Тарле Евгений Викторович
Новое о Лермонтове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

НОВОЕ О ЛЕРМОНТОВЕ *

   * "Литературное наследство". No 45--46. М. Ю. Лермонтов. T. II. М., Изд. АП СССР, 1948, 806 стр.
   
   Современник Пушкина П. Л. Яковлев в своем рукописном журнале записал замечательные слова, сказанные Пушкиным: "Поэты -- сверхкомплектные жители света". В николаевской России в короткий срок (на протяжении четырех лет) были без особых хлопот и неприятных осложнений один за другим ликвидированы два "сверхкомплектных" поэта: сначала Пушкин, а затем Лермонтов.
   Что Пушкин пал жертвой планомерно подготовленных и проведенных действий, которые не могли не окончиться его убийством,-- давно установленный и непререкаемый факт истории русской литературы и русского общества. Что царь и вся придворная аристократическая челядь, затравившая Пушкина, избавились в пасмурный февральский день 1837 г. от беспокойного и, возможно, в будущем опасного противника и что к выстрелу Дантеса в петербургском большом свете отнеслись с большим удовлетворением -- это также давно перестало быть тайной.
   Иначе обстояло дело с кончиной Лермонтова. Здесь следы, ведущие от желаний и настроений к действиям, от умысла к осуществлению, были гораздо менее заметны; меньше сохранилось свидетельских показаний, нет прямых документов злодейского замысла вроде анонимных писем.
   Знали, как не терпит Лермонтова Николай I, передавали о злобном распоряжении царя не представлять Лермонтова к наградам, ходили слухи, что царская дочь Мария Николаевна ненавидит поэта и даже заказывает придворным блюдолизам, вроде графа Сологуба, писать на него пасквили. Были уверены, что двор радовался смерти Лермонтова, и упорно приписывали великому князю Михаилу восклицание при получении известия о смерти сосланного поэта: "Собаке -- собачья смерть". Но все-таки радоваться результатам преступления -- еще не значит совершить преступление. Чтобы доказать преднамеренный характер убийства Лермонтова, требовалась более конкретная аргументация.
   Второй лермонтовский том "Литературного наследства" содержит обширные новые материалы, которые помогают решить загадку смерти Лермонтова. Самая постановка рокового вопроса приобретает новую, своеобразную окраску. Оказывается, что все необходимое для скорейшей ликвидации Лермонтова, как "сверхкомплектного жителя" на белом свете, сделало не только русское царское, но и французское королевское правительство, причем оба действовали через прямых и законнейших своих представителей: шефа жандармов Бенкендорфа и чрезвычайного и полномочного посла Франции барона де Баранта.
   Статья Эммы Герштейн, написанная совместно с И. Андрониковым, "Дуэль Лермонтова с Барантом" полна захватывающего интереса. Статья дает богатую документацию, хотя, конечно, далеко не полную. По и того, что мы теперь узнали, достаточно для некоторых выводов.
   Лермонтов ссорится с сыном французского посла молодым де Барантом, и между ними происходит дуэль, причем Лермонтов стреляет в воздух, а Баранту, несмотря на все старания, не удается попасть в противника и убить его. Уже сидя на гауптвахте, Лермонтов дает такую характеристику всей этой иностранной "золотой" молодежи, которой так весело жилось в николаевском Петербурге: "Я ненавижу этих искателей приключений, эти Дантесы и де Баранты заносчивые сукины дети". Лермонтов неспроста сопоставил эти имена...
   Посол де Барант хорошо знал имя Лермонтова еще до того, как его сын Эрнест так неудачно промахнулся, стреляя в нашего поэта. Нашлись добрые люди из той же самой придворно-аристократической среды, организовавшей убийство Пушкина, которые довели до сведения посла, что Лермонтов в своих стихах "На смерть поэта" ругает будто бы французов и Францию, и посол уже справлялся через первого секретаря французского посольства: "Правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?" Уже современникам была ясна прямая связь между этим недовольством, возникшим во французском посольстве по поводу стихов на смерть Пушкина, и вторичной ссылкой Лермонтова. Но дело было еще сложнее. В городе пошли слухи и о дуэли, и о том, что Лермонтов ничуть не стесняется в своих отзывах о молодом Баранте. В разговоре с Белинским во время своего заключения Лермонтов характеризовал Баранта, как "салонного Хлестакова".
   Но не дремали "свободы, гения и славы палачи", "жадною толпой" стоявшие у трона. Вмешалась снова, и на этот раз столь же оперативно, маститая салонная интриганка, жена канцлера Российской империи графиня Нессельроде, у которой еще не совсем высохла на руках кровь Пушкина: "Со вчерашнего дня я в тревоге за Баранта, которого люблю; у сына его месяц назад была дуэль с гусарским офицером... Государь сказал моему мужу, что офицера будут судить".
   Вскоре молодой Барант выехал в Париж. Тем не менее его семья испытывала тревогу: ведь Лермонтов, узнав, что его противник уезжает, пообещал ему, что как только сможет, "продолжит дуэль за границей". Да и посол Барант хотел вернуть сына в Петербург. А для этого уж тем более следовало убрать Лермонтова подальше, например, на самую опасную крайнюю линию самого угрожаемого из флангов кавказской армии, другими словами, на последнюю станцию перед путешествием туда, откуда не возвращаются...
   Эпергично хлопотали и супруги Баранты, и их падежный друг графиня Нессельроде, и канцлер граф Нессельроде, и Бенкендорф, который не дал никакого движения письму Лермонтова, где опровергалась подлейшая клевета "салонного Хлестакова" Эрнеста де Баранта. Посол де Барант ликовал по поводу ссылки (без выслуги!) Лермонтова в Тенгинский полк. Посол знал, что это значит, но лицемерно писал об этом "блестящем" результате своих хлопот и усилий: "Эрнест может возвратиться. Лермонтов вчера должен был уехать... Я хотел бы большей снисходительности,-- Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что". Это лицемерие человека, знающего, что Лермонтова именно по его, де Баранта, просьбам, жалобам, проискам отправляют почти на верную смерть, и "жалеющего" о тяжком наказании, производит особенно омерзительное впечатление.
   С самого начала дела было совершенно ясно, что Николай не мог не воспользоваться удобным случаем для того, чтобы поставить Лермонтова в наиболее опасные условия. Опираясь на полное содействие Бенкендорфа, военного суда и военного министра Чернышева, на горячее сочувствие супругов Нессельроде, сердечную благодарность супругов Барантов, Николай быстро исправил досадный промах плохого стрелка Эрнеста де Баранта. То ли дело был меткий Дантес! Недаром царь с таким удовольствием встретился и катался с Дантесом верхом но улицам Берлина в 1850 г.
   Николаевская Россия, убившая Пушкина, расправилась с его прямым наследником. Подробности этого злодеяния становятся все более очевидными благодаря усилиям советских ученых, деятельно восстанавливающих многочисленные "белые пятна", которыми еще недавно пестрела биография Лермонтова.
   К работе Э. Герштейн примыкает статья И. Боричевского "Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворной аристократией". Привлекая множество новых материалов (в частности, неопубликованный дневник А. И. Тургенева), автор раскрывает картину напряженной политической борьбы, жертвами которой явились Пушкин и Лермонтов. В центре исследования И. Боричевского -- "Моя родословная" Пушкина и лермонтовские стихи, написанные на смерть поэта. Сопоставляя и тщательно анализируя обе вещи, автор приходит к интереснейшим выводам. Он устанавливает, что в строках "Моей родословной" --
   
   И не был беглым он солдатом
   Австрийских пудреных дружин
   
   Пушкин имел в виду канцлера графа Нессельроде, ловкого авантюриста, когда-то служившего в австрийской армии, а затем пригретого в николаевском Петербурге. Из салопа Нессельроде тянулись нити гнусных интриг, которыми был опутан Пушкин. Здесь ненавидели поэта, и об этом знал Лермонтов. Именно новую придворную знать и ее виднейшего представителя графа Нессельроде отт имел в виду, когда смело обличал "надменных потомков" "известной подлостью прославленных отцов". Это они пятою рабскою попирали "обломки... обиженных родов". О них же говорил и Пушкин, когда противопоставлял новой знати -- "родов дряхлеющих обломок". Таким образом, Лермонтов сознательно опирался в своих стихах на "Мою родословную", как бы продолжая ее замысел, усиливая ее мотивы.
   Знаменательно, что, характеризуя Дантеса, Лермонтов прибег к такому сравнению: "...подобно сотне беглецов". Снова перед нами возникает образ "беглого солдата" из "Моей родословной". Конечно, Лермонтов сравнивает убийцу Пушкина с чужеземцами, подобными Нессельроде, которые являлись в Россию "на ловлю счастья и чинов", а в душе презирали свое новое отечество. Не случайно, что именно Нессельроде усердно оказывал покровительство французскому легитимисту Дантесу, а позднее он же всячески поддерживал Баранта. И не вина этого последнего, что не ему, а Мартынову удалось покончить с поэтом.
   Мы ничуть не преувеличим, если скажем, что мимо этих новых лермонтовских материалов, опубликованных в "Литературном наследстве", не пройдет ни один вдумчивый читатель. Они обогащают новыми данными науку о Лермонтове, помогают опровергнуть многие неверные представления и лживые легенды о великом поэте, созданные старым либерально-буржуазным литературоведением. Таковы, например, легенды о мнимом одиночестве Лермонтова, о его трагической замкнутости. Только теперь мы по-настоящему узнаем тех людей, с которыми общался поэт в разные периоды своей жизни: это была среда передовой русской интеллигенции 30-х годов.
   Благодаря работе Н. Бродского выясняется подлинный облик Святослава Раевского, ближайшего друга Лермонтова, поплатившегося свободой за активное распространение стихов на смерть Пушкина (он был сослан в Олонецкую губернию). До сих пор оставалось неизвестным, что Раевский был литератором и выступал в печати. Он интересовался учением Фурье и разделял идеи утопического социализма; именно этим объясняются строки письма, в котором Лермонтов называет своего друга "экономо-политическим мечтателем".
   Столь же интересны и значительны новые данные, собранные исследователями о докторе Майере (изображенном в "Герое нашего времени" под именем доктора Вернера), об А. И. Тургеневе, А. А. Столыпине, художнике Г. Гагарине и других лицах, составлявших общественно-политическую среду, в которой вращался Лермонтов.
   Непонятны только и совершенно неправильны настойчивые попытки В. Мануйлова "реабилитировать" журналиста А. Краевского и подвергнуть сомнению его хорошо известную политическую репутацию беспринципного дельца, эксплуатировавшего Белинского, а позднее ставшего на позиции, откровенно враждебные по отношению к передовой журналистике 60-х годов, руководимой Чернышевским и Добролюбовым.
   Мы далеко не исчерпали всех материалов лермонтовского сборника.
   В целом же надо признать, что редакция "Литературного наследства" проделала большую работу и много сделала для изучения жизни и творчества одного из величайших русских национальных поэтов. Читатель закрывает книгу, и долго еще стоит перед его глазами прекрасный образ Лермонтова, могучая поэзия которого, по словам Герцена, заставила "вздрогнуть" многих и многих в России. Гневом и презрением наполняется сердце читателя к палачам "свободы, гения и славы" и их иностранным друзьям и прихлебателям, погубившим двух великих русских поэтов.

Литературная газета, 1949. 26 марта. No 25.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru