутомимый путешественникъ!" -- возкликнете вы безъ сомнѣнія, развернувъ письмо сіе: -- "Вотъ уже болѣе 20-ти дней, какъ неодолимый сплинъ примчалъ его въ Турцію -- и можно ли представить себѣ, что онъ до сихъ поръ все еще нѣжится на одномъ мѣстѣ! Ужь не думаетъ ли онъ поселить своихъ боговъ Пенатовъ въ Варнѣ, въ хижинѣ милой, черноокой Деспины; не думаетъ ли сдѣлаться для нея тамошнимъ Туркомъ, Грекомъ, Болгаромъ, жить единственно для своей восточной прелести -- и съ нею, и для ней одной забыть все на свѣтѣ?-- Ба! воть это, напримѣръ, было бы ужь изъ рукъ вонъ." -- Конечно; но какое мнѣ дѣло до вашего -- Деспина способна не шутя возбудишь на минуту подобныя она такъ свѣжа, такъ нова, такъ ласкова; жалобы горлицъ ея такъ очаровательны; трепетаніе ея мирты такъ заманчиво; говоръ здѣшнихъ фонтановъ такъ привѣтливъ и усладителенъ; но за всѣмъ тѣмъ -- я ли виноватъ, что даже красота Деспины, этой юной, восточной лиліи, разсѣяла на одинъ только мигъ мою вѣчную зѣвоту?-- Теперь опить скучно; опить хочется чего нибудь новенькаго: слѣдовательно -- вы видите, что совсѣмъ не то чувство, которое называютъ нѣжною сердечною томностію, удерживаешь меня до сихъ поръ въ Варнѣ.
   Задигъ былъ, какъ говорятъ, одаренъ рѣдкою способностію выводить изъ самыхъ темныхъ и повидимому вовсе ничтожныхъ признаковъ -- заключенія чрезвычайно важныя: сомнѣваюсь, между тѣмъ, чтобы эта чудесная способность могла быть всегда полезна ему на стезѣ археологическихъ изысканіи въ такомъ мѣстѣ, гдѣ слабыя черты минувшаго на каждомъ шагу прерваны, иногда совсѣмъ изглажены, или сокрыты отъ глазъ изыскателя туземнымъ невѣжествомъ, корыстолюбіемъ, всего же чаще -- стеченіемъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ особаго рода.... Къ этому надобно прибавить вѣчную коварность надежды: вы знаете, какъ увлекательны ея обѣщанія; какъ раздражительны эти обманы, которые, подобно причудамъ жеманной любовницы, не говорятъ: ни да, ни нѣтъ, и обманувъ сегодня, открываютъ сердцу перспективу завтрашняго благополучія. Такъ точно кокетничала со мною до сихъ поръ моя милая Археологія: манила, обѣщала -- и почти ничѣмъ не увѣнчала моего долготерпѣнія, со времени отсылки къ вамъ послѣдняго моего письма изъ Варны.
   Умалчивая о вещахъ, недостойныхъ всего вашего вниманія, я долженъ, между тѣмъ, сказать нѣсколько словъ еще о двухъ кускахъ древняго мрамора, открытыхъ мною на дняхъ въ здѣшнемъ городѣ. Одинъ изъ нихъ есть, кажется, приношеніе, сдѣланное богу врачеванія по обѣту за изцѣленіе отъ болѣзни, ибо барельефъ представляетъ Эскулапа и Гигею, богиню здравія съ ритономъ въ рукѣ, а за нею младенца и двухъ женщинъ. Сіе предположеніе, кажется мнѣ, тѣмъ правдоподобнѣе, что надпись, находящаяся внизу барельефа, заключаютъ въ себѣ имена двухъ супруговъ и слова: ХАІРЕТЕ (радуйтесь)! Этотъ памятникъ древности отысканъ въ погребѣ одного Грека, между старыми бочками и бутылками; я нашелъ его покрытымъ запекшеюся кровію: какое именно животное было тутъ зарѣзано -- мнѣ неизвѣстно; но зная дешевизну человѣческихъ головъ въ Турціи, я бы нимало не удивился, если бъ узналъ, что эта кровь принадлежала какому нибудь потомку Резуса или великаго Замолксиса. Другой кусокъ мрамора есть разбитый барельефъ, сохранившій только верхнюю часть фигуры одного изъ Діоскуровъ. Голова Тиндарида покрыта пилеусомъ; онъ держитъ за поводъ лошадь, коей также уцѣлѣла одна только голова и часть шеи.
   Надобно замѣтить, что здѣшніе жители скрываютъ часто не изъ одного корыстолюбія извѣстные и въ особенности принадлежащіе имъ остатки древности. Вѣра въ таинственное могущество талисмановъ возвышаетъ нерѣдко въ ихъ понятіи самый ничтожный обломокъ мрамора надъ всѣми сокровищами великаго Пади-Шаха; нужно только, чтобы этотъ обломокъ имѣлъ честь называться старымъ, писанымъ камнемъ -- (παλαιὰ πἐτρα, πἐτρα γρὰμμαἰνη). Такъ точно цѣнилъ свою драгоцѣнность трактирщикъ, обладатель одного изъ сихъ мраморовъ. Мнѣ потребно было все мое краснорѣчіе для увѣренія этой высокой души въ томъ, что отсутствіе писанаго камня не только не похититъ, но даже усугубитъ и утвердитъ милость Божію въ стѣнахъ его гостепріимной харчевни. Такимъ же образомъ другой добрякъ объявилъ мнѣ, что въ стѣнахъ здѣшней цитадели заложенъ какой-то диковинный писаный мраморъ, и что онъ конечно указалъ бы мнѣ отъ всей души это сокровище, если бы не былъ увѣренъ въ неминуемомъ разрушеніи цитадели въ ту самую минуту, когда писаный камень будетъ вынутъ изъ стѣнъ ея. Такъ самъ Митрополитъ наконецъ -- соглашался благословить меня какимъ-то ничтожнымъ барельефомъ не иначе, какъ за 500 піастровъ, утверждая, что сила сего металлическаго талисмана, была одна въ состояніи замѣнить спасительное вліяніе мраморнаго.
   Всѣ этѣ фарсы, сами по себѣ ничего не значащія, проливаютъ, между тѣмъ, если не ошибаюсь, нѣкоторый свѣтъ на настоящій характеръ народа, обезображенный до такой степени алчностію къ корысти и малодушнымъ суевѣріемъ -- неизбѣжными послѣдствіями столь долгаго оцѣпененія духа, омраченнаго отсутствіемъ нравственной жизни, изнемогшаго подъ бременемъ вѣковой неволи. Переносясь мыслями въ счастливыя времена древняго Милета, и обращая ихъ потомъ на здѣшнихъ переселенцевъ благословенной Іоніи, вы невольно восклицаете: и это-то соплеменники Ѳалесовъ и Анаксимандровъ, наслѣдники просвѣщенія, вкуса и роскоши Аѳинъ іонійскихъ! Пускай философы толкуютъ послѣ сего о высшемъ, таинственномъ предназначеніи человѣка въ здѣшнемъ мірѣ: "время сдѣлало одинъ шагъ" и глухое варварство возсѣло на обломкахъ человѣческой образованности!
   Изторгаясь по временамъ изъ холодныхъ объятій Археологіи, я нахожу неизъяснимое удовольствіе скитаться безъ всякой цѣли по темнымъ и перепутаннымъ улицамъ Варны; всего же болѣе люблю бродить по здѣшней пристани -- глубокой, обширной, способной для помѣщенія не только купеческихъ, но даже большихъ военныхъ судовъ. Напомнивъ вамъ о подвигахъ нашей Черноморской эскадры во время послѣдней осады Варны, я полагаю, что превосходство ея пристани не требуетъ доказательствъ болѣе убѣдительныхъ. Кромѣ множества различныхъ выгодъ, доставленныхъ намъ покореніемъ сей знаменитой крѣпости, обладаніе оною кажется мнѣ важнѣе всего потому, что находясь въ средоточіи нынѣшняго театра войны, она служишь самымъ естественнымъ складочнымъ мѣстомъ всѣхъ вообще съѣстныхъ и военныхъ потребностей, привозимыхъ изъ Одессы для главной дѣйствующей арміи. Какъ жива эта безконечная дѣятельность, которая кипитъ при выгрузкѣ судовъ, отягченныхъ дарами Россіи, заботливой о благосостояніи ея воиновъ! Какъ разнообразны этѣ толпы азіятскія и европейскія, которыя съ дѣломъ или безъ дѣла пестрѣютъ здѣсь почти въ каждое время дня, курятъ табакъ, пьютъ свои восточный кофе, или изгибаются подъ тяжестію полновѣсныхъ кулей съ рускими сухарями! Многіе путешественники весьма справедливо замѣчаютъ, что нынѣшніе Греки, утративъ великія качества предковъ своихъ, сохранили вполнѣ эту аѳинскую болтливость и легковѣріе, которыя хитрый Филиппъ умѣлъ столько разъ обращать въ свою пользу. Къ сему наслѣдію должно также прибавить эту странную любовь къ чудесному, которая отражается въ поэтической Миѳологіи древнихъ Эллиновъ, съ тою только разницею, что радужный колоритъ сихъ блестящихъ вымысловъ не существуетъ болѣе для ихъ очерствѣлыхъ потомковъ. Повѣрите ли, что всѣ магнетическія бредни Гоффмана, черная комната г-жи Радклифъ и чудесныя чудеса чудесъ включительно, суть ничто въ сравненіи съ этими уродливыми преданіями, которыя существуютъ здѣсь о нѣкоторыхъ изъ окрестныхъ монастырей и развалинъ? Внимая нелѣпостямъ сей словесной фантасмагоріи, я каждый разъ воображалъ себѣ, что едва ли болтливый геній Шехерезады былъ бы въ состояніи предохранить голову этой умной, ученой дѣвушки отъ сабли ревниваго Шахріара, если бы ему было извѣстно существованіе здѣшней пристани и талантъ скитающихся по ней сказочниковъ. Я, съ своей стороны, извлекъ изъ онаго только то, что большая часть здѣшнихъ окрестностей достойна въ самомъ дѣлѣ немедленнаго обозрѣнія. Подобное предпріятіе требовало бы конечно постепеннаго, или, какъ говорится, методическаго исполненія; но узнавъ, что бродячія толпы турецкихъ мародёровъ и шайки болгарскихъ разбойниковъ не имѣютъ ровно никакого уваженія къ нашему методизму, я рѣшился пуститься съ самаго начала въ монастырь св. Константина, лежащій на Бальчикской дорогъ, верстахъ въ 10 отъ Варны.
   Генералъ Г. снабдилъ меня для сей поѣздки двумя конвойными Козаками и собственнымъ своимъ переводчикомъ. Вмѣстѣ съ этимъ народомъ привязался ко мнѣ одинъ изъ сихъ безчисленныхъ вампировъ, которые съ самаго вступленія, нашихъ войскъ въ Турцію, объявили себя армейскими антикваріями, и такимъ образомъ высосали послѣднюю кровь изъ жилъ древней Мизіи, въ надеждѣ продавать ее цѣною золота по возвращеніи во глубину своихъ родимыхъ губерній.
   7-го сего мѣсяца я зарядилъ картечью свои турецкіе пистолеты, подпоясалъ свой старый дагестанскій кинжалъ, и вскочивъ на приготовленную для меня козачью лошадь, поскакалъ большимъ галопомъ къ сѣвернымъ воротамъ Варны. До сихъ поръ все для меня шло довольно благополучно; но едва успѣлъ я оставишь за собою послѣдній ровъ крѣпости, какъ вдругъ мои доморощеный антикваріи, преобразившійся изъ смиреннаго пѣхотинца, въ лихаго, красиваго всадника à la Sanclio Рапса, началъ голосомъ провинціяльнаго актера неокончаемую повѣсть о послѣдней осадѣ Варны, сопровождая эту прошлогоднюю хронику ежеминутнымъ указаніемъ мѣстъ, прославленныхъ подвигами нашихъ воиновъ;.-- "Вотъ здѣсь, надъ этимъ рвомъ," возкликнулъ онъ, "была устроена наша брешъ-батарея; подъ прикрытіемъ оной, храбрые наши сапёры проводили мину для взорванія крѣпостнаго вала.-- Работы сіи производились подъ безпрестаннымъ огнемъ непріятельской артиллеріи.-- Позади этой брешъ-батареи тянулись траншеи, изъ коихъ храбрые 13-й и 14-й егерскіе лодки ударили 25-го Сентября на крѣпость и первые овладѣли приморскимъ бастіономъ, который и получилъ послѣ сего названіе Царскаго. -- Вотъ на этой равнинѣ," продолжала моя живая реляція, "были разположены наши главныя силы, и съ этой стороны натискъ рускихъ штыковъ былъ убійственнѣе; громъ осадныхъ орудій ужаснѣе и разрушительнѣе." -- Словесная мельница!-- думалъ я: -- громъ пушекъ, натискъ штыковъ и всѣ повѣствуемые тобою ужасы, суть конечно ничто.въ сравненіи съ неугомонностію этого болтливаго демона, который играетъ языкомъ твоимъ. М. Г!-- сказалъ и потомъ, обратясь къ моему повѣствователю: безъ сомнѣнія ничто не можетъ быть любопытнѣе всѣхъ сихъ подробностей; но согласитесь, что большая часть оныхъ должна быть извѣстна еще изъ прошлогоднихъ газетъ всѣмъ и каждому въ крещеной и некрещеной Европѣ.-- "Разумѣется!" возразилъ онъ, и въ тотъ же мигъ погрузился снова въ пучину сихъ жестокихъ подробностей. Дѣлать было нечего.: я пришпорилъ донскаго бѣгуна своего, и черезъ минуту очутился одинъ, на лонѣ новой, доселѣ мнѣ незнакомой природы. Узкая дорожка тянулась передо мною то золотою лентою между высокихъ холмовъ, разбросанныхъ въ дикомъ, но плѣнительномъ безпорядкѣ по лѣвому берегу моря, и уже одѣтыхъ яркою пеленою травы и кустарника, уже увѣнчанныхъ зелеными букетами миртовъ, терновника и разныхъ другихъ растеніи. Мѣстами, семьи разпустившихся черешенъ, дикихъ яблонь, грушевыхъ и персиковыхъ деревьевъ растворяли воздухъ своихъ ароматическимъ запахомъ и неожиданно прерывали однообразную перспективу зелени, качая бѣлые и розовые цвѣты свои вокругъ сихъ огромныхъ холмовъ, первыхъ ступеней древняго Гемуса. Иногда уединенный фонтанъ выглядывалъ изъ - подъ навѣса огромнаго грецкаго орѣшника, и сверкая, подобно разтопленному серебру, въ промежуткахъ темнозеленыхъ листьевъ его, сливалъ медленное свое журчаніе съ ихъ томнымъ, усыпительнымъ говоромъ. Я останавливался передъ каждымъ изъ сихъ фонтановъ и съ любопытствомъ разсматривалъ изпещряющія ихъ восточныя надписи, жалѣя и досадуя, что не могъ постигать тайнаго, вѣроятно поэтическаго ихъ смысла. Какъ знать: можетъ быть какой нибудь новый Саади завѣщалъ сему безотвѣтному мрамору задумчивые звуки своего упоительнаго вдохновенія? можетъ быть....-- Стихи Ширазскаго Трубадура отозвались въ этотъ мигъ подобно голосу давноминувшей печали во глубинѣ моего взволнованнаго сердца: "Такъ!" воскликнулъ я: "многіе подобно мнѣ видѣли сей фонтанъ; но иыхъ уже нѣтъ, другіе странствуютъ далече!" Въ самомъ дѣлѣ, ничто разительнѣе сихъ словъ не могло относиться къ предметамъ, окружавшимъ меня въ эту минуту. Озирая окрестность, я повсюду встрѣчалъ свѣжія могильныя насыпи, и каждый шагъ коня моего отпечатывался на рыхлой землѣ ихъ. "Этотъ курганъ" -- думалъ я, подъѣзжая къ нѣкоторымъ изъ нихъ -- "онъ возвышается надъ могилою Рускаго, обагрившаго своею кровію сію чуждую землю!" Простой деревянный крестъ, полусокрытый густою зеленью и окруженный осколками огромныхъ Турецкихъ бомбъ и ядеръ -- вотъ единственный мавзолеи, указующій мѣсто послѣдняго успокоенія нашихъ воиновъ. Признаться ли вамъ, что оглядываясь на прошлые дни свои, я отъ души завидовалъ участи храбрыхъ, достигшихъ здѣсь вѣрнѣйшаго изъ своихъ назначеніи; я думалъ: что въ жизни, коей минувшее есть не что иное, какъ глухая стезя, поросшая плевеломъ и колючимъ терновникомъ; настоящее -- тяжелое странствіе безъ всякой видимой цѣли и мучительная борьба съ собственнымъ своимъ сердцемъ; а будущее... "Наше благородіе! Ваше благородіе!" возкликнулъ въ эту минуту позади меня грубый, стенторскій голосъ; я оглянулся, и увидѣлъ одного изъ конвойныхъ Козаковъ своихъ: помилуйте, В. б." продолжалъ онъ -- "да вы, Богъ знаетъ куда заѣхали! неужели вамъ неизвѣстно, съ какими огромными ушами выѣхалъ изъ Бальчика нашъ Козакъ Ефремовъ, и какимъ безухимъ явился онъ въ Варну? Они, проклятые (т. е. Турки) повсюду разсыпаны; и имъ, варварамъ, того только и надобно, чтобы вдесятеромъ напасть на одного нашего!" Почувствовавъ всю силу замѣчанія столь убѣдительнаго, я поспѣшилъ возвратиться на свою настоящую дорогу, отъ коей въ самомъ дѣлѣ слишкомъ далеко уклонился влѣво, во время своихъ поэтико-философическихъ размышленій
   Спутники ожидали меня близъ небольшаго хлѣбнаго поля, огороженнаго низкимъ плетнемъ и покрытаго блѣднозеленымъ ковромъ тощаго, какъ будто изнемогающаго посѣва. Безпорядочная смѣсь холмовъ и деревьевъ, густаго кустарника и гремучихъ горныхъ ключей образовала богатую раму вокругъ сей скудной картины. Нѣсколько паръ буйволовъ бродило близъ обвалившагося плетня и спокойно жевало сочную траву, которая, какъ будто для того только цвѣла вокругъ сей бѣдной нивы, чтобы оттѣнишь красотою своей богатой растительности нѣжную, истинно-материнскую любовь природы къ безсловеснымъ чадамъ ея, отъ этой суровой холодности, которую она обнаруживаетъ здѣсь къ человѣку. Такъ! одинъ только онъ можетъ назвать эту божественную природу своей непріязненной мачихой; но кто же виноватъ въ томъ?-- Цвѣтущія долины Мизіи служатъ съ незапамятныхъ временъ большою дорогою и обширнымъ поприщемъ его кровожадности. Не проникая въ темную глубину вѣковъ баснословныхъ, не говоря о безпрестанныхъ побоищахъ племенъ ѳракійскихъ, кельтскихъ и разныхъ другихъ изверженій таинственной древности, взглянемъ на сокрушительные потоки варваровъ, коими не измѣримыя степи Азіи наводнили почву нашей Европы.-- "Тамъ," говоритъ Мальте Брюнъ, "плосколицый Сарматъ вился на легкомъ конѣ своемъ вокругъ тяжелыхъ легіоновъ римскихъ; тамъ безобразный Гуинъ преслѣдовалъ разсѣянные остатки Готеовъ; тамъ Печенѣги, Авары, Кумане и множество другихъ народовъ истребляли другъ друга и ноперемѣнно основывали свое кратковременное владычество." -- Плодоносныя долины Мизіи были вѣчнымъ, и какъ будто условленнымъ театромъ, на которомъ разыгрывались сіи кровавыя драмы. Не нужно слѣдовать за ними по порядку; не нужно доходить систематически до воинъ современныхъ: стонать заглянуть въ лѣтописи Восточной Имперіи; стоитъ только представить себѣ вѣковую борьбу Болгаръ съ наслѣдниками Великаго Константина, чтобы привести умъ свой въ несостояніе разрѣшить: какимъ образомъ это любимое урочище смерти не превращено до сихъ поръ въ одну безжизненную степь столь долгою чредою истребленія, столь постояннымъ упорствомъ человѣческаго неистовства!... Но обратимся къ моимъ буйволамъ, или лучше сказать, познакомимся съ несравненнымъ пастухомъ ихъ. Онъ беззаботно лежалъ у плетня и напѣвалъ дикимъ, суровымъ, но не совсѣмъ непріятнымъ голосомъ какую-то странную -- то веселую, то заунывную пѣсню. Чуткій стражъ небольшаго стада его встрѣтилъ насъ издалека своимъ пронзительнымъ лаемъ; но пріѣздъ нашъ, повидимому, нисколько не потревожилъ автомата. Онъ продолжалъ лежать и тянуть свою пѣсню,- какъ будто не замѣчая, или не желая замѣтишь, друзья или недруги окружили его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ почти каждый мигъ грозитъ неосторожному вѣрною, и часто мучительною смертію. "Банабагъ! банабагъ!" закричалъ мой переводчикъ -- и лѣнивый пастухъ, какъ будто пробудясь оптъ глубокаго сна, началъ мало-помалу приходить въ движеніе, привсталъ -- и медленно сдвинулъ съ глазъ свою кудрявую шайку. Атлетическія черты лица его, неозаренныя ни одной искрою внутренней жизни и, такъ сказать, отуманенныя хаосомъ какого-то грубаго безстрастія; темнобронзовый цвѣтъ его обнаженной груди; толстая сѣрая куртка, выложенная по краямъ голубой тесьмой и снурками -- все сіе, въ совокупности съ бараньей ярмолкой, представило мнѣ одну изъ этихъ массивныхъ болгарскихъ фигуръ, которыя напоминаютъ гораздо менѣе о прекрасномъ пастырѣ дарданійскомъ, нежели о какомъ нибудь горномъ пастухѣ, столь живописномъ съ бродячимъ стадомъ его, посреди дикихъ утесовъ альпійскихъ, или на скалахъ сумрачной Каледоніи. "Сколько часовъ до Константиновскаго монастыря?" спросилъ у буколическаго Болгара мой черезъ чуръ драматическій переводчикъ.-- "Полтора," -- отвѣчалъ пастухъ, изъ ту же минуту угрюмый лобъ его сокрылся по прежнему во глубину неисповѣдимой ярмолки. Сколько?" повторилъ переводчикъ.-- Полтора, -- пробормоталъ Болгаръ, и лѣнивая голова его упала снова на землю. "Быть не можетъ;" продолжалъ неугомонный драгоманъ: "Мы уже такъ давно ѣдемъ! Пастухъ затянулъ свою прерванную пѣсню; неудовлетворенная болтливость переводчика разразилась надъ нимъ громовыми проклятіями; а я поскакалъ впередъ, убѣдись въ совершенной невозможности добиться какого нибудь толку, касательно выбора лучшей, или ближайшей дороги.
   Тѣ же холмы, тѣ же фонтаны, тѣ же кусты и деревья мелькали передо мною, съ тою только разницею, что иногда лѣсная чаща раздвигалась внезапно на лѣвой сторонѣ дороги и представляла глазамъ моимъ далекія высоты, усѣянныя однообразными, и какъ будто обдѣланными каменьями. Огромныя груды ихъ были кромѣ сего разсыпаны такимъ образомъ, что возбуждали невольную мысль о развалинахъ какого нибудь стариннаго зданія. Знаю, что подобныя догадки могутъ быть сочтены грѣзами воображенія, слишкомъ горячо занятаго своимъ предметомъ; но гь другой стороны, не должно, кажется, забывать и того, что я говорю о странѣ вѣковыхъ развалинъ.-- Слѣды ея древняго населенія еще не совсѣмъ изглажены, и сколько остатковъ онаго сокрыто еще отъ скалпеля нашей европейской Археологіи!-- Вскорѣ дорога круто поворошила на право; деревья сдѣлались рѣже и монастырь св. Константина открылся передо мною во глубинѣ зеленой лощины, примыкающей къ скаламъ утесистаго морскаго берега.
   Что сказать вамъ объ этой бѣдной обители Р--И на ея убогихъ стѣнахъ печать вѣковаго разрушенія, поражаетъ прежде всего взоръ вашъ. Ея низкая, почернѣлая отъ времени и во многихъ мѣстахъ обрушенная ограда, сложена подобно заборамъ варнскихъ церквей изъ безчисленныхъ каменныхъ обломковъ. Взирая на пеструю разнородность ихъ, какой нибудь натуралистъ могъ бы конечно указать вамъ всѣ признаки постепеннаго образованія минераловъ. Постная монашеская фигура встрѣтила меня со всѣмъ подобострастіемъ серальскаго невольника у воротъ монастырскихъ, и поклонясь до земли, бросилась предупредить Козака, подошедшаго взять мою лошадь. Крыльцо гостепріимнаго брата было уже обставлено подушками; бѣдныя рогожки покрывали полъ онаго. Мы сѣли. Добрый монахъ изчезъ, и чрезъ минуту возвратился, отягченный каймакомъ, творогомъ и сметаною. За мимъ слѣдовалъ маленькій Болгаръ, неся также нѣсколько блюдъ съ оливами, сельдереемъ и съ новымъ запасомъ многоразличной сметаны; деревянная баклажка вина заключила эти гастрономическія приготовленія.-- "Садитесь, садитесь, отецъ мои!" повторялъ я безпрестанно своему раболѣпному Амфитріону; но онъ кланялся до земли съ приложенными ко лбу руками; потомъ складывалъ ихъ крестомъ на желудкѣ, и потупивъ глаза въ землю, оставался неподвиженъ, подобно мраморному изваянію Гарпократа. Нѣтъ сомнѣнія, что мысль о какомъ нибудь маленькомъ турецкомъ тиранѣ овладѣла въ это время всѣми умственными способностями одеревянѣлаго инока. Онъ остался единственнымъ монашескимъ существомъ въ здѣшней обители: вся прочая братія разбѣжалась во время варнской осады. Проглотивъ изъ любопытства чашку турецкаго кофе, т. е. кофейной гущи безъ сахару, я отправился въ сопровожденіи анахорета взглянуть на монастырскія достопримечательности. Храмъ св. Константина Великаго точно также убогъ, сумраченъ, тѣсенъ, какъ и всѣ варнскія церкви. Неугашаемая лампада теплится день я ночь передъ образомъ перваго Христіанскаго Императора. Л поклонился ему, и зажегъ свѣчу, толщиною въ цѣлый рубль, передъ его святою иконою. Эта набожная тороватость подѣйствовала столь сильно на моего инока, что выходя изъ церкви, онъ не только получилъ употребленіе языка, но указалъ мнѣ даже брошенный въ углу кусокъ мрамора съ барельефомъ и греческою надписью, говоря, что въ ихъ монастырѣ находилось недавно еще три или четыре таковыхъ обломка. Этотъ уцѣлѣвшій остатокъ совершенно подобенъ надгробнымъ мраморамъ, найденнымъ мною въ Варнѣ. Какимъ образомъ всѣ сіи памятники древности зашли въ монастырь св. Константина, тогда какъ все въ немъ явствуетъ недавность существованія -- объяснятъ, можетъ быть, тѣ, кои болѣе моего посвящены въ таинства Археологіи; я же послѣдовалъ въ эту минуту безъ всякихъ ученыхъ предположеній за своимъ безцѣннымъ отшельникомъ, предложившимъ мнѣ посмотрѣть другой писаный мраморъ, брошенный близъ сосѣднихъ развалинъ монастыря св. Іоанна.
   Напрасно сталъ бы я искать красокъ для изображенія этой волшебной природы, которая очаровывала меня на каждомъ шагу, во время сей восхитительной прогулки. Разбросанные по берегу обломки каменныхъ громадъ -- явные слѣды стариннаго землетрясенія; фантастическая дикость приморскихъ скалъ; шумные порывы волнъ, бѣгущихъ издалека на исполинскія стѣны ихъ, и отлетающихъ клубами серебряной пыли отъ ихъ гранитныхъ панцырей; свѣжая горная вѣтка, трепещущая надъ неукротимой стихіею; говорливый фонтанъ, орошающій крупными слезами ея изумрудныя листья, пестрая пелена земли; ясная лазурь восточнаго неба; живописныя группы холмовъ и деревьевъ... Не пріударить ли по струнамъ своей забытой гитары?-- Впрочемъ, вамъ извѣстію, какъ вялы цвѣты простой описательной поэзіи въ глазахъ нашего премудраго вѣка.
   Отъ пышнаго убора сей несравненной природы вниманіе ваше отвлекается нерѣдко и здѣсь грудами поэтическихъ развалинъ. Тамъ обнаженный квадратъ повалившихся каменныхъ стѣнъ; тамъ -- длинный параллелограммъ другаго, сокрушеннаго временемъ зданія... Въ нихъ сердце человѣческое не пожалѣло бы, можетъ быть, вдохнуть часть собственной жизни своей для сравненія временъ протекшихъ съ настоящими; но какой археологъ можетъ опредѣлительно сказать: кому или чему принадлежали нѣкогда сіи разсѣянные остатки давноминувшаго?-- Сколько городовъ, процвѣтавшихъ по словамъ Стравона на сихъ самыхъ мѣстахъ, изчезло даже до сего знаменитаго географа. Приливъ и отливъ разноплеменнаго человѣчества; рука времени, судорожныя измѣненія міра физическаго... Такъ напримѣръ -- "большая часть Визоны" -- говоритъ Стравонъ -- "поглощена землетрясеніемъ." Не знаю, этотъ ли самый городъ, процвѣтавшій, по сказанію греческаго географа между Аполлоніею и Коллатіею, названъ въ древнихъ картахъ Д'Анвилля Byzium и поставленъ насупротивъ самаго Діонисополя; но если сіе гадательное предположеніе заключаетъ въ себѣ хотя искру правдоподобія, то какъ знать, не остатки ли древней Визоны представлялись мнѣ въ хаосѣ сихъ безобразныхъ развалинъ: ибо древній Діонисополь или Крины существовалъ по мнѣнію гг. Лапортъ-дю-Тайля и Норая, французахъ переводчиковъ Стравона, на мѣстѣ нынѣшняго Бальчика, и слѣдовательно, не далѣе какъ въ то-ши верстахъ отъ Константиновской обители. Кстати о Кринахъ. Историки повѣствуютъ, что море, выступившее въ 544-мъ году изъ береговъ своихъ, поглотило сей городъ и разлилось по окрестностямъ до самаго Одессуса. Но собраннымъ мною на мѣстѣ свѣдѣніямъ оказалось, что не доѣзжая до Бальчика, нѣсколько лѣвѣе сего города, существуетъ деревня, которая извѣстна здѣсь подъ именемъ Экрене. Мнѣ кажется, что сіе послѣднее названіе звучитъ довольно явственно древними Кринами; сверхъ того, Г. Будищевъ, означивъ на морской картѣ своей одни только источники сего мѣста, называетъ оно Криницею; я же, съ своей стороны, узналъ, что Экрене есть довольно большая деревня, которая до нынѣшней войны была обитаема Турками, а теперь заселена Болгарами. Впрочемъ, какъ бы то ни было -- Бальчикъ и Экрене находятся въ столь близкомъ разстояніи другъ отъ друга, что ученые гг. Лапортъ дю-Тайль и Корай не сдѣлали почти никакого промаха, предположивъ существованіе древняго Діонисополя на мѣстѣ нынѣшняго Бальчика, тогда, какъ все означенные доводы заставляютъ, кажется, не безъ нѣкоторой основательности думать о тожествѣ турецкаго селенія Экрене съ древними Кринами.
   Монастырь св. Іоанна есть не иное что, какъ небольшая груда каменьевъ, закрытыхъ густою древесною чащею, а писаный мраморъ, обѣщанный мнѣ достопочтеннымъ инокомъ -- какъ бы выдумали, какимъ открытіемъ обогатилъ онъ меня?-- Чудесный камень сей можетъ конечно украсить всякую мостовую, но едва ли годится для какаго бы то ни было Музея. На вопросъ мой, почему премудрый анахоретъ почитаетъ его стариннымъ, рѣдкимъ, диковиннымъ, онъ отвѣчалъ, что безъ сомнѣнія дорогой камень сей принадлежитъ временамъ глубочайшей древности: ибо, поступивъ тому назадъ болѣе 25-ти лѣтъ въ монастырь св. Константина, онъ съ тѣхъ самыхъ поръ помнитъ это сокровище все на одномъ и томъ же мѣстѣ.
   На дальнѣйшіе разспросы мои объ окрестностяхъ, отшельникъ указалъ пальцемъ на синѣющійся вдалекѣ лѣсъ и объявилъ, что неболѣе 5-ти верстъ отъ морскаго берега, и недалѣе 9-ти отъ монастыри Константиновскаго существуютъ огромныя развалины старой греческой обители. Болгары называютъ ее Гачукою; Грекамъ же и Туркамъ она вообще извѣстна подъ именемъ Аладжи-(пестраго) монастыра. Тамъ, по словамъ честнаго анахорета,-- не только цѣлые Музеи драгоцѣнныхъ антиковъ и рѣдкостей, но даже богатства болѣе существенныя: всѣ чудеса мечтательнаго Эльдорадо ожидаютъ предпріимчиваго, который бы рѣшился на перекоръ всеобщей трусости порыться въ семъ ужасномъ мѣстѣ. "Какая же опасность? какія же сокровища?" возкликнулъ я, взволнованный любопытствомъ.-- "Старые люди говорятъ," продолжалъ монахъ, "что эта чудесная обитель основана на развалинахъ эллинскаго Филиппополя; что слухъ о старинныхъ богатствахъ, сокрытыхъ въ его непроницаемыхъ подземельяхъ, разгорячилъ однажды воображеніе какого-то инока до того, что онъ рѣшился непремѣнно удостовѣриться собственными своими глазами въ истинѣ преданія; что на сей конецъ безстрашный монахъ спустился ночью одинъ съ потаеннымъ фонаремъ во глубину подземелья, и прошедъ лабиринтъ онаго, увидѣлъ..." Но какъ изобразить вамъ всю неопредѣленность сего фантасмагорическаго видѣнія?-- Изуродуйте, если хотите, нѣсколько сценъ изъ того, что Томасъ Муръ повѣствуетъ о таинствахъ древнихъ Египтянъ; прибавьте къ сему нѣсколько чудесъ изъ очарованной пещеры Аладиновой и обставьте всю эту смѣсь нѣсколькими дюжинами древнихъ Ларвъ и восточныхъ Гулей: -- вотъ чертовскій хаосъ, который окружилъ любопытнаго инока, при входѣ въ сокровенную глубину языческаго подземелья.-- Подобныя бредни составляютъ конечно поэтическое достояніе всякаго младенчествующаго или состарѣннаго вѣковымъ варварствомъ народа; но развязка этой любопытной экспедиціи кажется мнѣ вовсе оригинальною: вотъ она. Послѣ долгихъ поисковъ, товарищи сего новаго Агамсда нашли его безъ чувствъ у отверзшія проклятой пещеры. Выраженіе блѣднаго лица его представляло самую странную смѣсь ужаснаго съ уморительнымъ; борода страдальца, разобранная на безконечное множество плетешковъ, скрученныхъ на подобіе тонкой сахарной бичевки, была всунута въ ноздри злополучнаго искателя приключеній; но за то въ глубокихъ карманахъ его найденъ цѣлой четверикъ золотыхъ и серебряныхъ антиковъ, а въ стиснутыхъ кулакахъ нѣсколько дорогихъ талисмановъ. Пришедъ въ себя, онъ повѣдалъ удивленной братіи свои неслыханныя похожденія и проч."
   "Трудно въ самомъ дѣлѣ представишь себѣ произшествіе столь странное и вмѣстѣ столь удивительное;" сказалъ я моему разскасчику: "но почему же вы полагаете основаніе Аладжи-монастыря на развалинахъ эллинскаго Филиппополя?" -- "Такъ толкуютъ старые люди," -- отвѣчалъ онъ. Противъ подобнаго авторитета говорить безъ сомнѣнія нечего; но мнѣ кажется, что едва ли преданіе дѣдовъ яснѣе безмолвія внуковъ о семъ любопытномъ предметѣ. Вамъ конечно извѣстію затрудненіе Виргиліевыхъ изтолкователей объяснить слѣдующихъ два стиха изъ 1-ё книги Георгикъ:
  
   Ergo inter sese paribus concussere telis
   Romanos acies iter um vidire Philippi.
  
   Монахъ Ларю изтощаетъ для сего весь ученый запасъ свой; но его длинныя комментаріи кажутся темными и вовсе неестественными неутомимому аббату Делилю; -- спрашивается: яснѣе ли его собственные доводы?-- Не знаю; но будучи вовсе не намѣренъ сличать ученыхъ мнѣній о разномѣстномъ существованіи двухъ древнихъ городовъ Филипповъ (Philippes), и еще менѣе разсуждать о томъ изъ нихъ, близъ коего Юліи Кесарь рѣшилъ судьбу тогдашняго міра, я позволяю себѣ замѣтить только то, что судя по границамъ, опредѣляемымъ Делилемъ Македоніи, во время Римскаго владычества, т. е. по протяженію оной къ востоку до береговъ Нестуса (нынѣшняго Кара-су, или Место), должно конечно полагать существованіе ѳракійскаго Филиппа -- города столь знаменитаго кровавымъ торжествомъ Тріумвировъ -- на рубежѣ сихъ двухъ областей, и слѣдовательно, на мѣстѣ нынѣшней турецкой деревни Филибе, находящейся въ 35-ти верстахъ отъ Ямболи. Изъ всѣхъ сихъ предположеній явствуетъ, что преданія здѣшнихъ старцевъ о существованіи эллинскаго поля на мѣстѣ ихъ дивнаго Аладжи-монастыря не заслуживаетъ никакаго дѣльнаго опроверженія; но такъ какъ нѣтъ дѣйствія безъ причины, то не сходство ли названія древнихъ Кринъ (Діонисополя) съ Кренидами, т. е. градомъ источниковъ, первоначальнымъ именемъ древняго ѳракійскаго Филиппа, смѣшало въ ихъ понятіи сей славный городъ съ мѣстомъ, находящимся, какъ я сказалъ уже, въ столь близкомъ разстояніи отъ нынѣшней деревни ихъ Экрене. Какъ бы то ни было, я увѣренъ что вы простите мнѣ это неумѣстное отступленіе, увлекшись преждевременными разсужденіями о мѣстѣ, увѣковѣченномъ пораженіемъ Брута и Кассія, и при нынѣшнихъ обстоятельствахъ нисколько не отчаяваюсь въ возможности проскакать по равнинѣ, на коси за осмнадцать вѣковъ передъ симъ погибли послѣдніе Римляне.
   Часы мои показывали уже 7, когда возвратясь въ монастырь св. Константина, мы сѣли на лошадей и пустились обратно въ Варну. Картина окрестностей представилась мнѣ на этотъ разъ совсѣмъ въ другомъ видѣ. Густыя облака тянулись огромными темноголубыми массами по безпредѣльности вечерѣвшаго неба. Колоссальные клубы ихъ спускались то стройными, то разсѣянными слоями къ землѣ, драпировали лѣсистыя вершины холмовъ, набросанныхъ въ безпорядкѣ другъ на друга и придавали имъ видъ волкановъ, дымящихся предъ сокрушительнымъ изверженіемъ. Вся эта смѣсь возбуждала невольную мысль о первобытномъ хаосѣ; но декорація перемѣнилась, когда пестрая Варна представилась глазамъ моимъ. Западавшее солнце мелькнуло у подножія отдаленныхъ горъ, за противоположнымъ берегомъ залива. Темная туча висѣла надъ нимъ подобно необъятному покрывалу; одинъ только лучъ тянулся необозримымъ краснымъ путемъ по морскому пространству. Корабельныя мачты, окруженныя его пурпуровымъ полусвѣтомъ, казались исполинскими факелами, догорающими въ торжественномъ сумракѣ сей великолѣпной картины.
   Вы можетъ быть спросите: какое новое зло или благополучіе удерживало меня до сихъ поръ здѣсь, по возвращеніи изъ Константиновской обители?-- Ѣду, My dear; на этой же недѣлѣ пускаюсь въ дальнѣйшій путь... Проклятая надежда вымолить необходимое военное прикрытіе для обозрѣнія -- чего бы вы думали?... Страшнаго Аладжи-монастыря съ его заколдованными пещерами, приковывала меня до сихъ поръ къ несносной, варварской, отвратительной Варнѣ -- и безъ сомнѣнія гг. черти подѣлились бы со мною своими подземными сокровищами, если бы прибывшій вчера по бальчикской дорогъ транспортъ, не привезъ сюда десятерыхъ піонеровъ, коихъ носы и уши показались слишкомъ длинными повстрѣчавшимъ ихъ рабамъ великаго Пади-Шаха. Будучи совершенно доволенъ настоящею пропорціею сихъ двухъ членовъ своихъ, я разсудилъ за благо сберегать ихъ до самой послѣдней крайности. Правду сказать, трудно поручиться за число и вѣжливость ухорѣзовъ, разсѣянныхь по всѣмъ направленіямъ предстоящихъ мнѣ путешествій; но -- "advienne que pourra" -- говаривалъ маленькій Капралъ, нашъ общій пріятель.
   Окончивъ это несвязное посланіе, я долго думалъ о средствахъ выбросить весь лишній вздоръ, который за грѣхи мои разсыпанъ полными пригоршнями по его безтолковымъ страницамъ; но это новая Египетская работа; а вамъ извѣстно, какъ крута неодолимая лѣнь моя. И такъ -- уничтожьте, сожгите, если угодно, не разпечатывая эту огромную эпистолу. Впрочемъ, въ слѣдующемъ письмѣ я употреблю всѣ силы заключить свою праздную словоохотливость въ предѣлахъ одного только почтоваго листика; постараюсь предначертать себѣ планъ болѣе правильный и вооружусь дѣльною строгостію къ своему непокорному слогу. Вѣрьте сему; надѣйтесь и -- прощайте.

В. Тепляковъ.

Севѣрные цвѣты на 1831 год. СПб, 1830

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru