Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 1: "И стало так..."
М., "Лаком", 1997.
Старуха-лавочница, вдова околоточного и богаделенская старушонка пьют чай.
Чай не какой-нибудь, а настоящий постный, и не с простым сахаром, который, как известно каждому образованному человеку, очищается через собачьи кости, а с постным, который совсем не очищается, а, напротив того, еще пачкается разными фруктовыми соками с миндалем.
У каждой из трех собеседниц лицо особое, как полагается.
У лавочницы нос сизый, нарочно, чтобы люди плели, быдто она клюкнуть любит.
У вдовы околоточного глаза пронзительные и смотрят все на то, на что не следовало бы: на лавочницын нос, на прореху в юбке, на дырку в скатерти, на щербатый чайник.
У богаделенки лицо "обнаковенное", какое бывает у старух, век свой трепавшихся по господам, в роде тарелки, на которую кое-как посыпано какой-то рубленой дряни; все меленькое, все кривенькое, все ни к чему.
-- Н-да, сла-те, Господи, -- говорит богаделенка. -- Вот дожили и до поста.
-- Только нужно и то понимать, что пост человеку не на радость послан, а на воздержание плоти и крови, -- подхватывает вдова и косится на большой кусок постного сахара, который богаделенка подпрятала сбоку под блюдечко.
Богаделенка деликатно направляет разговор по другому руслу.
-- Очинно отец Евмений хорошо служит. Благолепно.
-- Что служит хорошо, с этим не поспорю, -- обиженно поджимает губы вдова, -- ну, что круглый пост рыбное ест, это уж чести приписать нельзя.
-- Оны ученые. Их учить нечего, что можно, чего нельзя, -- успокоительно замечает лавочница.
-- Пусть ученые. Этого никто от них и не отнимает. У меня у самой дочка прогимназию кончает. Ну, чтобы я допустила себя до рыбного, так легче мне живой в гроб лечь.
-- Господа всегда постом рыбу кушают, -- говорит богаделенка, и чувствуется, что хоть и грех это, а господами она гордится. -- Уху варят с ершом, растегаи пекут, осетрину варят, сига коптят. А у Даниловых нельму разварную делали.
-- Не-ельму? Да такой и рыбы-то вовсе нету, -- обиделась вдова.
-- Из Сибири привозили.
-- Еще что выдумаешь! Язык без костей! Из Сибири ей рыбу повезут.
-- А я, -- вздохнула лавочница, очинно рыбу люблю. Особливо солоную. Солоная рыба прямо смерть моя...
-- А взять бы тебе осетринки, да залить бы ее...
-- Милая! -- с чувством отвечает лавочница. -- Милая! Осетрина-то ведь кусается! Кусается осетрина-то!
-- Ну, хошь судака. Можно тоже и судака залить.
-- Кусается судак-то нынче. Очень даже кусается.
-- Ну, леща возьми. Из леща тоже можно, коли его хорошенько...
-- Кусается лещ-то...
-- И что это у вас все кусается! Больно вы пужливы, -- острит вдова.
Лавочница вздыхает глубоко.
-- Вот муж был жив, так и рыбку ели, и ничего не боялись. Достаток был, и никаких санитаров в глаза не видывали. А нынче ходят да разнюхивают. Один придет понюхает, другой понюхает. Тьфу! От одних от ихних носов товар у меня, гриб, плесенью пошел. Товар нежный, рази он может человецкий нос перенести. Худо стало теперь. Муж-то у меня был молодой, кр-расавец, мужчина во всю щеку. Раз это случилась с ним беда. Шел он на почту, деньги за товар отправлять; тысячи полторы было с ним. А почта тогда в старом доме была, от нас недалеко; оврагом надо было идти, да мимо выгона. Место пустое. Он с собой всегда и пистолет брал. Храбрый был, -- одно слово, кровь с молоком. Идет это он, вдруг, откуда ни возьмись парень перед ним. "Стой, -- кричит, не то дух вон". Остановился муж. "Чего, -- говорит, тебе надать?" -- "А отдавай, -- говорит, -- мне денежки свои, все -- какие есть, да живо поворачивайся, мне, -- говорит, проклаждаться некогда". И что бы вы думали? Другой бы напужался бы до смерти. А муж-то мой хоть бы что. Преспокойно вынул деньги, да и отдал их мошеннику-грабителю. Тот деньги взял и строго-настрого заказал людям сказывать. Ну, муж вернулся домой, все двери на запор, да шепотком мне и рассказал. А больше никому. Уж и удивлялась же я! Другой бы на его месте нивесть бы чего со страху натворил. И кричал бы, и стрелял бы, и защищался бы, а он хоть бы что. Этакого другого -- поискать, не сыщешь. Вот и помер. Не живут хорошие люди на свете!
-- Н-да, -- вздыхает богаделенка и подымает глаза на грязный потолок. -- Такие-то, видно, и там нужны!
-- Говорили, быдто опился, оттого и помер, -- вставляет вдова, безмятежно глядя на лавочницын нос. -- Мне что! За что купила, за то и продаю.
-- Ну, это ты оставь, -- окрысилась лавочница. -- Муж мой с наговору помер, а не с перепою. Это тебе грудной младенец скажет, не то что...
-- Такой болезни не бывает. Наговор! Что это за болезнь такая? У меня, вон, дочка в прогимназии учится. Всякая болезнь, это -- микроб. А наговор -- про такое никто и не слыхивал.
-- Господи, помилуй! -- в тихом негодовании восклицает богаделенка и даже вытирает рот, чтоб удобнее было возражать, если лавочнице понадобится ее помощь.
Но лавочница и так сильна.
-- Дочка! У тебя дочка в прогимназии учится! А спросила ли, хочу ли я слышать про твою дочку-то! Тычет мне дочкой в рыло. Не посмотрят, что Великий пост, а со всякой, прости Господи, пустяковиной...
-- Истинно, истинно! -- подхватывает богаделенка. -- Не посмотрят, что пост... Вот я у немца жила, у Август Иваныча, и то всегда на Страшной постное ел. "Мне, -- грит, -- ветчину вкуснее будет на праздниках кушать, если я последнюю неделю постное покушаю". Вот вам! Немец -- и то душеспасенье понимал!
-- Понимал, понима-ал твой немец! -- передразнивает вдова, вставая со стула. -- Понима-ал. Это он, верно, тебя сибирской рыбой кормил. Выписывал из Сибири! Хи-хи! Ох, уморушка. Смотри, хозяйка, она у тебя, у старой вороны, постный сахар стащила. Нечего, нечего! Вон под блюдечком-то лежит!
-- Ах, ты, подлая твоя личность! -- затряслась богаделенка. -- Да очень мне ваш сахар нужен! Не видала я вашего сахару обсосанного!
-- Это у меня сахар обсосанный?! -- ужаснулась лавочница. -- В-вон! Чтоб духу вашего...
-- Интеллигентному человеку слушать вас совершенно невозможно! -- отряхнула крошки с платья вдова и с достоинством вышла.
-- Вон! -- повторила еще раз лавочница.
Богаделенка поджала губы, подтянула головной платок и засеменила к дверям.
Ушли.
Лавочница сразу успокоилась, обрядливо все. прибрала на место.
-- Ну-с, чайку попили, теперь, пожалуй, и в церкву пора. Слава тебе, Господи! Все во благовремении.