У самого берега моря на пустыре, где гниют тряпки, кости и жестянки от консервов, -- маленький домишко в полтора этажа с балкончиком, обсаженным ржавым плющом.
На фронтоне вывеска: "Большая Европейская Гостиница".
Кругом "Большой Европейской Гостиницы" три-четыре изъеденных пылью дерева, у самого крыльца застланный газетой стол, на столе в тарелке нарезанный кривыми ломтями огурец, томаты и зеленый лук. За столом, в позе "джентльмена на веранде", в засаленном буром кителе, нервно дергает обвисшими небритыми щеками былой красавец-жуир Андрей Николаевич Кармятов.
Когда-то он пел в любительских концертах, рассказывал старые анекдоты и служил в знаменитом пьяном полку, который, несмотря на дикие попойки, подрывавшие всякий престиж среди местного населения, никак нельзя было перевести в другой город -- кредиторы не выпускали.
-- Пусть сидят здесь ваши офицеры, мы им не мешаем, а хотят уйти -- пусть сначала заплатят.
Ознакомившись с суммой долга, испуганное начальство оставляло полк в покое. А насчет престижа -- эка беда! Офицеры и есть офицеры. Что им, Александро-Невскую лавру на постой послать, что ли?
Андрей Николаевич пел, пил и пленял женщин.
У него для пленения был целый музей -- картины, альбомы и, главное, портреты знаменитостей с нежными автографами.
Пленяемые приходили робко и тайно, закутав голову черной вуалью, и с благоговением рассматривали портрет английского короля с орфографическими ошибками в начертанных им словах, фотографию Скобелева в гробу с собственноручной надписью, сделанной тем же почерком: "Герою от героя, Андрею Кармятову от Михаила Скобелева", и карточку Сары Бернар: "A mon tendre Andre" {"Моему нежному Андрею" (фр.).}.
Отставка, война, опять отставка, революция... Лучше не вспоминать...
Андрей Николаевич вынимает из кармана фляжечку. В ней что-то мутное. Он долго взбалтывает ее и рассматривает на свет, затем, словно решившись, прикладывает к губам и, быстро откинув голову, глотает.
-- Гм... Похоже. Положительно похоже...
Вилки нет. Он поворачивается к окошку и кричит:
-- Вилку дайте!
Черный, кривоносый мальчишка подает через окно вилку зубьями вперед и долго смотрит на Андрея Николаевича.
-- Мерси.
Андрею Николаевичу хочется поговорить.
-- Вы слышали, наверное, про "Фелисьена"? В Петербурге был такой ресторан -- "Фелисьен", -- начинает он и тут же думает: "И к чему я это? -- совсем уж глупо". И, чтобы оправдать себя перед кривоносым мальчишкой, прибавляет, показывая рукой на крыльцо:
-- Там немножко вроде этого.
Мальчишка скрывается. Андрей Николаевич долго, уставившись по-коровьи глазами вбок, жует огурец.
Из-за угла выходит лиловый лохматый пес с завороченным ухом, растерявший от старости и голоду и нюх, и смекалку. Он принимает огурец за говядину и тихо дрожа, повизгивает.
Зашуршал песок под ногами. Одутловатая, плохо причесанная женщина в стоптанных башмаках на босу ногу идет, кутаясь в бурый платок.
-- Ирина Петровна, c'est vous? {Это вы? (фр.).} На солнышке чудесно!.. Mais au contraire. {Но напротив (фр.).} Вы куда идете?
-- Да вот надеюсь, что сегодня я сдободу ванну.
-- Купаться! -- улыбнулся Андрей Николаевич. -- Ах! Счастливая вода!
У нее тусклые, усталые глаза, но она все-таки слегка покраснела и поправила волосы.
-- Ирина Петровна!.. -- шептал, глядя ей вслед, Андрей Николаевич. -- La belle Irene!.. {Прекрасная Ирина (фр.).}
И потом, повернувшись к лиловому псу, пояснил:
-- Супруга нашего губернатора.
Жидкость на дне фляжки была еще мутнее, чем сверху, и Андрей Николаевич долго болтал ее, прежде чем выпить.
-- Черрт знает! Кажется, уж и ни на что не похожа...
Долго задумчиво тыкал вилкой мимо огурца, потом опустил голову на руку и, глядя куда-то мимо засветившимися, похорошевшими глазами, тихо пропел:
-- Pour un peu d'am-our! Pour un peu d'am-ou-r! {Ради капельки любви! (фр.).}
Андрей Николаевич вздрогнул, словно проснулся, посмотрел кругом на грязный песок, на тряпки, на жестянки, на ржавый плющ и сказал, как хороший трагический актер говорит хорошим театральным шепотом, слышным даже в самом последнем ряду галерки:
-- Кончено! Умерла Россия. Продали, пропили. Кончено!
* * *
На Rue de la Paix выставлены новые духи. Широкие граненые флаконы в пол-литра размером и маленькие, узкие, длинные, тревожно-драгоценные...
У витрины останавливаются, смотрят, читают названия, колеблются, проходят мимо или заходят в магазин.
Андрей Николаевич долго смотрел и долго колебался. Продолжительности этого занятия, положим, много способствовала дама слева, которая тоже долго смотрела и долго позволяла смотреть. Хорошенькая дама! Может быть, она ждет, что он ей предложит вот этот флакон. Ну, что же...
-- Madame!
-- Андрей Николаевич! C'est vous? -- неожиданно перебивает голос справа. -- Je ne vous ai pas reconnu! {Это вы?.. Я вас не узнала! (фр.).}
Его действительно трудно узнать. Он пополнел, он оделся, он... Но главное -- у него совершенно другое выражение лица. В чем дело -- уж не министр ли он?
-- Ирина Петровна? Давно ли вы выбрались?
Она тоже пополнела и тоже оделась, но все-таки это не то.
-- Ах, дорогая, сколько хлопот! В конце концов, рассчитывать не на кого. Строить молодую Россию должны мы сами, вот этими руками.
Он потряс в воздухе обеими руками в рыжих перчатках, в одной из которых была зажата трость, а в другой конфетки для ароматного дыхания.
-- Вы что же, где-нибудь служите?
-- Я приглашен в общество для электрификации приваршавских водопадов. Работы масса, дело глубоко патриотическое. У нас две пишущие машинки, и вообще... Конечно, правительство должно оказать нам самую широкую помощь. Но разве у нас что-нибудь разумное делается! Нет, как хотите, -- он понизил голос, -- большевики во многом правы. И потом, са ne peut pas durer longtemps {Это не может долго продолжаться (фр.).}. Не сегодня завтра о нас вспомнят и позовут. А здесь... вы понимаете... они пишут на нас доносы, а сами сердятся, что мы их тайно изобличили и, так сказать, дали знать. Посудите сами -- на каком основании Пашка каждый день у Ларю? Я себе никогда этого не позволю. Это возмутительно! Когда ни придешь -- он всегда там. Ему деньги даны на пропаганду, а он всегда с одной и той же дамой...
-- А помните "Большую Европейскую"?
Он улыбнулся, но как будто ничего не вспомнил.
-- Да... милое русское захолустье.
И снова сдвинул брови энергично и смело:
-- Работать надо. Стройте молодую Россию. Кроме нас некому. Это надо помнить... Красивый флакон, вот этот, с голубым... А?
КОММЕНТАРИИ
Две встречи. Впервые: "Свободные Мысли". -- 1920. -- 20 сентября. -- No 1 (1424). -- С. 2.
Скобелев М. Д. (1843--1882) -- русский генерал, герой Плевны и Шипки.