Lib.ru/Классика: Тэффи. Гедда Габлер

Тэффи

Гедда Габлер

Мы. Женская проза русской эмиграции

СПб.: РХГИ, 2003.

На дверях карточка:

"Madame Elise d'lvanoff.
Fantaisies".

-- Что значит "fantaisies"?

Позвонила ещё раз.

За дверью долго шаркали туфли; потом притихли и кто-то замер, и слышно было, будто дышит.

Жутко стало. Вспомнилась сцена "Преступления и наказания". И вдруг дверь открылась.

-- A! Entrez, entrez.

-- Madame Elise?

-- Да, собственно, зовут меня Ольга. Но мне больше нравится Elise. Это звучит, а Ольга не звучит. Я обожаю звуки. Elise d'Ivanoff.

Она гордо подняла голову, и тут я разглядела её.

Большая, толстая, в туфлях на босую ногу, в удивительной меховой кофточке, такой драной и обтёртой, что она казалась в ней зверем, только что ушедшим от погони, и которому собаки успели задать здоровую всклычку.

Волосы у мадам д'Ивановой были распущены нечёсаными прядками, а на затылке торчала железная шпилька.

-- Меня направила к вам Анна Петровна, -- приступила я к делу. -- Мне нужно...

-- Подождите, -- перебила она. -- Я вам сначала покажу портрет моей дочери. Где же он? Как раз перед вашим приходом я перед ним декламировала "Ночь" Рубинштейна. Ей всего восемь лет. Но какой талант! Какой потрясающий талант! Танцует, как Павлова, и пишет стихи, как Владимир Соловьёв. Я её послала за нитками. Скажите, вас не преследуют пятна?

-- Пятна?

-- Ну да, пятна.

-- Н-не знаю. Н-не зам-мечала...

Я быстро метнула глазами на дверь. Успею ли я прыгнуть к двери, прежде чем д'Иванова прыгнет на меня.

-- А меня преследуют пятна. Они не дают мне покоя. Во мне душа Веласкеса. Схватить палитру, кисть, и мешать, и мешать...

-- Вы, значит, художница.

-- Краски преследуют меня. О, если бы мне кисть!

Она закинула голову, прищурила глаза и замерла. Я решила воспользоваться её паузой.

-- Вот я принесла вам одну переделку. Вот видите, у этого платья...

-- Подождите минутку. Я бы вас всю закутала в бирюзовый шёлк. А где-нибудь спереди бросила бы яркое страусовое пятно, чтобы оно пело. Понимаете?

-- Ну, конечно, понимаю... чего проще.

-- Спину расшила бы цветными царственными шелками. Где у меня шелка?

Она порывисто повернулась. От поворота этого свалила с дивана свёрток; он покатился, развернулся, оказался куском колбасы и остановился посреди комнаты. Д'Иванова ринулась к столику у окна.

-- Где же мои шелка?

На столике груда мятых газет. Из-под них торчит грязная ложка и войлочная туфля.

-- Здесь где-то...

Рука уверенно роет в газетах.

-- Вот! Ах, нет... Что это? Селёдка. Откуда здесь селёдка?

Я не знала, откуда селёдка, и виновато молчала. Кто-то позвонил. Д'Иванова притихла и приложила палец к губам. Опять звонок. Ешё и ещё. Потом стук в дверь -- и всё стихло.

Д'Иванова на цыпочках подошла к двери и прижалась глазом к скважине.

-- Ушла. Вот дурища! Понимаете, притащила коричневую бумазею и хочет, чтобы я шила ей капот. Вы вдумайтесь только! Вы вдумайтесь только... Вы вслушайтесь в звуки этого ужаса; бумазея, коричневый капот... И ей вдобавок самой шестьдесят лет. Ни за что не стану шить. А скажите, вы ведь писательница?

-- Да, немножко.

-- Значит, пишете дни и ночи?

-- Нет, зачем же так мрачно. Пишу изредка.

-- А если образы теснятся и не дают вам покоя?

-- Да нет, они ничего... они дают мне покой.

-- Не понимаю.

Я снова попыталась воспользоваться паузой.

-- Вот я принесла с собой старое платье. Вот, вместо этих рукавов я хо...

-- Подождите, -- перебила она. -- А когда вы творите, когда вы, забыв весь мир, гонитесь за убегающими от вас призраками и рука ваша судорожно ищет и хватает перо, скажите, не испытываете ли вы в этот момент высшего экстаза?

-- Гм... не знаю. Я вообще не хватаю судорожно. Я, кстати, хотела у вас спросить, сколько надо крепдешина на широкие рукава.

-- Ах, вы всё об этом. Это прямо удивительно! У меня бывает довольно много дам, и все они только и говорят что о переделках да о крепдешинах. Недавно у меня была одна известная певица. Я развивала перед ней теорию звуков. Звуки преследуют меня. Звуки не дают мне покоя. Верхнее до даёт мне молитвенный экстаз, а си-бемоль рождает воспоминания детства. Ми-диэз -- наше пензенское имение, до того, как его отдали в аренду. Я говорила много, в экстазе, лицо моё было бледно, и только глаза дико горели. А она... Она мне ответила: "Когда вы заткнётесь, снимите с меня мерку". И это певица! И это жрица искусства! Если она пришлёт мне билет на свой концерт, я верну ей его обратно. Впрочем, нет, не верну, а просто не пойду. Если даже пойду, то всё время буду чуть-чуть улыбаться. Она поймёт, что это значит!.. О, она хорошо поймёт эту жуткую улыбку!.. Она будет петь, сверкая алмазами пошлости, а я на втором балконе, скромная и гордая, буду чуть-чуть улыбаться. И пусть история решит, кто из нас истинная героиня. Я верю только истории. Она неподкупна.

-- Мне, к сожалению, пора идти, -- вздохнула я. -- Вот я вам оставляю моё старое платье и очень прошу отпороть...

Она презрительно улыбнулась.

-- Да, да, я так и знала, что этим кончится. И вы, вы светлая, вы яркая, вы тоже. Но скажите, там, в кругу ваших друзей, когда горячие споры об искусстве до утра соединяют вас пылающим кольцом вокруг скромной лампы, когда реющие над вами тени Некрасова и Надсона с любовью склоняются, как бы прислушиваясь к вашим спорам, а тень великого Толстого...

Я не знаю, как это вышло. Я сначала не поняла, кто это вопит. Теперь я, конечно, отлично понимаю, что завопила именно я. Но тогда казалось мне, что чужой голос, тонкий и хриплый, который я слушала с ужасом и отвращением, завопил:

-- Последний раз говорю: отпорите рукава и вставьте широкие из крепдешина.

И тут случилось чудо. Мадам д'Иванова сразу погасла, спокойно и деловито развернула мой свёрток, повертела в воздух явившимся откуда-то сантиметром и сказала:

-- Я могу сама прикупить что нужно. Вы не беспокойтесь, а в конце недели зайдите.

Проводила она меня совсем просто, даже сказала в передней -- "осторожней, здесь сундук".

Я всё поняла. Она меня презирала. И пока я, сверкая алмазами пошлости, спускалась с лестницы, она, стоя на площадке пятого этажа, скромная, но гордая, чуть-чуть улыбалась своей жуткой улыбкой.

А теперь ещё история будет судить нас!

Тяжело.

ПРИМЕЧАНИЯ

Гедда Габлер

Печ. по: Тэффи Н. А. Указ. изд. С. 43-48.

Гедда Габлер -- героиня одноименной пьесы (1890) норвежского драматурга Г. Ибсена (1828--1906).

Madame Elise d'Ivanoff. Fantaisies. -- Мадам Элиз д'Иванов. Фантазии. (фр.).

Вспомнилась сцена "Преступления и наказания". -- Отсылка к сцене на лестнице перед убийством старухи-процентшицы, ср.: "Он не выдержал, медленно протянул руку к колокольчику и позвонил. Через полминуты еще раз позвонил, погромче. Нет ответа. <...> Старуха, разумеется, была дома, но она подозрительна и одна. Он отчасти знал ее привычки... и еще раз плотно приложил ухо к двери. Чувства ли его были так изошрены (что вообще трудно предположить), или действительно было очень слышно, но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бы шелест платья о самую дверь. Кто-то неприметно стоял у самого замка и точно так же, как он здесь снаружи, прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тоже приложа ухо к двери" (Ч. I, гл. 7). Цит. по: Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. М., 1957. С. 81.

Entrez, entrez -- входите, входите (фр.).

...декламировала "Ночь" Рубинштейна. -- Вероятно, имеется в виду один из одноименных романсов А. Г. Рубинштейна на слова В. А. Жуковского и А. С. Пушкина.

Танцует, как Павлова... -- Павлова Анна Павловна (Матвеевна; 1881--1931), артистка балета, участница Русских сезонов в Париже.

...пишет стихи, как Владимир Соловьев. -- Соловьев Владимир Сергеевич (1853--1900), русский религиозный философ, поэт, публицист; оказал значительное влияние на поэзию русского символизма.

Веласкес (Velasquez; Родригес де Сильва Веласкес; 1599--1660) -- испанский живописец, придворный живописец Филиппа IV (с 1623).

Оставить комментарий Тэффи (bmn@lib.ru) Год: 1927 Обновлено: 15/05/2013. 9k. Статистика. Рассказ: Проза Городок (1927)	Скачать FB2 Ваша оценка: