Аннотация: The History of Samuel Titmarsh and the Great Hoggarty Diamond. Текст издания: "Библіотека для Чтенія", т. 98, 1849, т. 99, 1850.
Самуилъ Титмаршъ и его большой гоггартіевскій алмазъ.
ПОВѢСТЬ ТЭКЕРЕЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
Когда явозвращался изъ отпуска за второмъ году своей службы, тетушка Гоггарти подарила мнѣ брилліянтовую булавку, то есть, въ то время это была не булавка, а огромный, старинный фермоаръ, дублинскаго издѣлія 1795 года, который обыкновенно красовался за груди покойнаго мистра Гоггарти на балахъ у лорда-намѣстника. Этотъ фермоаръ, разсказывалъ онъ, былъ на немъ и славной винсгаргильской битвѣ, въ которой одна косичка удержала ему голову на плечахъ, -- это впрочемъ только къ слову, а дѣло не въ томъ.
Середину фермоара составлялъ портретъ Гоггарти, въ красномъ мундирѣ земскаго ополченія, къ которому онъ принадлежалъ; портретъ былъ окружонъ тринадцатью прядями волосъ, принадлежавшими тринадцати сестрицамъ почтеннаго владѣтеля фермоара. Всѣ эти локоны были въ родѣ золотисто-рыжаго цвѣта, такъ что портретъ Гоггарти среди нихъ былъ, ни датъ, ни взять, огромный, кровавый ростбифъ, окруженный тринадцатью подрумянеными морковками. Все это было расположено на блюдѣ изъ синей эмали, и коллекція волосъ будто била тринадцатью ключами изъ большаго гоггартіевскаго алмаза, какъ его величали въ семействѣ.
Тётушка моя, разумѣется, довольно богата, и было время, когда я думалъ, что не хуже другаго могу бытъ ея наслѣдникомъ. Во все продолженіе моего мѣсячнаго отпуска, она была чрезвычайно милостива ко мнѣ; часто удерживала меня на чашку чаю,-- и каждый разъ, какъ я пилъ съ нею чай, она, то есть моя тётушка, обѣщала отпустить меня съ хорошенькимъ подарочкомъ, когда я поѣду въ столицу; мало того, она даже раза три или четыре приглашала отобѣдать съ нею въ три часа, а послѣ, обѣда на вистъ или бостонъ. До картъ я былъ не охотникъ, впрочемъ не ненавидѣлъ ихъ, потому-что хотя мы всегда играли часовъ по семи не вставая съ мѣстъ, и я всегда проигрывалъ, однако же проигрышъ мой никогда не превышалъ девятнадцати пенсовъ въ вечеръ. Но за обѣдомъ и за закускою, въ десять часовъ, всегда являлась какая-то адская, смородинная наливка, кислая, преквелая, отъ которой я не смѣлъ отказываться, хотя, по чести, каждый разъ бывалъ отъ нея нездоровъ.
Послѣ всѣхъ этихъ угожденій съ моей стороны и послѣ любезностей и неоднократныхъ обѣщаній тётушки, я былъ твердо убѣжденъ, что она подаритъ мнѣ за прощаніе десятка два гиней, которыхъ у нея были цѣлыя груды въ конторкѣ. И такъ былъ убѣжденъ въ этомъ, что одна молодая особа, по имени Мери Смитъ, которой я говорилъ объ ожидаемомъ подаркѣ, связала зеленый шелковый кошелекъ, и подарила его мнѣ, завернувъ его въ серебряную бумажку. И не пустой былъ кошелекъ, коли говорить всю правду. Во-первыхъ, въ немъ былъ густой локонъ волосъ, такихъ черныхъ, такихъ шелковистыхъ, какихъ вы, вѣроятно, въ жизнь не видали; а во-вторыхъ, въ немъ было еще три пенса, одна половника серебрянаго шестипенсовика, продѣтая на голубую шелковую ленточку. Ахъ, я зналъ, гдѣ хранилась другая его половинка, и какъ завидовалъ я счастливому обломку металла!
Послѣдній день своего отпуска я, разумѣется, долженъ былъ посвятить мистрисъ Гоггарти. Тетушка была любезнѣе чѣмъ когда либо, въ видѣ угощенія велѣла подать двѣ бутылки чертой смородиновки, которой я долженъ былъ проглотить большую половину. Вечеромъ, когда всѣ приглашенныя дамы разошлись съ своими деревянными калошами и служанками, мистрисъ Гоггарти, велѣвшая мнѣ подождать, потушила прежде всего три восковыя свѣчи, горѣвшія въ гостиной, а четвертую взяла въ руку, и затѣмъ пошла къ своей конторкѣ и открыла ее.
О, какъ забилось въ эту минуту мое сердце, хотя я и старался принять равнодушный видъ, и притворился будто ничего не подозрѣваю.
-- Самойлушко, другъ мой, сказала она, перебирая ключи, выпей еще стаканчикъ розоліо, -- такъ называла она проклятое черное зелье, -- оно тебя подкрѣпитъ.
Я взялъ бутылку, и посмотрѣли бы вы, какъ дрожала моя рука, между-тѣмъ, какъ бутылка чокалась о стаканъ. Пока я опорожинвалъ его залпомъ, старушка отъискала что-то въ конторкѣ и приблизилась ко мнѣ, со свѣчою въ одной рукѣ и довольно большимъ пакетомъ въ другой.
-- Наступила радостная минута, подумалъ я.
-- Самойлушко, любезный племянничекъ, сказала она, имя твое дано тебѣ при крещеніи въ честь твоего благочестиваго дяди; моего незабвеннаго супруга; и изъ всѣхъ моихъ племянниковъ и племянницъ, ты всѣхъ болѣе радовалъ меня всегда своимъ поведеніемъ.
Когда вы узнаете, что у тётушки было шесть замужнихъ сестеръ, и что всѣ дѣвицы Гоггарти были давно супругами въ Ирландіи и матерями многочисленныхъ семействъ, тогда вы согласитесь со мною, что отзывъ моей тетушки былъ лестенъ хоть куда.
-- Милая тётушка, сказалъ я тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, а часто слыхалъ отъ васъ, что насъ всѣхъ числомъ семдесятъ три, и повѣрьте, что я вполнѣ чувствую всю цѣну вашего милостиваго отзыва обо мнѣ; я не заслуживаю такого лестнаго мнѣнія, право не заслуживаю.
-- Не напоминай ты мнѣ объ этой гадкой ирландской породѣ, вскричала тетушка почти гнѣвно; не говори о нихъ, я ихъ всѣхъ ненавижу, вмѣстѣ съ ихъ матерями!-- Дѣло въ томъ, что она была съ ними нѣкогда въ тяжбѣ по имѣнію покойнаго Гоггарти.-- Но изъ всѣхъ остальныхъ родственниковъ моихъ, ты, Самуилъ, всегда былъ почтительнѣе и всѣхъ привязаннѣе ко мнѣ. Хозяева твои въ Лондонѣ отзываются съ большою похвалою о твоемъ прилежаніи, благонравія и честности. Хотя ты получаешь восемдесятъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ жалованья,-- очень щедрое вознагражденіе, -- ты ни гроша не прожилъ сверхъ своего доходу, какъ водится между молодыми людьми; а въ мѣсячный отпускъ свой постоянно навѣщалъ свою старушку тетку, которая, увѣряю тебя, душевно благодаритъ тебя.
-- О, тётушка! сказалъ я, и больше не могъ выговорить ни слова.
-- Самуилъ, продолжала она: я обѣщала отпустить тебя съ подарочкомъ. Сначала я думала дать тебѣ денегъ, но ты скромный молодой человѣкъ, не мотъ, и денегъ тебѣ не нужно. Ты достоинъ лучшаго подарка, любезный племянникъ. Я подарю тебѣ то, чѣмъ дорожу болѣе всего въ мірѣ, по.... пор.... третъ моего незабвеннаго Гоггарти, -- (слезы) -- вставленный въ фермоаръ, въ который вправленъ драгоцѣнный фамильный алмазъ, о которомъ я не разъ говорила тебѣ. Носи его всегда, Самуилъ носи его если любишь меня, за память объ этомъ отлетѣвшемъ отъ насъ ангелѣ, и о любящей тебя теткѣ, Сусаннѣ.
И она сунула мнѣ, въ руку фермоаръ. Онъ былъ величиною въ добрую крышку бритвенной кружки, и я скорѣе рѣшился бы надѣть шляпу съ перомъ и парикъ съ косичкою, чѣмъ этотъ подарокъ.
Когда я нѣсколько успокоился и опомнился, а развернулъ бумажку, вынулъ фермоаръ, -- хорошъ фермоаръ, съ анбарный замокъ!-- и медленно сталъ пристегивать его къ манишкѣ.
-- Благодарю васъ, тётушка, сказалъ я съ изумительнымъ притворствомъ: я вѣчно буду хранить этотъ подарокъ на память о дарительницѣ, и онъ будетъ всегда запоминать мнѣ дядюшку и моихъ тринадцать ирландскихъ тётушекъ.
-- Я не требую, чтобъ ты носилъ его въ такомъ видѣ, вскричала мистрисъ Гоггарти, съ волосами всѣхъ этихъ рыжихъ Ирландокъ. Ты вынь волоса.
-- Да вѣдь весь фермоаръ будетъ испорченъ, тётушка.
-- Что жъ за бѣда! закажи къ нему новую оправу.
-- Не лучше ли, тётушка, замѣтилъ я, совсѣмъ бросить оправу? она по нынѣшнимъ модамъ черезчуръ велика; а лучше я вставлю портретъ дядюшки въ рамку, и поставлю на каминъ, рядомъ съ вашимъ портретомъ, это прелестная миніатюра.
-- Эта миніатюра, сказала мистрисъ Гоггарти торжественно, chef d'œuvre великаго Мюлькеи, -- тётушка очень любила chef-d'œuvre, которое она произносила по-своему шидювръ, и которое со словами бонгтонгъ и аллемоудъ-ди-Парри составляло весь ея французскій лексиконъ.-- Ты знаешь исторію этого бѣднаго, несчастнаго художника? Когда онъ окончилъ этотъ самый портретъ по заказу покойной мистрисъ Гоггарти, изъ Гоггартикастли, въ графствѣ Мейо, она приколола его на платье, чтобы ѣхать на балъ лорда-намѣстника, гдѣ играла партію въ пикетъ съ главнокомандующимъ. Что побудило ее налѣпить волоса своихъ булочницъ дочерей вокругъ портрета Миши, я и не придумаю; но онъ былъ оправленъ точь-въ-точь, какъ ты его теперь видишь.-- "Сударыня, сказалъ главнокомандующій, будь я Нѣмецъ-басурманъ, если медальонъ, который я за васъ вижу, не портретъ моего дорогаго пріятеля Миши Гоггарти!" Это собственныя слава его превосходительства. Мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля сняла брошку и подала ее его превосходительству.-- Кто писалъ? спросилъ главнокомандующій: я отъ-роду не вдаль такаго чудеснаго портрета, такого сходства!-- Мюлькеи, отвѣчала мистрисъ Гоггарти, Мюлькеи, на Ормондской набережной.-- Вотъ вамъ мое слово, я съ этой же минуты покровительствую ему, сказалъ главнокомандующій; но вдругъ лицо его нахмурилось, и онъ возвратилъ портретъ съ видомъ неудовольствія.-- Въ портретѣ есть одна непростительная ошибка, сказалъ его превосходительство, любившій во всемъ самую строгую аккуратность: и я удивляюсь, какъ пріятель мой Миша, человѣкъ военный, не замѣтилъ ея.-- "Что такое? спросила мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти-кастля".-- Да посмотрите, сударыня, онъ изображенъ безъ портупеи!
-- Съ этимъ его превосходительство взялъ съ досадою карты и доигралъ партію, не сказавъ ни полслова. На слѣдующій день вѣетъ объ этомъ случаѣ дошли до Мюлькеи, и бѣдный художникъ тутъ же сошелъ съ ума. Онъ писалъ эту миніатюру какъ самое совершенное свое произведеніе, и клялся, что въ ней не будетъ ни одной ошибки; и такъ сильно подѣйствовало это извѣстіе на его чувствительное сердце! По смерти мистрисъ Гоггарти, дядя твой взялъ портретъ, и всегда носилъ его на себѣ. Сестры его говорили, будто онъ взялъ его себѣ изъ-за алмаза; да это не правда; онъ взялъ его ради ихъ волосъ,-- такія неблагодарныя!-- и изъ любви къ искуству. Что касается до бѣднаго художника, нѣкоторые люди поговаривали, будто неумѣренное употребленіе крѣпкихъ напитковъ ввергло его въ delirium tremen, но я не вѣрю. Выпей же еще стаканчикъ розоліо, голубчикъ.
Послѣ этого разсказу, тетушка моя всегда бывала въ необыкновенно веселомъ духѣ; такъ было и теперь, и на радости она обѣщала заплатить за новую оправу алмаза, и велѣла мнѣ немедленно по прибытіи моемъ въ Лондонъ отнести его къ знаменитому ювелиру Полоніусу и прислать ей счетъ.
Въ этой оправѣ, сказала она, золота по крайней-мѣрѣ на пять гиней, а на новую оправу пойдетъ не болѣе, какъ за двѣ гинея, съ работою. Однако жъ, ты лишнее возьми деньгами, и купи себѣ, что тебѣ вздумается.
Затѣмъ старушка распрощалась со мною. Било двѣнадцать часовъ, когда я шелъ по большой улицѣ деревни, потому-что разсказъ о несчастной судьбѣ Мюлькеи занялъ добрые полчаса, я я былъ уже не въ такомъ уныніи, какъ по полученіи нежданнаго подарка. Какъ бы то ни было, разсуждалъ я про себя: брилліантовая булавка вещь хорошая и предастъ мнѣ щеголеватый видъ, хотя бы я былъ одѣтъ оборвышемъ. И дѣйствительно, платье на мнѣ было очень незавидное.-- Что жъ, продолжалъ я, у меня останется еще три гинеи; на нихъ я куплю двѣ пары панталонъ;-- и точно, сказать между нами, я очень нуждался въ этой статьѣ наряда; потому-что я только-что пересталъ рости, а панталоны мои были сшиты за полтора года.
Въ такихъ размышленіяхъ шелъ я черезъ деревню, опустивъ руки въ карманъ шароваръ; въ одномъ изъ нихъ былъ кошелекъ бѣдной Мери, пустой, потому-что я вынулъ изъ него вещи, съ которыми она дала его мнѣ наканунѣ, и спряталъ.... мое дѣло знать, куда я ихъ спряталъ. Но видите ли: въ то время у меня было сердце, и сердце теплое; я приготовилъ кошелекъ Мери для тётушкина подарка, котораго не получилъ, а изъ собственныхъ моихъ деньжонокъ, изъ котирыхъ выбыло добрыхъ двадцать-пять шиллинговъ за карточнымъ столомъ мистрисъ Гоггарти, я разсчитывалъ, что за уплатою проѣзда, у меня останется всего по пріѣздѣ въ городъ десятокъ съ небольшимъ шиллинговъ.
Я шелъ по деревнѣ, будто меня толкали въ спину; такъ скоро, что, если бъ возможно, нагналъ бы десять часовъ, которые пробили уже за два часа, въ то время какъ я слушалъ безконечные разсказы мистрисъ Гоггарти, за бутылкою гнуснаго розоліо. Дѣло въ томъ, что мнѣ было назначено въ десять часовъ свиданіе подъ окномъ нѣкоторой особы, которая должна была въ это время сидѣть у окна въ папильоткахъ и въ хорошенькомъ, плоскомъ ночномъ чепчикѣ, и любоваться луною.
Окно было затворено, даже не видать въ немъ было свѣчи, и какъ я ни кашлялъ, какъ ни стучалъ, какъ ни свисталъ черезъ садовую рѣшетку, какъ ни пѣлъ пѣсенку, которую нѣкоторая особа очень любила, хотя я даже бросилъ въ окно камешкомъ, который ударился въ самый створъ оконнаго переплета,-- никого я не разбудилъ кромѣ больной и презлой дворняжки, которая принялась лаять и выть, и такъ кидалась на меня сквозь рѣшетку, что я думалъ, оставлю носъ свой въ ея зубахъ.
И такъ я принужденъ былъ удалиться со всѣхъ ногъ. На слѣдующее утро матушка и сестры разбудили меня и приготовили мнѣ завтракъ въ четыре часа, а въ пять пришла небесно-голубая почтовая карета, ѣхавшая въ Лондонъ, и я вскарабкался на крышу, не видавъ Мери Смитъ.
Когда мы проѣзжали мимо ея дома, мнѣ показалось, будто занавѣска въ ея окнѣ была чуть-чуть отдернута; да и окно было отворено, а на канунѣ вечеромъ оно было затворено! Но карета промчалась мимо, а скоро затѣмъ и домъ, и деревня, и кладбище, и Гиксовъ сѣновалъ, все скрылось изъ виду.
-----
-- Вотъ-то запонка, глядь! сказалъ парень, курившій сигарку подлѣ ямщика, взглянувъ на меня и приложивъ палецъ къ носу.
Дѣйствительно, я нераздѣвался послѣ того, какъ распрощался съ тётушкою, и будучи занять укладкою своихъ пожитковъ и помышляя о чемъ-то другомъ, совсѣмъ забылъ о брошкѣ мистрисъ Гоггарти, которая торчала съ вчерашняго вечера въ моей фрезкѣ.
II.
Описанныя въ предъидущей главѣ событія совершились лѣтъ сорокъ тому назадъ, когда на достославный городъ Лондонъ, какъ можетъ быть памятно читателю, нашла страсть учрежденія компаній на всякіе предметы, которыми многіе зашибли порядочныя деньжонки.
Я былъ тогда, скажу откровенно, тринадцатымъ изъ двадцати четырехъ молодыхъ конторщиковъ, состоявшихъ въ конторѣ djtyyfuj вестдидльсекскаго общества страхованія отъ огня и пожизненнаго страхованія, въ великолѣпномъ каменномъ домѣ общества, въ корнгильскомъ кварталѣ. Матушка употребила четыреста фунтовъ стерлинговъ на пріобрѣневіе годовой ренты въ этой компаніи, которая давала ей тридцать шесть фунтовъ въ годъ, между тѣмъ какъ никакая другая компанія въ Лондонѣ не давала болѣе двадцати четырехъ. Правителемъ дѣлъ отъ директоровъ былъ великій мистръ Броу, одинъ изъ владѣтелей торговаго дома подъ фирмою Броу и Гофъ, по левантской торговлѣ. Фирма была новая, но вела огромнѣйшій торгъ винной ягодою и губкою; на счетъ зантскихъ коринокъ, въ особенности не имѣла она соперниковъ во всемъ городѣ.
Мистръ Броу былъ великимъ человѣкомъ въ обществѣ диссентеровъ, и имя его красовалось во главѣ каждаго объявленія о пожертвованіяхъ въ пользу богоугодныхъ заведеній, учреждаемыхъ этимъ благотворительнымъ обществомъ, и всегда сопровождалось звонкими сотнями. У него было девять конторщиковъ, въ собственной его конторѣ; и никого онъ не принималъ къ себѣ на службу безъ свидѣтельства отъ мѣстнаго приходскаго пастора и школьнаго учителя, удостовѣрявшихъ въ доброй нравственности и неукоризненномъ образѣ мыслей предъявителя. Несмотря на то, а можетъ-быть и именно потому, на мѣста въ его конторѣ было столько охотниковъ, что онъ выручалъ отъ четырехъ до пяти сотъ фунтовъ стерлинговъ въ видѣ преміи на каждомъ молодомъ человѣкѣ, котораго ему благоугодно было взять къ себѣ на девять часовъ въ сутки, за что онъ посвящалъ его во всѣ таинства левантской торговли. Онъ былъ также человѣкъ большой руки по учетной части; мы часто сходились къ обѣду съ конторщиками банковскаго маклера, въ трактирѣ подъ вывѣскою Пѣтуха и Шерстянаго-мѣшка,-- очень порядочный трактиръ, гдѣ подаютъ за одинъ шиллингъ большую порцію ростбифа, хлѣба, овощей, сыру и полкружки портеру, а одинъ пенни на прислугу, -- и эти молодые люди разсказывали вамъ, какія огромныя дѣла производилъ Броу на испанскіе, греческіе, и колумбійскіе векселя. Гофъ не принималъ участія въ этихъ дѣлахъ; онъ сидѣлъ дома и исключительно занимался своею торговлею. Онъ былъ очень молодой человѣкъ, почти юноша, тихій и трудолюбивый, принадлежалъ къ сектѣ квакеровъ, и былъ принятъ въ товарищество мистромъ Броу со взносомъ тридцати тысячъ фунтовъ капиталу; разсчетъ очень недурной! Мнѣ говорили за тайну, что фирма выручала среднимъ числомъ въ годъ добрыхъ семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ; изъ нихъ Броу бралъ на свою долю половину, Гофъ двѣ-шестыя, остальная шестая отдавалась старику Тудлоу, бывшему главнымъ прикащикомъ Броу до вступленія его въ товарищество. Тудлоу всегда ходилъ оборвышемъ, и мы считали его старымъ скрягою. Одинъ изъ нашихъ товарищей, Борька Свиннэй, часто говаривалъ, что доля Тудлоу чистое надувательство, и что она оставалась въ карманѣ Броу; но Борька всегда корчилъ всезнайку, ходилъ въ зеленомъ фракѣ по послѣдней картинкѣ, и имѣлъ даровой входъ въ ковентгарденскій театръ. Въ лавкѣ,-- мы называли это лавкою, хотя это былъ самый великолѣпный магазинъ во всемъ корнгильскомъ кварталѣ, -- онъ вѣчно разсказывалъ о Вестрисѣ и о мисъ Три, напѣвалъ
Кленъ ли мой, кленушка,
Кленъ ли мой зеленый!...
одну изъ любимыхъ пѣсенъ Чарльза Кембля въ "Дѣвѣ Маріаннѣ", пьесѣ, производившей въ то время ужасный фуроръ; она заимствована изъ какой-то знаменитой сказки и написана нѣкимъ Пикокомъ, занимавшимъ должность конторщика въ правленіи омтиндской компаніи; прекрасное мѣсто!
Когда мистръ Броу провѣдалъ, что говорилъ о немъ мистръ Свнинэй, и что онъ имѣлъ даровой входъ въ театръ, онъ привелъ однажды въ контору, когда всѣ двадцать четыре конторщика были на лицо, и произнесъ одну изъ прекраснѣйшихъ рѣчей, какій случалось мнѣ слышать въ жизни. Онъ говорилъ, что ему дѣла нѣтъ до взносимой на него клеветы, что имѣлъ свои убѣжденія, которымъ строго подчиняются всѣ его дѣйствія; но что онъ не могъ оставить безъ вниманія нравъ и поведеніе ни одного изъ лицъ, принимающихъ участіе въ дѣлахъ вольнаго вестдидльскаго общества. На нихъ возложено охраненіе благосостоянія нѣсколькихъ тысячъ людей; чрезъ ихъ руки ежедневно проходятъ милліоны денегъ, весь городъ, -- все королевство не сводятъ съ нихъ глазъ, и ищутъ въ нихъ примѣра порядка, честности и доброй нравственности. И если онъ видѣлъ, что хоть одинъ изъ тихъ, кого онъ считалъ своими дѣтьми, тѣхъ, кого онъ любилъ не являлъ болѣе этого примѣра порядка, честности и доброй нравственности, -- мистръ Броу всегда выражался такимъ высокимъ слогомъ, -- если онъ видѣлъ, что дѣти его пренебрегали спасительными законами нравственности, благочестія и приличія, -- будь виновный на первой или на послѣдней ступени, главный конторщикъ, на шести стахъ фунтовъ въ годъ, или дворникъ, подметавшій лѣстницу, -- если онъ видѣлъ въ немъ малѣйшій признакъ распутства, онъ считалъ святою обязанностью отвергнуть отъ себя виновнаго, -- и отвергнетъ его, хотя бы виновный былъ родной его сынъ!
Окончивъ эту рѣчь, мистръ Броу залился слезами; а мы, не зная, что изъ этого выйдетъ, поглядывали другъ на друга и дрожали, какъ мокрыя курицы; всѣ, кромѣ Свнинэя, двѣнадцатаго конторщика, который тихонько посвистывалъ. Мистръ Броу отеръ глаза, и окинулъ насъ всѣхъ взоромъ. О, какъ забилось мое сердце, когда онъ взглянулъ мнѣ прямо въ лицо! однако же оно тотчасъ же успокоилось, когда онъ провозгласилъ громовымъ голосомъ:
-- Мистръ Робертъ Свиннэй!
-- Здѣсь, отвѣчалъ Свиннэй, съ совершеннымъ равнодушіемъ, и нѣкоторые изъ товарищей начали злобно усмѣхаться.
-- Мистръ Свиннэй, продолжалъ мистръ Броу еще грознѣе, -- когда вы вступили въ мою контору, -- то есть въ мое семейство, потому-что я могу съ гордостью сказать, сэръ, что это мое семейство, -- вы нашли въ немъ двадцать три молодыхъ человѣка, самыхъ благонравныхъ и скромныхъ, какіе когда-либо сходились за однимъ дѣломъ, какимъ когда-либо ввѣрялось благосостояніе этой обширной столицы и нашего славнаго отечества. Во всемъ вы видѣли, сэръ, скромность, усердіе, и приличное поведеніе; никогда неприличныя пѣсни не оглашали этихъ палатъ, посвященныхъ, труду; никогда злословіе не шептало клеветы на правителей этого учрежденія.... но о нихъ я прехожу молчаніемъ, могу, сэръ, прейти ихъ молчаніемъ; -- никогда пошлые разговоры или неумѣстные шутки не развлекали вниманія трудящихся, и не оскверняли мирной обители труда. Вы нашли здѣсь людей порядочныхъ и благочестивыхъ, сэръ!
-- Я заплатилъ за свое мѣсто не хуже другихъ, возразилъ Свиннэй. Развѣ отецъ мой не взялъ акц....
-- Молчите, сэръ! Почтенный родитель вашъ взялъ акція нашего учрежденія, которыя со временемъ дадутъ ему огромный барышъ. Онъ взялъ акціи, сэръ, иначе вамъ никогда бы не бывать здѣсь. Я горжусь тѣмъ, что у каждаго изъ собранныхъ здѣсь юныхъ друзей моихъ есть отецъ, или братъ, или близкій родственникъ, или другъ, который связанъ такимъ образомъ съ нашимъ славнымъ учрежденіемъ; и что нѣтъ между ними ни одного, который бы не имѣлъ личнаго интересу приглашать, за приличную коммисію, другія лица принять участіе въ нашемъ полезномъ предпріятіи. Но, сэръ, я глава компаніи. Вы знаете сэръ, что опредѣленіе ваше подписано мною; я же, сэръ, я, Джонъ Броу, подпишу ваше увольненіе. Оставьте васъ, сэръ, оставьте семейство, которое отнынѣ не можетъ болѣе хранить васъ въ нѣдрахъ своихъ! Мистръ Свнинэй, я много пролилъ слезъ, много возсылалъ теплыхъ молитвъ къ Всемогущему Богу, прежде чѣмъ рѣшился на эту мѣру; я долго размышлялъ, и наконецъ рѣшался. Вы должны оставить насъ, сэръ.
-- Какъ угодно, сэръ; но не подарю вамъ трехъ мѣсяцевъ жалованья.
-- До-сихъ-поръ вы мнѣ платили жалованье прямо, не чрезъ посредство моего родителя; значитъ вы хотите только отъ меня отдѣлаться.
-- Составьте разсчетъ, мистръ Роундгендъ, что слѣдуетъ Свнинэю за три мѣсяца.
-- Двадцать одинъ фунтъ, пять шиллинговъ, Роундгендъ, и безъ вычета за штемпель! проговорилъ Свнинэй.-- Вотъ вамъ и росписка, сэръ. А если кто изъ васъ, господа, пожелаетъ закусить, сегодня въ восемь часовъ вечера, милости просимъ. Борька Свнинэй къ вашимъ услугамъ; угоститъ васъ на славу. Мистръ Броу, смѣю ли надѣяться, что вы сдѣлаете мнѣ честь выкушать стаканчикъ грогу? Приходите безъ церемоніи.... всегда радъ дорогому гостю.
Мы не выдержали, и всѣ расхохотались какъ сумасшедшіе.
-- Теперь убирайтесь отсюда! заревѣлъ мистръ Броу, и лицо его побагровѣло отъ гнѣва. Борька снялъ съ вѣшалки свою бѣлую шляпу, надѣлъ свою черепицу, какъ онъ ее называлъ, на лѣвое ухо, и вышелъ. Кргда онъ удалился, мистръ Броу опять прочелъ намъ увѣщаніе, которымъ мы всѣ дали себѣ слово воскользоваться. За тѣмъ онъ подошелъ къ конторкѣ Роундгенда, положилъ ему руку на шею, и принялся черезъ плечо его пересматривать кассовую книгу.
-- Много ли сегодня поступило денегъ, Роундгендъ? спросилъ онъ чрезвычайно ласково.
-- Вдова, сэръ, взнесла деньги, девять сотъ четыре, десять, есть. Капитанъ Спарь доплатилъ за свои акціи; все время ворчалъ, говоритъ, это уже послѣднее, что онъ имѣетъ пятьдесятъ акцій, два купона.
-- Онъ вѣчно брюзжитъ.
-- Говоритъ, что у него теперь ни гроша мѣднаго до выдачи дивидендовъ.
-- И все?
Мистръ Роундгендъ перелисталъ книгу и свелъ итогъ: тысяча девятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Дѣла у насъ шли все въ гору; хотя я помню, что когда я поступилъ въ контору, мы обыкновенно весь день сидѣли, сложа руки, смѣялись, дурачились, читали газеты, и только бросались по мѣстамъ, когда ходилъ ненарокомъ какой-нибудь покупщикъ. Броу въ то время не обращалъ вниманія на наши дурачества и пѣсни, и былъ закадычнымъ другомъ съ Робертомъ Свиннэемъ; но это бывало въ старину, а теперь мы всѣ трепетали передъ нимъ.
-- Тысяча девятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, и тысяча фунтовъ въ акціяхъ. Славно, Роундгендъ; славно, господа! Помните, что съ каждой помѣщенной вами акціи получаете вы немедленно по пяти процентовъ! Будьте осторожны въ выборѣ своихъ друзей, господа, работайте прилежно, держите себя скромно, и не забывайте посѣщать храмъ Божій.-- Кто поступаетъ за мѣсто мистра Свнинэя?
-- Самуилъ Титмаршъ, сэръ.
-- Мистръ Титмаршъ, поздравляю. Дайте руку, сэръ; вы теперъ двѣнадцатый конторщикъ компаніи, и жалованье ваше увеличится пятью фунтами въ годъ. Какъ здоровье вашей почтеной родительницы, сэръ? вашей доброй и милой родительницы? каждый день молюсь, чтобы нашей конторѣ довелось еще много много лѣтъ платить ей ея годовую ренту! Не забывай, что у нея есть еще свободныя деньги, она можетъ получить проценты лучше прежнихъ потому-что она годомъ старше; а тебѣ будетъ пять процентовъ за коммисію, пріятель! Отчего бы ихъ взять не тебѣ, а другому? Молодежь всегда молодежь, а десяти-фунтовой ассигнаціи всегда найдется мѣсто; -- не такъ ли, мистръ Абеднего?
-- Конечно! отвѣтилъ Абеднего, третій конторщикъ,-- тотъ самый, который донесъ на Свиннэя, -- и засмѣялся, какъ и всѣ мы смѣялись, когда мистру Броу угодно было шутить; не то, чтобы шутки его всегда были похожи на шутки, но мы уже по лицу видѣли, когда онъ хотѣлъ шутить.
-- Да, кстати, Роундгендъ, сказать мистръ Броу, подите сюда на пару словъ о дѣлѣ. Мистрисъ Броу велѣла спросить васъ, отчего это вы ни когда не завернете къ намъ въ Фульгемъ.
-- Назначьте же день, и пріѣзжайте, хоть въ субботу, напримѣръ? у насъ и переночуете.
-- Вы слишкомъ милостивы, сэръ.... я не заслуживаю. Мнѣ было бы чрезвычайно пріятно... но..
-- Безъ отговорокъ, братецъ. Послушайте. Лордъ-канцлеръ по казначейству обѣлилъ осчастливилъ меня своимъ присутствіемъ къ обѣду, и я желалъ бы представить васъ его милости; вотъ идите ли, я похвасталъ вами передъ нимъ, описалъ васъ лучшимъ дѣльцовъ во всемъ соединенномъ королевствѣ.
Роундгендъ не могъ отказаться отъ такого приглашенія, хотя говорилъ намъ передъ тѣмъ, что мистрисъ Роундгендъ собиралась провести субботу и воскресенье съ нимъ въ Путнеѣ; мы же, знавшія, какое было его житье, заранѣе угадывали, что нашему главному конторщику порядкомъ достанется отъ супруги, когда она узнаетъ о случившемся. Мистрисъ Роундгендъ, надо вамъ сказать, терпѣть не могла мистрисъ Броу, за то, что мистрисъ Броу держала карету, и говорила, что не знаеть гдѣ находится Пентонвиль, и потому не можетъ сдѣлать визитъ мистрисъ Роундгендъ. И то правда, кучеръ ея навѣрное нашелъ бы дорогу.
-- Еще слово, Роундгендъ, продолжалъ директоръ, напишите мнѣ приказъ на семьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Да что же ты такъ озираешься, братецъ? не бойся, я съ ними не убѣгу. Вотъ такъ: семьсотъ... прибавьте уже кстати девяносто. Хорошо. Въ субботу будетъ собраніе директоровъ, я объясню имъ употребленіе этихъ денегъ, прежде чѣмъ мы поѣдемъ въ Фульгемъ. Положитесь на меня. Мы заѣдемъ въ Вайроль за лордомъ-канцлеромъ.
За тѣмъ мистръ Броу сложилъ приказъ, дружески пожавъ руку Роундгенду, и сѣлъ въ великолѣпмую карету, запряженную четвернею, ожидавшую у подъѣзда. Онъ всегда ѣздилъ четверней даже въ самомъ Сити, несмотря что по узкимъ улицамъ его это очень неудобная ѣзда. Борька Свнинэй говаривалъ обыкновенно, что пара припрягалась на счетъ компаніи, но ему рѣдко можно было вѣрить; онъ былъ такой насмѣшникъ и шутникъ.
Не знаю отчего, но въ этотъ вечеръ, когда я возвратился домой съ своимъ товарищемъ Госкинсомъ, одиннадцатымъ конторщикомъ, который жилъ на своей квартирѣ со мною, -- мы занимали прехорошенькія двѣ комнатки на Салисбурійскомъ скверѣ,-- обычный нашъ флейтный дуэтъ шелъ какъ-то вяло, и показался намъ скучнымъ; а какъ вечеръ былъ чудесный, то мы рѣшились прогуляться въ западный конецъ. Ноги наши какъ-то сами направились къ ковенгарденскому театру, и мы очутились передъ самымъ Глобъ таверномъ, что противъ театра. Тутъ мы вспомнили о гостепріимномъ приглашенія Борьки Свиннэя. Мы никакъ не предполагали, чтобы онъ въ самомъ-дѣлѣ хотѣлъ угостить товарищей; однако же мы разсудили, что можно войдти и посмотрѣть; во всякомъ случаѣ, тутъ не могло быти ничего худаго.
Что за шумъ поднялся при нашемъ появленіи!-- Ура! закричалъ Свиннэй, вотъ еще двое! Мери, два стула, и два стакана!.. да подай еще два чайника кипятку и двѣ стопы джину! Ну, кто бы подумалъ, прошу покорно, что и Титмаршъ будетъ?
-- Я и самъ не думалъ, отвѣчалъ я; мы зашли сюда совершенно случайно.
При этомъ словѣ поднялся шумъ еще больше прежняго, надо вамъ сказать, что каждый изъ осьмнадцати гостей поочередно, объявилъ, что онъ попалъ совершенно случайно. Правда или неправда, но случай привелъ насъ провести здѣсь время; а гостепріимный Борька Свиннэй заплатилъ все до послѣдней полушки.
-- Господа, провозгласилъ Свиннэй, я пріискалъ себѣ мѣсто,-- просто чудо, не мѣсто. Пять гиней въ мѣсяцъ, шесть поѣздокъ въ годъ, своя лошадь и кабріолетъ, и разъѣзжать по западнымъ городамъ Англіи по части масла и рыбьяго жиру. Теперь, господа да здравствуютъ Ганнъ и компанія, на Темзской улицѣ, въ лондонскомъ сити.
Я съ такою подробностью говорилъ о вестдидльсекскомъ обществѣ страхованія и его управляющемъ директорѣ, мистрѣ Броу, потому-что, какъ вы далѣе увидите, судьба моя и моей брилліянтовой булавки находится въ тѣсной и таинственной связи съ судьбою этого общества.
Надо вамъ сказать, что я между конторщиками вестдидльсекскаго общества пользовался какимъ-то особымъ уваженіемъ, потому-что былъ лучшаго происхожденія, чѣмъ большая часть моихъ товарищей, получилъ тщательное воспитаніе и порядочное образованіе, а главное потому, что у меня была богатая тетка, мистрисъ Гоггарти, которою, не хочу грѣха таить, я довольно любилъ похвастать. Я всегда думалъ, что пользоваться уваженіемь людей вещь очень хорошая; а если вы при случаѣ не похвалите себя сами, то, повѣрьте мнѣ, никто изъ вашихъ знакомыхъ не возьметъ за себя труда доказать людямъ ваши достоиства, хоть бы затѣмъ, чтобы избавить насъ отъ этой заботы.
Такимъ образомъ, въ первый разъ какъ я пришелъ въ контору во возвращеніи изъ отпуска, я занялъ свое старое мѣсто надъ текущемъ журналомъ, у темнаго окна, что выходитъ въ узкій переулокъ, я тотчасъ объявилъ своимъ сослуживцамъ, что хотя мистрисъ Гоггарти не подарила мнѣ порядочной суммы денегъ, какъ я ожидалъ, -- за эти деньги я обѣщалъ нѣкоторымъ изъ своихъ товарищей угостить ихъ прогулкою, по Темзѣ, и потому долженъ былъ объяснить имъ, почему я не получилъ этихъ денегъ, -- и такъ я объявилъ имъ, что хотя тётушка не дала мнѣ денегъ, зато подарила прекрасный брилліантъ, стоющій по-крайней-мѣрѣ тридцать гиней; и что я когда-нибудь принесу показать его въ контору.
-- Покажи, покажи! вскричалъ Абеднего, котораго отецъ торговать поддѣльными камнями и мишурными галунами; на что я отвѣчалъ, что непремѣнно покажу его, какъ скоро онъ будетъ оправленъ. Такъ какъ весь мой денежный запасъ истощился въ отпуску, -- кромѣ проѣзда туда и обратно, далъ пять шиллинговъ матушкиной служанкѣ, десять шиллинговъ прислугѣ тётушки, двадцать-пять шиллинговъ проигралъ въ вистъ, да пятьдесят-шесть издержалъ на ножницы въ серебряной оправѣ для миленькихъ пальчиковъ нѣкоторой особы, -- то Роунгендъ, малый добрый и услужливый, позвалъ меня къ себѣ обѣдать, и далъ мнѣ впередъ мое мѣсячное жалованье, семь фунтовъ, одинъ шиллингъ восемь пенсовъ. Тутъ-то, на квартирѣ Роундгенда, на Мидльтонскомъ скверѣ въ Пентонвильскомъ кварталѣ, за кускомъ жареной тетины съ свинымъ саломъ, и за стаканомъ портвейна, узналъ и видѣлъ собственными глазами то, о чемъ упоминали выше; именно, какъ терзала его, бѣдняжку, сварливая жена. Несчастный! мы, простые конторщики, воображали: какое счастье сидѣть за особой конторкою и получать пятдесятъ фунтовъ въ мѣсяцъ, какъ Роундгендъ! Но тутъ я убѣдился, что мы съ Госкинсомъ жили гораздо спокойнѣе и счастливѣе въ своей маленькой квартиркѣ въ третьемъ этажѣ, за Салисбурійскомъ скверѣ, что у насъ было гораздо болѣе гармоніи, несмотря на то, что наши флейтные дуэты частенько отличались совершеннымъ отсутвіемъ ея.
Однажды мы съ Густею Госкинсомъ выпросилась у Роундгенда, чтобы онъ отпустилъ насъ изъ конторы въ три часа, по домашнимъ дѣламъ, которыя намъ нужно было справить въ западномъ концѣ. Онъ очень хорошо зналъ, что это важное дѣло относилось къ моему знаменитому родовому брилліянту и отпустилъ насъ. Мы отправились. Достигнувъ Мартыновскаго переулка, Густя закурилъ сигарку, чтобы придать себѣ, такъ сказать, болѣе важности, и пускалъ дымъ подъ носъ прохожимъ во всю дорогу по переулку и по бульварамъ, ведущимъ къ Ковентрійской улицѣ, гдѣ, какъ каждому извѣстно, находится магазинъ знаменитаго ювелира Полоніуса.
Дверь была отворена, и къ ней безпрестанно подъѣзжали великолѣпные экипажи и изъ нихъ выходили или садились въ нихъ богато одѣтыя барыни. Густя держалъ руки въ карманахъ; панталоны тогда носили чрезвычайно широкіе, съ широкими лампасами и сапоги или ботинки, -- настоящіе щеголи носили сапоги, во мы, купеческіе прикащики, на осьмидесяти фунтахъ въ годъ, довольствовались ботинками, -- выглядывали изъ нихъ какъ изъ гнѣздышекъ; а какъ Густя растопырилъ свои руки въ карманахъ, и растянулъ сколько могъ свои шаравары за бедрахъ, пускалъ дымъ изъ своего окурка сигары, постукивалъ своими желѣзными каблуками на панели, я какъ у него были необыкновенно большіе по лѣтамъ его усы, то онъ казался настоящимъ джентльменомъ, всѣ прохожіе принимали его за молодаго человѣка совсѣмъ не того полету, какъ онъ былъ въ-самомъ-дѣлѣ.
Однако же онъ не хотѣлъ войти въ магазинъ, а остался на улицѣ, вытаращивъ глаза на золотые кубки и самовары, выставленные на окнѣ. Я вошелъ въ магазинъ. Повертѣвшись и покашлявъ нѣкоторое время, потому-что я викогда еще не бывалъ въ такомъ богатомъ магазинѣ, я наконецъ обратился къ одному изъ молодыхъ людей, бывшихъ за прилавкомъ, и сказалъ ему, что желаю поговорить съ мистромъ Полоніусомъ.
-- Что прикажете, сэръ? спросилъ, мистръ Полоніусъ, который стоялъ подлѣ того, къ кому я обратился и показывалъ жемчужныя ожерелья трёмъ дамамъ, -- одной старушкѣ и двумъ молоденькимъ, -- которыя разсматривали ихъ съ большимъ вниманіемъ.
-- Сэръ, сказалъ я, вынимая изъ боковаго кармана свое сокровище, эта брошка, я полагаю, уже бывала въ вашихъ рукахъ; она принадлежала моей тётушкѣ, мистрисъ Гоггарти изъ Гоггарти кастля.
Пра этомъ имени старушка быстро взглянула на меня.
-- Я имѣлъ честь продать имъ золотую цѣпочку и часы съ репетиціею въ 1795 году, сказалъ мистръ Полоніусъ, ставившій себѣ въ обязанность помнить все, что кому либо продалъ за своемъ вѣку; -- также серебряную пуншевую ложку господину капитану. Какъ поживаетъ господинъ маіоръ, сэръ.... или полковникъ.... или генералъ, сэръ?
-- Генералъ, сэръ, съ прискорбіемъ долженъ я вамъ сказать, отвѣчалъ я, хотя сердце мое забилось отъ гордости, что такой знаменитый человѣкъ говорить со мною такъ почтительно, -- генералъ Гоггарти, сэръ, приказалъ долго жить. Тётушка подарила мнѣ, однако жъ, этотъ фермоаръ, сэръ, въ которомъ, какъ вы видите, вставленъ портретъ ея покойнаго мужа, и вы очень меня обяжете, сэръ, тщательно сохранивъ его мнѣ. Она желаетъ чтобы вы сдѣлали новую, прочную оправу къ этому брилліанту.
-- Будетъ прочно и красиво, сэръ, положитесь на меня.
-- И по послѣдней модѣ, прибавилъ я; и потрудитесь переслать ей счетъ. Въ этомъ фермоарѣ много золота, сэръ, которое, я надѣюсь, вы примете въ разсчетъ.
-- Все, до послѣдняго пенса, сэръ, отвѣчалъ мистръ Полоніусъ, кланяясь и разсматривая фермоаръ. Это драгоцѣнная вещь, продолжалъ онъ, брилліантъ, хотя не большой, но прекрасный. Взгляните, миледи. Фермоаръ ирландскаго издѣлія, съ клеймомъ 95 года; онъ вамъ напомнитъ, можетъ-быть, времена вашей первой молодости.
-- Перестаньте, мистръ Полоніусъ, отвѣчала старушка; она была очень мала ростомъ, и лицо ея, взрытое безконечнымъ числомъ мелкихъ морщинокъ, очень напоминало морду хорька. Перестаньте, мистръ Полоніусъ; какъ не стыдно вамъ говорить такія рѣчи женщинѣ моихъ лѣтъ? вѣдь мнѣ въ 95 году было уже пятьдесятъ лѣтъ, а въ 96 у меня были уже внучата!
Она протянула пару изсохшихъ, дрожащихъ рукъ, взяла фермоаръ, съ минуту разсматривала его, и потомъ захохотала и сказала: -- Ну, ей-Богу, это большой гоггартіевскій брилліантъ!
Чтожъ это за талисманъ попалъ въ мои руки подумалъ я?
-- Взгляните, внучки, продолжала старушка; вотъ вамъ самый большой алмазъ во всей Ирландіи. А этотъ краснолицый господинъ, что въ серединѣ, это бѣдный Миша Гоггарти, мой двоюродный или троюродный братецъ, тотъ, что былъ влюбленъ въ меня въ 84 году, какъ разъ послѣ того, какъ умеръ вашъ незабвенный дѣдушка. А эти тринадцать прядей волосъ представляютъ его знаменитыхъ тринадцать сестеръ: Бидди, Минни, Теди, Ведди, Фредди, Идзи, Тиди, Мизы, Гридзи, Полли, Долли, Нель и Бель; -- всѣ за мужемъ, всѣ дурны какъ нельзя хуже, и всѣ рыжеволосы. Которая же изъ нихъ ваша матушка, молодой человѣкъ? хотя, надо отдать вамъ справедливость, вы ни сколько не похожи на свою любезную родню.
Двѣ хорошенькія молодыя леди устремили на меня двѣ пары прелестныхъ черныхъ глазокъ, и ждали отвѣта, который онѣ и получили бы, если бы бабушка ихъ не пошла трещать сотни анекдотовъ о вышепоименованныхъ тринадцати дѣвахъ, о ихъ женихахъ, ихъ любовныхъ неудачахъ, и наконецъ о дуэляхъ бѣднаго Миши Гоггарти. Она была ходячая общественная лѣтопись за пятьдесятъ лѣтъ. Она до тѣхъ-поръ трещала безъ умолву, пока не прервалъ ея сильный кашель; въ заключеніе котораго мистръ Полоніусъ весьма почтительно спросилъ меня, куда я прикажу прислать булавку, и не желаю ли я сохранить волоса?
-- На что мнѣ ихъ, отвѣчалъ и; бросьте.
-- А булавку, сэръ?
Мнѣ сначала было совѣстно сказать, гдѣ я живу; но, подумавъ немного и вспомнивъ, что въ дѣтствѣ еще слыхалъ я народную пѣсенку, которая гласить, что мнѣ могутъ дать званіе и рыцаря и маркиза и герцога, но честнаго имени дать не можетъ, я рѣшилъ, что отчего же не сказать мнѣ, гдѣ я живу? мнѣ за дѣло, что эти прекрасный и богатыя леди узнаютъ гдѣ я живу.
-- Сэръ, сказалъ я, потрудитесь, когда будетъ готова булавка, прислать ее къ мистру Титмаршу, близъ салисбурійстаго сквера, въ колокольномъ переулкѣ, въ домѣ подъ No 3; въ третьемъ этажѣ.
-- Какъ-съ, сэръ? спросилъ мистръ Полоніусъ.
-- Каксъ! вскричала старушка.-- Мистръ Каксъ?... Mais, ma cbère, c'est impayable. Пойдемте съ нами, вотъ наша карета. Дайте мнѣ руку, мистръ Каксъ.... поѣдемте съ вами и поразскажите мнѣ про вашихъ тринадцати тетушекъ.
Она схватила меня за локоть и потащила, чуть не бѣгомъ, черезъ весь магазинъ; молодыя леди послѣдовали за нею.
-- Ну, садитесь же поскорѣе, слышите? сказала она, высунувъ свой острый носъ въ дверцу.
-- Не могу, миледи, отвѣчалъ я: меня ждетъ пріятель.
-- Ба, пустяки! оставьте его, и садитесь.
И прежде чѣмъ я успѣлъ раскрыть ротъ, чтобы сдѣлать возраженіе, долговязый лакей въ короткихъ желтыхъ плюшевыхъ брюкахъ о напудренною головою втолкнулъ мена на подножку и захлопнулъ за мною дверцу.
Я только что успѣлъ, пока карета трогалась съ мѣста, бросить взглядъ на Госкинса, и никогда не забуду его лица въ эту минуту. Стоитъ мой Густя, раскрывъ ротъ, выпучивъ глаза, съ дымящимся окуркомъ въ рукѣ, и ума не приложитъ, глазамъ не вѣритъ, что за чудеса такія творятся со мною.
-- Кто же онъ такой, этотъ Титмаршъ? думалъ про себя Густя: а на каретѣ корона, ну, вотъ, ей-Богу, корона!....
III.
Я сидѣлъ въ каретѣ спереди, подлѣ прехорошенькой молоденькой леди, на видъ однихъ лѣтъ съ моею милою Мери, то есть семнадцати съ девятью мѣсяцами; противъ насъ сидѣли старая графиня и другая ея внучка, также очень хорошенькая, но десятью годами старше сестры. Я помню, что за мнѣ былъ въ тотъ день мой синій фракъ съ мѣдными пуговицами, нанковые шаровары, бѣлый съ меленькими разводами жилетъ, и шелковая шляпа; шелковыя шляпы были только-что передъ тѣмъ, въ 22 году, введены фабрикантомъ Денду, и казались гораздо глянцовитѣе самыхъ лучшихъ пуховыхъ.
-- А кто этотъ юноша, опросила старая графиня, съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ, -- кто этотъ неуклюжій молодой человѣкъ, съ желѣзными каблуками, съ такимъ огромнымъ ртомъ съ бронзовою цѣпочкою, что вытаращилъ на насъ глаза, когда мы садились въ карету?
Какъ она успѣла замѣтить, что цѣпочка Густи была не золотая, я не постигаю; но это была правда, и мы купили ее только за недѣлю передъ тѣмъ, за двадцать пять шиллинговъ и шесть пенсовъ, у Макнейля, что на погостѣ Святаго-Павла. Но мнѣ стало досадно, что она такъ обижала моего друга, и я заступился за него.
-- Миледи, сказалъ я, этотъ молодой человѣкъ называется Августомъ Госкинсомъ. Мы съ нимъ живемъ на одной квартирѣ и,смѣю васъ увѣрять, что во всемъ свѣтѣ не найдете такого добраго товарища и вѣрнаго друга.
-- Это очень благородно съ вашей стороны, что вы такъ заступаетесь за своихъ друзей, сэръ, сказала другая леди, сидѣвшая подлѣ старушки, и называвшаяся, какъ я узналъ, леди Дженъ, но которую бабушка называла по своему, леди Джинъ.
-- Правда, правда, это очень хорошо съ его стороны, леди Джинъ; я люблю молодыхъ людей, которые смѣло говорятъ правду. Такъ его зовутъ Госкинсомъ, такъ ли? Я знаю, друзья мои, всѣхъ Госкинсовъ въ Англіи. Есть, во-первыхъ, Госкинсы. Есть еще старикъ, докторъ Госкинсъ въ Батѣ, тотъ самый, что лечилъ моего покойнаго Друма отъ жабы.... Да еще бѣдный старикъ Фредерикъ Госкинсъ, генералъ, подагрикъ. Помню его еще въ 84 году; онъ былъ тогда такой худенькій, точно спичка, и вертлявъ какъ арлекинъ, и былъ влюбленъ въ меня,-- вотъ ужъ былъ влюбленъ въ меня!
-- У васъ, кажется, была въ то время тьма поклонниковъ, бабушка, замѣтила леди Дженъ.
-- Какъ же, моя милая! Я слыла чудомъ батскимъ, первою красавицею; вы бы этого теперь и не подумали? ну скажите, по совѣсти, безъ лести, мистръ -- какъ бишь васъ?
-- Право, миледи, никакъ не подумалъ бы, отвѣчалъ я, потому что старая леди была дѣйствительно дурна, предурна. Но при этомъ отвѣтѣ обѣ молодыя леди такъ и покатились со смѣху; и я замѣтилъ, черезъ откинутый верхъ кареты, что оба лакея также выказали зубы подъ своими огромными усищами.
-- По чести, вы ужасно простодушны, мистръ какъ бишь-васъ, -- ужасно откровенны. Но я люблю откровенность въ молодыхъ людяхъ. Я вамъ говорю, что я была первою красавицею. Хоть спросите дядю своего пріятеля, генерала.... Онъ изъ ликольнскихъ Госкинсовъ, я тотчасъ это угадала по разительному фамильному сходсту.... Онъ старшій сынъ, что ли? Славное у нихъ имѣнье, хотя довольно много на немъ долгу; вѣдь старикъ сэръ Джоржъ былъ бѣдовый человѣкъ, пріятель съ Генбюри, Вилинзомъ, Литльтономъ и прочая! Много ли, мистръ вашъ пріятель получитъ по смерти адмирала?
-- Ей-Богу, миледи, не знаю; но увѣряю васъ, что адмиралъ вовсе не отецъ моему пріятелю.
-- Не отецъ?.... онъ долженъ быть непремѣнно его отецъ, повѣрьте мнѣ, я въ этихъ вещахъ никогда не ошибаюсь. Ктожъ его отецъ, по вашему?
-- Миледи, отецъ Густи торгуетъ кожевеннымъ товаромъ въ Сноу-гильскомъ кварталѣ; -- человѣкъ съ достаткомъ, и пользующійся уваженіемъ въ своемъ сословіи. Но Густя только третій сынъ, потому не многаго можетъ ожидать изъ отцовскаго наслѣдія.
При этомъ обѣ молодыя леди улыбнулись, а старушка воскликнула только: -- Какъ?
-- Люблю васъ, сэръ, сказала леди Джекъ, за то, что вы такъ откровенны. Не желаете ли, чтобы мы васъ куда-нибудь довезли, и тамъ высадили, мистръ Титмаршъ?
-- Особенной нужды вх этомъ не имѣется, миледи, отвѣчалъ я.-- У насъ сегодня шабашъ, -- то есть, по-крайней-мѣрѣ, Роундгендъ отпустилъ меня и Густю, и я почту за счастіе проѣхаться съ вами по парку, если это только вамъ не будетъ непріятно.
-- О, конечно! воскликнула леди Фанни, хлопая въ ладони; не правда ли, бабушка? А проѣхавшись по парку, можно будетъ прогуляться пѣшкомъ по Кенсингтоновскому саду, если мистръ Титмаршъ будетъ такъ добръ, чтобы служить намъ кавалеромъ.
-- Какъ угодно, Фанни, а этому не быть, возразила леди Дженъ.
-- А я говорю, что такъ будетъ! вскричала леди Дромъ.-- Не видите вы развѣ, что я горю нетерпѣніемъ услышать что-нибудь о его дядѣ и тринадцати тёткахъ, а вы, молодицы, такъ болтаете, что не дадите ни мнѣ, ни моему молодому другу, слова вымолвить!
Леди Дженъ пожала плечами и не вымолвила болѣе ни слова. Леди Фанни, веселая и рѣзвая какъ котенокъ, -- если можно такъ неучтиво отзываться о знатныхъ дамахъ, -- хохотала, краснѣла, вертѣлась на мѣстѣ, и, казалось, забавлялась досадою сестры. Старая графиня между-тѣмъ трещала безъ умолку, разсказывая предлинную исторію о тринадцати мисъ Гоггарти, и едва дошла до половины, когда мы въѣхали въ паркъ.
Какъ только мы въѣхали въ паркъ, вы не можете себѣ представить, какое множество джентльменовъ верхами стали подъѣзжать къ вашей каретѣ и разговаривать съ дамами. Всѣ они шутили и подтрунивали надъ леди Дромъ, которая, кажется, была знаменитостью въ своемъ родѣ; почтительно кланяясь леди Дженъ, и ухаживали, особенно молодые, за леди Фанни.
А леди Фанни кланялась и краснѣла, какъ слѣдуетъ молоденькой леди; но въ тоже время, казалось, была занята чѣмъ-то другимь, безпрестанно высовывала голову изъ кареты и пристально смотрѣла въ толпы всадниковъ, будто кого-то искала. А, миледи Фанни, я очень хорошо зналъ, что это значитъ, когда молоденькая и хорошенькая леди, какъ вы, кажется разсѣянною, безпрестанно выгладываетъ изъ кареты, и невпопадъ отвѣчаетъ на дѣлаемые ей вопросы. Будьте покойны! Самуилъ Титмаршъ себѣ на умѣ; онъ не хуже другаго знаетъ, что такое нѣкоторая особа, смѣю васъ увѣрить. Замѣтивъ эти продѣлки, я не мсгъ удержаться, чтобъ не мигнуть лукаво леди Дженъ, какъ бы хотѣлъ сказать, что де знаю я, что нее это значить.-- Миледи, вѣроятно, кого-то поджидаетъ! сказалъ я. Тогда леди Фанни въ свою очередь надула губки и раскраснѣлась словно маковъ цвѣтъ; во непрошло минуты, и добрая дѣвушка взглянула на сестру, и обѣ закрыли личики платками и захохотали, -- ну, отъ души захохотали, словно будто я отпустилъ самую забавную штуку въ мірѣ.
-- Il est charmant, voire monsieur, сказала леди Дженъ бабушкѣ. На что я поклонился, и сказалъ: -- "Madame, vous me fait beaucoup d'honneur". Потому-что я и самъ зналъ по-французски. И мнѣ было чрезвычайно пріятно слышать, что я полюбился добрымъ леди.-- Я бѣдный, необразованный человѣкъ, миледи, продолжалъ я, незнакомый съ обычаями знатнаго лондонскаго общества; но вполнѣ понимаю, какъ милостиво съ вашей стороны такъ дружески брать меня за руку и позволять мнѣ прогуляться въ вашей великолѣпной каретѣ, и отъ души васъ благодарю за это снисхожденіе.
Въ эту минуту господинъ за ворономъ конѣ, съ блѣдными щеками и съ клочкомъ бородки подъ губою, поравнялся съ каретою. Леди Фанни едва примѣтно вздрогнула и быстро отвернулась въ другую сторону; изъ чего я узналъ, что она дождалась наконецъ нѣкоторой особы.
-- Леди Дромъ, сказалъ онъ, мое нижайшее почтеніе! Я сейчасъ имѣлъ удовольствіе проѣхаться съ человѣкомъ, который чуть не застрѣлился изъ безнадежной любви къ прекрасной графинъ Дромъ, въ.... Ну, году ей-богу не упомню..
-- Не Кильблезесъ ли? вскричала старая графиня. О, онъ премилый старикъ, и я хоть сейчасъ готова бѣжать съ нимъ!.. Или можетъ быть старый прелатъ? также прелюбезный человѣкъ; у него еще есть локонъ моихъ волосъ, который я подарила ему, когда онъ былъ просто капеланомъ у моего батюшки.... И скажу вамъ, что еслибъ я вздумала теперь сдѣлать такой подарокъ, не откуда бы его взять.
-- Полноте, миледи, сказалъ я, вы шутите?
-- Безъ шутокъ, сэръ, отвѣчала она; потому, что, оказать между нами, у меня ка головѣ нѣтъ ни клочка волосъ. Хоть сами спросите Фанни. Никогда не забуду, какъ перепугалась она, душа моя, еще будучи ребенкомъ, когда зашла случайно въ мою уборную, и увидѣла меня безъ парика!
-- Надѣюсь, что леди Фанни скоро оправилась отъ испуга, сказала нѣкоторая особа, взглянувъ сначала за нее, и потомъ за меня, такими глазами:, какъ будто хотѣла съѣсть меня. И повѣрите ли, что леди Фанни не нашлась ничего отвѣчать, кромѣ: -- какъ же, благодарю васъ, милордъ.-- И говоря это, она запиналась и покраснѣла, какъ бывало случалось съ нами въ школѣ за Виргиліемъ, когда мы не знали заданнаго урока.
Милордъ продолжалъ поглядывать на меня тѣми же свирѣпыми глазами и проворчалъ что-то о томъ, что онъ усталъ ѣхать верхомъ и надѣялся найти себѣ мѣсто въ каретѣ леди Дромъ. На что леди Фанни также пробормотала въ отвѣтъ что-то о пріятелѣ ея бабушки.
-- Окажи лучше твой пріятель, Фанви, подхватила леди Дженъ. Мы, конечно, никогда не вздумали бы ѣхать въ паркъ, еслибъ Фанни не захотѣла непремѣнно покатать мистра Титмарша. Позвольте мнѣ, господа, представить графа Типтофа мистру Титмаршу.
Но вмѣсто того, чтобы снять шляпу, подобно мнѣ, милордъ проворчалъ сквозь зубы, что успѣетъ въ другой разъ, и мигомъ ускакалъ на своемъ ворономъ конѣ.
Только что графъ Типтофъ удалился, какъ отяуда ни возьмись явился Эдмундъ Престонъ, одинъ изъ младшихъ статсъ-секретарей ея величества,-- (какъ мнѣ было извѣстно изъ адресъ-календаря, водившагося у насъ въ конторѣ), -- и мужъ леди Дженъ.
Мистръ Эдмундъ Престонъ сидѣлъ за сѣрой въ яблокахъ лошади, и былъ человѣкъ сырой, блѣдный, словно весь вѣкъ свой провелъ закупоренный въ комнатѣ.-- Кого это вы подцѣпили? сказалъ онъ женѣ, угрюмо поглядывая то на меня, то на нее.
-- Пріятель бабушки и сестрицы Дженъ, лукаво подхватила проказница леди Фанни, взглянувъ изподлобья на сестру, которая въ свою очередь перепугалась и устремила на шалунью умоляющій взоръ, не смѣя вымолвить слова.-- Конечно, продолжала леди Фанни, мистръ Титмаршъ доводится племянникомъ бабушкѣ, по женскому колѣну, черезъ Гоггарти. Вы безъ сомнѣнія знавали семейство Гоггарти, Эдмундъ; когда, были въ Ирландія съ лордомъ Бегвйгомъ? Позвольте представить васъ племяннику бабушкину, мистру Титмаршу; мистръ Титмаршъ,-- брать мой, мистръ Эдмундъ Престонъ.
Леди Дженъ все это время давила изо всѣхъ силъ ногу сестры, но злая дѣвчонка не обращала вниманія на эти знаки, а я, никогда не слыхавшій о подобномъ родствѣ своемъ, такъ смутился, что не зналъ куда дѣваться. Но я не зналъ причудъ графини Дромъ такъ-какъ ея проказница внучка; надо вамъ сказать, что старушка, только-что передъ тѣмъ пожаловавшая Густю Госкниса въ свои племянники, имѣла страсть всѣхъ и каждаго жаловать себѣ въ родни.
-- Да, конечно, сказала она, онъ мнѣ племянникъ, и даже не очень дальній. Бабушка Миши Гоггарти была Миллисентъ Бреди, а она была въ близкомъ родствѣ съ моею тётушкою Тоулеръ, какъ всѣмъ извѣстно: потому что Децимусъ Бреди изъ Баллабреди былъ женатъ на двоюродной сестрѣ матери тетушки Toyзеръ, за Белль Свифтъ -- которую, моя душа, не должно считать родственницею писателя Свифта, онъ былъ не важнаго роду, -- кажется ясно?
-- Чрезвычайно ясно, бабушка, сказала леди Дженъ, засмѣявшись, между тѣмъ какъ супругъ ея продолжалъ ѣхать подлѣ насъ, дѣлая самыя кислыя и сердитыя мины.
-- Безъ сомнѣнія, вы знали сестеръ Гоггарти, Эдмундъ? тринадцать рыжихъ дѣвъ, -- девять грацій съ четырьмя въ придачу, какъ называлъ ихъ покойный Кленбой.-- Бѣдный Кленбой! также родственникъ мнѣ и вамъ, мистръ Титмаршъ, и также былъ ужасно влюбленъ въ меня. Неужели вы ихъ еще не припоминаете, Эдмундъ? неужели не помните?-- не помните Бедди и Минни, Теди и Винни, Мизи и Гридзи, Полля и Долли, и такъ далѣе?
-- Вы бы лучше сѣли въ карету, Эдмундъ, -- мистръ Престонъ' сказала леди Дженъ съ безпокойствомъ.
-- Я тотчасъ выйду, если прикажете, миледи, сказалъ я.
-- Пустяки, пустяки, сиди, прервала леди Дромъ; карета моя. Если мистру Престону угодно сѣсть съ нами, то пусть себѣ садится на козлы, если угодно; а нѣтъ, такъ пусть садится въ карету и сидитъ въ ногахъ.
Очевидно было, что графиня Дромъ нелюбила своего зятя.
Мистръ Престонъ, сказать правду, дрожалъ отъ страху на своемъ конѣ, и радъ былъ какимъ бы то ни было образомъ уйти отъ бѣшенаго звѣря, который лягался и брыкался задними и передними ногами. Блѣдное лицо его стало еще блѣднѣе, а руки ноги тряслись какъ осиновый листъ, когда онъ сошелъ съ лошади и бросилъ поводья слугѣ. Наружность этого человѣка,-- господина, а не слуги, не полюбилась мнѣ съ самой той минуты, какъ онъ подъѣхалъ къ намъ и заговорилъ такъ грубо съ своею милою, кроткою женою; я тотчасъ осудилъ его трусомъ, и произшествіе съ бѣшеной лошадью оправдало мою догадку. Ну, ей Богу, ребенокъ справился бы съ нею; а вотъ, взрослый человѣкъ, у котораго, при первомъ ея безпокойномъ движеніи, душа ушла въ пятки.
У! какъ бѣсился господинъ Престонъ, ужъ я вамъ скажу!
-- Садитесь за мое мѣсто, Эдмундъ, и не слушайте дурачествъ Фанни, сказала леди Дженъ съ робостью.
-- Нѣтъ, миледи, не безпокойтесь, мнѣ здѣсь очень хорошо,-- право, очень хорошо; надѣюсь, что и мистру -- этому господину....
-- Очень хорошо, покорнѣйше благодарю, сказалъ я. Я хотѣлъ было вызваться сѣсть на вашу лошадь, чтобы отвести ее домой, потому-что вы, кажется, немножко перепугались; но, скажу откровенно, мнѣ здѣсь такъ хорошо сидѣть, что я не могъ рѣшиться оставить это мѣсто.
Посмотрѣли бы вы, какую гримасу удовольствія сдѣлала, при этихъ словахъ леди Дромъ! какъ прищурились ея крошечные глазки, какъ стиснулись ея тонкія, лукавыя губы! Этотъ отвѣтъ невольно вырвался у меня, потому-что кровь во мнѣ такъ кипѣла.
-- Намъ всегда будетъ пріятно видѣть васъ, любезный племянникъ Титмаршъ, сказала она, я подала мнѣ золотую табакерку; я взялъ щепотку табаку и сталъ втягивать ее въ носъ важно я съ разстановкою, настоящимъ лордомъ.
-- Такъ какъ вы пригласили этого господина въ свою карету, леди Дженъ Престонъ, то не слѣдовало ли бы уже пригласить его къ обѣду? сказалъ мистръ Престонъ, посинѣвъ отъ ярости.
-- Я пригласила его въ свою карету, перебила старушка; а какъ мы обѣдаемъ у васъ, и вы же навели меня на мысль, то мнѣ будетъ очень пріятно, если вы пригласите его.
-- Къ сожаленію, я уже отозванъ, сказалъ я.
-- О, по чести, это мнѣ весьма прискорбно, возразилъ мистръ Эдмундъ, не спуская съ жены горящихъ гнѣвомъ глазъ.
-- Вы не повѣрите, какъ мнѣ жаль, что этотъ господинъ -- я все забываю фамлію, -- что пріятель вашъ, леди Дженъ, отозванъ. Я такъ надѣялся на удовольствіе видѣть и угостить родственника вашего у себя въ Вайтголлѣ.
Смѣшно и глупо было, конечно, со стороны леди Дромъ вездѣ отъискивать себѣ родню, но эти слова зятя ея были уже черезъ-чуръ смѣшны. Ну, любезный Самойлушка, подумалъ я про себя, будь молодцомъ и покажи свою удаль! И я тотчасъ отвѣчалъ, обращаясь къ дамамъ: -- Нечего дѣлать, миледи, приглашеніе мистра Престона такъ убѣдительно, что я рѣшаюсь измѣнить слову и доставить себѣ великое удовольствіе отвѣдать его хлѣба-соли. Въ которомъ часу, сэръ?
Престонъ не удостоилъ меня отвѣта, котораго, мнѣ, впрочемъ, и не нужно было; потому-что, видите ли, я вовсе не намѣренъ былъ у него обѣдать, а хотѣлъ только проучить по своему мистра Престона, такъ чтобы онъ не забылъ меня.
Когда карета подъѣхала къ его дому, я со всевозможною вѣжливостью высадилъ дамъ я вошелъ за ними въ переднюю. Въ дверяхъ я взялъ мистра Престона за пуговицу и сказалъ ежу, при дамахъ и при двухъ лакеяхъ, -- ей-Богу, сказалъ ему при всѣхъ: -- Сэръ, говорю, добрая леди Дромъ пригласила меня въ свою карету, и я принялъ приглашеніе не для собственнаго своего удовольствія, а въ угоду дочтенной старушкѣ. Когда же вы, говорю, пригласили меня обѣдать, я рѣшя=ился, говорю, придать приглашеніе, чтобы пошутить надъ вами, и вотъ, говорю, я здѣсь обѣдать съ вами не могу. Прощайте! Добрая молодая леди додошла ко мнѣ, и сказала: -- мистръ Титмаршъ, я надѣюсь, что вы не будете сердиться на насъ, -- то есть, что вы забудете все случившееся; леди Дромъ схватила ее за рукавъ, крича: -- Будетъ, будетъ говорить объ этихъ пустякахъ!-- и потащила, ее на верхъ. Но леди Фанни смѣло подошла ко мнѣ, протянула свою бѣленькую ручку, и такъ крѣпко и искренно пожала руку и такъ привѣтливо сказала мнѣ: -- Прощайте; любезный мистръ Титмаршъ! что засохни мой языкъ, если я не покраснѣлъ по самыя уши, если кровь не защекотала по всему моему тѣлу!
Когда леди Фанни удалилась, я надвинулъ шляпу и вышелъ изъ дому, гордый какъ павлинъ, и безстрашный какъ левъ. Я вышелъ и отправился домой, гдѣ меня ждалъ скромный обѣдъ съ Густею Госкинсомъ, состоявшій изъ вареной баранины съ тертою рѣпою.
Я счелъ излишнимъ разсказывать Густѣ, -- который, сказать между нами, ужасно любопытенъ и любитъ поболтать,-- всѣ подробности семейной ссоры, которой я былъ причиною и свидѣтелемъ. Сказалъ ему только, что старушка....-- На каретѣ гербъ графовъ Дромъ, перебилъ Густя; я справлялся въ "Указателѣ пэрскихъ родовъ"! Сказалъ только, что старушка оказалась мнѣ дальнею родственницею; и что она прокатала меня въ своей каретѣ по парку. На слѣдующій день, когда мы по обыкновенію пришли въ контору, Госкинсъ, какъ вы сами угадаете, поспѣшилъ выболтать все случившееся на-канунѣ, присочинивъ еще вдвое небывалаго; признаюсь, что хотя я показывалъ видъ, будто совершенно равнодушенъ ко всему, однакожъ мнѣ отчасти пріятно было, что товарищи узнаютъ часть моихъ похожденій.
Но представьте себѣ мое изумленіе, когда, возвращаясь вечеромъ домой, я встрѣтилъ на лѣстницѣ хозяйку свою, мистрисъ Стоксъ, ея дочь мисъ Селину Стоксъ и ея сына, молодаго повѣсу, который вѣчно баклушничалъ и игралъ въ бабки на салисбурійскомъ скверѣ, и когда всѣ они побѣжали передо мною наверхъ, въ мою комнату, съ такою поспѣшностью, что едва всѣ не попадали; и когда, наконецъ, войдя въ комнату, я увидѣлъ на столѣ, между нашими двумя флейтами съ одной стороны, и моимъ альбомомъ и Густиными "Донъ-Жуаномъ" и "Указателемъ пэрскихъ родовъ" съ другой стороны, слѣдующее: первое, корзинку крупныхъ, румяныхъ персиковъ, точно щечки моей милой Мери Смитъ; второе, другую корзинку крупнаго, сочнаго, прозрачнаго, тяжеловѣснаго винограду; третье, огромный кусомъ сырой баранины, какъ мнѣ сначала показалось; но мистрисъ Стоксъ объяснила мнѣ, что это часть дичины, самой свѣжей и отборной, какой она еще никогда не видала. Тутъ же лежали, наконецъ, три визитныя карточки слѣдующаго содержанія:
-- И что за карета! говорила мистрисъ Стоксъ, не успѣвшая еще опомниться отъ удивленія: вся въ гербахъ и коронахъ! И два лонъ лакея на запяткахъ, въ желтыхъ плюшевыхъ ливреяхъ. А въ каретѣ старушка въ бѣлой атласной шляпкѣ, и другая леди, молоденькая, въ огромной соломенной шляпкѣ съ голубыми лентами, и молодой человѣкъ, такой высокій и блѣдный, съ бородкою подъ губою.
-- Позвольте узнать, сударыня, не здѣсь ли живетъ мистръ Титмаршъ? спросила молоденькая леди.
-- Здѣсь, миледи, отвѣчала я; но онъ теперь на службѣ, въ конторѣ вестдидльсекскаго страховаго общества, въ Корнгильскомъ кварталѣ.
-- Чарльзъ, вынь корзины, сказалъ молодой человѣкъ.
-- Слушаю, милордъ, отвѣчалъ Чарльзъ, и вынулъ изъ кареты эту часть дичины, завернутую въ газетной листъ и на этомъ самомъ фарфоровомъ блюдѣ, и двѣ корзины фруктовъ.
-- Сдѣлайте одолженіе, сударыня, сказалъ милордъ, поставьте все это въ квартиру мистра Титмарша, и скажите ему, что мы и леди Дженъ Престонъ приказала кланяться ему, и проситъ его принять этотъ подарочекъ.
И потомъ милордъ отдалъ мнѣ эти карточки и вотъ эту записочку, запечатанную его гербовою печатью.
Тутъ мистрисъ Стоксъ вручила мнѣ записку, которую жена моя хранитъ до настоящаго времени на память, и которой содержаніе слѣдующее:
"Графу Типтофу поручено отъ леди Джемъ Престонъ изъявить мистру Титмаршу ея искреннее сожалѣніе и прискорбіе о томъ, что она была лишена вчера его пріятнаго общества. Леди Дженъ въ самомъ непродолжительномъ времени уѣзжаетъ въ свои помѣстья, и потому ей невозможно будетъ въ нынѣшнемъ году принимать знакомыхъ своихъ въ Вайтголлѣ. Но лордъ Типтофъ надѣется, что мистръ Титмаршъ будетъ такъ любезенъ и приметъ небольшой подарочекъ, заключающійся въ произведеніяхъ сада и парка леди Престонъ, которыми ему, быть-можетъ, пріятно будетъ угостить нѣкоторыхъ изъ тѣхъ друзей своихъ, за которыхъ онъ такъ хорошо умѣетъ заступаться".
При этой запискѣ была еще другая, заключавшая только слѣдующія слова: "Леди Дромъ будетъ дома въ пятницу вечеромъ, 17 іюня". И все это сыпалось за меня отъ того, что тетушка Гоггарти подарила мнѣ брилліантовую булавку!
Я не отослалъ дичины; зачѣмъ же внѣ было отсылать ее? Густя совѣтовалъ мнѣ послать ее мистру Броу; а персики и виноградъ отправить въ Сомерсетшайръ, тётушкѣ.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ а, мы лучше вотъ что сдѣлаемъ: пригласимъ Борьку Свиннэя и еще полдюжины товарищей, и покутимъ на славу въ субботу вечеромъ.
И въ-самомъ-дѣлѣе лавно мы покутили! На слѣдующее утро я рѣшительно ничего не помнилъ о томъ, что происходило за извѣстный часъ предъидущей ночи.
IV.
Въ слѣдующій понедѣльникъ я явился въ контору получасомъ позднѣе обычнаго времени. Сказать правду, я былъ не прочь отъ того, чтобы дать Госкинсу упредить меня, и разсказать товарищамъ все случившееся. У каждаго человѣка есть своя доля тщеславія, а моему самолюбію льстило, что товарищи возъимѣютъ обо мнѣ высокое мнѣніе.
Пришедши въ контору, я тотчасъ замѣтилъ, что Густя сдѣлалъ свое дѣло; это было видно изъ того, какими глазами смотрѣли за меня товарищи, особенно же Абеднего, который поспѣшилъ поподчивать меня табакомъ изъ своей золотой табакерки. Самъ Роундгендъ, дѣлая обходъ и дойдя до меня, съ необыкновеннымъ жаромъ пожалъ мнѣ руку, сказавъ, что у меня превосходный почеркъ, -- въ этомъ, смѣло могу сказать, не было лести,-- и пригласилъ меня къ себѣ на воскресеніе обѣдать.
-- Такого великолѣпнаго угощенія, какъ у вашихъ друзей западнаго конца, сказалъ онъ, ударяя на послѣднее слово, вы не ждите; но мы съ Амеліею всегда рады доброму пріятелю и готовы угостить его по своимъ средствамъ: бутылкою добраго хересу и стараго портвейну, и чѣмъ еще Богъ послалъ. Ну, что, будете?
Я отвѣчалъ, что буду; и что приведу съ собою Госкинса.
Роундгендъ сказалъ, что я очень любезенъ, и что ему будетъ очень пріятно видѣть у себя Госкинса. Мы дѣйствительно отправились въ назначенный день и часъ; но хотя Густя былъ одиннадцатымъ конторщикомъ, а я только двѣнадцатымъ, однако же я замѣтилъ, что за обѣдомъ мнѣ подавали первому и болѣе укаживали за мною, чѣмъ за нимъ. Мнѣ дали въ черепашьемъ супѣ вдвое больше телячьихъ клецокъ, чѣмъ Госкинсу, и положили на тарелку чуть ли не всѣ устрицы съ блюда. Однажды Роундгендъ хотѣлъ налить вина Госкинсу прежде тѣмъ мнѣ; но супруга его, сидѣвшая на хозяйскомъ мѣстѣ, толстая и сердитая, въ красномъ креповомъ платьѣ и въ токѣ, закричала на него: -- Антонъ!-- и бѣдняжка такъ оробѣлъ, что едва не выпустилъ изъ руки бутылки и покраснѣлъ пуще платья своей супруги. Послушали бы вы, какъ мистрисъ Роугдгендъ разговаривала со мною о жителяхъ Западнаго-конца! Само собою разумѣется, что у нея былъ "Указатель пэрскихъ родовъ", и она такъ хорошо звала всю подноготную фамиліи Дромъ, что я не могъ опомниться отъ удивленія. Она спрашивала меня, сколько лордъ Дромъ имѣлъ ежегоднаго доходу; какъ я думалъ, сколько онъ получалъ, двадцать, тридцать, сорокъ, сто или полтораста тысячъ фунтовъ въ годъ? приглашали ли меня въ Дромъ-кастль? какъ одѣвались молодыя леди, и носили ли онѣ эти гадкіе рукава ея gigote, которыя въ то время только что входили въ моду? При этомъ мистрисъ Роундгендъ взглянула съ самодовольствіемъ на пару заплывшихъ жиромъ и испещренныхъ красными пятнами рукъ, которыми она очень гордилась.
-- Эй, Самуилъ, голубчикъ! закричалъ среди нашей бесѣды мистръ Роувдгендъ, которыя все время щедрою рукою подливалъ себѣ и намъ портвейну.-- Надѣюсь, братецъ, что ты не упустилъ счастливаго случая, и помѣстилъ полдюжины акцій вестдидльсекскаго общества?
-- Сдѣлайте одолженіе, сэръ, не называйте меня этимъ глупымъ прозвищемъ. Потрудитесь сходить внизъ и сказать Лэнси, моей горничной -- (взглядъ на меня) -- чтобы она сдѣлала чай въ кабинетѣ. У насъ сегодня гость, не привыкшій въ пентонвильскимъ обычаямъ -- (другой взглядъ на меня); -- но онъ не взыщетъ съ друзей.
Тутъ мистрисъ Роундгендъ пустила вздохъ, отъ котораго высоко поднялась ея богатырская грудь, и бросила на меня третій взглядъ, но такой суровый, что я растерялся и смотрѣлъ совершеннымъ дуракомъ. Что касается до Густи, она не говорила съ нимъ ни слова во весь вечеръ; но онъ утѣшался тѣмъ, что истреблялъ несмѣтное количество сахарныхъ сухарей и пирожковъ, почти весь вечеръ; -- время было лѣтнее и нестерпимо знойное,-- просидѣлъ на балконѣ, посвистывая и разговаривая съ Роунгендомъ. Мнѣ и самому лучше бы хотѣлось сидѣть съ ними, потому-что въ комнатѣ было такъ душно подлѣ толстой, жирной мистрисъ Роундгендъ, которая имѣла привычку жаться къ собесѣдникамъ своимъ на тѣсномъ диванѣ.
-- Помните, какіе пріятные вечера проводили мы здѣсь прошлымъ лѣтомъ? слышалъ я, какъ спрашивалъ Госкинсъ, перевѣсившись черезъ рѣшетку балкона, я осматривая молоденькихъ дѣвушекъ, возвращающихся домой съ гулянья; -- когда мистрисъ Роунгендъ была въ Маргетѣ, а мы съ вами сидѣли здѣсь безъ сюртуковъ, и передъ нами стояла кружка холоднаго пуншу и цѣлый ящикъ манильи?
Но Милли ничего не слыхала; она была слишкомъ занята предлиннымъ разсказомъ о томъ, какъ на балу, который лондонское гражданство давало въ честь союзныхъ войскъ, она вальсировала съ графомъ фонъ Шлонпенцоллерномъ, о томъ, что у графа были предлинные, прегустые и совершенно сѣдые усы, и какое странное чувство овладѣло ею между тѣмъ, какъ она вертѣлась вокругъ залы съ великимъ человѣкомъ, котораго рука обвивала ея талью.-- Мистръ Роундгендъ никогда не позволялъ себѣ вальсировать послѣ моего замужства; но въ четырнадцатомъ году этотъ танецъ былъ разрѣшенъ въ честь высокихъ гостей, насъ было двадцать девять молодыхъ дамъ, -- все изъ лучшихъ фамилій, увѣряю васъ, мистръ Титмаршъ; тутъ были дочери самого лорда мера, дочери ольдермана Доббина, три дочери сэра Чарльза Гоппера, что имѣютъ огромный домъ въ Булочной улицѣ; наконецъ ваша покорная слуга; -- всего двадцать девять молодыхъ дамъ, которыя нарочно взяли танцовальнаго учителя, и учились вальсировать въ комнатѣ, что надъ египетскою залою въ ратушѣ. Ахъ, какой былъ красавецъ, этотъ графъ фонъ-Шлоппенцоллернъ!
-- Это, значитъ, сударыня, что онъ былъ подъ пару своей дамѣ! сказалъ я, и покраснѣлъ по уши отъ собственной своей смѣлости.
-- Молчите, негодный льстецъ! сказала мистрисъ Роундгендъ, хлопнувъ меня по рукѣ, въ видѣ любезности, своею полновѣсною рукою.-- Всѣ вы, господа, одинаковы, всѣ обманщики. Графъ напѣвалъ мнѣ тоже самое. Слушай васъ только. До свадьбы все на меду да на сахарѣ; а какъ скоро женились, ничего отъ васъ не жди, кромѣ холодности, и равнодушія. Вотъ хоть! взгляните на Роундгенда, этого взрослаго ребенка, что старается попасть въ бабочку своею камышевою тростью! Можетъ ли такой человѣкъ понять меня? ему ли наполнить пустоту моею сердца?-- При этомъ, чтобы придать болѣе силы своему краснорѣчію, она приложила руку къ сердцу.-- Ахъ, нѣтъ!... вы, мистръ Титмаршъ, неужели вы сдѣлаетесь такимъ же безчувственнымъ, такимъ же черствымъ, когда женитесь?
Между тѣмъ какъ она говорила это, звонъ колоколовъ возвѣщалъ окончаніе божественной службы, и толпы народа выходили изъ церквей. Я невольно призадумался о моей милой, возлюбленной Мери Смитъ. И она также, думалъ я, идетъ теперь домой, къ своей бабушкѣ, въ простенькомѣ сѣромъ салопѣ, а колокола звонятъ, воздухъ наполненъ чуднымъ ароматомъ сѣва, рѣка блеститъ на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги, серебромъ и золотомъ. Она идетъ за сто-двадцать миль отъ меня, въ Сомерсетшайрѣ, идетъ домой изъ церкви вмѣстѣ съ семействомъ доктора Снортера, съ которымъ она всегда ходитъ! А я между-тѣмъ долженъ! слушать болтовню этой жирной, глупой, гадкой кокетки.
Невольно хватился я за половинку шестипенсовика, о которой я уже говорилъ вамъ, и неосторожно прижавъ руку къ груди, оцарапалъ себѣ пальцы обѣ свою новую бриліантовую буланку. Мистръ Полоніусъ прислалъ мнѣ ее наканунѣ вечеромъ, и она въ первый разъ красовалась на мнѣ на обѣдѣ Роундгенда.
-- Чудесный камень! сказала мистрисъ Роундгендъ; я не спускала съ него глазъ въ продолженіе всего обѣда. Какъ богаты вы должны быть, чтобы носить такія дорогія вещи! И какъ же можете вы зарываться въ простую купеческую контору, когда вы на такой дружеской ногѣ со всею лондонскою знатью!
Не знаю какъ, но эта женщина привела меня въ такое негодованіе, что я вскочилъ съ дивана и бросился на балконъ, не отвѣчая ей ни слова, и съ такою поспѣшностью, что едва не разшиабъ себѣ головы объ косякъ двери.-- Густя, сказалъ я, мнѣ что то нездоровится, я хотѣлъ бы идти домой; пойдемъ со мною.
Густя самъ того только и желалъ.
-- Какъ, домой! такъ рано! вскричала мистрисъ Роундгендъ. А я только-что приказала подать закуску. Какъ-можно уходить безъ закуски? конечно, наша закуска не то, что у вашихъ знакомыхъ бываетъ.... однако же....
-- Убирайся съ своею закускою! вертѣлось у меня на языкѣ и даже чуть не сорвалось. Между-тѣмъ Роундгендъ подошелъ къ своей женѣ и шепнулъ ей, что я не совсѣмъ здоровъ.
-- Да, сказалъ Густя съ таинственностью. Вспомните, мистрись Роундгендъ, что въ четвергъ онъ былъ званъ на обѣдъ къ своимъ друзьямъ. А вашему брату такой обѣдъ даромъ не обходится, не правда ли, Роундгендъ? Знаете поговорку: Сѣли за карты....
-- Не пѣняй на проигрышъ, подхватилъ Роундгендъ, съ быстротою мысли.
-- Карты! въ воскресенье! вскричала мистрисъ Роундгендъ гнѣвнымъ голосомъ.-- Нѣтъ, ужъ извините, въ моемъ домѣ никто не возьметъ картъ въ руки въ воскресный день. Развѣ мы не въ Англіи?
-- Вы разслышали, моя милая, никто не думалъ о картахъ.
-- Никогда не позволю играть въ моемъ домѣ въ воскресный день, продолжала мистрисъ Роундгендъ, не слушая оправданій мужа, и съ гнѣвомъ вышла изъ комнаты, не простившись даже съ нами.
-- Посидите еще, сказалъ мужъ, повидимому ужасно перепуганный; -- посидите еще немного. Она не вернется, пока вы здѣсь; пожалуйста, посидите еще.
Но мы не согласились. Когда мы возвратились домой, я прочелъ длинное увѣщаніе Густѣ о томъ, какъ нехорошо проводить воскресные дня въ баклушничаньи. Мнѣ не спалось; ворочаясь въ постели, я невольно размышлялъ о счастьи, которое доставила мнѣ моя бриліянтовая булавка; я и не подозрѣвалъ другихъ еще болѣе блестящихъ успѣховъ, которые она готовила мнѣ, какъ читатель увидитъ въ слѣдующей главѣ.
V.
Сказать правду однако жъ на счетъ булавки, хотя это была послѣдняя вещь, о которой я упомянулъ въ предъидущей главѣ, тѣмъ не менѣе она занимала совсѣмъ не послѣднее мѣсто къ моихъ мысляхъ. Ола была прислана мнѣ отъ мистра Полоніуса, какъ я уже говорилъ, въ субботу вечеромъ. Мы съ Густей жъ это креня сидѣли въ Саддервельзскомъ театрѣ, и забавлялись отъ души, несмотря за то, что были въ дешевыхъ мѣстахъ; на пути домой, мы, кажется, зашли въ трактиръ утолить жажду; впрочемъ, это не идетъ къ дѣлу.
Когда мы вошли въ свою квартиру, за столѣ лежала коробочка отъ ювелира; я взялъ ее открылъ и -- о, какъ заблисталъ, какъ загорѣлся мой бриліантъ подъ лучами вашей свѣчи.
-- Я увѣренъ, что онъ самъ собой освѣтитъ комнату, сказалъ Густя.-- Я помню, что читалъ это въ какой то исторія.
Я очень хорошо зналъ, что онъ читалъ это въ исторіи Хадин-Гагсанъ Альхаббгла, въ "Тысячи и одной ночи". Однако же мы погасили свѣчу, чтобы испытать.
-- Ну, что жъ я говорилъ? вѣдь онъ, право, освѣщаетъ всю комнату, сказалъ Густя.
Въ комнатѣ дѣйствительно было довольно свѣтло; но я думаю, что это было не отъ огня моего алмаза, а скорѣе отъ того, что противъ окна нашего горѣлъ газовый фонарь. По крайней-мѣрѣ въ моей спальнѣ, куда я долженъ былъ идти безъ свѣчи, и которой окно смотрѣло въ глухую стѣну, не видно было ни эти, несмотря на Гоггартіевской бриліянтъ, и я принужденъ былъ ощупью отъискать въ темнотѣ маленькую подушечку, которую подарила мнѣ нѣкоторая особа, -- пожалуй, такъ и быть, назову ее: Мери Смитъ, -- и воткнуть въ все свою драгоцѣнность на ночь. Не знаю отчего, но я почти, не спалъ всю ночь, а все только думалъ о булавкѣ; проснулся гораздо равѣе обыкновеннаго, и -- надо сознаться къ стыду моему, -- прикололъ булавку къ своему халату и какъ дуракъ все утро любовался собою въ зеркалѣ.
Густя любовался мною не меньше меня самого; потому что съ возвращенія моего изъ отпуска, и въ особенности съ того дня, какъ я прокатился въ каретѣ Леди Дромъ и угостилъ его и товарищей дареною дичиною и фруктами, онъ считалъ меня самымъ великимъ человѣкомъ въ мірѣ, и вездѣ хвасталъ о своемъ другѣ, который въ родствѣ и звакоиствѣ со всѣмъ знатнымъ кругомъ.
Когда мы собирались обѣдать у Роундгенда, такъ какъ у меня не было черной атласной манишки, которая представила бы мою булавку во всемъ ея блескѣ, я принужденъ былъ приколоть ее въ фреску лучшей моей рубашки, отъ чего, сказать мимоходомъ, кисейная фреска ужасно пострадала. Несмотря на то, булавка, какъ мы уже видѣли, произвела сильное дѣйствіе на хозяевъ; можетъ быть даже слишкомъ сильное за одного изъ нихъ. На слѣдующій день, по совѣту Густи, я надѣлъ ее, чтобы идти въ контору, хотя она уже далеко не такъ хороша была во второй день, когда рубашка утратила нѣсколько своей бѣлизны и своего лоску.
Товарищи мои чрезвычайно любовались ею, всѣ кромѣ одного завистливаго Шотландца, Маквортера, четвертаго прикащика; но это было просто изъ зависти и изъ досады за то, что я никогда не дивился какому-то огромному желтому камню съ предикимъ названіемъ, который былъ вставленъ въ его табакерку. Всѣ, кромѣ этого Маквортера, были въ восхищеніи отъ моей булавки; самъ Абеднего, который долженъ былъ знать толкъ въ этихъ вещахъ, потому что отецъ его торговалъ поддѣльными камнями, объявилъ, что бриліянтъ мой стоятъ по-крайней мѣрѣ десять фунтовъ, и что отецъ его далъ бы мнѣ эту цѣну съ перваго слова.
-- Это значитъ, сказалъ Роундгендъ, что бриліянтъ Титмарша стоитъ no-крайней мѣрѣ тридцать фунтовъ.-- Мы всѣ засмѣялись, и согласились, что онъ правъ.
Признаюсь откровенно, всѣ эти хвалы и оказываемое мнѣ почтеніе, немного вскружили мнѣ голову. Всѣ товарищи твердили мнѣ, что камень будетъ гораздо виднѣе на черной атласной манишкѣ, и что я долженъ завести черную атласную манишку; и я имѣлъ глупость купить манишку и заплатить за нее двадцать пять шиллинговъ, у Лудлема, въ Пикадилли; потому-что Густя увѣрилъ меня, что я долженъ идти въ самый лучшій магазинъ, а не покупать дешевый, обыкновенный товаръ, какой продается въ Восточномъ-концѣ. Въ другомъ мѣстѣ я могъ бы купить точно такую же манишку, нисколько не хуже, за шестнадцать шиллинговъ; но когда тщеславіе и охота пощеголять заберутся въ голову молодаго парня, его ничѣмъ не удержать отъ дурачествъ.
Само собою разумѣется, что слухъ о присланной мнѣ въ подарокъ дичинъ, и о родствѣ моемъ съ леди Дромъ и самимъ Эдмундомъ Престономъ, дошелъ и до директора нашего, мистра Броу. Абеднего, который передалъ ему это, сказалъ даже, что я родной племянникъ леди Дромъ; это мнѣ нисколько не повредило; напротивъ, мистръ Броу возъимѣлъ отъ того еще высшее мнѣніе о моей особѣ.
Мистръ Броу, какъ всѣмъ извѣстно, былъ членомъ парламента отъ мѣстечка Ротенбурга; притомъ онъ считался однимъ изъ богатѣйшихъ членовъ лондонскаго купечества и принималъ всѣхъ важнѣйшихъ и знаменитѣйшихъ лицъ въ государствѣ, и часто давалъ имъ великолѣпные праздники въ своей Фульгемской виллѣ. Часто читали мы въ газетахъ о всѣхъ чудесахъ, которыя происходили на этихъ праздникахъ.
Булавка моя творила просто чудеса; мало того, что она прокатила меня по парку въ каретѣ знатной графини, подарила мнѣ часть дичины и двѣ корзины фруктовъ изъ лордскихъ садовъ и парковъ, и доставила мнѣ счастье обѣдать у Роундгенда; она готовила мнѣ еще не такія почести, и начала съ того, что доставила лестное приглашеніе въ домъ нашего директора, мистра Броу.
Онъ давалъ каждый годъ, въ іюнѣ мѣсяцѣ, большой балъ на своей дачѣ, въ Фульгемѣ; по разсказамъ двухъ нашихъ товарищей, удостоенныхъ приглашенія, это былъ чуть не самый великолѣпный изъ всѣхъ праздниковъ, бывающихъ въ Лондонѣ. Членовъ парламента тутъ бывало, что гороху на полѣ въ лѣтнее время, лордовъ и леди безъ счету. Гости и угощеніе, все было самое отборное; я слыхалъ, что Гунтеръ, съ Берлейскаго сквера ставилъ мороженое, ужинъ и прислугу, -- потому что хотя у мистра Броу своей прислуги было не мало, а все таки не хватало на такія многолюдныя собранія. Балы эти, надо вамъ сказать, давала мистрисъ Броу, а не мужъ ея. Онъ былъ изъ диссентеровъ, и не одобрялъ подобнаго рода сходбища; но, какъ онъ говорилъ по секрету своимъ друзьямъ изъ купечества, жена во всемъ управляла имъ, и онъ ни въ чемъ не отказывалъ ей; замѣчательно также, что почти всѣ эти господа отпускали за эти балы своихъ дочерей, когда онѣ были званы, по той причинѣ, что у мистрисъ Броу собиралось все дворянство и вся знать, находившіяся въ столицъ. Мистрисъ Роундгендъ первая, я знаю навѣрное, охотно дала бы себѣ отрѣзать ухо, только бы туда ѣхать; но, какъ я уже говорилъ, ничѣмъ нельзя было убѣдить мистра и мистрисъ Броу пригласить ее.
Только двое изъ нашихъ товарищей, самъ Роундгендъ и Гутчъ, девятнадцатый конторщикъ, родной племянникъ одного изъ директоровъ остъ-индской компаніи, были приглашены; мы это знали потому что они еще за нѣсколько недѣль получили приглашенія и немало хвастали этимъ почетомъ. Но за два дня до балу, послѣ того, какъ моя бриліянтовая булавка произвела надлежаще дѣйствіе на всѣхъ членовъ конторы, Абеднего, выходя изъ кабинета директора, подошелъ ко мнѣ съ необыкновеннымъ подобострастіемъ и сказалъ: -- Титмаршъ, мистръ Броу велѣлъ сказать тебѣ, что онъ желаетъ, чтобы ты пріѣхалъ къ нему на балъ въ четвергъ, съ Роундгендомъ.
Я думалъ сначала, что Моисей хочетъ меня подурачить, или покрайней мѣрѣ, что онъ перевралъ порученіе мистра Броу, потому что приглашенія обыкновенно не дѣлаются такъ отрывисто и въ такомъ повелительномъ тонѣ. Но черезъ нѣсколько минутъ мистръ Броу самъ пришелъ въ контору, и подтвердилъ приглашеніе.-- Мистръ Титмаршъ, сказалъ онъ, выходя изъ конторы, вы пріѣдете въ четвергъ на балъ мистрисъ Броу, гдѣ вы встрѣтіте нѣкоторыхъ изъ вашихъ родственниковъ.
-- Вотъ что значитъ быть хорошаго тона! сказалъ Густя Госкинсъ.
Наступилъ четвергъ, и я дѣйствительно поѣхалъ въ Фульгемъ въ наемномъ кабріолетѣ, который Роундгендъ взялъ для себя, Гутча и меня, и за который онъ не пожалѣлъ дать восемь шиллинговъ.
Считаю излишнимъ описывать великолѣпіе праздника, несмѣтное число лампъ и фонарей у входа и въ саду, множество каретъ, безпрестанно въѣзжавшихъ въ ворота, толпы любопытныхъ подъ окномъ, фрукты, конфекты, мороженое, оркестръ, цвѣты, ужинъ. Все это было уже подробно и мастерски описано въ одномъ модномъ журналѣ, корреспондентомъ того журнала, который видѣлъ все изъ оконъ трактира "Желтаго льва", что черезъ дорогу, и передалъ своимъ читателямъ съ достохвальною акуратностью. Имена гостей также можете прочесть въ томъ же журналѣ, гдѣ обозначены и званіе и титло каждаго. Списокъ этотъ скажу мимоходомъ, очень насмѣшилъ насъ въ конторѣ тѣмъ, что мое имя, не знаю какимъ образомъ, попало въ число высокородныхъ. На слѣдующій день мистръ Броу объявилъ во многихъ газетахъ "сто пятдесять гиней награжденія тому, кто доставить изумрудное ожерелье, оброненное на балу у Джона Броу, въ Фульгемѣ". Нѣкоторые изъ нашихъ поговаривали, что никто и думалъ обронятъ такого ожерелья, и что это была просто выдумка мистра Броу, чтобы довести до свѣдѣнія всѣхъ и каждаго, какіе у него великолѣпные праздники, и какое собирается знатное и богатое общество. Но это, безъ сомнѣнія, говорили только тѣ, которые не были приглашены, затѣмъ, чтобы вымѣстить свою досаду.
Само собою разумѣется, что я не упустилъ этого случая блеснуть своею брилліянтовою булавкою, и что я нарядился въ свое лучшее платье, именно: синій фракъ съ мѣдными пуговками, о которомъ уже говорено выше, нанковыя панталоны, шелковые чулки и бѣлый жилетъ; даже нарочно для этого вечера купилъ пару бѣлыхъ перчатокъ. Но фракъ мой былъ деревенской работы, съ короткою тальею короткими рукавами, и кажется, показался очень страннымъ нѣкоторымъ изъ бывшихъ тутъ знатныхъ гостей, потому-что они безпрестанно выпучивали на меня глаза и собирались кружкомъ около меня, когда я танцовалъ. Правда, что я приложилъ все свое умѣнье, и выдѣлывалъ всѣ па съ удивительною отчетливостью и быстротою, какъ училъ меня нашъ танцовальный учитель въ деревнѣ.
И съ кѣмъ, вы думаете, имѣлъ я честь танцовать? Изумитесь, когда я скажу.... Съ леди Дженъ Престонъ, которая не уѣхала, какъ видно, въ свои помѣстья; какъ только она увидѣла меня, тотчасъ чрезвычайно привѣтливо пожала мнѣ руку и сама предложила мнѣ танцовать съ нею. Vis-à-vis нашими были лордъ Типтофъ и леди Фанни Рексъ.
Посмотрѣли бы вы, какъ толивлся народъ, поглазѣть на насъ и полюбоваться на мое танцованіе. И въ-самомъ-дѣлѣ было за что полюбоваться; я танцовалъ какъ мастеръ своего дѣла; со всѣмъ не то, что прочіе танцоры, въ томъ числѣ мой визави, которые только ходили съ одного конца залы въ другой, будто ихъ неволили танцовать, и все время смотрѣли съ усмѣшкою на мою ловкость. Но, по-моему, танцовать такъ танцовать изъ удовольстія; и Мери Смитъ не разъ говорила мнѣ, что я лучшій танцоръ, во всемъ околодкѣ. Во время танцовъ, я сказалъ леди Дженъ Престонъ, что я пріѣхалъ въ кабріолетѣ, втроемъ съ Роунгендомъ и Гутчемъ, не считая извощика, и миледи очень смѣялась, увѣряю васъ, моему разсказу о нашихъ приключеніяхъ. Счастіе мое, что я не поѣхалъ домой на этомъ же извощикѣ, потому-что возница нашъ зашелъ въ трактиръ "Желтаго льва", и такъ сильно подгулялъ, что на обратномъ пути вывалилъ изъ кабріолета Гутча и нашего главнаго конторщика.
Меня леди Дженъ избавила отъ этого непріятнаго путешествія, сказавъ что въ ея каретѣ есть лишнее мѣсто, которое ей очень пріятно предложить мнѣ. Такимъ образомъ, въ два часа по полуночи, высадивъ леди Престонъ и ея сестру, и потомъ завезши лорда Типтофа на его квартиру, я съ громомъ пріѣхалъ на Салисбурійскій скверъ, въ великолѣпной каретѣ съ ярко-горящими фонарями и съ двумя лакеями, которые такъ стучали въ молотокъ у подъѣзда, что едва не вышибли дверь и всполошили весь околодокъ. Какъ уморителенъ былъ Густя, высунувшій въ окно голову свою въ бѣломъ спальномъ колпакѣ! Я принужденъ былъ просидѣть съ нимъ всю ночь и удовлетворить безконечные вопросы его о балѣ и о всѣхъ знатныхъ особахъ, которыхъ я видѣлъ. На слѣдующій день онъ все слышанное отъ меня пересказалъ въ конторѣ, прибавивъ, по своему обычаю, еще столько же своего собственнаго изобрѣтенія.
-- Мистръ Титмаршъ, спросила меня леди Фанни смѣясь, когда мы сѣли въ карету, -- что за человѣкъ этотъ любопытный толстякъ, хозяинъ дома? Знаете ли, онъ спрашивалъ меня не родня ли вы намъ? Я отвѣчала ему: -- Какъ же, родня!
-- Фанни! сказала леди Дженъ.
-- Что жъ тутъ дурнаго? возразила леди Фавна. Сама бабушка развѣ не говорила, что мистръ Титмаршъ ей племянникъ?
-- Но ты знаешь, что у бабушки память плоха.
-- Извините, леди Дженъ, сказалъ милордъ, я нахожу, что у бабушки вашей память изумительная.