Lib.ru/Классика: Тэффи. Публика

Н. А. Тэффи

Публика

Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 1: "И стало так..."

М., "Лаком", 1997.

Швейцар частных коммерческих курсов должен был вечером отлучиться, чтобы узнать, не помер ли его дяденька, а поэтому бразды правления передал своему помощнику и, передавая, наказывал строго:

-- Вечером тут два зала отданы под частные лекции. Прошу относиться к делу внимательно, посетителей опрашивать, кто куда. Сиди на своем месте, снимай польты. Если на лекцию Киньгрустина, -- пожалуйте направо, а если на лекцию Фермопилова, -- пожалуйте налево. Кажется, дело простое.

Он говорил так умно и спокойно, что на минуту даже сам себя принял за директора.

-- Вы меня слышите, Вавила?

Вавиле все это было обидно, и, по уходе швейцара, он долго изливал душу перед длинной пустой вешалкой.

-- Вот, братец ты мой, -- говорил он вешалке, -- вот, братец ты мой, иди и протестуй. Он, конечно, швейцар, конечно, не нашего поля ягода. У него, конечно, и дяденька помер, и то, и се. А для нас с тобой нету ни празднику, ни буднику, ничего для нас нету. И не протестуй. Конечно, с другой стороны, ежели начнешь рассуждать, так, ведь, и у меня может дяденька помереть, опять-таки, и у третьего, у Григория, дворника, скажем, может тоже дяденька помереть. Да еще там у кого, у пятого, у десятого, у извозчика там у какого-нибудь... Отчего ж? У извозчика, братец ты мой, тоже дяденька может помереть. Что ж извозчик, по-твоему, не человек, что ли? Так тоже нехорошо, -- нужно справедливо рассуждать.

Он посмотрел на вешалку с презрением и укором, а она стояла, сконфуженно раскинув ручки, длинная и слупая.

-- Теперь у меня, у другого, у третьего, у всего мира дядья помрут, так это, значит, что же? Вся Европа остановится, а мы будем по похоронам гулять? Нет, брат, так тоже не показано.

Он немножко помолчал и потом вдруг решительно вскочил с места.

-- И зачем я должен у дверей сидеть? Чтоб мне от двери вторичный плюс на зуб надуло? Сиди сам, а я на ту сторону сяду.

Он передвинул стул к противоположной стене и успокоился.

Через десять минут стала собираться публика. Первыми пришли веселые студенты с барышнями:

-- Где у вас тут лекция юмориста Киньгрустина?

-- На лекцию Киньгрустина пожалуйте направо, -- отвечал помощник швейцара тоном настоящего швейцара, так что получился директор во втором преломлении.

За веселыми студентами пришли мрачные студенты и курсистки с тетрадками.

-- Лекция Фермопилова здесь?

-- На лекцию Фермопилова пожалуйте налево, -- отвечал дважды преломленный директор.

Вечер был удачный: обе аудитории оказались битком набитыми.

Пришедшие на юмористическую лекцию хохотали заранее, острили, вспоминали смешные рассказики Киньгрустина.

-- Ох, уморит он нас сегодня! Чувствую, что уморит.

-- И что это он такое затеял: лекцию читать! Верно, пародия на ученую чепуху. Вот распотешит. Молодчина этот Киньгрустин!

Аудитория Фермопилова вела себя сосредоточенно, чинила карандаши, переговаривалась вполголоса:

-- Вы не знаете, товарищ, он, кажется, будет читать о строении земли?

-- Ну, конечно. Идете на лекцию и сами не знаете, что будете слушать. Удивляюсь!

-- Он лектор хороший?

-- Не знаю, он здесь в первый раз. Москва, говорят, обожает.

Лекторы вышли из своей комнатушки, где пили чай для освежения голоса, и направились каждый в нанятый им зал. Киньгрустин, плотный господин, в красном жилете, быстро взбежал на кафедру и, не давая публике опомниться, крикнул:

-- Ну, вот и я!

-- Какой он моложавый, этот Фермопилов, -- зашептали курсистки. А говорили, что старик.

-- Знаете ли вы, господа, что такое теща? Нет, вы не знаете, господа, что такое теща!

-- Что? Как он сказал? -- зашептали курсистки. -- Товарищ, вы не слышали?

-- Н... не разобрал. Кажется, про какую-то тощу.

-- Тощу?

-- Ну, да, тощу. Не понимаю, что вас удивляет! Ведь раз существует понятие о земной толще, то должно существовать понятие и о земной тоще.

-- Так вот, господа, сегодняшнюю мою лекцию я хочу всецело посвятить серьезнейшему разбору тещи как таковой, происхождению ее, историческому развитию и прослежу ее вместе с вами во всех ее эволюциях.

-- Какая ясная мысль! -- зашептала публика.

-- Какая точность выражения.

Между тем, в другом зале стоял дым коромыслом.

Когда на кафедру влез маленький, седенький старичок Фермопилов, публика встретила его громом аплодисментов и криками "ура".

-- Молодчина, Киньгрустин. Валяй!

-- Слушайте, чего же это он так постарел с прошлого года?

-- Га-га-га! Да это он нарочно масляничным дедом вырядился! Ловко загримировался, молодчина!

-- Милостивые государыни, -- зашамкал старичок Фермопилов, -- и милостивые государи!

-- Шамкает! Шамкает! -- прокатилось по всему залу. -- Ох, уморил.

Старичок сконфузился, замолчал, начал что-то говорить, сбился и, чтобы успокоиться, вытащил из заднего кармана сюртука носовой платок и громко высморкался.

Аудитория пришла в неистовый восторг.

-- Видели? Видели, как он высморкался? Ха-ха-ха! Браво! Молодчина! Я вам говорил, что он уморит.

-- Я хотел побеседовать с вами, -- задребезжал лектор, -- о вопросе, который не может не интересовать каждого живущего на планете, называемой землею, а именно, -- о строении этой самой земли.

-- Ха-ха-ха! -- покатывались слушатели. -- Каждый, мол, интересуется. Ох-ха-ха-ха! Именно, каждый интересуется.

-- Метко, подлец, подцепил!

-- Нос-то какой себе соорудил -- грушей!

-- Ха-ха, -- груша с малиновым наливом!

-- Я попросил бы господ присутствующих быть потише, -- запищал старичок. -- Мне так трудно!

-- Трудно! Ох, уморил! Давайте ему помогать!

-- Итак, милостивые государыни и милостивые государи, -- надрывался старичок, -- наша сегодняшняя беседа...

-- Ловко пародирует, шельма! Браво!

-- Стойте! Изобразите лучше Пуришкевича!

-- Да, да! Пусть как будто Пуришкевич.

А в противоположном зале юморист Кинырустин лез из кожи вон, желая вызвать улыбку хоть на одном из этих сосредоточенных благоговейных лиц. Он с завистью прислушивался к доносившемуся смеху и радостному гулу слушателей Фермопилова и думал:

-- Ишь, мерзавец, старикашка! На вид ходячая панихида, а как развернулся. Да что он там канканирует, что ли?

Он откашлялся, сделал комическую гримасу ученого педанта и продолжал свою лекцию:

-- Чтобы вы не подумали, милостивые государыни и, в особенности, милостивые государи, что теща есть вид ископаемого или просто некая земная окаменелость, каковой предрассудок существовал многие века, я беру на себя смелость открыть вам, что теща есть не что иное, как, по выражению древних ученых, -- недоразумение в квадрате.

Он приостановился.

Курсистки старательно записывали что-то в тетрадку. Многие, нахмурив брови и впившись взором в лицо лектора, казалось, ловили каждое слово, и напряженная работа мысли придавала их физиономиям вдохновенный и гордый вид.

Как и на всех серьезных лекциях, из укромного уголка около двери неслось тихое похрапывание с присвистом.

Кинырустин совсем растерялся.

Он чувствовал, как перлы его остроумия ударяются об эти мрачные головы и отскакивают, как град от подоконника.

-- Вот черти! -- думал он в полном отчаянии. -- Тут нужно сотню городовых позвать, дворников триста человек, чтобы их, подлецов, щекотали. Изволите ли видеть. Я для них плох! Марка Твена им подавай за шестьдесят копеек! Свиньи!

Он совсем спутался, схватился за голову, извинился и убежал.

В передней стояли треск и грохот. Маленький старичок Фермопилов метался около вешалки и требовал свое пальто. Грохочущая публика хотела непременно его качать и орала:

-- Браво, Киньгрустин! Браво!

Кинырустин, несмотря на свою растерянность, спросил у одного из галдевших:

-- Почему вы кричите про Киньгрустина?

-- Да вот он, Кинырустин, вон тот, загримированный схаричком. Он нас прямо до обморока...

-- Как он? -- весь похолодел юморист. -- Это я -- Киньгрустин. Это я... До обморока... Здесь ужасное недоразумение.

* * *

Когда недоразумение выяснилось, негодованию публики не было предела. Она кричала, что это -- наглость и мошенничество, что надо было ее предупредить, где юмористическая лекция, а где серьезная. Кричала, что это безобразие следует обличить в газетах, и в конце концов потребовала деньги обратно.

Денег ей не вернули, но натворившего беду помощника швейцара выгнали.

И поделом. Разве можно так поступать с публикой?!

КОММЕНТАРИИ

Публика. Пуришкевич -- см. коммент. к рассказу "Карьера Сципиона Африканского".

Оставить комментарий Тэффи (bmn@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 19/08/2013. 10k. Статистика. Рассказ: Проза, Юмор и сатира И стало так... (1912)	Скачать FB2 Ваша оценка: